Приходское духовенство Российской
православной церкви и свержение монархии
в 1917 году
М.А. Бабкин
Итоги Февральской революции рядовые священнослужители Русской православной церкви (РПЦ) начали коллегиальным образом обсуждать уже через несколько дней после ее завершения. Приоритет в этом принадлежит собраниям духовенства столичных и губернских городов. Несколько позже, начиная со второй половины марта, по всей стране стали созываться многочисленные епархиальные, викариатские, городские и благочиннические собрания и съезды духовенства. На епархиальных съездах присутствовали избранные соответствующими собраниями делегаты от духовенства или всех благочиннических округов, или даже от всех приходов (например, по одному священнику, дьякону, псаломщику и мирянину), представители от мужских и женских монастырей (как правило - по одному человеку), два-три представителя от духовной консистории (епархиального управления - М.Б.), от духовных учебных заведений (зачастую по одному представителю) и от церковно-приходских школ (например, по одному от каждого уезда). В городских и благочиннических собраниях принимали участие, как правило, все священнослужители (или их большинство из общего числа духовенства, соответственно, города и благочиния), а также выборные представители от низших клириков и прихожан. Мирян в основном представляли церковные старосты и преподаватели духовных учебных заведений. В марте и апреле эти съезды собирались по инициативе самих рядовых священнослужителей или местных архиереев. Нередко собрания священно- и церковнослужителей проводились и без разрешения епархиального начальства. 5 мая 1917 г. определением Святейшего синода РПЦ всему российскому духовенству было дано официальное разрешение на проведение на местах различных съездов с участием представителей духовно-учебных заведений и прихожан. На этих съездах обсуждению подлежали не только вопросы, касающиеся местных дел, но и проблемы, вызванные происшедшими переменами в политической жизни страны. Решения съездов по каждому вопросу принимались в виде отдельных резолюций.
На формирование мнения приходского духовенства о революционных событиях влияло несколько факторов. Один из них - позиция Синода, распоряжениям которого (например, об изменении богослужебных чинов и молитвословий) православные священнослужители подчинялись согласно внутрицерковной дисциплине.
Вторым фактором являлся массовый революционный настрой, охвативший с первых чисел марта 1917г. население страны. В те дни монархические идеи были крайне непопулярны. Соответственно, государственный переворот воспринимался как насущная необходимость для спасения России.
Третьим фактором, определявшим позицию духовенства, являлось отношение к революционным событиям местных правящих архиереев. Епископы своими распоряжениями, проповедями, официальными посланиями и зачастую личным примером давали подчиненным определенную установку на оценку произошедшего переворота. Но мнения архиереев, как правило, влияли на позицию рядовых священнослужителей, если епископы пользовались авторитетом у своей паствы. В противном случае духовенством, зачастую при участии местных органов новой власти, предпринимались меры для увольнения своих архиереев с их кафедр: иногда за излишнюю строгость и взыскательность, за деспотический нрав, за имевшуюся у них в прошлом репутацию черносотенцев, за связь с Г. Распутиным и т. п. Всего за первые месяцы Февральской революции было уволено около полутора десятков правящих архиереев, причем большинство из них было отправлено Синодом в отставку по ходатайствам местных епархиальных съездов. Такие факты весной 1917г. были нередки и имели место вследствие проходившей в тот период <церковной революции>, явления достаточно уникального для России. Она заключалась в том, что рядовое духовенство пыталось весьма радикальными мерами, как правило, против воли своих архиереев, провести назревшие реформы во внутреннем строе Православной Церкви и добиться установления социальной справедливости в церковноприходской жизни. Со стороны рядовых клириков достаточно громко звучали голоса о желании установить выборность епископата, о необходимости участия приходских священнослужителей в управлении епархиями, об уравнивании в правах белого, женатого, и черного, монашеского, духовенства; о справедливом распределении между членами причта церковных доходов.
На формирование политической позиции приходских священнослужителей сел и небольших уездных городов оказывал влияние еще один фактор: мнение о революционных событиях духовенства крупных городов. Зачастую в этих промышленных, транспортных и культурных центрах имелась значительная концентрация антимонархически настроенного населения, уставшего от тягот войны и экономического кризиса, жаждущего демократических преобразований. Под влиянием общественной атмосферы оказывалось и многочисленное городское духовенство. В силу того, что в крупных городах, как правило, находились кафедры правящих и викарных архиереев, постановления, принятые на съездах и собраниях городского духовенства, имели руководящее значение для всей епархии. Таким образом, несмотря на то, что большинство православных клириков служило в селах и деревнях, где проживало более 80 % населения России, священнослужители уездных церквей и монастырей ориентировались на губернские центры.
