Алёна Даль - Хождение по Млечному пути

Как пользоваться сносками: если в тексте встречается сноска - кликайте ее и попадёте прямо на сноску. Далее, чтобы вернуться назад - кликайте номер ссылки в сноске (или применяйте клавишу возврата).

...Затылок обдало горячей волной чего-то огромного и ужасного, внезапно выросшего за спиной. Запоздало почуяв опасность, я резко обернулась... Прямо передо мной стоял бык. Росту он был неправдоподобного, сложения могучего, голова размером с бочонок свирепо наклонена рогами мне в живот. Влажные немигающие глаза смотрели исподлобья в упор, наливаясь багровой тяжестью. Исходивший от животного парной смрад окончательно парализовал меня, и без того скованную колючим панцирем страха. Бык шумно выдыхал воздух широкими ноздрями с продетым в них кольцом. На шее болтался бесполезный обрывок ремня, несоразмерно хлипкий в сравнении с яростной мощью торса. Бык глядел на меня. Я - на него. Тягуче тянулись мгновения...

"Вот и приключения, которых ты так ждала", - отстраненно промелькнуло в голове, но это были не мои мысли, а кого-то другого, далекого и чужого, уютно расположившегося в кресле безопасной комнаты и не имеющего никакого отношения к происходящему. Этот кто-то, точнее эта кто-то, устало усмехнувшись, бросила скучающий взгляд в окно и продолжила привычные занятия.

...За окном, изнемогая от духоты и скуки, догорал утомленный летний день, пришедший на смену такому же безликому и душному предшественнику. Один из сотен одинаковых, строго отмеренных отрезков жизни, похожих друг на друга, как безупречно ровные деления линейки. Плотные колонки цифр в календаре сливались в однообразную черно-белую ленту конвейера жизни...

Она утешала себя тем, что скоро покинет это пыльное городское лето с расплавленным асфальтом, пробками и ядовитым смогом, спешащими куда-то озабоченными людьми и вездесущей назойливой рекламой, призывающей купить, выиграть, победить, доказать, извлечь выгоду... Ей так надоело извлекать выгоду, побеждать и доказывать. Скоро она оставит этот город, родной и чужой, застрявший в разбитой колее вялотекущего кризиса, увязший, как и весь мир, в потребительской трясине, обезличенный всепроникающим глобализмом, оккупированный звучными брендами и растиражированными идеями...

Стоило мне пошевелиться, как бык тотчас опускал вниз могучую шею, целясь в меня устрашающими рогами в боевых зазубринах, и, издав короткий густой рев, принимался усердно рыхлить землю копытом. Рюкзак валялся неподалеку под ореховым деревом, куда не успела добежать я сама. Боковым зрением я видела близкую тень и спасительную изгородь совсем рядом, но грозные намерения быка красноречиво читались в его налитых мстительной злобой глазах, в неспокойных движениях ног и угрожающей стойке.

"Вся жизнь промелькнула у нее перед глазами", - так, кажется, пишут про людей, оказавшихся в таком же, как я, положении. На внутреннем экране, услужливо развернутом одеревеневшим сознанием, появились скупые кадры черно-белой хроники, чужой голос за кадром принялся монотонно перечислять события последних лет.

...Три года назад она бросила профессию и бизнес, придя к трудному, но неизбежному для себя решению. Ушла из сферы, которую сочла аморальной и вредной для человечества. Сознательно отказалась от денег, статуса, полезных связей, безупречной репутации и имиджа успешной женщины. Годом позже окончательно рассталась с мужчиной, которого любила долгие десять лет. Поставила точку в выстраданных, изживших самих себя отношениях. Потом развелась с мужем, близким и родным человеком, разделившим с ней четверть века, чтобы дать ему полную свободу и возможность строить новую жизнь. Осенью отказалась от выгодного контракта, сулившего необозримые карьерные горизонты, только потому, что он возвращал ее обратно "на круги своя". Весной выдала замуж дочь, подарила молодоженам квартиру и отправила их в свадебное путешествие...

...И вот теперь, расчистив пространство жизни, раскидав важные дела и судьбоносные решения, женщина стояла в замешательстве перед образовавшейся в ее жизни пустотой, не понимая, что делать дальше. В поисках ответа она выбрала веками проверенный способ - путешествие и отправилась в странствие древней дорогой пилигримов - Звездным Путем Сантьяго...

Из оцепенения меня вывел зычный крик: "Гой, гой, гой!". Из-за поворота показалась спешащая фигура с посохом: сухощавый старик в клетчатой рубашке торопливо ковылял в нашу сторону, прихрамывая на одну ногу. Увидев немую сцену возле орехового дерева, он заторопился еще сильнее, выкрикивая гортанные испанские слова и потрясая суковатой палкой. Бык нехотя повернул чугунную голову в его сторону. Когда расстояние между ними сократилось до нескольких шагов, животное неожиданно высоко заголосило, воздев морду к бесцветному небу, повернулось ко мне потным боком и затопталось на месте, всем своим видом демонстрируя полную незаинтересованность дальнейшей моей судьбой. Не было сомнений в том, что это хозяин быка. Только хозяин мог превратить объятого яростью зверя в послушное домашнее животное.

Замахнувшись посохом на провинившегося беглеца, старик ухватил его за кольцо в ноздре, ловко вдел в него веревку и намотал ее на запястье. Свои уверенные движения он сопровождал глухой бранью в адрес быка и сочувственными вопросами, обращенными ко мне. Я ничего не поняла, но успокоила старика, что ничего плохого со мною не случилось, и он подоспел вовремя. Чувство только что пережитой смертельной опасности еще не отпустило меня. Мысли путались, сердце колотилось отбойным молотом, губы слиплись от сухости и фразы клокотали где-то в горле, с трудом прокладывая дорогу к ушам собеседника. Впрочем, он тоже меня не понимал, а лишь догадывался, что беды не произошло. Окончательно уверившись в этом, он грубо дернул быка за кольцо и, кивнув на прощание, двинулся вверх по пыльной желтой дороге.

Я дошла на ватных ногах до орехового дерева и рухнула вниз, туда, где лежал чуть было не осиротевший рюкзак. Достала бутылку воды и, обливаясь, жадно выпила ее всю. Потерла взмокшую шею - рука нащупала гладкий шнурок. Вытащила из-за пазухи старый амулет, путешествующий со мной шестой год, раскрыла тугие створки. На темном дереве нацарапаны знакомые наизусть слова: "Да будет воля Твоя, Отец небесный, миловать странников, гонимых не токмо силою судьбы и жестоких властителей, но и голодной тоской их мятежных душ, бесконечно зовущих дорогу...".

...Поезд набирает высоту так быстро, что закладывает уши - точь-в-точь как в самолете. Но в отличие от самолета картинка за окном не исчезает под облаками, а ежеминутно меняется, сливаясь в яркую киноленту жизнеописания провинциальной Испании. Сухая гористая земля Арагона изрезана бурливыми ручьями, заштопана аккуратными квадратами виноградников, серебристых оливковых рощ и черешневых садов. Игрушечные городки в беспорядке рассыпаны по охряным складкам Иберийских гор, словно невидимая рука случайно выбросила горстку игральных костей. Дома сливаются с линиями ландшафта: каменная кладка подпирает скалу, ветхий балкон свисает над изгибом реки, дворик кособоко сбегает в ущелье. Тесные улицы сколочены из плотно пригнанных черепичных крыш и разномастных построек. Раннее утро, и над горами висит легкая сизая дымка, похожая на сигаретный дым. Временами ее подсвечивают колкие солнечные лучи. Земля здесь - желто-рыжая, а небо - белое. Вдоль уходящей в горизонт пыльной дороги трепещут лепестками бабочки диких маков...

Почему именно Испания? Сказать по правде, мне давно хотелось побывать в тех краях, тонко сотканных из мифов и преданий, как прекрасные гобелены Пастраны[1] из нежнейших шелковых нитей. В стране со сложной неоднозначной историей, запутанными корнями и ветвистой кроной раскидистого династического древа. На земле с ярко выраженным женским началом и материнским инстинктом, воплощенным в культе Богородицы. Испания противоречива, многолика и эмоционально неуравновешенна, как и подобает быть женщине. Помимо женской природы и склонности к безумствам с Испанией меня роднит еще и многовековое смешение кровей.

Есть нечто общее и между странами: Россию и Испанию объединяет неуловимая схожесть их исторических судеб. Обе находились под многовековым игом - одна мавританским, другая монголо-татарским. Освободившись, обе обогащались за счет чужих территорий - испанская Конкиста и имперское покорение Азии. И Испания, и Россия знавали лучшие, чем нынче, времена - золотые эпохи расцвета и могущества, обе в течение веков сверяли свою поступь с догмами господствующих религий и обе, окружая с разных сторон Европу, в полной мере ей никогда не принадлежали.

Что касается выбранного маршрута - Пути Сантьяго, то мое влечение к Испании и смутное томление сердца, устремленного на глухой юго-запад Европы, соединились с воодушевлением после прочтения книги одного из пилигримов прошлого[2], прошедшего четверть века назад той же дорогой. Бросив все, я отправляюсь в путешествие, которое наверняка поможет мне получить сакраментальный ответ на риторический вопрос: "Что делать?".

Вопросы и ответы - те незримые нити, что соединяют людей, пробуждают в них взаимный интерес, обнаруживают точки соприкосновения и глубинные пласты общности. Я люблю беседовать с людьми. Задавать вопросы и выслушивать ответы. Когда-то это было частью моей профессии. Но однажды я вдруг обнаружила, что мое общение с человечеством превратилось в череду переговоров, решение стратагем, управление персоналом, поддержание нужных контактов, укрепление репутации... словом, во что угодно, кроме собственно человеческой беседы. Нет, я вовсе не против делового общения. И, конечно, подобные контакты неотъемлемая часть жизни в социуме, тем более, когда твоя профессия - коммуникации. Но лично я люблю разговаривать. Просто так, а не потому что нужно. С теми, кто интересен, а не теми, кто может принести прибыль, личную выгоду, помочь делу или кому можешь быть полезна или выгодна ты.

Мне нравится смотреть людям в глаза, рассматривать их руки, лица. Слушать. Внимать. Давать выговориться. Наблюдать за тем, как они подбирают слова, жестикулируют, замолкают в задумчивости или тихо улыбаются своим воспоминаниям. Необыкновенно интересно говорить со стариками, с детьми, с аборигенами тех мест, где путешествуешь. С теми, кто не похож на тебя. И с теми, кто ужасно похож, а оттого делается не по себе от фраз, произнесенных в один голос, и ответов на незаданные вслух вопросы. И, в общем, неважно, встретитесь ли вы когда-нибудь еще или нет, станете друзьями на всю жизнь или останетесь случайными попутчиками, главное, что этот нечаянный разговор что-то навсегда меняет в тебе и в твоем собеседнике. А возможно и в судьбе всего человечества!

На станции Каспе в электричку входит крепкий смуглый старик с подвижным лицом и живыми глазами, стреляющими из-под густых с проседью бровей. Опрятная жилетка, несмотря на жару, застегнута на все пуговицы. На голове - тёмный берет, выдающий принадлежность его обладателя к древнему роду басков. В руках старик держит пустую, оплетенную лозой бутыль и легкую дорожную сумку. Он бегло оглядывает полупустой вагон, на минуту задержав свой взор на мне, и садится точно напротив. Я с любопытством рассматриваю колоритного пассажира, стараясь не смущать его слишком пристальным взглядом. Но смутить старика не так-то просто. Его колючие глаза буквально впиваются в мое лицо, оценивающе осматривают рюкзак, буравят пыльные мокасины на ногах. Лишь на минуту отвлекшись на кондуктора, мой сосед снова возвращается к своему занятию и продолжает препарировать меня невозмутимым взглядом лаборанта-биолога, изучающего неизвестное насекомое на предметном стекле микроскопа. Чтобы разрядить обстановку и побороть собственное смущение, я громко здороваюсь, употребив одну из десятка испанских фраз, прилежно заученных перед поездкой: "Буэнос диас!"[3]. Старик лишь небрежно кивает в ответ. Тогда я набираю в легкие побольше воздуха и произношу еще несколько слов из своего золотого запаса: "Сой перегрино. Сой де русиа"[4]. Колючий взгляд старика немного теплеет. А откуда-то сзади раздается: "Сеньора, шо ж вы так шумите?". Я оборачиваюсь и натыкаюсь взглядом на улыбающуюся белобровую физиономию обладателя одесского выговора. Вот тебе и раз! Все-таки не музей Прадо и не курортные пляжи Коста-Брава - встретить русского в глухом уголке центральной Испании - все равно что увидеть арагонца где-нибудь в сибирской глубинке.

- Толик! - весело представляется белобровый парень и пересаживается в соседнее кресло.

