Критика критики, или
Постнеклассическая трагедия
Заметка первая. <Хорошо!>
Приветствую тебя, мое поражение.
З.Н.Гиппиус
За мной, читатель разлюбезный, корешок мой заветный, друг мой неподкупный и строгий, ибо я, грешный, верую истово только в Господа нашего Иисуса Христа, в жену, сына, собак-кошек, ну-с, еще в друзей верных, большинство из них - мои читатели. Вот так! Люблю я публику потешить висельническими шутками да арготизмами непотребными. Пописываю я, как умею, борзо и забавно. А сейчас на душе у меня кошки скребут, в головушке ветерок свистит ледяной, и сердце сжимается и колет. Фукнул под язык нитроглицерином-аэрозолем и строчу дальше. Грустно мне сегодня, господа.
Я тут брошюрку одну редактирую в 65 печатных листов ради наживы буржуазной и хлеба насущного. Ложусь спать часиков в восемь утра и читаю на сон грядущий. Вот дней за девять одолел странную книгу, которая удивила меня, растеребила, растревожила и огорчила. К барьеру.
Итак: Виктор Топоров. Похороны Гулливера в стране лилипутов. Литературные фельетоны. СПб. Издательство <Лимбус Пресс>, 2002. 496 С. Тираж 3000 экземпляров. Серия Лимбус Пресс <Инстанция вкуса>. Обрати внимание, читатель: год издания 2002-ой, а книга поступила в продажу совсем недавно. Главным редактором издательства <Лимбус Пресс> служит наш автор. Отмечу, что СВОЮ книгу главный редактор издал годика через четыре после выхода на работу. Редчайший случай: обычно главные редакторы публикуют свою книгу сразу.
Четыре года тому назад я написал и опубликовал рецензию <Литературный хулиган>, ядовитую, недобрую и... комлиментарную одновременно, на мемуарный фолиант Виктора Леонидовича (Виктор Топоров. Двойное дно: Признания скандалиста. М., 1999. Издательство "Захаров-Аст". Редактор И.В.Захаров. 464 С. Тираж 6000 экземпляров). Приведу пару абзацев из этой статейки:
<Виктор Топоров - известный поэт-переводчик, блестяще переложивший на русский язык (и опубликовавший - в наше время, когда серьезная литература - тем паче переводная - просто не издается, это очень важно) произведения Гете, Байрона, Э.По, Шамиссо, О. Уайльда и многих других классиков мировой литературы, в последние годы скандально прославился (новый Герострат) как критик-убийца, буквально расчленяющий на куски рецензируемых авторов (так прямо про него и пишут собратья по цеху: антисемит-маньяк-литературный Чикатило, ей Богу). Пописывает Виктор Леонидович и на политические, геополитические, политологические и футурологические темы. Все его статейки читают, но никто в этом не признается (стыдно и боязно, но сладко, ибо глумится он зачастую над коллегами и личными друзьями). Почитывают его не без тайного удовольствия не только литераторы и обыватели, торчащие на словесности (имя им - легион), но и политики (в частности, в личных разговорах с автором этой заметки в этом признавался С.Н.Бабурин).
Широкое население, естественно, ничего не знает о Топорове, однако с удовольствием (теперь <все позволено> - бессмертны на Руси маркиз де Сад и Достоевский) повторяет его хитрые и нехитрые присловья, передающиеся из уст в уста, кочующие из газеты в телепередачу и обратно, в стиле: <Чубайса маленький оркестрик под управленьем ЦРУ>, <партия "Яблоко" - еврейская фракция КПРФ>, <русскоязычный нееврей> (определение представителя титульной нации в государстве российском) и т.д. и т.п.> (См. в <Кошачьем ящике).
Все так. Из песни слово не выкинешь... Однако надобно добавить кое-что. Витюша (Витенька, Вика) - мой старинный товарищ. Мы знакомы с 1964 годочка - Виктор учился в 11 классе, я - в 9-ом), а дружим с 1966-го. Этой дружбой сквозь десятилетия мне сейчас многие достойные (и не слишком) люди в глаза колют. Это раньше мы все сидели в одном окопе, а сейчас разделились на либералов, патриотов, православных, рыночников, западников, государственников, педерастов, гетеросексуалов, собачников, кошатников и т.д. Софье Власьевне эти дефиниции ни на хрен не были нужны. Все чохом были объявлены внутренними эмигрантами-отщепенцами. Жизнь с Викой нас развела, встречаемся теперь два раза в год на писательских собраниях, крайне редко перезваниваемся, но это ни в коем случае не отменяет долгих, странных, опасных лет, полных млека и меда, горя и веселья, говна и страха, удушья и торжества, водки и портвейна, горячечных ночных споров, взлетов и падений, стихов... и удушливого надышанного воздуха литературного подполья. Как поют отвязанные пацаны из пошлейшей попсовой группы <Отпетые мошенники: <Пьянки-гулянки-девчонки-растаманки>. Читатель, только не забудь, что мы еще и работали, как собака Баскервилей...