В марте 1917г. были нередки случаи официальных обращений собраний городского духовенства к священнослужителям своих епархий с заявлениями программного характера. В этих обращениях содержались рекомендации по действиям в новой политической обстановке. Более того, известны случаи, когда сельское духовенство, не умея разобраться в происходящих событиях, непосредственно обращалось к городским собратьям за указаниями к дальнейшим действиям. Поэтому, хотя собрания городского духовенства по своему статусу и отличались от епархиальных съездов, постановления тех и других, как правило, имели весьма похожее содержание.
Вследствие различного влияния перечисленных факторов, духовенство РПЦ на местах занимало неоднородную позицию относительно революционных событий: от выражения откровенной радости по поводу свержения монархии до заявления об аполитичном отношении к государственному перевороту. Так, в постановлениях епархиальных съездов, проходивших в Москве, Ярославле, Нижнем Новгороде и Екатеринославе, а также в резолюциях собраний духовенства Петрограда, Владивостока, Коломны, Одессы, Пензы и ряда других городов революционные события приветствовались как <обновление России на началах демократии>. В этих постановлениях говорилось о принятии духовенством нового государственного строя и о сочувствии перевороту. Аналогичная позиция высказывалась и на различных благочиннических собраниях в Московской, Енисейской и Новгородской епархиях.
Обновление страны ассоциировалось у церковных пастырей с наступлением коренных демократических изменений в государственной и общественной жизни. Духовенство публично и официально высказывало свое видение будущего страны, построенного на началах свободы, равенства, братства, правды, добра и справедливости. Об этом говорилось в постановлениях Подольского, Воронежского, Полтавского, Рижского и Ярославского епархиальных съездов, на Закавказском церковном соборе, на Всероссийском съезде военного и морского духовенства, на собраниях священнослужителей Коломны, Пензы и Вятки. В единогласно утвержденной резолюции Подольского съезда в качестве всенародного заявления прозвучало даже осуждение монархического строя, который был охарактеризован как отживший свой век.
Весной и летом 1917 г. такое отношение к прежней форме государственного правления не являлось редкостью в среде духовенства: на епархиальных съездах, проходивших в Екатеринославе, Одессе, Тифлисе, Новочеркасске, Полтаве, Рязани и на некоторых городских собраниях духовенства подчеркивалась недопустимость возврата к старому строю. Резолюция Полтавского епархиального съезда гласила: <Старый порядок был гибельный для церкви и государства, для народа и духовенства, он душил все живое и возврата к прежнему порядку не может быть никогда>. Аналогичное постановление было принято на пастырском собрании г. Вятки, в котором говорилось, что <возврат к прежнему политическому строю категорически нежелателен>. На этом же собрании был произведен путем тайной подачи голосов опрос, выявлявший политические убеждения духовенства. Оказалось, что за демократическую республику - 59 голосов (почти 82 %), за конституционную монархию - 8 (около 11 %), монархию - 3 (чуть больше 4 %), христианскую беспартийность - 1 и воздержавшийся - 1 (менее чем по 1,5 % бюллетеней). Таким образом, только 15 % вятского духовенства придерживались монархических взглядов, и примерно 4 % присутствовавших были противниками преобразований в политическом строе страны. Большинством голосов на собрании была принята резолюция весьма радикального содержания. На примере духовенства Вятки не подтверждается тезис советской историографии о том, что в 1917 г. иерархи РПЦ занимали по отношению к рядовому духовенству правую, более консервативную позицию.
В материалах различных съездов духовенства (среди которых Подольский, Владивостокский, Воронежский, Олонецкий, Ярославский епархиальные и два всероссийских съезда: православного духовенства и мирян, а также военного и морского духовенства) нередко говорилось об утверждении достаточно радикальных резолюций политического содержания <единогласно>, <единодушно>, <почти единогласно> и <подавляющим большинством голосов>. На основании этого можно сделать вывод, что в духовной среде было крайне мало сторонников прежней монархической системы.
Положительные эмоции по поводу свержения монархии были официально выражены духовенством на епархиальных съездах в Петрозаводске, Курске, Екатеринбурге, Воронеже, Казани. Так, Курский съезд <почти единогласно постановил приветствовать крушение царского самодержавия>. Созвучно этому были и решения Всероссийского съезда военного и морского духовенства, состоявшегося в первых числах июля в Могилеве, а также городского собрания духовенства Новочеркасска. Новочеркасские священнослужители уже 8 марта <с великой радостью> приветствовали смену политического строя. Столь радикальная позиция духовенства армии, флота и значительной части казачьих войск достаточно красноречиво свидетельствует об антимонархических настроениях среди тех слоев общества, которые до 1917 г. считались оплотом самодержавия.