В течение следующих десяти минут я узнаю детали биографии Анатолия, историю его переселения в Испанию, профессиональные навыки, а также имена его родственников и то, что он думает об Испании, России и кризисе Еврозоны. Тем временем старик в берете с любопытством разглядывает нас обоих, переводя взгляд-рентген с одного на другого. Наш разговор, а точнее монолог Анатолия, привлекает внимание и других пассажиров - видимо, русская речь звучит здесь не часто. Я вполуха слушаю "нового испанца", украдкой поглядывая на пожилого баска: мне хочется с ним заговорить, но я не знаю как да и побаиваюсь его грозного вида. Меня подбадривает лишь ответный интерес в глазах старика, когда наши взгляды встречаются. И я решаюсь попросить Анатолия о помощи: грех не воспользоваться таким редким шансом.

- Легко! - соглашается бывший одессит, - только учти, что он баск, у них свой язык, и он может просто не понять моего кастильского наречия.

И парень пробует: откашлявшись, поворачивается всем корпусом к старику и задает вопрос. Тот отвечает. Завязывается неспешная беседа. У баска скрипучий голос и интересная манера говорить: сначала он пристально всматривается в глаза собеседника, выдерживая тяжеловесную паузу, а уж потом начинает неспешно низать слова на нить разговора. Постепенно темп его речи ускоряется, появляется размашистая жестикуляция, и вот фраза обрывается резко и неожиданно, словно на полуслове. Дальше все повторяется снова. Редко, очень редко на лице старика появляется подобие улыбки - глаза теплеют, меняется конфигурация морщин, а голова насмешливо склоняется чуть набок. Рот при этом из горделивой скобки уголками вниз выпрямляется в прямую линию. Однажды эта линия даже слегка разомкнулась, что означало, вероятно, крайнюю степень расположения старика.

Наговорившись вволю, Анатолий представляет нас друг другу по имени, и мы скрепляем образовавшееся знакомство вежливым рукопожатием. Старика зовут Эррандо. Он действительно баск. "Не испанец, а баск", - неоднократно подчеркивает он. Родом из Герники, сейчас живет с женой в окрестностях Сан-Себастьяна. Ему 74 года, из них более полувека связано с морем. Он и сейчас любит выходить в залив, когда хорошая погода, но уже не из-за денег, а ради удовольствия. У Эррандо два сына, два внука, одна внучка и один правнук. В ответ я сообщаю скупые сведения о себе: русская, 45 лет, есть дочь, возможно, в скором будущем будут внуки... в Испанию приехала, чтобы пройти Путем Сантьяго...

И тут происходит неожиданное: лицо старика светлеет, он принимается бойко что-то говорить, сопровождая спешащую речь приветливыми взмахами рук.

- Эррандо приглашает тебя в гости, - буднично переводит Толик, как будто речь идет о приглашении пересесть поближе к окошку, чтоб не дуло.

- То есть как? Ты ничего не перепутал? - спрашиваю оторопело, поглядывая на возликовавшего внезапно баска.

- Нет, ничего я не перепутал, - обижается Толик. - Он говорит, что будет рад познакомить тебя со своей женой и показать страну.

- Как же мы будем с ним разговаривать? - изумляюсь я еще больше.

К такому повороту событий я не готова, и первая мысль - вежливо отказаться, поблагодарив за приглашение. Вместо этого слышу свой восторженный голос: "Си! Мучас грасиас!"[5] - и вижу в стеклянном отражении такую широченную улыбку, что, с точки зрения моего неулыбчивого собеседника, это могло бы сойти за гримасу безумия.

Вот так в одну минуту мои планы резко меняются: я принимаю приглашение старика, случайно встреченного в арагонской электричке, неулыбчивого баска Эррандо. Не зная языка, не представляя себе, где и как буду жить, какую такую страну собирается показать мне новый знакомый, и какова доля правды во всем, что он только что поведал. А вдруг все сказанное им выдумка? Может это полоумный сепаратист, продолжающий в одиночку дело ЭТА[6]? Или религиозный фанатик, усмотревший в моих поползновениях идти Камино Сантьяго нечто оскорбительное для его веры? Или... Все, стоп! Если уж решаешься довериться ангелу путешествий, отправляясь вглубь незнакомой страны, изволь распрощаться со своими страхами и тревогами, иначе не миновать проблем и разочарований.

Когда-то я путешествовала совсем иначе. Туристический ваучер в кармане обеспечивал четкую организацию отдыха и ответственность туроператора за мою жизнь. Он же гарантировал полную защищенность от сомнительных личностей типа Эррандо и строгую планомерность всех перемещений, исключая любые отклонения. Как же я радовалась, когда планы вдруг ломались, а форс-мажорные обстоятельства меняли привычный ход вещей, пробивая брешь в идеальном, но скучном распорядке! Автобус, сломавшийся на малоизвестном перевале Альп где-то в районе итальянского Больцано, подарил мне чудесную прогулку по весенним альпийским склонам, поросшими благоухающими лиловыми крокусами. Пробка на трассе Бангалор-Мадурай вылилась во внеплановую экскурсию в Карур - место, где при других обстоятельствах я не побывала бы никогда. Тривиальная задержка авиарейса обернулась знакомством с удивительной сербской девочкой, пишущей картины своих снов...

...Между тем поезд замедляет свой ход и, протрубив финиш, останавливается на конечной станции. Памплона. Пассажиры с баулами неспешно тянутся к выходу, утирая пот и терпеливо сохраняя дистанцию. Поднимаемся и мы. Бывший одессит Толик оставляет на всякий случай номер телефона и, пожелав доброго пути, а заодно и доброго вечера на двух языках, направляется к встречающей его женщине. Я же, переминаясь с ноги на ногу, вопросительно гляжу на Эррандо в ожидании дальнейших распоряжений. Поправив багаж, старик повелительно машет рукой куда-то вдаль, и я семеню за ним в указанном направлении. Малодушие и сомнение вкрадчивым холодком заползают в душу, но я храбро сражаюсь со своими ползучими тревогами. Вскоре мы добираемся до автовокзала, откуда отходят рейсовые автобусы в Сан-Себастьян. Всего девяносто километров отделяют Памплону от побережья Бискайского залива.

В автобусе Эррандо вынимает из сумки потрепанную амбарную книгу, испещренную корявым почерком. Страницы ее измяты, чернила расплылись и местами полиняли. Мы принимаемся ее дотошно изучать, при этом баск бубнит под нос непонятную абракадабру и тычет заскорузлым пальцем то в одну, то в другую строчку. Теряясь в догадках, я с понимающим лицом киваю и, время от времени, даже издаю неопределенное мычание, означающее безусловное согласие с мыслью собеседника. Сама же ощущаю себя уставившейся в афишу козой. Долго еще будет продолжаться эта пытка? Видя мое замешательство, Эррандо упирает палец в бок оплетенной бутыли, и до меня доходит, что речь идет о вине. Я изо всех сил напрягаю утомленные извилины и среди чернильных закорючек разбираю цифры, даты и написанные с большой буквы названия. На большее меня не хватает. Осознав всю тщетность наших обоюдных усилий, старик прячет ужасную книгу обратно в сумку. Зато извлекает из нагрудного кармана примятую фотографию семьи. Ну, что ж, это уже гораздо проще! Преобразившись из глупой козы в сообразительную птичку, радостно чирикаю, угадывая на снимке: "Это твоя жена? Твой сын? Внук?" - на что баск отвечает неизменным кивком. Так мы и добираемся до пригорода Сан-Себастьяна Пасахеса, не заметив, как на побережье Атлантики опустилась чернильная ночь...

По пути от остановки до дома Эррандо хранит молчание. Городок укутан кромешной тьмой. Присутствие невидимого океана ощущается лишь по запахам и звукам: ветер приносит с залива влажную соленую морось, острый йодистый аромат водорослей, шуршанье гальки и всплески бьющих о борта лодок волн. Океан тихо и глубоко дышит во сне: прибой - вдох, отлив - выдох. Пульсирующие на безлунном небе звезды льют сверху свой тихий холодный свет...

Возле калитки Эррандо останавливается, поджидая меня, затем жестом приглашает зайти во двор. Во тьме мне удается различить беленые стены, крутые черепичные скаты и старые деревья в саду. Приветливые окна в веселых цветочных занавесках манят теплом и домашним уютом, неожиданно ворвавшимся в мое аскетичное путешествие. Из форточки доносится гипнотический аромат жареной рыбы.

На пороге дома нас встречает статная женщина в длинной клетчатой юбке и белом переднике. У нее черные как маслины глаза, длинная серебристая коса, уложенная толстым жгутом на затылке, и мускулистые голые по локоть руки. Видно, несмотря на поздний час, она только что от плиты. Обменявшись с Эррандо сдержанными приветствиями, сеньора поворачивается ко мне, не выказывая ни малейшего удивления, что муж ее явился не один. Будто уставшие до полусмерти, растерянные русские путешественницы с рюкзаками за спиной для нее обычное дело!

- Тода, - представляет жену Эррандо, и она коротко кивает.

- Элена, - называет он мое имя, и, повинуясь безотчетному порыву, я делаю шаг навстречу и обнимаю женщину. Накопившаяся за день усталость, зыбкая неопределенность моего положения толкают меня на этот неожиданный для меня самой поступок. Но Тода ничуть не удивляется и этому - мне кажется, ее вообще невозможно ничем удивить. Она ласково похлопывает меня по спине и просто, по-матерински говорит:

- Очень устала? Пойдем ужинать, - она произносит это на английском, и языковой барьер а заодно и усталое мое смущение тут же рушатся.

Оказывается, Эррандо тоже знает английский: когда-то он работал на траулере в составе интернационального экипажа. Но почему тогда не воспользовался им до сих пор? Неясно.

...Дальнейший вечер состоит из купания в старомодной чугунной ванне на львиных ногах, позднего ужина с домашним вином и жареными сардинами и долгожданного отдыха, плавно перетекающего в крепкий здоровый сон. И где? В настоящем баскском доме, в семье рыбака! День назад я и представить себе такого не могла.

...Серое утро. За окном комнаты сумеречная мгла и мелкий дождь. Сырой ветер с Атлантики разогнал с пляжа самых закаленных купальщиков, они заполнили собой прибрежные кафе в томительном ожидании солнца. Стереотип о знойной засушливой Испании сокрушительно разбивается, как только ты приезжаешь на ее северное побережье. Равно как и целый ряд других стереотипов об этой стране. Например, испанка - это не только свободолюбивая, непостоянная в чувствах, гибкая как лоза Кармен, но и мускулистая румяная рыбачка с косой, лишенная дикого своеволия южанки, зато верная помощница и преданная подруга. Жгучее фламенко под звенящие гитарные переборы - лишь андалузская часть музыкальной Испании, а есть еще баскское многоголосие, галисийские волынки, каталонская сардана... Что касается погоды: если сложить количество осадков, выпадающее в разных провинциях Испании, и вычислить среднее арифметическое, то получится вполне привлекательная климатическая картина. Сушь Андалузии, Эстремадуры и Кастилии уравновешивается британской сыростью Страны Басков, Кантабрии, Астурии и Галисии. Синоптикам живется здесь несладко, бессменный прогноз: "Дождик, местами солнце" (запятую можно переставлять). Вот и теперь бухту заволокло густым туманом сродни лондонскому, правда, в отличие от него - экологически чистым. Сквозь его кисельную завесу едва проступают очертания острова Санта Клара. Слева на горе - руины старого замка, справа - статуя Христа. Мрачно и таинственно, однако в этом и кроется сумрачное очарование баскской природы. Тем радостнее встречать солнце!

Сан-Себастьян - административный центр провинции Гипускоа, одной из семи частей Страны Басков, не существующей официально на карте мира, но живущей веками в сердце и генетической памяти любого баска, будь-то французский гасконец или испанский басконец. Разделенность страны и отсутствие государственного статуса - неутихающая боль многих поколений басков[7]. В эпоху всеобщей глобализации их фанатичное стремление обособиться выглядит, возможно, политической причудой, следствием сложного национального характера и давних исторических обид. Но, попав в страну и познакомившись с ее жителями, понимаешь, за что они борются. Долгое время борьба за независимость была предельно жестокой и кровопролитной. Печально известная экстремистская организация ЭТА лишь несколько лет назад объявила о прекращении терактов. Можно долго обсуждать исторические предпосылки и политические ошибки, приведшие к столь печальным последствиям, спорить об истоках баскского сепаратизма, но лучше оставить это дело историкам и политологам. Для меня куда важнее история Эррандо.

...Прежде чем приступить к рассказу, старик надолго замолкает и пристально вглядывается в запотевшее окно, строгой рамой обрамляющее мглистый залив. Будто пытается рассмотреть в тумане видимые только ему скользящие тени прошлого. Его морщинистые руки разглаживают скрученный валиком бархатный берет. На столе сиротливо стынут две чашечки кофе...

