Совершенно невообразимое творится в науке и культуре, с той лишь разницей что первая захиревает из-за малых дотаций, а вторая из-за их отсутствия. Последнее, увы, не препятствует разрастанию чертополоха бульварно-рыночного чтива.

Если наплыв низкопробной литературы и откровенной похабщины будет продолжаться, то не придётся удивляться тому, что вслед за крышами торговых рынков на потерпевшие от чтива головы начнут рушиться крыши книжных "маркетов", ибо "есть ещё океан!", сказывал Александр Блок. Впрочем, Стране не привыкать к подобного рода катаклизмам.

Вот и обрушение "железного занавеса" ничего не изменило в жизни людей. С воцарением заболтавшейся "гласности" народу лишь облегчён был доступ к обзору красивых иллюстраций "из той" жизни. Несколько удлинив до того совсем уж короткую цепь к тому же нищему пайку, вконец изолгавшаяся "свобода" услужливо подставила народу пойло из политических сплетен и культурного суррогата. Этих служителей свободы во лжи "не упрекнёшь в мелкотемье, - пишет Свиридов. - Тут и Шекспир, и Толстой, и Библия, и Гоголь, Пётр Великий, Иван Грозный, Борис Годунов, и сам Господь Бог откалывают антраша". Тут и, добавлю от себя, - толстые мегеры и злые фурии от "дискуссионно"-злословных передач по TV. Но прежде всех этих "крупных тем" новые скоморохи ввели в моду отрицание преданности Государству, в чём клоунствующие комики, плясуны под чужую дуду и злые мегеры окружённые озлоблёнными фуриями демократии не знают меру. Ёрничая над Отечеством и Государством, они используют любую возможность для того, чтобы побольнее лягнуть нравственные цензы отечественной жизни. Попирая элементарную этику, походя оскверняют они и принципы художественного творчества. Но, будто в насмешку над апологетами безграничных свобод, именно обрушение "занавеса" выявило сценическую фальш тех, в чьих лживых устах верность Отечеству предстаёт рудиментом прошлого, а продажность буржуазного типа называется "свободным творчеством".

В соответствии со скрижалями плодящихся от общественной сырости нео-Моисеев и де-Кюстинов, если ты "порядочный человек и настоящий интеллигент", то должен скептически относиться ко всякому государственному начинанию, с презрением относясь к патриотизму и верности Отечеству. И не только не стесняться, но обязан даже бороться с Государством.

Но почему? Зачем?

Затем, видимо, что долгое блуждание по пустыне социалистического Государства не принесло ожидаемых плодов (отсюда крен в сторону откровенных идеологических диверсий). Нужно ещё "побродить" по пустыне беспочвенности, вызженной цинизмом и полным отсутствием уважения к себе и своей истории. Ибо, не без основания полагают псевдо-отечественные де-Кюстины, формы духовной жизни народа - неоднократно подменённые и многократно изувеченные - так или иначе, но всё ещё содержат в себе народную основу. Именно эта основа и имеет в себе не отменённое ещё никем существо, коим является нерасторжимая связь народа, общества и олицетворяющая это единство Страна.

Впрочем, подобное деструктивное отношение к Стране касается не одной только исторически чуждой России циничной идеологии, уже не одно десятилетие декоративно "абрамляющей" внутреннюю жизнь Государства. Всему отечественному, включая классические (не авангардные) формы творчества, "мыслящим людям" как бы вменялось в обязанность, проявляя неприязнь, при всяком удобном случае объявлять бойкот или внаглую оскорблять духовные святыни. Таким образом, те, кто раньше боролся с Россией (СССР) "во имя идеи" - теперь (выехав или оставшись - всё равно) делают то же самое только уже "за хорошие" деньги. Теперь эти "апостолы зла, нравственно разлагающие народ с целью сделать его стадом в угоду иностраннымтуристам, современным маркизам де-Кюстинам или просто европейским буржуа", - с презрением писал о них Свиридов, - не только всплыли наружу, но и заняли самые хлебные места во всех сферах СМИ и прочих опознавательных признаках "свободного слова".

В угоду и под бдительным присмотром "мировых либералов", "спонсоров демократии", а так же неусыпных радетелей о демократии в России, толком не знающих ни русского языка, ни культуру Страны, - учебники по истории России переписываются местными апостолами лжи из Смердяковых и Швондеров так, что русский народ в полном соответствии с монашескими истинами, поистине, выглядит хуже всех! Не сумев превратить Россию в "гигантскую Касриловку", населённую менялами и далеко не безобидными "Тевье-молочниками", - неумолчные Познеры и Швыдкие всё ковыряют и ковыряют не свою историю, пытаясь докопаться до "фактов", оправдывающих их ложь. Когда же это не удаётся, то стараются обратить жизнь великой Страны в местечковое болото. Так, заводя его мутной воде общественного безмыслия чертей неверия в своё Отечество, - провозглашатели неограниченных свобод ("свободы без краёв"), когда подкапывая, а когда загаживая своими духовными эманациями, размывают жизнь народа и самого Государства. Когда же речь заходит о свобода совести, то преподносится она бессовестными лишь как формальное право, при котором игнорируется понятие свободы, как долг личности, отвечающей за чистоту своих дел и нравственность убеждений.

Легко видеть, что во фрунте этого "полка" стоят те же - когда сутулые или окривевшие, но всегда самовлюблённые псевдо-интеллектуалы. Эдакие создатели новых идеологий и разномастные около-политические вождята, жиденькие "гении литературы" и одержимые липовыми достоинствами губайлов-губошлёпствующие критики "толсто"-либеральных журналов, на страницах которых чинно выступают их шлёпогубствующие оппоненты. Под стать им выстраивается длинный ряд из модных нынче "литературных" циников, не только нещадно эксплуатирующих "доброту и долготерпение читателя-народа", - как говорил о них А. Платонов, но и тленьем мёртвых душ своих разъедающих внутреннюю и внешнюю жизнь народа. Среди всей этой публики суетно мельтешат говорящие на том же языке неудачливые претенденты на звание "учителей народа" - духовно неопрятные "творцы"-неформалы с фарцовочным или около-фарцовочным, но всегда дурно пахнущим прошлым.

На фоне постперестроечной вакханалии не особенно удивляешься аккуратно скопированным у заокеанского TV циничным и склочным "шоу", в которых, рождая новые, - наизнанку выворачиваются старые пороки. И происходит это в России... при общенародной почти ненависти(?!) к США, от которой (от ненависти) и слышишь: "Так, ведь, не нам же - не народу принадлежит всё это, а этим...".

Но и сколько же поколений, издеваясь и над собой и над здравым смыслом, можно искать оправдания в том же ("не дают, гады, житья русскому человеку!"), наступая на те же грабли (вековечное неумение видеть себя со стороны), и, уступая позиции "тем же" (всем, поднаторевшим в эксплуатации "нашенской" нерадивости), - так и не суметь научиться делать выводы о том же?! Может, потому "те" и хозяйничают над "теми", что умело используют те же причины, которые у "тех" находятся там же?

Замечу здесь, что в странах "развитой демократии" (ну хотя бы, в тех же США) - и против писателей, и против издателей подобной пакостной писанины был бы возбужден ряд судебных процессов (если коснуться воистину омерзительных "американских программ", то они там пользуются у вконец оглуплённого обывателя столь большим успехом, с которым могут спорить лишь колоссальные доходы получаемые их организаторами. А потому даже и высокодолжностные пуритане США не в состоянии бороться с гибельными для страны "передачами"). Уж там-то научились различать свободу слова от целенаправленного подрыва устоев Государства. В России же сладко звучащее, но чаще отдающее могильным тленом пение новых сирен истории (литературы, музыки, искусства, - "далее везде") создало иллюзию внутренней свободы, на деле лишающую даже и внутреннего выбора.

"Я печально смотрю на будущее, - писал Свиридов, имея ввиду "не русский взгляд на русское", - Борьба с национальной культурой ведется жестокая...".

И в самом деле, - недвижных истуканов тоталитаризма сменили куда более расторопные и еще более лживые идолы либерального толка, в толкотне которых из жизни народа выбиты были крепящие его дух, мораль и нравственность, всегда базирующиеся на духовных традициях и национальном своеобразии. В стае "орлов" - переделывающих, переписывающих и клевещущих на старую Россию немало оказалось и мелких птах, среди которых до сих пор гордо реют "соколы" демократии - вечно-живые певцы "оттепели" Евтушенко и Вознесенский, вознесшиеся не по таланту и возгордившиеся не по достоинствам. Не крестясь иконам подобно пятидесятникам и в храмах России видя лишь громкие звонницы, демократическая песнь бывших буревестников (затем "героев"-шестидесятников, а нынче голосистых певцов псевдо-демократии) раздаётся из под сомнительных хоругвей предательски напоминающих красные знамена. Ибо сотканы они из тех же благочестивых евтушенко-рождественских сказаний о светлых временах, кроющихся под сенью тех же или подобных им "героических будней". Потому отмерено громкая песнь "эстрадных поэтов" способна расшевелить разве что полусонную или любопытную до всякого шума и гама публику. Отсюда далёкий от настоящей литературы жаргон жаждавших славы и почестей игрушечных борцов и громкоголосых песнопевцев "из тех чинов, что дрались и-за блинов". Да и откуда другим-то быть? Оттого "меж слепых и кривой в чести", а "в уборе и пень хорош" будет.

Не мудрено, что высокий литературный язык в скором времени превратился, по замечанию Свиридова, в "московско-арбатский" жаргон, умело увиливающий от всяких проявлений национального самосознания. Но, имея ввиду "новых Бурлюков", к которым прилепляются новоряженные "эстрадные пни", - композитор писал об имевшей место преемственности во зле: "Ошибочно... думать, что Бурлюки исчезли из нашей жизни. Никто не помнит их стихов, но их и создавали не для вечности".

Последнее замечание многого стоит!

Хилые литераторы, существуя в затхлых от духовного разложения "тусовках", могли плодить лишь сорную "литературу", а потому обречены были на историко-культурное забвение, - "ибо нет Гения Беспочвенного", - утверждает мировое творчество и подтверждают блистательные произведения самого композитора. Об этом же говорят и дневниковые страницы Свиридова, выронившего уже своё мужественное перо... Но и не мог он, если не "один, как прежде...", то в числе единиц успешно бороться против хорошо налаженной кампании против России - кампании, превращённой в индустрию по обессмысливанию её народа...

"Интернационально-ассмилянтскому ХАМУ с его "лагерным ивритом" можно и нужно противопоставить национальное единство русского народа", - писал А. Кротов, и, имея ввиду тотальное развращение настоящего и подрастающего поколения, настаивал - "нельзя отдавать ХАМУ на воспитание собственных детей" (с. 162).

Последние сто лет не прекращающееся засилье русской культуры "бурлюками" и хамами (без кавычек) происходит ещё и потому, что и устно-телевизионное скоморошье творчество, и печать (сосредоточенная главным образом в столицах Страны) находятся в руках тех же самых "нянек" и самозванных "представителей культуры народа", которые воспринимают его бытиё "не как нацию, не как народ, - пишет Свиридов, - а как литературу, как искусство, как историю, как государство - опосредовано, книжно".

