10.09.2020
18:45

Побеждать непонятность непонятного - сласть

09.09.2020
22:28

Как в России родился футуризм

09.09.2020
12:29

Любителям сложности

08.09.2020
15:12

Надо, надо, надо нам, ребята…

07.09.2020
08:42

Пан или пропал! или Зря ли неизвестен Рундальцов

06.09.2020
21:11

Дух захватило

05.09.2020
11:08

Грозное следствие

04.09.2020
20:59

Как определить, художник врёт стихия из него прёт?

03.09.2020
08:57

Шанс

02.09.2020
09:35

Насмешка над русской живописью

31.08.2020
08:40

Заедаюсь из-за Борисова-Мусатова

30.08.2020
08:56

Алгеброй гармонию...

29.08.2020
10:42

Самообманы художника Борисова-Мусатова

С самого начала это была неосознаваемо смелая странность.



Борисов-Мусатова. Капуста. Этюд. 1893.

Уже и тут "вещество растекается” (Флоренский. http://philologos.narod.ru/florensky/fl_space.htm). Капусту тут не угадаешь. Собственно пространства нет. А Шилов, биограф художника, всё натягивает:

"А на втором плане более глухой тон зарослей. И вот уже полное ощущение прохладносумрачной глубины” (Шилов. Борисов-Мусатов. Жизнь замечательных людей. https://www.litmir.me/bd/?b=262508&p=1).

Но выдержать не может:

"…ужасно непривычно, что при всей живописной силе краски такие неяркие, пасмурные и палитра все же вроде как бедновата”.

Однако, это ненадолго. И Шилов гнёт против тайной сути Мусатова: Милле, мол, с его сердечным пейзажем Муратову так внушил. И Поленов-де за пленэр “Капусту” хватит (выдумал, наверно, слова Поленова):

""Вот вам, кстати, и кусок живой природы! Почему живой? Потому, что осмыслен живописно, а не просто “передан”: неба-то нет, не видать eгo, а цвет eгo на всем отражен. И погода, и состояние дня, все тут в голубизне зелени, в тоне фиолетовых стволов... В светло-сиреневом (заметьте, а не глухом коричневом!) тоне земли, написанной на свету! Вот это уже и есть nленэрное, а не “предметное” представление, это уже живописная правда!””.

И опять не выдерживает Шилов собственного поклёпа и добавляет:

"А про себя не мoг не отметить Василий Дмитриевич [Поленов] и декоративность пейзажика: горизонт поднят так, что похоже все на сумрачно-серебрящийся коврик…”.

Какой, к чёрту, пленэр?!. Декоративность же – бунт против натуроподобия.

 

Из двух таких репродукций какая верна?



Борисов-Мусатов. Майские цветы. 1894.



Слова Шилова: "А вот супруга Ero Высочества Елизавета Федоровна, родная сестра будущей императрицы, ocтaновила свой выбор на “Майских цветах”! И спустя столетие задумаешься, что, может, недаром именно ее взор отметит такую молодую, веющую свежестью и какой-то наивной чистотой мусатовскую вещь”, - я отнесу к первой репродукции. А более близкой (не видя подлинника) к настоящей картине – я же смею отнести вторую.

Это про неё, наверно, так ругались критики (не скрывает Шилов): "…у нeгo есть и “Огород” [наверно, вышеприведённая “Капуста”], и “Майские цветы”, и два этюда “Maка” [это, наверно],



Борисов-Мусатов. Маки в саду. 1894.



Не слишком по меланхолии отличающийся другой вариант репродукции.

но все это не более как болезненная иллюзия. Присмотритесь, и вы тотчас же должны будете согласиться, что в сущности ничего этого нет, а есть только масса аляповатых пятен без всякого рисунка, набросанных широкою дeкaдентскою рукой. Нынче у нас, с легкой руки французских неудачников, так уж принято, что если кто избрал себе специальностью тот или другой род искусства, а затем со вpeменем оказывается, что дело ему не дается и выучиться тут он, очевидно, ничему не может, он прямо и смело объявляет себя “декадентом” и карьера сделана...””.

На самом деле это у Борисова-Мусатова прорывается его подсознательный идеал – пробуддизм какой-то, стремление к малочувствию.

Шилов тоже отчасти это вынужден признать:

"А в этом “обвинении” что-то ведь и yгaдaнo…”.