"...Я появился на свет в тот день, когда бомбили Гернику[8]. Там погиб мой брат Домику. Ему было всего 9 лет. Мать рожала меня в подвале горящего дома, куда спряталась вместе с другими от бомбежки. Двое суток горел дом, и двое суток она мучилась в схватках. Когда, наконец, я родился, то не подавал никаких признаков жизни. Чужая старуха, оказавшаяся случайно рядом, схватила меня за ноги и изо всех сил встряхнула вниз головой - так, что я закричал. Она сняла с себя нижнюю юбку, разорвала ее и обернула меня куском материи. Об этом я узнал от матери, когда подрос. Несколько дней мы выбирались из разрушенной Герники. Нам некуда было идти, и мы пошли на восток. Мой отец во время бомбежки был в море. О том, что у него родился сын, он узнал только спустя две недели, когда власти составляли списки живых, мертвых и пропавших без вести. Он долго не мог нас найти, потому что мы с матерью ночевали в разных домах у разных людей - кто приютит...

Потом мы перебрались в Пасахес. Было очень трудно. Выручало только море. Отец работал как каторжный, каждый день в четыре утра выходил за рыбой. Я помню его, пропахшего чешуей и табаком, с шершавыми задубевшими руками, которыми он стискивал меня подмышками и высоко подбрасывал к потолку. Было больно и страшно, но я терпел потому, что любил отца и очень редко его видел. Вскоре у меня появился младший брат Черу.

Когда мне исполнилось двенадцать, отец первый раз взял меня с собой в море. Он хотел, чтобы я остался в Эускади, ведь многие тогда уезжали за лучшей долей за океан.

Мой лучший друг Лоре, спасаясь от нищеты, после войны перебрался в Калифорнию. Там он промышлял старателем, но ему не очень-то везло. В конце концов, он вернулся к своему старому занятию - стал разводить овец. Несколько раз Лоре собирался вернуться обратно, но так и не вышло. Теперь у него там жена, дети, внуки, своя земля и ранчо...

Мой брат Черу в девятнадцать стал националистом - вступил в ЭТА. Он хотел мстить за смерть близких, за семьсот тысяч убитых в Гернике басков, за расстрел пленных республиканцев в Сан-Себастьяне. Черу сам никого не убивал, только возил грузовики с взрывчаткой. Он дважды сидел в тюрьме. В последний раз его амнистировали вместе с другими активистами ЭТА в 1980 году, после смерти Франко и объявления автономии. После этого он вернулся в Гернику, обзавелся семьей.

Среди моих друзей есть те, кто до сих пор недоволен переходом от оружия к политике. Они считают, что словами делу не поможешь. Есть и такие, кто понял, что убийство, независимо от причин, - это бессмысленно и жестоко. Я - простой рыбак, люблю море, люблю жизнь. Не думаю, что физическое уничтожение врагов поможет в борьбе за свободу и независимость моего народа... Но, что и говорить, я был бы счастлив, если бы мои внуки и правнуки жили в независимой стране Эускади"...

Трагические страницы семейной хроники Эррандо характерны для многих баскских семей. Удивительно, что при этом большинство из них остаются жизнелюбивыми людьми и радушными хозяевами. А насторожившая меня поначалу суровость старика - обманчива, ведь за ее фасадом кроется отзывчивая душа и доброе сердце. Иначе зачем было ему приглашать в гости незнакомую чужестранку?

Характер басков ковался в суровых природных и исторических условиях. "Борьба" - вот ключевое слово, отложившее ментальный отпечаток на их внутренний мир, сформировавшее весь уклад жизни. Борьба с грозной стихией - непокорной Атлантикой, с ее ледяными ветрами и коварными сюрпризами. Борьба с каменистой землей, требующей много труда и пота. Борьба с притеснителями и завоевателями, не раз посягавшими на земли басков. Борьба за сохранение уникального языка и древних традиций. Наконец, борьба с исторической несправедливостью - многие достижения басков оказывались незаслуженно забытыми, а лавры доставались другим народам. Например, еще задолго до Колумба баски пересекали Атлантику и "открывали" Америку. Не случайно именно баски были ядром команды и капитанами всех каравелл в легендарном походе Колумба к Новому Свету. Кругосветная экспедиция Магеллана была спасена стараниями баска Элькано - капитана корабля, возглавившего поход после смерти Магеллана и ставшего фактически первым человеком, обогнувшим Землю.

Баски умеют пахать и сеять, пасти скот и ловить рыбу, ходить по морям и сражаться на полях брани, строить и созидать. Скупые на эмоции, внешне неприступные как скалы, они окружают понравившегося им человека таким искренним вниманием и заботой, что отдаешь им безоговорочное предпочтение в сравнении с другими - улыбчивыми и фальшиво оживленными людьми, скрывающими если не камень за пазухой, то полное безразличие к тебе и равнодушие к миру.

Сегодня Эррандо долго водит меня по своему городу, здороваясь с каждым третьим прохожим и с гордостью представляя меня своей гостьей из России. Сначала мы заходим в Собор Доброго Пастора (Catedral del Buen Pastor), где он крестил всех своих внуков и правнука. Прогулявшись по аллее стриженых тамарисков вдоль набережной Ла-Конча, на старинном фуникулере поднимаемся на гору Игуэльдо (Monte Igueldo). Оттуда открывается акварельный вид на вогнутый ракушкой пляж и старую гавань. Потом попадаем в настоящую средневековую аптеку с батареей таинственных склянок и пузырьков, в которой хозяйничает друг Эррандо. А ближе к вечеру, когда монотонный дождь прекращает сеять водяную пыль, наблюдаем за работой уличного художника, пытающегося кистью поймать ускользающий момент рождения радуги...

...Ясное утро. На дворе жарко как в знойной Кастилии. Как только окунаюсь в утреннее солнце, сразу же забываю печаль и хмурость вчерашнего дня - для здешних мест это обычные погодные капризы. Мы с Эррандо идем на океан наблюдать отлив. Но не на городской пляж, а за скалу, где раньше была рыбацкая деревня, ставшая теперь пригородом Сан-Себастьяна.

Полоса отлива простирается на десяток метров. Плотный песок испещрен замысловатыми узорами обратной воды, ручьями и струйками, бегущей назад, в океан. Возле камней - зеркальные лужицы причудливых форм: одна напоминает палитру художника, другая - пятипалую лапу огромного зверя. В чашеобразных скалистых углублениях скопилась морская вода, образуя соленые озерца, в которых можно найти зазевавшуюся рыбешку или молодого краба. Морская живность всех цветов и мастей облепила подсыхающие на солнце камни: мидии, виейры, рапаны, полураскрытые устрицы и прочие неведомые мне морские существа. Здесь, на камнях жители ближайших домов собирают урожай мидий и рапанов, которых потом отнесут на рыбный рынок. Я тоже пытаюсь отодрать от камня жесткий панцирь, но бесполезно - для этого нужен специальный, загнутый серпом нож и сноровка, а так - лишь обдираю пальцы о зазубренные края раковин.

Тем временем на прибрежной площади вовсю гудит рыбный базар. Улов великолепен: гладкие крупные рыбины, сладко засыпающие в ледяном крошеве, тазы с кишащей рыбной мелочью, розово-белые упругие тушки кальмаров, обморочные от кислорода креветки, пятнистые осьминоги, безвольно свесившие щупальца. А вот и редкие экспонаты сегодняшнего базара: белобрюхий мраморный скат, зубастая морская щука и невиданных размеров тунец, которых тут же покупает повар дорогого ресторана. Бойко идет торговля ценным, но скоропортящимся товаром. Покупки уносят в заполненных льдом лотках, маленьких тачках или просто в тряпице или миске. Тут же хозяйки ловко чистят рыбу, усеивая сверкающей чешуей клеенчатый передник до пят, отточенным движением отсекают голову, потрошат и, ополоснув в морской воде, аккуратно пакуют в мешочек. Вам остается лишь положить тушку на сковородку или решетку для запекания. На этот рынок приходят не только жители окрестных улиц, но и специально приезжают повара, владельцы рыбных заведений и пескадерий. Бывают здесь и туристы, но редко. Во-первых, очень рано - рынок заканчивает работу не позже восьми утра, когда утомленный ночным весельем отдыхающий еще сладко спит. Во-вторых, обитающими в местных водах морскими жителями можно любоваться и в городском Аквариуме в любое удобное время. А еще лучше на витринах пескадерий - там они расположены с искусством, достойным натюрмортов Бозелли и Рекко. В живописном порядке разложены отсортированные по размерам и ценам ракообразные, моллюски и разноцветные рыбы, их влажные груды подсвечены голубоватым светом, орошаются морской водой и украшены оливами, зеленью и лимонами. Хозяин с готовностью расскажет о местообитании экспонатов витрины, их полезных свойствах, способах приготовления, и даже опишет краткую биографию и обстоятельства поимки особо крупных и дорогих экземпляров.

А мы направляемся в противоположную сторону от дорогих рыбных бутиков, вглубь старых кварталов. Нас ждет друг Эррандо, хозяин пескадерии Бишинго. Он вызвался угостить нас классическим баскским обедом. Известно, что повара-баски считаются одними из лучших в Европе, и уж точно самыми искусными в Испании. Даже искушенные парижские гурмэ почтительно склоняют голову перед их кулинарными творениями. Бишинго нигде специально не учился, он просто продолжает дело, начатое его прадедом в 80-х годах позапрошлого века, храня фамильные рецепты и по мере возможностей приумножая маленький семейный бизнес. В этом ему помогают жена и дочь.

Пескадерия Бишинго ничем внешне не примечательна, ее легко можно пропустить, проходя мимо. Расположена она в той части города, куда приезжие обычно не добираются, - вверх по крутому холму, по узкому лабиринту улочки, как две капли воды похожей на десяток соседних. Вход в нее притворяется внушительной дверью с медным набалдашником, потемневшей от времени и влаги, больше похожей на декорацию к историческому фильму, если бы не надпись мелом: "Сегодня в меню свежие сардины и картошка с макрелью". Справа от входа - рыбная лавка. На десяти квадратных метрах чудом умещаются: прилавок с крошеным льдом, поверх него возлегают штучные экземпляры морской фауны, а также старинные весы с чугунными гирями, разделочный стол, оснащенный впечатляющим арсеналом ножей и конторка. Слева - темное помещение со стрельчатыми сводами, четыре дубовых стола и лавки вместо стульев. Прямо в каменную стену вделана бочка, из которой наливается холодное белое вино - столько, сколько хочешь, без ограничений: здесь не принято платить за бокалы или граммы. Гость может зайти сначала в лавку и выбрать то, что ему приглянулось, и что он хотел бы на обед. А потом, в ожидании готового кушанья, потягивать бокал охлажденного вина, закусывать пинчос[9] и болтать с хозяином заведения. Сюда, в маленькую пескадерию приходят в основном близкие друзья и знакомые годами клиенты, граница между которыми со временем стирается.

Завидев нас, Бишинго поднимает в приветствии руку, дает короткое распоряжение на кухню и с улыбкой подходит встречать гостей. Через пару минут к нему присоединяются его домочадцы: жена (она же второй повар), дочь, поразительно похожая на актрису Алику Смехову, внучка-студентка, помогающая семье во время каникул, а также зять, брат, сват и многочисленные дети от трех до пятнадцати лет, высыпавшие откуда-то из боковых дверей. Последним выходит серый замшевый кот с медовыми глазами, видимо ощущающий себя самым главным и важным членом семьи. Он с независимым видом усаживается возле барной стойки и брезгливо отворачивает усатую морду, когда я со словами "кис-кис" пытаюсь его погладить. Отборная морская диета и вольная жизнь сделали его настоящим кошачьим мачо, плотным и гладким зверем, без единой жиринки, вполне осознающим свою брутальную красоту.

Мужчины сдвигают столы, женщины ловко накрывают их, вынося одно за другим большие блюда - торжествующий гимн чревоугодию. "Люблю повеселиться, особенно поесть!" - это про басков. Культ еды здесь возведен в ранг национальной культурной традиции. Другая традиция - длинные семейные посиделки у очага. И вот вам гибрид - обильные трапезы в кругу многочисленных родственников, друзей, а иногда, как в моем случае, и дорогих гостей, которых непременно нужно убедить попробовать из каждой тарелки, стоящей на столе, иначе можно пропустить что-то очень важное в жизни!

Органичное продолжение кулинарных традиций басков - гастрономические клубы "чокос"[10]. Члены клуба на специально оборудованной клубной кухне по очереди готовят свою любимую еду, а затем угощают соклубников и делятся рецептами. Регулярно устраиваются соревнования по приготовлению того или иного национального блюда. Первый чокос появился в Доностии[11], а затем клубы распространились по всей Стране Басков. Членство в них строго регламентировано и, к сожалению, вход для женщин туда закрыт. В этом проявляется один из исторических атавизмов страны - мужской шовинизм басков. Впрочем, это не мешает женщинам наслаждаться кулинарными достижениями отцов, мужей и сыновей дома!

Обед начинается традиционно с пинчос. Ломтики хлеба покрыты сверху всевозможной снедью: печеной треской и жареными креветками, хамоном и чоризо, сыром и тортильей, оливками и маринованными анчоусами. Можно было бы назвать их бутербродами, но они меньше по размерам, изящнее по виду и тоньше по вкусу, а всему виной первоклассные продукты, входящие в их состав.

