СВЕТЛАНА ВОВИНА
ПРОЩАНИЕ С МУЗОЙ
Часть первая.
МАГДАЛИНА
После бессонной ночи слабый свет
Забрезжил. Чуть виднеется дорога.
Сосуд на непокрытой голове.
Саднят израненные ноги.
Какие грустные вокруг места.
Все замерло. Ни щебета, ни звука.
Звенит в ушах и запеклись уста...
О скорбный путь, о вечная разлука!
О вздохи тяжкие, о горестный озноб,
О слез поток неистощимый!
Пустые пелены, отверстый гроб,
И ангела слова пока что невместимы.
О как она бежала, как у ней
Душа рвалась, дыханья не хватало.
Столь странных, неожиданных вестей
Еще от века не бывало.
Лицо опухло от недавних слез,
И судорога в горле от рыданий,
Но в крике хриплом ликованье:
- Христос воскрес!
РУССКОЕ БЛАГОВЕЩЕНИЕ
Вот ангел с белою лилеей
Спускается, как парашют, с небес,
Изнанкой крыльев розовея,
От солнца, заходящего за лес.
Высоко подобрав рубашку
И крылья на спине сложив,
Он, спотыкаясь о межи,
Сурепку топчет и ромашку.
Он рвется птицею в силках,
Запутавшись в траве высокой,
Терзая ноги об осоку,
Лилею в потных мнет руках.
Куда он залетел, куда?
О что за поле с флорой скудной?
Под ветром тонко плачут провода,
Вокруг простор безмолвный и безлюдный.
Уж падает холодная роса,
И лес нездешностью своей пугает,
Туман повис и очертанья тают,
И скорбные дрожат над лесом голоса.
Здесь некому узнать благую весть,
И так печальна местность, так пустынна,
Что сердце ангельское стынет,
Не в силах бесприютность перенесть.
О навсегда покинуть те поля,
Где одиночество родит бессилье.
Раскрылись с треском золотые крылья,
Как чаша, опрокинулась земля.
БАРОККО
И не были пустыми небеса:
Там плыли, падали, летели,
Махали крыльями, на облаках сидели,
Горе подъемля томные глаза.
В негнущихся одеждах, босиком,
В коронах и венках с торжественностью пышной,
В стремлении туда, где восседал Всевышний
С условным, но значительным лицом.
Откуда света устремлялся ток,
Отбрасывая тень в парчовых складках skladkax,
Пронзая облака у мощных ног,
И голубь, словно сорванный листок,
Раскинув крылья, падал без оглядки.
Святые, ангелы, апостолы и дети
Сливали голоса, глотая ветер,
Который рвал слова, одежды, облака
И радостные слезы высекал.
* * *
Сквозь ткань прозрачную существованья,
Сквозь занавес оставшихся мне дней
Глазам усталым - звездное сиянье,
Все выше путь, все воздух холодней,
Труднее и прерывистей дыханье,
Но музыка с небес слышней.
Моя воздушная отчизна -
Паренье птиц, теченье облаков,
Чуть внятный звук умолкших голосов -
Все о тебе в печальной жизни
ГОРОД
Городской декорации жалок печальный обман,
Чтоб прорехи прикрыть, пресловутый напустили туман.
Заводная зловещая птица по пыльному небу скользит,
Тень, качаясь, ложится на стареющих кариатид.
Слабый ветер колышет и морщит картонные стены дворцов,
Паутину сдувает, качает разбитый фонарь над крыльцом.
Вздохи, скрипы и шорох, плеск воды у причалов пустых,
Театральный измятый билет, залетевший в жестяные кусты.
Затхлый запах холодных кулис, запустенье, сквозняк,
Смех чуть слышный и за спиной возникающий шаг.
Вот коснулась щеки распушенная детская прядь,
И опять никого, лишь шаги в подворотне опять.
По реке проплывает беззвучно, как в театре теней, буксир,
Но подобие праздничной жизни сохраняет сей призрачный мир,
Как в рождественском елочном домике розовый свет
За окном слюдяным, где хозяина нет.
ПЕНЕЛОПА
1
Что днем связала, ночью распущу,
И пряжа по углам пылится.
И жизни пиршественный не смолкает шум,
Но Одиссей ко мне не возвратится,
Затем, что он отплыл в блаженную страну,
Пространству чуждую и датам,
Один, без спутников, в последнюю весну,
Покинув родину на корабле крылатом.
