Рассказы
18 ноября 2010

Рассказ без названия

Я прожил скучную, неинтересную жизнь. Мне нечего вспомнить. Не о чем сожалеть. Меня не терзают угрызения совести. Я не знал любви, но я также не знал ненависти. Больше того, я не знал и Бога.

Я стар, но бодр, у меня много свободного времени, я обеспечен, сын мой устроен, жена живет своей жизнью, занимаясь внуками, общественными делами и немного огородом. Она член клуба ветеранов и очень увлечена этой своей деятельностью.

Внукам я не интересен, им хватает собственных родителей и бабушки. Со старыми друзьями я разошелся, новых не завел, да и куда их заводить, с чего? Какой интерес у старика к старику? Мусолить болячки? Не люблю! Раздавить бутылочку в подъезде? Бррр... Вот так я и остался сам с собой. И доволен. И не жалею. Меня никто не трогает, и я ни к кому не лезу. Хорошо это или плохо - не знаю. Когда тебе семьдесят пять, многое из того, что раньше имело значение, больше этого значения не имеет. Один мой неглупый знакомый сказал, что старость напоминает очень раннюю юность, когда тело и дух еще не атакованы страстями, а мир незнаком и любопытен.

Со страстями, пожалуй, он прав, а вот с миром...Что любопытного, что нового - необычного?

Одни правители сменили других, борьба за денежные знаки стала национальной идеей, население засело за компьютеры, разучилось читать путные книги, молодежь без конца болтает в сотовый о всякой чепухе. Во Франции запустили коллайдер. И прочее, прочее, прочее... А человек? Каким был, таким и остался! Нет, все старо под луной. Все суета сует и всяческая суета, как сказано в Экклезиасте. Почему-то это высказывание все цитируют. Я не исключение.

Куда податься старому человеку?

На диване остаток дней своих не належишь. Во-первых, особенно не дадут. Есть со мной рядом такие... Во - вторых...Не становиться же безмозглым чурбаном и в полной зависимости от близких? Покуда ты не совсем овощ, надо шевелить мозгами. Ше-ве-лить!

Самое милое дело - книжки читать. Ну, а ежели ты не книголюб, то над кроссвордом посиди или хоть над задачкой школьной. Таблицу умножения не без пользы вспомнить. Шестью семь - сорок два! Мозг, как и тело, требует тренировки. Говорят, самый большой толк в хороших деньгах тот, что они дают независимость. Здоровье и здоровая голова - те же деньги на старости лет.

Дрожь пробирает, когда подумаю: вот занемогу, залягу, придется жене или сыну горшки из-под меня выносить, манной кашей кормить с ложечки, а то и в дом престарелых определить. Богадельня? А почему бы и нет? Детям надо работать, своих детей до ума доводить, больной родитель - груз неподъемный, вся карьера насмарку, а с ней и будущее.

Жена... Хорошо, когда жена на ногах, а, как и она сдаст? Потом, с моей благоверной оно и в богадельню-то лучше...

Ну да, черт не выдаст, свинья не съест, пока я и сам позаботиться о себе в состоянии, а дальше посмотрим. Во всяком случае, меры принял, нужных таблеточек прикопил. Придет беда - пару горстей в рот, и тихо -мирно приму я вечный покой, никого не беспокоя и не обременяя. Однако это моя тайна, про таблеточки эти даже жена не знает, и не дай Бог ей узнать. Скандалу, крику, визгу не оберешься! Да еще и с давлением сляжет и меня же в эгоизме обвинит. И сын на ее сторону перейдет, и внуки. Страшно подумать!

Гм...Страшно. А я и думать об этом больше не стану. Это так, случайно в голову пришло. Контроль ослабил. Вот сейчас помедитирую немножко, и все встанет на свои места.

Как там Кашпировский учил? Сесть поудобнее, глаза закрыть и представить что-нибудь приятное. Морские просторы, полный штиль, голубое небо, гортанные крики чаек, теплый воздух, теплая вода. Вот она обволакивает тело, качает тебя, как в люльке, ты спокоен, ты абсолютно спокоен, спокоен, спокоен...Спо-ко-ен.

