26.09.2016
22:41

Предлагаю переслать.

26.09.2016
20:22

Скандол со Стурджесом (Sturges).

25.09.2016
11:11

Разгадать Гольбейна.

17.09.2016
10:04

Туман неведенья.

16.09.2016
10:04

Снявши голову, по волосам не плачут.

14.09.2016
08:30

На цыпочках крадётся Цыпкин к нам.

10.09.2016
19:07

Авось кривая вынесет.

01.09.2016
19:49

Настырность.

28.08.2016
08:44

Почему мне не понравилось?

26.08.2016
13:57

Подгонка Мандельштама.

11.08.2016
16:02

Даёшь подсознательный идеал!

08.08.2016
16:49

Нехотя.

08.08.2016
08:03

Струсил?

07.08.2016
18:08

Да простится мне...

06.08.2016
07:53

Фадеев.

04.08.2016
10:19

Поучительно.

02.08.2016
08:15

Герасимов.

Уважаемый читатель!

Вы попали на этот файл в надежде на то, что вам откроют в таком понятном фильме, как “У озера” (1969), в чём тут скрытый художественный смысл (художественный, вообще-то, всегда - скрытый). А я хочу воспользоваться случаем и поговорить ещё и о другом, вас, возможно, не интересующем – о том, имеет ли критика какое-то отношение к науке.

Я не от одного слышал мысль, что наука – это то, что называется естественные науки. То же, что называется гуманитарными науками, науками, мол, на самом деле не являются.

А есть, среди нескольких, такой принцип научности: фальсифицируемость. Наука – то, что предлагает провести эксперимент, положительный результат которого её, науку, опровергнет.

Я же в последнее время набрёл на, по-моему, хороший приём, позволяющий такие эксперименты предлагать.

В чём этот приём?

Предположим, установлен некий закон развития искусства, по которому произведения искусства в истории их поочерёдного появления выстраиваются в неком порядке… Например, в порядке изменения идеалов художника. Причём в веках этот порядок повторяется. – Ну предположим, что такой закон установлен, масса произведений его подтверждает. Малая часть – нет, и названа исключениями из правила. И – вот такой закон есть.

Так если я, начав смотреть, например, “У озера” (1-ю серию) впервые (а я фильм таки не видел, и там две серии), скоро догадываюсь, каким идеалом движим был Герасимов (идеалом типа барокко), его задумывая и снимая, и на этом основании скажу, что если конец будет плохой, то я с барокко неправ… То идея упорядоченной изменяемости идеалов провалится. И, наоборот, тем эта идея подтвердит свою и верность, и научность, если конец окажется хорошим.

Я довольно мало читал знаменитых книг, смотрел фильмов и т.д. То есть у меня сколько-то подобных случаев будет ещё впереди, если жизнь позволит.

Барокко (соединение несоединимого) наступает после идеостиля трагического героизма, сопряженного с надеждой на очень скорое благое будущее для коллектива коллективистов – Высоцкий – или для коллектива индивидуалистов – Галич (вы мне простите, что я соскользнул на песни; мне так легче; в кино это “Июльский дождь” для коллективистов, а для индивидуалистов – “Андрей Рублёв”). Ну и после идеостиля типа маньеризма (то же, но с улётом надежды в сверхбудущее). Те два идеостиля (трагического героизма и маньеризма) заносятся в высокое и сверхвысокое в борьбе со стесняющимся низким мещанством современности (с совком – Галич, с вещистом – Высоцкий). Вот потому следующий за ними идеостиль, барокко, и соединяет несоединимое низкое с высоким. Но он не дружествен с предшественниками.

Враждебность предшественникам-бардам и самодеятельным исполнителям их песен аж внесена в “текст” фильма:

"Лена (презрительно): Ах, вот в чём дело. Романтики пожаловали. Ха. То-то я думаю, чё это столько мусора в тайге. Бутылки, банки, бумага. Ха. Романтики пожаловали.