Следует со всей серьёзностью отнестись к мысли великого композитора:

"Лозунг "Сбросить Толстого, Достоевского, Пушкина и др. с парохода современности" совсем не устарел, как хотят обмануть нас эдепты этого лозунга. Он - жив, этот лозунг, он - руководство к действию и призыв к нему! Если нельзя выбросить Толстого из жизни нашего народа, можно его - извратить, оболгать, как это делает, например, литератор Ш<кловский>. Эти люди ведут себя в России, как в завоёванной стране, распоряжаясь нашими национальным достоянием, как своей собственностью, частью его разрушая и уничтожая несметные ценности"! "Для меня совершенно неважно, - далее пишет Свиридов, - кто он сам (Шкловский. - Авт.) по национальной принадлежности: русский, еврей, папуас или неадерталец. Он враг русской культуры, достояния всех народов мира, он враг всех народов"! О том же писал А. Кротов: "помимо русской мысли, гениальной русской литературы, великой русской культуры, русской доблести и славы, русской Державы и русских границ, существует и развращающая русская мысль и лживая русскоязычная культура, не имеющие корней в русском Отечестве, но тем не менее претендующие на лидерство и власть, на приоритет во всех сферах жизни ещё со времён интернациональной революции в России" (Выделено мной, с. 204).

И в самом деле, в оценке творчества русских классиков линию "полководца Шкловского" настойчиво проводил его оруженосец - идейно примкнувший к бурлюкам Б. М. Эйхенбаум. Далёкий от понимания "кухни творчества", интернационалист от литературоведения - "опоязавшись" кружковским модерном, но и им же накрепко привязав себя к большевистскому режиму - претендовал на знатока именно в том, в чём особенно плохо разбирался. Потому величественный шедевр Лермонтова "Демон" для канатоходца от литературоведения лишь "типичная литературная олеография ("калька" с чужих произведений. - Авт)". Кого бы вы думали? Ныне забытых поэтов - Козлова, Подолинского и длинного списка других, который Эйхенбаум милостиво украсил именами Пушкина и Байрона.

О "Смерти поэта" читаем у него следущее: "Стихотворение... действует общей силой эмоциональной выразительности, а не смысловыми "образами". Образы и речения сами по себе не представляют собой ничего особенно оригинального или нового" (с. 108)... То есть, - каждый раз выдавай ему всё новое и новое, которое... (хочется Эйхенбауму с гейневским синдромом) опровергало бы каждое предыдущее, старое... классическое... Вот и грандиозная по духу, величию идеи и накалу творчества, свежести и могучих образов поэма "Мцыри" "не является новым жанром и не открывает нового пути (как будто задача творчества только в том и состоит, чтобы открывать исключительно "новые пути"... - хотя и здесь критик врёт. - Авт.)". Потому "Мцыри" в глазах Эйхенбаума не столь уж и примечательное "завершение тех опытов эмоционально-монологической помы, которые начаты были Лермонтовым ещё в юности"...(с. 92) Да и вообще "Лермонтов не создаёт нового материала, а пользуется готовым" (с. 60), усложняя его "обычными лирическими формами и сентенциями (пуэнтирован)"(с. 93), - разъясняет критик. И всё это о Лермонтове - создателе новых форм не только в творчестве, но и технике стихосложения! Впрочем, иногда литературоед наш в своих "оценках" и вымученых опусах нисходит до комплимента гению. Полистав жемчужину мировой литературы "Тамань", Эйхенбаум, вспомнив Чехова, "хвалит" новеллу следущим образом: "Лермонтов показал себя здесь мастером малой формы - недаром в кругу своих товарищей он славился как рассказчик анекдотов" (с. 154)...

О чём же рассказывает сам Эйхенбаум?

Вменив в вину анекдотичность и Чехову... Эйхенбаум прибегает к до смешного частому и до неприличия пространному цитированию классиков, как бы предоставляя им самим выяснять между собой отношения. Так, в одном случае он устами Толстого и Сенковского ругает Пушкина, с тем, чтобы самого Толстого защипать "до смерти" цитатами из Прудона, де-Местра и Бокля. На Лескова напускает А. Скабичевского и М. Меньшикова, - во всех случаях оставаясь как бы "ни при чём". Очевидно, не в состоянии проникнуть в глубину текста, а потому старательно заполняя пустоты своего "мыслительного пространства" цитированием фрагментов, Эйхенбаум не чувствует силу Слова, существующего, понятно, независимо от исследователя. Потому шедевры, даже в "кусках Эйхенбаума" насыщенные мыслями и образами, подобно могучим жерновам легко перетирают его "тонкие" посреднические коментарии. И всё же, при немалом насилии над здравым смыслом, Эйхенбаума можно было бы назвать неплохим текстологом, если бы он, предлагая тексты, ещё и знал для чего это делает. Но не ведал Эйхенбаум что творил, а потому поневоле(?!) оказался среди создателей литературоведения для самое себя (это когда начинаешь с писателя... а продолжаешь о себе, как не менее драгоценном и даже "ещё более" эрудированном). Не это ли "течение" породило "литературу забалтывания"? Эйхенбаум безусловно эрудирован (шуточное ли дело - всю жизнь читать!), но ведь эрудиция сама по себе мало чего стоит, ибо пара стиллажей любой захолустной библиотеки много "эрудированнее" всяких критиков, тем более склонных к вышеупомянутому "юмору"...

Что касается заклинаний Эйхенбаума о "новых путях" и "готовом материале", то, видимо, не ясно ему было, что процесс творчества есть устремление человеческой ипостаси к вершинам духа. А потому всё, что помогает взобраться выше предшествующего опыта, - оправдано. Оправдано результатом! Если же кто бестолку шныряет "вверх-вниз" по следам других, то не столько повторяет, сколько обдирает авторов, что, не имея никакого отношения к Лермонтову, - целиком и полностью относится к Эйхенбауму!

Но только ли у Эйхенбаума вызывали веселие эпические "хохмы" одного из самых великих гениев? Нет, не только. "Никто, кажется, из русских поэтов не пародировался(?!) так охотно, как Лермонтов - и это совершенно понятно"(?!.. Там же), - опять ёрничает мыльный пузырь от литературоведения, недавний юбиляр и, наверное, - на все постсоветские времена "крупнейший советский литературовед".1

Изображая исследование творчества Достоевского и Толстого, этим же незадолго до Эйхенбаума и Шкловского грешила другая дутая величина - известный

"писатель о русской литературе" Лев Шестов, которого за ярко выраженное лакейство Толстой после личного общении с ним с презрением называл "парикмахером". Понятно, что, как и его коллеги, - Шестов не был иудеем, хоть и был в своих трудах проводником переведённой на философский и филологический лад древней "ереси жидовствующих". Но именно эти "Схарии" из бывших "польских" и малороссийских местечек, как только более-менее освоили русский язык, - прибегли к толкованию русской культуры и литературы в частности, с нескрываемым цинизмом уродуя заглавными сокращениями и придуманными "терминами" нечувствуемый ими и так и непонятый русский язык. Именно они, писал А. Кротов, "маскировались всегда либо под русских "классиков", либо под русских правдолюбцев, чтобы, получив у русских простаков "признание и авторитет" (навязанные нередко из-за рубежа), держать самих русских в слепоте и неволе, укрепляя инородчество повсюду и паразитируя на русском народном теле "в виду уже своего особого положения"" (С. 193).

Казалось бы, - зачем? К чему поганить великую культуру народа и без того неоднократно оболганного в подобного рода пристрастных "исследованиях"?

Да, затем, что несёт он в себе тот образ, от которого исходит неискоренимый свет души человевеческой; хоть и надломанный, но исходящий из уникального состояния духа и честного сердца. А потому русский народ относится к числу немногих, кто в состоянии вдохнуть духовную жизнь в изнемогающее от гари и пыли едва не до смерти заурбанизированное человечество. Переделывая на свой лад русских классиков именно эту духовную свечу норовят вырвать из души и погасить новоявленные ересеносцы. Не ослабев в своём желании не мытьём, так катанием избавиться от не своих духовных ценностей, озлоблённые скорпионы русской и советской литературы объединёнными усилиями, "втихаря", стараются выплеснуть с грязным бельем ребенка, повторюсь опять, - не своего...

 

Ничего не изменилось и в пост-советские времена. Потому, выбравшись из "культурных" помоев, кое-как отряхнувшись и став культурно беспризорным, - "ребёнок" этот в своей типичности не мог не выродиться в уродливого космополитического дауна с интернациональными пристрастиями и чуждым национальной культуре акцентом. Оттого и неудивительно, что запаршивевшее детище это, с первых же неверных шагов заматерившись по-взрослому, довольно скоро стало чужим у себя на Родине, ибо не могло уже, да и не хотело искать приюта в культуре Отечества. Что уж говорить о призвании Творчества отбирать зёрна от плевел в душе своего народа...

И в самом деле, - среди того что осталось мало что напоминает Россию в её духовной и культурной неповторимости. Что уж тут сетовать... Если культура (как и любой другой феномен государственной жизни) мерялась аршином "семнадцатого года", то короткие сорные корни её, не будучи плодоносными, - обречены играть роль ярких кладбищенских цветов. А принимая во внимание ядовитость их - способны лишь одурманивать духовную жизнь народа... Отсюда гибельные для России следствия, горько и точно выраженные великим патриотом России и культуры Отечества Георгием Свиридовым: "В наше время Россия духовно опускается ещё на один порог преисподней". Но и он же с надеждой-требованием заявляет: "Если русской культуре суждено существовать, она должна возвратиться к истоку нравственности и добра".

Но только ли в культуре и частном её проявлении литературе столь плачевно обстоят дела? Увы! Мертвой хваткой впились в русскую культуру не только ненавидящие Россию "ерофее-войновичи" и познеровствующие "фольклористы", но и другие "персонажи истории" - кто изображают преданную любовь к ней.

На протяжении многих лет (очевидно, пользуясь неразборчивостью в искусстве "городских голов") в "золотоглавой" победно шествуют монстры "вечного Зураба". Причем, словно в издевку над обществом и Россией, "творит" он в наименее знакомой для себя ипостаси - монументальной скульптуре, плодя "пластических" уродов, которые, не выдерживая масштаба и никак не соразмеряясь с пространством, не должны выдерживать простых угрызений совести... Но церетелизация столицы продолжается, в то время как работы замечательных скульпторов (в частности, Вячеслава Клыкова) бьются на местах их установления... Но тех хоть бьют, а талантливого скульптора Вл. Мокроусова - истинного начальника и вдохновителя возрождения храма Христа-Спасителя (оттёртого сразу же после того как "отцы отечества" и, естественно, города, - раскусили важность, ну и, конечно, прибыльность идеи) - "не бьют", весьма отмерено допуская к монументальным работам.

И подобных примеров в жизни нынешней России великое множество. Из "вытолкнутых историей" на сцену общественной и культурной жизни России первые роли доставались тем, кто, при наличии совести, быть может и воспротивилась бы этому. Но, за отсутствием чудес, этого не произошло. По этой же причине на пёстром фоне сотканном "отцами русской демократии" из лоскутьев неприкаянной (потому как потерявшей самые свои истоки) культуры сомнительные таланты выглядят гениями. Гении же - или потерявшиеся в дымовой завесе безвременья, или изъятые из общественной жизни - канут в вечности...

Свято место, однако, пусто не бывает.