Восторженные отзывы со стороны духовенства последовали по поводу не только свержения монархии, но и сокрушения авторитарной системы в целом. Священнослужители публично восторгались наступлением <торжества свобод>, как гражданских, так и <свободы> церкви. Например, черниговское духовенство обратилось к народу с приветственным воззванием: <Доблестные граждане возрожденной России! Свободные сыны славной Родины! ...Ярко засияла над нами заря свободы, равенства и братства. ...Крепко верьте Временному правительству нашему, оно с Божией всесильной помощью доведет так славно начатое дело до желанного конца на славу, долгоденствие и процветание России!>. Аналогичным было и послание к народу от ярославского духовенства.
Около двух десятков епархиальных съездов и различных собраний городского духовенства, например, в Полтаве, Твери, Петрозаводске, Кишиневе, Туле, Воронеже, Пензе, Ставрополе, Челябинске, Тифлисе высказывались за установление республиканской формы правления в России. Резолюция Екатеринбургского съезда гласила, что духовенство <приветствует падение самодержавного бюрократического строя>, что оно находит приемлемой формой для будущего государственного устройства страны демократическую республику. Рязанское духовенство, желая отстоять завоевания революции, на своем епархиальном собрании постановило <противодействовать всяким попыткам восстановлению старого режима>.
Приходское духовенство в целом, рассматривая вопрос о причинах, вызвавших Февральскую революцию, не говорило об остром политическом и экономическом кризисе в стране. В резолюциях некоторых съездов указывалось, что события в России произошли <по воле Божией и народа>. Тем самым фактически утверждался тезис о богоугодное революционных событий. Например, Пензенский епархиальный съезд расценил совершенный переворот как <дело великой милости Божией к нашему отечеству>.
Поддержка, приветствие, доверие и готовность содействовать Временному правительству были засвидетельствованы в постановлениях многочисленных епархиальных съездов (Московского, Ставропольского, Рижского, Нижегородского и др.), в резолюции Закавказского церковного собора, в постановлении Московского совета благочинных, в резолюциях собраний духовенства ряда городов. Некоторые епархиальные съезды, например, Вятский, Тверской, Донской и Таврический, а также собрание духовенства Курганского уезда Тобольской губернии высказывались за отделение церкви от государства. Впрочем, основная масса духовенства придерживалась иной точки зрения, выступая за предоставление церкви самостоятельности в управлении, то есть за некоторое <отдаление> церкви от государства. Широко звучавший на десятках съездов и собраний духовенства тезис о полной совместимости церкви с какой угодно формой государственного правления, на страницах церковной периодики стал даже называться <шаблонным>.
Одна из типичных точек зрения духовенства на события в стране была выражена на пастырском собрании г. Владимира. 21 марта оно постановило, что церковная проповедь не должна иметь политического характера (например, о форме правления, о выборах в Учредительное Собрание и т. п.). Главную цель своей проповеднической деятельности владимирское духовенство видело в миротворчестве: во внушении прихожанам любви и единения между собой и обязательном подчинении Временному правительству. Резолюция этого собрания весной 1917 г. неоднократно публиковалась в церковной периодической печати в качестве положительного примера и образца аполитичности.
Резолюции большинства съездов и собраний духовенства, проходивших в столице и на окраинах страны, в промышленных центрах и сельских районах лишь незначительно отличались друг от друга. Объяснить данный факт можно с учетом всесословного, всеобщего характера Февральской революции. Поскольку события ее первых дней в Петрограде и на местах во многом носили стихийный характер, то следствием этого процесса явилась практически моментальная поддержка государственного переворота на всей периферии страны.
Одной из особенностей различного восприятия в столице и на местах февральско-мартовских событий было различное отношение к войне. Если в Петрограде революция развивалась главным образом под лозунгом <Долой войну!>, то в провинции характерен был призыв; <Революция - для победы в войне>. Духовенство же РПЦ по всей стране занимало более однородную позицию: оно проповедовало в народе необходимость напряжения всех сил для защиты страны от врага. В данном вопросе Православная Церковь была солидарна с кадетской партией, выступавшей за доведение военных действий до победы.