[Тут я должен вмешаться. Потому что существует досадная путаница. Романтики гражданского романтизма – певцы коллектива коллективистов, а просто романтики – певцы эгоизма. Туристы трудных походов были – первого рода, а назывались родом вторым. Они были стихийными левыми шестидесятниками, смутно хотевшими вылечить заболевший мещанством социализм. Они чувствовали себя выше многих. Но они предчувствовали своё поражение. И их песни – грустные. Поэтому Герасимов, в своей враждебности к грусти, к разочарованию, в свой фильм взял аж американскую песню разочарования.]

(Туристы занимаются каждый своим делом и не обращают внимания на выговор [не обращают внимания не только потому, что они – выше массы, а и потому, что они как раз в принципе не вредят природе; и только не знающий их может им пенять на её загрязнение; потому что именно они перед уходом всегда за собой убирают])

Один из туристов (играет на гитаре и поёт):

Я райские травы ногами топтал, Весь день, пока солнечный диск стоял. Я райские травы ногами топтал, Всю ночь, пока звёзд хоровод мерцал. Но настал мой чёрёд по земле ступать. Рожая меня, застонала мать. Быстротой мои ноги нынче ветру сродни, Но по райской траве всё тоскуют они.

Лена (примирительно): Ну ладно вы всё за собой уберите. Чтоб следа не осталось”.

Не могу не сказать ещё об одной идее, гораздо более сомнительной. Я стал считать только то произведение художественным, в “тексте” которого есть следы подсознательного идеала автора. Именно подсознательного.

А недавно услышал, как замечательно сказал режиссёр Шахназаров, что кино это только наполовину искусство. И я согласен – там совсем много от сознания и мало – от подсознания. И вероятнее всего найти подсознательное – в выборе того или иного актёра.

Я потому и стал смотреть фильм, что наткнулся на интервью с Белохвостиковой, игравшей Лену.

"- …я совершенно случайно встретила Герасимова в коридоре в студии Горького. Мы вышли из зала, где мы смотрели картину, а с той стороны длинного коридора шёл навстречу Герасимов. Больше не было никого, и Донской сказал: вот девочка, вот, смотри. А девочке было шестнадцать лет. Он говорит: вот, тоже артисткой будет. У меня снялась. – Я стою и начинаю краснеть, как я умела. Пятнами. Вся – пятнами. Пунцовыми. Моментально. Шестнадцать лет. Он смотрит, Герасимов, говорит, ну очень хорошо. Поступайте. Профессия замечательная. Институт замечательный. Но я курс уже набрал в этом году. А вы в каком классе? Я говорю, я девятый кончила. – Ну вот через год тогда приходите. И мы, как в море корабли, разошлись. Разошлись, и через несколько дней мне позвонил человек со студии Горького и сказал, что Герасимов велел ему найти эту большелобую девочку. И пусть она придёт первого сентября. И я поехала во ВГИК… Они взяли меня как бы вольнослушателем.

- Вы так Герасимову понравились, что он взял вот так вас и всё?

- Знаете… Я так вот долго думала… Вот он тогда писал сценарий к фильму “У озера”. Он уже его задумал тогда. И, может быть, я вот… где-то… ассоциировалась с кем-то… с его уральской юностью, детством… Что-то в ней есть. Может она пригодится” (http://www.tvc.ru/channel/brand/id/2324/show/episodes/episode_id/41497/).

А она годилась этими своими пунцовыми пятнами, как сама чистота воды озера Байкал и этой своей неспособностью с собой совладать, как власть не может совладать с соблазном поставить целлюлозно-бумажный комбинат на берегу Байкала. А в фильме ж самый перец интриги в чём? Суметь по-барочному соединить несоединимое: стремление и к идеализму (чистоту Байкала сохранить), и к материализму (улучшить благосостояние народа постройкой целлюлозно-бумажного комбината). С таким водоочистительными сооружениями, каких не бывало в мире (идея Чёрных, руководителя комбината). Тогда иным людям сам коммунизм таким представлялся – гармоничным.