Новому времени, как и пресловутым веяниям его, завсегда соответствуют новые кумиры, которыми, как правило, становятся наиболее циничные завсегдатаи безвременья. Именно эта потрёпанная публика с помощью диссиденствующих псевдо-интеллектуалов первой одевается в бутафорские реквизиты романтических страдальцев, "героев" и "гениев". Такое случалось во всяком запущенном бытии. Не стало исключением и нынешнее время. Потому не очень-то заметны на книжных развалах отжившие для рыночников, но так нужные всем остальным А. Чехов, Салтыков-Щедрин, великий мастер Слова и знаток русской жизни А. Лесков. Совсем забыт В. Чивилихин. В то же время СМИ захлебываются, а управляемые прилавки книжного рынка ломятся от сочинений Иосифа Бродского и иже с ним, отодвинувшим с полок не только Николая Рубцова и Юрия Кузнецова, но и никак несопоставимых с Бродскими наших классиков - Есенина и Блока. Причём, старательно регулируемые "рыночные победы" не глядящих со страхом на потолок дилеров и прочих "директоров рынка" происходят при поразительной мелочности (или, в лучших традициях Шолома-Алейхема, - "молочности") внутреннего мирка Бродского. С духовным мелководьем виртуально выдающегося поэта может успешно спорить лишь неопрятная мстительность его, то и дело выявляемая неприязнью к России. Причем, не только к той, "которую мы потеряли" и "которая его посадила", но и к неповинной в том исторической России.

Что касается поэзии "второго Пушкина", бывшего, как говорят, толковым переводчиком, то мастер художественного слова Ю. Кузнецов очень точно охарактеризовал суть её, как и характер утерявшего внутренние стимулы русскоязычного поэта: "поэзия Бродского - имитация, его надо переводить на русский язык, русское мышление". В чём же проблема?

Проблема в том, что перевести его на русский язык, как и на любой другой, очень даже сложно, потому что не перекликается подобного рода поэзия ни с душой какого-либо народа, ни с культурой его, ни с содержанием народа. Ибо книжная душа Бродского способна переводить лишь умозрительную информацию, причём довольно сухим языком сугубо технической поэзии. Но, не имея тяги к народному и по настоящему не предрасположенный к классическому наследию, - не мог придавать Бродский цены и традициям, совсем не понимая своеобразия национальных культур, кроме как известной, наверное, только ему. Ясно, что при подобной духовной всеядности или бездуховном приятии всякой формы "слова" - автор (или, как в данном случае, - трудноразличимый в толпе "человек вселенной") может существовать лишь в лысом поле псевдо-культуры, в данном случае выраженной в "голом (опять же - техническом) тексте" стихотворений.

Отчего же так?

На это дает ответ сам Бродский не постеснявшийся в нобелевской речи во всеуслышание заявить о своём разрушающем цельность всякого языка "творческом кредо". В соответствии с ним - "кредо Бродского" - "не язык инструмент поэта, а, напротив, поэт есть инструмент языка". Иначе говоря - не архитектор строит здание, а камни строят архитектора! Очевидно нобелевский лауреат полагал, что "ожившие камни" главнее живой мысли, в случае с его поэзией чаще всего скачущей по поверхностности темы или вовсе отсутствующей.

Но только ли живая, а, значит, - совестливая и созидательная, мысль отсутствует у Бродского?

И здесь мощный интеллект Георгия Свиридова даёт этому едва ли не исчерпывающее по законченности определение. По неприязни к Отечеству и духовной затхлости относя Бродского к предшествующим "скорпионам" революционно-реформаторской поэзии, композитор живыми и точными штрихами передаёт самую "душу" поэзии удачливого венценосца: "У Бродского нет совсем свежести. Все залапанное, затроганное чужими руками, комиссионный магазин. "Качественные", но ношенные вещи, ношенное бельё, украшения с запахом чужой плоти, чужого тела, чужого пота. Нечистота во всём. Что-то нечистое, уже бывшее в употреблении - всегда! Нет никакой свежести в языке, и это даже не язык, а всегда жаргон - местечковый, околонаучный, подмосковно-дачный".

И в самом деле: полные прямых или косвенных компиляций изначально старческие стихи, отдающие болями в пояснице и мигренью в голове автора, говорят ещё и о каком-то общем несварении организма. Не обладая, за отсутствием серьёзных или выстраданных идей (искусственно придуманные или раздутые до размеров "земного шара" в расчёт не берутся), внутренней целостностью многие из них можно завершить любой строчкой из середины, с которой можно и начинать их читать.

О "залапанности" поэзии Бродского Свиридов говорит в связи с общим упадком религиозного сознания, к чему и приложил поэт своё не слишком чистое рыльце и столь же маловдохновенное перо. Это позволяет считать стихотворчество "нового Иакова" - "идеологическим элементом в борьбе против христианской культуры, которая подлежит уничтожению". А то, что в тексте Свиридова это жесткое замечание делаётся в связи с усиленно пропагандируемой антимузыкой, нисколько не снижает уместности определения применительно к весьма претенциозной и бодливой, но пластически незадачливой поэзии Бродского. Ведь какие формы ни изобретай, как ни разбрасывай слова по "пьяным" строчкам, но поэзия, отвечая поющей или страдающей душе, - в недрах своих является всё же музыкой в Слове.2

Любопытно, однако, что в юные годы, Бродский, имея некоторый опыт стихосложения, более зрело смотрел на эти вещи. Так, своим "Неотправленным письмом" (1962-1963 гг.) как бы участвуя в развернувшихся тогда дискуссиях о реформе правописания русского языка, - он писал: "...наивно предполагать, что морфологическую структуру языка можно изменять или направлять посредством тех или иных правил. Язык эволюционирует, а не революционизируется...". И завершает письмо совершенно справедливым замечанием: "Язык - это великая большая дорога, которой незачем сужаться в наши дни". Однако вскоре последовавший арест, суд и ссылка (по сути, на год) на работы в Архангельскую область, видимо, лишь усугубили разложение души и характера Бродского. И, как оказалось, - совершенно напрасно. Учитывая, что именно прокурор в угоду возопившим "голосам" ("друзьям" и проч.) "сделал биографию" Бродскому, нежными женскими руками сплетя поэту нобелевский венец. Она же (товарищ прокурор) в некотором роде и водрузила его на благородно полысевшую голову лауреата. Если б не "образцово-показательный" суд над "тунеядцем", - то бедный Иосиф, со временем пробившись-таки в "толстые журналы", пожалуй, затерялся бы в длинном ряду талантливых поэтов России. Впрочем, если принять во внимание воистину шедевр воспоминаний старинной поклонницы поэта Л. Штёрн, весьма убедительно характеризующий Бродского того периода, то в благородное негодование на "глупый и нелепый судебный процесс" могут быть внесены серьёзные коррективы.3

Как бы то ни было, "смывшись" от геологии и (до ссылки) так ни разу не использовав чудесные возможности увидеть свою Страну, Бродский предпочёл ей собственный мирок - от койки до библиотеки и обратно. Что касается самой поэзии, то, не возблагодарив судьбу, а в последущих своих творческих исканиях сбившись с "большой дороги" в мировоззренческую узкоколейку, - поэт уверенно выбирается на проторенные другими поэтические торопы, на которых по этой причине тернии встречались ему всё реже, а бурьяна становилось всё больше (о чём, в частности, говорят как подсказывающие ответы вопросы Бродского, заданные знаменитому польскому поэту Чеславу Милошу, так и ответы в интервью, которые давал он сам).

С изумлением прослеживая в "Путешествии в Стамбул" (1985) размышления Бродского о Восточном (греческом) Христианстве и Католичестве и без удовольствия читая рассказ о поездке в Бразилию ("Посвящается позвоночнику". 1978), - не знаешь чему в них удивляться больше всего: невежеству или цинизму, пока, разобравшись, не приходишь к выводу, что любви к себе отдано там наибольшее предпочтение.

Через все писания красной нитью проходит чисто потребительский взгляд на мир разбавленный "вечными" сентенциями о "человеческом стаде, бродящем под сводами Аль-Софии"... Всё это сменяется скукотой не знающего куда себя деть туриста - по этой причине подробно описывающего "не гнущиеся" спинки сидений самолёта и из тех же видов зло брюзжащего на местную пыль по его приземлении. Во всём сквозит больная душа классически гнилого "русского интеллигента", а потому всё, на что ни обращает своё раздражённое внимание Бродский, - говорит, конечно же, о нём самом, попутно свидетельствуя о его же психически неуравновешенной натуре.

Оттого и не удивляешься тому, что, рассматривая в музее исламские реликвии "и прочие священные тексты..." и не умея прочесть их, - поэт (а лучше всё же сказать -Бродский) разом и без всякой нужды умудряется оскорбить и арабский, и русский языки. Как бы отплёвываясь от всего увиденного, он небрежно роняет: "...невольно благодаришь судьбу за незнание языка. Хватит с меня русского, думал я". Через страницу - в своих мыслях о Византии - он ещё более конкретен. Обыгрывая турецкие слова "бардак" (стакан) и "дурак" (остановка), Бродский совсем не по великому острит:

"Достаточно, что и Христианство, и бардак с дураком пришли к нам из этого места", - то есть - из "византийской Турции"(?!)... Но, учитывая, что не был Бродский историком (ну не был и всё тут! - хоть и слышал, что турки завоевали Византию потом - почти через пять веков после принятия Русью Православия), не будем очень уж строгими и обратимся к его туристическим впечатлениям, которые впечатляют не меньше: "Но мечети Стамбула! - никак не уймётся в своей желчности жертва клевет, наговоров, судебных и пр. социальных притеснений, - Эти гигантские, насевшие на землю, не в силах от неё оторваться застывшие каменные жабы!"...

К числу "шедевров" стиля Бродского отнесу и следущую реплику. Негодуя едва ли не на всё, но в Греции решив всё же хоть что-то похвалить и выбрав для этого храм Посейдона, Бродский делает это совершенно замечательным образом: "Он в десять раз меньше Парфенона(?!... - Авт.). Во сколько раз(!) он прекрасней(?!), сказать трудно, ибо непонятно, что следует считать единицей совершенства(?!...). Крыши у него нет"(...).

Вот так... Одной только фразой, как будто взятой из тетрадки полкового писаря или школьного сочинения незакончившего школу, Бродский умудряется принизить поразительный по неувядающей красоте Парфенон, посеять сомнения в эстетическом ощущении ("отсчёте") красоты (то есть, что прекрасней - "Квадрат" Казимира Малевича, "Сикстинская Мадонна" Рафаэля или "Свиные туши" Хаима Сутина - это надо ещё подумать...) и "добить" храм обывательским замечанием об отсутствии "крыши" (на самом деле - антаблемента с настилом и перекрытием под кровлей из черепичных или мраморных пластин). А ведь трагически оголённые колонны сокрушённого человеческим произволом сооружения свидетельствуют не столько об отсутствии "крыши", сколько о жестоких драмах происходивших в недрах веков, - о великих трагедиях ушедших времён, одинаково беспощадно распинавших и культуру, и жизни человевечские. Эти изувеченные, но грандиозные по своей знаковости останки ушедшей цивилизации и напоминают нынешнему человеку о том, что не он только, но и всё сущее преходяще...

В рассказе "Посвящается позвоночнику" походя назвав идиотом выдающегося архитектора Корбюзье, Бродский, прожив в Рио-де-Жэнейро всего неделю, говорит о нём так - это тот "город, где у вас не может быть воспоминаний, проживи вы в нём всю жизнь"(?!). Отчего же? Да люди там никуда не годные, - "не люди, а какая-то помесь обезьяны и попугая", "лощёные такие шоколадные твари..." - живописует Бродский портрет соплеменников гениальных Хорхе Борхеса, Хулио Кортасара и давно почившего Леопольдо Лугонеса. Но вот, отвратив свой взор от "шоколадных тварей", одна из которых, к слову, спёрла у него кошелёк (надо же - дрянь какая!), - он и в белых своих коллегах (наряду с ним приглашенных на конгрес ПЕН-Клуба в Рио) не находит ничего путного: "Занятно было наблюдать всю эту шваль...", - опять отхаркивается поэт, то бишь, Бродский.

Как тут по контрасту с "выдающимся поэтом современности" не вспомнить слова Цицерона о Цезаре: "Чтобы быть Цезарем надо иметь душу Цезаря". Увы!

