АНЮТИНА ПЯТНИЦА
Неожиданный звонок оставил без внимания муху, которая ползала по портрету Пушкина в кабинете русского языка, и Анюта стала складывать аккуратно обернутые журнальным глянцем учебники в сумку из кожзаменителя с буквами <Олимпиада-80>. Последний урок всегда был не таким как все. Последний звонок всегда радовал. Девочка повесила сумку на плечо и осторожно пошла к стеклянной двери класса, рядом с которой уже толпились одноклассники. Некоторые из них, у которых были часы, собирали портфель за несколько минут до конца урока, чтобы успеть по раньше вырваться из классной сосредоточенности и пробежаться по еще пустому коридору, натертому паркетными елочками.
Анюта медленно шла мимо одинаковых дверей кабинетов, мимо стендов, рассказывающих о сражениях 86-ой стрелковой дивизии, и нехотя поглядывала на упитанных одноклассников. Несмотря на свой тринадцатилетний возраст, многие из них уже потихоньку курили в парадной большого дома напротив школы, а сейчас поддавали друг другу портфелями или пытались как-нибудь обидеть самых популярных девочек класса. В ответ на такое проявление внимания они получали тягуче растянутую фразу <дурак-что-ли?>.
К Анюте никто не приставал. Она отличалась от других девочек класса. На школьные вечера она не надевала иностранных вещей, которых у нее просто не было, не подводила глаза незаметно стащенной маминой тушью, как делали ее подруги. И на уроках она никогда не тянула руку и не прыгала на стуле, как делали другие ребята, когда им до ужаса хотелось, чтобы спросили именно их. Поэтому мальчики обходили ее стороной, а если когда-нибудь и пытались подшутить, то в ответ не получали ровным счетом ничего. И все, даже учителя, считали ее немножко не в себе.
Медленно шаркая съежившимися сандалиями по матовым ступеням серой лестницы, Анюта спустилась в гардероб, где уже было шумно. Маленькие детки в несуразной школьной форме пробирались к своим мешкам со сменной обувью и куртками, чуть нахмурив лоб, стараясь не быть задетыми старшеклассниками. Девочки, уже начавшие осознавать свою женскую сущность, прихорашивались у старого блеклого зеркала. А их одноклассники с криком выхватывали друг у друга шапки, мешки, кеды и старались забросить их куда-нибудь подальше, а лучше всего - на жужжащую лампу дневного света, - откуда часто свешивались самовязанные шарфы, пыльные тренировочные штаны с отвислыми коленками и прочая дребедень.
Подождав несколько минут, Анюта неторопливо надела свое светло-коричневое пальто и любимые кожаные сапожки, (на которых, правда, временами переставала застегиваться молния, и тогда приходилось просить соседа прижать ее специальными кусачками), вышла на улицу, с которой уже окончательно стекли последние ледяные глыбы.
Начиналась настоящая весна с теплой погодой, чирикающими воробьями и майскими праздниками.
Девочка шла по асфальту, с которого ветер еще не сдул горошинки желтой соли, и думала о том, что пятницу она любит даже больше, чем субботу. В пятницу мама раньше приходила с работы и забирала Алешку из садика сразу после полдника. За пятницей следовала суббота, когда не чувствуется гнетущая необходимость делать уроки и на следующий день рано просыпаться, чтобы вновь собирать портфель, торопливо завтракать, когда еще не хочется есть, и идти во всю ту же надоедливую школу.
Анюта поздоровалась со знакомым приветливым милиционером, который уже много лет подряд по четным дням охранял высокое грузное здание с зарешеченными окнами и телевизионными глазами, прикрепленными к его щербатым стенам, и повернула на проспект. Тугой, еще не прогревшийся ветер с Невы, ударил ей в спину, и идти стало веселей. Казалось, что можно зачерпнуть его широко расставленными пальцами и положить оторванный, похожий на апельсиновое желе, ком в сумку под молнию.