Эррандо достает откуда-то из-под прилавка знакомую бутыль в оплетке, но уже полную вина, у горлышка болтается клочок бумаги со знакомыми чернильными надписями-закорючками. Ура! Тайна амбарной книги разгадана! Это "чаколи"[12] - главное вино Страны Басков, а в той книге был винный календарь, рецепты и прочие пометки начинающего винодела. Эррандо, отошедший от рыбацкого ремесла, увлекся виноделием. Собственно, и поездка в Каспе была связана с его новым занятием. Так что смело можно сказать, что благодаря чаколи мы и познакомились!

Без чаколи невозможно представить себе ни скромной трапезы, ни дружеской посиделки в баре, ни званого обеда. Из-за влажного климата, частых дождей и облачности ягоды винограда не набирают много сахара - в редкие годы крепость вина превышает 10%. Баскское вино имеет кисловато-острый вкус и идеально подходит к сытным блюдам национальной кухни. Любопытно, что с древних времен производство и сбыт чаколи пользовались поддержкой властей. В 1338 г были освобождены от налогов производители деревянных подпорок для виноградных лоз. Позже был издан закон, предписывающий морским судам разгружать вина, привезенные из других регионов, только в случае загрузки в обратный рейс эквивалентного количества чаколи. Так в прошлые века защищали интересы местных виноделов. Сегодня в этом нет необходимости. Баскские винодельни зарекомендовали себя как достойные и вполне конкурентоспособные на европейском рынке.

Первый тост традиционно за знакомство и дружбу.

- Что такое гость? - вопрошает Бишинго, обращая взор к потолку, - это человек, выделенный из толпы, которого ты захотел видеть рядом, чтобы поделиться с ним теплом своей души. Гость - это радость для сердца, услада для глаз, музыка для слуха, наслаждение для ума. Гости продлевают жизнь хозяевам, а лучшие из них становятся друзьями. Друг моего друга - мой друг! Поднимем же бокалы за смелость нашей гостьи, прибывшей к нам издалека! Элена, добро пожаловать в Эускади!

Во время речи Бишинго внезапно ощущаю дежавю: мне кажется, что я нахожусь где-то в кавказском ауле, и почтенный аксакал молвит слово, а сотрапезники чутко внимают мудрым словам старца. Есть что-то общее между басками и народами Кавказа, и это не только долгожительство и любовь к застольям и тостам.

Суть да дело, дочь и внучка Бишинго выносят горячее - "бакалао", "чангурро" и "чипиронес"[13]. Сочный и ароматный кусок бакалао - трески в соусе - самое простое блюдо басконской кухни. Но какое! Первой мыслью было: "Наверное, здесь в Бискайском заливе обитает какая-то особенная треска!". Но нет, треска такая же, как и во всех других морях, зато особенные рецепты и повара!

Чангурро - это большая тарелка, а точнее тазик, доверху наполненный свежайшими моллюсками, которые еще несколько часов назад безбедно существовали в заливе. Мидии, величиной с детскую ладонь, нежные сердцевидки, королевские креветки, морские гребешки. Живописную пеструю горку, источающую головокружительный аромат, венчает гигантский краб в недоумении растопыривший клешни, дескать, а я-то как тут оказался? Каким блеклым и унылым кажется на их фоне дежурный замороженный пакет морепродуктов из супермаркета!

Кульминация трапезы - чипиронес или каракатица в собственных чернилах. Блюдо не для всех - уж очень непривычен вид! Лично мне потребовалось собрать в кулак все свое мужество, чтобы не обидеть гостеприимных басков и попробовать кусочек. На вид напоминает плавающий в чернилах поролон, на вкус - мочалку с привкусом йода, - на любителя! Говорят, очень полезно. Не случайно, именно чипиронес было одним из излюбленных лакомств испанских королей. Кстати, из чернил каракатицы делают коричневую краску, называемую "сепия".

В тот момент, когда я, вымазавшись в чернильном соусе, пытаюсь оттереть сепию с рук, когда оплетенная лозой бутыль опорожняется наполовину, а в тарелках показывается дно, первые возбужденные разговоры за столом стихают. Младшие дети убегают вглубь дома, увлекая за собой вопящего кота. Женщины вносят кофе. Эррандо начинает вспоминать "морские были" - истории из своего рыбацкого прошлого. Вот одна из них.

"...Стоял сентябрь, время рыбных косяков. Рыбаки выходили в море каждый день, чтобы не упустить удачу. Случалось даже ночевать в заливе, но заплывать далеко никто не рисковал - слишком переменчива погода и коварны осенние течения. Нас было трое друзей, мы всегда рыбачили вместе, но на этот раз решили идти врозь, каждый сам за себя. Я собирался наловить камбалы, она в это время поднимается из глубины и становится ленивой. Взял с собой все что полагается - сети, снасти, гарпун, воду и немного припасов, я рассчитывал вернуться самое позднее к вечеру. Но судьба распорядилась иначе.

Как только я отошел от берега на полтора десятка миль, сразу же попал в огромный косяк тунца. Я заглушил мотор и лег в дрейф. Рыбы было навалом, одна крупнее другой, я еле успевал снимать ее с крючка, затаскивать на борт и глушить колотушкой. Вскоре моя лодка доверху была заполнена тунцом. Редкий улов! Когда я перевел дух, то заметил, что чайки уже давно не кружат возле моей лодки, ее прилично отнесло от берега. Вдобавок на горизонте появилось опасное скопление облаков - предвестник шторма. Поднялся свежий ветер. Я перебрался на корму и дернул за рукоять мотора. Он не завелся. По спине побежали струи холодного пота. Я попробовал еще раз, другой, третий - ничего. Ветер крепчал, груженая лодка качалась на растущей волне, удаляясь все дальше и дальше от берега. Если бы со мною были друзья, они пришли бы на помощь, взяли на буксир мою посудину. Но сегодня их не было рядом. Я схватился за весла и принялся вручную бороться с ветром и течением. Четыре часа я греб, стирая руки в кровь. Куда там! Чтобы облегчить лодку я выбросил половину улова за борт. Все напрасно. До начала грозы оставалось несколько часов. Я молился Сан-Николасу, и снова пробовал запустить мотор. Но он молчал как проклятый. Тогда я опять брался за весла и греб. Так продолжалось до вечера. Промывая в воде истертые руки, я увидел огромную рыбину возле борта лодки. Это был голубой тунец не меньше двух метров в длину. Рыба плыла рядом уже давно, но только теперь я обратил внимание, что она будто привязана к лодке. Что ей надо? Я выбросил прочь ненужную теперь приманку. Рыба не уходила. Неужели она хочет, чтобы я ее ловил? Глупая рыба!

Темнота сгущалась быстро и неумолимо. Волны становились все круче. Берег исчез из виду. Я вспомнил всю свою жизнь, Тоду, сыновей. Я стал готовиться к худшему. Но не переставал грести и молиться. Вдруг рыба взметнулась вверх и громко плеснула хвостом по воде. Она подплыла еще ближе и уже задевала борт своим телом. Лодка вздрогнула. Вот дьявол, я не ожидал, что она такая огромная! Я стал одну за другой выкидывать выловленные рыбины, но и это ее не останавливало. Тогда, как бы повинуясь приказу свыше, я достал самый большой крючок на толстой в палец леске и выбросил его за борт. Я не понимал, что и зачем я делаю, но мне было уже все равно. Рыбина, казалось, только этого и ждала. Она заглотила крюк без наживки и, разматывая моток, метнулась в сторону. Сумасшедшая рыба! Через пару секунд леска натянулась как струна. Лодка заскрипела и накренилась. Я почувствовал, что она медленно меняет свое направление. Снова схватился за весла и стал грести как полоумный. Ладони онемели, я перестал замечать, как по ним течет кровь. Раздались первые раскаты грома, хлынул дождь, сначала редкий, а потом все сильнее и сильнее. Рыба упорно тянула меня куда-то. Я ей помогал, выбиваясь из последних сил. Бросал весла и вычерпывал воду из лодки. Снова греб. Иногда я впадал в забытье, а когда приходил в себя, снова чувствовал движение живого буксира. Так продолжалось всю ночь.

Под утро дождь прекратился, ветер поутих. Вдалеке показалась полоска суши. Рыбина по-прежнему тащила меня в сторону берега. Только силы ее оставили, и двигалась она теперь очень медленно. Я обмотал ладони разорванной рубахой и опять взялся за весла. Много часов мы добирались до берега. Я и рыба. Она все чаще всплывала на поверхность, хватала ртом воздух. Но продолжала тянуть лодку. Возле самого берега рыба бессильно перевернулась брюхом вверх, и я увидел, как разорваны ее губы. Она еще шевелилась, но фиолетовая полоса вдоль тела побледнела. Грудные плавники беспомощно перебирали воду. Рыба умирала на моих глазах. Я кое-как дотащил лодку до берега и, шатаясь, вылез на мелководье. Бережно вытащил крюк из разодранного рта, погладил гладкую серебристую спину и обнял тунца. Я чувствовал, как его тело перестает биться и тихо замирает. Из глаз моих полились слезы. Эта рыба спасла мне жизнь...

Я притащил из дома телегу, погрузил на нее рыбину и повез прочь от берега. Я похоронил ее на окраине своего сада. Иногда я сажусь рядом с камнем и снова благодарю рыбу за спасенную жизнь. За все годы я так и не понял, откуда взялась эта рыба? И почему она захотела меня спасти?"...

Чтобы глубже понять мир человека, стоит обратиться к его корням. Корни у Эррандо, как и у всех басков, глубоки и крепки, хотя до конца и не изучены. Происхождение древнего народа до сих пор овеяно ореолом тайны. По одной из гипотез предками нынешних басков были кроманьонцы, заселившие территорию европейского континента около 35 тысяч лет назад. Согласно другой версии, баски - потомки выживших после катастрофы атлантов, иначе как объяснить баскскую легенду о "хентилях" - людях-великанах, обладающих магическими способностями, носителях тайных знаний и высочайшей культуры? Еще одна, лингвистическая теория считает басков переселенцами с... Кавказа - уж слишком много языковых совпадений и фонетических аналогий. Да и внешне баски и кавказские горцы довольно схожи. Огнеопасная вспыльчивость, неукротимая храбрость и беззаветная преданность своей земле роднит басков не только с легендарным героем Дюма - гасконцем Д.Артаньяном, но и с воинственными джигитами. Как бы то ни было, нет ни толики преувеличения в формулировке, предваряющей "Историю Баскского народа": "Племена басков жили на своей земле с незапамятных времен, наверное, с самого сотворения мира...". И с самого сотворения мира говорят баски на своем родном языке "эускера", не изменяя ему на протяжении веков.

Эускера считается прародителем всех реликтовых языков Пиренейского полуострова, именно на нем общались древние племена Юга Европы. На родство с ним претендовали многие из исчезнувших ныне языков: иберийский и этрусский, языки американских индейцев и народов Кавказа. Он ровесник (но не родственник) древнеегипетского, только второй давно мертв, а первый - все еще жив. Эускера не похож ни на одну из ныне существующих лингвистических семей, и филологи решили считать его единственным живым доиндоевропейским праязыком "вне группы". Эускера уникален еще и тем, что, изучая его, можно получить ключ к разгадке зарождения человеческого языка как такового. Как формировался механизм мышления у древних кроманьонцев? Как возникали в мозгу первые ассоциации и облекались затем в слова? Как чувства и мысли первых людей находили свое выражение в звуках? Звуки складывались в слова, а слова - в осмысленную речь? Быть может, разгадав тайну эускера, можно найти ответы на самые сложные вопросы истории, кажущиеся сегодня неразрешимыми?

Язык басков красив и загадочен. И невероятно богат, почти так же, как "великий и могучий русский", - в полных словарях эускера содержится полмиллиона лексических единиц. А еще он обладает одной особенностью, которая меня поначалу несколько озадачила. Иногда я ловлю себя на мысли, что, несмотря на абсолютное отличие его от русского, значения отдельных слов мною угадываются, будто генетическая память узнает их значение интуитивно, минуя сито сознания...

Если Герника олицетворяет дух и душу Страны Басков, Сан-Себастьян - ее традиции и героическое прошлое, то будущее Эускади воплощено, безусловно, в Бильбао - главном мегаполисе Басконии, куда мы и направляемся сегодня.

В машине Бишинго помимо его самого - дочь Урдина, внучка Дунише (нареченная мною Дуняшей), Эррандо и я. Дуняша учится в университете Бильбао на градостроительном факультете, а потому лучшего гида нам не найти. Для Урдины эта поездка - повод пройтись по магазинам. Поводя роскошными плечами, женщина обиженно замечает, что в Сан-Себастьяне мужских салонов и бутиков на порядок больше, чем дамских. И вообще, Доностия, по ее мнению, отличается крайним консерватизмом - когда дело касается мужских интересов, женщины отодвигаются на задний план. Помимо чокос есть масса других клубов, вход женщинам в которые заказан. Вот и приходится бедняжкам развлекать себя самим, выезжая в близлежащие регионы, благо расстояния между городами смешные.

