|
|
Х У Д О Ж Е С Т В Е Н Н Ы Й С М Ы С Л
ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
Соломона Воложина
|
25.10.2022 |
|
|
19.10.2022 |
Яндыганов – звенеть этой фамилии
|
|
17.10.2022 |
|
|
16.10.2022 |
|
|
15.10.2022 |
|
|
13.10.2022 |
|
|
11.10.2022 |
Разгадка двух загадок Альфонса Мухи
|
|
10.10.2022 |
|
|
09.10.2022 |
Меня самого иной раз смущает моё просветительство
|
|
08.10.2022 |
|
|
07.10.2022 |
Как я оторвался от масс Я почему-то жил граждански активным человеком. А то было время, - после шестидесятничества, - когда все привыкли, что гражданская активность только формально поощряется, фактически же – в загоне. Ну а я, как дурачок, отставал, получается. На самом же деле мне нравилась свобода. Раз не получалось ничего с гражданской активностью в общественной деятельности, я переключился на самодеятельное искусствоведение. Период самообразования у меня как раз вошёл в полную силу: я вовсю коллекционировал так называемые художественные детали. То есть вписывал в таблицу в тетради, ЧЕМ, какой деталью, выражена идея целого произведения и откуда я это списал. – Общественная активность у меня затихла. И мой начальник-одноклассник раз, идя со мной домой с работы (мы близко друг от друга жили, а дорога была длинная), спросил меня, чем это я занялся, что меня стало не слышно. Я ему привёл в пример первый экспонат в моей коллекции (преобладание согласных букв в оде Радищева “Вольность” как образ трудности революции). – Он откровенно удивился. – В самом деле: совершенно ж специфический интерес! – Самое диво, что я такому интересу больше никогда не изменил как главному интеллектуальному интересу моей жизни. Хоть интерес этот очень мало уважаем в обществе. О чём вспомнилось по сравнению с научно-техническим интересом – на него был всего лишь намёк в сегодняшнем фильме на телеканале “Культура”. Шёл фильм “Иду на грозу”. Я абсолютно забыл книгу. Или нет… Там, кажется была такая тонкость, как ломающиеся отливки. И причина этого была найдена на кончике пера при каком-то вычислении, в книге не приведённом, естественно. А теперь вот, в фильме, воспринимаемом как пунктир, подобная сцена. Один догоняет группу людей, идущих садиться в самолёт. Показывает что-то в своей записной книжке. Отчего самый главный и старый останавливается посреди лётного поля, садится на чемодан, и они вместе с догнавшим углубляются в расчёт. И все вокруг персонажей понимают, насколько это важно. И все зрители этого кино во всей стране понимают. И Гранину опять не надо приводить ход преобразования формул. А я тоскую, что никому из обычных людей, считающих себя культурными более или менее, до лампочки, какое именно соотношение гласных и согласных в неком стихе Радищева. Я понимаю, почему хозяйка не допускает никого в кухню на праздник, предвкушая, как гости ахнут от вкуса кулинарной новинки хозяйки. Но мне досадно, что мне приходится перед моими читателями таить, сколько дней я провёл в мучительном чтении разных головоломных текстов искусствоведов, как бы соревнующихся друг с другом, чтоб написать понепонятнее. Зачем таить?! Затем, что людям плевать, что такое чистый цвет (а это ни с чем не смешиваемая краска), и плевать, что значит в 1946 году позволить себе его применить! Глаза ж на тебя вылупят, если с придыханием им об этом скажешь.
Стерлигов. Реставрационные работы в Эрмитаже. 1946 г. Акварель.