До дома оставалось совсем немного - нужно было перейти через одну улицу, еще раз повернуть налево, а потом войти в темную подворотню с множеством мусорных бочек (в которых любили копаться местные кошки, ощетиниваясь и широко раскрывая дольки глаз, когда какой-нибудь старый интеллигент в майке и домашних туфлях выходил выносить помойное ведро и открывал крышку мусорного бака), затем подняться по такой же старой лестнице на третий этаж и открыть тяжелую, неизвестно кем и когда обитую плотным сукном дверь квартиры.
Здесь Анюта жила чуть больше двух лет после того, как они с мамой и братиком переехали в Ленинград из небольшого сибирского городка, где папа служил офицером. Теперь мама часто повторяла, что он уехал работать на север на много лет, но девочка прекрасно знала, что он по-прежнему живет в той же самой малюсенькой военной части, где она всех знала, и, может быть, уже стал майором. В Ленинграде у них жила бабушка Надежда Николаевна, но она умерла полгода назад, и теперь они втроем занимали две смежные комнаты в этой самой квартире с тонкими перегородками, выцветшими обоями и тюлевыми занавесками.
За дверью пахло коммуналкой. Это был запах старой, сильно потрепанной квартиры, которой уже много десятков лет безбожно пользовались разные ее обитатели, производя на свет детей, радуясь, ссорясь и умирая, смешанный с палитрой несвежих кухонных ароматов и ноющими воплями водопроводной трубы. Анюта сняла пальто, сапоги, влезла в свои домашние тапочки и прошла на кухню по темному коридору. Дядя Андрей опять жарил себе колбасу, и вся кухня была наполнена густым дымом, который поднимался широким снопом от явно подгорающей сковородки.
- Огонь же надо поменьше сделать, дядя Андрей!, - закричала Анюта и подбежала к квадратной эмалированной плите на ножках, на которой жарились, громко чавкая в масле, добротные куски вареной колбасы, чтобы уменьшить синеполосое пламя.
-Ух, Катька! Ты такая маленькая еще, а уже ругаешься так Не повезет твоему будущему мужу , - шутливым тоном проговорил дядя Андрей. Он работал отопителем в какой-то поликлинике - следил за показаниями приборов и читал книжки, а сейчас сосредоточенно бил мух сложенной несколько раз газетой и поэтому ни разу не взглянул на девочку. Анюта не отреагировала на шутку. <Не понимаю, чему он так радуется>, - подумала она
- Как в школе дела? Что получила сегодня?
- Как всегда, все нормально. Четверку получила по физкультуре.
- Это за что это четверку?
- За лазанье по канату, дядя Андрей. Надо было до конца залезть, а я только до середины забралась.
- Ну, это ничего. Когда я учился в школе, нам вообще оценок по физкультуре не ставили, - с высоты своих тридцати лет сказал дядя Андрей. Он часто любил приводить себя в пример. За время их разговора он успел прибить двух мух громкими хлопающими ударами по крашеной стене.
- Да, забыл, мама звонила, просила взять у меня два рубля и купить масла, - все так же шаря глазами по стенам, произнес дядя Андрей.
- Хорошо ., - медленно ответила Анюта и тихо вышла из душной кухни, заставленной чужими столами, старомодными тумбочками, пустыми бутылками и посудой, волоча за собой школьную сумку на ремешке и развязывая скрипящий на ногтях, гладкий пионерский галстук
* * *
Анюта знала, что сегодня он вновь должен придти. Обычно она сидела за своим столом и делала уроки, а он незаметно появлялся, долго смотрел на нее с покрытой клетчатым пледом кровати, а потом тихим голосом, чтобы не испугать девочку, говорил: <Привет, я снова пришел>. Он никогда не называл своего имени. Анюта звала его мальчиком со звезды, он звал ее Анютой, и этого было вполне достаточно. Конечно, в такой дружбе было что-то странное. Девочка никому не говорила о своем друге, никто и не догадывался о его призрачном существовании. Лишь однажды в порыве грустной вечерней откровенности, лежа в постели, когда еще не хотелось спать, Анюта рассказала все-все маме, но та лишь нервозно отругала девочку за глупость, которая сидит в голове шестиклассницы, и, уже раскаявшись и осознав свою несправедливость, сказала, что надо думать о школе, а не о мальчиках, пусть даже с какой-то там звезды, поцеловала дочку в испуганный белый лоб и выключила свет.
