Старый Пелевин, новый Лао-цзы,
или Вечный Путь
Заметка вторая
Дао, которое может быть выражено словами,
не есть постоянное Дао
Дао постоянно осуществляет недеяние,
однако нет ничего такого, чтО бы оно не делало.
Лао-цзы.
<Он сказал "Поехали!" Ночь глухая на дворе. Береза моя любимая за окном кренится под ветром. Жара для Петергофа небывалая: плюс семнадцать. Цыпочка моя несравненная почивать изволит: завтра на службу в Петроградский госуниверситет имени Дзимму (юридический факультет имени Д.С.Мережковского). Первая моя заметка написана не по годочкам моим игриво, борзо, разновесно и разномастно. Сейчас меня влечет минорная интонация (не без балагурства, конечно, из шкуры не выскочишь). Почему? Объясняю. Вернулся я недавно с <сороковин> (допустимо сказать: сорокоднев, <сорокоуст>) хозяюшки петродворцовой квартиры, в коей я прожил в общей сложности годика два с гаком. Так вот, ни хозяйка моя покойная, ни дочь ее с мужем, ни внучка с супругом, напоминающим Пуделя-Немцова (мрачно-веселый балабол), ни гости слыхом не слыхивали ни про Виктора Олеговича, ни про Будду Амиду. Отроки и прелестницы-плутовки! Эти люди, которые живут простой, милой жизнью житейской, не хуже нас будут, да-с, шустрых и остроумных.
Господин Пелевин в гениальном кульбите-сальто сломал шею на восточной мистике: буддизм-даосизм-суфизм-марксизм-ленинизм-еврокоммунизм-маоизм-ваххабизм-чучхеизм и прочий тлетворный ревизионизм. Шея срослась, но криво, головушка буйная не <крутится-вертится>, глаза немигающие смотрят только на Восток. Дело рутинное.
У меня всегда есть пара историек, ну, чисто бравый солдат Швейк. Вот парочка быличек про оккультизм ориентальный. Был я когда-то молод и смазлив, как макака, прохлаждался на отделении русского языка и литературы филологического факультета Ленгосуниверситета им. А.А.Жданова и дружил крепко со школяром <с (!) отделения тибетологии> (принимали пять человек раз в пять лет) Геннадием Л. Геночка, ау! Прозвище у Гены среди студиозусов было мощным и кратким: <Мужчина> (справедливая кликуха, кстати). Геныч много лет заведовал восточным сектором в Эрмитаже, ныне страдает на чужедальной Великобританщине, владея антикварной фирмой по продаже-перепродаже понятно чего.
Первый курс, филфак-востфак, барышни, рыдающие над запрещенным Мандельштамом, тяжкая учеба и легкое гужевание. Где-то во втором семестре в крошечную группу тибетологов затесался вольнослушателем литовец Людас В. Был он нас лет на восемь-девять старше, имел высшее фармацевтическое образование, занимался успешно (чрезвычайно) тибетским целительством (по тем временам - прямая уголовная статья: <незаконное врачевание>; врачом-то он не был, правда, лечил каких-то литовских коммунистических орехов кокосовых, ему все прощалось). Разговорным тибетским тогда никто не владел (кроме немногочисленных лам), посему Людас учился переводить с ксилографов медицинские трактаты из Поталы. К чему это я все? Читайте дальше или <срубитесь>.
Красив был Людас, как натуральный <нордический> ариец. Угодник был дамский неописуемый. Где-то весной 1967 г. он сумел обольстить махарани Автономной Советской Социалистической республики Сикким (сия достойная дама с большой свитой и помпой приезжала в город Ленина); бедолагу (Людаса, разумеется) в Гебуху таскали нещадно. Сошло с рук, списали на укрепление дружбы народов. Баловался Людас много, и вдруг (как бы это сказать нежно, дабы у насельниц Русского Переплета ланиты не зарделись) а, вот покинула его нутряная посконная дионисийская сила. Беда. В те времена былинные за мечту вербализованную о буржуазной <Виагре> посадили бы сразу по статье 70 (в девичестве статья 58.10 - она же 116 пополам, п. 10). Кто помнит, тот не забудет. А кто не ведает, так тому и знать не нужно.
