09.11.2017
14:16

Эстетический аморализм.

08.11.2017
10:27

Утрилло.

07.11.2017
09:28

Раз на раз не приходится?

03.11.2017
15:03

Ущербность. Чья?

02.11.2017
15:15

По поводу фильма "Союз-7".

31.10.2017
10:41

Почему я не верю Туманову.

30.10.2017
11:37

Мда.

28.10.2017
09:54

Неужели я догматик?

26.10.2017
09:55

На засыпку.

24.10.2017
18:43

Как ладонью разбить кирпич.

22.10.2017
12:30

Читая теперь Василия Белова.

22.10.2017
12:23

Не про Матильду.

21.10.2017
13:39

Две манеры не читать чужих.

19.10.2017
12:32

Щелчок мне по носу.

16.10.2017
15:35

Агашина.

15.10.2017
19:10

Почему меня не волновал "Василий Тёркин".

09.10.2017
18:23

Эстетический эксперимент.

09.10.2017
14:19

Ницшеанец Иосиф Бродский.

Я буду говорить о “Путешествии в Стамбул” (1985) Иосифа Бродского.

А взялся я за писание, наткнувшись на такие слова про время:

"…все остается позади…”.

Это написано в позитивном ключе. И это о метафизике. Недостижимой (в пику христианскому тому свету). – Вдумайтесь: ГДЕ это позади?

А раньше тоже было замечательное, но я тогда ещё не почуял ницшеанства Бродского:

"Не оттого ли Христианство и восторжествовало, что давало цель, оправдывающую средства, т.е. действительность; что временно -- т.е. на всю жизнь -- избавляло от ответственности”.

А мог бы почуять. Ведь тут – ненависть к христианству выражена. Что вполне в ницшеанском духе. Обман-де – христианство.

Оглядываясь, понимаю, что и ещё там раньше было подобное, о язычестве:

"Для меня это система духовного существования, в которой любая форма человеческой деятельности, от рыбной ловли до созерцания звездного неба, освящена специфическими божествами. Так что индивидуум, при наличии определенной к тому воли или воображения, в состоянии усмотреть в том, чем он занимается, метафизическую – бесконечную -- подоплеку. Тот или иной бог может, буде таковой каприз взбредет в его кучевую голову, в любой момент посетить человека и на какой-то отрезок времени в человека вселиться”.

Это ж гимн вседозволенности. Я – бог… А для христианства ж ты – раб божий.

Но – дальше (теперь буду ждать ницшеанизмов, так сказать):

"…Что пространство для меня действительно и меньше, и менее дорого, чем время. Не потому, однако, что оно меньше, а потому, что оно -- вещь), тогда как время есть мысль о вещи. Между вещью и мыслью, скажу я, всегда предпочтительнее последнее”.

Он против вещизма, мещанства, он за идеализм.

(Хоть, если совсем принципиально, у мещан просто своя духовность. Ничто человеческое не лишено духа. Идеал Пользы – тоже.)

А Бродского несёт:

"…ощущение времени есть глубоко индивидуалистический опыт…”.

Он всё готов окрасить своим мироощущением. Даже “Робинзона Крузо”, хоть тот, будучи на острове совершенно один, всегда одетый ходил. И совсем не из-за того, чтоб не обгореть на солнце. А потому что представлял там собою цивилизацию. А Бродский против: время-де есть "вынуждающее его [индивидуума] к пониманию если не уникальности, то автономности его существования в мире”.

А простых людей он ненавидит. За обычность. Неоригинальность. Неотличимость друг от друга:

"Человеческое стадо”.

“Как и почти всюду в Европе, здесь побывал Байрон, вырезавший на основании одной из колонн свое имя. По его стопам автобус привозит туристов; потом он их увозит. Эрозия, от которой поверхность колонн заметно страдает, не имеет никакого отношения к выветриванию. Это -- оспа взоров, линз, вспышек”.

“Наверное, следовало взять рекомендательные письма, записать, по крайней мере, два-три телефона, отправляясь в Стамбул. Я этого не сделал. Наверное, следовало с кем-то познакомиться, вступить в контакт, взглянуть на жизнь этого места изнутри, а не сбрасывать местное население со счетов как чуждую толпу, не отметать людей, как лезущую в глаза психологическую пыль. Что ж, вполне возможно, что мое отношение к людям, в свою очередь, тоже попахивает Востоком. В конце концов, откуда я сам? Но в определенном возрасте человек устает от себе подобных, устает засорять свои сознание и подсознание”.

“Больше здесь уже никогда ничего не произойдет, кроме разве что уличных беспорядков или землетрясения. Может быть, впрочем, здесь еще откроют нефть: уж больно сильно воняет сероводородом Золотой Рог”.

“Местный человек по натуре скорей консервативен, даже если он делец или негоциант, не говоря уже о рабочем классе, невольно, но наглухо запертом в традиционности”.

