|
12.03.2001
14:14 |
О прозе Михаила Тарковского Когда начинаешь листать номера толстых журналов или бродить по российскому литературному Интернету, охватывает зeленая тоска: как если бы вся гнилая кровь нации выплеснула себя наружу в виде всевозможных Сорокиных и Викторов Ерофеевых. Щедро финансированные заморскими споносорами, эти жертвы аборта переживают свои звездные часы. Павел Басинский признался однажды, что мечтает о времени, когда их элементарно посадят или по крайней мере диспансеризируют по месту прописки в ближайшие дурдома. Автор сего, обремененный кафедральным поручением прочитать семинар "Современная русская литература", вынужден был просить об освобождении, потому что студенток начинало от вынужденного цитирования неудержимо тошнить.
"Сообразив, что ему элементарно расстегивают брюки..... ...... ......... ........ ....., ........ ....... ...... ..... ......., ........, ........ ......... . .... .. ......, ..... ...... .. ....... ........ , ......? - ... ....... ....... ....... .....:
- . ... .. ......... ..... ...., ... .. ..... ........,- . .... ..... ... .... . ...... .... ......, ...... ... ...... . ... ..., . .., ........ . ........... ......., .. .... .. обули в презерватив. (Эгали Гер, "Секс по телефону")
Это не мои графические придумки, дорогой читатель. Редакция "Вопросов литературы", на страницах которых я докладывал о состоянии дел на современном российском Парнасе, сочла необходимым перевести всю цитацию из "Знамени" и "Нового мира" в такие вот черточки и точки. Получился уникальный филологический кунштюк: текст, состоящий из сплошных многоточий, междометий и восклицательных знаков.
Это, увы, символический аналог современной российской словесности: она вся, от престарелого матерщинника Владимира Войновича до юного сквернослова Игоря Яркевича стала нечитабельной.
Но при чем здесь имя, вынесенное в название? Совершенно верно, к нашей затянувшейся перебранке оно никакого отношения не имеет. Просто поразительно, что России существуют еще люди, понимающие писательство как служение добру и красоте. (Даже как-то неудобно произносить эти слова. Как раз выскочит из-за угла очередной постсатанист и огреет по голове своим гинекологическим опусом.) На новейшем российском литпространстве Михаилы Тарковские вообще непредусмотрены. Ну, и Бог с ним, с этим Парнасом и его головоногими обитателями. Беги оттуда, собрат, алкающий изящной словесности. Дай руку и отправимся в совсем другой мир, в енисейское Беловодье, зауральскую Шамбалу, страну Муравию, таежный Эдем. Боже, какими растениями, дождями, снегами, речными блесками, людьми, животными, рыбами, утренними восходами и вечерними закатами, звоном и шелестом наполнено это пространство! Как сильно и влажно все это живет и дышит! Какое пантеистическое струение и мерцание объемлет тебя, городского гомункулуса с атрофированным обонянием, осязанием, вкусом и слухом. Посмотри на себя в зеркало, мой унылый собрат с оптикой на носу, а лучше не смотри. "Душераздир-рающее зрелище", - как сказал бы ослик Иа-Иа.
А в мире Тарковского не так. Он населен Адамами и Евами, равными самим себе. Для чего, вообще говоря, живет человек? На это честолюбец ответит - чтобы стать Наполеоном, Солженицын - чтобы стать Моисеем, третий вообще нагородит чего-нибудь такого, что останется только за его спиною покрутить пальцем у виска. А вот герои Михаила Тарковского живут, чтобы жить; точнее сказать невозможно. Они как трава на ниве у Господа Бога; как Ноево племя до потопа. Трудно поверить даже, что где-то сохранилась еще такая беспримесная русская генетика. Автора сего немало поносило по свету: Украина, Прибалтика, Чукотка, Вьетнам, Афганистан, снова Украина, но нигде и ни разу он не почувствовал себя так, как чувствуют свою жизнь обитатели вот этой затерянной в немыслимых пространствах Бахты:
"После чая он поставил на печку собачий корм и,откинувшись на нары, замер, переживая блаженство этого долгожданного мига. Ровно горела лампа. Чуть покачивалась под чисто вытертой луковкой стекла золотая корона пламени. Всегда есть в подобном свете что-то старинное, торжественное и очень отвечающее атмосфере той непередаваемой праведности, которая сопровождает одинокую жизнь охотника. В эти минуты Ваську охватывала такая волна любви ко всему окружающему, что по сравнению с ней долгие часы усталости, холода и неудач не значили ничего. Он смотрел на смуглые стены избушки и восхищался, как ладно срублен угол, как плотно заходит одно бревно за другое, как просто и красиво висят портянки на затертой до блеска перекладине под потолком. И росла в нем безотчетная гордость за свою жизнь, за это нескончаемое чередование тяжкого и чудного, за ощущение правоты, которое дается лишь тем, кто погружен в самую сердцевину бытия." ("Васька")
Так и хочется повторить последнюю фразу : "...Ощущение правоты, которое дается лишь тем, кто погружен в самую серцевину бытия".