Господи, ну почему жена, только -только войдя в квартиру, мчится на кухню и включает радио на полную мощность? Сколько раз говорил ей, что не переношу громких звуков! Как с гуся вода! Губы подожмет, глазом зыркнет - все, мол, тебе, не так, уж и радио не послушать, у меня слух плохой, а ты попрекаешь... И в слезы. Фу ты, ну ты, ножки гнуты, радио она не слышит! А как ночью под нами соседский телевизор бурчит, то очень даже слышит, ругаться к ним ходит, спать, мол, мешают. Вот и верь ей после этого!

Да-а, старая жена - это не молодая жена! Там хоть есть на что посмотреть! А посмотришь - все ее женскую дребедень мимо ушей пропускаешь. Только кивать все время надо: так, мол, милая, так!

Женщины! Женщины не по моей части. Здесь моя жизнь совсем уж не интересна и без приключений. Хотя, помнится, в школе мечтал. Высокая, тоненькая и с косой до пояса. Встречаемся случайно на улице. Знакомимся.

Я всегда ходил задумчиво, я не любил текущую жизнь ни дома, ни в школе, ни в городе. Без высоких помыслов она. И у всех одна и та же. Есть, есть другое бытие, озаренное страстями, дерзаниями. Не может не быть. Но далеко оно от меня, как планета Марс от планеты Земля.

Тогда, в юные годы, нередко бродил я в одиночестве и воображал себе совсем другую жизнь. Как в книгах. И женщины там были без помады на губах и химической завивки.

С одной такой однажды улица Ленина и свела меня. Я шел в рассеянности и налетел на прохожего. Толкнул. Извинился. И увидел светлое девичье лицо. Она сказала .ничего. и покраснела. Глаза у нее были зеленые, крыжовенные...

Тут меня кто-то как будто в сердце ножом ударил. Я взял ее за руку, и мы пошли. Мы бродили до позднего вечера, молчали и говорили, говорили и молчали, и ее молчание, и ее слова - все было так, как я и представлял себе.

Весенние звезды висели над нами ртутными каплями. Ночной воздух пах морем и заморскими странами.

У калитки она встала на цыпочки, поцеловала меня и сказала, что гостила у тетки, рано утром уезжает далеко-далеко, так что мы больше не увидимся.

Так оно и было. Перевернулась книжная страница...

Почему сегодня вспомнилась вдруг эта давняя встреча, не знаю. От того, что зацвел и сладко запах на окне гиацинт?

Я сам выращиваю в доме цветы. Ухаживаю за ними с большей любовью, чем за женой. И они отвечают мне тем же. Никогда не болеют, цветут пышно и сладостно.

Я сажусь подле них в свое кресло у окна, мы смотрим друг на друга и молчим. Нам не надо слов. Жена заглядывает в комнату, и я спиной вижу, как поджимает она губы и дергается. Она терпеть не может такого отношения к цветам. Они - просто растения для украшения жилища и испускания полезных флюидов.

Жена моя - женщина беспокойная. Ей надо, чтобы я вертуном вертелся, все что-то делал, о чем-то говорил, вразумительно отвечал ей, помнил дни рождения не только сына и внуков, но и ее подруг. И прочее, прочее, прочее.

Вот опять криком кричит, на кухню зовет, советоваться хочет. Я не спешу. Я притаился. Покричит и отстанет. Она у меня фемина решительная, все равно все по-своему сделает. Я ей нужен как свидетель ее замысла, всегда пустячного и порой никчемного.

Нет, все же вытащила меня из моего цветочного закута. На этот раз она решала: жарить на обед картошку или варить.

Я нарочно мнения своего не высказываю. Молчу. А ей позарез хочется меня переломить. И она снова с этой картошкой лезет. И так по сто раз на день.

Спасаюсь я от нее только, когда ухожу на улицу или еду на дачу. Грешно, грешно, но надоела мне Любовь Ивановна за сорок лет. Ох, как надоела! А куда денешься? Мне семьдесят пять, ей - семьдесят, сколько кому отпущено, одному Богу известно. Сын с семьей метит в Канаду перебраться, там ни мать, ни отец ни к чему. Вот и тащиться нам с ней вместе по белу свету, пока смерть не приберет.

Опять кричит, и уже со слезой. Что я жесток, равнодушен, что сердце мое черствее, чем закаменелая горбушка. А ты, голубушка, размочи эту горбушку теплым чайком, раскроши, глядишь, и мягче мягкого станет. Хлеб черствым не бывает. Черствыми бывают люди. Я - не черствый.

Жена, жена...Она у меня третья по счету. На первой женился по дурости. По крайней молодости. Романтик был. Дальних странствий. Походы, байдарки, костры, песни. Окуджава, Никитин, Клячкин, Городецкий. .Ты у меня одна, словно в ночи луна...словно в ночи луна...а-а-а-а.... Гм. Не забыл. Хорошие песни помнятся. А вот жену первую, встреть сейчас, не узнал бы. Да не потому, что в старости все люди меняются. Иной раз не узнаешь человека, а сердце - толк, толк - и напомнит. Не любил ее. И сердце не горело, и душа по ней не страдала - а женился. Все друзья с подругами, свадьба за свадьбой, а мне что, в стороне оставаться? Сходил в загс. Через полгода - опять туда же - разводиться. Так и промелькнула первая скороспелая женитьба, как сон. Никакого следа не оставила. Ничему не научила. Врет тот, кто говорит, что человек на ошибках учится. Семьдесят пять лет прожил, таких не знаю. И сам не такой.

В детстве мать приохотила меня к книге. Я увлекся, Читал запоем. Ночью, под одеялом, с фонариком. Особенно приключения. Жюль Верн, Майн Рид, Фенимор Купер, Джек Лондон. Мечтал стать путешественником и писателем. Прославиться. Свои приключения-фантазии придумывал и в тетрадку записывал. Сестра старшая, особа зловредная, мы с ней вечно цапались, нашла, прочитала, высмеяла.

- Ха, ха, ха, разве так пишут! Писатель! Частица .не. вместе с глаголом, .пленный. с одним .н.! Да тебе двойки мало за такое сочинение!

Стал выдирать у нее тетрадку, она не отдает, тянули, тянули каждый в свою сторону, пока не разорвали. Я ей - тумак за тумаком, она - жаловаться матери, меня - без мороженого. Так и не стал я писателем.

А была во мне, должно быть, эта жилка, была. С чего бы тогда на старости лет сочинять потянуло? Теперь вот тихонько пописываю. Но так, чтоб жена не знала, не ведала. А то начнет подругам названивать:

- Надюша! Мой мемуары пишет! Про свою жизнь. Читать не дает, сквалыга. Говоришь, не трогать его, пускай себе вспоминает? А вдруг он не то, что надо, вспомнит? Ведь сын, внуки читать будут! Писатель выискался на мою голову! Нет с ним покоя и на старости лет! Свои, что ли мемуары, в пику ему, написать?

Надюша, конечно, отвечает, пиши, мол, у тебя есть, что в жизни вспомнить, пока ты с этим охломоном не связалась.

Любят жены нашего брата критиковать. Они, видишь ли, о принце мечтали, а достался шут гороховый. Хорошо, если еще работает и кошелек тугой в дом несет.

Так вот, о мемуарах. Их-то я как раз и не пишу. Какие с меня мемуары? Кто я такой? Да никто! Отставной козы барабанщик! Вот рассказец - другое дело. Оно, конечно, из жизни, но немало и придумано. Да и как тут не придумывать, когда жизнь я прожил скучную, однообразную, неинтересную. Нигде, кроме своего города и Анапы не бывал. Значительных людей в моем окружении не наблюдалось. Все друзья-приятели - самый заурядный народец, мне подстать. Изобретений - я инженер - у меня всего одно да парочка рацпредложений. Так что мечта юности - стать знаменитым - не сбылась. Выше старшего инженера не вырос, грамот - медалей не заслужил. Да и работу свою особенно не любил. За что ее любить? Всю жизнь - за кульманом. С восьми утра до пяти вечера.

Иной раз отвлечешься, в окошко на природу глянешь - и такая тоска дремучая нагрянет, что бросил бы эту свою доску чертежную прямо в окно да и сам сиганул туда же. Пятый этаж. Боже, какая скучная, какая невыносимая текла тогда жизнь! Она старила меня, размывала, как тягучий дождь, мечты, желания, волю.

Зачем, как занесло меня в политехнический? Романтика, юношеская, прыщавая романтика! До сих пор с сердечным биением вспоминаю темно-зеленую обложку книжки под названием .Живи с молнией., автора не помню. С упоением, с дрожью в руках при листании страниц читал и перечитывал ее, купленную случайно на книжном развале. Вглядывался в зеркало, ища в своем лице сходство с главным героем. Сегодня этот роман, перевернувший мою жизнь, вряд ли найдешь в какой библиотеке.

Простая история о том, как два брата изобретали телевидение. Кажется, дело было в Америке. Но как это было описано! С каким огнем! С каким проникновением в душу человека, вступившего в творческое состязание с самим Богом!

Я зачитал книгу до дыр и решил стать изобретателем. Только одно не учел: мало одной высокой страсти, надо бы еще и Божий дар иметь. А его-то как раз у меня не было. Вот и просидел почти всю жизнь в конструкторском отделе, как чеховский Ионыч в докторском кабинете. Провинциальный городок, все друг друга знают, все друг о друге за спинами шепчутся. Какую женщину за руку взял - уже жених! Тоска! Болото. Сплошные лягушки и ни одна из них не царевна!

Мемуары! Да мне вспомнить нечего! Разве что, как план в конце квартала гнали. Как премии радовались. Как ждали, что вот-вот повысят, а начальник - фиг тебе, Иванов, Петров, Сидоров! Не заслужили! Или вот демонстрации - ноябрьская, майская. На майские, помню, моя вторая жена на живые веточки (с апреля в воду ставила, чтоб листочки вылезли) розовые бумажные цветы наверчивала. Все так делали. Женщины - с веточками, мужчины - с портретами вождей, членов ЦК, и - бегом перед трибуной: - Ура... советской интеллигенции! Ура-а-а!

Второй раз женился со скуки. Молодому специалисту две дороги: либо горькую пить, либо жениться. Правда, когда дочь родилась, сердце запело. Бездарная жизнь моя обретала смысл.

Хорошо, что дочь, думалось мне. Ах, как хорошо! В армию не возьмут, от всякой физики-математики буду держать подальше, в музыкальную школу поведу, в художественную, выращу-выпестую из нее творческую личность. Пианистку, художницу, искусствоведа. Пусть хоть у дочери будет интересная, не будничная жизнь!

И тут на почве воспитания наследницы мы с женой разошлись. Она ее одевает, как куклу, шитью - вязанию учит, на кухне - кулинарию по книжкам, все блюда мудреные, почитать классику некогда. Сплетни-пересплетни про звезд заводит, как со взрослой. Правда, в музыкальную школу записала, но с тем прицелом, чтоб играть популярную музыку научилась и не больше. Мол, для завлечения кавалеров достаточно. Лучшая карьера для женщины - удачное замужество. И точка.

Я терпел, терпел, пока дело не дошло до скандала. Девчонке двенадцать, а мать ей кудри плойкой наверчивает, туфли на шпильках купила, ногти маникюрит. Я кричу в сердцах, что все это-бред, мещанство, разврат, а жена говорит:

- Мещанство - это то, что я за тебя без любви вышла, что каждый день - одно и тоже: денег не хватает, одежды красивой не купить, в Ялту съездить семьей - дорого, о машине и мечтать не стоит. И рядом - скучный, серый, заурядный человек, которому и то не так, и это не эдак! Ты и на пенсию старшим инженером уйдешь!

- А ты-то сама кто? - кричу ей в запале.- Какие такие таланты предъявить можешь?

Она отвечает:

- Я, по крайней мере, красивая женщина и потому достойна лучшей доли.

- Так иди себе, куда глаза глядят, ищи своего незаурядного. Только дочь я тебе не отдам!

Разошлись мы нехорошо. В ссоре, в обиде. Я квартиру им оставил, участок дачный, сам стал жить у товарища, потом получил общежитие. С дочерью встречался по выходным. Она мне: - Папка, когда мы снова будем вместе жить? - А что ей я скажу? Приголублю, поцелую - и все.

Жена нескоро, но нашла себе человека, уж не знаю, какого, может, и вправду талантливого и удачливого, сменяла квартиру и уехала из города. Постепенно связь моя с дочерью слабела, а потом и вовсе оборвалась. С той поры я и видел ее всего один раз, когда замуж выходила. Сообщила мне, пригласила. Красивая у меня дочь, вся в мать, хотя и от меня кое-что ей досталось. Глаза, например, синие. Как цветы незабудки.

Цветы я люблю. С цветами у меня отношения. Придешь с работы, а тут гранат расцвел, лимончик на деревце завязался, фуксия фонтаны сиреневых гирлянд выкинула. Боже, почему я не стал цветоводом? Почему никто не надоумил? И не чертежи бы я вычерчивал, а новые сорта выводил, на цветочные бы выставки ездил, по миру бы попутешествовал, опять же Гран-при за новый вид орхидей! Милые, смешные мечты! И какая в них романтика? Да никакой. Цветы - самая натуральная действительность. Живая красота. Природа.

Страсть эта развилась во мне, когда я остался один. Матери уже не было на свете, сестра с мужем живут хоть в России, но так далеко от Калужского края, что нам друг до друга не дотянуться. Жена (вторая), и Бог с ней, ушла. Вот я и занялся в свободное время разведением комнатных цветов.

А началось все с того, что соседка по общежитию отдала мне лимонное деревце. Говорит, не растет у меня, сохнет, не возьмешь ли себе, ты мужчина одинокий, тебе витамины нужны.

Лимон у меня ожил. Правда, я накупил книг, кое-чего почитал, сменил почву, то да се - и пошло. Целую оранжерейку в своей общежитской комнатке соорудил. Научил цветы музыку слушать. Особенно им Нино Рота и Свиридов по душе пришлись. Сразу в листьях особенный блеск появляется, благоухание усиливается, и чувствую, какое-то волнение от них мне передается. Сколько не поверяй гармонию алгеброй, а красота есть тайна. И, слава Богу, что никто эту тайну не разгадал. Хорошо, когда в мире есть что-то тайное. Не должен человек все знать. Не должен.

Вот сижу, вспоминаю и, кажется, что все только вчера было. Один я тогда жил, один, как перст. И доченька занозой в сердце. Почему смирился? Почему не поехал вслед за ними, не стал ей пусть приходящим, но отцом? Нет мне прощения!

И какой жизнью я жил! Пустой, никчемной! Сварливым стал, на службе со всеми отношения перепортил. Приду с работы - Ванька-мокрый цветет как бешеный, красными звездочками ко мне тянется. Милый ты мой цветочек аленький!

Ушел я тогда от повседневности в цветоводство, ну еще и водочкой начал злоупотреблять. Вот когда друзей-приятелей набежало! Пить то я пил, но чтобы себя потерять, до такого края дойти не успел.

Человек - существо азартное, все что-то хочет у судьбы выиграть. Вот, скажем, питие. Уж и запойный он, уже и в канаве не раз валялся, а все твердит: . Когда захочу, тогда и брошу! Пью для радости жизни, для общения, для обострения философской мысли.. Потом, глядь, его уже и отпевают. Проиграл, стало быть.

Остановила меня одна старуха. Не то, чтобы заговорила, нет, нет, совсем не так дело было. Знакомец мой один, по имени Николай, человек тоже одинокий, но не совсем, потому как жил с матерью, заболел. А сошлись мы с ним на книгах. Я книгочей и книголюб, он тоже. Но не пил. Однако для друзей - приятелей держал дома спирт для опохмелки. К продукту этому был близок на работе, выдавал его для каких-то технических надобностей, и себя не забывал.

Придешь к нему, бывало, в душе все горит, руки дрожат, а он тебя усадит и про книжные новинки беседу затеет. Потом стопочку нальет, подождет, когда выпьешь, и снова беседуй с ним. Опять нальет, но уже спросит, не принес ли я какой книжный дефицит. Я подход этот его знал, и книги ему носил. За три года пьянства пол своей библиотеки снес. А куда денешься?

Так вот, заболел он, и направили его лечиться в Москву. Мать остается одна. Не поехать - смерть, поехать - матери смерть, она сильно нездорова была, сердце сдавало. Попросил меня за ней присматривать. Сказал, что и соседка будет наведываться, и врачиха из поликлиники заходить. И завертелась история.

Пришел я к Фаине Николаевне, а она, голубушка, еле ходит, сухую гречку ест, водой из-под крана запивает. Соседка на даче, про врачиху и не помнит, когда та была. Из-за сердечной болезни язвы на ногах открылись, смотришь на них - в душе все переворачивается, а что делать - не знаю.

Стал я за ней ходить. Перед работой забегу покормлю, ноги перевяжу, в перерыв опять мчусь - обед греть, а уж после работы иду, что к себе домой. Врачиху из поликлиники, конечно, привлек. Говорит: - Больная - хроник, ничего страшного, в больнице мест нет, ухаживайте дома. - Ну, дома, так дома.

Но что удивительно. Привязался я к этой чужой матери, словно к родной. Хотя она ничем мою мать не напоминала. И Фаина Николаевна, вижу, тоже ко мне потянулась. Вся оживает, когда прихожу. Лицом светлеет. О сыне ее не говорим. Передали мне, что плох он, лечение длительное, будет ли эффект, неизвестно. Правда, письма от него идут регулярно, коротенькие и ни о чем.

С ее болезнью я о водке забывать стал. Какое тут питье, когда на твоих руках больная старуха?

Фаина Николаевна человек была непростой. Не то, чтобы капризный или привередливый, нет, но как-то уж очень равнодушно к себе относилась, разговоры говорить не любила, только слушала. Терпения была великого, мою помощь принимала по самой крайности, все старалась сама да сама.

Бывало, спрошу ее о молодости - молчит или уронит:

- Да что о ней рассказывать! Все труды да тяготы.

Я уже знал, что она больше сорока лет учительствовала в деревне и к сыну переехала по болезни.

Моя же мать любила вспоминать и довоенную, и послевоенную жизнь, подруг, поклонников, короткую жизнь с мужем, моим отцом.

Сближало этих двух разных женщин то, что у обеих мужья воевали и скончались от ран, не дождавшись Дня Победы, не увидав своих подросших сыновей. И Николай, и я знаем своих отцов только по довоенным выцветшим снимкам.

Странно, но, сойдясь душевно с Фаиной Николаевной, испытывая к ней почти сыновьи чувства, я не изменил своего отношения к Николаю. Он был и остался мне чужим, не приятель даже, просто знакомый, не боле.

Конечно, я задавался вопросом, почему я с таким сердцем привязался к малознакомой старой женщине?

Мама, мама! Как мало заботился я о тебе в твои предсмертные годы! Все казалось, что ты будешь жить вечно, что успеем и навстречаться, и наговориться, и наласкаться. Пусть не сегодня, но завтра, скажу я тебе все свои заветные слова, а ты поцелуешь меня в плечо: .Сыночка мой!. Так казалось. Успел же только на похороны...

В понедельник Фаине Николаевне стало худо. Соседка позвонила мне на работу, я отпросился, взял такси. Приехал, когда .Скорая помощь. отъезжала от дома.

В больнице старуху откачали.

-Сердце изношенное, но организм крепкий, - сказала палатная врачиха. - Больше двух недель мы ее держать не сможем. - И с любопытством спросила:

- А как вам удалось залечить ее язвы на ногах? У сердечников, они, как правило, не рубцуются.

- Любовью, - хотелось ответить мне ей, - любовью, - но я промолчал.

Фаина Николаевна сидела на постели в короткой больничной рубахе, худая, длиннорукая, смотрела на меня без улыбки, равнодушно. Выдавила из себя:

- И чего ты все хлопочешь, сынок? Пустое. Отжила я свое.

Ну что тут скажешь! Я положил ей в тумбочку кефир, печенье и пару булочек с маком, которые она так любила. Она махнула рукой:

- Иди уж!

И я ушел.

Эту женщину, заменившую мне на короткое время мать, я вспоминаю часто. Не реже, чем ту, которая меня родила. Я навещаю ее могилу. Рядом лежит Николай. Он умер тремя годами позже ее. Они успели пожить вместе после возвращения его из больницы. Я завидую им.

Ни жене, ни сыну я не рассказывал об этой полосе в моей жизни. Не знают они, что я бываю на кладбище, украшаю могилы Фаины Николаевны и ее сына цветниками, подолгу сижу на скамейке, а в последнее время отчего-то плачу. Я стал к старости слезлив, и это единственное место, где я могу не прятать слез.

Любовь Ивановна зашла в мой цветочный закуток, придвинула стул, села и начала допрашивать. Видишь ли, я пошел гулять в семь вечера, а вернулся в одиннадцатом часу, хотя обещался к ужину. Где был, у кого?

И тут же слезы, истерика, капли валериановые...

Что я мог ей сказать? Что ходил себе и ходил, и про время забыл, и про ужин. Что хочется человеку побыть одному на природе, особенно в такой соловьиный майский вечер. Не поймет, не поверит...

Как я на такой суровой даме женился, ума ни приложу. К тому же она и при седых волосах ревнива, как тигрица. Все ей кажется, что у меня женщина на стороне, что я ее вот-вот брошу и женюсь на другой. Она и сыну на этот факт намекала, но тот все ее намеки пропустил мимо ушей. Мне, правда, сказал:

- Отец, что это у матери за фантазии? Нам уезжать скоро, а у вас разборки какие-то. Прими меры.

Я и принял меры. Ночь не спал, как глыбы какие, мысли ворочал, жить ли мне на старости в такой семейной обстановке или уйти, как это сделал, и правильно, писатель Толстой. Сесть на поезд и уехать на край земли. Там видно будет. Может, еще и не доеду, может, снимут и меня на какой-нибудь станции Астапово, где и встречу свой последний час.

Той же ночью я и уехал, да только не на поезде, а на .Скорой.. С подозрением на инфаркт. Любовь Ивановну ко мне только на третий день пустили. И мне пришлось смотреть на ее поджатые губы, сдерживающие слезы, глотать из чайной ложечки компот из кураги. Боже! За что такое наказание! Почему она не оставит меня в покое! Пусть все меня оставят в покое! Я хочу быть один, один, один!

Сегодня зацвела моя любимая гортензия. Сразу три голубые шара раскрылись, будто кусочек утреннего неба спустился на мой подоконник.

Жена у внуков, мне предписан покой, я сижу в кресле в своем цветочном закутке и думаю.

Рассказ я так и не дописал. Тот, который о человеке, влюбленном в цветы. О себе то есть.

В стопке бумаг покопалась жена, пока я был в больнице. Все что-то выискивала. Тайны, которые я скрываю от нее... А нет никаких тайн. Нельзя жить с теми, кого не любишь - и все. Только я уже забыл, любил я когда-то жену или нет?

Я плохой человек. Мне никто не нужен. Мне давно никто не нужен. Мне и жизнь не нужна. Что в ней толку? Вот разве что цветы... Голубая гортензия. Растрепанный Ванька - мокрый, которого в доме никто, кроме меня, терпеть не может. Даже внуки говорят: . Да какой это цветок, дед, трава, никакой красоты в нем, ты же обещался орхидею вырастить!.

Обещался да передумал. Мне такие цветы нужны, чтобы душой к ним прислониться. А орхидеи довелось на выставке увидеть, давненько, когда еще и Любовь Ивановну свою не встретил. Поразительные цветы по красоте! Но - иностранные какие-то, не для русского сердца. А гераньки там, фуксии всякие - это по мне. Такой уж я человек. Не могу жить с тем, чего не люблю. И жить не могу, если любовь к жизни иссякла. Так что в самый раз таблеточки из потайного места достать. Пока никого дома нет.

Copyright (c) "Русский переплет"