Но более всего он ненавидит Восток (и Россию) за неиндивидуализм. Даже если столь любезная вседозволенность оттуда слышна – она государственная, и не личностная:

"И уж коли на то пошло, коли уж мы цитируем и интерпретируем, то что звучит в этом крике Константина Леонтьева -- крике, раздавшемся именно в Стамбуле, где он служил при русском посольстве: "Россия должна править бесстыдно!" Что мы слышим в этом паскудном пророческом возгласе? Дух века? Дух нации? Или дух места?”.

Места, места. Востока.

А если ему что и нравится, подозреваю в Турции, так это:

"…достаточно обнаружить на турецкой карте --то ли в Анатолии, то ли в Ионии -- город, называющийся "Нигде"”.

По контексту – отрицательное отношение, но я чую, что тут прорезался подсознательный идеал – недостижимое метафизическое: всё плохо на Этом свете, а иномирие только мыслимо, но хоть так.

 

Среди нескольких причин, из-за которых мне нравится ницшеанство, о которых тут неуместно говорить, есть одна, о которой мне говорить хочется. Я из-за неё, собственно, стал эту статью писать.

У меня пунктик: я придаю огромное значение в художественности подсознательному проявлению идеала автора. А идеал ницшеанца, каким я его понимаю (лишь мыслимым, но недостижимым иномирием), настолько необычен и сложен… Что я как-то склонен ему потрафлять. Достаточно-де автору с таким идеалом произведение создать, как оно ни за что не будет воспринято иллюстрацией знаемого, то есть оно не будет сочтено нехудожественным произведением. Все почувствуют в нём ЧТО-ТО, словами непередаваемое.

Сказывается необычность сама по себе (я её даже считаю признаком присутствия подсознательного при рождении образа).

Писатели-ницшеанцы, зная о сложности того, что они хотят выразить, потому часто прибегают к образному выражению этого иномирия недостижимого (христианский рай в принципе достижим – для праведников). А образ всё-таки легче “понять”, чем иное выражение подсознательного идеала (а иное - есть). Ну вот, например: город Нигде… Чудный образ.

А вот есть же ещё такое переживание целостности произведения. В иных стихах кажется, что ни одного слова нельзя заменить. – Так это ж тоже, наверно, работа подсознательного идеала? В каждом отрывке – у гения по крайней мере – как в капле вкус моря, чувствует это невыразимое словами целое.

Вот почувствуете вы недостижимое иномирие в самых первых словах опуса Бродского?

"Принимая во внимание, что всякое наблюдение страдает от личных качеств наблюдателя, то есть что оно зачастую отражает скорее его психическое состояние, нежели состояние созерцаемой им реальности, ко всему нижеследующему следует, я полагаю, отнестись с долей сарказма -- если не с полным недоверием”.

По-моему, чувствуется.

И я читал и всё время чувствовал, что мне интересно. (А мне теперь обычно ничто не интересно читать – такая сомнительная что-то пошла теперь литература.) Я не понимал, почему, но было интересно. Потом я подумал, что за нетривиальность, то и дело открывавшуюся глазам. Например:

"Не следует, наверно, также упускать из виду, что благотворительность и взаимопомощь христианской Церкви в данный период представляла собой если не альтернативу государственной экономике, то, по крайней мере, выход из положения для значительной -- неимущей -- части населения. В значительной мере популярность Христианства в эту пору зиждилась не столько на идее равенства душ перед Всевышним, сколько на осязаемых нуждающимися плодах организованной системы взаимопомощи. То была своего рода помесь карточной системы и красного креста. Ни культ Изиды, ни неоплатонизм ничего подобного не организовывали. В чем и была их ошибка”.

Я читал (и с тех пор думал), что разврат римских оргий породил реакцию – воздержание и христианство. – Конечно, мне было очень интересно читать такое новое для меня.

Но теперь я думаю, что такая текстовая исключительность, как интеллектуальный блеск, каким-то оказывается далёким образом исключительности иномирия, принципиально недостижимого. Как и вообще утрированная красота. Как писал Коржавин об одном из проявлений ницшеанства: "Престижность героизма и жертвенности кое-где сменилась престижностью изысканного вкуса, культом красоты и изящества, богатства страстей и душевной сложности”. И какой может быть героизм СССР для изгнанного из него поэта?

Вот я читал, смутно чуял целое произведения, причём не развлекательное, как это предложено одним из смыслов процитированного первого предложения и посвящением: "Веронике Шильц”. Какой-то женщине. А женский пол, как пух легок… – Читал и думал, что это ж – тоже, повторяю, проявление подсознательного идеала. И – радовался, предчувствуя, что мне, может, опять удастся расколоть, что хотел сказать автор этим произведением.

27 сентября 2017 г.

05.10.2017
15:51

Беспомощность.

02.10.2017
15:54

Великое чуть-чуть.