22.01.2017
12:36

Фантазия.

18.01.2017
14:24

За Исаакий обидно!

16.01.2017
21:30

Очертя голову.

15.01.2017
15:46

Не пiддамся, хоч...

08.01.2017
12:38

Домысел о замысле.

07.01.2017
20:44

Наблюдение.

06.01.2017
12:30

Беда. - Беда?

03.01.2017
16:56

Новый реализм!

02.01.2017
14:28

Почему мне стыдно?

31.12.2016
12:28

Некоторые картины Вадима Киреева.

23.12.2016
11:29

Отчёт о чтении.

21.12.2016
17:24

Скрежет на Валерия Куклина.

21.12.2016
11:52

Я живу жизнь или жизнь живёт меня?

16.12.2016
15:47

Принудиловка?

14.12.2016
17:06

Вот эт-то повесть!

13.12.2016
18:29

Вдруг Михалков зря нападал на Ельцин-центр. Провери.

11.12.2016
15:48

Дуракам полработы не показывают?

А говорят, не надо выпивать море, достаточно трёх капель, чтоб понять его вкус.

Жаль, память у меня убогая…

Мне было 6-7 лет…

А я-взрослый всё привык социологизировать. Вот и теперь, не успев даже вспомнить конкретику, я сразу думаю, что это был конец войны, и первая атомная бомбардировка, и в старухах это отразилось воспоминанием об Апокалипсисе… Со мной-то старухи не общались. Они общались со своими внуками. А уж от них – я слышал… Что на месте именно нашего города (Ромны, в Сумской области на Украине), именно на нашем холме, где и наш двор, когда-то, в незапамятные времена столкнулись Всемирный Потом и Всемирный Огонь – и настала обычная жизнь. А теперь снова Антихрист подымается, и опять разбушуются стихии…

Я вспоминаю наш холм. Он увенчан был развалинами церкви. Да такими, что ни одной стены не осталось. Из-за войны, наверно. Очень хороший наблюдательный пункт тут мог быть. Горы кирпичей, поросших бурьяном. Это была наша крепость. Кирпичами мы кидались-оборонялись от пацанов соседней (?) улицы, той, что под холмом.

Я с трудом вспоминаю про улицу под холмом, и я не помню, где жил наш главный, дылда Стёпка. Не в нашем дворе. – Всё, как в тумане. За холмом, внизу и вдали текла река, Сула. Это оттуда приходил древний Потом. Глядя туда мечтательно, раз показал мне Стёпка, что у него вчера оторвало палец осколком снаряда. Меня, слишком маленького, не брали на поиски неразорвавшихся снарядов. И на том же откосе сидя, через несколько дней я заметил, что палец у Стёпки на месте. Удивился. Спросил его. А он ответил: “Отрос”. – И я поверил, хоть с трудом.

Я жил в каком-то заколдованном мире. Подносил кирпичи старшим при обороне нашей крепости, как-то не думая, что может и убить же меня, если мне кирпич в голову попадёт. Страшно жалел, что не берут меня на поиск снарядов… Мироздание висело на волоске. Уже появился на земле Антихрист, говорили пацаны. И что была моя крошечная жизнь по сравнению с Концом Света…

Лёнька, самый старший во дворе, сказал нам, малышне, что он видит слабую звёздочку между рогами молодого месяца, и мы старались тоже её увидеть, но не могли, и его авторитет крепко возрастал. А раз он стал вещать таинственным шёпотом, дескать, есть чёрная-пречёрная страна, а в ней чёрный-пречёрный город, а в нём чёрная-пречёрная улица и самый чёрный-пречёрный дом, а в том чёрном-пречёрном доме – чёрная-пречёрная комната, в той чёрной-пречёрной комнате стоит чёрный-пречёрный стол, а на том чёрном-пречёрном столе, стоит чёрный-пречёрный гроб, и в том чёрном-пречёрном гробу… лежит… МЕРТВЕЦ. Слово “мертвец” он закричал изо всех сил. – И как у меня упало сердце в пятки, я и сейчас помню.