Через недельку прилетает на помощь лама Б. из Иволгинского дацана (на всю Россию было два дацана: в Бурятии и под Читой): осанистый, чрезвычайно культурный и элегантный господин (учился в Монголии и Японии). В большой темной бутыли у него было лекарство, изготовленное на основе мочи белок-летяг. Я совершенно серьезно. Эту кошмарную жидкость (вонючая, как стенограмма XVIII съезда ВКП(б)) Людас стал на моих глазах кушать столовыми ложками, и горе горькое миновало через недельку. Наставник литовца как-то поделился со мной военными воспоминаниями: сражался честно с гитлеровцами в звании майора Красной Армии. Я его спросил нагло, мол, как же Вы, буддист, врагов убивали. Он мне ответил четко (я эту фразу на всю жизнь запомнил): <Я ПЕРЕВОДИЛ их на ИНЫЕ круги бытия>. Крепко сказано. Виктору Олеговичу понравилось бы.
Через пару лет с Людасом произошла неизбывная перемена. Бросил он к бесам буддийским жирную частную практику и стал заведующим восточным отделом Каунасского музея. Где-то курсе на пятом Гена навестил его в столице <буржуазной> Литвы. Никаких выпивок-барышень. Однокомнатная квартира без стульев-кресел-кроватей, алтарь буддийский, молитвенный коврик, ксилографы и все Печаловался он о последнем своем грехе: Людас тогда еще марки собирал. Знаю, что он жив, обретается в монастыре в горной Индии. Кстати, и Пелевин прожил последние годочки в затворе
Дети, как говаривали старые диссиденты о коммунизме (а мы переиначим): <Буддизм (да и все восточные эСотерические учения) нельзя попробовать, его потом не выплюнешь>. Два слова о Геннадии. Много он потусовался по монастырям-дацанам. Сейчас мечтает дожить до пенсии и уехать в Непал безвозвратно.
Знавал я еще одного человечка (известный господин, Царствие ему Небесное, посему даже инициалами его не обозначу). В Питере на рубеже 1960-1970 годков существовала (как и сейчас, впрочем) не только колхозная, но и доподлинная эЗотерика. Так вот, мистер X. принял сложнейшее ритуальное буддийское посвящение (на что ушло года два) и впал в пошлейший магизм-гипнотизм (не платил в ресторанах, ПРОСТО ТАК получал деньги в сберкассе, ибо официантки-кассирши его НЕ ЗАПОМИНАЛИ). Кончил он плохо, вселился в него некий злой дух, и не стало человека
Тридцать три годочка тому назад пришел ко мне домой мистер X. Водки мы не пили, а портвейны тогда были только марочные. И портвейн не пили. Как сейчас принято говорить, дружок мой решил понты кинуть, встал на ВЕРТИКАЛЬНУЮ стену и стоит. Ну-с, юноша Кот был пацаном сметливым, мол, гипноз, подошел, подсунул руку, попробовал вес тела: все натурально. Пиджак не провис, ибо был застегнут на все пуговицы. Потом мистер X. специально походил по вертикальному ковру вверх-вниз и справа-налево. Не верите, а зря. Зачем мне врать, ежели голова моя седа, как позапрошлогодний снег. Сразу скажу: я чрезвычайно далек от оккультных практик, я - серьезный православный дядя, но кое-что в этих делишках жутких кумекаю, ибо мои ПЕРСОНАЖИ Серебряного века всерьез баловались ЭТИМ. Я даже кое-что пописывал о спиритизме, и не всегда цензура каленым железом выжигала.