Из этой же цитаты читатель может понять, что герои Тарковского - охотники, рыбаки и звероловы. Тем, кто не впал еще в мармеладовский анабиоз, рекомендуем сборник Тарковского и как пособие по выживанию (и самоуважению) в новорусском Содоме. Герой Тарковского беспрерывно производит инвентаризацию всего, что составляет его жизненную нишу, и делает это с заразительным удовольствием. Капканы, тозовки, сети; соболи, глухари, медведи; бензопилы, лодочные моторы, "Бураны"; охотничьи избушки, солярка, канистры, лыжи, патроны, - как одухотворена, оказывается, эта бытовая инженерия жизни, какое беспримесное наслаждение может заключаться в идеально вытесанном топорище или прикладе ружья. Мы знаем только одно произведение в мировой литературе, где главным действующим лицом является Ручной Труд. Это великая книга "Робинзон Крузо", которую мы в первую очередь рекомедовали бы российскому гуманитарию, погружающемуся в разорение и нищету. Ибо настала смена мыслов. Обнажаются библейские первоосновы жизни, и вечно легкомысленная российская интеллигенция в который раз становится героиней крыловской басни. "Ты все пела, это дело, так поди же попляши". Невозможно создать полноценную культуру в обнищавших квартирах за покосившимися столами в стенах со свисающими обоями под шум вечно неисправного бачка в туалете. Это будет такая же ущербная культура, как ее носители, все эти Яркевичи и разные прочие Баяны Шияновы.
А вот героям Тарковского живется хорошо. Они самодостаточны. Главный же герой - тот вообще вызывает чувство белой зависти. Остальные персонажи не поднимаются до интеллектуальной рефлексиии. Они подобны дереву из "Трех смертей" Льва Толстого. А вот
Андрей беспрерывно оценивает происходящее с ним и вокруг. Но что замечательно, каждый раз приходит к выводу, что лучшей судьбы и жизни ему не сыскать. У него появляется девушка. Этот таежный траппер поражает ее воображение. Но она - горожанка. И когда Андрей оказывается перед выбором, он решает в пользу "сердцевины бытия".
Неожиданно мы обнаруживаем его в Москве, а потом и в Англии! Он попадает туда по своим литературным делам. Какой, казалось бы, материал для сравнений и философских суждений! Но нет: не имея ничего против Англии, ни вообще против чего бы то и кого бы то ни было, Андрей с удовольствием возвращается восвояси, в свою единственную и возлюбленную Бахту. Сказать ли: "английский эпизод" выглядит самым скучным и неинтересным в книге. Автор, только что блиставший органолептическими медитациями, как бы теряет нюх, заболевает лондонским насморком.
Но один английский персонаж все-таки запоминается. Это Крис, бывший воронежский студент, ныне оксфордец, ударенный Россией в самое сердце:
"С Крисом мы сошлись за два утра. Он отлично говорил по русски, год учился в Воронеже, у него была телогрейка и противогазная сумка, которой он любил шокировать оксфордцев. Еще он любил Россию и мечтал в ней жить. Она оказывала на него впечатление чего-то настоящего, ветреного и ни на что не похожего. После своей прошлогодней поездки он месяц не мог прийти в себя. Он много рассказывал о своих скитаниях по Подмосковью, и я отчетливо видел его трясущегося в электричке, оборванного, обросшего седой щетиной, с противогазной сумкой на боку." ("Паша")
О, Крис, ты долго еще будешь приходить в себя от яда воспоминаний об этой этой невозможной, буйной, очарованной, нежной, одухотворенной славянской земле. Тут где-то рядом Глеб Павловский заполняет свой "Русский журнал" многодумными диссертациями о "русском". Ничего этого не нужно. "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить". Предлагаем Глебу поискать ответа на свои хитромудрые вопросы у Криса и в Бахте, на родине Михаила Тарковского и его бесхитростных персонажей.
|
ЕРДИТЫЕ
АЗЯТ