Объективно страшно было жить в таком полусказочном мире накануне его исчезновения, но субъективно не скучно. Пацан. А теперь я понимаю старух, в вере искавших спасения из этого нового, неведомого ужаса.

И вот почему мне понятно освящение жителями когдатошней Москвы (о 17 столетии говорится в главе) любого деяния Макарушки (из романа Замлеловой “В некотором царстве…”), который был, в итоге… сущий Антихрист. Хотел сжечь Москву.

Со смущением я применю другое слово – ницшеанец. Смущение – потому, что до сих пор множество людей не чуют (не удивляйтесь) в Чехове ницшеанца, забывая (или не зная), что художник и просто человек – это разные существа. Одно – врач, неутомимый благотворитель, душа-человек, другое – писатель. А именно у Чехова все рассказы переполнены скукой. Именно Чехов, описывая её в подробностях, доводит читателя до предвзрыва. До предвзрыва такой силы, что всё, кажется, исчезнет и следом должно наступить какое-то иномирие: безвременье, апричинность, вечность и тому подобная недостижимая (в пику христианству) метафизика, недостижимая (в пику тому свету христианства) в принципе.

И именно Чехова я вспоминал, то и дело натыкаясь на такие куски:

"Чёрные волосы Макарушки отливали в синеву, белая, на зависть девицам, кожа всегда была бледной. Никто не видел, чтобы Макарушка улыбался и уж тем более смеялся. Но это никого не смущало, потому что Христос, по Писанию, тоже не улыбался, а значит, смех – занятие лукавое, дозволяемое по слабости. Хотя, конечно, человека сложно корить смехом, в особенности, если этот человек – дитя. И всё же Макарушка – что бы ни делал – стоял ли в церкви, сидел ли возле маменьки у окна с геранью, играл ли на улице в бабки – ни разу ничему не улыбнулся. Между тем, несмотря на слабые глаза, в игре в бабки Макарушке равных не было. Подобно хромым кузнецам или слепым певцам, неподражаемым в единственно доступном делании, Макарушка слыл непревзойдённым игроком. Мальчиком обыгрывал он и сверстников, и старших себя, получая в качестве вознаграждения бабки со всей округи. После чего бабки у него выкупались, игра начиналась сызнова, а у Макарушки собирался капитал. Так шло до той поры, пока Макарушка не заскучал.

Человек на то и родится, чтобы скучать. А уж разгоняет скуку всяк по-своему. Оттого-то один в петле, другой – в кабаке, а третий – во храме Божием. Жизнь по-древлепрепрославленному протекала своим особенным чередом, и Рогожская слобода не во всём походила на остальную Москву. Всех развлечений для Макарушки было в бабки играть да в баню ходить. А то ещё – сиди подле маменьки перед уставленным цветами окном и смотри на улицу. Вот так посидит Макарушка и вздохнёт:

– Скучно, маменька…”.

И вот это "Скучно, маменька” повторено не раз, а "скучно” – и того больше. И последний раз – с большим перерывом – перед самым концом.

Жуть.

Макарушка спалил всю слободу, а хотел – всю Москву, да поймали его.

Забили до смерти. Но и… сделали святым.

А как иначе жить день за днём в страшном мире? Тогда вот – раскол в церкви произошёл. В Москве одна Рогожская слобода осталась за староверами. Вот и наказанье Господне… Сгорела.

Но вера – неколебима.

А в главе “Циля Шнеерсон” (хоть в стране опять смятение: разгромлены народники, евреев выселяют из Москвы…) вера (например, что какая-то секта иудеев совершает обрядовые убийства христианских детей перед пасхой) – поколеблена. Только самые тёмные в это верят. Девочка убита перед пасхой – кто ж ещё убил, как не евреи? Так же как в еврейской среде: самая тёмная, Циля (и её подруги Голда, Ента, Гнеся) по принципу "больше некому” думает, что пьяница Шепсл её обокрал.