Любезный читатель скажет: вот раскатился мелким бисером чудак старый. А где же Пелевин? Как говаривал мой знакомый лесник: <Все будет, но не сразу>. Пора сказать вот что. Многие из нас считают буддизм (про махаяну-хинаяну - молчок) - особливо в тибетском изводе - этической системой, религией без Бога, голливудской интеллектуальной забавой, сладким духовным утешением климактерических дам и пр. Экий Далай-Лама - какой нежный, милый, культурный, на двадцати языках шпрехает, Достоевского читал и руки, как Маяковский, все время моет, убоины не кушает и собачек любит. Боязно, но скажу. Нежная улыбка Далай-Ламы, как покрывало Изиды, по сей день скрывает кровавые языческие ритуалы (человекоубийственные и жесточайшие). Да-с, страдание и освобождение. Многие об этом знают, но немногие пописывают. И я заткнусь. Бесовидение и бесоодержание. Книгочей, я допускаю мысль, что ты в Бога не веруешь, но в бесов-то выгляни в окно
Пелевин предпринял осознанно-продуманное <Путешествие на Восток> и не вернулся, остался там. Произошла с ним некая псевдо<метанойя>, душу русскую он утратил. Впрочем, сие не имеет никакого отношения к КАЧЕСТВУ его творчества. Опасны такие пируэты, ибо он - крещеный, помирать-то придется не по <Книге мертвых> (с комментариями К.Юнга), а на русский протокрестьянский манер (так скажем). Крещение неотменимо Аккуратные и неаккуратные конфессиональные предпочтения-разночтения - фишки-мульки опасные и губительные. Помните у Андрея Белого: <Я гублю безвозвратно> (м.б., без возврата - не помню, старый стал, голова дырявая).
Итак, <тормознулись> мы на повести <Македонская критика французской мысли>. Герой Кика <мочит> в ней философов-<лягушатников>, которых <в последние годы позиционируют в качестве секс-символов мыслящей французской женщины от сорока до шестидесяти лет> (С. 269). Ну и советским властителям дум перепадает. Кика, обучавшийся у Зураба (Зизи) Мердашвили (так!) возводит этимологию термина <любомудрие> <не к выражению "любовь к мудрости", а к словам "любой мудак"> (С. 269). Все очень зло, четко, ядовито. Не удержусь и процитирую: <Современные философы - это подобие международной банды цыган-конокрадов, которые при любой возможности с гиканьем угоняют в темноту последние остатки простоты и здравого смысла> (С. 270), в их текстах <тупой ум утонет, как утюг в океане г-на (так!), а острый утонет, как дамасский клинок> (С. 271); французская философия - интеллектуальная погремушка, оплачиваемая транснациональным капиталом исключительно для того, чтобы отвлечь внимание элиты человечества от страшного и позорного секрета цивилизации> (С. 273).
А в чем секрет? Не скажу. Автор, на первый взгляд, забавной <макаронической> (так скажем) повести, мобилизовав <метафизический опыт>, создает такую жуткую концепцию преобразования-преображения-перетекания мертвых-живых <миллионов поверивших в коммунизм душ после закрытия советского проекта> в (молчок, сам читай), что оторопь берет, и лимфатические узлы набухают. Намекну лишь на то, что Кика открыл <тайну денег> и <нефти>, обосновал обстоятельно и аргументированно (как пишут в отзывах на диссертации) <разгадку посмертного исчезновения советского народа>, как банку консервным ножом, вскрыл гноящуюся сакральную тайну советского <ГУЛАГа>. Все это <выделано> гениально, на одном дыхании, легко, без <истерик, без поз, без тревог> (В.Шершеневич). Чистый дух в черном вакууме. Ну-с, обноски-портянки-носки <нюхать> пелевинские, как мне любезно предложили, - дело на любителя (впрочем, мы не в казарме), но можно и <обонять> внутренним нюхом в его текстах безмолекульные эманации <ци>. Во, как дедушка Кот куролесит.
Ни слова о писательских технологиях неимоверных. Пелевинские тексты по вкусу, цвету и запаху головокружительному напоминают водицу из ручейка, стекающего с вершины Пэн-лай. Холодна водичка, вкусна, во рту покатал, проглотил и через час заметил (голова поплыла), что в ней 96 градусов крепости. Эх, хулители Пелевина, бурхана на вас нет. Еще: Пелевин людей любит-жалеет, как Некрасов-Григорович-Панаев И еще: проза пелевинская пОтом не пахнет.