А потом она долго переживала и для скорейшего успокоения и доказательства своей заботы о ребенке потащила Анюту к психиатру. Это был очень милый седой старичок с теплыми руками, профессиональной бородкой и очками в толстой, пантерного цвета, оправе. Он долго и обстоятельно беседовал с перепуганной девочкой, а после этого в приватной беседе объяснил маме, что все благополучно, только ребенок мало общается со сверстниками и поэтому живет сказочной книжной жизнью и посоветовал не давать девочке проводить время в одиночестве и слишком много читать.
Мама даже однажды устроила елку у них дома, на которую пришел почти весь класс. Но это было всего лишь через три метнувшихся месяца после переезда в Ленинград, и вышло так, что сытые полнощекие дети были погружены в собственное, почти взрослое веселье (с медленными танцами, после которых мальчики обсуждали степень своей прижатости к длинноногим партнершам), и совсем забыли об Анюте, которая сидела на диване в самом любимом платье с белым воротничком и боялась что-нибудь сказать, чтобы не <прозвучать> глупой в глазах своих вспотевших сверстников и сверстниц.
А потом мама завертелась, запуталась в пахнущих отварной морковью детских садах, скрипящих <болоньей> продуктовых сумках и в еще не ушедшей молодости, устроилась на вторую работу и уже было не до праздников в их квартире, скрипящей корявыми половицами.
Теперь Анюта сидела за столом и погруженно, даже лучше чем всегда, делала уроки, чтобы долгожданным вечером быть совсем свободной и, главное, не думать о том, что что-то еще не до конца сделано. С чувством неудовлетворенности от приготовленных уроков иногда даже было противно смотреть телевизор. Что-то неприятное сидело внутри, заставляя неуютно ежиться и делать так, чтобы нравилось самой.
<В прошлый раз он обещал придти сегодня вечером, значит, он точно придет>.
* * *
И снова потертая тысячами зашнурованных ног лестница, тусклый проходной двор с одинокими крестиками окон, пыльная улица и магазин.
Полная продавщица с, наверное, золотыми сережками в ушах оттяпала увесистым ножом кусок холодного желтого масла и, бросив его на весы, внимательно всмотрелась в предсмертные подрагивания стрелки и отдала его Анюте.
<Вот и все. Ради этого пришлось выходить из дома>.
Со времени переезда в Ленинград этот маршрут девочка проделывала уже, наверное, тысячу раз. Но больше всего она любила ходить в магазин в конце мая, когда после долгой весны можно выйти, ничего не надев, на залитый солнцем тротуар, дойти до поворота налево у дома с башенкой, все купить в магазине и вернуться, совершенно точно зная, что завтра в школе опять ничего не зададут и темнеть будет после программы <Время>.
Если сдачи оставалось больше двадцати трех копеек, то Анюта обычно заходила в маленькую мороженицу в подвале соседнего с ними дома. Все пространство кафе было занято пятью столами с железными ножками, на которые никогда не клали скатертей, а уборщица посуды с прозрачным лицом и схаченными черной упаковочной резинкой волосами, протирала их оргалитовую поверхность влажным куском марлевой тряпки. Кроме этого, имелся длинный прилавок с большущим кофейным аппаратом, весами для взвешивания мороженого и блюдцем, на которое полагалось класть деньги и забирать звонкую сдачу. В приятно пахнущей раздробленными кофейными зернами мороженице было много народу. Возвращаясь с работы, жители города заходили сюда, чтобы ненадолго забыть об очереди за куском колбасы в магазине напротив, о домашнем вермишелевом супе и, может быть, даже вдохнуть в себя взгляд сидящего за соседним столиком инженера сером плаще.
Сегодня у Анюты оставалось целых сорок копеек, и почти что знакомая продавщица положила три плотных шарика мороженого в железную креманку и полила их густым апельсиновым сиропом. Анюта взяла ложку из специального стаканчика на прилавке и прошла к пустому месту за столом в самом дальнем углу кафе.
- Можно?, - спросила она у худого гражданина средних лет, сидящего за тем же столиком.
- Можно, - ответил тот, слегка передразнивая девочку и внимательно осматривая ее серыми глазами, от прикосновения которых у Анюты стало неловко где-то внутри.
