24.07.2021
21:21

В чём сходство между художественной фотографией и живописью

23.07.2021
11:40

Хорошо недоумевать…

Я уж полкниги прочёл “Егор Абозов” (1916) Алексея Толстого, а ничего не понимаю. Зачем он книгу писал? Всех и всё ненавидит и наслаждается своим умением показывать это сверхтонко и сверхточно.

"В это время позвонили, и вошел Абрам Семенович Гнилоедов. На толстом его лице были круто закручены усики, пробор блестел, как шелковый; склонясь к рукам хозяйки, он заскрипел накрахмаленной рубашкой, и лысая голова его покраснела, точно невероятной величины помидор”.

И эта гниль – за, мол, несчастный народ. За, мол, Россию… Что война идёт – ни слуху, ни духу. Наверно, довоенное время описывается.

Сам Петербург, когда ни описан, описан как плохой.

"Сидя над мутной водой Невы, поглядывая на барки с мокрыми дровами, на закопченные пароходики и ялики, ныряющие в волнах, Егор Иванович пил красное кислое вино и думал, что все окружающее ненужно, бессмысленно и грубо”.

Я уже перевалил за половину текста, а так и не понимаю пафоса.

И только я это написал, как:

"Он начал было писать новую повесть и неожиданно для себя принялся описывать…”.

То самое, недопонятное, что сопровождает и создание и восприятие произведения неприкладного искусства.

Продолжение цитаты, кажется, намекает на содержание того подсознательного, которое движет и Егором Ивановичем и самим Алексеем Толстым:

"…уездный городок, двух каких-то мещанок, подравшихся за волосы, толстого доктора, пропившего свой век, пыль и собак и все оголтелое от глухой скуки житье на четырех улицах по берегу застоявшейся лужи”.

Скука! Скука не только в провинции, но и в столице, со всей её бурностью. – Если будет намёк, что скука и во всём Этом мире с его правилами, их нарушением и вообще самой причинностью, значит, это – произведение ницшеанца.

Становится интересно. До этого я читал как-то автоматически, по обязанности, раз начал – доводи до конца. (А начал я в поисках ЧЕГО-ТО, словами невыразимого, чтоб перевести это людям словами всё же.)

Хм. Чувство любви, охватившее главного героя, писателя Егора Абозова, помеха предположению о ницшеанстве Толстого. А вначале там и эпиграф соответствующий.

Любовь, любовь, небесный воин, Куда летит твое копье? Кто гнева дивного достоин? Кто примет в сердце острие? Наталья Крандиевская

Чтоб помехи не было, надо чтоб воцарилось мнение, что нет на Этом свете взаимной любви.

Вот жена Абозова, Марья Никаноровна, его любит, но он разлюбил и хочет только дружбы (а есть общий ребёнок). Но тут нет сверхсветной трагедии. Абозов считает себя в своём праве (обычный недоницшеанец, над которыми ницшеанцы смеются; и тонкий яд авторский на Абозова изливается). Жена – так сделано – успокоилась на дружбе и, вот, шлёт его к Ней. – Крах должен быть впереди, чтоб мысль о ницшеанстве была подкреплена.

(Я смеюсь: как верно! – когда любишь, лица любимой вспомнить не можешь…)

А вот – недопонятность. Встреченный в условленном месте Сатурнов повёл Егора Ивановича показать, как Валентина Васильевна, в которую влюбился Абозов, доступна. И так это, будто они договорились при абозовском посещении Сатурнова. – Я аж полез назад, перечитывать. Там нет того, чтоб договаривались.

В чём дело?

Наверно, в том, что Абозов вне себя, как потерянный. И, хоть всюду всё показано с точки зрения отчуждённого автора, но, может, здесь автор позволил слиться голосу персонажа со своим.

А что такое эта едва ли не абсолютизированная тоска Абозова? Это не образ манящего Абсолюта?

"Все эти дни, валяясь с папироскою на диване, он даже и не думал ни о чем, а только следил, как проносились обрывки мыслей, то безнадежных, то отчаянных, то общипанных, как вороны на дворе у Сатурнова; ему даже НРАВИЛОСЬ [выделение моё] это состояние оцепенения и сосущей тоски”.

Или как-то общо слишком?