Это сейчас я так всё чётко осознаю. А во мне сработало подсознание. Оно почувствовало акт подсознания Герасимова в выборе Белохвостиковой на главную роль.

Но главный для меня признак подсознательного в фильме – то, что до меня как-то не сразу пришла догадка, что передо мной – стиль типа барокко. – Я посмотрел первую серию и дальше смотреть не стал. Пошёл гулять. Думаю: ну правдиво ли это, что Лена после окончания школы осталась в глуши, с отцом. Ну да. Любит его. Жалеет. Не хочет оставить одного. Но сам-то отец… Учёный… Ну как он мог не сориентировать свою дочку на высшее образование? Как!?. – Просто режиссёру надо, чтоб Лена оказалась под боком у Черных, библиотекаршей при библиотеке строящегося комбината. Для того и это дарение фамильной библиотеки Барминых комбинату из-за необходимости, мол, сменить Бармину просторный дом. Будто не могут ему новую квартиру дать такую, чтоб книги поместились. – Натяжка, подумал я. А всё “недопонятное” я велел себе подозревать в качестве следа подсознательного идеала автора. – Какой же тут может быть идеал, подумалось? Когда такая чистота воды Байкала и… такая грязь комбината… А ведь и влюблённость Лены в Черных противоестественна.

"Лена (себе): Слаб человек. До чего ж слаб. Ничего отцу не скажу. Разве можно об этом сказать? Об этом подумать-то страшно. Что я за человек? Ничтожество какое-то. Ну ехали вместе. Говорили. Что из этого следует? Господи! Взрослый человек. Пожилой даже. Что я ему? Зачем? Когда прощались – взял за руку. – Ноги подкосились. Что это со мной такое? Не человек, а животное какое-то. Совершенно не способна управлять собой! Кому об этом скажешь? Ужас”.

То самое соединение низа и верха! И не выпячено.

А раз не выпячено, значит где-то от подсознания, а? И – к моему подсознательному обращено и уже с ним пообщалось, раз я вот не просто гуляю, а ещё и думаю. Главное – не сразу додумался, что это ж мелькнул скрытый идеал барочного типа!

Теперь – к концу фильма. Плохой он или хороший.

Ну судите меня, если я подсуживаю себе.

Сюжетно – крах. Узнав (через 4 года ни-ка-кого проявления любви к Черных!), что Черных женат и имеет сына лет семи, и видя, что жена его каким-то мистическим образом учуяла, кого в глубине души любит её муж, и, похоже, добилась от мужа прекращения любых контактов с библиотекаршей, Лена решает проверить последнее. Назначает свидание у сломанного дерева по дороге на Танхой (это та дорога, на которой она 4 года назад внезапно влюбилась, может, возле этого сломанного дерева он взял её за руку, прощаясь, а у неё чуть не подкосились ноги). Они невольно бросаются при встрече в объятья друг другу. И… она решает уехать (а отец-то умер). – Плохой конец?

Но.

Вот что Черных говорит своему неудачливому сопернику Коновалову, когда они оба попрощались с Леной и ушли, один на несколько секунд позже, чем другой (причём Черных, уходя, переназначил время аудиенции остающемуся с Леной Алёше, другому сопернику, - переназначил, так как решил особо попрощаться завтра с Леной, поехать перехватить её автобус, чтоб ещё раз её в окне автобусном увидеть, да и дать ей знать, как он её любит):

"Черных: Ну что стоишь?

Коновалов: Так ведь вот. (Закуривают оба.) Вот смотрел. Понаработали мы здесь изрядно. [Врёт. Думает тоже, как и Лена, отсюда уехать, если сейчас в её окне – она осталась наедине с Алёшей, тоже влюблённым в Лену – свет так и не зажжётся в связи с наступлением вечера.] Нарушили, что смогли. Наставили, что сумели. А счастья нет. [Для него счастье – только личное счастье. Лена его не любит.]

Черных: Это как?

Коновалов: Вот так. Счастья нет.

Черных: Э-э-эх, куда тебя повело. [Для него мало личного счастья для полного счастья?]