<Сумасшедший. Наверно, шизофреник>, - подумала она, но решила не пересаживаться, чтобы не обидеть его. На человеке было войлочное пальто, из-под воротника которого был виден мохеровый шарф. Его лицо все время улыбалось, и хотелось отвернуться.
Анюта решила поменьше о нем думать и не портить удовольствие от мороженого. Она уселась на стул, отложила в сторону шерстяные перчатки и шапочку, которую ей связала незадолго до смерти бабушка, и стала медленно есть мороженое, закручивая нагретой во рту ложкой тонкие пластиночки и стараясь все-таки не обращать внимания на взгляд человека в пальто.
- Девочка, а скажите, как Вас зовут, - неожиданно спросил он.
На удивление, его голос оказался очень глубоким и красивым. К тому же Анюте понравилось обращение на <Вы>, и она быстро проговорила: <Я - Анюта >
- Анюта- Анюта - Анюта, - пропел человек. Он сделал крупный глоток кофе и плотно сжал губы, которые все равно улыбались. Казалось, он сдерживал смех, который вырывался из-под плотно застегнутого пальто. Он медленно проговорил:
- Вот встретились мы с Вами, Анюта, а больше, наверное, никогда и не увидимся. Так все время бывает. Встречаются люди и пропадают. А иногда двое встречаются в грязной мороженице лишь для того, чтобы жить вечно.
Произнеся это, гражданин судорожно залился смехом и стал вылезать из-за стола. Весь воздух под сводами кафе дрожал и смеялся вместе с ним, а горожане, сидящие за соседними столиками и молчаливо стоящие в очереди, не обращали на это ни малейшего внимания.
- Анюта?, - еще раз спросил человек.
- А?, - девочка подняла глаза на своего собеседника. Она уже забыла про то, как она обожает мороженое. Человек встал, собираясь уходить, и, судорожно одергивая рукава давящего пальто, нагнулся улыбающимся рядами зубов к Анютиному уху и произнес:
- Ты посиди, посиди здесь. Не обращай ни на что внимания. Все равно скоро сдохнешь.
А потом он резко рванулся к выходу из кафе, и Анюта успела заметить сквозь раскрытую дверь, как он, продолжая все так же стрекочуще смеяться, оттолкнулся обеими ногами, обутыми в маленькие резиновые сапоги, от тротуара и улетел, хлопая в ладоши и чуть не зацепившись руками за нитку троллейбусных проводов.
- Стрекоза! Это же Стрекоза! - вырвалось у Анюты. Она зажмурила глаза, которые щипал этот рыхлый воздух. Сердце билось, как черная с глянцевым отблеском толстая муха о стекло. Было душно. Комок подкатился к горлу и не давал воздуху проникнуть в кровь. Анюта затаила дыхание и, немножко приоткрыв глаза, чтобы не натолкнуться на стоявших в очереди за мороженым военных курсантов, бросилась к выходу на потемневшую и теперь освещенную туманом ламп улицу. Убегая, она успела заметить, что алюминиевая ложка, которой она ела, упала на пол и не издала при этом ни единого звука. Уже в парадной своего дома она пришла в себя и подумала, что это была еще одна встреча, еще один опыт.
Постояв некоторое время у большого лестничного окна чтобы высохли щиплющие слезы, Анюта вернулась домой. Мама уже была дома. Она готовила еду на кухне, повязав поверх платья, в котором она обычно ходила на работу, вышитый оленями передник. Было слышно, как она ругает дядю Андрея за то, что у него все горит. Анюта быстро разделась и прошла в комнату. Алешка вернулся из детского сада и теперь сидел на своей кровати. Он неумело держал в руках фломастеры и рисовал что-то в альбоме, на обложке которого был нарисован неприятный угловатый клоун и было написано <Для рисования>. Братик еще не переоделся, и на нем были <дорожчатые> колготки, вельветовые шорты с нашивкой Микки-маусом на заднем кармане - на том месте, которое мама случайно прожгла утюгом - и пестрая фланелевая рубашка, которую воспитательница в детском саду застегивала всем до последней пуговицы у горла.