Приходское духовенство не осталось в стороне и от почтения памяти павших революционеров. По меньшей мере на полутора десятках епархиальных и городских съездов духовенства, а также на Всероссийском съезде духовенства и мирян возглашалась <вечная память> борцам <за благо и свободу народную положивших жизнь свою>. А на съезде духовенства Челябинского викариатства (в состав которого входило три уезда Оренбургской губернии) пением <вечной памяти> духовенство почтило <всех, павших за свободу Церкви>. Данным фактом само духовенство, во-первых, фактически признало наличие реальной борьбы представителей своего сословия с самодержавием, начавшейся до Февральской революции. Во-вторых, подтвердило наличие у себя мотива, обусловившего поддержку свержения царской власти (необходимость <освобождения> Церкви от государственного гнета и порабощения). На некоторых епархиальных и городских собраниях (например, в Екатеринославе и Полоцке) официально выражалось сочувствие всем священнослужителям, пострадавшим за свои политические убеждения при старом режиме. На Казанском епархиальном съезде были <с благоговением вспомнены имена всех страдальцев из духовенства>, лишенных сана или мест по политическим причинам в период монархического правления. Решения о необходимости амнистировать членов клира, пострадавших при старом строе за свои убеждения, были приняты на Курском, Симбирском и Тамбовском епархиальных съездах. Данная позиция по отношению к <бывшим> революционерам из духовного сословия является свидетельством массового отказа православных клириков от монархической идеологии.
Приветственные телеграммы председателю Государственной думы и членам Временного правительства были направлены почти от двух третей из общего числа епархиальных съездов, а также со Всероссийского съезда военного и морского духовенства. Кроме того, с Тверского, Томского, Нижегородского, Курского, Саратовского и Тамбовского епархиальных съездов в Петроград были посланы приветственные телеграммы Советам солдатских, рабочих и крестьянских депутатов. Этот факт свидетельствует о том, что довольно значительная часть духовенства не принимала сторону ни Временного правительства, ни Советов. Впрочем, по этому вопросу существовало и противоположное мнение: на съезде Челябинского викариатства двоевластие было осуждено и легитимным признано лишь Временное правительство.
Председатель Совета министров князь Г.Е. Львов, председатель Государственной думы М.В. Родзянко и обер-прокурор Святейшего синода В.Н. Львов получили приветственные послания от различных съездов духовенства десятков губернских и ряда крупных <кафедральных> городов. Эти телеграммы зачастую были подписаны и епархиальными архиереями, председательствовавшими на этих собраниях. Например, от духовенства г. Новочеркасска, архиепископа Донского и Новочеркасского Митрофана и епископа Аксайского Гермогена была отправлена общая приветственная телеграмма Временному правительству <с полным признанием нового правительства с первого момента его сформирования и о совершенной готовности своим горячим пастырским словом разъяснить народу, что смена власти произошла для его блага>.
Аналогичные телеграммы были отправлены с различных уездных и благочиннических собраний. География мест их отправления охватывает территорию буквально всей России: от Архангельской и Рижской епархий до Бессарабской, Ташкентской и Владивостокской, включая послания от духовенства Маньчжурии и Алтайской духовной миссии. В них выражалось одобрение произошедшего переворота и приветствовалась наступившая свобода России, говорилось о полном доверии новой власти и высказывалась благодарность <борцам за народную свободу>. Значительной части приветственных телеграмм был присущ высокий стиль при обращении к представителям новой власти. Например, воронежское духовенство обращалось к князю Львову не иначе, как к <стражу и охранителю святых принципов свободы, равенства и братства свободного государства>, а к А.Ф. Керенскому - как к <беззаветному другу народа>.
Многие епархиальные и городские съезды выносили решения, касающиеся их отношения к политическим партиям: с одной стороны, о поддержке тех партий, которые намерены строить жизнь России на христианских началах братства, любви и свободы, а с другой, о недопустимости произнесения с церковного амвона агитации в пользу каких-либо партий. Таким образом, хотя проповеди и были в целом аполитичны, но значительная часть духовенства, пользуясь гражданскими свободами, весной и летом 1917 г. участвовала в политической жизни страны. Решения о допустимости такого участия принималось епархиальными властями и съездами духовенства, например, в Екатеринбурге, Вологде и Пскове.
