|
12.05.2001
13:05 |
Писатель - это подозрительно Собственно, подозрительным является само по себе художественное творчество, и Платон не собирался поэтому терпеть его в своем идеальном государстве. Лев Толстой тоже не кокетничал, стыдясь, что кроме помещика и офицера, он еще и писатель. В конце жизни он проклял себя за "Анну Каренину".
Почему?
Потому что на склоне лет он понял греховную природу писательства. Талант почему-то ходит чаще всего в рискованной паре со всевозможными отклонениями от нравственно-психической нормы. "Длительное общение с российскими писательскими знаменитостями заставляет меня с горестью признать, что абсолютное их большинство были решительно гнусны, как личность", - бросил однажды в сердцах Белинский.
И действительно. Чем писатель талантливее, тем он невыносимее в жизни. Он истеричен, нарцистичен, подвержен загадочным фобиям и "арзамасским ужасам", нравственная гигиена у него отсутствует, его сексуальные пристрастия патологичны. Зачем тот же Лев Толстой, образец морального здоровья, заставлял Пьера Безухова видеть гомосексуальные сны и намекал на кровосмесительную связь Элен и Анатоля Курагиных? Читая переписку Достоевского с женою, покрываешься краской стыда, при том, что "прюдствующая" Анна Григорьевна вычистила резинкой наиболее откровенные места из эротических откровений своего супруга. "Ночи на вилле" Гоголя написаны пером латентного гомосексуалиста. Жизнь Марселя Пруста, Джойса, Фолкнера - это ворох пороков и скверн. О Владимире Набокове и говорить не приходится. Прочитайте его "Аду или страсть" - а лучше не читайте: в моральном плане это порнография и запредельный блуд.
Среди писателей чрезвычайно высок процент самоубийств и сумашедствий. Они, как правило, запойные пьяницы; никудышние семьяне; неверные мужья. Общение с ними искусительно и опасно. Они морочат вас своими комплексами, неврозами и капризами, заражают своими фантазиями, заставляют в себя влюбиться - бац! и исчезают в поисках новых жертв своего выморочного обаяния. Среди здесь присутствующих наверняка есть девушки. Девушки, бойтесь писателей! Упаси вас Господь в такого влюбиться. Как только он начнет свои лукавые речи, как только станет называть вас Беатриче своего сердца - закрывайте уши и бегите в безопасное место. А еще лучше вообще не покидайте "Русского переплета". Тут в основном все нормальные. Зануды, правда, страшные, но других и не требуется для семейной жизни.
Предусмотрено ли писательство в ряду древнейших профессий? Нет; в Ветхом Завете ни о чем подобном не говорится. Говорится, правда, о проституции, но на эту тему уже столько написано, что оставим аналогию в покое. Не будем покидать онтологических пластов и зададимся еще одним вопросом: почему профессиональный литератор смотрится белой вороной в роевом человеческом множестве? Заявите-ка в здоровом мужском кругу, среди случайных собутыльников, что вы писатель - и вокруг вас образуется озадаченная пустота: "Смотри, мы думали, он нормальный, как все, а он... писатель. Ну его".
С писателями невозможно, без них - скучно. Что мы видим перед собою, двигаясь по жизни или по улице? Так, ничего особенного, бесперспективный пейзаж: унылая чреда домов, людские толпы бредут куда-то, попутный трамвай подъехал. Мы садимся в него и погружаемся в анабиоз до конца трамвайного или жизненного пути.
А у писателя не так. У него вместо глаз увеличительные стекла, в ушах локаторы, нюх, как у собаки. Улица для него сплошное переживание. Сколько тут блеску, красок, звону, какие поразительные люди и все разные! У одного на лице написано преступление, другой совершеннейший Скупой рыцарь, третья - стыдливая распутница, а вон на балконе пятого этажа кто-то сверкает белозубой улыбкой в красном платочке. Мгновение - и он уже там, чтобы посмотреть на самого себя с высоты и убедиться, что он неподражаем в своих спадающих штанах и сигаретой за ухом. У-у, искуситель, дитя слова, бес, Олег Любимов.
Писателями не становятся, ими рождаются. Уже в школе они начинают терзать бумагу и учителей своими нелепыми выходками. Они выступают там добровольными шутами. Они первыми начинают курить сигареты и тыняться вокруг женских раздевалок. Институтов (если это не Литературный институт им. Максима Горького) они, как правило, не кончают. Нелепые и всклокоченные, они хохочут, когда положено молиться, и плачут на свадьбах, потому что новобрачные - чаще всего их бывшие возлюбленные.
Их мозги устроены иначе, не так, как у нас, простых смертных. "Мышление образами", "художественное мышление" - вот как это называется. Но что это? Ни за что не поймем, а они объяснить не умеют. Они невероятно косноязычны, но это какое-то особенное, божественное косноязычие. "Бессонница, Гомер, тугие паруса", - что за бред, какие паруса и при чем здесь бессонница? Слушающий хихикает, крутит пальцем у виска, как вдруг его начинает трясти мелкой дрожью.
Слова есть, значенье темно, иль ничтожно,
А им без волненья внимать невозможно.