Уже три раза мелькнула перспектива сделать какую-то особо гадкую аморальность (помогает, мол, сказал Камышанский {первый промельк этой перспективы}).

Она, понимай автора, эффективнее выведет к образу метафизического иномирия (такова предлагаемая мною всюду формула ницшеанства), чем виденная раз Абозовым картина, похожая на Царствие Божие с душами спасённых: "те райские земли в закате над дымами Балтийского завода”.

(Я почему-то вспомнил, как я, шестилетка, возбуждённый рассказами пацанов о наших окрестностях, как о месте, где когда-то Всемирный Огонь остановил Всемирный Потоп, а говорили пацаны, пересказывая бабушек своих, взволнованных – я теперь понимаю – взрывами атомных бомб над Хиросимой и Нагасаки {Антихрист-де пришёл и скоро Конец Света}, а ещё я, наконец, взбудоражился от странного обряда молитвы моего деда {синагоги в городе после освобождения от немцев не было, и дед молился дома}… Так я вспомнил, как раз в душный вечер я в зарницах на горизонте увидел Царство Божие, всё золотое, с Богом на троне, как царь, и с преклонёнными перед ним ангелами. Я пообещал деду вырасти и дать деньги на строительство синагоги.)

Может, Алексей Толстой в 1916 году, в войну, так, невменяемым состоянием Абозова, предчувствует крах ещё более страшный?

Так. Четвёртое предварение мерзейшего? Но проститутка ж не годится, я понимал. Нужно осквернить чистоту… "Есть ли выше красота, чем слезы по чистоте, над которой сам надругался...”, - слова Камышанского. Сам-то Абозов какая чистота, чтоб проституткой, пусть и самой страшной, оскверниться. Никакая.

А вот и Камышанский тут как тут… Нет. Егор Иванович и в ночных кабинетах заснул, и его опять с мерзостью пронесло.

.

Мне пришло в голову, что Толстой выражает своё ницшеанство, насмешкой над всеми этими недоницшеанцами (как Чехов делал – комедиями, так называя свои пьесы, изумляя непонимающих его). Все недоницшеанцы сковыриваются с исповедования метафизического иномирия в обычную, земную исключительность: любви, творческой славы.

Для смеха – после клятвы жене: "ни одного часу для себя”, - всё – для писания романа, начинается долгожданное нечто в “Подземной клюкве”.

(А я, признаться, аж в напряжении.)

Только над писательством Абозова своего Алексей Толстой не смеётся.

"Егор Иванович выспался днем, и голова, болевшая после попойки, была теперь совсем ясной. Он сидел в свету рабочей лампы и заново переписывал первую главу новой повести, радуясь неожиданной легкости и четкости, с какою образы претворялись в слова, стекая затем с кончика пера на лист хрустящей бумаги. То улыбаясь смешным местам, то хмуря брови, он откидывался на спинку стула и, затягиваясь папиросой, часто мигал. Зеленая лампа, стол, запотевшее окошко отодвигались перед его взором, немного безумным, потому что он глядел сейчас за тысячу верст, на улицы захолустного городка, разглядывал странные лица, быть может, никогда не существовавшие на самом деле, созерцал то, чего не было, но что становилось с этой минуты сущим”.

Ну понятно. Творчество ж способно дать образ принципиально недостижимому метафизическому иномирию. Его тем как бы достигаешь… Правда, не понятно, с какой стати текст Абозова о Кулике, которым тот, вот, прославился, стилизован под передвижнический (богеме ненавистный в ХХ веке) плач по несчастному русскому народу. – Или это и над прошлым веком, идейным и тенденциозным, заодно насмешка?

И вот Абозова, ради романа отказавшего Сатурнову от неведомого безумства в “Подземной клюкве”, вырывает его всё же туда телефонный звонок Валентины Васильевны.

Ну-с, загадаем. Абозов должен быть брошен в грязь. Хоть пришло, вроде, время Валентине Васильевне сменить любовника и Абозов подходит.

.