 

Есть две идеи, с которыми я бьюсь, как муха об стекло, а их не принимают. Одна – что художественность – это странность, следы подсознательного идеала автора. Другая – что одним из таких идеалов, ницшеанским, является принципиально недостижимое метафизическое иномирие (противоположное тому свету христианства). Оно настигает самых разочаровавшихся во всём Этом свете: смертельно больных и вообще тех, кто ну никак не может смириться с отсутствием смерти или, скажем, взаимной любви.

И подвидом этого экстремистского идеала является пассивный его вариант – пробуддизм. От метафизического иномирия до нирваны ведь очевидно недалеко.

Но. Пугает ненаучность категории подсознательный идеал, пугает само слово ницшеанство (за то, что Ницше Гитлеру нравился), странно видеть какой-то аморализм в бесчувствии ввиду окружающего страдания.

И – все эти понятия остаются гласом вопиющего в пустыне.

 

Борисов-Мусатов был горбат и болезнен. Сознанием он этому, да, противостоял и соответственно творил то и дело. Радость на пустом месте.



Борисов-Мусатов. Цветы. 1894.

Вот как писатель описал этот этюд якобы мыслями первого учителя Мусатова, Коновалова, перебарывающего под влиянием своего бывшего ученика в себе требования сострадания к народу, предъявляемые к художнику ещё в недавнее время:

"И вспомнился еще один показанный Мусатовым натюрморт, написанный в училище. Ничего не скажешь! Натюрморт постановочный, учебный, да не простой. На столе деревянная палитра, на ней расстелен лист бумаги, на бумаге большая алая роза и бело-голубые цветы вокpyг. Стена или yгол холста, но фон такой живописный, так свободно взят. Ведь какая воздушноcть письма! Как все три плоскости “работают”: и cтол, и самодельная эта палитра, и лист бумажный!

Нет, если он, Коновалов, и “тугодум”, то не слепой и понимает, в чем секрет: нигде цвет сам в себе не замкнут. Фон мягко светится желтовато-зеленым. На колокольчиках словно отсвет неба, и поэтому не глухой серый тон у бумаги, а нежно-сиреневый! И даже в коричневатый тон стола будто вплетаются эти же оттенки. И откуда что у нeгo берется? Уж больно шустро работает Мусатов!”.

А по сути это ж прикладное искусство. Приложено здесь оно к исполнению одной широко известной (но не главной) функции искусства – компенсаторной (главная – испытательная). Компенсаторная: нет физического счастья и радости – так хоть нарисовать образ недостижимого тебе.



Борисов-Мусатов. Деревце. 1898.

Причём насколько нельзя принимать во внимание слова художника о себе, имея в виду его подсознательный идеал, говорят подобранные Шиловым под свою версию цитаты из Борисова-Мусатова:

""Этот май все раскрашивает в такие задорные краски... Май, блестящий, как перламутр...””.

““Весь мир кажется мне разложенным на спектр. Любуясь им, я слепну от разнообразия красок!””

 

Есть ещё одно обобщение, которое хорошо работает: что импрессионизм – это воспевание абы какой жизни. Но Шилов его понимает без слов “абы какой” (хотя в слове "простенькая” его эхо можно услышать, но "богатство” его перебивает):

"И пусть подсказан рабочий прием, пусть “простенькие” мотивы eгo этюдов совпадают с излюбленными мотивами импрессионистов Франции… капуста – “Тропинка среди капусты” у Камилла Писарро... главное он открывает, что волжская природа поразительно “созвучна” новым художественным тяготениям! Это марево, самый воздух, цветовое богатство родной земли – в них находит он живой и сердечно близкий источник импрессионистического видения”.



Борисов-Муратов. Капуста и вётлы. 1894.



Писарро. капустное поле, Понтуаз. 1873.

Так вот нет! У Писарро – тусклятина и на первом плане сухое дерево. “Абы какое”. А у Борисова-Мусатова – всё в силе, но в тоске.

А компенсаторное у Шилова так и прёт.

Он пишет, что в Париже Борисову-Мусатову пришлось побывать на впечатлившей его выставке импрессионистки Берты Моризо: "…дорогой Моризо, я о ней вспоминаю, как о своей давно прошедшей любви...””.

Та живописала тоже абы что, лишь бы дать волю руке и мазкам.



Моризо. После обеда. 1881.

Видите, спит с открытыми глазами – переваривает еду.

И чтоб освоить смелость, пришлось – думаю я – Борисову-Мусатову послушно повторить такую разнузданную абы какую жизнь.



Борисов-Мусатов. Девушка, освещённая солнцем. 1897.