<Интересно, о чем я думала, когда мне было четыре года>, - проговорила про себя Анюта, глядя на братика, который не замечая ее, бормотал что-то себе под нос в такт движениям фломастера по бумаге. <Как он должен быть счастлив, к нему никто не пристает. Впрочем, он этого не чувствует >
Когда Анюта вошла, Алешка страшно обрадовался и кинулся показывать ей то, что он нарисовал, повторяя пискучим голосом: <Что тебе больше нравится:, это или это? Что тебе больше нравится: это или это?> На картинках были крепости, танки, много взрывов. Земля, на которой шло сражение, была отделена жирной чертой от неба, в котором летали самолеты и птицы в виде черных галочек. На танках и самолетах были нарисованы большие красные звезды с неровными лучами и корявые свастики. Война, значит, шла между нашими и немцами.
Анюта, медленно моргнув, посмотрела на рисунки.
- Ну, что тебе нравится больше: это или это, - настаивал Алешка. Он смотрел на сестренку широко раскрытыми голубыми глазами и ждал, когда же наконец она его похвалит.
- Не знаю , - устало ответила Анюта.
- Ну, Катька, ну, па-жа-лу-ста, ну, это или это, - протянул братик, вытягивая губы и сложив игрушечные пальчики в замочек. Он смотрел в окно, за которым одновременно вспыхнули два желтых квадрата на противоположной стороне двора.
- Вот эта мне нравится больше. Здесь меньше всего понарисовано. И, вообще, Алешка, почему ты ничего кроме войны не рисуешь? Когда я была такой же, как ты, я рисовала принцев, королей, кукол всяких.
- Ну, у нас все девочки рисуют кукол и королей, а все мальчишки, даже в старшей группе, все рисуют про войнушку.
- Ладно, рисуй про войнушку
Алешка казался довольным. На этот раз он забрался на высокую кровать с железными шариками, на которой спала Анюта, и с деловым видом пробормотал:
- Знаешь, Катька, ты меня будешь сегодня укладывать.
Анюта на мгновенье замерла, а потом резко повернулась к братику и быстро проговорила разорванными на мелкие кусочки словами:
- Что? Как это? Я не могу
- Мама сказала, что сегодня она идет с дядей Димой в кино, и меня будешь укладывать ты.
Анюта резко выбежала из комнаты и рванулась в сторону кухни, чуть не сбив с ног дядю Андрея, который вновь нес плоды своего кулинарного искусства к себе в комнату на большой сковородке. Он отскочил в сторону и громко крикнул вслед девочке: <Ну, даешь, Катька > Он был очень добродушным, особенно, когда выпивал. У большой двери в кухню Анюта остановилась. Мама была одна в густом дыму, оставленном дядей Андреем. Она ссыпала нарезанную тонкой стружкой капусту в кастрюлю с будущими щами, которые предстоит есть целую неделю или дней пять, по крайней мере.
Что-то напомнило Анюте о том реальном черно-белом сне, приходящем к ней почти каждую неделю, в котором началась война, и она, потеряв где-то маму и братика, ползает по бульвару соседней улицы среди разрывающихся бомб и крошащихся стекол, заведомо зная, что спастись невозможно.
- Мама!, - произнесла Анюта.
- Привет, Катюша, как в школе дела? Масло купила? - сказала мама, не поворачивая головы и продолжая заниматься приготовлением пищи.
- Купила. Положила в холодильник. Мама, это правда? Ты сегодня уходишь в кино? Не ходи, пожалуйста!
- Почему это я не должна ходить? Ты взрослая девочка, можешь посидеть с братиком один вечер. Я не так часто тебя о чем-нибудь прошу. Дядя Дима достал билеты на французский фестиваль в Колизей. Почему это еще Ты странная девочка
- Мама! Не ходи, пожалуйста, сегодня. Ну, мне очень надо.
- Да с какой это стати, почему еще? Что это такое?
- Мне очень, ну очень надо побыть сегодня одной, чтобы меня никто не видел и не трогал. Ну, пожалуйста>, - Анюта опять начинала задыхаться. Плотный слизистый комок подходил к горлу и не давал дышать.
- Ну, мама, ну, пожалуйста
- Катя, отстань от меня, я очень устала, и вообще, что это еще такое? - мама мешала щи большой ложкой с дырочками.