Генерал А.И. Деникин и протоиерей А.И. Введенский писали, что с первых дней революции военное, городское и сельское духовенство фактически не оказывало влияния на политические события и не участвовало в общественной жизни, что его влияние как социальной прослойки на войска и на народ оказалось равным нулю. Но поскольку само богослужение являлось определенным способом массовой пропаганды и агитации в пользу государственной власти, то богослужения, совершаемые в большинстве случаев публично, с многократно возглашаемыми на них молениями <о благоверном Временном правительстве>, фактически служили рекламой новой власти. То же можно отнести и к различным посланиям, телеграммам и резолюциям духовенства, в которых приветствовался политический переворот и новое правительство. Эти приветствия, публиковавшиеся в церковной и светской прессе, можно расценивать как участие духовенства в общественно-политической жизни страны.
(Согласно статистическим данным за 1914 год <пропагандистский потенциал> РПЦ был значителен: всего церквей (кроме военных) было более 54 тыс., часовен и молитвенных домов - свыше 23,5 тыс.; приходского духовенства насчитывалось более 112 тыс. чел.; всего монастырей было 1025, в них проживало около 30 тыс. монашествующих).
Приходское духовенство РПЦ сыграло важную роль в фактической отмене державного церковно-монархического лозунга, положенного в основу исторически сложившейся в России государственной идеологии - <за Веру, Царя и Отечество>. Едва ли не официально заявленный на съездах церковных пастырей отказ от девиза <за Царя> повлиял и на общественное мнение страны, в первую очередь, на политическую позицию членов организаций и партий, придерживавшихся правых позиций. Кроме того, он также во многом предопределил фактический уход с российской политической сцены монархического движения и повлиял на настроение армии. В.Н. Воейков, вспоминая послефевральские события, писал, что именно посягательство на вековой принцип русской армии <за Веру, Царя и Отечество> послужило одной из главных причин угасания ее боевого духа.
Одной из концептуальных точек зрения съездов российского духовенства весной 1917 г. было признание народовластия как новой формы государственного правления и всецелое подчинение ему. <Власть верховная возвратилась к народу>, <власть принята народом в свои руки и до Учредительного Собрания передана Временному правительству> - вот типичные формулировки в документах РПЦ весной и летом 1917 года. Временное правительство рассматривалось официальным духовенством как <вышедшее из среды народных избранников>, состоящее из народных представителей и обладающее <всей полнотой народной власти>, которая, выражаясь словами резолюции Московского епархиального съезда, <вверена ему Богом и народом>. Священнослужители не оспаривали, не ставили под сомнение легитимность власти Временного правительства, а полностью признавали ее. С понятием народовластия иногда отождествлялось народоправие, принципы и идеи которого, согласно резолюциям ряда крупных съездов российского духовенства, должны были определять будущий государственный строй страны.
Используя свое идеологическое влияние на население, духовенство на епархиальных и городских съездах нередко принимало решения программного характера: о необходимости морального воздействия на паству с целью объяснить ей, что перемена политического устройства произведена только для блага народа и России в целом. Для достижения этой цели духовенство зачастую опиралось на авторитет Священного Писания: например, священнослужители Симбирска приняли решение, что новый строй <необходимо поддерживать с церковной кафедры на основании Слова Божия>, а собрание духовенства Архангельска призвало сопастырей относиться к происшедшим событиям <в духе евангельских начал мира и любви>. На съезде Тульской епархии и ряде городских собраний духовенства (в Житомире, Пензе, Симферополе) было заявлено, что священнослужители видят свой пастырский долг в единении с народом, в служении интересам его и новой власти.
Таким образом, пастырская деятельность российского духовенства весной и летом 1917 г. была направлена не только на проповедь мира и христианской любви, но и на формирование в общественном сознании представления о государственном перевороте как о закономерном явлении.
В середине мая 1917 г. со страниц самарского епархиального издания прозвучало утверждение участников частного собрания священников этой епархии, что события весны 1917 г. показали не только огромное влияние духовенства на народ, но и то, что новая власть укрепилась в деревнях исключительно благодаря пастырско-пропагандистской деятельности духовенства. Эти слова можно объяснить тем, что, во-первых, сельское духовенство, связанное внутренней церковной дисциплиной, по своей служебной обязанности вынуждено было признавать новую власть, подчиняясь соответствующим распоряжениям своего непосредственного начальства: местного благочинного, епархиального архиерея и Синода. Соответственно, используя свое идеологическое воздействие на сознание десятков миллионов крестьян, духовенство повело за собой сельскую паству по пути признания революции. Во-вторых, сельские священнослужители, руководствуясь примером своих городских сопастырей, зачастую являлись в деревнях проводниками радикальных идей, <освящая> их авторитетом церкви. Поэтому высказывание об определяющей роли сельского духовенства в укреплении в российских деревнях новой власти звучит достаточно убедительно.