<Я скажу тебе с последней прямотой>: ко всем персонажам своей юности-молодости баснословной-незабвенной я отношусь благоговейно.
Зоилам дедушки Кота (в <бумажной> жизни у меня врагов не было, а в <сетевой> пруд пруди): покорнейше прошу не выдергивать отдельные словечки из вышеприведенной тирады и ни в коем случае не цитировать страницы, посвященные мне в мемуарной книге Топорова. Вы не жили с нами и при нас. Что там правда, а что - нет, простите, не ваше барсучье дело. И мемуары Топорова, и эта заметка - литературные произведения, а не протокол гебистского допроса. Поклон нижайший высоколобым ухарям из Торонто.
Да-с! Поэт-переводчик.... Виктор первым из нас стремительно ворвался в литературу с блистательными стихотворными переводами. Это не были буквалистские вирши, это были конгениальные рифмованные вариации на... ну, все понятно. Знавал я одного переводчика. Он переводил стихи так: подстрочник, ритмическая схема стихотворения, далее сей маститый мастер брал словарь, смотрел синонимы и... укладывал... подходящий по количеству слогов и ударению в <размер>. Впрочем, сейчас принято охаивать все переводы Топорова. Это не совсем честно, вернее совсем не честно. Помню, как Витя цензуру дурил: под маской замечательного голландского поэта Люсеберта (был такой в натуре) <переводчик> опубликовал превосходный цикл совершенно антисоветских стихов.
Эпиграммы Топорова (лучшего эпиграмматиста - жуткое словечко - минувшего столетия) - особая песня. Приведу несколько, которые помню всю жизнь:
Девушке-стиховеду.
Хорея от анапеста
Не отличит она, < >.
Спортивная.
Акробатика. Батут.
Даму в воздухе < >.
Теоретику фольклора Л.
Все расскажет на допросе
< > о Леви-Стросе.
М.А.Суслову
Умер Суслов Михаил.
Жаль, что слишком долго жил.
Сергею Гречишкину (иногда Витя упоминает и имя моего соавтора А.В.Лаврова)
Не Брюсова и Белого
Тебе я пожелаю,
А < > одубелого,
Как партия родная.
Вика не знаю почему - до сих пор не издал свои ОРИГИНАЛЬНЫЕ стихотворения (эпиграммы любители более или менее напечатали). Его стихотворения не уступают по качеству переводным. Мне он посвятил несколько текстов. Процитирую катрен из в общем-то проходного текста тридцатилетней давности (о штудиях по Серебряному веку):
И тихое это раденье
Над прожитым и забытЫм:
Не то, чтоб отпор оскуденью,
Но как-то не вяжется с ним.
И последнее: ироико-комическая поэма Топорова, посвященная мне, с эпическим зачином:
<Кто заблевал мои Пенаты,
Кто Дом писателей зассал,
Кто в отделении виваты
Трудам Исаича кричал!
Сережа! Ты в своей тарелке> и т.д. была четверть века тому назад весьма популярна в тогдашней литературной среде.
Читатель скажет, э, ерунда какая: и я ТАК смогу. А ты попробуй, друг мой высокий, и, увы, техника тебя подведет. Писал Виктор и уморительно-злобнейшие эпиграммы на руководство тогдашнего ленинградского Союза писателей, в особенности, на членов и членниц (членш ?) секции художественного перевода. С невероятными приключениями (через Москву: интриги блатные и проч.) Витя вступил в Союз в 1987 годочке (к примеру, Виктор Кривулин - в 1991, я - в 1993).
А тут произошло то, что описано в овеянном эпическим духом анонимном четверостишии сверхгениальном:
Я проснулся в семь часов.
Вот тебе и здрасьте.
Нет резинки от трусов
И советской власти.