Абзац о рассказе <Один Вог>. Вот его-то ВСЕ критики прочитали. Почему? Потому что объем - полторы странички. И все о нем написали. Почему? А есть в рассказе ОДНА фраза, прозвеневшая в нашем отравленном, загазованном, зачастую <уворованном воздухе> (Мандельштам), о <резком, холодном и невыразимо тревожном порыве ветра, только что долетевшем со стороны КРЕМЛЯ> (так у автора; С. 304). Эх, читатель, голубчик, процветающий или хиреющий в прекрасном далеке, помни завет моего тестя, генеральского сына, ходившего в гимназию в белой Ялте (потом Бела Кун и Р.С.Землячка переименовали курортную столицу на годы в <Красноармейск>), чудом выжившего, приспособившегося, увы, позже - удачливого советского киносценариста-драматурга, лауреата Сталинской премии: <Нет таких свобод, которых нельзя было бы отнять>. А написан-то как рассказик мастеровито (высшая похвала для меня).
Дальше едем. Пленительный рассказ <Акико>. О чем? Об опасностях наших игр сетевых и о Большом Брате, который видит все и помалкивает до поры до времени.
Новый рассказ <Фокус-группа>. Что сказать - не знаю, душа пуста и по клавиатуре пальцами шастать боязно. Я - человек отчасти начитанный, конспектировавший <Коммунистический манифест>, <Евангелие от декаданса> Г.В. Плеханова, <Памяти Герцена> Н.Ленина, Программу КПСС, Боевой устав пехоты, <Малую землю> Л.И.Брежнева и еще несколько брошюрок-статеек. Этот рассказ я прочитал три раза. Вздохну натужно и скажу: выси горние и <бездны содомские> (Достоевский; у Федора Михайловича и намека нет на понятно, на что). Рассказ о смерти, о рае и аде. <Воля к смерти> (С. 360), мощь, планка силы такая, как в предсмертных размышлениях-ощущениях-переживаниях Андрея Болконского и в <Смерти Ивана Ильича>. Я - не рекламист, Виктор Олегович не нуждается в рекламе. И как далеко (как до Юпитера) от христианства (даже в его пожаропредохранительной протестантской модификации, не говоря об <огненном> православии). Чистый дух в черном вакууме. И какой-то античный ужас, как на картине Л.Бакста < terror>. А протагонист рассказа - <Светящееся Существо>, перекочевавшее из бульварных книжонок с записями ощущений людей, переживших клиническую смерть и возвратившихся СЮДА, это нет, не ОН.., а вдруг ОН.., но Боюсь договорить, а человек я не трусливый. Ох, книги-однодневки.
Отвлекусь на абзац. У хозяйки моей покойной (по специальности она - маляр) есть <библиотека> (как во всякой советской семье). Две полки книг. Ассортимент - бессмысленный и безумный: Н.Вирта, Д.Фурманов, <Как избавиться от геморроя>, Ю.Смуул, антология <Родина советская>, два романа Ф.Незнанского и А.Марининой, М.Шагинян, К.Федин, <Современный русский язык. Морфология (курс лекций). Под редакцией акад. В.В.Виноградова> (непревзойденный по сей день УНИВЕРСИТЕТСКИЙ учебник) и т.д. И почему-то стоит на полке сиротливо второй том (один-одинешенек) из собрания сочинений К.Симонова в десяти томах. Вот я передохнул с полчасика (восьмую страницу строчу, притомился) и внимательно пролистал фолиант: <Дни и ночи> (повесть), рассказы (1943-1945), пьесы (1940-1945). Все мертво и никогда не воскреснет. А вот у Пелевина все живо и никогда не умрет, ибо самое усладительное и ИНТЕРЕСНОЕ <чтиво> для неинтересных людей - плутовские, смертельно опасные, авантюрные духовные похождения-приключения.
Все бурлит, играет, пузырится, резко пахнет и прет, как тесто из кадки. Испек писатель каравай, не мой это хлебушек, восточными пряностями-отдушками преизбыточен, но духовитый Впрочем, ортодоксальным православным (так напишем), исламитам, иудаистам, индуистам, буддистам, синтоистам Пелевина читать не советую, ибо специфический соблазн велик. Эх, Русь-полонянка, что за народ такой у Тебя странный. Вон у колбасников-немчинов зануднейший Теодор Фонтане - классик первого ранга. А у нас никто ни одного романа Н.Лескова (ну, разве что <Соборян>) не читал. Андрей Белый - один из величайших базальтовых монолитов в мировой литературе, а мы
Пелевин - живой классик, плут-провидец, зачинатель великой русской литературы XXI века, а мы все норовим его дегтем измазать и в перьях вывалять.