 

В Париже художник мысленно осмелел (только карандашом рисовал там, кисть в руки не брал). Сперва его подсознательный идеал был чуть ли не активным. Смелость и активность союзники.



Борисов-Мусатов. Вишни в цвету. 1901.

Согласитесь ли, что есть какая-то исключительность в этом упоре художника на синие и холодные тона. А те – как-то сродни индивидуализму.

Шилов заметил, что шопенгауэрец Фет стихотворением 1889 года нравился Борисову-Мусатову. А Шопенгауэр – это ж уже близко к Ницше.

Сновиденье,

Пробужденье,

Тает мгла.

Как весною,

Надо мною

Высь светла...

Что это? – Ценность мельчайшего изменения, мига при… всего одном глаголе. Образ же какого-то иномирия это, Вневременья в таком противоречии безглагольного изменения. Эпиграф к этому стихотворению: Quasi una fantasia. В переводе: Почти фантазия. – Трезвость и ирония к залётам. – Холодность.

А от активного демонизма к пассивному – недалеко. И горбатого девушки не любят… И новый воспалительный процесс в позвоночнике…. – И! – Удар для меня: Шилов цитирует знаменательные слова Борисова-Мусатова:

""Полюбить искусство – полюбить смерть”, “отречение от жизни – буддизм – стремление истинных художников”... “проклятие, тяготеющее надо мной, заставляет ото вceгo отречься...””.

“…и начинаю думать о бесконечном.”.

Почему удар? – Потому что, по-моему, сперва написав такие слова, а потом принявшись это выражать, получится не явление подсознательного идеала людям (т.е. художественность), а иллюстрация в общем знаемого. Не неприкладное искусство, а в лучшем случае прикладное, приложенное то ли к ницшеанству, то ли к буддизму.

Из-за колоссальной славы Борисова-Мусатова мне жаль лишать его в своём кругозоре художественности. И тогда остаётся только применять выдуманную мною для себя лазейку: что художник умеет отрешаться от своего сознания, впадать в транс, и оттуда, из подсознательного расположения своего идеала буддизма, творить.

Жалкая потуга, но… Не о том ли писал и Пушкин: “Пока не требует поэта…”?..

 

Есть у меня ещё один теоретический изыск, который мне пришлось сделать под влиянием творческих судеб художников. (Тут надо надолго отвлечься в теорию идеостиля {внимание: не стиля}.) – Идеостиль – чем выражается подсознательный идеал. Например, ценность абы какой жизни сперва выражалась стилем натурализма (см. тут), а уж потом – стилем импрессионизма.

Идеостили со временем под влиянием внешней и внутренней действительности исторически плавно превращаются друг в друга. По кругу. Всегда, в общем, в одной и той же последовательности. Если это вытянуть во времени (например, вправо), получится синусоида идеалов. Условимся верх её называть коллективистским, а низ – индивидуалистским. Так на верхнем и нижнем перегибах надо предусмотреть инерционные экстремистские вылеты сверхвверх и субвниз – для натур несгибаемых обстоятельствами. И психология с тригонометрией требуют, чтоб вылеты были без перспективы измениться, были тупиками. А действительность заставляет от этого отказаться – такие страсти-мордасти случаются в экстремах. И из верхнего вылета, оказывается, можно оказаться на нижнем. И вообще экстремы тяготеют друг другу. Что видно и по наблюдениям Шилова над внутренними метаниями Борисова-Мусатова. Этого несчастного индивидуалиста тянуло к символисту (верхний вылет) Пюви де Щаванну (с его розовыми мечтами о благом для всех сверхбудущем).



Пюви де Шаванн. Лето. 1891.

А ещё – к маньеристу (через гадливость к настоящему в благое для всех сверхбудущее) Ге.



Ге. Распятие. 1892.

Я думаю, что такие мысленные предательства по отношению к себе-настоящему, хороши были тем, что он решительно рванулся в сокровенному в себе – к буддизму.



Борисов-Мусатов. Автопортрет с сестрой. 1898.

14 августа 2020 г.

 

 

 

 

28.08.2020
13:35

Борисов-Мусатов: "Нет - венецианской школе!"

27.08.2020
09:44

Исключительная тонкость Мопассана

26.08.2020
10:18

И папа не велит...

25.08.2020
08:30

Формула импрессионизма

24.08.2020
08:13

Премия им. Кандинского снизошла

23.08.2020
09:11

На засыпку

22.08.2020
12:05

Про одну афонскую икону