Коновалов (жалко усмехаясь): Куда? Туда же, куда и тебя? [Он, хоть и рабочий, хоть и выпивающий, но достаточно тонок, чтоб понять (а может и все это давно поняли), что Черных любит Лену, раз всё оказывается там, где она.]

Черных: Щас-стья ему, видите ли, нет. [Лучший способ защиты (его ж застукали) – это нападение.] А это что?

Коновалов (учительно-пренебрежительно): Это завод.

Черных: Ну завод. Ставил-то кто его? [Он, пока говорит, лихорадочно думает, как ему вывернуться.]

Коновалов: Кто б ни ставил. Ругают все, кому не лень [недостаточная, мол, там водоочистка, и Байкалу – каюк. Тогда как Черных-то думает, что достаточная. Для того незадолго до этой сцены была сцена с каким-то тузом, недовольным производительностью комбината из-за сильной водоочистки. Коновалов, сам того не зная, дал способ Черных вывернуться с вопросом о личном счастье.]

Черных: Ругают-то правильно [когда думает-то, что не правильно].

Коновалов (по неведенью [рабочий же] соглашается): Правильно. [Коновалов клюнул. Черных теперь может за счастье выдать общественное, а неличное.]

Черных: Мы ж нашли мужество это признать?

Коновалов (по неведенью): Нашли.

Черных: Далее. Мы сделали свои реальные предложения – были поняты.

Коновалов (нехотя): Допустим.

Черных: Да не допустим. Это видно из всех последующих решений. (Преувеличенно бодро, издевательски лозунгово): И вот сейчас. Когда надо, засучив рукава. (Переходит на издевательскую елейность): Работать. Работать. [Ничего этого не надо. Надо просто ему лично, а никаким ни рабочим, не поддаваться желаниям сверху увеличивать план выработки, который не выполнишь, не уменьшив водоочистку.] И работать. Ты, товарищ Коновалов, ходишь тут и сеешь зёрнышки пессимизьма. Ай-я-яй-я-яй-я-яй. Нехорошо. [Удалось увести опасный, и не для чужих он, разговор о личном счастье, о котором для себя он будет завтра особо хлопотать последним прощанием с Леной. И удалось забить Мике баки. Работать рабочим, повторяю, не нужно, чтоб очистка была на высоте.] (Задумчиво): Нда. Куда как хорошо. Ходит по улицам, счастье ищет. Эх ты. [Сам-то он, Черных, более деловой в этом вопросе. Лена поймёт, как он её любит. И сделает свои выводы, даже и уехав.]

Коновалов: Слушай. Ведь каждому нужно…

Черных: Нужно-то нужно.

Коновалов: Ну? [Опять стало опасно. И Черных нужно опять как-то крутиться.]

Черных: Так надо разобраться в этом. [Тянет время. Думает, как опять выкрутиться.]

Коновалов: Разобраться.

Черных: Ну. Штука сложная. Каждый понимает по-своему. (Придумал): Вот если б у меня, положим (дальше говорит голосом какой-то дурастой интервьюерши): Товарищ, скажите, пожалуйста, что такое счастье?

Коновалов: И что б ответил.

Черных (чересчур уверенно, дурит голову): Я б ответил. (Говорит, как с трибуны, с которой врут обычно): Я бы сказал так: Счастье — это ясная, осознанная и общественно-полезная цель. Цель — вот, что такое счастье… (Выходит из роли): Во-от. (Остранённо, думая о другом): А ведь неплохо сформулировал. (Возвращаясь к игре): Да. Не скро-ю…

Коновалов (серьёзно перебивает): Только цель-то у нас была одна.

Черных: Что-что-что? Что?!

Коновалов: Да я говорю: цель-то у нас была одна, — во как!

Черных (посаженный всё же на место):

- То есть, как это “была”? Она, ведь, как была, так она и есть. Вот так вот.

- Ну, ты силён!

- А ты как думал?

- Слушай, Василий Васильевич, ты же интересный человек!”