Вот ты, читатель, ты хотел бы родиться писателем? Пишущий эти строки ни за что на свете. "Ну его!" Пишущий эти строки несчастлив ровно постольку, поскольку гримаса судьбы подвигла его стать профессиональным филологом. Боже, а ведь кончал военно-морское училище, работал строителем на Чукотке, был краснощек, уверен в себе, блестел, как начищенный медный пятак и по утрам громко пел в туалете. (Это из Юрия Олеши; справка для особо темных обитателей Сети.)
Но тебе, читатель, и не грозит стать писателем. Ты для этого слишком нормален. Тебе, например, хочется быть распинаемым на кресте или поджариваемым на медленном огне? Ты испытывал сладострастие от глотания иголок? Поедал, как Шиллер, наркотики, чтобы почувствовать себя неслыханно красным, невыносимо-невыносимо прекрасным оранжево-желтым апельсином? Испытывал любовь к мертвым женским телам, как Николай Гоголь или Юрий Нагибин? То-то же.
Коран, по преданию, был создан в мгновение ока. Он написался на внутреннем листе души пророка за долю секунды, пока тот рушился на песок в эпилептическом припадке. Из опрокинутого кувшина не успела пролиться вода, а написанное впечаталось в матрицу цивилизаций и народов. Нет в мировой литературе романа с более невозможным, эпатирующим названием: "И-ди-от". Этот роман тоже написан эпилептиком. Устами эпилептика Мышкина эпилептик Достоевский описывает в нем технику подлинного, настоящего писательства. От таких описаний начинает мутиться в голове и возникает желание бежать с парнасского лобного места куда попало.
Из Пастернака:
О, если б знал я, что так бывает,
Когда пускался на дебют:
Что строчки с кровью убивают.
Нахлынут горлом - и убьют.
(Прошу прощения у знатоков, цитирую по памяти, но, смею предположить, покойник не был бы в обиде. Мы скоро встретимся, и я припомню ему некий разговор в Переделкино на территории и в обществе Корнея Ивановича Чуковского . )
А есть другие писатели. Они, наоборот, живые мертвецы. У них вообще все органолептические центры атрофированы, геииталии недоразвиты, головы забиты тредьяковской трухой, а вместо сердечного чувствилища у них делицынский Штампометр. Место их обитания - ЛИТО, Тенета.Ринет.Ру и, с недавних пор, редакция "Нового Литературного Обозрения". Эта писательская порода раз и навсегда описана Владимиром Набоковым:
" /.../ Всегда плохо выбритый, в больших очках, за которыми, как в двух аквариумах, плавали два маленьких, прозрачных глаза, совершенно равнодушных к зрительным впечатлениям. Он был слеп как Мильтон, глух как Бетховен и глуп как бетон. Святая ненаблюдательность (а отсюда полная неосведомленность об окружающем мире - и полная неспособность что-либо именовать) - свойство почему-то довольно часто встречающееся у русского писателя-середняка, словно тут действует некий благотворный рок, отказывающий бесталанному в благодати чувственного познания, дабы он зря не изгадил материала /.../ Лишиневский рассказывал, что Ширин назначил ему деловое свидание в Зоологическом саду и, когда, после часового разговора, Лишневский обратил его внимание на клетку с гиеной, обнаружилось, что тот едва ли сознавал, что в Зоологическом саду бывают звери, а вскользь посмотрев на клетку, машинально заметил: "Плохо, плохо наш брат знает мир животных",- и сразу продолжал обсуждать то, что его особенно в жизни волновало: дея-тельность и состав Правления литераторов в Германии."
Это - повапленные гробы, щелкунчики, симулякры, лексикоманы, жертвы аборта, постмодернисты, онанисты и персонажи с выставки Вячеслава Курицына. Им патронирует главная карамора новейшей российской словесности Дмитрий Пригов. Они будут сочинять свои тредьяковские бредятины даже на краю могилы. Они - графоманы. Точнее этого диагноза им не поставишь.
А есть третьи. Это, по классификации Дмитрия Быкова, состоявшиеся литераторы. Они обладают поразительной боборыкинской живучестью.
Эчеленца, прикажите, аппетит наш невелик.
Только слово нам скажите, все напишем в тот же миг.
И пишут, во главе с самим Димой Быковым. Кстати, этот ртутный тип постоянно обвиняет автора сего в зависти. Ах, Дима, у нас с тобою разное понимание жизненного успеха, опыта и судьбы. Сосчитай до ста и попей воды из-под крана. Ты слетал на Кубу и не обнаружил там ничего интересного, кроме платных проституток, а я дрожал, как осиновый лист в диспетчерской стратегических бомбардировщиков на мысе Шмидта, когда они поднимались на круглосуточное дежурство над этой самой Кубой. По некоторым моим наблюдениям, ты не фарисей и не Сергей Костырко из "Нового мира", что одно и то же. Настоящая литература происходит не там, где толкутся оплаченные по 30 центов за строчку яйцеголовые либертины фирмы Павла Глебовского. Посыпь голову пеплом и извинись перед полковником и эсквайром Jouli Андреевым за свои хлестаковские наскоки. Скрепя сердце вынужден признать, что ты талантлив. Тебе самому тесно в кругу своих куртуазных маньеристов. Так какого черта!
...Но уже четвертый час ночи, небо на востоке светлеет, возлюбленные утята поют осанну Гелиосу, пора снимать парниковую пленку - поэтому, подобно Шехеразаде, прекращаю свои ночные интернетовские речи. Как это, у Шукшина: "Х-эх, люди милые, здравствуйте!.."
|
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ
