Роберт Коригодский - Дальний поход

События, о которых я хочу рассказать, происходили 57 лет назад, когда Советский Союз помогал Республике Индонезии в ее борьбе за освобождение Западного Ириана от голландских колонизаторов. Естественно, некоторые детали уже стерлись из моей памяти. Расскажу то, что запомнилось.

Летом 1961 года я работал гидом-переводчиком в центральном аппарате «Интуриста» в Москве. Первым языком у меня был английский, вторым – индонезийский. Лето выдалось жаркое. Не столько по погоде, сколько по наплыву туристов. К тому же в Москве проводился какой-то международный конгресс, на котором мне было поручено руководить бюро обслуживания иностранных гостей в гостинице «Украина». С раннего утра до поздней ночи в огромном зале бюро обслуживания было многолюдно. Каждые 15 минут от подъезда гостиницы отправлялись автобусы, обслуживавшие конгресс, направляясь то в МГУ на Ленинских горах, где проходили пленарные заседания, то на многочисленные экскурсии по городу, в музеи, то в Загорск, а вечером – В Большой и другие театры. От планирования всего этого, ведения переговоров с главами делегаций, разговоров с отдельными туристами и массы других организационных забот голова шла кругом. И когда в 11 вечера закрывалось бюро обслуживания, я поднимался к себе в штабной номер, где еще долго разбирался с бумагами. За две недели работы конгресса мне удалось лишь однажды провести ночь у себя дома.

Но вот конгресс окончен. Начальство прочитало отчеты, подвело итоги, поблагодарило многочисленный штат переводчиков. Кто-то получил благодарность, кто-то – денежную премию, а мне был предоставлен отгул на две недели за переработку, чему я был несказанно рад.

Мы с женой решили поехать отдохнуть в Севастополь, который только недавно стал открытым городом, и где мы прежде никогда не бывали. Взяли с собой шестилетнего сына Сашу. Сборы были недолги. Сели в поезд, и вот мы в Севастополе.

Город встретил нас приветливо, тем более что номер в гостинице «Севастополь», находящейся в самом центре города, был заказан через «Интурист» еще из Москвы. Солнце, море, пляжи, прогулки на катере, панорама обороны Севастополя, диорама на Сапун-горе, цветущие каштаны на чистых красивых улицах – все это приводило нас в восторг.

Так прошла первая неделя, и мы заметили, что наши деньги подходят к концу. Тут мы вспомнили, что, уезжая из Москвы, мы просили моего отца выслать нам деньги на адрес: Севастополь, главпочтамт, до востребования. По дороге остановились на Большой морской у кинотеатра «Победа», напротив которого за небольшим палисадником стоял красивых трехэтажный жилой дом.

- Вот здесь я хотел бы жить, - сказал я, понимая, насколько это нереально. Но случилось непредвиденное…

События развивались стремительно. Через несколько минут мы были на почтамте.

- Деньги пришли, - сказала женщина в окошке. – Но вначале распишитесь в том, что вы получили повестку.

В повестке было написано, что мне, старшему лейтенанту запаса, следует немедленно явиться к севастопольскому военному комиссару. Мы были крайне удивлены и сразу пошли в военкомат, где мне сообщили, что министр обороны подписал приказ, согласно которому я зачислен в кадры вооруженных сил, и что мне следует завтра же выехать в Москву в распоряжение военного комиссара моего района.

Через два дня я был в райвоенкомате, где узнал, что призван в Военно-морской флот и буду служить переводчиком индонезийского языка на Черноморском флоте. Мне вручили предписание и дали два дня на сборы.

Не успел я опомниться, как оказался в Севастополе в Учебном центре, расположенном на Корабельной стороне. А еще через пару месяцев, пожив в общежитии и сменив две не понравившиеся мне квартиры, я, благодаря счастливой случайности, снял комнату в том самом доме, возле которого у меня сорвалась с языка роковая фраза: «Вот здесь я хотел бы жить».

Это была квартира Ксении Ивановны Намгаладзе, вдовы генерал-майора, начальника разведки флота. Узнав, что я из Москвы и что служу в Учебном центре, она только спросила:

И, услышав, что начальником у меня капитан 1 ранга Смирнов, сказала:

И сразу отдала мне ключи от квартиры, а на следующий день уехала к родственникам мужа в Тбилиси.

В этой квартире я жил долго и комфортно, а когда в 1964 году Учебный центр был закрыт, вернулся домой в Москву.

Итак, я в Учебном центре. Он разместился в казармах Учебного отряда на Корабельной стороне. По утрам, позавтракав в кафе, еду на троллейбусе на службу. В бюро переводчиков, начальником которого стал приехавший из Ленинграда майор Валерий Германов, владеющий английским языком, - несколько английских переводчиков и шестеро индонезийских: лейтенант Авенир Теселкин, выпускник Института востоковедения, уже успевший получить ученую степень кандидата филологических наук; лейтенант Анатолий Дмитриев, выпускник МГИМО, которому посчастливилось поработать переводчиком с адмиралом Фокиным во время визита отряда кораблей во главе с крейсером «Адмирал Сенявин» в Индонезию в 1959 году; младший лейтенант Ян Рейзама, выпускник МГИМО; младшие лейтенанты Александр Оглоблин т Олег Матвеев, только что окончившие Ленинградский университет; и я, старший лейтенант, а позднее капитан Роберт Коригодский, окончивший 3 Ленинградское артиллерийское училище в 1945 году и Военный институт иностранных языков в 1953 году, уже успевший послужить несколько лет в армии и дважды увольнявшийся в запас по сокращению штатов.

Когда меня так поспешно направляли в Севастополь, я представлял себе, что где-то на внешнем рейде уже давно стоит под парами какой-то военный корабль, и дело только за тем, чтобы на его палубу ступила нога переводчика. Тогда поднимутся трап и якорь, и мы поплывем к неведомым берегам.

Но действительность оказалась поначалу намного прозаичней: совсем сухопутная жизнь и никаких тебе кораблей и индонезийцев.

В октябре и ноябре 1961 года на советских теплоходах в Севастополь прибыла большая группа индонезийских военных моряков для прохождения обучения в течение 9 месяцев. В составе группы были экипажи кораблей, которые должны были освоить передаваемые Индонезии артиллерийский крейсер и плавучую базу подводных лодок, которые индонезийское военное командование собиралось использовать в борьбе за освобождение западной части Новой Гвинеи, или Западного Ириана от голландских колонизаторов. Индонезийские моряки в течение трех месяцев проходили ускоренный курс русского языка, а затем обучались по своим специальностям, продолжая одновременно изучение русского языка. Занятия по специальности вначале проходили в классах, а с прибытием в распоряжение Учебного центра передаваемых Индонезии кораблей стали все чаще проводиться на кораблях.

Весной 1962 года от причала судоремонтного завода в Южной бухте Севастополя отошел отремонтированный и модернизированный крейсер «Серго Орджоникидзе», который позднее после передачи его Индонезии был переименован в «Ириан». Командиром крейсера стал полковник[1] Фриц Суак, высокий, светлокожий, родом с Северного Сулавеси. Крейсер стал на бочки[2] в Северной бухте, и несколько раз мы выходили на нем в море для проведения практических занятий.

Примерно в то же время со стапелей Николаевского судостроительного завода сошел новый современный корабль, головной корабль серии. Это была плавучая база подводных лодок, названная именем героя-подводника «Николай Карташов». Командовал кораблем капитан 2 ранга Владимир Варфоломеевич Вертеев. Его индонезийским дублером стал майор Судирман, яванец из Сурабаи.

Плавбаза «Николай Карташов» рассчитана на обслуживание бригады, состоящей из 8 дизельных подводных лодок. Длина корабля 136 метров, высота надводного борта – 7 метров, водоизмещение – 6500 тонн, осадка – 6,3 метра, максимальная скорость хода – 19 узлов[3]. Это – дизель-электроход с двумя машинами, управление которыми осуществляется не при помощи машинного телеграфа, а непосредственно из ходовой рубки. Корабль вооружен четырьмя башенными орудиями калибра 76 мм и четырьмя спаренными зенитными автоматами калибра 37 мм. Экипаж корабля состоит из 420 человек, из которых 18 – офицеры. Ко времени передачи корабля Индонезии у нас второго такого не было.

Помню первый учебный выход в море на плавбазе. Был пасмурный весенний день, а в Севастополе весна обычно бывает прохладная. Дул свежий ветер. Черное море оправдывало свое название. Небольшие волны местами были покрыты барашками. Сила ветра – 4 балла, волнение – 3 балла. Во время выхода отрабатывалась слаженность действий экипажа, проводились боевые артиллерийские стрельбы по морской цели и РДУ[4] по воздушной цели.

Я с огромным нетерпением ожидал первого выхода в море, и меня беспокоил только один вопрос: как я буду переносить качку? Поскольку мы, переводчики, чувствовали себя салагами[5] среди других офицеров – морских волков, особенно не хотелось ударить в грязь лицом. А кроме того, какая же может быть работа, к5огда к горлу подступает тошнота. А вдруг случится и еще что-нибудь похуже? Поэтому я заранее поинтересовался у бывалых моряков, как нужно вести себя во время качки. То, что я услышал, несколько меня успокоило, и я решил, если понадобится, действовать согласно полученному совету.

Ждать долго не пришлось. Не успела земля скрыться за горизонтом, как я почувствовал, что начинаю укачиваться. Не долго думая, стараясь не подавать вида, что плохо себя чувствую, я попросил у командира корабля разрешения на несколько минут спуститься вниз. Командир разрешил. Хватаясь за вращающиеся валики поручней над головой, в три прыжка преодолеваю три пролета межпалубного трапа и оказываюсь в своей одноместной каюте, хватаю кружку и пью воду из графина, пока он не опустел. Еще несколько шагов по коридору, и я в гальюне. Два пальца в рот…,и сразу наступило облегчение. Помыв лицо и делая вид, что ничего не случилось, я снова появился в ходовой рубке и встал на свое место у смотрового стекла между командиром корабля и его индонезийским дублером. С тех пор я больше не укачивался даже во время самого сильного шторма.

Когда мы пришли в район учений, в небе появился самолет. Зенитные автоматы, задрав свои стволы почти до уровня ходового мостика, дали несколько холостых оглушительных залпов, и самолет удалился в сторону Качинского аэродрома.

Но вот на горизонте показался корабль – цель. Рассмотрев его в визир, командир отдал команду на подготовку данных и открытие огня двумя носовыми орудиями главного калибра. КДП[6] над ходовой рубкой повернулся в сторону цели. Синхронно с ним повернулись и орудия. Вскоре раздался грохот выстрелов, и несколько огненных шаров полетели над поверхностью моря. Но вдруг… Что за чудо?! В двух кабельтовых[7] от нас по левому борту точно в направлении на корабль-цель показалась рубка дизельной подводной лодки, следующей встречным параллельным курсом.

Вслед за вахтенным офицером команду по трансляции повторил я:

Тем временем лодка всплыла. На флагштоке заполоскался советский военно-морской флаг.

Как такое могло случиться? Почему лодка оказалась в районе боевых стрельб? Почему она всплыла в опасной близости от нашего корабля? Ведь ее гидроакустики не могли не слышать шума наших винтов. И, наконец, почему наши гидроакустики вовремя не обнаружили лодку? Все эти вопросы, казалось, терзали командира, да и индонезийские дублеры с удивленными лицами и раскрытыми ртами стояли в недоумении.

Командир приказал связаться по радио с оперативным дежурным флота и доложить ему обстановку. Через несколько минут была получена радиограмма, гласившая: «Кораблю бортовой номер 441 продолжать учения». Выпустив еще несколько снарядов и убедившись в том, что цель поражена, командир поблагодарил экипаж, в том числе индонезийских дублеров, за умелые и слаженные действия. Корабль развернулся и лег на обратный курс.

Случай с подводной лодкой еще долго обсуждался индонезийскими моряками, и они усматривали в нем проявление нашей неорганизованности.

Время летело быстро. После нескольких выходов в море для выполнения различных задач, среди которых мне запомнилась передача «больного» в море на другой корабль, командование Учебного центра решило, что индонезийские моряки в достаточной степени освоили управление кораблем. Срок их пребывания в Севастополе подходил к концу. Экипаж крейсера также готовился к дальнему походу.

Прежде чем я расскажу о дальнем походе, мне хочется, забегая на год вперед, вспомнить об одном курьезном случае, происшедшем в Учебном центре уже после того, как я вернулся из Индонезии после первого плавания через Индийский океан.

В первых числах августа 1963 года меня вызвал начальник Учебного центра и сообщил, что согласно приказу министра обороны наш центр должен издать учебник русского языка для индонезийских военных моряков. Разработка русского варианта учебника поручена кафедре русского языка Учебного центра, а перевод на индонезийский – бюро переводчиков, конкретнее лейтенанту Авениру Теселкину, младшему лейтенанту Александру Оглоблину и мне. Кроме того, я был назначен ответственным редактором, и мне было поручено за три месяца издать этот учебник в количестве 500 экземпляров и два из них положить на стол начальника Учебного центра утром 6 ноября.

- В этот день вечером, - сказал начальник центра, - я улетаю в Ленинград на сборы начальников учебных центров вооруженных сил, в рамках которых будет проходить смотр-конкурс учебников русского языка для иностранных военнослужащих. Поэтому выход в свет учебника не может задержаться ни на один день. В вашем распоряжении типография политуправления флота и 5 тысяч рублей наличными. С завтрашнего дня на службу можете не являться. По окончании работы доложите мне рапортом о количестве переработанных часов, и на это время вам будет предоставлен внеочередной отпуск в Москву. Задача понятна? Вопросов нет? Выполняйте.

Началась напряженная, точнее – очень напряженная работа, которая завершилась точно к назначенному сроку. Утром 6 ноября я доложил начальнику центра о выполнении задания, вручил ему два экземпляра учебника «Bahasa Rusia»[8], прекрасно оформленного художником Евгением Кольченко, финансовый отчет и рапорт о количестве часов переработки. Начальник центра предоставил мне полуторамесячный отпуск, сказав при этом: «Не имею права, но подписываю», и я улетел в Москву.

Как стало известно позднее, наш учебник занял первое место на конкурсе. А еще позднее пришел приказ главнокомандующего ВМФ о награждении авторов учебника деньгами и ценными подарками. В списке награжденных мое имя не значилось. На недоуменные вопросы моих сослуживцев я отвечал небольшим рассказом о том, как во время моего пребывания в Джакарте я поругался с контр-адмиралом Чернобаем, начальником советских военных специалистов в Индонезии, из-за того, что мне по причине бюрократических неурядиц два месяца не выдавали денег, и я не мог купить даже бутылку пива и пачку сигарет. Я сказал адмиралу все, что о нем думаю, а он сообщил в главный штаб ВМФ все, что думает обо мне. Теперь поняли? Сослуживцы возмущались и выражали мне свое сочувствие. Только Саша Оглоблин ничего не сказал, а пошел на почтамт и отправил телеграмму следующего содержания:

МОСКВА ГЛАВНЫЙ ШТАБ ВМФ АДМИРАЛУ ГОРШКОВУ ТЧК ВВИДУ ДОПУЩЕННОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТИ ПО ОТНОШЕНИЮ К ОТВЕТСТВЕННОМУ РЕДАКТОРУ УЧЕБНИКА РУССКОГО ЯЗЫКА КАПИТАНУ КОРИГОДСКОМУ Я ОТ СВОЕЙ ПРЕМИИ ОТКАЗЫВАЮСЬ ТЧК МЛАДШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ ОГЛОБЛИН.

По-видимому, главком с пониманием отнесся к заявлению молодого офицера, потому что уже через неделю пришел приказ:

Думаю, что Александр Оглоблин, ныне профессор Санкт-петербургского университета, останется в истории как единственный младший офицер, посмевший демонстративно не согласиться с решением главкома.

В начале июня 1962 года из Главного штаба ВМФ пришел приказ о недельной готовности экипажа к дальнему походу. Через неделю, когда все уже сидели на чемоданах, этот приказ был отменен. По этому поводу наши офицеры судачили, что, дескать, это делается специально, чтобы сбить с толку голландскую разведку, хотя другие говорили, что голландские газеты уже сообщили читателям точную дату выхода плавбазы из Севастополя.

Прошли еще две недели томительного ожидания, как вдруг 1 июля пришел приказ: завтра утром выходим. Начальник Учебного центра срочно собрал всех офицеров, уходящих в дальний поход. Замполит кратко рассказал о задачах похода, сообщил, что передача корабля индонезийской стороне возложена на флагмана похода капитана 1 ранга Василия Андреевича Кривко, командира бригады из Феодосии. Между прочим замполит сообщил о том, что несколько офицеров Учебного центра отказались участвовать в походе под разными предлогами, в том числе из-за якобы существующей опасности потопления корабля подводными лодками Нидерландов, поскольку плавбаза идет без охраны своими подводными лодками.

- Ваша охрана – Военно-морской флаг СССР, - сказал замполит.

Всем офицерам – участникам похода было предложено сдать документы – удостоверения личности и партийные билеты. На вопрос, будем ли мы непосредственно участвовать в боевых действиях, был дан отрицательный ответ. Те немногие, которые останутся в Индонезии на какое-то время в качестве инструкторов, получат удостоверения личности офицеров ВМС Индонезии и –индонезийскую форменную одежду.

На следующее утро задолго до подъема флага я был уже на корабле, пришвартованном кормой к Телеграфной стенке Южной бухты недалеко от здания редакции газеты «Флаг родины». В 8 часов на кормовом флагштоке был поднят флаг, а немногим позже на корабль прибыл флагман – капитан 1 ранга Кривко. После доклада командира корабля флагману о готовности корабля к бою и походу, на фор-стеньге[9] взвился флаг должностного лица – младшего флагмана – красное полотнище с одной белой звездой и военно-морским флагом в крыже.[10] Флагман поздоровался со всеми находившимися в ходовой рубке. Командир корабля представил флагману своего дублера майора Судирмана. Остальные представились сами.

- Ну что ж, командир, командуй! – сказал флагман.

По корабельной трансляции прозвучала команда:

- По местам стоять, с якорей и швартовых сниматься!

Корабль вошел в Северную бухту, сделал левый поворот. Прошли мимо стоящего на бочках крейсера «Серго Орджоникидзе». Запросили у оперативного дежурного разрешение на выход из базы. На сигнальной мачте на правом берегу поднялся желтый флаг – «добро», разрешаю. За ним еще три флага сигнального кода – “счастливого плавания!”. Буксир раздвинул заградительные боны, и мы вышли в море, но… вскоре стали на якорь на внешнем рейде. Последовала команда:

Ну вот, - думаю. – Не успели отойти и уже на якорь. Теперь, видимо, надолго.

Стоянка была вызвана необходимостью убедиться, что на борту есть все необходимое для дальнего похода, что ничего не забыли, не упустили, все предусмотрели. Так, по обычаю принято присесть перед дальней дорогой, чтобы отвлечься от предотъездной суеты. Наступило вынужденное затишье, продолжавшееся до полуночи. Матросы и старшины занимались обычным осмотром и проворачиванием механизмов. Офицеры собирались группками на баке[11], курили, задумчиво смотрели на город, с которым надолго расставались, обменивались догадками и предположениями.

Во время выходов в море я заметил, что как только береговая линия исчезнет за горизонтом, все мысли и заботы, связанные с жизнью на берегу, сразу улетучиваются и ты оказываешься совсем в другом мире, волнующем и прекрасном, где нет никаких забот, а есть только интересная захватывающая работа, сильные впечатления, чистый воздух, соленый ветер, безграничный простор и не проходящее ощущение блаженства. Интересно и то, что несмотря на строгую регламентированность корабельной жизни, в открытом море все время испытываешь ни с чем не сравнимое чувство свободы.

Но пока мы на рейде и хорошо видим город, мысленно я еще там, в Севастополе. И в Москве, куда я только вчера проводил жену и сына.

Пока есть время, расскажу о небольшом курьезном инциденте, происшедшем со мной перед отплытием. Погода была прекрасная, ярко светило солнце. Когда я подошел к смотровому стеклу ходовой рубки, то почувствовал, что мне очень трудно смотреть на сверкающую поверхность воды. Я достал из кармана темные очки и надел их. Тут же рядом со мной оказался командир корабля. Он строго взглянул на меня и резко сказал:

- Это что еще? Снять! Ты военный моряк. Здесь корабль, а не приморский бульвар.

Я опешил от неожиданности, молча снял очки и убрал их в карман.

Я стоял с командиром у смотрового стекла, когда к нам подошел флагман и стал справа от меня. Он достал из кармана темные очки и надел их. Я сразу же сделал то же самое. Вижу краем глаза: командир бросил взгляд на флагмана, потом - на меня и отвернулся.

На третий день, когда мы были уже в Средиземном море, я один стоял в очках у смотрового стекла. Подошел командир и дружелюбно сказал:

- Дай-ка взглянуть! Что ж, совсем не плохо. Ты где их купил?

- На Большой морской, - говорю. – В магазине, где галантерея.

- Вот вернемся – куплю себе такие, - сказал командир мечтательно, возвращая мне очки. Так мирно закончился “очковый конфликт”.

- Вахте заступить по-походному! – прозвучала команда.

Корабль взял курс на Босфор. С рассветом подошли к турецкому берегу и вошли в пролив. Прошли под грандиозным железнодорожным мостом в Стамбуле. Потом нас долго фотографировали аппаратами с огромными телеобъективами какие-то люди в штатской одежде, увязавшиеся за нашим кораблем на белом катере без опознавательных знаков. Вошли в Мраморное море, голубовато-зеленая вода которого отражала мелкие перистые облака и действительно была похожа на мрамор. Затем – пролив Дарданеллы и Эгейское море. Потом по левому борту показался остров Крит, а дальше – Средиземное море, совсем такое же, как Черное.

Шли всю ночь и еще целый день. Под вечер на горизонте показались купола Порт-Саида. Радист связался с лоцманской станцией, от которой мы получили распоряжение стать на якорь справа от фарватера и ожидать прибытия лоцмана.

Вскоре показался лоцманский катер. Мы его приняли с правого борта. Лоцман поднялся на ГКП[12] и объяснил командиру порядок дальнейших действий. Я переводил с английского. После этого лоцман покинул корабль.

После полуночи снова показался лоцманский катер, точнее – в темноте мы увидели только его сигналы фонарем: вначале «Stand by»[13] , а затем «Follow me»[14] Лоцманский катер привел нас к причалу Суэцкого канала и указал прожектором место швартовки кормой у причальной стенки, где нам нужно было стоять до утра. Подойти вплотную к стенке нам не разрешили, чтобы не подвергать ее разрушительному воздействию струй воды от винтов корабля. Лоцман предупредил командира, что остановить корабль необходимо в 15 метрах от стенки, а заводить швартовы на стенку будут египетские лодочники.

В Порт-Саиде наш корабль никто не встретил, хотя флотское начальство давало телеграмму из Севастополя в советское торгпредство. Связаться с торгпредством глубокой ночью не было возможности, а нам нужно было за несколько часов стоянки успеть закупить овощи и фрукты, чтобы их хватило на время всего похода. Сложившееся трудное положение неожиданно разрешил египетский шипшандлер[15], явившийся к нам на корабль, едва только он остановился. Поинтересовавшись, в чем мы нуждаемся, он быстро заполнил бланк заказа и обещал доставить весь груз к 6 часам утра. Обещание он выполнил. Точно в назначенное время к борту корабля подошел портовый барказ, и наша грузовая стрела подняла на палубу несколько тонн груза. Командир расписался в приеме заказа и попросил шипшандлера направить счет для оплаты в отделение советского торгпредства в Порт-Саиде. Вскоре подошел другой барказ, и нам предложили поднять на борт прожектор весом в 1 тонну. Это был громоздкий деревянный ящик размером примерно 1м х 1м х 1м, назначение которого капитан барказа, говоривший на ломаном английском языке, толком не мог нам объяснить. Мы поняли только, что такой прожектор устанавливается на каждом судне, входящем в конвой.[16] Посомневавшись, командир все же отдал соответствующее распоряжение боцману, и через некоторое время прожектор был установлен на носу, и к нему был подведен кабель. Позднее я узнал от лоцмана, что прожектор необходим на случай, если налетит песчаная буря, или с наступлением темноты, если почему-либо произойдет вынужденная задержка конвоя.

В 7 часов 50 минут на корабль прибыл лоцман. Мы снялись с якорей и швартовых. Началось формирование конвоя. Согласно регламенту Суэцкого канала военный корабль, если он входит в конвой, всегда идет во главе его. Лоцманы находятся на каждом из судов конвоя.

Наш корабль первым вошел в канал, ведя за собой несколько торговых судов. Скорость хода – 8 узлов. Пройдя через город, вышли в пустыню. По обоим берегам – песчаные дюны. По правому берегу – асфальтовое шоссе и сигнальные знаки, при прохождении которых лоцман смотрел на часы, сверяясь с графиком движения конвоя. Время от времени он корректировал курс на 3 градуса. Скорость хода оставалась постоянной. Лоцман рассказал, что длина канала 160 км, ширина на поверхности от 120 до 150 м, по дну – 50 м, глубина по фарватеру 12 м. На канале работают как египетские, так и иностранные лоцманы, а русских, работающих здесь со времени израильско-египетской войны 1956 года, осталось всего 3-4 человека. Сам же он – египтянин, бывший командир военного корабля, ушедший в отставку. Должность лоцмана хорошо оплачивается. Работой он доволен.

На правом берегу показался оазис среди пустыни. Это курорт Исмаилия. Роскошные особняки, окруженные пальмами.

Подошел лоцманский катер. Мы приняли его на ходу. Лоцман сменился, катер отвалил. Через некоторое время лоцман распорядился застопорить машины. Лодочники завели носовые и кормовые швартовы на левый берег. Предстоял перерыв движения для пропуска встречного конвоя по рядом расположенному обводному руслу. Около двух часов мы стояли, наблюдая, как за песчаными дюнами слева от нас словно по суше медленно проходят торговые и пассажирские суда под разными флагами.

Потом мы двинулись дальше. В одном месте канал неожиданно расширился. Мы вошли в озеро, пройдя через которое снова вошли в канал. К вечеру канал изогнулся вправо широкой дугой, в конце которой в сумерках показались огни порта Суэц. Еще часа полтора мы шли по этой дуге, забирая все время вправо.

На подходе к Суэцу снова произошла смена лоцмана на ходу. Новый лоцман распорядился сбросить прожектор в воду. Когда удивление у командира прошло, он, уточнив на всякий случай у лоцмана, правильно ли он его понял, приказал боцманской команде столкнуть прожектор за борт. Прожектор грузно плюхнулся в воду с семиметровой высоты, но тут же всплыл, и его подобрал подошедший барказ с грузовой стрелой.

Вскоре мы оказались в заливе, и лоцман, пожелав нам счастливого плавания, спустился по трапу в шедший рядом с нижней площадкой катер. Катер круто развернулся и ушел в Суэц.

Мы в красном море. Ветер лобовой, умеренный. Волнение моря 4 балла. Берега расступаются все шире, и, наконец, исчезают в темноте. Полночь.

- Ну что ж. Отпустим командира поспать? – дружелюбно обращается ко мне флагман. Мне остается только согласиться.

- Будите при каждом встречном, - говорит командир перед уходом.

По поводу последней фразы у меня состоялся разговор с дублером вахтенного офицера. Он выразил недоумение по поводу того, что у нас на флоте командир корабля в дальнем походе фактически не может покинуть ГКП, а если и спускается иногда в каюту, чтобы поспать два0три часа, то приказывает будить себя при каждом встречном судне. Он даже когда спит единолично несет полную ответственность за все, что происходит на корабле и с кораблем. А уставший и не выспавшийся командир в критической обстановке не сможет принять правильное решение. И второе. Поскольку командир все делает сам, вахтенные офицеры, лишенные инициативы и практики, частично дисквалифицируются и тоже не могут правильно действовать в отсутствие командира.

Иное дело на индонезийском флоте. Командир, уходя отдыхать к себе в каюту, оставляет за себя вахтенного офицера, который во время своей вахты несет полную ответственность за корабль. Командира вызывают на ГКП в случае чрезвычайных ситуаций, и тогда он, хорошо отдохнувший, принимает наиболее верное решение.

По своим личным впечатлениям я могу сказать, что индонезийские флотские офицеры – хорошо образованные и опытные специалисты, а матросы и сержанты[17] дисциплинированны и исполнительны.

Итак, мы несем «собачью вахту»[18]. Она считается самой трудной. В ходовой рубке тишина и полумрак. Светится картушка компаса на штурвальной тумбе. Бегает по кругу экрана луч навигационного радара. Мы идем в полной темноте, не включая ходовых огней. Я стою у смотрового стекла. Вахтенный офицер вполголоса разговаривает со своим индонезийским дублером. Флагман, взявший на себя обязанности командира корабля, внимательно следит за экраном радара, изредка спрашивая рулевого:

И, получив доклад «на румбе столько-то» удовлетворенно подтверждает:

Время от времени на горизонте появляются два белых гня, один над другим. Это топовые[19] огни встречного судна, видные на расстоянии 5 миль. Увидел топовые огни – смотри внимательно: до встречи осталось несколько минут. Нижний огонь – на фок-мачте[20], верхний – на грот-мачте[21]. Если по мере приближения к нам нижний и верхний огни остаются на одной вертикали, значит судно идет прямо на нас. Если нижний огонь все больше смещается влево, значит мы разойдемся со встречным левыми бортами. Лоцман в Суэце предупредил нас, чтобы мы очень внимательно наблюдали за встречными судами, особенно по ночам. Движение в Красном море довольно интенсивное, а капитаны гражданских судов не всегда придерживаются ППСС[22]. Ночью, особенно в «собачью вахту», некоторые беспечные моряки могут включить гирорулевой и слегка вздремнуть.

Два часа ночи. Входит вахтенный сигнальщик. Докладывает:

Читаю про себя: «dry cargo ship dusseldorf from singapore to hamburg. who are you. where do you go». Перевожу вслух: «Сухогруз Дюссельдорф, следую из Сингапура в Гамбург. Кто вы? Куда идете?» Флагман:

- Он, наверно, соскучился. Передай ответ: «Счастливого плавания!»

Пишу в блокноте: bon voyage[23], вырываю листок, отдаю сигнальщику.

Снова полумрак и тишина. Слышен только плеск волн и мерный шум машин. Проходит еще полчаса. Больше ни одного встречного.

Неожиданно флагман подзывает вахтенного офицера:

Подхожу тоже. Смотрю. Вижу сразу пять кораблей, идущих нам навстречу развернутым строем. промежутки небольшие.

- Предупреди штурмана, - говорит флагман вахтенному офицеру. – Приготовиться к повороту.

- Как думаешь, командира разбудить надо? Или сами пройдем?

Чувствую неуверенность в его голосе. Хочется поддержать.

- Ладно, - говорит флагман. – Пусть командир поспит.

Подошел штурман, взглянул на экран, вопросительно посмотрел на флагмана.

- Курс менять не будем, - уже уверенно говорит флагман. – Пройдем между двумя крайними.

Изображения на экране приближаются. В смотровое стекло ничего не видно. Значит – военные корабли, идут с потушенными огнями. Проходит еще несколько минут напряженного ожидания, и две черные тени проплывают совсем близко справа и слева от нас и тут же растворяются в темноте.

- Вот и правильно, что командира не будили, - говорит повеселевший флагман. – Ну как тебе, собаку стоять не тяжко?

- Нет, - отвечаю, - совсем не тяжко. Я, вообще, не очень понимаю, за что эту вахту не любят. По-моему, очень хорошая вахта и совсем не скучная. А спать я лучше люблю с четырех до восьми.

- Вот мы скоро и пойдем спать, - говорит флагман. – Наше время уже подходит.

Днем плавание проходило спокойно. Только к вечеру внезапно налетел самум – сухой горячий ветер. Небо заволокло пеленой, видимость резко упала. Началась песчаная буря. Включили радар. Вахтенный офицер передал по трансляции команду задраить иллюминаторы и закрыл на задрайки обе двери ходовой рубки.

Через полчаса буря утихла. Открыли двери. Верхняя палуба и надстройки покрыты слоем песка. На зубах тоже поскрипывает мелкий песок.

Вахтенный офицер передал по трансляции команду:

- Всем свободным от вахты приступить к приборке. Палубу скатить и прошва брить!

До наступления темноты корабль был в основном приведен в порядок.

На следующий день командир приказал всем закрыться во внутренних помещениях корабля. Чтобы окончательно очистить корабль от песка, ПЭЖ[24] включил систему смывания[25]. Мощные насосы погнали забортную воду под большим давлением через разбрызгиватели, равномерно расположенные по всей верхней палубе и надстройкам. В течение нескольких минут весь корабль был покрыт веерами брызг, искрившимися на солнце. Чтобы полюбоваться этой водной феерией, я, с разрешения командира корабля, остался снаружи ходовой рубки и стал, прижавшись к ее стенке посредине между двумя разбрызгивателями. После отключения системы я вернулся в рубку промокшим и очень довольным увиденным редким зрелищем.

В этот день майор Судирман попросил командира корабля разрешить ему использовать переводчика для письменного перевода на индонезийский язык служебных инструкций по боевым частям и службам[26] плавбазы, передаваемых индонезийской стороне вместе с кораблем, поскольку, находясь в Севастополе, закончить эту работу не удалось из-за нехватки времени. Командир распорядился, чтобы ежедневно от 15 до 17 часов я занимался этой работой совместно с командирами БЧ и служб индонезийского экипажа. Был составлен график очередности, и каждый день после обеда и полагающегося на флоте дневного сна я приглашал себе в каюту очередного офицера с инструкциями. Поскольку каюта у меня одноместная и вдвоем в ней тесновато, я залезал с ногами на койку, а гостя усаживал за небольшой столик, и устно переводил инструкцию, иногда прерываясь, чтобы уточнить какой-нибудь термин. Мой гость записывал перевод в свой блокнот или печатал на портативной машинке. К 17 часам мы заканчивали работу, надевали форменную одежду и шли в кают-компанию пить чай. Так продолжалось изо дня в день от Красного моря до Зондского пролива, когда, наконец, последняя страница была переведена.

Кстати, о распорядке дня во время похода. В 8 утра – завтрак: белый хлеб с маслом и сладкий чай. Подъема флага нет: в море он всегда поднят, днем и ночью. В 12 часов – обед из двух блюд и компота из сухофруктов. После обеда – сон до 14 часов для всех, кроме вахтенных. В 17 часов – чай со сдобной булочкой. В 20 часов – ужин: те же первое и второе, что на обед, и свежие фрукты. В общем, как в санатории.

В тропическом плавании на военном корабле все ходят в трусах, от матроса до флагмана. Но четыре раза в сутки приходится надевать форменную одежду, правда это касается только офицеров. Тропическая форменная одежда – это черные брюки и кремовая рубашка с короткими рукавами и воротом нараспашку. В кают-компанию можно входить только одетым по форме. На нашей плавбазе – две кают-компании: одна для офицеров экипажа корабля, вторая – для офицеров подводных лодок, отдыхающих на плавбазе. В одной из них стоит пианино. Эту кают-компанию командир отвел для индонезийских офицеров. Неплохо играл на пианино дублер командира БЧ-5[27] майор Сучипто. Старшим за столом в кают-компании является старпом[28]. Садиться за стол и выходить из-за стола можно только с его разрешения. В таких случаях спрашивают: «разрешите к столу?» или «разрешите от стола?». Офицеров обслуживают вестовые[29].Командир корабля и флагман принимают пищу в своем салоне. Их обслуживает отдельный вестовой.

На седьмые сутки плавания мы прошли через Баб-эль-Мандебский пролив и вышли в Аденский залив. И сразу почувствовали сильную килевую качку[30]. Дул крепкий ветер, вскоре перешедший в штормовой. Стрелка анемометра показывала 20 м /сек. Волнение очень сильное. Высота волны 6 метров. Сильной бортовой качки не было. Крен был меньше 20˚. Так шли мы остаток дня и всю ночь.

Утром после завтрака я вышел из кают-компании и пошел на ют[31], где разрешается курить на ходу корабля. Зажечь сигарету удалось с трудом, когда я укрылся за кормовой надстройкой, но курение на сильном ветру удовольствия не доставило. зато я вдоволь налюбовался удивительным зрелищем, когда покрытая пеной волна вздымается синей стеной по одну сторону кормы, и кажется, что она вот-вот обрушится на палубу. Но… водная стена опускается, проходит под кормой и вдруг вздымается по другую сторону корабля. И так снова и снова. Завораживающее зрелище. Так бы и стоял здесь, но нужно идти в ходовую рубку.

Во второй половине дня мы должны были пройти мимо британского острова Сокотра, но командир, посовещавшись с флагманом, приказал изменить курс и войти в бухту острова. Тот факт, что наш военный корабль вошел в британские территориальные воды, из-за чего могли возникнуть серьезные неприятности, вызывал чувство тревоги. Почему командир, пойдя на риск, принял такое решение? Может быть он надеялся отстояться в бухте до окончания шторма? Но ведь мы только что получили по радио штормовое предупреждение по всему Индийскому океану. Сколько дней можно прождать, пока шторм уляжется? Но в то время эти вопросы как-то не очень меня волновали. Все было ново и интересно, и любой вариант развития событий меня устраивал. Но, как вскоре выяснилось, у командира и флагмана появился серьезный оппонент в лице командира индонезийского экипажа майора Судирмана. Но об этом – чуть позже.

Мы вошли в обширную бухту. Волнение моря резко уменьшилось. Далеко от нас в глубине бухты кто-то заметил силуэт судна, почти слившийся с фоном темного скалистого берега. Судно или военный корабль? Вот первый вопрос, возникший в ходовой рубке. Все вышли на штурманский мостик. Командир смотрит в визир с шестнадцатикратным увеличением, остальные в бинокли.

- Судно, - говорит командир, уступая визир флагману. – Название плохо вижу.

Все напряженно всматриваются. Первым разглядел название индонезийский вахтенный офицер.

- СТЕ-ПАН РА-ЗИН, - прочитал он вслух по слогам.

Все облегченно вздохнули. Это был советский сухогруз. Подошли ближе. Отдали якорь. Флажным семафором обменялись приветствиями. Командир пригласил капитана судна посетить наш корабль. Вскоре подошел катер. Капитан поднялся на борт, и его проводили в салон командира. Там он долго беседовал с командиром и флагманом. Позднее командир рассказал, что сухогруз «Степан Разин» идет из Вентспилса в Джакарту с двенадцатью торпедными катерами на борту и что когда на «Степане Разине» увидели военный корабль, входящий в бухту, они приняли его за английский фрегат и испугались, подумав, что их судно арестуют. А потом обрадовались, увидев советский военно-морской флаг.

После ужина меня вызвали в салон командира. Флагман сказал мне, что майор Судирман, видимо, чем-то обижен, не разговаривает с командиром, сидит у себя в каюте и даже не ходил на ужин. Он попросил меня поговорить с ним и постараться узнать, чем он недоволен.

Я зашел к майору, поинтересовался, здоров ли он. Он ответил, что на здоровье, слава Аллаху, не жалуется, а вот действий командира одобрить не может. Если мы будем пережидать шторм, то можем задержать намеченную на конец августа передачу корабля. И вообще, моряки, если они моряки, обязаны плавать в любую погоду, и шторм их останавливать не должен. Может быть командир и флагман сомневаются в мореходных качествах корабля? А ведь нам представился самый удобный случай эти качества проверить. Ya toh?[32]

Я доложил об этом флагману. Он подумал и сказал, что с рассветом мы снимемся с якоря и пойдем вслед за “Степаном Разиным”, поддерживая с ним радиосвязь, если появится такая необходимость. Я сразу же сообщил об этом Судирману. Ночью все спали спокойно.

Ранним утром «Степан Разин» прошел мимо нас. Мы последовали за ним. Вышли из бухты и сразу попали в сильный шторм. Стрелка анемометра показывает скорость ветра 23 м/сек. Видимость плохая. Легли на курс. Включили навигационный радар. Скорость хода у нас 14 узлов, что равно 26 км/час. Корабль мог бы идти быстрее, но в целях экономии топлива мы вынуждены идти с экономической скоростью. Иначе на своем запасе соляра нам до Индонезии не дойти. «Степан Разин» идет быстрее. Он все дальше и дальше от нас и вскоре пропадает из вида, а потом и с экрана радара.

Майор Судирман доволен. От его вчерашней замкнутости не осталось и следа. Мы идеи наперекор стихии, на то мы и военные моряки – мне кажется, это написано у него на лице. Командир и флагман, напротив, замкнуты, озабочены и не склонны к общению.

Проходит час, другой. Ветер усиливается. Выхожу на штурманский мостик, крепко держась за поручни. Выше меня, на сигнальном мостике, чашечки анемометра вращаются с бешеной скоростью. Захожу обратно: там долго не простоишь. Усилилась и бортовая качка. Когда кренометр показал 22˚, командир приказал закрыть бортовые иллюминаторы и запретить выход на верхнюю палубу. Килевая качка также усилилась. Вскоре вы вошли в жестокий шторм. Волнение очень сильное, 8 баллов. Высота волны 9 метров. Видимости почти никакой. Анемометр показывает силу ветра 29 м/сек., т.е. 104 км/час, что соответствует 11 баллам. На один метр в секунду свыше этого – уже ураган. Но юго-восточный ветер установился, т.е. не меняет ни своей силы, ни направления. Бортовая качка настолько сильная, что стоять, не держась за поручни, даже широко расставив ноги, практически невозможно. Кренометр показывает 42˚, тогда как максимальный крен нашего корабля 53˚. Кажется, еще немного, и произойдет непоправимое. Но пока положение стабильное, и это вселяет надежду на благополучный исход. Думаю, что если бы крен увеличился, командир, наверно, изменил бы курс, повернув к экватору, т.е. против волны. Особенно сильно бортовая качка ощущается в ходовой рубке, которая на нашем корабле находится на высоте 15 метров от поверхности воды, и, хотя угол крена одинаков внизу и вверху, амплитуда отклонения от вертикали, чем выше, тем больше. При крене в 42˚ она на уровне ходовой рубки составляет величину в 10 метров вправо и 10 – влево. На нижней палубе качка чувствуется меньше. Здесь сильнее качает в каютах и кубриках по бортам, а в коридоре, расположенном по продольной оси корабля, несколько спокойнее, хотя и там идешь зигзагом, попеременно отталкиваясь то от правой, то от левой переборки[33].

Так продолжалось еще 6 суток, пока мы не дошли до Мальдивских островов. Как мы жили и работали в таких условиях? В общем, ничего, выдерживали. И настроение у всех было нормальное, даже слегка навеселе, и аппетит был хороший, будто хотелось закусить после выпитых ста граммов водки. Только курить совсем не хотелось. Как во время болезни. С едой стало потруднее, чем прежде. В кают-компании все вместе офицеры уже не собирались. Каждый приходил, когда сумеет. Вестовые еду не подавали, а ставили на пол в больших бачках. Нужно было, взяв тарелку и ложку, изловчиться, чтобы поймать бачок, передвигавшийся из одного угла помещения в другой, положить в тарелку кашу или макароны с мясом И, сев за стол, уперевшись широко расставленными ногами в ножки стола, одиноко обедать под сочувственными взглядами кока и вестовых. Первые блюда, естественно, не готовились, чтобы кого-нибудь ненароком не ошпарить, а пить можно было только холодный сладкий чай, налитый в бидон с половником на боку, который разъезжал по полу вместе с бачком.

Для того, чтобы уснуть, также приходилось прибегать к некоторым уловкам. Койка в каюте расположена в поперечном направлении, и поэтому, когда лежишь, тебя ударяет о стенки кровати то головой, то ногами. Нет, так, пожалуй, не уснешь. Нужно как-то зафиксировать свое положение. Кладу подушку между головой и спинкой кровати, а свернутое валиком одеяло – в ноги. Ну как? Совсем другое дело. Иллюминатор задраен, душновато. Направляю вентилятор на себя, укрываюсь простыней и сразу засыпаю.

Не все легко переносят непрекращающуюся качку. Когда идешь, шатаясь, по длинному коридору на нижней палубе, то и дело натыкаешься на лежащих на полу индонезийских матросов. На лбу у каждого – мокрое полотенце. Наши матросы – ребята покрепче. Такие на полу не валяются. Даже совсем внизу, в машинном отделении, где стоит жара и духота и работающие дизели, они держатся молодцами. Здесь мне тоже иногда приходится бывать, когда кто-нибудь из наших офицеров или мичманов безуспешно пытается объяснить своему индонезийскому коллеге какую-нибудь техническую премудрость.

По поводу морской болезни у некоторых индонезийских матросов майор Судирман сказал, что его матросы, конечно, не привыкли к таким штормам, поскольку во внутренних морях Индонезии, особенно в Яванском море, где глубины не превышают 60-70 метров, волнение моря свыше 4 баллов не бывает.

В ходовой рубке к штурвальной тумбе принайтовано[34] шкертиком[35] большое ведро на случай, если рулевой почувствует тошноту. Но, кажется, в нем нет необходимости. Рулевые несут вахту поочередно – то наш матрос или старшина, то индонезийский – сменяя друг друга каждые два часа. Из всех рулевых особым мастерством и выносливостью отличался уже немолодой матрос Кастаман. На шторм он не реагировал. Небольшого роста, коренастый, всегда серьезный не в пример другим матросам, он внимательно следил за картушкой[36] компаса и ни на что не отвлекался

- Смотрите, какой молодец! ведет корабль, как по нитке, - говорил флагман, стоя рядом с рулевым. – Молодец, Кастаман, так держать!

Все наши и индонезийские офицеры, по-видимому, были в полном здравии. Но я не берусь это точно утверждать, поскольку у офицеров больше возможностей укрыться на время от посторонних взглядов в своей каюте.

Возникли трудности с мытьем. В нормальных условиях до начала шторма мы просто становились под душ на верхней палубе и мылись забортной водой, пользуясь морским мылом, которое хорошо мылится в соленой воде. Теперь от этого пришлось отказаться и довольствоваться струйкой воды из умывальника.

Итак, позади уже 13 суток похода, из них 6 суток в условиях жестокого шторма. Скоро мы должны подойти к Мальдивским островам и пройти по проходу между двумя из них. Мы уже давно идеи по счислению[37], и проверить достоверность курса у нас нет возможности, так как нет маяков, а секстаном невозможно брать высоту светила над горизонтом, так как не видно ни светил, ни горизонта. Нет уверенности, что мы идем верным курсом. Значит можем не попасть в проход. О последствиях думать не хочется. Ясно, что ничего хорошего не придумаешь.

- Командир, поставь Кастамана на руль, - советует флагман.

Через несколько минут Кастаман становится за штурвал. В ходовой рубке – напряженное ожидание. Все внимание – на экран радара. Командир приказывает включить эхолот и докладывать глубину. Глубина большая, более трех с половиной тысяч метров. И вдруг…, как удар грома:

Несколько секунд замешательства. Потом команда командира:

- Не спеши, командир, дай винтам остановиться, - советует флагман.

Командир выжидает, смотрит на тахометр[38]. Валопроводы[39] остановились

Идем задним ходом. Глубина не увеличивается.

Штурман докладывает, что вчера днем штурманские электрики проверяли и чистили приборы.

Через 15 минут неисправность найдена и устранена.

И вот мы снова идем вперед, постепенно отходя от внезапного нервного напряжения. Вскоре глубины плавно уменьшаются, и по обеим сторонам экрана появляются очертания берегов. Мы вышли точно к проходу и прошли через него в кромешной тьме, практически не меняя курса. В ходовой рубке никто не скрывал своей радости.

Еще сутки или двое продолжается шторм. Потом ветер постепенно стихает от штурмового до сильного, и качка становится более плавной. Видимость улучшается.

Ранним утром на левом траверзе[40] показался Цейлон. А дальше – опять только открытый океан, который продолжает волноваться. Началась океанская зыбь. Длинные пологие волны вздымаются огромными темно-синими буграми. Крен уменьшился, но выход на верхнюю палубу по-прежнему запрещен.

Раскачался океан, никак не остановится, - говорит флагман. Но га лице его уже нет тревоги.

Небо расчистилось. Светит яркое солнце. Радист передает по трансляции лирические мелодии. Чаще всего звучит песня в исполнении Майи Кристалинской, в которой есть такие трогательные слова: «милая, хорошая земля». После страшного шторма эти слова особенно близки.

Когда ночью выходишь из ходовой рубки и стоишь, держась за поручень, подняв голову, то видишь огромное черное звездное небо с серпом луны, непривычно лежащим на боку, и небо это не стоит на месте, а плавно раскачивается из стороны в сторону.

Коридор на нижней палубе опустел. На лицах индонезийских моряков опять появились улыбки. Только майор Судирман что-то хмурится. Пытаюсь его разговорить. Выясняется, что индонезийский экипаж давно не мылся. Из-за этого люди страдают, а мыться под душем забортной водой они не привыкли, так как считают, что соленая вода разъедает кожу. Я передал его слова командиру. Он сказал, что уже распорядился, чтобы за ближайшие несколько суток электромеханическая боевая часть, используя свои испарители и опреснители, наварила сто тонн пресной воды. Тогда устроим баню. Через несколько дней вода была готова, и оба экипажа смогли как следует помыться.

Только один человек из обоих экипажей, находящихся на борту, сумел помыться, не дождавшись банного дня, что едва не привело к самым тяжелым последствиям. А было это так.

Не успели мы еще далеко уйти от Цейлона, как вдруг тахометр показал остановку валопровода носовой машины[41]. Скорость хода сразу упала с 14 до 7 узлов. Прибежавший в ходовую рубку командир БЧ-5 доложил, что остановка машины вызвана попаданием забортной воды в обмотку генератора, вследствие чего упало сопротивление изоляции обмотки. Каким образом вода попала в обмотку, пока не ясно.

- Что за разгильдяй там в машине, - закричал флагман. – Так они и кингстоны[42] могут открыть.

- Что собираешься делать, командир? – спросил флагман после минутного взрыва возмущения. Командир предложил два варианта.

Вариант первый. Попробовать размотать многокилометровую обмотку генератора, промыть ее дистиллятом, просушить и снова намотать. Эта огромная трудоемкая работа потребует много времени, и неизвестно, сможем ли мы передать корабль в установленный приказом главкома срок, т.е. до 15 августа. Если мы не сможем уложиться в этот срок, нас обвинят не только в срыве правительственного задания, но также и в том, что мы сразу не доложили о случившейся аварии. Это подсудное дело и огромный риск.

Вариант второй. Нарушив режим радиомолчания, немедленно доложить о случившемся в Главный штаб ВМФ и попросить отправить в Сурабаю новый генератор. Но при этом варианте срок передачи корабля отодвинется на полтора месяца, поскольку трехтонный генератор самолетом не отправишь, а доставка морским путем займет не меньше месяца. Второй вариант безопасней для командира и флагмана, но срыв задания предрешен. Других вариантов нет. Надо делать трудный выбор. Очень трудный выбор.

Остановились на первом варианте. В машинном отделении началась непрерывная напряженная работа. Каждое утро командир БЧ-5 поднимался на ГКП и докладывал о ходе работ. Флагман предупредил его, что если работа будет закончена в срок, он получит благодарность. В противном случае командиру БЧ-5 грозит военный трибунал, а всей команде – лишение права получить нагрудный жетон «За дальний поход», который очень ценится среди военных моряков.

Причина аварии выяснилась не сразу. О ней ничего не было известно, пока кто-то из индонезийцев не проговорился, что виновником аварии является один из наших матросов, который вздумал в нарушение всех правил обливать себя из шланга струей забортной воды. Командир БЧ-5 опросил всех трюмных машинистов, несших вахту во время аварии, но никто из них не нашел в себе смелости признаться. Майор Сугито также опросил всех своих подчиненных, но фамилию виновного так и не узнал. Или узнал, но не счел удобным сообщить командиру корабля.

Как-то утром мы впервые В Индийском океане увидели встречный теплоход. Им оказался сухогруз «Капитан Зырянин». Вахтенный сигнальщик доложил, что с судна запрашивают, не хотим ли мы отправить радиограммы на берег.

- Передай: хотим, три радиограммы, уже пишем, - говорит флагман. – Командир, пиши жене. И ты тоже.

Последнее относится ко мне. Быстро пишу. Передаю все три листка сигнальщику и выхожу на штурманский мостик. «Капитан Зырянин» уже почти поравнялся с нами. Флажным семафором сигнальщик передает наши сообщения. Сегодня они будут в Москве в радиоцентре Министерства морского флота, откуда их отправят по адресам. Позднее моя жена рассказывала, что была рада получить радиограмму, но не могла понять, каким образом с военного корабля я попал на т/х «Капитан Зырянин». Пока я любовался четкой работой сигнальщика, сухогруз был уже далеко позади.

В этот день, поскольку крен стал меньше 20˚, командир впервые со времени начала шторма разрешил выход на верхнюю палубу. Уставшие от многодневного вынужденного заточения моряки, свободные от вахты, прогуливались по палубе, курили на юте, стояли у фальшборта[43], любуясь океаном. Время от времени из волн выпрыгивали дельфины, гораздо более крупные, чем на Черном море. Они не сопровождали нас, а резвились, не обращая на корабль никакого внимания. Некоторые из них совершали высокие вертикальные прыжки и грузно плюхались в воду. А однажды мы прошли мимо двух огромных черных тел, лежащих рядом друг с другом на небольшом расстоянии от поверхности воды. Они тоже никак не реагировали на корабль. По-видимому, это были касатки. Иногда над поверхностью океана показывалась очень изящная, почти призрачная стайка летучих рыб. Они описывали в воздухе плавную дугу в наклонной плоскости и стремительно уходили под воду. Одна из них упала на палубу и при ближайшем рассмотрении оказалась подобием обыкновенной крупной селедки, правда с длинными крылышками-плавниками.

Мы продолжаем медленно плестись на одном винте и постепенно приближаемся к экватору. Началась подготовка к празднику Нептуна. Среди матросов нашелся неплохой художник, нарисовавший эскиз пропуска через экватор. На нем изображен Нептун и весь наш маршрут из Севастополя до Сурабаи. Нашелся и фотограф-любитель, который часами не выходил из фотолаборатории, печатая эти пропуска. Боцманская команда соорудила бассейн из брезента и установила его на баке.

В день пересечения экватора командир и флагман наблюдали за ходом праздника из ходовой рубки, не рискуя спуститься на палубу, чтобы не попасть в руки вымазанных соляром морских чертей, так и шнырявших по кораблю в поисках новых жертв. Пойманных раскачивали и бросали в купель. Ходовая рубка оказалась самым безопасным местом, куда ни один черт не осмелился явиться. Бог морей Нептун был смуглым сам по себе. Его соляром не мазали. Говорил он по-русски с заметным индонезийским акцентом, иногда путая окончания слов. На каждую ошибку публика бурно реагировала смехом и криками «salah[44] падеж». Дескать, не тот падеж употребил. Чему тебя только учили?! В кратком приветственном слове он сказал, что советские и индонезийские моряки выдержали тяжелое испытание штормом, и теперь он, царь морей, разрешает им пересечь экватор. Штурман объявил по трансляции:

- Раз, два, три! Всем пригнуться, чтобы не задеть за экватор!

Заиграла музыка. Праздник завершился вкусным обедом с десертом из свежих фруктов.

А в машинном отделении все разматывали, промывали и сушили обмотку…

На 25-ые сутки плавания мы прошли через Зондский пролив. Индонезийцы называют его selat Sunda – Сунданский пролив. После 19 суток, проведенных в Индийском океане, плавание в Яванском море показалось мне легкой морской прогулкой. Обогнув мыс Пуджут, мы стали на якорь, чтобы привести корабль в порядок. Началась большая приборка. Заменили полотнище флага, изодранного в клочья штормовым ветром. привели в порядок свой внешний вид. Немного отдохнули, расслабились. Настроились на скорую встречу с Сурабаей.

Через несколько часов мы снялись с якоря и пошли вдоль берега Явы на значительном от него расстоянии. Ночью, пройдя траверз Джакарты, мы легли в дрейф для проведения учения по светомаскировке. После того, как были задраены все иллюминаторы и наружные двери, боцманская команда спустила на воду командирский катер. Командир корабля, майор Судирман и я спустились в катер и, прыгая по волнам, обошли широким кругом темную громаду корабля. Результат оказался хорошим: нигде не заметили ни одной полоски света.

Мы снова пошли вперед. Утром командир БЧ-5 доложил на ГКП, что замеры изоляции обмотки еще не дали нужных результатов, и ему потребуются еще одни сутки для окончания работы. Это звучало обнадеживающе, но опасения еще оставались.

Весь день мы шли по ласковому Яванскому морю. Иногда наш курс в опасной близости пересекали парусные рыбачьи лодки. Командир при этом проявлял нервозность, но майор Судирман его успокаивал, говоря, что у яванских рыбаков отличный глазомер и они никогда не подставят свою лодку под нос корабля. Майор был в приподнятом настроении: завтра он будет дома, встретится с женой и детьми после долгой разлуки.

Вечером командир БЧ-5 доложил, что изоляция обмотки в норме, а в 6 утра, едва рассвело, дизель-генератор был опробован на холостых оборотах. И, наконец, еще через час последовал доклад их машинного отделения:

- Управление носовой машиной передано на ГКП.

Стрелка тахометра дрогнула и поползла по циферблату.

Это был счастливый момент. Очень хотелось кричать «ура!», обнять флагмана и командира, но было как-то неловко. Военный корабль, все-таки.

- Вахтенный офицер, - говорит флагман. – Передайте командиру БЧ-5 мою благодарность и пусть идет отсыпаться.

- Право руля, - командует командир корабля. – 180 на румб.

Корабль делает поворот вправо. До поворота мы шли на восток, а теперь идем строго на юг. Так указано в лоции.

- Командир, поставь Кастамана на руль, - говорит флагман.

Его пожелание немедленно выполняется. Проходим несколько миль, и на горизонте показывается судно, стоящее на якорях. Это плавучий маяк. Подходим ближе. На борту плавмаяка написано его название: PILOT SURABAYA[45]. На верхней палубе – невысокая маячная башня и мачта, на которой поднят шар – предупредительная сигнальная фигура. Здесь же находится и лоцманская станция, где можно получить лоцмана для проводки корабля по морскому каналу длиной в 18 миль (33 км). Но нам лоцман не нужен. Его роль берет на себя майор Судирман. Фарватер канала огражден предостерегательными знаками – буями. Самый трудный участок – начало канала. Га дне его лежит топляк – судно, затонувшее еще во времена войны с Японией. Вокруг топляка прорыт обводной канал. Он образует изгиб с крутыми поворотами. Если бы мы шли на одном винте, нам бы без помощи буксира здесь не повернуться: на малом ходу корабль плохо слушается руля.

- Буй N 1 оставляем слева, - говорит майор Судирман.

- Правая машина средний вперед, левая полный назад! – командует командир. – Лево на борт!

- Руль лево на борту, - докладывает Кастаман по-русски.

- Буй N 2 оставляем справа, N 3 – слева, - продолжает Судирман.

- Правая машина средний назад, левая полный вперед! Право на борт!

Еще один крутой поворот влево, и мы выходим на относительно прямой фарватер. Часть канала проходим по створу[46], остальную часть – между двумя рядами буев.

В небе послышался шум мотора. К нам приближается самолет-истребитель, моноплан белого цвета с двумя соостными винтами. На фюзеляже – пятиугольник со стилизованным якорем внутри и надпись: ANGK. LAUT[47]. Самолет проносится над самыми верхушками мачт.

- Лихо летает, - говорит флагман, выйдя на мостик. – Так можно и мачты снести.

Но летчику этого мало. Он идет на разворот и снова заходит с носа корабля. На верхней палубе полно народу – индонезийские и наши матросы. Все наблюдают за самолетом, а он, резко снизившись, проносится вдоль правого борта на уровне верхней палубы в нескольких метрах от поверхности воды. Хорошо видно улыбающееся лицо. Ручка управления зажата между колен. Обе руки подняты в знак приветствия. На палубе – громкие крики и ликование.

- Смотри, что вытворяет, - говорит флагман, качая головой.

Еще один разворот. Весь народ на палубе бросается с правого борта на левый.

- Смотри, как радуются, - говорит флагман. – Так можно и корабль перевернуть.

Снова повторяется тот же эффектный трюк. И снова на палубе кричат и машут черными индонезийскими беретами и нашими белыми бескозырками. А самолет взмыливает ввысь и уходит в направлении Сурабаи.

Минут через пятнадцать-двадцать замечаем торпедный катер, идущий встречным курсом. Он проходит мимо нас, разворачивается и подходит к правому борту.

Бегу встречать гостей. Спущен трап. На борт поднимаются несколько старших морских офицеров. Я провожаю их на ГКП. Старший из них представляется:

- Комодор Мульяди, командующий 4-ым военно-морским округом.

В ходовой рубке сразу стало шумно и весело. Приветствия, поздравления с прибытием, рукопожатия, радостный смех…

- Aduh, - удивляется комодор, увидев за штурвалом индонезийского матроса. - Rupanya ada orang kami di balik roda kemudi?![48]

- Это наш лучший рулевой Кастаман, - представил его флагман, поняв вопрос без перевода.

Рулевому нельзя пожать руку. Руки у него заняты. Его можно только похлопать по плечу.

- А мы вас ждали еще неделю назад, - говорит комодор флагману. – Где же вы так задержались?

- Шторм был сильный в Индийском океане, - уклончиво отвечает флагман.

Гости попрощались, спустились в катер. Катер помчался вперед. Индонезийский сигнальщик доложил майору Судирману:

- С катера запрашивают, на сколько человек готовить обед.

- Русских моряков 420, наших 420. Всего 840. Наши офицеры, мичманы и все, кто живет в Сурабае, будут обедать дома. Следовательно, минус 150.

Мы идем между Явой и Мадурой. Проход становится уже. На правом траверзе – город Гресик, известный своим цементным заводом и самыми красивыми девушками на Яве. Говорят, когда-то здесь было арабское поселение и, видимо, не без результата. Крутой поворот влево, потом плавный – направо, и мы приближаемся к военно-морской базе Сурабая. Мимо на проходит буксир с гордым названием BROMO, и дыму от него немногим меньше, чем от одноименного вулкана во время извержения. У берегового причала стоит плавучий кран. На борту надпись: RANTAI BELALAI, дословно – цепь-хобот, и изогнутая стрела его действительно похожа на хобот слона. Немногим дальше виден красивый парусник DEWA RUCI – учебное судно ВМС. Подходим к главной причальной стенке – Dermaga Madura – вынесенной метров на 15 от береговой линии. На берегу недалеко от причальной стенки – высокое здание штаба 4-го военно-морского округа. На его плоской крыше – антенны и визиры. Вся акватория базы видна оттуда, как на ладони. Все смотрят на нас. Правее штаба – мыс Уджунг с военным городком и гостиницей для морских офицеров. Левее штаба – причалы судоремонтного завода.

Корабль идет к причальной стенке. Для нас отведено место для швартовки лагом[51]. Справа пришвартован тральщик, слева – эсминец, на юте которого выстроены матросы для отдания приветствия нашему кораблю. По количеству причальных тумб на стенке между этими двумя кораблями определяю протяженность свободного причала. Получается 150 метров. Длина нашего корабля 136 метров. Следовательно, мы с трудом можем втиснуться в этот промежуток.

- Как здесь течение? – спрашивает командир Судирмана.

В ходовой рубке полная тишина. Смотрю на командира. Лицо его напряжено. Все ждут команды. Командир молчит… Майор Судирман тревожно переступает с ноги на ногу. Потом хватает меня за локоть, но ничего сказать не решается. Наконец, команда:

Кажется, проходит минута, другая… Штурман докладывает:

Вот тут мне стало страшно. Как же так? Неужели после всего, что было…? И на виду у всех… Теперь уже я хватаюсь за Судирмана. Он молчит.

- Корабль медленно катится вперед, - докладывает штурман.

Ох, уже лучше. Но наш нос уже нависает над кормой эсминца… Матросы на эсминце стоят, не шелохнувшись. Хочется крикнуть: Что же вы стоите?! Еще несколько секунд и…

Ух! неужели пронесло? Какое счастье! Я отпускаю Судирмана. Он рад не меньше меня.

Стоп правая! – командует командир. – Стоп левая! Подать бросательный!

Индонезийские матросы, стоящие на причале, заводят носовой швартов за причальную тумбу. Корма еще далеко от стенки. Легость[52] до стенки не долетает и падает в воду. Наконец, течение подгоняет корму немного ближе к берегу. После нескольких попыток удается подать бросательный, за ним – проводник, а за ним и швартов на стенку. Корма подтянута, спущен трап. На борт поднимаются матросы-шоферы. Каждый отыскивает своего офицера и вручает ему ключи и техпаспорт от машины. Тут только я обратил внимание на вереницу джипов, выстроившихся вдоль борта. Офицеры расселись по машинам, и причал опустел.

А подальше, вдоль берега, друг за другом стоят автобусы. В два приема они отвезли всех, оставшихся на корабле, в учебный отряд со столовой на открытом воздухе, где накормили вкусным обедом.

Как-то позднее, когда командир корабля и я были в гостях у Судирмана, он сказал, что индонезийские командиры кораблей никогда так лихо не швартуются, и в тоне его голоса слышалось осуждение.

Через несколько дней состоялась церемония передачи корабля. Было торжественное построение в парадной форме serba putih[53]. Правда, у нас таковой с собой не оказалось, поэтому по сравнению с индонезийцами мы выглядели особенно буднично. На кормовом флагштоке был спущен советский военно-морской флаг и поднят красно-белый государственный флаг Республики Индонезии.

Вечером комодор Мульяди устроил прием в честь флагмана Кривко, на котором присутствовали офицеры корабля. Флагман подарил комодору свой кортик.

На следующий день Василий Андреевич Кривко улетел в Джакарту. Советский экипаж корабля сошел на берег и был размещен в учебном отряде в ожидании теплохода из Владивостока. А корабль, переименованный в “Ратуланги” под командованием майора Судирмана вышел в Яванское море и направился в район острова Бавеан для проведения боевого учения с артиллерийскими стрельбами по голому острову Гундул. Капитан 2 ранга Вертеев находился на ГКП в качестве инструктора командира, ну а я – все также, в качестве переводчика. Стрельбы прошли успешно, и, почувствовав себя уверенно, майор Судирман от нашей дальнейшей помощи отказался.

Вскоре меня вызвали в Джакарту, где контр-адмирал Чернобай, возглавлявший советских военных специалистов в Индонезии, назначил меня переводчиком группы военных инженеров-базостроителей, прибывшей из Ленинграда по просьбе индонезийской стороны для составления проектных заданий по модернизации ВМБ[54] в Сурабае и строительству новых ВМБ в Макасаре[55] на Сулавеси и в Халонге на острове Амбон.

Через два с половиной месяца работа была закончена, и я вылетел в Москву, а затем – в Севастополь, где получил нагрудный жетон “За дальний поход” – поход в шесть с половиной тысяч миль, длившийся 27 суток. Позднее мне посчастливилось еще два раза пересечь Индийский океан и побывать в Сингапуре. Было много новых впечатлений, но самыми сильными остались те, что были получены на борту плавучей базы “Николай Карташов”. Этот поход был пусть не самым главным, но несомненно, самым ярким и впечатляющим событием в моей жизни.

[1] В ВМС Индонезии воинские звания не отличаются от армейских. (Здесь и далее – примечания автора).

[2] Бочка – это железный поплавок, стоящий в гавани на мертвом якоре. Становиться на бочки – значит закрепить на них якорные цепи своего корабля.

[3] Узел – 1 миля в час. Морская миля равна 1852 м.

[4] РДУ – радиодальномерные учения, т.е. определение радиодальномером курса, скорости и высоты воздушной цели.

[5] Салага – молодой неопытный моряк.

[6] Командно-дальномерный пост.

[7] Кабельтов – одна десятая мили, т.е. 185 м.

[8] Русский язык (индон.).

[9] Фор-стеньга – верхняя часть фок-мачты. Фок-мачта – передняя мачта корабля.

[10] Крыж – верхняя четверть полотнища флага.

[11] Бак – верхняя палуба в носовой части корабля. На баке разрешается курить во время стоянки.

[12] ГКП – главный командный пункт корабля.

[13] «По местам стоять!» (англ.)

[14] «Следуйте за мной!» (англ.)

[15] Торговый агент, снабжающий иностранные суда (англ.)

[16] Караван судов.

[17] В индонезийских ВМС сержанты соответствуют нашим старшинам.

[18] Вахта с 0 часов до 4 часов утра.

[19] Топ – верхний конец мачты.

[20] Фок-мачта – передняя мачта корабля.

[21] Грот-мачта – вторая, более высокая мачта.

[22] Правила для предупреждения столкновения судов в море.

[23] Счастливого плавания! (фр.)

[24] Пост энергетики и живучести.

[25] Система водяной завесы, предназначенная для смывания радиоактивных осадков.

[26] Боевые части (БЧ) и службы – организационные подразделения экипажа корабля.

[27] Электромеханическая боевая часть, куда входят ПЭЖ и оба машинных отделения. ПЭЖ – пост энергетики и живучести.

[28] Старший помощник командира корабля.

[29] Вестовой – это матрос – не специалист, обслуживающий офицеров в кают-компании.

[30] Продольная качка вокруг поперечной оси корабля.

[31] Кормовая часть верхней палубы.

[32] Так ведь? (индон.)

[33] Вертикальная перегородка.

[34] Найтовить – привязывать.

[35] Шкертик – веревка, шпагат.

[36] Вращающийся диск с делениями, разделенный на 360˚. Обозначены также румбы: N, S, O, W и четвертные румбы: NO, NW, SO, SW.

[37] Графическое изображение пути корабля на штурманской карте с учетом сноса корабля под воздействием ветра и течения.

[38] Прибор для измерения числа оборотов.

[39] Система валов, передающих движение от двигателей винтам корабля.

[40] Направление, перпендикулярное курсу корабля.

[41] Дизель-генератор, находящийся в машинном отделении, расположенном ближе к носу корабля.

[42] Клапаны в подводной части корабля, которые служат для доступа забортной воды в трюм.

[43] Легкий стальной пояс бортовой обшивки, ограждающий верхнюю палубу.

[44] неправильный (индон.)

[45]Лоцман Сурабаи (англ.)

[46] Створ – линия, проходящая через два береговых ориентира, видных на большом расстоянии. Ночью они обозначены белыми огнями.

[47] Angkatan Laut – военно-морские силы (индон.)

[48] Кажется, наш человек за штурвалом?! (индон.)

[49] Молодец, так держать!

[50] Есть так держать!

[51] Бортом к причалу.

[52] Мешочек с песком, прикрепленный к бросательному концу.

[53] Во всем белом.

[54] Военно-морская база.

[55] Ныне – Уджунгпанданг.