Предпоследний рассказ именуется <Гость на празднике Бон>. Чудо словесное, кружево нематериальное (впрочем, мы помним ленинское определение материи, так вот не дай, Бог, никому пережить антиматерию пелевинской новеллы <в ощущениях>). За словом я обычно в карман шустро <залезаю>, но здесь что-то помолчать в тряпочку охота. Рассказ может быть истолкован как предсмертный монолог несравненного японского <теурга-демиурга> (простите за стилистическую колхозность) Юкио Мисимы и как посмертный монолог (сами догадывайтесь).
О личных предпочтениях. Мне очень сладко, что изнаночной канвой рассказа явилась самурайская книга <Хагакурэ> - весьма жестокая и одновременно великодушная к <мыслящему тростнику>. Признаюсь, что из всех прочитанных книг я часто перелистываю Писание (Молитвословов у меня штук шесть), томик Мандельштама, <Темные аллеи> Бунина, <Дао дэ цзин> и <Хагакурэ>.
Ох, пришлось мне в свое время для работы (не для забавы) штудировать Ницше и достославного Маркиза, кино про которого все видели. Лихие ушкуйники, спору нет. Вот, как Пелевин, страдающий в абсолютном мраке-холоде Богооставленности, в двадцати двух словах сформулировал ИХ преступный вклад в замызганную банку-копилку европейской духовности (с окурками и затертыми медяками; простите за употребление словечка <духовность>): < Бог есть, но только до какой-то границы. Ницше пересек ее с мужланской прямотой; де Сад был в этом изящнее и гаже> (С. 359-360). Без комментариев. Когда-то я написал об этом страничек шесть, а теперь наколол их на гвоздик в сортире. Проехали. И этот рассказ о смерти А <извитие словес> какое, Боже мой. Читатель, думаю, что я процентов на десять ПОНЯЛ и усвоил пелевинскую книгу. Это не мало.
Вильнем кошачьим хвостом налево. Лет тридцать назад хотела мне понравиться одна половозрелая, истекающая соком филологическая барышня. Подходит ко мне и задает вопрос куртуазный: <С.С.! Что Вы думаете о символике альбигойских голУбок в драме Блока "Роза и крест"?> Я в ответ, мол, ничего не думаю, если соблаговолите, то полистайте книгу Жирмунского <Источники драмы Александра Блока и т.д.>, впрочем, по-моему, Виктор Максимович об этом не писал. Опять к чему это я? А к тому, что в данных заметках, как в марксизме, нет ни грана этики (узнаЁте острое перо одного острого публициста), а уж тем паче комментирования. Для того, чтобы дельно прокомментировать Пелевина нужны годы, тома тяжеленные и жопа каменная. Мои заметки (как всегда) - мое частное мнение по частным проблемам.
Еще об истолковании-комментировании. Получил письмо по <емельке> от одного достойного господина: <Я принадлежу к старшей группе "<задвинутых дедушек" и разделяю Ваше мнение о новой книге В.О.Пелевина. Правда, меня озадачило Ваше утверждение, что "Македонская критика французской мысли" "легка для чтения". Я - остепененный технарь и недостаточно грамотен для понимания всех тонкостей этого рассказа> (нужно - повести - Вас. Приг.). Ой, не надо комплексовать-переживать. Все интеллектуальные фишки-мульки-прибамбасы Пелевина работают только на то, чтобы вызвать у читателя сильнейшие мыслительные эмоции, словесно никак не оформленные. Пелевин - психограф, его несет бурная волна зачастую <автоматического письма> и смывает читателя в этот поток. Пелевина и ПТУшники читают, а переведут книгу на суахили-маленке-бамбара, так и негров <заколбасит>.