Стерлигов. Восстановление Эрмитажа. Около 1947. Холст, масло. Но как их считать культурными? Ведь искусство принадлежит народу. А оно ему никак не принадлежит, если ему не интересно приключение с чистым цветом за прошедшие полтора века. Ибо это приключение касалось сокровенного мироотношения людей. А уж то касалось всех нас. И мы есть Иваны, родства не знающие, если нам изменение сокровенного за полтора века чуждо. Мы болваны, а не люди тогда. И. Мне б союзников найти среди искусствоведов – так нет! Они иначе ограничены. Они то, ЧЕМ выражено, имеют за ценность. И им плевать, ЧТО выражено! Я, фигурально выражаясь, готов рыдать. – То, что интересно мне, ни-ко-му не ин-те-ресно! И хоть ты тресни. Что интересно мне? Что живопись в XIX веке была в рабстве у ЧТО выражено. Довольство класса-победителя, буржуа – выражалось академизмом (заглаженностью) и даже натурализмом (грубыми мазками, которые, издали глядя, лишь придавали жизни вещности в ослепительном свете). Даже самым несчастным такой светоносностью пелась хвала (импрессионистами). А на другом краю живописи, у выражающей недовольство страдателей за народ – выражение шло темновидностью. И создавало усталость от себя саму по себе. Вне зависимости от того, ЧТО выражалось. И это последнее наложилось на совершенно колоссальное недовольство (и коллективистов: экспрессионистов и символистов, и индивидуалистов: ницшеанцев {постимпрессионистов, фовистов, супрематистов и т.д.}). – И все бросились в раскованность – в чистый цвет и в тому подобные безобразия относительно натуроподобия. Причём коллективизм и индивидуализм тех и других был неведом сознанию тех и других, потому что, какими ни крайними были их недовольства, они идеал формировали ещё белее крайним и свободным от ограничений сознания, ибо идеал тот был подсознательным. И никакого тут не было формализма у художников: ЧЕМ выразить ЧТО. Они б просто умерли б, если б удача им, каждому своя, не улыбнулась. А кому удача не улыбалась, те просто добивались, каждый, своей стилизации, до глубины ставших впоследствии знаменитыми "измов" не дорастая и пропадая для искусства в безвестности. Искусствоведы же торжествовали на уровне формализма. Им плевать было на глубинные ЧТО выражалось (какие недовольства). Они радовались всё новым ЧЕМ. Оставляя будущего меня в одиночестве пьянеть от соответствия ЧЕМ и ЧТО. Ясно, что такое (с недовольством связанное) раскрепощение чистого цвета в оптимистичном СССР оказалось под запретом. (Прорвались только похвалы абы какой жизни – запоздалые импрессионисты, да предатели импрессионизма, для которых в жизни ничего, кроме радости жизни, и не существовало {притворно или наивно, по глупости}.) И вот лаборант, историк культуры Соколов формалистски радуется прорыву чистого цвета в 1946 году: "Екатерина Андреева, говоря об этой работе Стерлигова, указывает на то, что она стала как бы перекрёстком разных силовых линий ленинградского искусства прошлого и последующего времени: “Фиксируя процесс реставрации, Стерлигов проявляет и концентрирует живую экспрессию Всего: супрематизм пространства залов с высотами строительных лесов и звучными плоскостями чистого цвета стен…””. И это ж обман. Если с точки зрения ЧТО. Стерлиговское ж подсознание “воет” от ужаса, что вот и война кончилась, такая страшная, а всё возвращается на круги своя… ужаса перед Скукой всесветной в-общем-благополучия. Которая, Скука, навалилась на мир на грани 19 и 20 веков в виде отказа Запада от революций, ибо и так хорошо. И никакое бурление России, не вписавшейся в этот ужас успокоения, не своротило Малевича своим супрематизмом этот ужас выразить бегством вообще в метафизическое иномирие (пространство, вон, ещё есть, а вещей уже нет – кошшшмаааррр!) Никакие перспективы советского оптимизма не могли Малевича, а теперь и Стерлигова, отвратить от выражения этого кошмара. Тем паче, что и социализм-то какой строят? – Какой-то безличностный. Вы посмотрите на этих безликих тёток – одну внизу и двух вверху!.. Из-за формалистского интереса к возвращению супрематизма – что есть переживание, можно признать, позитивное само по себе – совершенно теряется тот ужас вокруг, что вдохновлял это возвращение самым крайним негативизмом. А знаем-то, кто знает, наоборот: что это был период совершенно феноменально короткого и мощного периода восстановления разрушенного войной народного хозяйства. А именно в эту статью (журнал-то – формалистский, ему не интересно, ЧТО выражено) не попало то, что можно вычитать о том времени в другом месте: "…был выстрадан самой жизнью, её дремучим, бедным, полным лишений бытом, людьми, пережившими страшную войну, голод, блокаду. После войны – нищета, расцвет уголовщины, драки, поножовщина, кражи, изнасилования, бандиты и шпана; и тут же инвалиды, люди, покалеченные физически и духовно, огрубелые, потерявшиеся, спивающиеся…” (https://arterritory.com/ru/vizualnoe_iskusstvo/recenzii/17471-iskusstvo_kak_sudba/). Это описывалось крайнейшее недовольство