Абзац. За переводы стихов перестали платить. Вообще. Ни копеечки. Виктор всегда прекрасно зарабатывал, человек он БОЛЬШОЙ, щедрый. До сих пор никто не верит (но я свидетельствую), что его знаменитый элегический дистих:
Я за год пропиваю <Москвича>,
А за два года пропиваю <Волгу>
- святая правда. Только не подумай, читатель, чего не надо: я пил на свои и других поил. Вот и пришлось Вике начать переводить детективы и писать статьи. Жить-то надо. Позднее по этой скорбной тропе в веселое путешествие отправились дедушка Кот-Лиговский затворник и Валерий Леонидович Сердюченко. Впрочем, разница между Василием Пригодичем и Виктором Леонидовичем Топоровым существенна: эта моя писулька - восьмидесятая по счету (здесь не идут в зачет мои работы по символизму), а Вика написал и напечатал ОНЫХ около ТЫСЯЧИ. Господа-товарищи-братва! Это каторжный труд, это мозг горит, как копеечная свечка на ветру, это <ночи, полные огня>, это седина в бороде и подагра в суставах...
Ну, вот, подруливаем к теме. В увесистый том вошли 55 литературных фельетонов (композиция тщательно продумана, сложна и хитра). Что сказать о <Похоронах Гулливера...>? Книга написана блестяще... Тррррр по клавиатуре дедушка Кот и натурально: <Глаза подернулись туманом, // По сердцу пламень пробежал, // Вскипела кровь...>. Туточки вся моя корпорация, которая ненавидит Топорова (увы, вполне справедливо - об этом ниже) возденет очеса, ручеса горЕ и ушесами запрядает: как? Как можно такое сказать о Потрошителе трупов литературных проституток, облевавшем новейшую литературу, о низвергателе кумиров, духовном растлителе, Герострате-стратостате, мерзавце, подонке и прочая, и прочая, и прочее. А вот так. Книга написана превосходно, аж искры, как красные шмели, летают и на диковинные самоцветные цветы садятся и жужжат, жужжат, жужжат, все вокруг поджигая в некоем Экпиросисе вечном.
Ваш покорный слуга считает литературу игрой, дивной игрой в бисер, в салочки, в домино, в преферанс, в поддавки и т.д. А Виктор считает литературу служением грозным и услужением гнусным, причем ни одного служителя-услужителя он на дух не переносит, аки Фридрих Ницше и Виктор Буренин (1841-1926) в одном флаконе. Постоянное уподобление Топорова Буренину просто смешно: граф Алексис Жасминов (основной псевдоним Буренина, под которым он публиковал острые и ходкие сатирические стихи и литературные фельетоны) по сравнению с Виктором Леонидовичем - ребенок, гимназист младших классов, бойскаут низшего звена и невинный бузотер. Болит у Виктора сердце <за> литературу, современный литературный процесс, положение в писательской гильдии, <раздрай> в разворованной стране... из груди выскакивает, глухо бьется с аритмией и экстрасистолами, душа страждет, печалуется и чернеет. Приведу несколько цитат:
<Старческий или, точнее, кланово-поколенческий вампиризм... присущ творческой (в особенности литературной) среде: старые, бездарные, жалкие объединяются и идут на хитрости и подлости (и нет таких хитростей, нет таких подлостей, на которые они не пошли бы), лишь бы полакомиться свежей человечинкой> (С. 152). Виктор, все так и все не так. Напомню слова Леонида Андреева: <Так было. Так будет>.
О современной поэзии: <Ее нет, она не играет ни былой, ни какой бы то ни было новой роли; она застыла в собственном образе десятилетней давности (в изводах пустописания, хохмачества и хепенинга); она превратилась в неуловимого Джо, который никому не нужен... современных стихов не читают ни в профессиональных кругах, ни в провинции; на стыке "чистой" поэзии и песенных шлягеров творится нечто и вовсе невообразимое; интеллектуальной поэзии нет, кроме явных симулякров; падение - или полное отсутствие - интереса к ней рикошетом бьет и по русской классике, и по переводной, потому что давным-давно установлено: если в стране не читают двадцатилетних поэтов, то не читают вообще никаких. Приговор этому пациенту безжалостен - доктор сказал: в морг, значит, в морг!> (С. 177). Виктор! Ты не прав, ибо не <играешь> в Сети, куда давно ушла молодая поэзия. Есть, есть, есть отменные, талантливые двадцатилетние. Живи долго, ты их узнаешь-услышишь-прочитаешь.