Перед нами как бы история образования понятий. Сперва они у народа – как у ребёнка: выделяется синкретическая куча, внешне связанная по эмоциональному впечатлению. Макарушка похож на юродивого, а те – приближены к Богу, значит, и Макарушка боговдохновлён, что ни делает. Наоборот, евреи в негативном смысле не похожи на всех, они Бога распяли, значит, и младенцев – тоже убивают. Пьяница среди евреев – выродок, значит, он украл деньги.

И вот идёт История – и детское образование понятий отступает перед подростковым… Макарушку лишь в запале мгновенной реакции погорелец забил до смерти (а народная память Макарушку освятила). Арончика Шнеерсона и 12 его товарищей в запале лишь в порядке предварительного заключения посадили в тюрьму (а суд присяжных их оправдал). А Шепсл схлопотал уже только моральное осуждение самых тёмных женщин (здравый Арончик говорит: "Может, это и не он вовсе”).

Но. Зачем автор позволил себе перфекционистское погружение в разные словесные стихии (старорусскую, еврейскую местечковую, чёрносотенную, интеллигентно-русскую)? Зачем эти длинноты в наш ультраторопливый век?

Ну вот, например, черносотенная стихия:

"…Но обвинение располагает неопровержимыми доказательствами вины всех, находящихся ныне на скамье подсудимых. Факты, господа присяжные заседатели, факты – вещь необоримая. Если нечего возразить против имеющихся фактов, то и разговора не получится. А если есть возражения, то представьте их, и мы с превеликим удовольствием, руководимые любовью к справедливости и законности, рассмотрим всё, что вы представите нам в опровержение. Но пока – увы! – ничего, кроме огульных обвинений в реакционности и мракобесии представлено не было. Но что такое “мракобесие”? Кто это бесится во мраке? И что это за мрак такой, понуждающий пребывающих в нём к беснованию? Вот, о чём хотелось бы поговорить сперва. Итак, несколько слов о мраке и бесновании. Немало, господа присяжные заседатели, уже говорилось и писалось о том, что существует в среде евреев секта, действительно употребляющая кровь в ритуальных целях. Притом, что кровь эта должна быть непременно христианской. И в знаменитой записке Даля, и в книге Лютостанского, и в сочинении монаха Неофита недвусмысленно говорится о том, что секта существует и проводит свой ритуал. Следует помнить, что господин Даль провёл всестороннее исследование вопроса, даже, можно сказать, расследование. А ещё точнее – изучение. Что до Лютостанского и монаха Неофита, то эти двое, сами будучи в недавнем прошлом иудеями, знали, о чём говорили, не понаслышке. Да и тот факт, что в Отечестве нашем, простирающемся от Балтийского моря до Охотского, тела убиенных и замученных детей находят именно там, где дозволяется селиться евреям, говорит не в пользу скептиков и либералов. Но мы совсем даже и не думаем посягать на весь еврейский народ. Мы лишь призываем признать, что хасиды, как самые невежественные из сектантов, отвергнувшиеся Ветхого Завета и держащиеся лишь Талмуда и разных раввинских сочинений, исказив то самое вероучение, что стало основой и началом христианства, выдумали, по дремучести своей, изуверский обряд. Тем самым они порочат всех вообще евреев, внушая к ним повсеместно ужас и отвращение. И ладно бы речь шла только о России. Тогда наши западники всегда смогли бы попенять нам невежеством. Но спросите вы любой народ в Европе, в той самой просвещённой Европе, перед которой преклоняются отечественные либералы, и он расскажет вам, этот народ, что за евреями всюду тянется слава мучителей христианских младенцев. И всюду преступления похожи как две капли воды: дети замучены, обескровлены, тела их покрыты ссадинами или ранами. Но, как правило, чистые, словно обмытые, без пятен крови и на одежде. Стало быть, их сперва раздевают, мучают, после чего обмывают и снова, уже мёртвых, одевают. Как иначе, если не ритуалом, можно объяснить все эти странности? Да и притом странности, совершающиеся вблизи еврейских местечек и слободок. И так в разных странах на протяжении веков. Что же мы должны думать об этом? Пусть евреи или их либеральные защитники объяснят нам. Мы с готовностью выслушаем и, в случае убедительных доводов, немедленно прекратим свои наветы и преследования. А, пожалуй, что даже и извинимся. Но ничего вразумительного мы до сих пор так и не услышали. Вот и в нашем деле появление евреев объясняет смерть Наташи Харченко. В то время как нам пытаются внушить, будто ребёнок взял да и умер сам по себе на улице. Будто здоровый ребёнок может так просто перестать жить! Свидетели дружно показывают, что видели проезжающих в двух бричках евреев по Нагорной улице со стороны улицы Татарской. Свидетели Вера Шкраба и Оксана Кандыба утверждают также, что видели, как евреи разговаривали с Наташей. Брички остановились, один из евреев сошёл и, приблизившись к Наташе, о чём-то с ней говорил. Даже сами обвиняемые не отрицают факта разговора с девочкой, основанного якобы на уточнении некоего адреса. Как будто на всей улице не к кому было обратиться, кроме как к девятилетнему ребёнку! На это обвиняемые отвечают, что и в самом деле на тот момент они более никого на Нагорной улице не приметили. Конечно, можно допустить, что именно так всё и было, тем более что свидетели Шкраба и Кандыба видели разговор Наташи с евреями каждая из своего окна. Но тогда получается, что евреи были последними, кто видел Наташу Харченко живой. И не просто видел, но и говорил с ней. А это уже серьёзный повод задуматься и взглянуть на евреев с подозрением. Но только этим дело не ограничивается. Следующие свидетели, видевшие евреев мчавшимися на бричках по Кирилловской улице уже после пересечения с улицей Оболонской, да притом видевшими уже не из окон, а в непосредственной близости, утверждают, что слышали странные звуки, похожие на детский плач или стон, доносившиеся из второй брички. То есть именно из той брички, откуда на Нагорной улице сошёл один из евреев для разговора с Наташей. Итак, после разговора с тем самым евреем – Ицхаком Белкиным – Наташу никто не видел живой. Нашли её спустя два дня на спуске между Нагорной и Кирилловской улицами. Примечательно, что тело её лежало не на дороге, а в лесу. На теле её – в частности, на шее и обоих запястьях – обнаружены раны, происхождение которых так и осталось до конца не выясненным. Но, учитывая встречу с евреями и то тёмное пятно, которое лежит на евреях в отношении христианских младенцев и отроков, а также и близость еврейской Пасхи, многое становится понятным и отчётливым. Евреи похитили Наташу, совершили над ней свой обряд, после чего привезли её тело в уже знакомый для себя лес – ведь именно здесь они спускались с Нагорной улицы на Кирилловскую – и оставили. Стоит, правда, отметить, что поскольку тело пролежало в лесу два дня, то нельзя с уверенностью утверждать, была ли девочка раздета, обмыта и снова одета. Во всяком случае, одежда на трупе была запачкана как землёй, так и кровью. Между тем известно, что девочка разговаривала с евреями на Нагорной улице, после чего евреи свернули на Кирилловскую улицу. А следом туда отправилась и Наташа. Больше Наташу никто не видел живой. Следовательно, её смерть могла наступить и на спуске между Нагорной и Кирилловской улицами. Да притом вскоре после того, как туда свернули евреи. Следует особо отметить, что этот спуск – место довольно глухое, окружённое лесом. Очень подходящее место для совершения преступлений. Конечно, на следствии евреи всё отрицали и запирались. Но в то же самое время один из них – Элиэзер Гольд – на вопрос: подтверждает ли он похищение Наташи Харченко и совершение над ней религиозного ритуала по отъятию крови, – отвечает (цитирую): “Как Арончик и Пиня скажут, так и есть”. И в другой раз: “Если Арончик и Пиня показали, значит, так и было”. Такие показания с полным правом можно считать признательными. И лишь страх перед своими подельниками удержал Гольда от совершенного признания вины. Но как бы ни упирались подсудимые, факты говорят о совершении ими преступления. В этом деле мало свидетелей, господа присяжные заседатели. Можно сказать, что картина преступления не цветистая. Скорее, это не картина, а набросок или рисунок карандашом. Вот пустая, залитая весенним солнцем улица на окраине Киева. По улице идёт девочка. Вот мимо проезжают две брички и останавливаются впереди. В бричках едут евреи в количестве тринадцати человек. Обратите внимание, что тринадцать – это сакральное число для иудеев. Так вот, из второй брички выходит один еврей и обращается к девочке. После чего евреи уезжают, а девочка идёт следом за бричками, и уж никто больше не видит её живой. Через два дня мёртвая, израненная девочка найдена неподалёку от места встречи с евреями и чуть в стороне от того спуска, по которому сначала евреи, а потом и сама Наташа свернули с Нагорной улицы на Кирилловскую. Но, господа присяжные заседатели, если бы не мракобесие, если бы не беснование тёмного и невежественного народа во мраке предрассудков, никто бы и не подумал обвинять этих людей. Но поскольку их соплеменники и единоверцы уже давно известны своими заблуждениями и приверженностью к жестоким ритуалам, нельзя не рассматривать их участия в совершённом злодеянии. Нельзя так просто взять и отмахнуться от вины этих людей в иначе необъяснимом происшествии. Тем более никого, кроме них, поблизости не было, и никаких человеческих следов рядом с телом Наташи Харченко обнаружено не было…”.