В связи с этим следует весьма осторожно относиться к высказываниям ряда очевидцев событий 1917 г. о наличии у церковных пастырей <страха> перед революционными массами, как сыгравшего решающую роль при быстрой перемене духовенством своих прежних консервативных взглядов. Определенная степень страха перед революционными событиями, боязнь быть изгнанными с прихода и лишиться средств к существованию были у значительной части духовного сословия. Но преувеличивать значение этого фактора и распространять его едва ли не на всех священнослужителей РПЦ не следует, ибо съезды православного духовенства и мирян являлись достаточно корпоративной средой, и их задачей было принятие решений официального характера. На этих съездах не было всеподавляющего чувства страха: они повсеместно проходили при свободном обсуждении вопросов.
На выражение <соборного волеизъявления> различных церковных съездов по поддержке революции оказывали влияние, в первую очередь, три фактора. Первый - недовольство священнослужителей своим <порабощенным> положением в императорской России: духовенство с начала XX в. постепенно становилось в оппозицию к царской власти, стремясь освободиться от государственного надзора и опеки, желая получить возможность самоуправления и самоустроения. Это освобождение связывалось со свержением царской власти, о чем позже духовенство признавалось как в устных проповедях, так и в церковной периодической печати. Считалось, что демократическая форма государственного управления, в отличии от самодержавной, создает более благоприятные условия развития церковной жизни. Второй фактор - желание духовенства угодить широким народным массам и подчеркнуть свое единство с паствой с целью получить в будущей политической системе России достойное место. И, наконец, имело место вполне искреннее чувство радости по поводу наступления долгожданных церковных и гражданских <свобод>, декларированных Временным правительством.
Несмотря на довольно ясно выраженную позицию поддержки приходским духовенством государственного переворота, весной 1917 г. в стране начал быстро падать авторитет церковных пастырей. С одной стороны, данный факт можно объяснить распространением среди значительной части российских граждан антирелигиозных настроений, но с другой, неуважительное отношение к духовенству со стороны православной паствы (например, консервативного крестьянства) было вызвано быстрой политической переориентацией священнослужителей, а именно - их фактическим отказом от государственно-монархической идеологии и публичным приветствием революционных событий.
Авторитет российского духовенства одновременно падал в глазах сторонников как правых, так и левых взглядов. В подтверждение этого можно привести высказывание председателя Казанского епархиального съезда профессора-протоиерея Н. Петрова. В своем заключительном слове при закрытии съезда он упомянул о наличии жесткой критики делегатов со стороны городской общественности. С одной стороны, левые критиковали съезд за блеклые и недостаточно радикальные, на их взгляд, политические резолюции. А с другой, правые обвиняли духовенство в измене Отечеству и Господу Богу за то, что оно заявило о своем сочувствии государственному перевороту. В Нижнем Новгороде также звучала резкая критика священнослужителей со стороны приверженцев как республиканского, так и монархического строя. В обоих указанных случаях нейтральная позиция духовенства (по мнению самого духовенства. - М.Б.) объяснялась его стремлением избежать обострения отношений с большинством населения, поддержавшим свержение монархии, а также желанием объединить народ вокруг Временного правительства.
Весной и летом 1917 г. на съездах российского духовенства каких-либо <контрреволюционных> постановлений, находящихся в противоречии с проводимой Синодом общецерковной политикой, принято не было. Хотя в стране и раздавались отдельные голоса духовенства с призывами вернуться к старому порядку, но они заглушались всеобщей радостью по поводу свержения монархии. Если священник занимал контрреволюционную, <недопустимую для данного момента> позицию, то остальные зачастую публично осуждали его, заявляя об <отмежевании> от контрреволюционера, о своей <несолидарности> с ним. Так случилось на Курском и Полтавском епархиальных съездах, на собраниях городских священно- и церковнослужителей в Симферополе и Курске. Полтавское духовенство в резолюции епархиального съезда заявило о недопустимости участия в любых выступлениях против нового строя не только отдельных клириков, но и любых граждан России вообще. А собрание курского духовенства выразило порицание всем, кто и ранее себя проявлял ревностным защитником старого правительства, назвав их <позорным пятном> для епархии. Иначе произошло на Воронежском епархиальном собрании и на Екатеринбургском епархиальном съезде. На них по каждому <революционному> постановлению голосовали против по одному делегату: в Воронеже - мирянин В.Я. Бахметьев, а в Екатеринбурге - протоиерей Н. Буткин. Последний публично через светскую периодическую печать упрекнул съезд в употреблении <избитых фраз о благе свободы> и в фактической <канонизации революции>.