<Опыт советского писательства (великий эксперимент, при всей его окказиональной постыдности) завершен, результаты - в истории литературы и в истории как таковой. Опыт противостояния - завершен так же, правда, он окончился пшиком.... А то, что литература перестала быть сверхлитературой, так это... к лучшему. Никогда еще у нас не выходило столько книг, никогда не было такого количества литературных премий, никогда нас так часто не показывали по телевизору!.. Лишь иногда, по слову Рильке, малеванные кущи рвутся, и сброд актеров, охваченных паникой, играет жизнь, не жаждая оваций...> (С. 247, 248). Без комментариев.
<История самиздата, она же история инакомыслия, является далеко не в последнюю очередь и историей сумасшествия, латентного и открытого. И историей тщеславия, историей зазеркальных (хотя и не только зазеркальных) амбиций. И историей неудач и ошибок, историей диссидентства поневоле. И историей разочарований. И историей, обернувшейся разочарованиями. И разочарованиями, обернувшимися историей> (С. 299). Читатель, и автор, и рецензент публиковались в самиздате. БЕЗ КОММЕНТАРИЕВ. Словам тесно, а мыслям просторно...
<У Александра Солженицына есть немало черт подлинно великого человека. И, пожалуй, самая впечатляющая из них - бесстрашие, с каким он рискует предстать перед публикой в самом невыигрышном, самом безнадежно проигрышном виде - потому что великому человеку стыдиться нечего> (С. 302). Без комментариев.
<Мы живем на развалинах мира, кое-как воздвигнутого, а затем самым бездарным образом разрушенного теми, кому сегодня по шестьдесят или вокруг шестидесяти. Их еще называют шестидесятниками. В первую оттепель - хрущевскую - они строили "социализм с человеческим лицом". В годы брежневского застоя они строили кооперативные квартиры и дачи. В годы второй - горбачевской оттепели им захотелось капитализма. В годы Ельцинского застоя - любви властей. Характерно, что эти люди умеют добиваться своего, правда, ни на миг не прекращая жаловаться. Сейчас они жалуются главным образом на то, что их недостаточно ценят. Что ж, пора оценить их по достоинству. Сказать им нечего, но это не мешает им говорить без умолку - с телеэкрана, по радио, со страниц газет и журналов. Есть такое выражение - "думает одно, говорит другое, а делает третье", - оно не про них. Они говорят то, что думают. Думают сегодня одно, завтра другое, послезавтра третье. Сами не помнят, что думали и говорили вчера. Сами не знают, что подумают и скажут завтра. Мыслительные процессы протекают у них коллективно, мнение княгини Марьи Алексеевны имеет решающее и обязательное значение... Она знает: это хорошие люди. Потому что плохие не стали бы чесать ей пятки> (С. 355-356); <Если раньше была в ходу знаменитая формула <не читал, но скажу>, то теперь - в питерской литературной среде - она переосмыслена так: <Не читал, но скажу, что мне очень понравилось> (С. 357). Виктор! Ты прав на все сто цветущих в вертограде Мао цветов. Станичники и станичницы! Вставляет-цепляет? То-то, блин (данное богатое обертонами словечко употреблено - к сведению целомудренных пуристов - для понту гаерского и извития словес).
Фрагмент из разговора Вики с некоей слависткой: < - Виктор Леонидович! (Прехорошенькая, лет двадцати, шотландка. Румянится от смущения). - А почему почти все питерские поэты евреи? А и действительно почему?> (С. 359). Витюша, ну, почему же <почти все>? Есть и русские поэты для блезиру-профиту-разводу-разброду. Господам, постоянно обвиняющим Топорова в антисемитизме, осмелюсь напомнить: Виктор Леонидович происходит из патрицианской еврейской адвокатской семьи. Крещен нянькой во младенчестве. Матушка его, несравненная Зоя Николаевна Топорова, гранд-дама ума непомерного и изощренного (Царствие ей Небесное), была защитницей Иосифа Бродского на ТОМ легендарном процессе. Из мемуарной книги Виктора приведу изумительный отзыв о нем, сделанный важным ельцинским чиновником-космонавтом: <Я не понимаю Топорова... Я чувствую, что он - наш: по образу мыслей, по стилистике, наконец, по крови. Почему же он не с нами..? Почему он против нас?> Ваше Превосходительство! Осмелюсь ответить за Виктора Леонидовича: он - против всех (и против себя). Боже, какие же откровенные пацаны - хулители Виктора Леонидовича. Полные мудаки, и баста.