Не прошло и часа, как мы уже спускаемся по серпантину вниз, в "отверстие", как шутливо называют свой город жители Бильбао. Вдоль дороги указатели сразу на трех языках: баскском, испанском и французском. Заблудиться невозможно!

Бильбао поражает меня своей... нет, не красотой или стариной, а редкой фотогеничностью. С любого ракурса город безупречен! Нет здесь никаких особых древностей, за исключением пары церквей, нет раскрученных маршрутов или известных курортов. Зато есть Музей Гуггенхайма[14], ставший с 1997 года главным туристическим магнитом города, а может быть и всей Страны Басков. Он же является хрестоматийным объектом изучения для студентов - будущих архитекторов и градостроителей. Дуняша в прошлом семестре сдала экзамен, и знает множество подробностей, которыми охотно делится со мной. Несмотря на астрономическую цифру бюджета, который еще на этапе проектирования "лопнул по швам", превысив в разы первоначальный план[15], отцы города ни разу не пожалели о потраченных средствах. В первый же год оглушительный успех - больше миллиона посетителей! Ставший в одночасье знаменитым Музей ежегодно приносит в казну Бильбао 30 миллионов евро, так что коммерческая состоятельность проекта не вызывает сомнений! Хотя риски были колоссальные.

Автор замысла - амбициозный архитектор, американец Франк Гери - не признавал компьютерного проектирования, а когда помощники оцифровывали его гениальные идеи, часто выяснялось, что они... ну никак не реализуемы из-за отсутствия соответствующих технологий. Приходилось по ходу дела изобретать и технологии. Все архитектурно-технологические изыскания в итоге вылились в уникальную концепцию. Каждая металлическая пластина, из которых "сшито" здание, имеет индивидуальную форму и размеры, а между собой они скреплены наподобие рыбьей чешуи. Тончайшая "чешуя" сделана из дорогого сплава титана с цинком. Кое-где металл оттенен редким пористым известняком, специально доставленным с другого конца Испании - из Андалусии. Кто-то сравнивает силуэт сооружения с кораблем, кто-то с раскрывшимся цветком. Лично мне он напомнил мятую фольгу от гигантской шоколадки, но очень красиво, художественно измятую!

Внутри - царство стекла и стали, стерильного простора и искаженного пространства. Разнокалиберные залы начинены работами Пабло Пикассо, Жана Миро, Василия Кандинского, Энди Уорхолла и более молодых представителей современного искусства. Дуняша называет незнакомые имена молодых авторов и бойко перечисляет свежие экспонаты. Ассоциативные скульптуры и психоделические инсталляции придутся по душе адептам течения new-age и любителям смелых арт-экспериментов. Что до меня - слишком уж напоминает то больничную палату, то стальные лабиринты подсознания, то безразмерную комнату в процессе бесконечного ремонта. Не хотелось бы вдаваться в искусствоведческую полемику, но, с моей точки зрения, уместнее говорить о развлекательной функции Музея Гуггенхайма, нежели о художественной ценности его содержимого.

Неоспоримым преимуществом эпатажного Музея является его идеальное местоположение на берегу реки Нервьон, среди других дизайнерских зданий, танцующих небоскребов, изящных дорожных развязок и воздушных мостов. Да и весь Бильбао - это эклектичный сплав архитектурных стилей от раннего средневековья до антиисторического hi-tech. Современные дома, сооружения и скульптуры с филигранной точностью вписаны в столетиями существующую структуру города. Например, вход в метрополитен оформлен как своего рода "тоннель времени", проходящий сквозь бережно отреставрированную средневековую стену в стеклянно-зеркальное нутро будущего. Тринадцатиметровый "Щенок" Джеффа Кунса, сотканный из пестрых вечноцветущих растений, смягчает угловатую жесткость Музея Гуггенхайма. Выразительные дизайнерские акценты в сочетании с идеальной ухоженностью делают мегаполис на редкость свежим и праздничным. Быть может, в этом секрет его обаяния и фотогеничности? Наверное, город стремится походить на своих жительниц - очаровательных и утонченных басконок, коим не чужд стилевой эксперимент и по душе эклектика! Взять хотя бы Дуняшу, юную баскскую красавицу - синеокую, точеную, с высокими скулами, бархатной кожей и вороным хвостом густых волос, дерзко хлещущим по лицу, когда она слишком резко поворачивается! Ее мать Урдина - так же хороша и синеока, но зрелый возраст и жизненный опыт делают ее портрет более женственным и мягким. Хотя и она склонна к бурным проявлениям эмоций и спонтанным поступкам. На улицах Бильбао множество девушек и женщин, внешность которых достойна не только обложек глянцевых журналов, но и полотен великих мастеров-живописцев и резцов гениальных скульпторов.

Часы бегут незаметно... В три назначен общий сбор возле "Щенка". Учитывая, что баски самые пунктуальные среди всех жителей Испании, мы с Эррандо и Дуняшей торопимся к месту встречи. Навстречу нам плывет разрумянившаяся Урдина со счастливой улыбкой и ворохом разноцветных пакетов! Через некоторое время появляется и Бишинго, издалека салютуя рукой. Все вместе мы направляемся в одно из близлежащих кафе, которое он заранее присмотрел.

Внутри оно кажется темным и неопрятным. Я с сомнением поглядываю на Эррандо, указывая глазами на замусоренный пол.

- Не волнуйся! - успокаивает меня старик, - это очень хорошее кафе.

- Мы с друзьями здесь часто бываем, - добавляет Дуняша.

Урдина же безмятежно улыбается и согласно кивает.

Я полностью доверяюсь выбору моих спутников, и мы рассаживаемся за столом. Перед нами появляется бутылка чаколи, сыр из козьего молока и "пиперада"[16] - местная закуска из лука и перца. Вскоре мои сомнения относительно заведения полностью развеиваются. Баскская кухня, с которой я имела честь познакомиться вчера в пескадерии Бишинго, вновь подтверждает самые лестные эпитеты в свой адрес. Эррандо объясняет, что популярность кафе в Стране Басков (это относится и ко всей Испании), вкус и качество подаваемых там блюд и напитков можно определить по количеству мусора под столом и возле барной стойки. Местные не особо церемонятся, куда выбросить использованную салфетку. Как куда? - на пол! Вопрос, стоит ли поднимать упавшую вилку, неуместен: конечно, не стоит, пусть себе лежит. Хозяева не убираются не потому, что лень - так проще показать число обслуженных (а значит, довольных) посетителей.

Вновь прибывшие гости обязательно обращают внимание на эту деталь. Так что легкий беспорядок на полу здесь никого не смущает, а, напротив, доказывает заслуженную популярность заведения. Позже на одной из площадей Бильбао я нашла оригинальную скульптуру - памятник скомканной бумажке на полу!

На самом видном месте в баре стоит странный стеклянный сосуд, похожий на пузатую колбу из кабинета химии, с длинным, как у церемониального японского чайника, носиком. Сверху "колба" имеет маленькое отверстие, плотно закупоренное пробкой.

- Парон, - отвечают баски хором и принимаются наперебой объяснять мне назначение этого затейливого приспособления.

Парон для испанца что-то вроде трубки мира для индейца: из него пьют вино, пуская по кругу и заливая тонкой струйкой из носика прямо в рот. Кстати, парон может быть и кожаным, в виде походного бурдюка, тогда он называется "бота". Совместное питие из общего сосуда - символ полного доверия и миролюбивых помыслов выпивающих. Эта древняя баскская традиция прижилась по всей Испании.

Тут же Бишинго подзывает бармена, тот наполняет колбу доверху вином, и оба друга начинают демонстрировать парон в действии. Получается весело и смешно. Два почтенных старика, сняв береты и выпятив по-молодецки грудь, начинают по очереди метиться винной струей в разверзнутое отверстие рта. Открывать рот слишком широко вроде как неудобно, а не откроешь как надо - можно ненароком облиться. Но мои опасения оказываются напрасными: процесс пития превращается в веселое зрелище, за соседними столиками начинают аплодировать. Вскоре из парона отпивает и Урдина, потом, получив молчаливое согласие матери, Дуняша. Наконец, сосуд переходит в руки ко мне. Мои друзья-баски начинают скандировать что-то типа "пей до дна!", и мне не остается ничего другого, как последовать их примеру и пустить струю вина себе прямо в открытый рот. Сделать это оказывается непросто, зато остаток дня горжусь собой за то, что не струсила!

А потом разворачивается настоящий театр абсурда. В обеденный зал входит мужчина в красном бархатном берете. Мое внимание привлекает не только яркий головной убор и баскетбольный рост баска, но и цвет его глаз: один - карий, другой - голубой. Он не спеша осматривается по сторонам и выбирает столик где-то у меня за спиной. Потом этот же мужчина заходит еще раз. Ну, думаю, наверное, я не заметила, как он выходил. Но когда он появляется снова в третий раз и тем же самым жестом потирает шею, я не на шутку беспокоюсь за свое душевное здоровье. То ли, будучи натурой впечатлительной, я насмотрелась психотропных инсталляций и перегуляла в стальных лабиринтах Музея Гуггенхайма, то ли винопитие из парона имеет свои особые, плохо изученные свойства, но мне становится как-то не по себе. И только обернувшись назад, я вздыхаю с облегчением: за дальним столом сидят три пригожих баска - тройня с одинаково разноцветными глазами, уже без беретов, но похожие друг на друга как две - нет, три! - капли воды.

К нам за столик, оторвавшись от насущных дел, подсаживается хозяин кафе, друг Бишинго. Эррандо рассказывает ему о моем намерении пройти Путем Сантьяго. На лице хозяина тут же отражается нежная отеческая забота и высшая степень уважения ко мне, как к человеку, готовящемуся выполнить высокую миссию. Он держит торжественную напутственную речь, после чего приносит початую бутылку явно редкого коллекционного вина. Возвышая голос до драматического крещендо, хозяин кафе долго объясняет про содержимое таинственной бутылки, периодически тыкая пальцем то на этикетку, то на висящий на стене плакат футбольной команды "Атлетик Бильбао"[17].

- Вином из этой самой бутылки недавно угощался форвард "Атлетик Бильбао" знаменитый Льоренте Фернандо, - поясняет Эррандо. И теперь я удостаиваюсь чести выпить бокал. Ого! Виртуальный брудершафт с лучшим бомбардиром баскского футбола! Мне трудно сдержать восторг, как трудно и уловить связь между паломничеством и футболом. Но я, конечно, не могу, да и не хочу отказываться от такой высочайшей чести. Позже я понимаю, баски - это особые люди, которые делятся самым дорогим и ценным, не заботясь особенно о логических обоснованиях и причинно-следственных взаимосвязях. Главное - эмоциональный порыв, возникающий с равной силой в ответ на самые разнородные события жизни из самых полярных областей человеческого бытия...

Просыпаюсь с рассветом в твердом убеждении: "пора и честь знать". Как ни приятно мне находиться в обществе гостеприимных басков, но злоупотреблять их добротой не стоит. И потом меня ждет дорога, о которой я мечтала еще два года назад. Поэтому первым делом иду на вокзал и беру билет на электричку до Сен-Жан-Пье-де-Пор, на завтра. А сегодня мне хочется побыть в одиночестве, побродить по океанскому берегу и насладиться общением "тет-а-тет" с загадочной Эускади. За поздним завтраком я объявляю Эррандо и Тоде о своем решении. Старик внимательно изучает мой билет, трет колючий подбородок и сообщает, что завтра обязательно проводит меня на вокзал, а сегодня вечером хочет рассказать мне что-то очень важное. Про ту дорогу, по которой я собираюсь идти. На этом мы расстаемся до вечера.

Эррандо уходит в море порыбачить, а я собираю прогулочный рюкзак, обуваю удобные сандалии и отправляюсь в Сарауц (Zarautz), один из крошечных городков в окрестностях Сан-Себастьяна. Раньше здесь жили китобои и корабелы, располагались летние резиденции испанских королей и королев, а теперь сам Сарауц имеет неофициальный титул "Королева пляжей" и необычайно популярен среди европейских сёрфингистов. В нем находятся пять серьезных школ сёрфинга и проводятся этапы чемпионата Европы и мира по этому виду спорта.

Еще вчера, когда по дороге в Бильбао мы проезжали эти места на машине Бишинго, я обратила внимание на длинный шелковый пляж с белым песком и фигурными волнами. На нем обитают преданные фанаты этих волн - отважные сёрфингисты. Смысл красивого и опасного спорта - "поймать волну" - превратился в концепцию жизни многих людей, барахтающихся в бурном и беспокойном житейском море. Но что такое поймать волну? Это же не зверь какой-то, которого можно выследить и обмануть. Нет ничего общего и с отчаянной попыткой подхватить на лету выскользнувшую из рук чашку. Волна - не удача, которую принято "ловить за хвост", у волны нет никакого хвоста. Тогда что?

Мои размышления прерывает бронзовый мужчина без возраста и особых примет, в синих нейлоновых шортах, с хвостом мокрых выгоревших волос.

- Привет! Хочешь научиться кататься на доске? - без обиняков интересуется он.

"Инструктор", - определяю я про себя, а вслух вежливо отвечаю:

- Боб, - представляется "инструктор", протягивая руку, - я не инструктор, как ты подумала, а просто любитель.

Вот те на, неужели мои мысли написаны у меня на лбу?

- Елена, - отвечаю, смущенная его проницательностью. - Ты здесь живешь?

- Да, я здесь живу примерно треть года. Остальное время - в Риге. А ты?

- А я здесь впервые, оказалась абсолютно случайно... Может, перейдем на русский?

- Как что? - ловлю волну! - улыбается бронзовый ловец волн, - а если серьезно, то стараюсь проживать здесь жизнь. Именно проживать, а не прожигать и не переживать. Чувствуешь разницу?

- Вот-вот. Только эта избитая фраза из заумных книг и дурацких тренингов, мне как-то не по душе. Я предпочитаю говорить так: жить свободным от прошлого и будущего.

- Занятно. Об этом мечтают многие. Но получается далеко не у всех.

- Просто большинство людей сами не готовы ТАК жить. Они боятся или не верят, что это возможно.

- С некоторых пор да. А раньше, как и многие другие, я откладывал жизнь на потом, или перепиливал опилки прошлого, не в состоянии с ним расстаться, - Борис увлекает меня к воде. - Пойдем, я покажу тебе, что такое сёрфинг, и ты лучше поймешь, что значит жить свободным от прошлого и будущего.

Мы отправляемся в сторону мыса, где волны круче и выше. У подножия скалы - пара старых фургончиков и красный скутер. На песке сушатся доски. Возле досок сушатся люди и большая лохматая собака. Когда мы проходим мимо, лишь она одна приподнимает морду и провожает нас усталым, умудренным, как у аксакала, взглядом. А потом, глубоко вздохнув, снова кладет мокрую бороду в песке на лапы и продолжает чутко дремать.

- Знаешь, человеку иногда требуется внешний пинок, чтобы по-настоящему оценить то, что у него есть, и понять, насколько он богат. Я имею в виду конечно не деньги и материальные ценности, - поясняет свою мысль Борис. - Риск - именно то, что надо, тот самый пинок, что заставляет бурлить кровь и проживать жизнь сполна, "наотмашь".

- Тебе разве не хватает риска в обычной жизни?

- Конечно, рисковать можно по-разному, - просиживая за столом казино, или там взять и наорать на босса. Но риск должен приносить не только выброс адреналина, но еще и удовольствие, до, во время и после, - как в сексе. Вот тогда он оправдан и полезен!

Я задумываюсь о природе риска и вспоминаю, когда и как рисковала в последний раз. Не так уж и давно! Четыре дня назад, когда приняла неожиданное приглашение Эррандо - странного старика, которого видела впервые в жизни. Необычные и удивительные "последствия" этого риска продолжают накатывать волна за волной до сих пор!

- Вот смотри! - Борис указывает рукой на фигуру, качающуюся как поплавок в прибрежной волне. Поодаль виднеются и другие охотники за волнами, словно стая чаек в ожидании косяка рыб. - Этот парень ждет волну и, может быть, даже дремлет. А теперь глянь туда, - его рука описывает плавную дугу в сторону открытого океана, - там образуются "споты" - это такие водяные "свитки". Раскручиваясь, они могут превратиться в хорошую волну, а если повезет, то и в "трубу" метров в пять.

Вдруг расслабленный до сих пор сёрфингист, ловко взбирается на доску, ложится плашмя и начинает энергично грести руками против течения. Видно, как волны безжалостно хлещут его по лицу, пытаясь отбросить назад. Но он не сдается. Доплыв до известной только ему заветной черты, молниеносно вскакивает на ноги и... Дальше как в красивом фильме об океане, словно в замедленной съемке: стремительное скольжение по гребню волны, а потом - нырок сквозь искрящуюся бирюзовую толщу и движение по ревущему водному тоннелю. Несколько секунд, и волна опадает, с сожалением выплюнув улизнувшую добычу на мелководье. Парень, издав победный клич, спрыгивает с доски и снова замирает в ленивом ожидании следующей волны, которая непременно будет лучше и опаснее предыдущей. И так весь день, пока идут волны...

Насмотревшись на отчаянных смельчаков, мы с Борисом садимся в тень одного из фургонов пить кофе. Он достает термос, раскладывает бутерброды.

- Ты знаешь, я ведь по профессии финансист, банкир, - говорит сёрфингист, разливая горячий напиток по чашкам, - сделал карьеру, заработал денег, построил дом, женился-развелся, поставил на ноги дочерей... Оглянуться не успел, как полжизни позади. А вроде как и не жил - суета сует и томление духа. Надоело. Вышел из бизнеса, продал долю, вложил деньги. Первый раз приехал сюда шесть лет назад. С тех пор с мая по август, иногда и до осени, живу в Эускади. Мне здесь нравится - океан и ветер, свобода и радость без особых на то причин. Тут есть своя компания, но чаще всего мне не нужен никто. Я полюбил одиночество и перестал ненавидеть людей. Я перестал бояться смерти, потому что понял: важно не то, сколько ты живешь, а как ты живешь...

Борис надолго замолкает, словно выговорив весь свой запас мыслей на сегодня, - для добровольного отшельника и так слишком многословно.

- А что ты делаешь в оставшиеся две трети года в Риге? - пытаю я бывшего банкира.

- Так и знал, что спросишь. Делаю то, на что не хватало времени в прошлой жизни: читаю книги, пишу картины, изучаю языки... сочиняю эпитафии экстремалам вроде меня...

- Шучу, конечно! - улыбается Борис. - Если ты имеешь в виду работу, - веду занятия на географическом факультете в университете. Знаешь, как называется курс? "Искусство странствий", это факультатив, и на лекции ходят с десяток человек, не больше. Зато все они уже научились жить свободными от прошлого и будущего!

- Да нет, вовсе не обязательно, - смеется Боб, - но все они не бояться рисковать и быть непохожими на других.

На мгновение я испытываю что-то вроде легкого укола белой зависти.

...К вечеру бухта озаряется пунцовым закатом. На фоне отливающего золотом моря шустрые фигурки сёрфингистов, хрупкие по сравнению с океаном, выглядят бесстрашно и отчаянно. Эти смелые сильные люди с неистребимой страстью к риску ни за что на свете не променяют свою теперешнюю жизнь на пресную предсказуемость прошлой, на размеренное течение будней и безопасную стабильность, которых они когда-то отвергли. Но так ли необходим буквальный, физический риск для того, чтобы освободиться от прошлого и перестать уповать на будущее? Игра на лезвии жизни и смерти, конечно, выбивает из головы всякие глупости типа оптимизации рабочего дня и эффективного планирования карьеры... Но как быть с заполнением пустоты? И потом прошлое, в виде накопленных и вложенных денег, опыта, знаний, кормит твое настоящее, хочешь ты это признать или нет.

- Борис, хочу спросить вот о чем: если бы ты не был в прошлом успешным банкиром, как думаешь, удалось бы тебе вести теперешний образ жизни?

- Да, именно это. Смог бы ты жить на одну зарплату преподавателя факультатива?

- Хороший вопрос, - сёрфингист задумывается, - и я отвечу на него так: если бы я не был в прошлом успешным банкиром, или был бы неуспешным, то все равно поменял бы свою жизнь. Возможно, я бы катался на доске не здесь, а у себя под Ригой, или был бы не сёрфингистом, а, к примеру, парапланеристом или скалолазом. На худой конец - просто бродягой!

- Мы рискуем жизнью всегда, даже тогда, когда об этом не задумываемся: ведем ли автомобиль, летаем ли на самолете или ходим в одиночку по незнакомым пляжам, - он хитро подмигивает мне, - все зависит от нашего отношения к жизни и границ риска, которые каждый из нас устанавливает для себя сам...

Мы провожаем светило за кромку воды и допиваем остывший кофе. Борис интересуется, готова ли я рискнуть и прокатиться по серпантину на его стареньком скутере или же предпочту благоразумно остаться на ночь в его фургоне? Получив мое согласие рискнуть, отвозит меня в Сан-Себастьян. Прощаясь у калитки, я благодарю своего случайного знакомого за удивительный день и рассказ, прекрасно понимая, что больше мы, скорее всего, никогда не увидимся. А вот почему и для чего встретились? Зачем и кому это было нужнее, ему или мне? Словно отвечая на незаданный вопрос, Боб цитирует с улыбкой: "Там, где нас ждут, мы всегда оказываемся точно в срок"[18]... И растворяется в темноте.

Я долго, очень долго иду от калитки в дом, с необъяснимой грустью открываю ставшую родной дверь. Меня уже ждут за столом, положив натруженные руки на белую скатерть, милые мои старики - Эррандо и Тода, - совершенно чужие, но ставшие такими близкими, что к горлу подкатывает комок.

Что сказать вам, мои дорогие, на прощание? Что каждый прожитый в Эускади день был похож на маленькую жизнь? Что каждый час вмещал в себя такое количество эмоций и впечатлений, что теперь можно вспоминать о них долгие-долгие годы? Что пережитые здесь, вместе с вами и благодаря вам, минуты - это то, ради чего стоит рисковать и доверяться судьбе? Это мгновения, которые хочется останавливать. И бережно хранить в своем сердце... Я так хочу поблагодарить вас за то, что поделились со мной чем-то очень важным, быть может, частью своей души. Что позволили пережить радость и покой, удивление и восторг, светлую грусть и глубокую благодарность. Вы украсили мою жизнь и позволили мне быть абсолютно счастливой...

Но я ничего этого, увы, сказать не могу, - мой английский не настолько совершенен. Поэтому я просто пою им песню. На русском. Мою любимую:

Пою и плачу. Плачу и пою. Все куплеты, один за другим. И про седые пирамиды, и про звезду, что сорвалась и падает...

- Элена, - беспокоится Эррандо, кладя руку на мое плечо, - ты чем-то расстроена? У тебя все в порядке?

- Да, Эррандо, у меня все в порядке, просто грустно оттого, что завтра мы расстаемся. А я даже не могу как следует поблагодарить вас с Тодой. Не хватает слов, и я совсем не знаю эускера.

- Не беда! Мы и так все понимаем. Правда, Тода? - старик поворачивается к жене.

Тода кивает и тоже подходит ко мне. Мы все трое обнимаемся. Я еще пару раз всхлипываю, вытираю слезы, потом иду мою руки, и мы садимся ужинать.

После вечерней трапезы Эррандо приносит старую шкатулку и достает оттуда пожелтевшую от времени бумагу с печатями, розоватую ракушку с обломанными краями и несколько черно-белых фотографий, на которых изображены они с Тодой - молодые. На фотокарточке со старомодными зубчатыми краями Эррандо в плаще и широкополой шляпе с ракушкой вместо кокарды. В руках у него посох, к которому привязана пустотелая тыква, - такие раньше использовали в качестве фляги пилигримы. Рядом - совсем юная Тода с темной косой, так же как и сейчас обмотанной вокруг головы. У их ног две котомки. На заднем плане - старая церковь и уходящие за горизонт виноградники. На другом снимке - длинный мост через реку. Посередине моста - вымокшие до нитки, но счастливые Эррандо и Тода. Они держатся за руки, Эррандо смотрит на Тоду, Тода - на реку. Еще один кадр: солнце в зените, петляющая дорога уходит вверх в горы, по ней движутся две фигуры. Он и она...

- Теперь ты понимаешь, Элена, о чем я хочу тебе рассказать? - спрашивает Эррандо.

- Да, кажется, догадываюсь. Ты и Тода - вы прошли Камино Сантьяго?

- Так и есть. Я прошел этим путем трижды. Когда я услышал тогда в электричке, что ты собираешься идти дорогой пилигримов, мне захотелось поддержать тебя и быть твоим наставником. Ведь у каждого паломника должен быть наставник. Тот, кто первый пожелает "Буэн Камино!"[20]. Но сначала я расскажу тебе о своем Пути.

