Н.К.Кольцов, 1906.

Интерес ко всему живому Коля Кольцов стал проявлять рано. Как вспоминал старший брат, "ему было не более шести лет, когда подарили ему [игрушечную] лошадь, и первое, что он с ней сделал - это разрезал ей живот, желая посмотреть, что в нем. Мать увидя это, сказала: "Ну, быть тебе естественником"" (4). Закончив 6-ю московскую гимназию с золотой медалью, он поступил в Московский Императорский университет. Его учителем выдающийся зоолог профессор М.А.Мензбир. В 1894 году дипломная работа Кольцова была удостоена золотой медали (это была написанная каллиграфическим почерком и содержавшая множество оригинальных рисунков книга форматом энциклопедии и объемом около 700 страниц), а сам он был оставлен в аспирантуре ("для приготовления к профессорскому званию" - как говорили тогда) под руководством Мензбира. После сдачи в 1896 году всех полагающихся аспирантам экзаменов он был отправлен в 1897 году на средства университета стажироваться в лучших лабораториях Европы.

Кольцов уехал сначала в Кильский университет (Германия) к Вальтеру Флеммингу (1843 - 1905), который был признанным основателем нового направления - цитогенетики. В 1879 году Флемминг первым описал поведение хромосом при делении клеток (именно он назвал процесс митозом). Термин "хромосома" еще не был введен, и Флемминг описывал "поведение при делении клеток длинных тонких структур, окрашиваемых недавно открытым красителем - анилином". Затем Кольцов из Киля перебрался в Неаполь, на зоологическую станцию, а потом отправился во Францию - в Росков и на Виллафранкскую станцию. Особенно полезной оказалась работа в Вилла Франке, где с 1884 года существовала Русская зоологическая станция. Туда приезжали ученые из всех стран, в том числе и из-за океана, и вполне естественно получилось, что Кольцов подружился с молодыми учеными, ставшими признанными в мире лидерами биологии, такими как американец Эдмунд Вильсон, уже тогда известный своей книгой о роли клеточных структур в наследственности, а позже ставший классиком биологии (спустя несколько лет он пригласил к себе работать Томаса Моргана, который с тремя учениками за считанные годы разработал хромосомную теорию наследственности).

Затем Кольцов переехал в Мюнхен, где пришлось основные эксперименты проводить на снимаемой им квартире. Он сумел раздобыть микроскоп и микротом, позволявший делать срезы с биологического материала, пригодные для рассматривания в микроскоп. Кольцов был великолепным рисовальщиком, до сих пор его тончайшие рисунки наблюдаемых в микроскоп картин поражают своей точностью. Даже в пору, когда микрофотографическая техника достигла совершенства, его рисунки конкурировали с микрофотографиями по обилию и точности деталей, по ясности отражения наблюдаемых процессов.

В результате первой поездки он подготовил большую работу, напечатанную на двух языках.

Вторая поездка в Европу и начало работ по физико-химии клетки

В конце 1899 года Кольцов вернулся в Москву, с 1900 года он начал читать в Московском университете в качестве приват-доцента первый в России курс цитологии, в 1901 году защитил магистерскую диссертацию и с 1 января 1902 года снова уехал на два года работать на Запад, сначала в Германию, а потом в Неаполь и Вилль Франш.

Кольцову было в то время 30 лет. Его эксперименты привели к открытию мирового масштаба - обнаружению в 1903 году "твердого клеточного скелета", казалось бы, в нежнейших клетках. До него ученые считали, что клетки принимают свою форму в зависимости от осмотического давления наполняющего клетку содержимого. Кольцов оспорил этот основополагающий вывод и вывел новый принцип, согласно которому, чем мощнее и разветвленнее различные структуры каркаса, удерживающего форму клеток, тем больше эта форма отходит от шарообразной. Он предложил термин "цитоскелет", изучил внутриклеточные тяжи во многих типах клеток, поставил тончайшие физические эксперименты, позволявшие исследовать их разветвленность, использовал химические методы для выявления условий стабильности цитоскелета.

Только с конца 1970-х годов ученые начали систематически исследовать микротрубочки и другие внутриклеточные тяжи, термин цитоскелет был предложен заново, и лишь в последней трети XX-го века универсальное значение цитоскелета стало осознаваться специалистами по структуре клеток. Значит, опередил прогресс науки Кольцов по меньшей мере на три четверти века! Все биологи нашего времени убеждены, что понятие о цитоскелете сложилось совсем недавно, каких-нибудь три десятилетия назад. Но с начала XX-го века в течение трех десятилетий классик биологии Рихард Гольдшмидт не переставал объяснять в своих переведенных на многие языки книгах "принцип цитоскелета Кольцова" и зависимости трехмерной структуры клеток от положения и состояния внутриклеточных "эластичных волокон", обнаруженных русским ученым. Вспоминая время, проведенное вместе с Кольцовым, Гольдшмидт - свидетель рождения этого принципа - писал на склоне своих лет:

Через несколько лет он добавил к этой характеристике:

Кольцов с единомышленниками из Московского Императорского университета образовали "Кружок одиннадцати горячих голов". Возглавлял его астроном П.К.Штернберг, про которого в обществе уверенно знали, что он - большевик и боевик (сегодня более распространен термин террорист). Надо заметить, что студенты Московского Императорского университета были чуть ли не застрельщиками беспорядков в Москве. Интересно, что одним из руководителей студенчества во время революции 1905 года был дальний родственник Кольцова Сергей Четвериков¹, который в это время учился в университете и был избран в Центральный Студенческий Совет, а от него (единственным непосредственно от российского студенчества) делегирован во Всероссийский Стачечный Комитет. (В 1955 году Сергей Сергеевич Четвериков продиктовал мне воспоминания о том времени, опубликованные много позже).