Читатель! Ты изучал (!!!) в школе поэму Маяковского <Хорошо!>. Вот и я закончил раздел заметки <Хорошо!> Известно, что в последние годы жизни Маяковский работал над поэмой <Плохо!>. По легенде упорной и живучей наброски к ней изъяло ОГПУ после самоубийства поэта. Приступим, перекрестясь, к разделу <Плохо!>.
Ницше и Сталин чрезвычайно любили цитировать себя, любимых, и, аз, кот смердящий, пойду по этой торной тропе. Вот еще <кусочек> из моей давней заметки о мемуарах Виктора: <Да, книга мерзкая, не великодушная, мелочная, подловатая, просто постыдная, но... бесконечно талантливая. Много в ней гадостей несказанных (о персонажах нашей убогой совдеповской юности и молодости), но много и ума (на грани и за гранью гениальности), изящного и неизящного...>. Сказанное, увы, буква в букву относится и к фельетонам, собранным в <Похоронах Гулливера в стране лилипутов>. Объясню, читай дальше.
Боль за Россию, ее культуру-литературу забивает в книге Топорова испепеляющая, безумная, горячечная, набухшая черной венозной кровью ненависть к ее творцам, модификаторам, интерпретаторам. Витюня, как говаривал Иосиф Виссарионович, нету у меня других писателей. Весь том доверху набит чудовищными оскорблениями в адрес почтенных (и непочтенных), хороших (и плохих), приличных (и не приличных), старых (и молодых) литераторов). И все хлестко, и все по сусалам, хуки слева и справа, и в поддых, поддых, поддых, а потом смазными сапогами в голову, в шею, в лицо... Больно избиваемому, стыдно, юшка течет, обмочился, но не пикнет, ибо никто якобы Топорова не читает (ложь: его, как и Сердюченко, читают все). Кстати, мы с Витей иногда совпадаем в <сюжетах>: оба писали о Татьяне Толстой, о Павле Крусанове, Пелевине, Платонове и т.д. Мои писульки написаны в совершенно иной тональности: я - человек добрый, а Вика - злой.
Господа-товарищи-братва! Маска <наперекор всему> злоехидного трикстера-правдолюбца (а правду-матку-то зарезал, бородатый) вжигается-вплавляется в МЯСО лица и становится подлинной некартонной личиной. И это безвозвратно. И это первый акт трагедии постнеклассической, трагедии ХУДОЖНИКА в сей юдоли плача, скрежета зубовного и томления духа. Капитан, никогда Ты не будешь в ПЕН-Клубе...
В писательском горячем цехе мало натуральных счастливых идиотов, которые считают себя вселенскими гениями. Назову несколько имен: ........., ............ и, разумеется, ......... (ну, еще ........ и . . ...... (первые точки в последнем примере - инициалы). Вот им Господь даровал счастье, пускают пузыри, спасают отечественную духовность, дурачат западных козлов, жен, тещ, климактерических дамочек и барышень с нарушениями меноцикла. Чисто конкретно Объдиненный банк Бориса Абрамовича (в замоскворецком просторечии: ОБЪЕБАНК).
А для нормальных литераторов все, как в профессиональном теннисе. Рейтинг! К примеру, я <неплохой версификатор>. Мое место в рейтинге где-то между 39 и 48-м. Высокий рейтинг, между прочим. Каждый знает, ЧТО и КАК он мастрячит перышком-клавиатурой. Хорошо знает, аж овечий хвостик дрожит. И зачем овце говорить, что она не овца, а клещ лобковый. Сие обидно, а, главное, неправда неправильная и неправедная. У Топорова-критика в АНТИРЕЙТИНГЕ номер ПЕРВЫЙ. Только не надо про <гамбургский счет>, я человечек хворый, могу и на клавиатуру сблевать. В течение многих лет Виктор, как лабазник, гвоздит по головам пишущей братии хоругвью, на которой узорчатой золотой нитью вышито: (НИИЧАВО братьев Стругацких) и <Пошел вон, смерд>. Зачем? Не знаю. Это - второй акт постнеклассической трагедии. Окончание следует. Победа (или поражение) будет за нами. О политической публицистике Виктора Леонидовича - ни гу-гу.
10 ноября 2003 г. Седое утро