Но отвлечёмся от вроде бы ни на что особо не претендующих путевых заметок и обратимся к мыслям поэта о европейской цивилизации. Судя по контексту записей не понимая о чём он, собственно, думает, - Бродский пишет: "Может быть даже, говорил я себе, вся европейская культура, с её соборами, готикой, барокко, рококо, завитками, финтифлюшками, пилястрами, акантами и проч., есть всего лишь тоска обезьяны по утраченному навсегда лесу"...

Как можно убедиться, - многие сентенции Бродского, действительно, вызывают ощущение какой-то "залапанности", духовной неопрятности, немытости, являя тот род интеллектуального мусора, из которого если и вырастают цветы, то не иначе, как кладбищенские (см. "Представление", 1987). Ибо из него исходит устойчивый запах гнилостности и непреходящего во времени тления, разложения чего-то. Читая всё это, не покидает ощущение непроветренности донельзя загаженного помещения какой-нибудь петербургской коммуналки с бегающими тараканами или общественного подъезда с вечно заплеванным и залитым чем-то полом с раздавленными когда-то окурками. Впрочем, туристическая ипохондрия Бродского, как бы прикрытая пылью литературоведческой зауми ровно распределённой на страницах юбилейного сборника, - скоро становятся вполне объяснимой. Поскольку в одном месте, видимо проговорившись, он называет себя "затравленным психопатом",4 - чему легко веришь. Как бы то ни было, прозаический опус Бродского ("Путешествия..."), став ляпсусом, никогда более не имел продолжения, как, собственно, и сами путешествия (опять, ведь, спереть чего-нибудь могут... гады). И если, Иосиф, забравшись на ослов от поэзии (да простят меня невинные фанаты, запутавшиеся в тенетах зауми, сугубо технических ритмов в поэзии и цинизма в прозе, почему-то отождествляемого с умом) оказался-таки в "земле обетованной", то не без помощи проходимцев от политики и литературы.

Но, возникает вопрос, - нужно ли уделять столько внимания поэту, чьё поэтическое дарование очевидно, но много уступает упорной навязываемости его массовому читателю?5 Ведь, разобравшись, его поэзию уже и сейчас не особенно читают, воспринимая её достоинства такими, какие они есть. Что касается "признания" Бродского, то не вызывает сомнений, что это был не первый и, наверное, не последний "политический нобель". Почему так? Ну хотя бы потому, что в число лауреатов в своё время не попали ни А. Куприн, ни Л. Леонов, ни М. Горький (ну, с ним-то понятно), ни А. Ахматова, ни В. Астафьев. И не только им, но и Льву Тостому, Чехову, Ибсену, Верхарну и Малларме, "комитет" не удосужился присудить свою премию. А вот Уинстону Черчилю присудил... Причем, - по литературе (хорошо хоть не за укрепление мира...6). Потому, наверное, что писал лучше... А может потому, что был ближе других к "нобелевской кухне", что вероятнее всего.

И всё же, полагаю, уделённое поэту внимание стоит того. Ну хотя бы потому, что феномен Бродского важен, как явление, а не факт некого поэтического пространства. Ответы же на всё остальное дадут ближайшие годы. Что касается мероприятий по популяризации, то вред от них прежде всего в подмене истинных ценностей на мнимые. Ибо в сознание внедряется неопрятный вкус, в котором роль древней цифири принимают на себя "части речи" наряду с высосанными из пальца ассоциативными "амбивалентными образами" и прочее. Всё это в основных "частях" своих занудливо выморочено за исключением тех "живых мест", где проявляется циничное отношение к духовным святыням и самой жизни ("Набросок", 1972). Ввиду этой застарелой гнилостности (назову её "вирусом Гейне") муза Бродского становится похожей на до времени располневшую даму, уверенно проституирующую сомнительными достоинствами; своего рода "богиню Гаммодию", убранную в плохо стираные одежды из ближайшего комиссионного. Таким образом представление Бродского, как явления русской литературы и языка в частности, весьма сомнительно в позитивной, а, значит, - и в созидательной ипостаси.

Но лиха беда начало, тем более, что не одним Бродским жила тогдашняя литература, в которой прорастали уже бурьяны схожих сочинений. Ибо перекосились опоры русской жизни и "поехала крыша" у целого ряда "росиянских" литераторов...

 

"Эпоха Бродского" вытряхнула из реквизитов диссидентства духовно обрезанных ерофеевых и войновичей, унавозивших своими писаниями нынешнюю отечественную литературу и тем самым предопределивших гнилую поросль из разного рода сорокиных. И не мудрено. С воцарением в России псевдо-рыночной экономики - в обществе лишенном самосознания неизбежно должна была возникнуть гнилая короста из псевдо-духовного творчества, тлелым венком венчающего не только отдельные головы, но и уже давно безголовую псевдо-культуру. Она же устилает павшими листьями дорожку в ожидающее человечество рабство стереотипов.

Но это ещё не вся беда. Больший вред от неё состоит в том, что суррогатная "культура" сумела занять прочные позиции в жизни российских граждан. Подобно метастазам распространяясь по всему организму страны, давно уже находящегося в полу-бессознательном состоянии, - она и в читательском мире расползлась ядовитыми миазмами литературного китча, то бишь "рыночной литературы". Всё это достигло такого размаха, что на фоне бездарных словесно-порнографических "экспериментов" (между тем повсюду широко представленных, и, в полном соответствии с плановым оглуплением читателя, "недурно расходящихся") "канонический Иосиф" смотрится почти целомудренно. Увы, - если бы только это...

Массовое оглупление дешевым чтивом достигло такой степени, что наиболее чтимыми в России оказываются "полеты" Гарри Потера, сладковатые, с горчинкой, истории баснописца Пауло Куэльо и около-кремлевские сплетни неудавшихся сатрапов и их прихвостней. И всё это происходит в лоне отечественной культуры на фоне великой литературы, которая самой сущностью своей предполагает обережение человека от духовной неопрятности, тотального невежества, пошлости и безвкусицы, - той литературы, которая в лице своих гениев напоминает миру о необходимости совести в душе и творчестве!

Но и это не всё... Иные "случаи" в "литературном мире", выходя за пределы и совести и морали, - напрямую грозят привести нравственные мерила россиян к полному нулю, прямо свидетельствуя о том - чего стоит нынешнее российское общество!

Некто Плутцер (очевидно, от слова - плут) или Плуцхер (уж и не знаю, как объяснить, хотя догадаться можно) издает энциклопедию русского мата в 12 томах(!), в котором одному только известному слову из трех букв он уделяет весь первый том. И становится очевидно, что под видом исследования сочинитель не только смакует падаль своего внутреннего разложения, но стремится заполнить собственными миазмами "черные дыры" общества опустившегося уже до полу-бессмысленного состояния.

Совершенно ясно и то, что "труд" сей есть не просто рядовая похабщина, но пробный шар ненавистников русской культуры, стремящихся самое бытие России превратить в одну сплошную "хреновну" или гноящуюся "дыру". Вне всякого сомнения именно такую цель преследуют "писатели и философы" и по настоящее время ненавидящие чуждый им язык, а потому отыскивающие в нём то, что напоминает им их самих. В этих целях и пытаются они своими духовными экскриментами вымазать истинно великий и могучий русский язык. Язык, который до сих пор непонятен им (от Троцкого - до Плуцкеров), а потому вызывает панический страх!

И все-таки опасность от деятельности новоявленных "интеллектуалов", "энциклопедистов" и "просветителей", которых в нынешней России развелось, как собак не резаных, - видится мне не в глупости и даже не в наглости их. Куда большее беспокойство должно вызывать немалое число помошников в этом подлом деле, кои нашлись сначала в лице коллектива издательства, а потом и в убогих миром покупателей этой низкопробной продукции. Ибо, по словам автора, первый том тиражом 10 000 разошелся довольно скоро. То есть сочинитель без особого труда нашёл (и, очевидно, найдёт и в дальнейшем) многие тысячи поклонников и единомышленников, которые, так же как и он, "тащатся" от подобных "народных изречений" (вот оно - самооплёвывание!).

Казалось, достаточно было бы устыдить сочинителя, издателей и какое-то число читательской публики, если б в этом прецеденте, как в зеркале, не отразились пороки всего российского общества, к которым следует отнести и реакцию на подобные вещи. В этом "зеркале" угадываются не только уродливые отражения тех, кто издавна ненавидит русскую культуру, а потому настойчиво и не со вчерашнего дня распространяет в России подобные гадости, - но и жалкие лики тех, кто употребляют и делятся с другими этим отвратительным пойлом. Впрочем, в этом повинны не только малодушные низы и прочие отребья общества, но и чистенькая его часть, бездеятельно отвращающая благородный лик свой от подобных мерзостей.

"Кто из нас не возмутится, когда бесчестят женщину, отчего же мы не возмущаемся, когда бесчестят язык: ведь и он живой, ведь и он целомудренный. Есть преступления против языка, которые никому не прощаются", - писал Дмитрий Мережковский во времена, когда общество способно было ещё возмущаться бесчинством и когда подобного рода гнев не назывался ещё фашизмом...

 

Но если с Плуцкером всё ясно - тот исходит восторгом от... широты словаря русского языка - то другой "русский писатель" и тоже "филолог, философ, культуролог, эссеист" и прочее, М. Эпштейн, наоборот, сетует на обеднение русского языка (для чего предлагает внедрять в него английские слова). Да ещё какое! "...Можно ли сравнивать: 750 тысяч слов - и 150 тысяч (а если без лексикографических приписок, то всего лишь 40-50)!", - "имея страдание" о языке, сетует он, сопоставляя английский язык и русский.7

Кстати, это "тот самый" Эпштейн, который, находясь в Балтиморе (США), умудрялся влиять на "целый "Континент" (журнал такой)", где он когда-то впервые изложил идею (и не оставляет её до сих пор) интернетской шифровки произведений великих людей. К примеру, Ф. М. Достоевского он честно и откровенно предлагает... не читать (и в самом деле - зачем?), "сжав его" в коротенький абзац... Ясно, что "описания сути произведений" Достоевского и исследований о нём (как и обо всех остальных гениях) будут принадлежать авторам подобных "идей", в числе "шифровальщиков" которых, себя, Эпштейн, очевидно по скромности своей, не упоминает. Ну не то, чтобы он совсем-уж себя устраняет от этого, а, как бы это сказать, - передоверяет, что ли (я, ей богу, сам напуган строгостию языковых смысло-образований, поэтому боюсь ошибиться в словоиспользовании), подталкивая к этому других. Кого? Как... кого? - некого, что ли? Вот, к примеру, Иосиф Бродский в своё время нашёл у Достоевского "всеядную прожорливость языка, которому в один прекрасный день (любил, всё же, Бродский природу!) становится мало Бога (правильнее, конечно, писать - Б-га, ну да ладно), человека, действительности, вины, смерти, бесконечности и Спасения (это слово Бродский пишет с большой буквы, не я - куда мне... - Авт.), и тогда он набрасывается на себя (язык на себя набрасывается. - Авт. См. "Звезда". . 10. 2005, page number 220)".