Мне оставаться тайною вдовою,
Закрыть навеки дверь, и затворить окно,
И, слыша буйное веселье за стеною,
Стареть и вечное работать полотно.
2
Все лгу и лгу. Нисколько не верна,
Я память предаю твою всечасно,
Изменница, неверная жена,
Потатчица своих недугов страстных..
Прислушиваюсь, как там женихи,
Их голоса и хриплы, и нетрезвы,
И чувствую, как кровь стучит в виски,
И пахнет кожей, потом и железом.
Спустилась ночь. Светильник мой потух.
Шаги все ближе. Осторожный шорох...
Качнулся полог... Жадный ловит слух
Дыхание и шум ночного моря.
Новостройки
1
От слез слабея, жалобно дыша
открытым ртом,
что плачешь, сирота моя, душа,
ведь есть картонный дом.
Картонный дом и неба серый шёлк -
твой нижний рай.
Что ж плачешь ты? Чего тебе еще?
Дуй в дудочку, играй.
На пустырях зимой по пояс снег,
и ветер душегуб
рвет с плеч пальтишко, треплет рыбий мех,
рвет слово с губ.
А летом эти пыльные бугры
стоят в цветах,
и тот же ветер просквозит дворы,
подымет прах.
Как сердце жмет от этой наготы.
Держись, рифмач.
Прислушайся, вступают вдруг альты
Сквозь ветра плач.
И музыку рождает пустота
свободно и легко.
Взгляни наверх: небесные врата
открыты широко.
2
Как далеко (а может, их и нет)
дворцы, воспетая река.
Того же неба здесь сияет свет,,
и те же облака.
Бурьян в пыли, пучки сухой травы
среди бугров.
Пустой напев нейдет из головы
про отчий кров.
Издалека, из прошлого, с Невы
вдруг ветер налетит,
коснется поседевшей головы,
былое оживит.
Изгнанье - это вовсе не запрет
переступить черту.
Утрачен рай - его вовеки нет,
пустую не лелей мечту.
Здесь доживай несбывшуюся жизнь,
мужайся и терпи.
Уходят вверх без счета этажи,
и твой пустырь-тупик.
3
Вновь предчувствие беды,
небо мертвенней слюды,
на зубах скрипит песок,
пыльный ветер рвет платок.
Ветра тяжкий свист в ушах,
тусклый неживой ландшафт:
поле плоское и лес,
небоскребы до небес.
В чистом поле скачет конь,
повод тянется в пыли.
Что случилось с седоком?
Чьи костры горят вдали?
Пеплом сыплется трава,
горек хлеб, вода мертва,
и кровавая река
отражает облака.
Дождь смывает прах и тлен,
дым через разломы стен,
и беззвучно, как фантом,
блочный рушится Содом.
На зубчатой высоте
распростерлась чья-то тень.
Треск огня и ветра вой
над безумной головой.
НА РЕКАХ ВАВИЛОНСКИХ
Под недвижной луною запущенный сад.
Меж деревьев белеют нагие кумиры.
На ветвях позабытые ветхие лиры
Чуть бренчат.
Слышен шепот на древнем чужом языке,
Тень дрожит меж дерев и по берегу скачет.
В черной зелени на вавилонской реке
Кто-то плачет.
Кто-то плачет, закутавшись до бровей,
Бормотанье и вздохи сменяются стоном,
Будто сыном клянется, а может, Сионом
И десницей своей.
А вдали за рекой догорают костры,
Кони ржут, и видения прошлого кружат.
Отрок падает молча в кровавую лужу
И блестят топоры.
Как в немом синема все стремится, спешит,
И орленок, и конь потонули во мраке.
Пустота. В плоском поле уныло дрожит
Вой собаки.
Дальше... Дальше... Кладбище. На скорбных крестах
Жестяные веночки. Размытая глина.
Это родина? родина? Или чужбина
На родимых костях?
О когда бы возможно забыть Вавилон,
Будто ты и не знал его морок кровавый,
Отрясти горький прах ненавистной державы,
Изменить лексикон.
О когда бы возможно!... Но там, вдалеке,
Как в гадательном зеркале вижу все то же:
Свет луны, отраженный в блестящей реке,
И бессонное ложе.