Постановления епархиальных съездов Харькова и Тобольска не выражали откровенной радости по поводу революции и были полны беспокойства о судьбах России. В данных случаях сказывалось влияние мнения авторитетных архипастырей - архиепископов Антония (Храповицкого) и епископа Гермогена (Долганова). Официальные печатные органы Астраханской и Якутской епархий также не публиковали никаких материалов о революции, так как в Астрахани отрицательное отношение к политическому перевороту было у руководителя епархии - епископа Митрофана (Краснопольского), а в Якутии решающим оказался географический фактор - удаленность от центра и путей коммуникаций. Некоторые же собрания духовенства, например, Саратовский, Самарский епархиальные съезды, Всероссийский съезд ученого монашества и ряд петроградских съездов намеренно не рассматривали вопрос об отношении к политическим событиям, подчеркивая тем самым свою аполитичность и стремление к желаемой для церкви автономии от государства. Священнослужители старались не компрометировать себя связью с реакцией или с революцией. Чрезвычайный церковный собор Петроградской епархии выступил за разграничение сфер церковной и государственной компетенции и невмешательство церкви и государства в дела друг друга. Тем не менее, такая позиция петроградского съезда все же не свидетельствовала о безразличном отношении священнослужителей столицы к происшедшим событиям: духовенство города в первые же дни после государственного переворота приветствовало его как <желанное и выстраданное народом политическое обновление>, призывало паству объединиться с Временным правительством.
В целом, по утверждению очевидца тех событий 1917 г. профессора Титлинова, почти всюду на съездах духовенства и мирян были приняты резолюции в поддержку Временного правительства и завоеванной политической свободы.
Еще одним показателем официальной позиции приходского духовенства РПЦ относительно рассматриваемых событий являются так называемые <праздники революции>, проходившие в марте 1917 г. по всей стране. Иногда они назывались <Днями свободы>, <праздниками перехода к новому строю>, <днями памяти жертв освободительного движения> или <праздниками Русской свободы>. Даты их проведения местными властями назначались достаточно произвольно, вне зависимости от каких-либо дней недели. Празднества представляли собой подчас грандиозные, заранее спланированные народные торжества, проходившие с массовыми манифестациями, под музыку оркестров, с красными знаменами, пением революционных песен, парадом войск. Как правило, в этих праздниках участвовало и многочисленное духовенство, практически всегда возглавляемое своими епархиальными архиереями. <Дни свободы> охватывали буквально всю страну. В одних городах (например, в Калуге и Красноярске) духовенство участвовало в массовых процессиях, двигаясь крестными ходами. В других (например, в Перми и Екатеринбурге) церковные службы проходили на площадях у кафедральных соборов. В третьих богослужения совершались только в храмах (такой порядок был установлен в Саратове). Зачастую во время <праздников революции> граждане присягали на верность государству Российскому и новой власти с участием духовенства (в частности, служители алтаря подавали православной пастве для целования крест и Евангелие).
Во время этих праздников священники служили благодарственные молебны о победе революции, <о даровании свободы> (например, 4 марта на Красной площади Москвы), возглашали многолетия Временному правительству и <свободному русскому народу>. Совершались также панихиды по павшим борцам за свободу или (если проведение панихиды не предусматривалось программой праздника) просто возглашалась <вечная память> погибшим революционерам. Во время праздничных торжеств благочинными или другими влиятельными священниками (а иногда и местными архиереями) произносились обращения к пастве, по своему характеру соответствующие настроению народных масс. Духовенство призывало народ к поддержке и содействию новой власти, к христианской любви и созидательному труду, разъясняло необходимость доведения войны до победного конца.
Об отношении рядового духовенства к Февральской революции свидетельствует его участие в праздновании дня солидарности трудящихся 1 Мая (18 апреля ст. ст.). Однако участие священнослужителей не было повсеместным: в Москве торжественные службы в честь 1 Мая состоялись лишь в немногочисленных церквах, а также по личному распоряжению управляющего Московской епархией епископа Дмитровского Иоасафа в Храме Христа Спасителя. В связи с тем, что этот случай был <освящен> авторитетом руководителя епархии и служением в кафедральном соборе, действия московских клириков можно считать выражением официальной позиции. В других местах праздник 1 Мая отмечался более широко и торжественно. Например, в честь него в Каменец-Подольске городским и военным духовенством совместно с епископом Подольским Митрофаном был совершен благодарственный молебен. Саратовский и Тамбовский епархиальные съезды накануне 1 Мая вынесли отдельные постановления о торжественной встрече <праздника рабочих>, прервали свои заседания ради обеспечения широкого участия в нем духовенства.