А вот ещё - в далёкие уже времена социал-демократ Столпнер шептал на ушко Вас. Розанову: "Достоевский весь вертляв и фальшив. ...И у него всегда так. Лицо являет величайшее смирение, убогость, нищенство, - и из-под него лезет на вас сатанинская гордость (А что - Толстой разве лучше? А Пушкин? А Лермонтов? А Тургенев? А этот, как его, - Лесков? А Есенин?... Всех бы их!... - Авт.)". Свои сентенции Столпнер закончил изречением, которое могло быть (начитанный Эпштейн, так уж получилось, - как-то упустил его...) и эпиграфом и путеводительным направлением всей деятельности "шифровальщиков" - мастеров букв, слов и чисел. Вот оно: "Россия должна выбраться изэтого бреда, из этого дурмана, из этой фальши, лукавства и всяческой духовной тьмы..." ("Мимолётное", 1915). Как мы знаем, - так и получилось. Через два года в Россию устремились спасители её и на кораблях и в запломбированных вагонах, и на верблюдах, и на всех остальных возможных и невозможных видах "транспорта". Продолжают помогать ей и сейчас, - и "оттудова", и "отсюдова", и "откудова" угодно. Благо, современные технологии позволяют всё это делать не отходя от компьютера и, простите за неуместный каламбур, - не отходя от кассы. Но не будем отвлекаться от "творческой филологии" (а всё же интересно, - что это за зверь такой?) и языко-едения. Скажу только, что "абзац" о Ф. М. Достоевском, собственно, готов... почти. Специально для удобства использования я выделил всё, наиболее ценное для него - абзаца. Ну, может, Эпштейн найдёт нужным добавить к нему несколько слов, а так - готов.

Так вот - и вполне серьёзно - рассматривается (по первоисточнику назовём её "континентальная") блокада человеческой гениальности, загоняемой "Эпштейнами и К". в прокрустово ложе собственных, назовём их - субъективными, умозрений. А что же ещё и думать, если в соответствии с предложениями "авторов проекта" за короткое время можно будет прочесть "всего" Достоевского, Толстого, Гомера, Цезаря, Лермонтова, Пушкина, Бальзака, Диккенса, и ещё с десяток других гениев... Ну хорошо - один вечер "читать их", два, три... - а дальше что? Как это - что? Разве прецедент-открытие не стоит того, чтобы петь хвалу Эпштейну, столь хитроумно избавившему людей от невежества?! Тем более, что сэкономленное время можно использовать на что-нибудь более путное, приятное и естественное, например, выпить или съесть что-нибудь - да мало ли на что. И тогда воцарится над мировыми знаниями лик Его (Эпштейна) и сонм порхающих круг Него "ангелов"-единокорытников...8 - вымороченных борцов с гениями, заступников тупости и провозглашателей "знаний" для теле-смотрителей и поедателей за компьютерными играми пиц, чипсов, гамбургеров и прочей снеди.

Размышляя об всём этом и даже где-то завидуя столь грандиозным планам Эпштейна, почему-то опять пришёл мне, грешному, на память другой "учёный" - специалист по тюремно-лагерному ивриту Плуцкер. Почему пришёл? - сам не знаю. Наверное, потому что два "непримиримых антагониста" (один из которых одного только мата насчитал раз в двенадцать больше, нежели другой слов в русском языке) всё же нашли бы общий язык через понятные им слова. И точно - на ловца и зверь бежит.

Занимаясь наукой по-компьютеру и разрешившись "творческой филологией", Эпштейн выдал-таки себя с головой. Найдя рубрику "Русский мат" (которую тоже, наверное, основали "филологи" подобные ему и Плуцкеру) исследователь наш оскаливается злорадной репликой: видимо руский мат является "главным источником новейших словообразований" ("Знамя" . 1, 2006, page number 195). Очевидно, именно в этом проявляется духовная связь эпштейнов слово-изучателей, плуцкеров слово-распространителей, и прочих "писателей". Удивительно, однако, не это, а то, что они, через задний ход пролезши в русский язык, - пролазят и в "игольное ушко" науки... Уж не потому ли, что научились прикидываться верблюдами?

И опять приходят на память слова А. Куприна из упомянутого уже письма Ф. Батюшкову, как будто бы отвечающие и на поставленные и не заданные вопросы: "...Ведь никто, как они (предтечи нынешних "специалистов по русскому языку" - Авт.), успели внести и вносят в прелестный (гламурный поправили бы эпштейнианцы) русский язык сотни немецких, французских, польских, торгово-условных телеграфно-сокращённых нелепых и противных слов. Они создали теперешнюю ужасную по языку социал-демократическую брошюрятину. Они внесли припадочность, истеричность и пристрастность в критику и рецензию". Далее Куприн чуть не с мольбой обращается к знаковому "спецьялисту": "...Иди в генералы, инженеры, учёные, доктора, адвокаты - куда хотите! Но не трогайте нашего языка, который вам чужд и который вы <...> и вывихнули".

Да, впечетляющая характеристика дана "писателям и филологам", как и тому, чем они на самом деле занимаются! Однако, не тронули молитвы Куприна циничных похабщиков русского языка. Не тронут и мои... - а потому вернёмся к "культурологии".

Каким же образом пришёл к своему "числовому" выводу печальник о языке русском г-н Эп-н (здесь и далее, дабы не прослыть - упаси Б-г! - юдофобом, буду упоминать его в сокращении)?

А вот как: г-н Эп-н исходит из количества ("прироста") новых слов. Нелепость этого всякому здравомыслящему человеку, конечно, очевидна, но, мыслит г-н Эп-н, - "пипл всё схавает". Однако, не будем нервничать, а рассмотрим всё по порядку.

Если бы "прирост" слов за многие столетия был главным достоинством (любого), то стараниями "собирателей слов" каждый следущий век плохо понимал бы предыдущий, а лет эдак через 300 народное тело и вовсе перестало бы понимать самое себя. Тогда в мировой культуре произошла бы путаница, которая напрочь перечеркнула бы все предыдущие достижения и завоевания человеческого гения! Ибо переводить на новый язык все эти (назовём их "эпштейновскими") изменения не было бы никакой возможности, ни смысла. Почему? Да потому, что язык всё время исчезал бы, "появляясь" по-новому и совершенно новый каждые несколько сот лет. Но, Бог милостив, потому на одного г-на Эп-на приходятся миллионы честных, порядочных и умных людей. Однако этот "культурный Апокалипсис" не происходит ещё и потому, что язык по природе своей консервативен. Настолько, насколько "консервативное" сознание народа тяготеет к своей сущности. Сама же она является следствием многосотлетнего формирования своеобразия мировосприятия, которое заявляет о себе (или не заявляет) в мировой культуре. Увы, для г-на Э-на язык народа сродни галантерейным новшествам, которые должны сменяться в соответствии с требованиями сезона или капризного потребителя.

Но это ладно, - как можно не сказать о том, что г-н Эп-н попросту передёргивает существо факта. Так, говоря, что в английском языке 750 тыс. слов, он ни слова не говорит о том, сколькими словами живёт англоязычное сознание (в устной ипостаси на три четверти германского происхождения). Иными словами, - не задаётся вопросом: сколько слов работает, как в реальном бытии, так и в облюбованной г-ном Эп-ном семантике, филологии, и т. д. Что с того, если в копилке набралось 75 монет, а из неё вытрясаешь не более 2-3-х? Не является секретом ведь, что "словарь" самых выдающихся писателей редко превышает семнадцать-двадцать тысяч слов. И даже в совокупности всех "разниц" (т. е. - сложив арифметическую разницу самых выдающихся англоязычных писателей за последние три столетия) число "рабочих" слов вряд ли превысит 40-50 тысяч. К примеру, словарь Шекспира (внёсшего в родной язык около 1700 слов) специалисты признают одним из самых богатых в англоязычной литературе, но он насчитывает "всего лишь" около 24 тысяч слов (столько же у А. Пушкина). Если же самому г-ну Эп-ну предложить назвать все известные ему слова, то, лихо начав, он наверняка начнёт спотыкаться едва ли не на первой же сотне...

Да, чуть не забыл: откуда г-н Эп-н взял цифру 750 000?..

Самый авторитетный в США Webster.s Dictionary, выпущенный в 1983-м году насчитывает 315 000 главных слов. В 2001-м году он переиздаётся в том же количестве слов. В 1989 году Webster.s New Internetial Dictionary of the English Language, second еdition, unabridged (т. е. - другой Вебстер) насчитал 550 000 главных слов. В 1993 году Random House Dictionary, second edition "укорачивает язык" до 450 000 слов. Последний Webster.s Third New Internetial Dictionary (2005) подтверждает наличие 450 000 главных слов (для справки - в одном из первых словарей в 1864-й году было 114 000 слов, в 1890-м - 175 000, а в 1909-м - году Webster.s Dictionary включал 400 000 слов). Но это всё ветренные американцы, к тому же язык этот "не ихний". Как же абстоят дела в Англии? Там тоже регулярно считают слова. The Oxford English Dictionary выпускает в 1989 году 20-ти-томник, в котором скурпулёзные учёные насчитали 290 500 слов. После этого, видимо, заглянув в штатовские словари и придя в ужас от разницы, - учёные по новой считают слова и в 2005 году выпускают Oxford English Dictionary в 20-ти томах, в которых уже 301 100 слов. Но досчитать до 750 тыс. им, всё же, совесть не позволила. Так откуда же г-н Эп-н выкопал свою "магическую цифру"? - по каким "буквам" и "числам" вычислил её?

Что касается русского языка, то Владимр Даль ещё в позапрошлом веке(!) выпустил свой Словарь, в котором насчитывается более 200 000 слов.9 И это при том, что Даль не включил в свой труд уменьшительные и увеличительные формы в качестве самостоятельных лексических единиц, иначе в нём оказалось бы более 600 000 слов.

Количество слов безусловно говорит о богатстве языка, - но до известных пределов. Каких? Их опять же определяет рабочее состояние языка, включающее все известные человеку сферы деятельности (при этом обязательно оговаривая разницу "прибавочных" технических и прочих специфических слов, не принадлежащих, собственно, к "языку", но в иных случаях могущих участвовать в нём). Исходя из этого приходишь к совершенно противоположному г-ну Эп-ну выводу: современный английский язык, разрастаясь, структурно иссыхает именно ввиду обильного привнесения в словарь множества узкофункциональных, технических и прочих лишённых образа, а то и вовсе бессмысленных слов и словообразований - совершенно не нужных в языковой и какой бы то ни было культуре! И если это разбухание ("богатство" - по Эп-ну) английского языка будет продолжаться, то он разделит участь латинского языка или, что не многим лучше, - превратится в слэнг внутри него. То есть, - будет язык "для жизни" и "для словаря" (для "филологов", эп-нов, и т. д.). Ибо о богатстве языка свидетельствует не количество слов, а их задействие в общественном и творческом бытии. Это касается не только языка, но и творчества вообще, на что, судя по названию статьи, почему-то претендует и г-н Эп-н.

Рискуя вызвать недовольство "ортодоксальных филологов" и языкоедов, скажу, что Рембрандт, Веласкез и Хальс создавали великие шедевры пользуясь лишь... шестью

(6-ю) цветами! Умело смешивая нужные и мастерски пользуясь свойствами дополнительных и взаимодополнительных (чуть не сказал - слов), - они оперировали исключительным по своему богатству и разнообразию "числом" цветов и оттенков, колористическая тонкость и глубина которых свидетельствует о широчайшей (как будто бы "многословной") палитре живописцев. Дабы унять гордость нашего (точнее, - балтиморского) великого философа скажу ещё, что "эпштейнизм" опередил самого Эп-на, причём, - в современной (или, если можно будет простить мне моё языковое невежество, - модерновой) живописи, ибо разноцветие тюбиков, нынче исчисляясь уже сотнями, всё растёт и растёт, а толку с этого - чуть...

И наконец, нельзя не отметить псевдонаучность, косноязычие и нечувствование русского языка самим г-ном Эп-ном, весьма странные для человека, претендующего (звания, должности и научные степени и в данном случае и вообще не играют никакой роли, если "подтверждены" лишь кафедрой, а не реальным делом) на филолога, культуролога, да ещё и философа...

Чего стоит один только, простите, - перл: "Но если всю почву(!) русского языка залить(?!) под этот железобетон(?!)***** (неологизмов. - Авт.), на ней(?!) ничего уже не останется".

Ну, в самом деле: как можно почву... залить под железобетон? Может, всё же, проще железобетон, раздолбав его на кусочки, - "залить" на почву? Но если даже "залить" то, что не заливается, под то, что, как-то ещё может заливаться, - то что же будет представлять из себя и как можно увидеть то, что залито? Ибо, покрытое тем, что не заливается, оно будет невидимо ни для тех, кто, подобно г-ну Эп-ну, "заливает", ни, тем более, - для тех, кто знает, что не способное заливаться никак не может быть залито под то, что хоть и может как-то заливаться, но что делать совершенно нет необходимости ввиду абсурдности заливания тем, что в принципе заливаться не может. Впрочем, это нам тяжело - г-н Эп-н может "заливать" всё что угодно и под чего угодно. В данном случае "под", "на" или, скорее всего, мимо русского языка... И опять приходят на память слова А. Кротова: "казалось бы, прост путь в русский язык, но исхода из него инородцам, презирающим русский народ, не было и не будет" (с. 194).

Как же пришёл Эп-н к жизни такой у себя в Балтиморе, энд why?

Ясное дело, не без поддержки выдающихся ушедших уже в мир иной или живущих ещё гениальных философов, поэтов, культурологов, которых в одном только Балтиморе, наверное, пруд-пруди. Впрочем, в данном случае приводится образец мысли другого русского философа и, конечно же, писателя.

"Лев Шестов напрямую связывал идеологическую "диктатуру слова" при большевизме с пережитками магии", - пишет г-н Эп-н, по всей вероятности, опять (теперь уже с Шестовым) ревнуя "магию" к "числам". Что же говорит сам Шестов, в котором, к слову, - новая власть души не чаяла? "Для них (т. е. - возлюбивших его большевиков. - Авт.) реальные условия человеческой жизни не существуют, - писал Шестов о своих протеже "оттудова" уже. - Они убеждены, что слово имеет сверхъестественную силу". Но г-ну Эп-ну Лейбы Шестова мало и он опять берёт на подмогу Иосифа Бродского, в Послесловии к "Котловану" рассуждавшего об Андрее Платонове (к слову, проект настоящего - "политического котлована" принадлежит не Платонову <г-н Эп-н знает кому...>, - писатель лишь придал ему художественную форму). Здесь ясно видно, что в своих рассуждениях Бродский по крутизне превосходит Шестова. Судите сами: у Платонова возникает... "возникновение понятий, лишённых какого бы то ни было реального содержания. <...> ...Платонов говорит о нации, ставшей в некотором роде жертвой своего языка, а точнее - о самом языке, оказавшемся способным породить фиктивный мир и впавшим от него в грамматическую зависимость", - вставляет Бродский в уста Платонова собственные домыслы. И далее: "Мне думается, что поэтому Платонов непереводим и, до известной степени, благо тому языку, на который он переведён быть не может (так и написано: благо тому языку)", - пишет Бродский, одним махом обливая грязью и русский язык и великого писателя, рядом с которым его самого и различить-то невозможно. Так, "нобелевский пигмей" цитируется просто пигмеем, отчего оба они становятся ещё меньше ростом!

Словом, и в отношении Андрея Платонова "полный абзац"... Впрочем, прокоментирую его.

В нём - "абзаце" - теперь уже Бродский использовал давненько наработанный им приём - когда можно было утаить или незаметно изменить смысл цитируемого, он это делал не моргнув глазом, а когда это не представлялось возможным, - то говорил уже от своего имени, как в данном случае. И тогда уж хучь глаза закрывай, хучь нос вороти от сказанного... - тоже, как в данном случае. Если же говорить по существу вопроса, то совершенно очевидно, что оба писателя (Эп-н и Бродский), явно переутомившись за "вычислениями", не иначе как спутали русский язык с Каббалой. Ибо там, где жизнь "выстраивается" по-числам и "по-магии", она никак не выстраивается в грамматике, хотя, конечно... не во всякой. Где же она выстраивается? Да вот, у другого выдающегося классика современной (в данном случае трудноопределимой) литературы, - у Вл. Сорокина. И г-н Эп-н с удовольствием приводит "магические слова" из "Геологов" Сорокина: " - Мысть, мысть, мысть, учкарное сопление. - Мысть, мысть, мысть, полокурый вотлок", - чем не магия, а? Здорово, - да? И ведь по русски написано, не по аглицки, - буквы то русские... Или вот, из того же Сорокина (рассказ "Заседание завкома") любовно приводится г-ном Эп-ном следущий отрывок: " - Нашпиго! Набиво! - заревел милиционер. - Напихо червие! Напихо червие! - закричала Симакова... - Напихо червие, - повторял Старухин - Напихо...". Так и хочется подумать вслед за г-ном Эп-ном: Э-эх, дикари...

Если же вернуться к "филологии Эп-на", то как без изумления можно относиться к его утверждению, что словоизменение и словообразование совершенно разные вещи?! Это означает, что с изменением слова г-н Эп-н не чувствует изменение образа его, как и образа вообще. Приводя удобные для себя примеры: "сапожок" и "сапожище", и "сирота" и "сиротинушка", а не, скажем, - "дочь" и "доченька" (чётко разделяющие наличие дочери и отношении к ней), - Эп-н считает эти "пары" одним словом. Хотя и из приведённых примеров ясно, что во втором из них констатируется отсутствие одного или обоих родителей и отношение к сложившейся ситуации (чаще всего мягкое, лирическое, жалостное, и т. д. - не буду продолжать, ибо нашему учёному и эти слова могут показаться совершенно идентичными, а потому к словарю языка не имеющими отношения...). Очевидно внутренне совершенно чуждый русскому языку (который, как и любой язык, не ограничивается одним только "запасом слов"), г-н Эп-н, естественно, не понимает того, что душа языка облечённого народным телом, сопротивляется чуждым ему привнесениям - как бы ни хотели того апологеты трупных языков. Не понимая этого, не ощущает г-н Эп-н и изменения образов слова. Впрочем, усилия "языковедов" не пропадают даром, ибо сплошь и рядом натыкаешься на чуждые языку (но не г-ну Эп-ну) словоизменения и словообразования.

Как бы то ни было, подменяя действительное эфемерным и лихо отбрасывая "приписки", наш филолог сужает русский язык до вышеупомянутых "тысяч". А почему бы и нет?! Было бы желание. Вот и я мог бы после устного опроса свести "запас" Эп-на к нескольким ста словам. Но делать этого не буду, хотя бы потому, что в его статье с заумным, до смешного, но ис-сключительно эрудированным названием, их (разных слов), наверное, больше. Другое дело - нужно ли писать все эти "слова"...

Что касается непосредственно языка, то, подобный живому организму, он должен развиваться соответствуя формам сознания и неизбежному расширению материального мира. Но он может и должен очищаться от прилипающей к нему грязи. Для этого носителям языка, стоя на своей почве, - следует обогащать лексику исходя от корней славянских слов. Будучи сущностью языка, именно они способны дать здоровые и в будущем плодоносные ростки. Ко всему этому могут приживлятья и "не наши" слова, но только если они способны органично вписаться в характер и своеобразие русского слова и речи, без которых русская литература не была бы национальной.

И в самом деле, сколько поэзии в таких словах, как - "проталина", отражающем проседание субстанции, податливость её, внутреннее неслышное и невидимое сочение воды - талой воды; или - "капель", внутренняя (слоговая) раздельность которого единовременно несёт в себе и пластичность и отрывистость, передающие неспешное падение одной и рождение новой "капли". Вот и "ручей" даёт представление о малой, резвящейся по камням и неровностям земли ручной речушке. Подобных прекрасных, образных, живых и навсегда современных слов в русском языке великое множество! Эта же ёмкость языка позволяет ему дружить с новоприёмными. В своё время я осмелился ввести в русский язык слово понятие - эвольвента, (произведя его от завитка капители греческой колонны ионического стиля - волюты), ибо не знаю как, избегая многословия, передать изменяемость в своём развитии духовной, бытийной или смысловой ипостаси, - в пространственном, "завивающемся" продолжении своём могущей привести к содержанию, противостоящему начальному.

И всё же, язык не есть некая самостоятельная величина, а потому он пробретает лишь то содержание, которым полнится общество живущее не благими намерениями, а реальностями бытия. Именно духовное здоровье народа, вкупе с его культурно-этическими запросами, определяет здоровость языка. Потому для обережения русского языка от словесной грязи необходимо отвергать всякое пустое или провокационное участие в его "совершенствовании". Отвергать ещё и потому, что отдающие кладбищенским духом сочинения лицедеев от филологии совершенно свободны от нравственности, зато перегружены псевдо-смыслом. Это прирождённые мастера о простом говорить сложно, о совестном - с издевкой и пренебрежением, а о духовном - цинично. Именно эти самозванные "благодетели" и самоизбранные опекуны всякой культуры и являются первыми завистниками и неприятелями (в данном случае) великорусского языка.

При ознакомлении с опусами г-на Эп-на видишь непонимание им того, что разрастающийся словарь и пухнущий не по дням а по часам язык есть свидетельство деструктивного разжижения, размывания и ослабления языка. И если всё это не происходит с русским языком, - то это как раз свидетельствует о силе и языкородной защите его!

Не понимает всё это г-н Эп-н или, наоборот... - понимает? Впрочем, какая разница, если есть возможность размахивать "Знаменем" со "Звездой"...

В свете всего рассмотренного становится очевидным, что г-н Эп-н не просто не знает, не чувствует и не любит русский язык, - он его ненавидит! И, ненавидя, - вредит всеми доступными ему способами. А потому в оценке его псевдо-научных опусов не должно быть ни двойственности, ни толлерантности, ни либерально-космополитической "амбивалентности", ибо целенаправленно наносимый им вред рускому языку не вызывает сомнений. И личностная мелкость, духовная и интеллектуальная ограниченность Эпштейна не играют здесь большой роли, поскольку опусы его как раз и расчитаны на неприхотливую и ещё менее сведущую публику. Другое дело направленность деятельности. В длинном ряду старых и новых "Схарий" Эпштейн, по сути своей, по призванию, назначению и по делам своим, - является банальным продолжателем "учения" псевдо-мудрствующих. Потому к нему целиком применимы слова Георгия Свиридова, ставившего во главе угла не национальную принадлежность "нео-папуасов" и "неадертальцев", а преследуемые ими цели: они враги русской культуры, достояния всех народов мира, враги всех народов!

Кстати, о словообразованиях. Когда я писал "г-на Эп-на" или "г-ну Эп-ну", то (уточняю на всякий случай) имел ввиду "господина" и "господину", а не всякого рода непотребства, которые могут-таки прийти в голову по ознакомлению с опусами г-на Эп-на. Может, в связи с ними и пришло мне на память, не к ночи будь помянуто, имя Плуцкера - тоже г-на, и даже ещё большего!

Впрочем, всем этим опусам не приходится удивляться, так же, как и ничтожным писателям их. "Историческая наглость" (да простит мне г-н Эп-н это, может, не совсем удачное словообразование) чуждых русскому языку сочинителей вполне узнаваема. Приведу лишь небезызвестный факт, который, свидетельствуя о позорной беспомощность "нашего" Правительства, - даже при всех "словообразованиях" по характеру своему вполне узнаваем.

В июле 1917 года после подавления Временным Правительством восстания большевиков главарям их было представлено обвинение в измене, грозившее в военное время смертной казнью. В это время Троцкий "в Совдепе стучал по трибуне и кричал: "Вы обвиняете большевиков в измене и в восстании?... Сажаете их в тюрьмы?... Так ведь я же был с ними, я же здесь!... Почему вы меня не арестуете?"... - Члены Совета Депутатов молчали, - пишет исследователь "вопроса" писатель Андрей Дикий, и со значением добавляет, - "(Они были противники восстания, большевики тогда были в меньшинстве)". Так, вместо того, чтобы судить Троцкого, как преступника, большинство замяло инцидент, в результате чего джин выпущен был из бутылки и, уничтожив миллионы лучших людей России, привел Страну поначалу к духовной, а потом и физической катастрофе.

 

И опять во весь рост встают окаянные вопросы:

Где еще? В какой истории можно найти прецедент, когда - от имени народа и в качестве русского Правительства - в самый ответственный момент истории великой Страны в Брест-Литовске четырмя "плуцкерами" (курликом-уродцем Троцким, Иоффе, Караханом и Каменевым-Розенфельдом) заключен был позорный для Страны мир с немцами? Заключён с врагом, который, если бы не разлагающая армию деятельность тысяч подобных "просветителей", был бы побеждён в том же 1917 году ("...в том-то и сатанинская сила их, что они сумели перешагнуть все пределы, все границы дозволенного, сделали всякое изумление, всякий возмущённый крик наивным, дурацким", - писал о заключателях "похабного мира" И. Бунин в "Окаянных днях")! Увы, "жирондисты" не были свергнуты. Обезволенный народ не способен был защитить своё Отечество, да и не понимал уже - где оно... Когда же, Сталин, разобравшись во всем, взялся вытащить Страну из тяжелейшего кризиса (что, надо сказать, было перевыполнено "нашими" уже холуями с невероятной жестокостью), и, в этих целях стал проводить "чистку в рядах партии", то потомки "пламенных революционеров" до сих пор ему этого не могут простить! Когда же в условиях тотальной блокады России лидер пост-ленинской эпохи сумел создать мощное Государство, то и это всё никак не зачтётся ему. Вписан был Сталин в историю (причем, - "окончательно, бесповоротно и навсегда"), как чудовище превзошедшее даже "психопата и идиота" Гитлера (хорош, однако, "идиот", в короткое время сумевший поставить с ног на голову пол-мира!).

Но мы несколько отвлеклись от "литературы".

 

Я далёк от мысли сравнивать местечковых "энциклопедистов", которые, конечно же, являются "русскими писателями, философами" и прочая, - с ничтожеством мирового масштаба Троцким, но хочу лишь отметить, что в основных своих принципах история повторяется. Вместе с этим хочу указать и на неизбежную историческую наказуемость всякой анемичной власти, в данном случае России, которая в лице нынешних временщиков взяло традицию уподобляться малоголовому страусу.

Как только возникает щекотливая ситуация, так номинальные правители России тут же прячут голову в песок, или, за отсутствием оного, - закрывают глаза на подобного рода издательские выходки. Вместо решительного осуждения (вплоть до уголовной наказуемости) "энциклопедистов"-русофобов и похабщиков русской культуры власти России не только терпят их выходки, но предоставляют им телеканалы и СМИ; то есть прямо потворствуют гибельным для России процессам. Единственное, что беспокоит нуворишей, ставших политиками, это вопрос: "а как же тогда (в случае пресечения разлагающей Страну деятельности) воспримет Россию остальной демократический мир?!"; - "что скажет княгиня Марья Алексевна?"; - "как бы чего не вышло!", - в страхе пролепечет один из героев Чехова. Тогда как "остальной мир" - в этом можно не сомневаться - с издевательским цинизмом уже который год посмеивается (причем, вполне заслуженно!) над нерешительностью российских властей - ничтожных в своей человеческой слабости, политическом малодушии и социальной аморфности.

Что удивляться мату, если в отечественной прессе публикуются низкопробные вирши, заканчивающиеся злобно-безумными словами: "Благодарю тебя, Дантес! Благодарю, Мартынов!" ("Московские вести". 2001, .3, с. 246).

Разве это не плевок в культуру России, и в самую душу народа?!

Но здесь же добавлю, что подобные плевки духовных дегенератов следует считать заслуженными... до тех пор, пока на них не следует никакой реакции! Ибо тот, кто вытирается, достоин не только плевков... А раз так, то не должно подлежать сомнению, что нынешние "геростраты" должны быть выявлены и судимы по закону. Деяния ничтожных стихоплетов и того же рода "просветителей" однозначно нужно расценивать, как преступление против Общества, Закона и Государства - со всеми вытекающими отсюда для них последствиями. Только такая ответная реакция может смыть грязь, брошенную в лицо Отечеству. Долг всякой уважающей себя власти состоит в законнном (подчеркиваю это!) наказания негодяев, к числу которых следует причислить не только авторов, но и издателей - на глазах у всех, совокупно, планомерно и продуманно оскорбляющих Россию и её культуру, при этом по шакальи вгрызаясь в и без того иссушенные корни нравственных устоев народа!

 

И опять возникает давно прижившйся на Руси вопрос, - кто виноват? Опять инородцы и опять евреи?

Полагаю нелепым винить во всём их одних. Скажу больше: не "они", а именно мы (без кавычек) виноваты во многом из того, что происходит. Обвинять во всех бедах России одну только заезжую и всякую другую братию не только глупо, но, при недостаточном желании народа знать жестокую правду, - непродуктивно и весьма опасно. Опасно тем, что, прикрываясь "чужаками", мы опять не будем видеть собственных болезней. Что касается "их", то тут ничего не поделаешь: наделённые известным пристрастием к "материи" и за счёт внутреннего обладая внешним мышлением - рассеянные по всему свету "они" завсегда ловчее всех подбирались к ветхозавещанной лохани. И потом: почему другие державы, также "находящиеся под еврейским игом", отнюдь не дышат на ладан (о духовном умерщвлении разговор особый)? Другое дело степень вмешательства "инородных тел" в структуру и жизнь чуждого им и по духу и по сознанию Государства. "Пусть наш народ идет своим путем, - размышляя об Отечестве пишет Свиридов. - Русские не претендуют на руководящие роли в правительстве государства Израиль".

У меня нет никакого желания развивать эту донельзя изжеванную и давно уже дурно пахнущую тему, но в отношении "поверхности" её всё же повторюсь: березовские, ходорковские, абрамовичи и прочие существуют не только в России, но у руля разворовывания российского капитала и ресурсов стали главным образом они только потому, что смогли купить с потрохами тысячи и тысячи ленивых на доброе дело изолгавшихся друг перед другом и просто бестолковых в деле "нижестоящих" русских. "Ведь абрамовичи... вашими же руками всё делают - воюют, копают золото, дороги строят, чтобы его вывозить. Плодят новых рабов", - устами своего героя говорил писатель Пётр Проскурин. Но происходит это лишь потому, что "русская жизнь потеряла путь, направление своего движения" (Свиридов).

И разве само наличие - как и количество "олигархов в законе" - не говорит о том: чего все мы стоим?! Когда же научимся мы, наконец, видеть окружающие нас подлости и различать нашу причастность к ним?!

Прошло время лишь щекочущих нервы удобных формулировок и успокаивающих нечистую совесть слов. Настала пора чётких и ясных определений, избегая недомолвок и смущений в раскрытии поистине страшного диагноза. Гигант, поражённый тяжелой болезнью, должен знать её, а не, внимая временщикам, тайным советникам и явным лицемерам, слышать спасительные для них басни и неумолкающие оптимистические прогнозы. То же касается и главного действующего лица истории - народа.

В самом деле - разве на пустом месте, по словам Георгия Свиридова, "тюремный жаргон стал языком России"? Нет, конечно, не на пустом - а на имевшемся или специально для этого подготовленном. В результате чего, пишет Свиридов, - русский народ "почти утерял свою национальную особенность и принадлежность. Он превратился в безликую рабскую массу, всегда готовую к послушанию и сохранившую лишь жалкие остатки своего былого богатейшего языка для уразумения приказаний, отдаваемых ему его владыками, и матерную брань, которой он выражает отношение ко всему на свете: к своей жизни, своим близким, своим хозяевам, своей судьбе".

Но не только жаргон владычествует в русском языке, и не только в устном.

 

В городах, как тараканы плодятся письменные извращения великорусского языка, заявляя о себе во всякого рода "фэнтэзи" (так в Москве в Доме Книги назван отдел фантастики), "гламурах" и прочих нелепых транскрипциях (а то и буквальных заимствований, как то - "нонфикшин" - non-fiction) с английского на русский - всё активнее превращающегося в псевдорусский язык. В золотоглавой же снуют маршрутные такси, надписанные нелепым "Авто-лайн" (тогда уж надо писать ауто, от слова - auto, или, не без иронии, - авто-line, поскольку в русском языке никакого "лая", кроме собачьего, не существует). Примеров всем этим языковым извращениям - не счесть. Но если в "письменности" разносчиками инфекций является пишущая журналистская братия, тем самым подтверждая "древнее" просхождение своей профессии, то в устной речи около-языковая зараза (типа - "фьючерсов"...) разносится кем ни попадя. К ним прежде всего относится вечно живая (т. е. так и "недобитая" мировой и русской классикой) мещанская масса человеко-потребителей, живущая ото дня ко дню и смачно плюющая на всё, что нельзя съесть или использовать для комфортного существования. Имя этой братии - легион. Они-то как раз по своей воле утрачивает память о духовном наследии и культуре своих предков. И то, что "народу" помогают в этом (и немало) "другие" ни в коей мере не оправдывает добровольно-народное само-оглупление и общественное беспамятство.

Среди "помошников" то и дело появляются адепты глобализации, когда маскирующиеся в попечителей "о народе", а когда просто делящиеся с ним своим убогим мышлением, как-то печатно делает, не к языку будь помянут, Эпштейн. Устами либерального журнала "Знамя" (кстати, - "знамя" теперь уже чего? Со "Звездой"-то понятно...) сей "знаток" языцей, а всего более лингвистических ересей, неустанно навязывает русскому языку латинскую "буквицу" и английскую лексику, объясняя это преимуществом английского языка над русским. Всё неймётся ненавистникам русского Слова. Хочется им замордовать или размыть до неузнаваемости великолепие языка Лермонтова и Тургенева! Конечно, не на всякую глупость следует обращать внимание. Но иной раз она, подобно этой облачившись в псевдо-научную форму, способна пустить пыль в глаза несведущим людям. Она-то и находит последователей и единомышленников среди "своих", свивая свои паршивые гнёзда в редакциях пока ещё русскоязычных журналах. И закрывать глаза на этих разносчиков "фьючерсов" недопустимо. Ибо то в России, что не работает в её интересах, - работает против неё, ибо является рупором её недругов. Делая свои мыслишки "достоянием общественности", эти около-литературные трутни, звеня серебрянники, вносят свою "скромную" лепту в разрушение всякой национальной культуры, - в данном случае русской.

Ясное дело, переубеждать такого рода "реформаторов" печатным словом - пустая трата времени. От непечатного же они только возрадуются, ибо окунутся в родную для себя стихию - стихию "лагерного иврита", по словам А. Кротова. Можно ещё рискнуть предложить им перечитать дневники Достоевского, статьи и письма русских классиков, в которых достаточно ясно (т. е. доступно эпштейнам) разъясняется характер опасности русской культуре и языку в частности. Тем же, кому дороги богатейшие россыпи и нераскрытые ещё залежи исключтельно пластичного и многомерного по жизненной ёмкости русского языка, полезно помнить, что, язык, как таковой, - является средоточием формируемого многими веками стиля мышления, склада ума и характера народа. Это и делает язык исторически заявившей о себе нации уникальным явлением мировой культуры.