Вскоре Кольцов издал брошюру "Памяти павших", цель которой отлично раскрывает напечатанное на обложке разъяснение:

В брошюре были приведены не только фамилии погибших, описаны обстоятельства гибели, но и выдержки из газет, черносотенные призывы, исходившие из правительственных кругов и от близких к правительству и царствующему двору людей, и даже речь самого царя, в которой он благодарил убийц студентов за то, что "крамола в Москве была сломлена". Были названы по именам многие из убийц, книга была вызывающе направлена против именно черносотенного мышления и действий правительства России. Немудрено, что книгу было приказано конфисковать.

Случившееся было доведено до директора Института сравнительной анатомии М.А.Мензбира. От Кольцова потребовали освободить с 1 сентября 1906 года занимаемый им кабинет, затем запретили заведование библиотекой, затем "сдержанный и замкнутый", как его характеризовали близкие, Кольцов написал откровенное (а, если посмотреть с другой стороны, вызывающее) письмо Мензбиру с призывом принять его точку зрения на общественную жизнь и вообще сосредоточиться на оценке его научной деятельности, раз уж они ученые:

Ответом было безусловное запрещение работы в лаборатории Института. Разногласия с Мензбиром достигли крайнего предела. Николай Константинович попросил оставить ему хотя бы одну комнату в институте - совершенно пустое место, куда собирался купить из своих скудных средств микроскоп и другие приборы. В категорических тонах ему было в этом отказано. Тогда он решил обратиться к высшему руководству университета с аналогичной просьбой. Отказ последовал незамедлительно. Мензбир в это время уже числился не только директором Института, заведующим кафедрой, но и помощником ректора и членом президиума университета. Кольцов в беседе с ректором услышал, что все отказы связаны не просто с его неблагонадежностью, но и с тем, что какой-то из профессоров университета, хорошо его знающий много лет, свидетельствовал против него и сообщал о нем неблагоприятные сведения. Кто этот профессор, догадаться было нетрудно. Правда, при всем остракизме порядков в те ненавистные демократам царские времена в Сибирь Кольцова не сослали и даже читать лекции он еще мог, но за них платили довольно маленькие деньги, он ведь был не штатным доцентом, а приват-доцентом, то есть получал лишь почасовую оплату. За "дурное поведение" ему даже не выделили средств на очередную поездку на Неаполитанскую станцию, хотя другие сотрудники при схожих обстоятельствах получали финансовую поддержку без труда. Кольцов потребовал, чтобы над ним совершили официальный, открытый суд, в котором бы судебные органы указали статью закона, делающую невозможной для него научную деятельность. Суда такого никто, конечно, проводить не собирался. Еще через год руководство университета отлучило приват-доцента, имя которого стало слишком хорошо известно как покровителя бунтарей, не только от лаборатории, но и от преподавания.

Однако не в характере Кольцова было посыпать голову пеплом и идти просить прощения за убеждения. Он стал искать новое место работы. Еще в 1903 г. он приступил к чтению курса "Организация клетки" в новом учебном заведении, созданном в Москве - на Высших Женских Курсах профессора В.И.Герье, существовавших на частные пожертвования и на средства, вносимые студентками за обучение. Без труда он перешел полностью на эти курсы. Блестящего лектора Кольцова студентки высоко ценили. Затем известный деятель на ниве благотворительности, золотопромышленник А.Л.Шанявский собрал пожертвования от богатых людей, внес свою львиную долю, и в Москве был открыт Московский городской народный университет, который чаще называли Частный университет Шанявского. С 28 апреля 1909 года Кольцов перебазировался в этот университет, где создал заново лабораторию, и тут же его прежние ученики потянулись к нему из императорского университета.

А в 1911 году он протянул руку помощи Мензбиру. В том году 1 февраля в должность министра народного просвещения заступил Лев Аристидович Кассо, юрист по образованию (учился, кстати, в студенческие годы в основном на свободолюбивом Западе - во Франции и Германии, и сам с 1899 года служил профессором Московского университета). В первый же день работы министром он издал драконовское распоряжение, отменявшее почти все университетские свободы и превращавшие университеты в подобие казарм. Ректор Московского университета А.А.Мануйлов, проректор и помощник ректора подали в отставку в знак протеста против этих полицейских нововведений. Кассо отставку принял в день подачи заявлений - 2 февраля 1911 года. В ответ на это около четырехсот профессоров и сотрудников университета в феврале последовали ректору и проректору университета и тоже подали в отставку. И как не был законопослушен Мензбир, но и он был по-своему человеком убеждений. Он тоже подал в отставку. Тут его и пригласил работать на Высших Женских Курсах Кольцов. Мензбир был несказанно тронут, прежние отношения могли бы восстановиться, но сделавший доброе дело ученик оставался замкнут и холоден, в прекраснодушии он замечен никогда не был².

Твердость убеждений, поддержание своего имени сильным костяком нравственности, целесообразности и свободолюбия создали Кольцову крепчайшую репутацию. В мировой науке его имя укоренилось, принцип цитоскелета вошел в немецкие, английские, итальянские, американские, испанские и русские учебники. В 1911 году вышло дополненное издание книги Кольцова о цитоскелете на немецком языке. В большой монографии Р.Гольдшмидт перенес принцип цитоскелета Кольцова на объяснение формы мышечных и нервных клеток. Ученые из Гейдельбергского университета сообщили, что они применили с успехом кольцовский принцип для исследования одноклеточных организмов, шотландский ученый Дарси У. Томпсон (ставший позже президентом Шотландской академии наук) в монографии "О форме и росте" подробно объяснил принцип Кольцова и сообщил, как ему помог этот принцип в его исследованиях. Признанный уже лидером в своей области Макс Гартман в книге "Общая биология", ставшей позже классической и много раз переиздававшейся, на описании принципа Кольцова построил первые две главы первого тома. В США великий Эдмунд Вильсон публично рассказывал о принципе цитоскелета и о других работах Кольцова, ссылался на работы его учеников, вообще ставил Кольцова на первое место среди биологов своего поколения.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что в 1915 году Петербургская Академия наук (позже переименована в Российскую АН) пригласила Кольцова переехать в северную столицу, где для него собирались создать новую огромную биологическую лабораторию и избрать его соответственно академиком. Кольцов и здесь проявил свою принципиальность, уезжать из Москвы отказался и вынужден был довольствоваться званием члена-корреспондента Академии наук.

В 1916 году Кольцов был привлечен к созданию на деньги меценатов серии научно-исследовательских институтов. Х. С. Леденцов, Шанявский, книгоиздатель А. Ф. Маркс и другие сложились, и предоставили финансовую основу для организации независимых от государственных структур новых институтов. Так летом 1917 года за несколько месяцев до того, как большевики совершили государственный переворот, в Москве был открыт Институт экспериментальной биологии (ИЭБ). Кольцов спланировал ИЭБ и возглавил.

Обдумывая принципы создания института, Николай Константинович исходил из идеи, что в его институте должно быть немного сотрудник, но каждый должен быть уникальным специалистом, случайных и полубесполезных людей в институт взято не было. Каждый был на уровне современной науки, каждая лаборатория стремилась стать центром кристаллизации пионерских идей. Для проведения исследований в природных условиях была использована маленькая экспериментальная станция под Москвой, в Звенигороде, потом в 1919 году около деревни Аниково была создана станция по генетике сельскохозяйственных животных, а институт вначале располагался всего в нескольких комнатах в здании на Сивцевом Вражке и лишь с 1925 года было получено красивое, но отнюдь не поражавшее размерами здание в маленькой улочке Воронцово поле (позже улица Обуха) в старой части Москвы (теперь в этом особняке, отнятом в конце концов советской властью у института, расположено посольство Индии).

Кольцов среди заговорщиков против большевиков

Первые же действия советского правительства отвратили от себя тех лучших людей России, которые не на словах, а, рискуя всем своим состоянием, именем и даже самим существованием, боролись против тупых проявлений жандармского отношения к человеческой личности. И вот пришла революция, но лозунги большевиков оказались демагогическими игрушками. Ни социал-революционеры (эсеры), ни социал-демократы (эсдеки), ни конституционные демократы (кадеты), ни другие демократически мыслящие люди большевикам оказались не нужны, более того рвавшиеся к монополизму большевики начали их преследовать. Органы печати демократов были запрещены сразу, против демократов была направлена активность чекистов. В первые же дни после революции на квартире Г. В. Плеханова был проведен обыск, а его самого - признанного лидера свободомыслия в России (кстати, учителя Ленина) - поместили под домашний арест, многих ярких представителей других демократических организаций арестовывали, убивали, высылали из страны. Инакомыслие (иными словами - демократический выбор) было внесено в разряд государственных преступлений.

Стоит ли удивляться, что эти люди, которых еще совсем недавно называли передовыми и относимые теперь большевиками к врагам нового порядка, стали всерьез думать, как освободить страну от засилья безумных робеспьеров и кровожадных маратов. Якобинские замашки большевиков напугали всё общество. В стране возникло много групп людей, искавших пути освобождения России от владычества большевиков, групп, собиравшихся посильными и законными путями бороться с захватчиками власти в стране.

Кольцов был приговорен к расстрелу, но за него вступился близкий приятель - Максим Горький, обратившийся непосредственно к Ленину. Благодаря его заступничеству Кольцов был приговорен в 1920 году лишь к 5 годам тюремного заключения, провел некоторое время в тюрьме, но затем был вообще освобожден по личному ходатайству Горького³. А поскольку освобождение было даровано самим Лениным, то больше за эти действия в советское время Кольцова публично не преследовали и его антибольшевистскую деятельность даже не вспоминали. Возможно, что открытая позиция Кольцова как врага большевизма, о чем чекисты не могли никогда забыть, оберегла его от топора, нависшего над другими людьми, заподозренных в нелояльности режиму и вторично арестованных в конце 20-х - 30-х годов. Властям также было известно, что Кольцов никогда душевной слабины не давал, до компромиссов в вопросах морали не опускался.

Важную роль в такой нерушимой крепости характера и неотклоняемости от линии порядочности и честности играла в жизни Кольцова его столь же крепкая духом и нравами жена - Мария Полиевктовна Садовникова-Кольцова (урожденная Шорыгина, ее брат Павел Полиевктович - крупный химик-органик, академик АН СССР, первооткрыватель реакции металлизирования углеводородов). Она была студенткой Кольцова в Университете Шанявского, затем ассистентом в его лаборатории. Они полюбили друг друга и любили всю жизнь беззаветно и страстно. Жили не просто душа в душу, а неразрывно - и в семье и на работе: все дела были общими (Мария Полиевктовна стала известным зоопсихологом и вела опыты в кольцовском институте), а вне общих дел у каждого не было ничего, - ни в мыслях, ни наяву. Супруги занимали квартиру на втором этаже Института, рядом с ней располагался рабочий кабинет Кольцова. Много лет спустя, ставшие академиками Борис Львович Астауров и Петр Фомич Рокицкий вспоминали:

В те годы в стране не создавали теоретические институты биологического профиля (на это правительство скупилось дать деньги). Поэтому Кольцов стремился помогать созданию небольших, но доведенных до высшей эффективности научных станций за пределами Москвы. Уже были упомянуты Звенигородская гидрофизиологическая станция, построенная при покровительстве Кольцова его учеником Скадовским, и Аниковская генетическая станция, основанная самим Кольцовым. Им же были образованы лаборатории при генетическом отделе Комиссии по изучению производительных сил (КЕПС) Академии наук, при Всесоюзном институте животноводства, биологическая станция в Бакуриани в Грузии, он же помог развиться Кропотовской биологической станции, затем его ученики при его помощи создали новые центры исследований в Узбекистане, Таджикистане, Грузии⁴ . В самом ИЭБ Кольцов сумел создать лучшую в стране библиотеку научной литературы. Он первым читал все журналы, а потом сотрудники находили их на полках и следили за записями, сделанными на полях журналов шефом, помечавшим, кто конкретно должен прочесть ту или иную статью. Даже когда люди уходили по разным причинам из его института, Кольцов продолжал помечать важные для их профессионального роста статьи и страницы книг, и пришедшие по делам в институт ученые вдруг с удивлениям для себя обнаруживали, что их фамилия по-прежнему фигурирует на полях страниц новых изданий: Кольцов никого не вычеркивал из своей памяти и зла на ушедших никогда не держал и не копил.

С момента создания ИЭБ приобрел высокую репутацию в мире. В него зачастили важные иностранные гости. Среди них нужно отметить двух учеников Моргана - К.Бриджеса и Г.Мёллера (награжден Нобелевской премией в 1946 г.), которым наверняка много о Кольцове рассказывал заведующий кафедрой Колумбийского университета, создавший Моргану лабораторию и считавшийся формальным начальником последнего, Эдмунд Вильсон. Мёллер, преисполненный теоретической (заочной) любви к социалистическим идеям, приехав в Россию первый раз в своей жизни в 1922 году, не только посетил ИЭБ, но и привез с собой небольшую коллекцию мутантов дрозофилы (около 20 мутантных линий). Приезжал из США крупнейший биохимик микроорганизмов, рожденный на Украине, окончивший в 1910 году экстерном гимназию в Одессе и в том же году эмигрировавший в США, Зелмон Эбрэхэм (Залман Абрамович) Ваксман, получивший в 1952 г. Нобелевскую премию за открытие стрептомицина. Гостями из Англии были основатель генетики, предложивший сам термин генетика, У.Бэтсон, и крупнейший генетик и эволюционист С. Дарлингтон, а также Дж. Холдейн - ученый, несколько раз в жизни менявший специализацию (от генетики до биохимии и биостатистики), убежденный коммунист. Выдающиеся немецкие ученые Эрвин Баур, почитавшийся за патриарха немецкой биологии, Оскар Фогт (впоследствии организатор Института мозга в СССР и Института по изучению мозговых процессов в Берлине, в котором работал с 1925 по 1945 год Н.В.Тимофеев-Ресовский) и классик биологии Рихард Гольдшмидт (в конце своей жизни переехал работать в Калифорнию, в США) - далеко не последние в списке гостей ИЭБ. В январе 1930 г. Гольдшмидт высказался так об институте Кольцова:

Институт экспериментальной биологии быстро стал в стране центром по исследованию клеток, их строения, физико-химических свойств, а позднее и генетики. Выдающиеся успехи в последнем направлении были обусловлены тем, что в институте Кольцова создал свою знаменитую лабораторию Сергей Сергеевич Четвериков, который в 1926 году заложил основы нового направления науки - популяционной генетики, а его ученики - Н.В.Тимофеев-Ресовский, Б.Л.Астауров, П.Ф.Рокицкий, Д.Д.Ромашов, С.М.Гершензон и другие получили первые экспериментальные доказательства правоты взглядов их учителя. (В 1928 году С.С.Четвериков по грязному политиканскому навету был арестован и в 1929 году выслан на Урал. Бурное развитие популяционной генетики в СССР, начавшееся при Четверикове, после этого заметно ослабло, а вскоре английские и американские ученые нагнали русских, поняв важность проблемы, обозначенной и развивавшейся Четвериковым).

В 1927 году Кольцов выступил с гипотезой, в которой утверждал, что наследственные свойства должны быть записаны в особых гигантских молекулах, каждый ген должен быть представлен отрезком этой гигантской наследственной молекулы, а сами молекулы должны состоять из двух идентичных нитей (по одной двойной молекуле на хромосому). По мысли Кольцова, каждая одиночная нить при делении перейдет в дочернюю клетку, на ней будет синтезирована её зеркальная копия (информация, записанная в нити, будет воспроизведена в зеркальной копии ). Иными словами, он сформулировал матричный принцип воспроизведения наследственных молекул (как его назвал Кольцов: "из молекулы - молекула"). Создание новых идентичных двойных наследственных молекул обеспечит сохранение преемственности в наследственных записях, считал он. Все четыре предположения были пионерскими предвосхищениями будущего прогресса науки. Лишь в 1953 году Дж.Уотсон и Ф. Крик предложили теоретическую модель двойной спирали ДНК и получили в 1962 году за это Нобелевскую премию (они, как рассказал мне Уотсон в 1988 году, даже не слыхали об идее Кольцова), а позже было установлено, что и на самом деле одна двунитевая молекула ДНК приходится на одну хромосому.

Вклад Кольцова в развитие русской биологии и русской науки в целом был бы очерчен неполно, если бы осталась в тени его гуманитарная деятельность. Он сделал очень много не только для женского образования в России. Он не раз вступался за честь и достоинство многих русских ученых, несправедливо обиженных, оклеветанных, арестованных. И в советское время он не изменил своим принципам. (Сергей Сергеевич Четвериков рассказывал мне на закате своих дней, что Кольцов сразу же после распространения лживых слухов об обращении Четверикова в газеты с аполитическим заявлением, не боясь ничего, бросил все свои дела и поехал защищать его в разных инстанциях, чем, видимо, сильно помог Четверикову: суда как такового вообще не было, его заменили административной ссылкой, а ссылали Четверикова тоже необычно - друзья провожали его на вокзале с шампанским и цветами. Правда, в самом Свердловске, где Четвериков отбывал ссылку, ему пришлось не сладко).

Кольцов ярко и много писал. Он не замыкался рамками чисто научного творчества, владел захватывающим читателей слогом, хотя никогда не опускался до красивостей, нарочитой занимательности и упрощенчества. По сей день важный вклад в распространение научных знаний играет журнал "Природа". Его издание инициировали в 1912 году зоолог и психолог В.А.Вагнер и химик Л.В.Писаржевский, пригласившие Николая Константиновича стать главным редактором "Природы" (он оставался им до 1930 года). Именно благодаря усилиям Кольцова авторами "Природы" стали Вернадский, Мечников, Павлов, Чичибабин, Лазарев, Метальников, Комаров, Тарасевич, Кулагин и другие выдающиеся русские ученые. Им же была основана в качестве приложения к "Природе" серия "Классики естествознания", в которой появились книги, посвященные жизни Павлова, Мечникова, Сеченова и многих других ученых. С 1916 г. он редактировал "Труды Биологической лаборатории", выходившие в серии "Ученые записки Московского городского народного университета им. А.Л.Шанявского", затем организовал журналы "Известия экспериментальной биологии" (1921), "Успехи экспериментальной биологии" (начали выходить в 1922 г.), "Биологический журнал" и ряд других изданий. Принимал он также участие в издании журналов и альманахов "Научное слово", "Наши достижения", "Социалистическая реконструкция и наука". Он был редактором биологического отдела Большой Медицинской Энциклопедии и соредактором биологического отдела Большой Советской Энциклопедии, написал много научно-популярных брошюр.

Была и еще одна сторона интересов Николая Константиновича, использованная позже коммуноидами для грязных политиканских нападок на него. Кольцов еще в начале века познакомился с первыми работами по наследованию умственных способностей у человека, планировал организовать у себя в институте отдел генетики человека и стал собирать литературу и сведения по этой проблеме. В начале века вслед за британцем Ф. Гальтоном - племянником Дарвина, биологи заинтересовались изменениями наследственности человека, стали изучать генетику человека, назвав это направление евгеникой. В 1920 году Кольцов был избран председателем Русского евгенического общества (оставался им до момента прекращения работы Общества в 1929 году). С 1922 года он был редактором (с 1924 - соредактором) "Русского евгенического журнала", в котором опубликовал свою речь "Улучшение человеческой породы" , произнесенную 20 октября 1921 года на годичном собрании Русского евгенического общества. В этом журнале в 1926 году появилось его исследование "Родословные наших выдвиженцев".

Независимая позиция Кольцова не только в науке, но и в общественной деятельности вызывала раздражение коммунистов. Первыми начали злобные наскоки на Кольцова деятели из Общества биологов-марксистов в марте 1931 года. Резким публичным нападкам Кольцов стал подвергаться весной 1937 года. Пример подал зав. сельхозотделом ЦК партии Я.А.Яковлев, который квалифицировал Кольцова как "фашиствующего мракобеса..., пытающегося превратить генетику в орудие реакционной политической борьбы" .

Одной из причин такого отношения к Кольцову стало то, что во время дискуссии по генетике и селекции в декабре 1936 года (на IV-й сессии ВАСХНИЛ) Николай Константинович вел себя непримиримо по отношению к тем, кто выступил с нападками на генетику (прежде всего сторонники Лысенко). Понимая, может быть, лучше и яснее, чем все его коллеги, к чему клонят организаторы дискуссии, он после закрытия сессии направил в январе 1937 года президенту ВАСХНИЛ (и копии его Яковлеву и зав. отелом науки ЦК К. Я. Бауману) письмо, в котором прямо и честно заявил, что организация ТАКОЙ дискуссии, покровительство врунам и демагогам, никакой пользы ни науке, ни стране не несет. Он остановился на недопустимом положении с преподаванием генетики в вузах, особенно в агрономических и животноводческих.

Это письмо он показал многим участникам сессии, в том числе Н. И. Вавилову, призывая их присоединиться к его оценке. Большинство, включая Вавилова, на словах присоединилось, но лишь на словах, предпочтя отмолчаться на публике, ведь автор в том числе напал на главный рупор партии - газету "Правда", утверждая, что правды в её отчетах о сессии не было. Письмо было обсуждено на заседании Президиума ВАСХНИЛ 16 января 1937 года. Вице-президент ВАСХНИЛ Вавилов поддержать Кольцова отказался.

Открыто отрицательное отношение Кольцова к политиканству и принижению генетики рождало не менее открытые нападки в его адрес. Особенно жестко обвинения в его адрес прозвучали 26-29 марта и 1 апреля 1937 года на собраниях актива Президиума ВАСХНИЛ. Предлогом для срочного сбора актива послужил арест ряда сотрудников Президиума и сразу нескольких руководителей институтов этой академии (Антона Кузьмича Запорожца - директора Всесоюзного института удобрений и агропочвоведения, Владимира Владимировича Станчинского - директора института сельскохозяйственной гибридизации и акклиматизации животных "Аскания-Нова" и других).

Первые обвинения в адрес Кольцова прозвучали на этом активе из уст Президента академии А. И. Муралова уже в самом начале заседания. Говоря об идеологических упущениях, Муралов заявил:

Кольцов не испугался и, выслушав многократно повторенные обвинения в свой адрес, попросил слова и без колебаний отверг несправедливые выпады:

(Такое обвинение советской печати - в искажении правды - было в те годы событием экстраординарным: печатное слово обладало почти мистической силой, поэтому нужна была огромная смелость, чтобы выступить так, как позволил себе Кольцов). Затем Николай Константинович упомянул посланное им Муралову письмо и отметил, что и сегодня считает его правильным, а вот поведение коллег, решивших отмолчаться, неверным, особенно их голосование по резолюции, предложенной им. Он сказал:

При этих словах Муралов перебил его.

О том, что Кольцов говорил дальше, можно понять из отчета об активе:

После такого заявления радетели чистоты партийных взглядов бросились в атаку. Стали вспоминать, что Кольцов был одним из основателей Русского евгенического общества, забывая, впрочем упомянуть, что общество было основано в 1920 году и прекратило свое существование в 1929 году по предложению именно Кольцова. Разумеется, политиканы не упоминали, что Кольцов уже при жизни стал классиком биологии, что создал лучший биологический институт России. Вместо этого один из руководителей Академии - её ученый секретарь и ответственный редактор "Бюллетеня ВАСХНИЛ" академик Л.С.Марголин сказал: "Н.К.Кольцов ... рьяно отстаивал фашистские, расистские концепции", хотя никогда даже намеков на это в работах Кольцова не было. Линию политических обвинений использовал ближайший к Лысенко человек - И. И. Презент и, откровенно перевирая сказанное Кольцовым, утверждал: "Акад. Кольцов выступил здесь, чтобы заявить, что он не отказывается ни от одного слова своих фашистских бредней". Презент попытался затем доказать, что его политический нюх всегда был острее, чем у других товарищей, и вспоминал в связи с этим, что еще

Заканчивал Презент, как он это умел прекрасно делать, - на высокой демагогической нотке:

Ничем иным, как подстрекательством к аресту Кольцова, было выступление директора Всесоюзного института животноводства Г.Е.Ермакова:

Составители отчета о прошедшем партактиве получили возможность благо-даря этим выступлениям выписывать такие строки:

Были приведены в отчете и строки из резолюции:

Однако запугать Кольцова не удалось. В конце заседания он взял слово еще раз и завершил выступление следующими фразами:

Выступивший на активе одним из последних Вавилов ни единым словом не поддержал Кольцова, а даже как-то отгородился от него патетическими фразами⁶. Он говорил о необходимости проявления бдительности в момент, когда кругом орудуют враги, о срочной потребности в исправлении идеологических ошибок, его речь ни на йоту не отличалась от речей Муралова или Марголина. А в конце выступления он даже пошел дальше: решил поддержать антинаучные домогательства Лысенко, отойдя от своих же убеждений и прежде не раз произносившихся слов о вреде лысенковского предложения об улучшении сортов за счет переопыления.

Прошли еще полторы недели, и в "Правде" была опубликована статья Яковлева, в которой партийный деятель в резких выражениях охарактеризовал генетику как науку фашистскую и заявлял что генетики "в своих политических целях" якобы "осуществляют фашистское применение "законов" этой науки". Кольцова щн назвал "мракобесом и неучем".

В тот же день, когда статья Яковлева вышла в "Правде", в "Соцземледелии" была напечатана статья Презента и Нуринова, в которой были повторены выпады в адрес генетики и была дана ссылка на яковлевскую статью (значит, Презент и Нуринов заранее получили текст этой статьи и руководящие указания и сговорились, как действовать). Тон их статьи был просто зловещим:

Лысенковские ландскнехты позволяли себе такие выражения:

В июле 1937 года в журнале "Соцреконструкция сельского хозяйства" Г.Ермаков и К.Краснов еще раз назвали Кольцова пособником фашистов:

Причем, если раньше его обвиняли в сочувствии фашистским извращениям, то теперь и это было перевернуто, и авторы статьи сообщали читателям, что взгляды Кольцова:

Вывод, делаемый в статье, был определенным:

После такой статьи ни Кольцов, ни Берг не прошли в академики (последнего избрали академиком в 1946 году), а для разбора дел в кольцовском институте Президиум АН СССР назначил специальную комиссию во главе с первым человеком, подписавшим письмо в "Правде", - А.Н.Бахом. В комиссию вошли Т.Д.Лысенко, хирург Н.И.Бурденко, акад. АН УССР А.А.Сапегин, члены-корреспонденты АН СССР Н.И.Гращенков и Х.С.Коштоянц, И.И.Презент и другие. Члены комиссии стали наезжать в институт, беседовали с сотрудниками. Несколько раз приезжал на Воронцово поле Лысенко. В конце концов, были набраны, как казалось, нужные материалы с осуждением Кольцова, и было назначено общее собрание коллектива института, на котором комиссия собиралась выслушать сотрудников и зачитать свое решение.

На таких собраниях нередко верх берут личности малосимпатичные, злобные, или честолюбцы с неудовлетворенными амбициями, или неудачники, ищущие причину своих неуспехов в коварстве невзлюбивших их начальников. Но в небольшом кольцовском институте людей, использующих "огонь критики" для решения своих делишек, почти не оказалось. Лишь двое - тогдашний заведующий отделом генетики Института Н.П.Дубинин, рвавшийся к креслу директора (он, кстати, председательствовал на собрании), и человек со стороны, имевший те же цели - Х.С.Коштоянц⁷ выступили с осуждением, но ... лишь старых взглядов Кольцова по вопросам евгеники. Собрание всецело поддержало Кольцова, что было совершенно удивительным фактом для тех дней. Предателей и слабых духом людей в коллективе института не оказалось. По существовавшим правилам игры осудить Кольцова должен был коллектив сотрудников. А если коллектив этого не сделал, то и оснований у НКВД привлекать Кольцова к уголовной ответственности за вредительство в данный момент не оказалось. Демагогическая система сыграла в этом случае дурную шутку с создателями демагогии: воля коллектива священна! Хотя в текст решения комиссии были вписаны фразы об идейных ошибках Кольцова, но все ошибки были набраны из давно прожитой жизни.

Сам Кольцов, и на этот раз не отступивший от своей мужественной позиции выступил на собрании спокойно и без дрожи в голосе произнес то, что в те дни никто говорить в подобных ситуациях не решался. Он не согласился ни с одним из обвинений, ни в чем себя виновным не признал, не только не каялся, но дал ясно понять, что презирает тех, кто навалился на него и за прошлые и за сегодняшние "проступки".

От подобного поворота комиссия опешила, так как большинство людей в стране уже было приучено к единственно допустимому в те годы стилю поведения, утвержденному в умах тысячами подобных собраний - каяться и униженно умолять простить прегрешения.

16 апреля 1939 года состоялось заседание президиума АН СССР, на котором рассматривался отчет Комиссии. Решение президиума было для тех лет необычным. Несмотря на выступления газет "Правда", "Социалистическое земледелие", журналов "Под знаменем марксизма", "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и других, несмотря на попытки некоторых членов комиссии накалить обстановку, дело не было доведено до того, чтобы назвать деятельность Кольцова враждебной, квалифицировать его как вредителя и врага советской власти и тем самым дать НКВД материалы, нужные для его ареста. Президиум вынужден был признать, что комиссия "правильно квалифицирует деятельность профессора Н.К.Кольцова", но он остался в институте, ему сохранили лабораторию, сняв, правда, с поста директора института. Ни Дубинину, ни Коштоянцу счастье занять директорское кресло не улыбнулось. Кольцов после этой истории навсегда перестал здороваться с Дубининым. Он не смог простить ему предательства в самую трудную минуту жизни, предательства, совершенного человеком, которого он не раз спасал (он взял Дубинина на работу в тот момент, когда его выставили из Коммунистической академии за склоку и беспочвенные обвинения в адрес своего же учителя Серебровского; Кольцов написал в 1936 году прошение о том, чтобы Дубинину присвоили степень доктора биологических наук без написания докторской диссертации и ее защиты, - и добился, чтобы это было сделано; не раз восхвалял Дубинина в своих статьях).

Мне могут возразить, что Кольцов, известный своим отношением к советской власти еще с первых лет ее становления, всегда был на особом положении. Но сколько таких же ранее осужденных потом было повторно арестовано и погибло! Не более ли вероятно, что открытая позиция Кольцова оберегла его от нависшего топора? Ведь мог и он пойти по пути подчинения, как пошли многие, раздавленные судьбой, а не пошел.

После ареста Вавилова в августе 1940 года Кольцов был привлечен к его делу в качестве свидетеля, и его вызывали на допросы в НКВД. Сегодня, когда следственное дело Вавилова прочитано его сыном и несколькими другими людьми, можно говорить уверенно, что ни в одном из пунктов, по которым Кольцов мог бы сказать хоть слово в осуждение Вавилова, он этого не сделал, ни на один из провокационных вопросов следователей НКВД не сказал чего-то обтекаемого, скользкого или двусмысленного. Был тверд, честен, как мог, старался облегчить судьбу Вавилова. НКВД воспользоваться его ответами против Вавилова не смогло. Но допросы эти не могли не оставить рубцов на сердце Кольцова. Долгое время многие считали, что эти ночные вызовы в НКВД сильно подвинули день, когда сердце Николая Константиновича не выдержало.

Кольцов в конце ноября 1940 года выехал в Ленинград с Марией Полиевктовной на научную конференцию. Остановились они в гостинице "Европейская". Кольцов много в Ленинграде работал, главным образом в библиотеках, готовился к выступлению на конференции и писал речь "Химия и морфология" для юбилейного заседания Московского Общества Испытателей Природы. Внезапно, без всяких симптомов, которые бы проявлялись у него раньше, случился инфаркт миокарда, а еще через три дня, 2 декабря, в гостинице он скончался. Мария Полиевктовна написала последнюю записку:

Этой запиской жена Кольцова завершила и свое пребывание на земле. Без мужа она не видела смысла и в тот же день оборвала свою жизнь.

Недавно профессор И.Б.Збарский, человек осведомленный, так как много лет его отец и он сам работали в Лаборатории Мавзолея Ленина и были в курсе самых секретных сведений в СССР, высказал предположение, что Кольцова отравили чекисты, подловив момент, когда удалось подсунуть Кольцову бутерброд с ядом, видимо вызвавшим паралич сердечной мышцы.

В Ленинград в тот же день, когда Кольцов скончался, ночным поездом выехал Владимир Николаевич Лебедев, который все годы, пока Кольцов был директором Института экспериментальной биологии, работал его заместителем и был близким другом четы Кольцовых. Чтобы помочь Лебедеву доставить тела Николая Константиновича и Марии Полиевктовны в Москву, в Ленинград отправили еще трех сотрудника института - Владимира Владимировича Сахарова, Бориса Львовича Астаурова и Иосифа Абрамовича Рапопорта, бывших особенно близкими с Кольцовым в последние годы его жизни. Из ленинградских генетиков помогал подготовить тела Кольцовых к отправке в Москву Даниил Владимирович Лебедев, которому поручил это его руководитель аспирантуры Г.Д.Карпеченко. Сам Георгий Дмитриевич долго сокрушался, что так и не смог проститься с Кольцовыми. Вместе с женой, Галиной Сергеевной, они пришли на Финляндский вокзал, где на запасных путях стоял вагон с двумя гробами, но было так темно, что супруги Карпеченко продрогли в ту ночь, разыскивая вагон, но так его и не нашли.

В холодное декабрьское утро траурная миссия прибыла в Москву. Потрясенные московские ученые и друзья великого Кольцова пришли в здание Института экспериментальной биологии на Воронцово поле, в дом ╧6, где стояли оба гроба, усыпанные цветами. Перед ними были выставлены страницы текста речи "Химия и морфология" - последние страницы, написанные рукой Кольцова. Рапопорт зачитал их за своего учителя во время панихиды. Тела обоих беззаветно любивших друг друга супругов кремировали, а урны были захоронены на Немецком (Лефортовском) кладбище в Москве.

* * *

В последние десятилетия, спустя три четверти века после Кольцова, ученые пришли к его принципу цитоскелета вторично, используя новую технику - сверхмощные электронные просвечивающие и сканирующие микроскопы и другие приборы. Пионерские работы Кольцова по изучению физико-химии клеток, опережавшие прогресс науки почти на полвека, оказались забытыми. Идея двойной спирали ДНК принесла Уотсону и Крику Нобелевскую премию, а имя Кольцова, впервые предложившего двойную структуру наследственных молекул четвертью века ранее, уже не знали ни сами лауреаты, ни их современники. Россия утеряла свой приоритет в науке в этих вопросах именно потому, что коммунисты помешали работе Кольцова, запретили ему контакты с Западом при жизни, зачеркнули его имя в своей стране после внезапной смерти. А ведь "Природа вакуума не терпит", без продолжения работ школы Кольцова, без появления соответствующих статей в западной литературе, в которых бы авторы продолжали упоминать имя их учителя - автора исходных идей, не только идеи, но и его имя остались знакомыми только историкам биологии. Поэтому и не было ничего удивительного в том, что западные экспериментаторы пришли к его же заключениям много десятилетий спустя, не зная ничего о первооткрывателе важных направлений науки.