"...Впервые об этой дороге я узнал в день моего первого причастия. Мне было тогда 12 лет. Отец сказал, что Камино Сантьяго должен пройти каждый католик хотя бы раз в жизни. Но важно правильно выбрать время. "Путь должен сам тебя позвать!", - говорил отец. Я долго прислушивался, не зовет ли меня Камино? И никак не мог понять, как услышать его зов. Пока однажды ясно не почувствовал: пора. Случилось это ранней весной 1961 года, после крушения поезда, устроенного левыми. Мой брат Черу, тогда еще совсем ребенок, был в восторге от теракта и мечтал поскорее повзрослеть, чтобы примкнуть к сепаратистам. А вот я испытал разочарование от того, что погибли люди. Я был одинок, и мне не с кем было поделиться своими сомнениями. Отец пропал без вести два года назад - он не вернулся с моря. Убитая горем мать целыми днями молчала и глядела в окно. Мне ничего не оставалось делать, как просить благословения и собираться в путь. Моя дорога началась прямо отсюда, из Доностии. Я пошел в Памплону и там встретил своего наставника. Им оказался однорукий португалец Томаш, бывший моряк. Руку он потерял во время кораблекрушения: тяжелая переборка, не задраенная по недосмотру во время шторма, разрубила ее пополам. Томаш сидел на тротуаре возле альберга Иисус и Мария, сдвинув шляпу на глаза, а когда я поравнялся с ним, сказал: "Ну, вот, ты и пришел!". Я удивился, но виду не подал. На следующий день мы с ним двинулись в Путь.

Мой наставник был большой любитель вина. Осушив в сиесту бутылку, а то и две, он принимался рассказывать длинные поучительные истории из своей жизни, в которых вымысел переплетался с явью. Но я был на него не в обиде, и мне нравилось все, что он рассказывал. Я не спрашивал о нем ничего: сколько ему лет, есть ли у него семья, что он делает по жизни. Все что хотел, он рассказывал сам. Несколько раз Томаш спасал меня от беды. Однажды в дебрях Пиренеев он спас меня от разъяренного вепря. В другой раз терпеливо выхаживал четыре дня во время лихорадки, приключившейся со мной в Ларасоане. Бывалый моряк, он и на суше оставался бродягой и не страшился ни физических тягот, ни опасностей, ни людей, ни зверей, ни духов... Его любимым выражением было: "Кораблю в гавани не грозит опасность, но не затем он создан, чтобы стоять на якоре". Тогда я был слишком молод и не мог сполна оценить ту грубоватую заботу, которой он меня окружил. Томаш терпеть не мог телячьих нежностей, но готов был перегрызть горло любому, кто посмел бы заставить меня усомниться в правильности моего Пути.

Помню, как-то раз, на подходе к Утерге, я подвернул лодыжку. До города оставалось каких-нибудь пять-шесть километров. Боль была такая, что я не мог наступить на ногу. Тогда Томаш сказал: "Вот смотри! Твоя нога осталась с тобой. Она поболит и заживет. И снова будет служить тебе верой и правдой. А то, что придется идти медленнее, так это значит, что тебе сейчас не нужно спешить. Вдруг тебя догоняет твоя судьба? Доверься Камино!". И, ты знаешь, он оказался прав: моя судьба и вправду догнала меня. На следующий день я повстречал Тоду.

Увидев ее, я сразу понял: вот зачем я вывихнул ногу! Я влюбился без памяти. Тода была медсестрой, она внимательно осмотрела ногу, помазала ее мазью и забинтовала. Сказала, что пару дней лучше поберечь ее и побыть в покое. Я ответил, что это возможно только в одном случае, - если она останется со мной. Тода посмотрела на меня своими черными глазами, - долго-долго смотрела и, наконец, произнесла: "Я останусь". Так она и осталась в моей судьбе навсегда.

А Томаш на другой день попрощался и пошел дальше. Перед тем как расстаться, он отвел меня в сторону и шепнул на ухо: "Я сделал все, что нужно. Дальше иди сам. Буэн Камино!". С тех пор я его не видел. Но когда мы с Тодой дошли до Собора в Сантьяго-де-Компостела, то прочли "Аве Мария" и зажгли свечу специально за Томаша.

После этого я еще дважды проходил Камино Сантьяго. Но тот первый раз запомнил на всю жизнь. И своего наставника Томаша никогда не забуду. Ведь он помог мне повстречать свою судьбу - Тоду...".

...Утро. Пора в путь. После завтрака Тода вручает мне увесистый бумажный пакет: "Здесь немного еды - перекусить в дороге". Судя по весу, запас провизии рассчитан не меньше чем на три дня. Я с благодарностью беру из рук хозяйки свой обед и снова обнимаю ее, как тогда, в первый вечер, когда нас познакомил Эррандо. Ее черные, словно влажные маслины, глаза, яркие, как и в молодости, но уже в тонкой паутинке морщин смотрят на меня с бесконечной материнской заботой. Рот плотно сжат, руки спрятаны под передник. Вот выходит и баск в застегнутой на все пуговицы жилетке с темным беретом на голове. Мы все трое присаживаемся "на дорожку". Через минуту я и Эррандо решительно встаем, Тода крупно осеняет меня двуперстным католическим крестом, и мы быстрым шагом выходим из дому в дождливое серое утро.

До отправления поезда остается совсем немного времени, но до станции - рукой подать.

- Ну что, Элена, готова ты отправиться по Камино Сантьяго? - вопрошает мой наставник.

- Да, Эррандо, готова. Но было бы здорово, если бы ты пошел со мной!

Эррандо на секунду замолкает, глядя в сторону залива.

- А я и так пойду с тобой, Элена. Мысленно. Но ты почувствуешь. Пройду вместе с тобой все повороты и изгибы, одолею подъемы и спуски... Ведь на самом деле неважно, какой дорогой ты идешь, главное - знать, куда держишь путь. Помни об этом.

Синяя гусеница поезда, пыхтя, останавливается на перроне. Короткая стоянка. Последние слова благодарности и прощания. Тревожный гудок. Я целую Эррандо в колючую щеку, а он успевает сунуть мне в карман сложенную вчетверо бумажку, чтобы я прочитала в дороге. Вздрогнув металлическим телом, электричка трогается с места и стремительно набирает скорость. Вскоре из вида скрываются и маленькая станция с клумбами ярких петуний, и станционный фонарь, и влажные от тумана лавочки, и машущий рукой суровый старик в тёмном берете, ставший для меня самым дорогим и близким человеком в Стране Басков...

На вокзале Байоны в вагон вваливается толпа возбужденных людей с рюкзаками и палками для трекинга, организованная и отлично экипированная группа туристов из Германии четко по-военному располагается в голове состава. Спустя четверть часа появляется долговязый парень в рваных джинсах на щуплых бедрах, под мышкой - гитара. Устроившись на полу между рядами кресел, начинает тренькать по струнам. Через какое-то время к пассажирам поезда присоединяется степенная французская пара: седовласый мсье с тщательно уложенными усами и миловидная мадам в белоснежной панаме. От них благоухает тонким нездешним ароматом. У обоих за плечами красуются элегантные походные саквояжи, расшитые ракушками. В течение последующих десяти минут в вагон входят: японская семья из семи человек, включая лысую старушку, по-детски взирающую на происходящее вокруг; молодая чета голландцев в широкополых шляпах с одним посохом на двоих; фигуристая бразильянка, в ритме самба проследовавшая к окну; группа корейцев, сверху донизу увешанная фото- и видеотехникой; вертлявый чернокожий студент с дредами из-под вязаной шапочки; громкоголосая компания итальянцев в ярких ветровках; пожилой джентльмен с бородкой, уткнувшийся носом в путеводитель... и еще десяток-другой людей, держащих путь в Сен-Жан-Пье-де-Пор. В вагоне становится тесно и весело. Кто-то извлекает гнусавые звуки из смешной дудки, что вызывает взрыв хохота в дальнем углу вагона. Пассажиры заняты каждый своим делом: одни зевают, другие что-то жуют, третьи задумчиво смотрят в окно. Люди разговаривают по телефону, шнуруют ботинки, роются в рюкзаках, читают, пишут, фотографируют, играют, бесцельно слоняются по проходу...

После того, как поезд останавливается, и грассирующий женский голос вкрадчиво объявляет название конечной станции, разношерстная и разноязыкая толпа шумно выплескивается на перрон.

Сен-Жан-Пье-де-Пор - игрушечный городок на юго-западе Франции, притулившийся у подножия Пиренеев. Это столица провинции Басс-Наварра французской части Страны Басков. Помимо байонской ветчины и шоколада, он прославился на весь мир как начало французской ветки Пути Сантьяго (Camino Frances)[21]. Всего же существует 15 разных маршрутов[22]. Все они переплетаются между собой, опутывая паутиной дорог территорию Испании. Но все пятнадцать встречаются в Сантьяго-де-Компостеле - в Соборе Святого Иакова.

Путь Сантьяго (Camino de Santiago) - один из трех паломнических путей, возникших в первое тысячелетие христианства[23]. Это важнейший католический маршрут, пройти который, для истинного католика такое же дело чести, как для правоверного мусульманина совершить хадж в Мекку и Медину. Однако сегодня мотивы прохождения Пути Сантьяго не всегда имеют религиозную подоплеку. Большинство путников идут в надежде кардинально изменить свою жизнь. Разнятся лишь масштабы и сферы перемен. Кому-то достаточно сбросить лишний вес или избавиться от пагубной привычки. Другие мечтают сменить работу, род занятий, образ жизни. Третьи ищут свою "вторую половину". Четвертые хотят обрести творческое вдохновение. Кто-то верит в физическое исцеление, кто-то в духовное возрождение. Почти все верят в чудо...

Стоит упомянуть, что мое личное знакомство с Путем Сантьяго произошло благодаря одному из пилигримов прошлого столетия - Пауло Коэльо и его книге "Дневник Мага". Это самое первое произведение писателя, написанное им в 1986 году, сразу после прохождения Камино[24]. Но издан "Дневник" был гораздо позже известных бестселлеров. Тем интереснее читать, с чего все началось. Самое главное, что поражает в этой истории, - крутой поворот в судьбе автора (он же главный герой книги) после окончания Пути. Сразу множество жизненных узлов оказались распутанными: Коэльо оставил бизнес, поменял надоевшую работу на писательство, окреп физически и обрел четкие жизненные ориентиры. Именно после этого он стал тем самым Пауло Коэльо, которого сегодня знает весь мир. Но главное - он сделался счастливым человеком, занимающимся любимым делом и живущим в ладу с собой... К этому стремятся многие современные пилигримы, и я не исключение!..

Итак, Сен-Жан-Пье-де-Пор. Путешественники, прибывшие сюда по одноколейке из Байоны, и те, кто приехал в город на автобусе, сливаются в один поток и дружно устремляются на улицу Каро, где расположен офис пилигримов. Остается лишь посочувствовать Коэльо, в свое время долго искавшему в вымершем городке резиденцию мадам Дебриль - единственной хранительницы Пути. Сейчас место старта обнаружить легко и просто: муравьиная цепочка пилигримов не дает сбиться с дороги. В офисе работают одновременно несколько человек, так что соблюдение формальностей не занимает много времени.

Подходит моя очередь, и я вхожу в прохладную, довольно темную комнату с огромной картой Camino Frances на стене. Карта очень старая или искусно стилизована под старину. Сам же офис занимает бывшее монастырское здание - толстостенное, с неровной кладкой. В нем и прежде записывали имена пилигримов, отправляющихся в Путь Сантьяго, только в те далекие времена до конца доходили не все.

Пожилая женщина в кружевном воротничке кивает на пустой стул рядом с собой. На столе табличка с ее именем: мадам Луиза де Тревиль. Записывая за мной обычные анкетные данные, она размеренно качает головой, но когда узнает что я из России, вскидывает взгляд и удивленно поднимает брови.

- Из России? О! У нас бывает не так много пилигримов из России, - она протягивает мне буклет с диаграммами, и я вижу, что число российских пилигримов сопоставимо разве что с количеством паломников из Нигерии, Парагвая или Островов Кирибати.

Мадам де Тревиль поправляет на переносице роговые очки жестом, живо напомнившем мне мою учительницу русского языка и литературы.

- А вы, верно, учительница? - не могу удержаться от повисшего на языке вопроса.

- Да, я работала в школе Тулузы, - бывшая учительница смущенно улыбается и, тут же приняв сосредоточенный вид, продолжает расспросы.

- Вы католичка? Идете по Камино по религиозным соображениям?

- Нет, я просто хочу разобраться в себе и лучше понять людей.

Женщина понимающе кивает и ставит галочку в соответствующий квадратик анкеты.

Когда вопросы иссякают, она выдает мне сложенную гармошкой карточку с моим именем, в которую торжественно ставит первую печать с вензелями. Это "креденсиаль"[26] - главный документ пилигрима в Пути. По креденсиалю путника размещают в альбергах[27] и обслуживают на всем протяжении маршрута, проставляя каждый раз штамп-отметку. Вместе с креденсиалем мадам де Тревиль снабжает меня и другой полезной информацией: подробной картой с рекомендуемыми этапами прохождения, профилем ландшафта, обозначением высот и точек пересечения с транспортом, списком приютов и сакральных мест. В завершение она выдает мне крупную ракушку морского гребешка, которую я тут же привязываю к своему рюкзаку, и желает мне: "Буэн Камино!" - "Доброго Пути!".

Дальше я попадаю в заботливые руки госпитальера - хозяина альберга. Он показывает мне мою кровать, объясняет, где что находится, и напоминает, что подъем завтра в 6 утра, а завтрак - до 7.30. Быстро приняв душ и переодевшись, я выхожу на улицу, где полуденная жара уже уступает место вечерней свежести.