Комичная у меня позиция… Претендуя на умение перевести в слова подсознательный идеал автора, я, волей-неволней, ставлю себя в положение, будто я умнее автора. А это ж анекдот, когда великий передо мной. Сколько слов он применил, которых я не знаю. Какая тонкость в иронии над богемой. Какая эрудиция в эстетике. Какая изворотливость в плетении сюжета. Какое число действующих лиц выведено и именами отчествами фамилиями и оригинальными чертами лиц или характеров. Я пигмей рядом с великаном, а туда же – в позицию, будто я умней. Ещё и с правом отнять художественность у произведения, если я не найду, что идеал – именно подсознательный, а найду, что он – осознаваемый (ницшеанство уже десятки лет, как известно, и даже странно, что в 1916-м можно его не осознавать в себе).

.

Вообще, скучно читать это многословное описание, мол, развратного пира, в котором разврата, по меркам спустя много лет (например, эротический 1954 года роман “История О”), нет нисколечко. А вжиться в разврат образца сто лет назад я не могу.

"Валентина Васильевна, словно в забытьи, придвинулась к Егору Ивановичу и подсунула ему пальцы под ладонь. Он закрыл глаза. Ее рука вздрагивала”.

.

Оп-па. Валентина Васильевна удрала с Егором Ивановичем с пира на автомобиле и:

(Роман не закончен.)

Я, получается, и судить-то не могу, что он есть такое. Разве что намёки, что Валентина Васильевна Егору Ивановичу разонравилась… Значит, впереди – крах любви: нет её на Этом свете. Как и вожделённой ницшеанцем Апричинности нет Здесь. – С натяжкой на другие вещи Алексея Толстого (см. тут и тут), где он – ницшеанец, можно такой же признать и эту.

.

Ну а что о романе ляпнул Дмитрий Быков (я из его книги узнал о существовании этого романа)? А что ляп – будет, говорят все предыдущие обращения к “литературоведческим” текстам Быкова.

"Человек [Абозов] простой, добрый, с несколько провинциальным характером…” (Время потрясений. 1900-1950. М., 2018. С. 197-198).

Ничего себе добрый! Бросил жену и ребёнка, потому что разлюбил жену. Ничего себе простой! Хочет, чтоб жена оставалась ему другом: с участием относилась бы к его интересам: материальным (давала б ему жильё) и духовным (советовала б, как быть с влюблённостью в другую женщину, если такая наступит).

.

"…странную трагическую женщину Валентин Салтанову” (С. 198).

Почему странная и трагическая? Просто потаскуха.

.

"О стиле он [Ал. Толстой] не думает, потому что, как правильно замечает другой герой, “Стиль – это когда стиля не видно”” (С. 198).

Ничего себе не видно! Я с его характеристики статью начал. Ещё как видно. Смысл слов в кавычках просто не прямой. Он о том, что вдохновение (подсознательным идеалом бегства от сверхскуки в метафизическое иномирие у Толстого) как бы само создаёт стиль: сверхтонкое и сверхточное выражение ненависти ко всему.

.

"…роман Толстого поражает удивительной простотой и естественностью” (С. 199).

Так наоборот же! – Утончённостью ненависти. Ницшеанца к недоницшеанцам.

.

"Его [Ал. Толстого] ненависть к модернистам в основном проистекает от зависти” (С. 203).

От ненависти упомянутой выше: ницшеанца к недоницшеанцам.

Пофамильно доказать недоницшеанство современников Ал. Толстого я не могу. До моего внимания через 100 лет дошли только настоящие ницшеанцы. Разве что Наталья Гончарова в некоторых работах не настоящая.

7 июля 2021 г.

22.07.2021
07:20

Умер Меньшов

21.07.2021
09:12

На засыпку

20.07.2021
09:31

Народ напрягся, а потом выдохнул

19.07.2021
09:55

Изысканная сделанность

18.07.2021
12:50

Цветаевское цветение

15.07.2021
09:54

Новый Левитан

14.07.2021
09:10

Басов не наследник Шишкина

13.07.2021
13:29

Опять о «Тангейзере»

12.07.2021
13:13

Порассуждаем!

11.07.2021
09:47

Странности

10.07.2021
12:07

Сталин не ошибся, оказывается

09.07.2021
09:17

Почему русские на матрёшку не обижаются, а на Манижу обижаются

08.07.2021
09:57

Чудо

07.07.2021
08:33

Сокуров извратитель Платонова

06.07.2021
09:42

Наобум Лазаря

05.07.2021
09:50

Я должен извиниться

04.07.2021
11:45

Простота сложного

03.07.2021
23:48

Как морить с помощью Моризо