И т.д. и т.д. Как дурная бесконечность. И без абзацев!

Вам уже осточертело читать, а всё же читаешь, ибо – чем же кончилось? – Такова уж привычка у людей, привыкших к чтению. Плюс – какая живописная характерность речи! Тут – крючкотвора.

"руководимые любовью к справедливости и законности”, “уже говорилось и писалось”, “Но мы совсем даже и не думаем”, “Тем самым”, “Следовательно”…

Думаю, не надо обманываться впечатлением, а оно – негативное, как от слишком наваристого бульона. Автор идёт путём наибольшего сопротивления.

Вот глянем на язык главы “Макарушка”. Глянем на первые 10 строк: "древлеправославную”, “блюла”, “доглядывая”, “тяжести”, “знамения”, “стяжал”. По словарю Ефремовой “древле” несёт помету “устар”. В “Словарь церковно-славянского и русского языка” 1847 года входит слово “блюсти” и “стяжати”, вполне в соответствии с тем, что пишут о XVII веке: "Речевые единицы церковнославянского языка, которые стали частью литературного языка, перестают восприниматься, как иноязычные проявления, становясь нейтральными стилистически” (mlis.ru/literature/228-russkij-yazyk-nemnogo-istorii-i-ego-mesto-v-seme-slavyanskix-yazykov.html ). По Ефремовой стоит помета “устар”. По словарю Ушакова “доглядывая” - разговорное, то есть не нынешнее литературное. Отдаёт просторечием применение в смысле беременности слова “тяжести”. По Ефремовой “устар” и слово “знамения”. – При такой густоте читатель устаёт.

То же с еврейско-местечковой фактурой. Не то, чтоб я читал Талмуд. Но можно и почитать для такого случая (не зря ж талмудическим называют что-то заумное):