Книгочей, я - раб твой - средней руки составитель рифмованных текстов. Один из основных компонентов-продуктов в моем поэтического бульоне-брульоне - кукла. Можно было бы сочинить смешную работу <Образ куклы в творчестве Василия Пригодича>. Кукла-то у меня не простая, а не буду попусту вякать. Так вот, с морозцем в висках (стишки составлять - не доносы и заявления в ЖАКТ строчить) я прочитал у Пелевина: <Я думал, что гостем на празднике Бон был я, но я был всего лишь куклой Сейчас эта кукла додумает единственную оставшуюся у нее мысль и исчезнет. Останется кукольный мастер Люди не зеркало, в которое он смотрит, желая увидеть себя, они куклы, разыгрывающие перед ним представление за представлением Я просто его мысль, и он может думать меня как пожелает. Но, раз я не могу ни увидеть его, ни коснуться, он тоже просто моя мысль Куклы не умирают - в них просто перестают играть> (С. 368-369). Просвещенный читатель скажет, мол, кушал я такое у Г.Гессе-А.Нексе-Н.Островского-Б.Полевого. Кушать-то кушал, да не ТО
Устал, поди, книгочей, а? Пора закругляться. Последний рассказ простенько озаглавлен <Запись о поиске ветра. Письмо студента Постепенность Упорядочивания Хаоса господину Изящество Мудрости> (курсив автора). О чем рассказик-то? А о том же самом (см. выше). Скажу без гримас и ужимок новелла представляет собой арабеску, если угодно, вполне связный комментарий (КОНГЕНИАЛЬНЫЙ) к книге <Дао дэ дзин>. С собой, с собой я взял в Петергоф эту компактную книжицу, уступающую по объему бессмертному <Боевому уставу артиллерии>. Крепко попахивает в рассказе онучами дедушки Лао-цзы, ой, крепко. Вот несколько цитаток непростых: <Мы говорили о ничтожестве современных сочинений в сравнении с великими книгами древности, причину чего я полагал в том, что люди нашего времени слишком далеко отошли от истинного Пути. На это вы заметили, что в любую эпоху люди находятся на одинаковом расстоянии от Пути, и это расстояние бесконечно> (С. З71); <Я узрел Великий Путь, как он есть сам в себе, не опирающийся ни на что и ни от чего не зависящий. Я понял, отчего бесполезно пытаться достичь его через размышления или рассуждения> (С. 371); <Глупость человека, а также его гнуснейший грех, заключен вот в чем: человек верит, что есть не только отражения, но и нечто такое, что отразилось. А его нет. Нигде. Никакого. Никогда. Больше того, его нет до такой степени, что даже заявить о том, что его нет, означает тем самым создать его, пусть и в перевернутом виде (полковник Баранов, ради Бога, ни гугу про майю, я такого слова не знаю, а уж тем паче Виктор Олегович) (С. 374-375). И это Тебе, просвещенный читатель, вЕдомо из курса <исторического материализма>. Приоткрою занавеску своей шулерской исповедальни: я пускаю с тетивы далеко не самые оперенные и отточенные стрелы из пелевинского колчана. Лирики шутят И без меня книга будет растаскана на цитаты.
Последний абзац. Давно рассвело, туман, видна сквозь него не только береза, но и возлюбленная моя (в этом году - бесплодная) рябина. Я, начинающий-завершающий литератор, не знаю на сей раз (обычно знаю): <цепляют> ли мои заметки о Пелевине, кажись - <цепляют>, а нет, так нет. Книга, как менструальная вата, насквозь пропитана <тяжелозвонким> трагизмом, абсолютный нуль, ей-Богу, однако переливы разноцветных крылышек пелевинских бабочек-мыслей, их грациозно-хаотический вечный танец уверяют нас <все же, все же, все же> в том, что и в черном вакууме (третий раз употребляю это диковатое для меня словосочетание) существует сложная жизнь (хорошо, пусть некое подобие простой жизни). Я осмелюсь переиначить заглавие последней книги Виктора Олеговича: <Метафизика Переходного Периода из Оттуда Туда>. Куда? А ТУДА, где накрыты неструганые столы для нас, верующих и неверующих, смертных и бессмертных:
<В неземной обители,
В бытии ином
Ждут тебя РОДИТЕЛИ
С хлебом и вином>.
Василий Пригодич.
Благословенный имперский Петергоф.