Наиболее четко официальная позиция рядовых священнослужителей РПЦ в отношении к политическому перевороту и к новому политическому строю страны была выражена на созванном по благословению Синода Всероссийском съезде православного духовенства и мирян, открывшемся в Москве 1 июня 1917 года. Среди более 1200 его делегатов фактически отсутствовали представители епископата. Причиной тому было стремление не допустить, чтобы этот съезд по своему статусу стал Поместным собором. Декларация съезда, принятая на его заключительном заседании 12 июня практически единогласно, являлась обобщением резолюций епархиальных съездов. В ней падение монархии признавалось закономерным и <народоправие> объявлялось лучшей формой государственного устройства. В частности, декларация гласила: <Приветствуем совершившийся политический переворот, давший церкви свободу самоуправления. ...Чтим, как граждане, память самоотверженно страдавших и умиравших в борьбе за права народа и благословляем имена живых, ставших во главе народного движения к свержению прежней, потерявшей общее доверие власти>.
К официальному голосу клириков РПЦ о Февральской революции можно также отнести и слова, обращенные к российскому духовенству, от священников - членов Государственной думы, которые 4 марта 1917г. характеризовали смену формы власти как происшедшую <для блага> народа.
Таким образом, Всероссийский съезд православного духовенства и мирян, Всероссийский съезд военного и морского духовенства, большинство епархиальных, широкий ряд городских и благочиннических съездов отрыто и официально дали положительную оценку происшедшим в России революционным событиям. Анализ резолюций этих съездов позволяет сделать вывод, что в 1917 г. российское духовенство в целом относилось к императорской власти не как к сакральной власти Помазанника Божьего, а как к переходной форме политической системы, соответствующей определенному историческому этапу развития России.
Революционные иллюзии духовенства стали рассеиваться вместе с наступлением общего разочарования граждан России в политике Временного правительства. Социальная активность священно- и церковнослужителей заметно пошла на спад с июля 1917 года. К тому времени стала очевидна неспособность Временного правительства проводить необходимые реформы и удерживать страну от нарастающей анархии и хаоса. Вместе с тем, в стране углублялся экономический кризис, разваливалась армия, в обществе обострялась борьба между различными партиями. Народ устал от продолжавшейся больше трех лет войны, на фоне которой все кризисные явления резко усиливались и грозили самому существованию Российского государства.
Во внутрицерковной жизни также резко обозначился кризис власти. Приходские священники все больше ощущали на себе возрастающую требовательность и непокорность как прихожан, так и своих подчиненных - псаломщиков и пономарей. На фоне получившего широкое распространение процесса отхода общества от церкви среди паствы появились воинствующие антиклерикальные настроения. Прихожане возмущались установленными платами за совершение священниками треб, бесконтрольностью распределения церковных денег, нередко и безнравственной жизнью своих пастырей. В приходах происходили массовые изгнания клириков. В различных епархиях число изгнанных исчислялось десятками и сотнями. Причем действия прихожан зачастую были необоснованными: получили широкое распространение сведение личных счетов и различные интриги. В деревнях крестьяне наряду с помещичьей землей начали отбирать и церковные участки. Все эти факторы в совокупности обусловили резкое снижение церковных доходов, затронув тем самым материальные интересы духовенства. В его среде начало расти недовольство сложившейся в стране политической и социальной обстановкой. В результате, священнослужители стали придерживаться более правых взглядов и даже переходить в оппозицию к революции.
Одной из причин, вследствие которых в общественном сознании укоренилось представление о негативном в целом отношении РПЦ к революционным событиям февраля - марта 1917 г., явилась значительно активизировавшаяся с весны 1917 г. церковная миротворческая деятельность. Однако призывы российского духовенства к миру, спокойствию и созидательному труду получили широкое распространение не накануне государственного переворота, не в его дни, а лишь после его осуществления. Эти призывы, прозвучавшие с церковных амвонов и со страниц епархиальных изданий, побуждали народ к повиновению новой власти, способствовали формированию у него положительного отношения к свержению династии Романовых и, тем самым, фактически узаконивали Февральскую революцию. По словам князя Жевахова российская <революция явила всему миру портретную галерею революционеров, облеченных высоким саном пастырей и архипастырей Церкви>.
Прим. редактора: С полной версией статьи можно ознакомиться в академическом журнале <Вопросы истории> (М., 2003 г., N 6, С. 59-71).