"Случаев ВЫХОДА В СУББОТУ из одного владения в другое – ДВА, ТО ЕСТЬ ЧЕТЫРЕ для человека, стоящего ВНУТРИ, И ДВА, ТО ЕСТЬ ЧЕТЫРЕ – для человека, стоящего СНАРУЖИ. КАКИЕ ИМЕННО? БЕДНЯК СТОИТ СНАРУЖИ, А ХОЗЯИН ДОМА – ВНУТРИ ПРОТЯНУЛ БЕДНЯК СВОЮ РУКУ ВНУТРЬ И ДАЛ что-то В РУКУ ХОЗЯИНА ДОМА, ИЛИ ВЗЯЛ ИЗ НЕЕ что-то И ВЫНУЛ наружу – БЕДНЯК ПОДЛЕЖИТ НАКАЗАНИЮ, А ХОЗЯИН ДОМА – НЕТ. ПРОТЯНУЛ ХОЗЯИН ДОМА СВОЮ РУКУ НАРУЖУ И ДАЛ В РУКУ БЕДНЯКА что-то, ИЛИ же ВЗЯЛ ИЗ НЕЕ что-то И ВНЕС внутрь – ХОЗЯИН ДОМА ПОДЛЕЖИТ НАКАЗАНИЮ, А БЕДНЯК – НЕТ. ПРОТЯНУЛ БЕДНЯК СВОЮ РУКУ ВНУТРЬ И ВЗЯЛ ХОЗЯИН ДОМА ИЗ НЕЕ что-то, ИЛИ ЖЕ ДАЛ что-то В НЕЕ, И тот ВЫНУЛ наружу – ОБА СВОБОДНЫ ОТ НАКАЗАНИЯ. ПРОТЯНУЛ ХОЗЯИН ДОМА РУКУ СВОЮ НАРУЖУ, И ВЗЯЛ БЕДНЯК ИЗ НЕЕ что-то, ИЛИ же ДАЛ что-то В НЕЕ, И тот ВНЕС это внутрь – ОТ НАКАЗАНИЯ ОБА СВОБОДНЫ” (e-libra.ru/read/316422-shabat.html ).

Вы что-то поняли?

Количество слов в предложениях: 26, 2, 34, 28, 25, 27.

А теперь смотрите на устройство первого предложения главы про Цилю Шнеерсон:

"Незадолго до Пасхи – о, нет! – не христианской Пасхи, дня попрания смерти смертью – Пасхи еврейской, когда радуются иудеи, что Всевышний миновал еврейские дома, уничтожая первенцев Египта; так вот, незадолго до иудейской Пасхи некто Арончик Шнеерсон, москвич, выехал на поезде из Москвы в Киев”.

42 слова в предложении!

Или глянем ещё где-нибудь:

"Однажды в самый праздник Судного дня, когда еврею непременно нужно быть в синагоге, а синагогу в Москве закрыли, так что евреи метались в поисках молельни, Арончик, а следом за ним и Циля отправились на Бронную, где на праздник открыл свою молельню Поляков”.

Тоже 42 слова!

В общем-то понятно написано, но… Как-то тяжело читать.

Да, традиционализм имеет свои ужасные родимые пятна. Но! Он теперь, в XXI веке, видится единственным спасителем от прогрессизма, исповедуемого так называемыми развитыми странами. Ибо неограниченный материальный прогресс (доказано Медоузом Римскому клубу ещё треть века назад) чреват смертью человечества от перепроизводства и перепотребления. Такая реакция традиционализма на глобализм, как якобы исламский экстремизм, ужасна. Но ничто, кроме традиционализма не спасёт человечество. Наверно, безрелигиозным и антилиберальным он должен быть, тот традиционализм. Должен – раз такое невольное (или даже скрываемое от себя) отвращение вы, читатель, испытали, переевшись тем речевым изобилием, в которое невольно оказались погружёнными по воле автора. Воле, подозреваю, подсознательной (если возможен такой оксюморон).

Автор, возможно, удивится такому выводу, а может, и возмутится. Но не нужно обращать внимания. Слова автора вне его произведения (да и вся его жизнь, вспомните Чехова), строго говоря, ничего не значат для открытия художественного смысла его произведения. А как же иначе? – Там же подсознательное выражено. Какие могут быть авторские слова вне произведения, раз сам автор имел дело с подсознательной стихией? – Только критику дано (если дано) применить слова, адекватные художественному смыслу произведения.

Браво, Замлелова!

26 октября 2016 г.

06.12.2016
22:17

Плохо мне.

02.12.2016
18:27

А вот и ура.

02.12.2016
15:53

Уф! Гора с плеч!