- Он должен сегодня прийти, мама, мне очень надо побыть одной, - быстро-быстро, чтобы не сбиться, проговорила Анюта. Кухня, стены, предметы, расставленные на полу, начинали медленно плавиться и изменять очертания в ее слезах. Мама оторвалась от плиты и повернулась к девочке.
- Что? Кто это <он>, - строго спросила она.
-Мальчик со звезды! - Анюта вырвала из горла неподатливые слова. Она почти рыдала. Как хорошо, что в кухне кроме них с мамой никого не было.
- Ах, опять этот мальчик, Катя! Тебе 13 лет, а такое впечатление, что тебе два года. Сколько еще ты будешь играть во всякую ерунду, я тебя спрашиваю. Ты должна мне помогать, а не забивать себе голову всякой глупостью про каких-то несуществующих мальчиков. И перестань плакать сейчас же. Ну, что это еще такое?
Слезы сами собой текли из глаз и царапали щеки. Время от времени Анюта вся вздрагивала, чтобы вновь разразиться приступом тихого рыдания. Она резко повернулась и, нагнув голову, чтобы случайно попавшийся на пути сосед или соседка не увидели ее глаз, выбежала из кухни и отчаянно крикнула вслед:
- Какая же ты злая, мама.
Привычный сумрачный коридор с одинокой пыльной лампочкой на двух скрученных проводах. Обои с какими-то чашками, блюдцами и торшерами эстетики начала шестидесятых. Шкафы, обувь, вечно живые счетчики электронапряжения у соседских дверей. Все медленно текло вместе с девочкой к их двери, к их двум убогим комнатам. Анюта вошла. Братик по-прежнему взрывал танки в детской комнате. Он был ужасно увлечен своим рисованием и даже не стал приставать к старшей сестре с разговорами.
Мысли в голове Анюты проносились, как ночные электрички. Кровь больно била в виски. <Опять все так же, как и было, и так будет всегда. Я всегда буду сумасшедшей. Ну и пускай. Мама. Какая она жестокая. Пусть ей будет хуже, пусть плачет, пусть ругает сама себя за меня. Алешку жалко. Он ничего не поймет. В классе меня все не любят. Бабушка умерла >
Анюта постаралась успокоиться. Она вытерла слезы ладонями и тихо прикрыла дверь в соседнюю комнату, чтобы не заметил братик. Потом она закрыла на маленький крючок дверь в коридор и посмотрела по сторонам, стараясь спокойно дышать и не вздрагивать. На обеденном столе были хаотично расставлены несколько немытых чашек, фарфоровый кувшин, в котором мама держала холодную кипяченую воду из чайника, рубиновая сахарница, заварочный чайник с какими-то зайцами на боках и валялось раскрошенное (скорее всего, недоеденное Алешкой) овсяное печенье.
Анюта быстро подошла к столу, плеснула в свою чашку заварки, холодной воды, кинула ложку сахара и сделала долгожданный глоток. Потом она задрала скатерть, выдвинула прямоугольный ящик и достала еще дрожащими руками полиэтиленовый пакет, в котором в их доме хранились лекарства, и высыпала его содержимое на стол. Стеклянные и пластмассовые баночки с русскими и нерусскими названиями, прозрачные целофановые ленты с кнопками таблеток, картонные упаковки с венгерскими антибиотиками, бинты в бумажных обертках, горчичники, куски ваты - вывалились на стол и замерли.
Анюта взяла мамино блюдце с розочками, (которое ей два года назад подарили офицеры той части, где служил папа, на восьмое марта, а чашка потом разбилась) и стала, часто моргая, а иногда даже закрывая глаза на несколько мгновений, выдавливать на него по несколько таблеток из каждой упаковки. Это было почти как в кино или во сне.