Это ж можно понимать, что он разведётся с женой, и женится на Лене. Тем более, что свет-то в окошке библиотеки, где он с Коноваловым оставил Лену с Алёшей, всё-таки зажёгся. Хоть нам и не показали, что Черных с Коноваловым, отметив, что свет-то не зажигают, - хоть нам и не показали, что они увидели, что он зажёгся-таки.

А Лена, уезжая, что говорит НАМ, увидев, что Черных приехал попрощаться с нею издали?

"- Ну вот и всё. Сейчас мы расстанемся с вами. Может, вы будете осуждать меня. [В смысле – уезжаю от своей любви.] Я не могла поступить иначе. Человек сам должен решать свою судьбу. Иначе и жить не стоит. Мне очень трудно уезжать отсюда. Я, наверно, вернусь, когда силы мои окрепнут, когда уйдёт из сердца эта боль. От которой я, ослабев, могу всё перепутать. Надо быть сильной. Надо стать сильной. Как отец”.

Что она наделать может, ослабев? Сойдётся с нелюбимым Алёшей? Или отобьёт у жены мужа при малом ребёнке? – А вот когда ребёнок подрастёт… Лет – сколько там? – осталось, - читаю я её подсознание (я ж позволяю себе насчёт подсознания). Она вернётся. И.

То есть, как и полагается идеалу барочного типа, с ним сопряжена вера в историческое будущее. А насчёт Байкала… Черных уже в настоящем стоит, как скала и не допускает сброса неочищенных вод в Байкал. Очищенную ж – пить можно.

Для фильма неважно, что через 44 года комбинат всё же закроют. То есть не было там полной очистки воды. Но Герасимову и не нужно было знать правду. Он свой идеал воплощал. А он не был идеалом реалиста. Хоть реализм – того же типа идеал: барочного.

Так я думаю, что продемонстрировал и фальсифицируемость идеи повторяемости идеостилей в одном и том же порядке, и, в общем, верность её. Итого – научность.

А мысль Шахназарова, что кино – наполовину искусство, тоже подтверждается. Смотрите, какие тончайшие нюансы удаётся увидеть и услышать в разговоре Черных и Коновалова. А от нюансов же этих зависит, каким понимать конец: хорошим или плохим. И они вряд ли были экспромтом Шукшина, игравшего Черных. Они были навеяны ему режиссёром. То есть сказаны словами. То есть были от сознания. Мало, что в нас эти тонкости действуют на подсознание.

Вы прочли сейчас отредактированный текст их разговора. Сперва я воспользовался буквенной записью его на одном из файлов. И что мне написали о статье? Что я не понял общественного устремления Черных в вопросе о счастье.

Я аж поверил, было.

Спасла меня мысль, что не может быть зряшным то, что Герасимов ввёл в кадр семилетнего сына Черных.

Тогда я переписал этот разговор, останавливая звук поминутно. С вниканием в интонации. – Результат, по-моему, железный. Черных разведётся, намекнул режиссёр. Счастье – достижимо. Пусть и трудно.

Надо только не быть эгоистом. О чём говорят первые кадры. Как в вагон-ресторане отсидевший зек пытался подкатиться к одной дивно красивой девушке. Он и сел-то из-за эгоизма. Побил парня, которого ему предпочла его симпатия. – Черных и Лена – в высшей степени не эгоисты. Они сумеют соединить крайности.

Мои открывания отдают цинизмом. – Согласен, если руководствоваться в таком определении подбором как можно худших слов при желании сказать, что я не прав. Прояснение тонкости, может, и в принципе вредит восприятию тонкости.

И я решил проверить свою правоту насчёт достижимости счастья биографией режиссёра. Она меня не подвела. Он был счастлив в любви не с женой. Почему б ему не намекнуть было на что-то счастливое впереди и для своих персонажей.

2 августа 2016 г.

01.08.2016
10:04

Честность перебежчика Леонида Киселёва.

31.07.2016
16:15

Закон или шаблон?

26.07.2016
17:24

Акутагава.