По своей трёхмерности язык сродни айсбергу, видимая "обиходная" часть которого является не более как поверхностью, определяющей форму каждого современного словоиспользования. Но эта "поверхность" даже и в неявленности всего богатства языка всё же соотносится с невидимой, глубинной главной своей частью, без которой самый словарно широкий "айсберг" оказывается плоской ледышкой, быстро тающей в океане бытия.

Можно, конечно, попытаться волевым путём "отсечь" современность от "консервативного", "отсталого" и "тянущего вниз" прошлого. Но тогда наступит духовное опустошение и неизбежно следующее за ним моральное разложение носителей (каждого) языка. Ибо с потерей живых сущностей (образов) из языка и из души человека уйдут богатейшие пласты сначала письменной, а потом и всей остальной (в масштабе человечества - мировой) культуры - изобразительной, музыкальной и пластической. Язык всякого народа содержит в себе условную сумму духовной и исторической информации о нём, при существенном своеобразии народа составляющую общую значимость его языка. Когда в народе (а, значит, и в языке его) преобладает внутренне обусловленная значимость, тогда он, мощно заявив о себе в истории обществ, создаёт и великую литературу. Когда же громким "языком" начинает "орать" о себе вторичность, в характере преобладать "разбросанность" и доминировать слабоорганизующие качества, при которых достоинства неизбежно оказываются на "вторых" или вовсе не заметных ролях, тогда и литература, соответствуя им и плетясь в хвосте низвергаемой культуры, - становится вялой и неслышной для себя и ещё меньше для других народов. Необходимо отметить ещё важность формирования каждой личности, позитивная сумма которых составляет богатство культуры общества и самого народа. Словом, язык, как некий социо-, народо-, и страно-образующий феномен, никогда не позволит безнаказанно вычленить себя из души народа и мышления его. Тем более, что язык является инструментом не только мышления, но и чувствования, воображения, ощущения и творчества в целом. Отсюда важность сохранения языка, который есть пользуемая народом важнейшая сотворческая ипостась души человеческой, без которой человек и человеком-то не является.

В том-то и дело! Именно здесь и зарыта собака.

Человек в новой глобализованной "культуре" попросту не нужен. Он лишний!

Но кто же нужен?

Да в том-то и дело, что - Никто, "имя" которому можно расшифровать, как многомиллиардный потребитель, существующий вне всякой национальной культуры! Отсюда "желание исказить, окарикатурить человека, лишить его богоподобия и сделать скотоподобным", - писал Георгий Свиридов. Во всём прослеживается "идея" превратить человека в бывшего человека! Поэтому, имея ввиду "реформаторов" русского языка, следует говорить не о частностях их лицемерия и лжи, а о целях, которые они преследуют. Главнейшей из них является пресловутая Глобализация бытия. Опасность её нарастает с усилением в обществе пустышных и безликих (потому что обездушенных) легко тиражируемых либерально-демократических, потребительских и прочих легковесных ценностей. Мириады их легко укладываются в голове обывателя именно ввиду своих плоских характеристик, "естественно" вытесняя из "ёмкости" всё неудобное, краеугольное или трудноусваиваемое. Рупором этой "вмещаемости" и являются потерявшие или никогда не имевшие чести и совести господа фальсификаторы - функционеры лжи, "культурной" подлости и насилия над лучшим, что было и есть ещё в человеке!

Словом, главная беда вовсе не в убогих "печатниках" и даже не в числе их, - а в том, что ереси новых Схарий-"интернационалистов" усугубляют запущенные (то есть, - уже существующие) болезни общества.

Как тут не вспомнить слова одного из самых проницательных мыслителей ушедшего столетия испанского философа Ортега-и-Гассет. Идя в русле размышлений искателя правды Георгия Свиридова, он писал: "Не страшно захворать, - страшно быть самой болезнью. Плохо, когда общество поражено безнравственностью, хуже, когда оно перестало быть обществом"!

Об "иванах не помнящих родства" в Правительстве можно и должно говорить много. Но и остальным (кто не в Правительстве...) должна быть ясна и цена, и мера великой ответственности. Ибо значительных пространств заслуживает не тот народ, который в прошлом заявлял о своих выдающихся качествах, - но тот, который продолжает заявлять о них в нынешней исторической жизни! Великое сообщество никогда не размещалось в "собачьей конуре" истории. Она попросту не годится для тех, кто нуждается в иных культурных и пространственных измерениях. В этом и состоит разница между ворчанием пса, привязанного к собачьей конуре, от созвездия Пса, молчаливо обращенного к звёздным пространствам мировой истории!

 

 

 

 

___

1 Строка из предисловия Б. М. Эйхенбаум. "Статьи о Лермонтове". М.-Л. 1961 с. 3. Цитаты взяты из книги Эйхенбаума "Лермонтов. Опыт историко-литературной оценки" (1924). Wilhelm Fink Verlag Munhen. 1967 (издана на русском языке).

 

2 И тем не менее у поэта можно найти несколько добротных вещей, существующих как бы вне связи с личностью автора. Это - "Элегия" (1968), "Осенний крик ястреба" (1975), "Пятая годовщина" (1977), "Песчаные холмы, поросшие сосной..." (1978), "Я входил вместо дикого звекря в клетку" (1980), пожалуй, ещё - "Аллея со статуями из затвердевшей грязи...", "Только пепел знает, что значит сгореть дотла" (1985), "Рождественская звезда" (1987). Можно найти у Бродского и отдельные удачные строки, как то: "Обычно тот, кто плюёт на Бога/Плюёт сначала на человека", в справедливости которых убеждает следущее примечание.

 

___

3 "Я позвонила Иосифу: приходи завтра на смотрины. Прихорошись, побрейся и прояви геологический энтузиазм. Бродский явился обросший трёхдневной щетиной, в неведомых утюгу парусиновых брюках, - сообщает Штёрн.

Итак, Иосиф плюхнулся, не дожидаясь приглашения, в кресло и задымил в нос некурящему Богуну смертоносной сигаретой "Прима". "Ваша приятельница утверждает, что вы любите геологию, рвётесь в поле будете незаменимым работником", - любезно сказал Иван Егорыч. "Могу себе представить... пробормотал Бродский и залился румянцем (в юности он был мучительно застенчив)", - лучится восхищением Штёрн.

"В этом году у нас три экспедиции: Кольский, Зауралье и Магадан. Куда бы вы хотели?" "Абсолютно без разницы", - хмыкнул Иосиф и схватился за подбородок. "Вот как! А что вам больше нравится - картирование или поиски и разведка полезных ископа...". "Один чёрт, - перебил Бродский, - лишь бы вон отсюда!"

"Может, гамма-каротаж?" - не сдавался начальник. "Хоть - гамма, хоть - дельта, - не имеет значения", - парировал Бродский. Богун поджал губы.

"И всё-таки, какая область геологической деятельности вас интересует?"

"Геологической?" - переспросил Иосиф и хохотнул.

Богун опустил очки на кончик носа и поверх них пристально взглянул на поэта. Под его взглядом Бродский совершенно сконфузился, зарделся (тем, кто забыл, напомню, что поэт был исключительно застенчив) и заёрзал в кресле (и, видимо, совестливым).

"Позвольте спросить, - ледяным тоном произнёс Иван Егорыч. - А что-нибудь вас вообще интересует?". "Разумеется, - оживился Иосиф. - Ещё как! Больше всего меня интересует проблема духа... как бы объяснить вам попроще (какое, однако, сострадание к простоте начальника со стороны неведомого ещё человечеству гения!)... Точнее, сейчас меня занимает метафизическая сущность поэзии...".

После этой почти библейской глубины мысли тогда ещё не святого Иосифа - Богун вежливо, но решительно попросил свидетельницу бессмертного разговора (со стороны Бродского, конечно) проводить её великого современника к лифту.

 

___

4 Все цитаты, включая "Бродский - геолог" Л. Штёрн (С. 250-251), взяты из книги посвященной 50-летию, цитирую, - "выдающегося поэта нашего времени" Иосифу Бродскому - "Размером подлинника". Таллин. 1990.

5 В сборнике "Назидание. Стихи" (Ленинград. 1990), посвящённый тому же юбилею, в предисловии так прямо и пишется: "Творчество Иосифа Бродского относится к высшим достижениям русской и мировой культуры и оно должно как можно быстрее и шире войти в обиход русского читателя и читателей всех народов нашей страны".

6 Ежегодная международная Нобелевская премия по физике, химии, физиологии, литературе, а также за деятельность по укреплению мира учреждена Альфредом Бернхардом Нобелем, присуждается с 1901 года.

За девять лет до получения премии - 5 августа 1944 года Черчиль сделал запрос в правительство Великобритании о возможности использования против Германии отравляющего газа. Черчиль указывал на наличие готовых к применению 32 000 тон горчичного газа и фосгена, могущих уничтожить всё живое на территории Германии на площади 965 кв. миль, что превышает города Берлин, Гамбург, Кёльн, Ессен, Франкфурт и Кассель вместе взятые. См. Albert Speer. .Inside the Third Reih., p. 413. Примечание ** David Irving, Die Ceheimwaffen des Dritten Reiches (Hamburg, 1969).

Не иначе, как "писатель" намеревался стереть с лица земли германскую нацию. Рядом с этой несостоявшейся акцией число жертв Хиросимы и Нагасаки выглядело бы ничтожным. Даже Гитлер отказывался (Ibid, p. 413) применять в военных целях отравляющие средства. Но, расходясь в отношении к врагам с Гитлером, Черчиль находил полное понимание у Президента США Рузвельта, заявившего 19 августа 1944 года: "Мы должны быть по-настоящему жестокими с Германией, и я имею ввиду весь германский народ, а не только нацистов".

 

___

7 См. "Русский язык в свете творческой филологии", "Знамя", . 1, 2006.

 

___

8 Считаю уместным добавить, что они же, занимая на факультетах славистики ряда университетов США (насчёт Европы не знаю) соответствующие позиции и оберегая их (позиции) от иначе мыслящих, - упорно и по-своему обучают студентов русскому языку и литературе. Они же, посредством учебных пособий и СМИ, навязывают тамошнему обществу свои пристрастные мнения относительно русской культуры. Остаётся только слабо надеяться на то, что иные умные и упорные в учёбе студенты сумеют овладеть русским языком настолько, чтобы смочь без посторонней (опять винюсь за неловкий каламбур) помощи разобраться в явлениях русской культуры. Она потому значима для остального мира, что, наделенная стремлением к истине, исследует душу человеческую, для чего в полной мере обладает языковым богатством, пластикой, многозначностью и выразительностью образов, произрастающих в беспокойной душе народа - истинного носителя русского языка.

___

9 После смерти В. Даля Бодуэн де Куртэнэ включил в Словарь (видимо, "для количества") множество ругательных слов, ввиду чего истинным "далевским" Словарём следует считать репринтные издания 1863 и 1866 (1955 и 1994 гг.).

Касаемо других языков: современный немецкий язык охватывает около 400 000 слов, шведский - около - 300 000. В латинском языке насчитывается около 100 000, в древнегреческом - более 100 000, в древнеисландском - более 200 000, в санскрите (литературном языке древней Индии) - более 200 000 слов.

***** Железобетон. 1) Монолитное соединение бетона и стальной арматуры, применяемое в строительстве. 2) Конструкция, изделия из такого материала (Толковый словарь русского языка. С. И. Ожегов и Н. Ю. Шведов. М. 1999).

останется".