Когда дно блюдца покрылось, Анюта положила пять таблеток на ладонь, собрала их губами и снова сделала глубокий глоток из чашки. Одна таблетка не проглотилась и присосалась к горлу, как противная пиявка в озере прилипла к ноге одного мальчика из их отряда в пионерлагере. Анюта кашлянула и рассмеялась. <Пять слишком много, надо по четыре>, - прошептала она и положила на ладошку следующую порцию. <Глотай. Еще. Еще четыре. Еще. Надо долить в чашку воды, а то не хватит. Как горчит язык. Ну вот. Уже почти все. Осталось совсем немножко >
Судорожно дернулась входная дверь. Увесистая ручка с медными набалдашниками поерзала и замерла. Из коридора донесся раздраженный мамин голос:
- Катя! Открой сейчас же! Что я сказала!
Анюта не отвечала, она собрала остаток таблеток с блюдца и запила их несколькими глотками.
- Открой немедленно! Катя. Ты слышишь меня? Если ты не откроешь сию минуту, я скажу дяде Андрею выломать крючок. Катя! Где Алеша?
Слегка, почти неслышно, скрипнула дверь в соседнюю комнату и где-то между полом и ручкой появилось испуганное лицо братика. Он посмотрел на сестренку и дергающуюся дверь, а потом тихо, как-будто и не надеясь, что его услышат и ответят, спросил:
- Катька, а это чего? А?
Анюта улыбнулась братику.
- Ничего, все в порядке, спи. - Она подошла к двери и сняла крючок.
Мама медленно вошла комнату. Когда ее взгляд ударился о раскиданные по столу лекарства, она дрогнула и тихо сказала:
- В чем дело, Катя, что это!
- Ничего, мама, я не обижаюсь на тебя, и ты меня прости, пожалуйста.
Из мамы вырвался непонятный возглас, и она резко рванулась к выходу, потеряв несколько мгновений на том, что с ее правой ноги соскочил тапок с маленьким кусочком меха наверху, и его пришлось надевать.
Анюта улыбнулась и медленно опустилась в мягкое зеленое кресло с потертыми ручками, сидя на котором она обычно смотрела телевизор, и закрыла глаза. Алешка бессвязно бормотал у двери. Кажется, он разговаривал сам с собой. Анюта его не слушала. Мама кричала что-то в телефон в коридоре. Она называла адрес, пол, возраст, перечисляя мужские и женские имена, первые буквы которых соответствовали буквам сложных слов.
Анюта чувствовала, как ее тело наполняется легкостью. Она улыбалась. Было ужасно интересно и необычно. Ей казалось, что она качается на огромных качелях, которые как могучий добрый великан подбрасывают ее в ладонях и ловят обратно. Тот мир казался призрачным и почти родным. Цветы. Мамочка. Цветы. И как много. Огромное ситцевое небо, свежий бескрайний луг, похожий на махровое полотенце. Анюта летела над ним, то взмывая в воздух, то спускалась и касалась цветов широко распахнутыми ветру руками. Она была одна в этом новом, придуманном кем-то мире, и она была счастлива. Звонок в дверь, как бритва. Дядя Дима принес маме несколько цветов. Еще звонок.
Постепенно Анюта все дальше и дальше удалялась от земли. Под собой она видела необозримые дали и чешую солнечных зайчиков на озерах удивительной синевы. Она уходила и поэтому уже не помнила, как двое, почему-то оба усатых, врача в белых, приплюснутых от крахмала халатах тащили ее в ванную комнату, немилосердно запихивали ей в горло черный шланг, который заставлял ее проглатывать противную воду, а потом снова и снова отрыгивать содержимое желудка в ванну. Не помнила она и лиц любопытно сочувствующих соседей, вышедших из своих комнат, дядю Диму, который суетился вокруг протекших маминых глаз и маленького братика Алешу, который по-прежнему тихонько стоял в коридоре у двери в своей застегнутой на верхнюю пуговицу рубашке и плакал, потому что плакала мама, а он не знал, что делать.
* * *
Прошло два дня после той пятницы, которая принесла всем столько волнений и хлопот. Девочка проснулась и долго рассматривала прямоугольную солнечную полоску на обоях. Алешку уже отвели в детский садик. Мама сегодня не пойдет на работу. Дядя Дима уже пришел и наверняка снова принес апельсины.
Сквозь тонкую перегородку было слышно, как они разговаривают с мамой в соседней комнате, дожидаясь пробуждения девочки.
Мама громко смеялась, когда он шутил.