коллективистское, горячее, экспрессионистское. А перед нами-то у Стерлигова – иное, холодное, индивидуалистское, метафизическое, иномирное… Эти супрематистские плоскости открытого цвета… Всесоюзная стройка послевоенная и… цепенящий ужас Скуки вечно одного и того же на Этом свете… Как у Чехова в “Огнях”. "Ночь была августовская, звездная, но темная. Оттого, что раньше я никогда в жизни не находился при такой исключительной обстановке, в какую попал случайно теперь, эта звездная ночь казалась мне глухой, неприветливой и темнее, чем она была на самом деле. Я был на линии железной дороги, которая еще только строилась. Высокая, наполовину готовая насыпь, кучи песку, глины и щебня, бараки, ямы, разбросанные кое-где тачки, плоские возвышения над землянками, в которых жили рабочие, — весь этот ералаш, выкрашенный потемками в один цвет, придавал земле какую-то странную, дикую физиономию, напоминавшую о временах хаоса. Во всем, что лежало передо мной, было до того мало порядка, что среди безобразно изрытой, ни на что не похожей земли как-то странно было видеть силуэты людей и стройные телеграфные столбы; те и другие портили ансамбль картины и казались не от мира сего. Было тихо, и только слышалось, как над нашими головами, где-то очень высоко, телеграф гудел свою скучную песню. Мы взобрались на насыпь и с ее высоты взглянули на землю. В саженях пятидесяти от нас, там, где ухабы, ямы и кучи сливались всплошную с ночною мглой, мигал тусклый огонек. За ним светился другой огонь, за этим третий, потом, отступя шагов сто, светились рядом два красных глаза — вероятно, окна какого-нибудь барака — и длинный ряд таких огней, становясь всё гуще и тусклее, тянулся по линии до самого горизонта, потом полукругом поворачивал влево и исчезал в далекой мгле. Огни были неподвижны. В них, в ночной тишине и в унылой песне телеграфа чувствовалось что-то общее. Казалось, какая-то важная тайна была зарыта под насыпью, и о ней знали только огни, ночь и проволоки... — Экая благодать, господи! — вздохнул Ананьев. — Столько простора и красоты, что хоть отбавляй! А какова насыпь-то! Это, батенька, не насыпь, а целый Монблан! Миллионы стоит... Восхищаясь огнями и насыпью, которая стоит миллионы, охмелевший от вина и сантиментально настроенный инженер похлопал по плечу студента фон Штенберга и продолжал в шутливом тоне: — Что, Михайло Михайлыч, призадумались? Небось, приятно поглядеть на дела рук своих? В прошлом году на этом самом месте была голая степь, человечьим духом не пахло, а теперь поглядите: жизнь, цивилизация! И как всё это хорошо, ей-богу! Мы с вами железную дорогу строим, а после нас, этак лет через сто или двести, добрые люди настроят здесь фабрик, школ, больниц и — закипит машина! А? Студент стоял неподвижно, засунув руки в карманы, и не отрывал глаз от огней. Он не слушал инженера, о чем-то думал и, по-видимому, переживал то настроение, когда не хочется ни говорить, ни слушать. После долгого молчания он обернулся ко мне и сказал тихо: — Знаете, на что похожи эти бесконечные огни? Они вызывают во мне представление о чем-то давно умершем, жившем тысячи лет тому назад, о чем-то вроде лагеря амалекитян или филистимлян. Точно какой-то ветхозаветный народ расположился станом и ждет утра, чтобы подраться с Саулом или Давидом. Для полноты иллюзии не хватает только трубных звуков, да чтобы на каком-нибудь эфиопском языке перекликивались часовые. — Пожалуй... — согласился инженер. И, как нарочно, по линии пробежал ветер и донес звук, похожий на бряцание оружия. Наступило молчание. Не знаю, о чем думали теперь инженер и студент, но мне уж казалось, что я вижу перед собой действительно что-то давно умершее и даже слышу часовых, говорящих на непонятном языке. Воображение мое спешило нарисовать палатки, странных людей, их одежду, доспехи... — Да, — пробормотал студент в раздумье. — Когда-то на этом свете жили филистимляне и амалекитяне, вели войны, играли роль, а теперь их и след простыл. Так и с нами будет. Теперь мы строим железную дорогу, стоим вот и философствуем, а пройдут тысячи две лет, и от этой насыпи и от всех этих людей, которые теперь спят после тяжелого труда, не останется и пыли. В сущности, это ужасно!”. 25 июня 2022 г.
|
|
06.10.2022 |
Читаешь, все слова русские, а ничего не понятно
|
|
04.10.2022 |
|
|
03.10.2022 |
|
|
02.10.2022 |
А не замахнуться ли нам на Александра Сергеича, понимаете ли, нашего Ципко?
|
|
01.10.2022 |
Невольная подлость Евгения Добренко (Великобритания)
|
|
30.09.2022 |
|
|
29.09.2022 |
Ещё одно объективное проявление подсознательного идеала художника
|
|
27.09.2022 |
И фамилия-то какая – Поперштейн
|
|
26.09.2022 |
Что такое ломография, или Как австрийцы Путина развели на патриотизм
|
| << 11|12|13|14|15|16|17|18|19|20 >> |
 |
Редколлегия | О журнале | Авторам | Архив | Статистика | Дискуссия
Содержание
Современная русская мысль
Портал "Русский переплет"
Новости русской культуры
Галерея "Новые Передвижники"
Пишите
|
© 1999 "Русский переплет"