На главной городской площади царит шумное оживление. Играет оркестр, раздаются громкие голоса и смех. Сегодня выходной, а значит, непременно праздник. Ведь попраздновать баски по обе стороны от Пиренеев любят ничуть не меньше, чем поесть! Если в работе они не уступают трудолюбивым неутомимым северянам, то отдыхают - как истые южане! С размахом и вкусом! В толпе смешались местные жители, приезжий люд и вновь прибывшие пилигримы. Идет турнир по "айсколари" - рубке дров на скорость.

Игры и забавы басков подчеркивают их культивируемую веками брутальность. Они играют в "пелоту"[28], косят вручную зеленые склоны - кто больше и чище, поднимают неудобные тяжести (иногда даже живого быка) - эта забава называется "аррихасоцайле". А еще они любят народные танцы, в которых также доминируют мужчины. Отголоски древних боевых плясок, высокие подскоки, сложные перестроения и даже акробатические элементы - все па имитируют схватку враждующих сторон и сопровождаются одобрительными выкриками зрителей.

Но вот ропот толпы стихает, умолкает и оркестр, прервавшись неловко на писке запоздавшей флейты. На специально огороженную площадку выходят команды - участники соревнований по айсколари. Каждая из них состоит из двух-трех человек: главного "рубщика" и его ассистентов, в задачи которых входит менять затупившиеся инструменты и подсказывать, куда лучше направить удар, - что-то типа штурмана и механика в автогонках. Подсказывать нужно устно, словами, ни в коем случае не рукой, иначе можно в один миг лишиться конечности - настолько стремительны и неукротимы движения рубщика. Поклонившись зрителям, участники турнира закатывают рукава и раскрывают специальные чемоданчики, полные всевозможных топоров и топориков. По команде мужчины начинают неистово колотить по бревну, подбадриваемые криками болельщиков. Несколько минут - и все кончено: гора щепы, расчлененные чурбачки - и ликующий победитель гордо потрясает топором, наводя ужас на близстоящих зрителей. Бурные овации! Потом приносят следующее бревнышко, побольше и посложнее предыдущего - тут сучок, там щербинка. Ассистент выбирает соответствующий инструмент, и все повторяется снова. По результатам нескольких подходов определяют победителя. На этот раз им становится мелкий, но необычайно живой и подвижный гасконец. На радостях он устраивает показательную рубку "на бис", искрошив в минуту полено, могущее согреть большую семью в течение долгого зимнего вечера. Ему и вручают приз в виде миниатюрного серебристого топорика, воткнутого в дубовый, размером с кулак, пенек.

Турнир завершается плясками и массовым гулянием. Путешественники, нащелкавшие массу зрелищных кадров, с удовлетворением разбредаются по террасам кафе, сувенирным лавкам и улицам городка. Некоторые уже готовятся к ночлегу, ведь завтра рано вставать, но таких меньшинство.

Вспомнив об аппетитном пакете Тоды, я приглашаю польских пилигримов, с которыми познакомилась во время праздника, на ужин. Вчетвером мы располагаемся в просторной столовой альберга, вокруг старого деревянного стола с выскобленной добела столешницей. Мои новые друзья-поляки - это мама Агнета и ее взрослые дети: сын Ежи и дочь Ева. Они приносят розового вина и головку овечьего сыра. Я достаю из пакета - о, милая Тода! - промасленный сверток жареных сардин, необъятный каравай хлеба, сваренные в мундире картофелины, пузатую баночку ароматного самодельного соуса и домашний пирог, все еще теплый и пышный, как пуховая подушка. И привет от Эррандо - бутылку чаколи с коряво подписанной знакомым почерком биркой. Все это съедается и выпивается в один присест и с отменным аппетитом!

Мы прощаемся до завтра, условившись идти вместе. Агнета с детьми отправляется спать, а я - выхожу на улицу, под сень древней Цитадели, чтобы собраться с мыслями, переварить обильный ужин и впечатления длинного дня.

...Сидя на лужайке среди развалин, зачарованно смотрю сверху вниз на заблудший в веках и затерянный в пространстве город. Умиротворение и спокойствие разлито по его убаюканным заходящим солнцем улочкам. Беленые домики с резными ставнями, рыжая черепица крыш и дымящиеся даже летом трубы. Безымянная речка, стиснутая с двух сторон гранитными парапетами и старая водяная мельница, как и столетия назад вращающая темными разбухшими лопастями.

На освещенном склоне свет еще играет с тенью: от нежно-салатной и изумрудной зелени - к темно-малахитовой гуще, а с другой стороны гор уже ползет черно-зеленая тень. Еще минута, и солнце окончательно скроется за гребешком перевала, который предстоит преодолеть. Завтра - первый день Пути, к которому я так долго готовилась и о котором так давно мечтала. И вот он наступает - тихо, спокойно и неотвратимо, будто спрашивая: "Сможешь?.."

Рука в кармане нащупывает плотный листок бумаги. Я вспоминаю про записку Эррандо и бережно разглаживаю ее на коленях. Передо мной старательно выведенные английские слова - вот зачем весь вечер накануне моего отъезда старик просидел в столовой, мучаясь со словарем. В записке - молитва Святому Иакову, которой благословляют пилигримов в Путь их наставники:

"Да пребудет с тобой Святой апостол Иаков, да явит он тебе то, единственное, что ты должен открыть. Да не затянется твой поход, да не оборвется до срока, но продлится ровно столько, сколько потребуют Законы и Необходимости Пути. Да пребудет с тобой дух паломников иных времен. Шляпа убережет тебя от солнца и черных мыслей, посох защитит от врагов и дурных поступков. Да осеняет тебя днем и ночью благословение Господа, Сантьяго и Пречистой Девы. Аминь"...

От солнца остается крошечный кусочек, бьет колокол, и город погружается в сизый туманный сумрак, наполненный таинством и предвкушением дороги. Вот последний лучик скользит по кромке гряды, и, вздрогнув, меркнет. Веет ночной прохладой. А в далекой прогалине между гор, за желтыми отсветами, где-то там, засыпает длинная трудная дорога, которую мне предстоит пройти...

...Если бы можно было спросить благочестивого католика средневековой Европы, у кого он попросит благословения, отправляясь в паломничество, то он ответит, не задумываясь, - у Святого Иакова. Если задать тот же вопрос современному пилигриму, ответ будет тем же. Во все времена к помощи Сантьяго прибегали и прибегают путешественники, отправляющиеся в особый путь, удаленный от оживленных магистралей, фешенебельных курортов и проторенных экскурсионных маршрутов, - путь сердца, путь обретения себя, путь ученичества... И пусть эти слова звучат наивно и пафосно в наш прагматичный век, не приемлющий чудес, однако такие дороги существуют и поныне. Их география охватывает не только города, страны, континенты, но и внутренние миры людей, бесконечно глубокие и до конца никогда неизведанные. Так уж получилось, что слово "пилигрим", которым раньше называли паломника, идущего Путем Сантьяго, постепенно превратилось в синоним искателя, странника...

Кем же был Святой Иаков? И как появился Путь, названный его именем?

Иаков - один из двенадцати апостолов Христа, в числе первых призванный Им к служению. Вот как это произошло: "И пройдя ... немного, Он увидел Иакова Зеведеева и Иоанна, брата его, так же в лодке починивающих сети, и тотчас призвал их. И они, оставив отца своего Зеведея в лодке с работниками, последовали за Ним"[29]. Так галилейский рыбак стал проповедником. По матери своей, Саломее, приходящейся сестрой Богородице, сын Зеведеев был двоюродным братом Иисуса Христа. Вместе с Петром и Иоанном, Иаков стал одним из наиболее приближенных учеников Спасителя. Он был неоднократным свидетелем творимых Им чудес, видел воочию воскрешение из мертвых дочери Иаира, в числе избранных наблюдал Преображение Господне на горе Фавор и беседу Его с Илией и Моисеем. Иаков был рядом с Учителем той ночью, когда стража схватила Его в Гефсиманском саду, и в те минуты, когда Христос молился в преддверии страшных мучений, принятых Им во благо спасения человечества.

Учитель предсказал своему ученику Иакову мученическую смерть за Веру, предрекая "испить до дна чашу страданий". Но это не остановило преданного последователя. Вместе с другими апостолами он отправился проповедовать Слово Божие. Иаков распространял Евангелие в римской провинции Испания. Спустя несколько лет, в 44 г.н.э. сбылось страшное пророчество: по возвращении в Иерусалим, апостол Иаков был схвачен царем Агриппой и обезглавлен. Он стал первым апостолом, принявшим мученическую смерть во имя Веры.

После казни ученики и последователи Иакова тайно погрузили тело апостола в мраморный саркофаг, положили его в лодку, и отправили морем на Пиренейский полуостров, чтобы похоронить там, где проповедовал мученик. Чудесным образом, миновав все шторма и бури, лодка с телом Иакова пристала к испанскому берегу, но в самом конце перевернулась и вместе с саркофагом погрузилась на дно. После подъема из пучины и лодка, и гроб оказались густо облеплены ракушками морских гребешков - виейрами. С тех пор виейра является главным символом Пути Святого Иакова. Нашедшие нетленные останки апостола испанские христиане захоронили их в местечке под названием Ириа Флавия (современный Эль-Падрон) и забыли на несколько столетий. Долгие годы судьба мощей была окутана тайной.

Спустя века монах-отшельник по имени Пелайо однажды ночью услышал хор ангелов и увидел яркую звезду, воссиявшую над неприметным холмом. Из-под земли же поднималось волшебное свечение. Именно здесь впоследствии и обнаружился саркофаг с останками Святого Иакова. Над ними возвели церковь, вокруг которой начал расти город, названный Компостела (Campus Stella, дословно - "Поле Звезды").

В те времена христианство переживало не лучшие времена. Пиренейский полуостров был почти целиком захвачен маврами. И лишь северные земли - Астурия, Галисия и Леон - оставались непокоренными. Обретение мощей Святого Иакова по силе духовного воздействия на христиан, испытывающих исламское засилье, сопоставимо разве что с Благой Вестью о Воскресении самого Спасителя. С тех пор началась череда чудес, обраставшая постепенно ореолом легенд, толкований и противоречивых подробностей. Но достоверно лишь одно - то, во что ты веришь... Со временем маленькая церковь превратилась в величественный Собор Сантьяго-де-Компостела, являющийся конечной географической точкой Пути. Но еще раньше к месту обретения мощей стали стекаться паломники, чтобы поклониться священным останкам Иакова. Путь себе они прокладывали по звездам, отсюда другое название - Звездный Путь Сантьяго. Он в точности повторяет небесную линию Млечного Пути.

Идти приходилось буквально на ощупь, блуждая между гор и лесов, испытывая нужду и подвергаясь всякого рода опасностям, начиная от зубов и когтей диких зверей, заканчивая нападениями разбойников, свирепствовавших на безлюдных дорогах. Поэтому еще один символ Пути - посох - был призван защитить пилигрима от всевозможных напастей и облегчить преодоление горных круч. Другие атрибуты Камино - шляпа, защищающая от палящего зноя, походный плащ, одновременно служащий одеялом, и высушенная тыква для воды. Больше у паломников ничего не было...

Я разглядываю первоклассную экипировку современных пилигримов: эргономичные рюкзаки, удобные кроссовки и ботинки для трекинга, костюмы-трансформеры, альпенштоки и хитрые системы утоления жажды на ходу, и понимаю, что физические тяготы нынешних паломников не сравнить с испытаниями их средневековых предшественников. Но постепенно мой оптимизм иссякает. Организм рафинированного жителя мегаполиса, лишенный в обычной жизни подобных тренировок, испытывает колоссальные перегрузки. А дорога, между тем, идет все вверх и вверх, лишь прибавляя крутизны. Туда же устремляется и солнце, превращаясь на ходу из желтого одуванчика в безжалостно палящее светило.

Сразу три мои оплошности вскрываются в процессе движения в первый же день. Первая - совершенно неподходящий рюкзак. Я наивно полагала, что чем меньше по габаритам заплечный багаж, тем легче будет его нести. Ничего подобного! Набитый до кирпичного состояния мешок, больно упирается прямо в лопатки, плечи растерлись в первый же час, так как каждые десять минут я пытаюсь вскинуть рюкзак и поудобнее расположить его на себе. К полудню я ощущаю себя каторжником-бурлаком, волочащим за собой маленькую баржу, или египетским рабом - передовиком производства на строительстве пирамид. Чтобы попить воды, нужно сначала снять это чудовище с натруженных плеч, затем опустить дрожащими руками на землю, выковырнуть из тесного кармана пластиковую бутылку, и только тогда испить несколько глотков. Но мысль о том, что его надо возвращать обратно на спину кажется в этот момент невыносимой! Что делать? Только выводы на будущее.

Второй прокол - отсутствие посоха. Я скептически наблюдала за избалованными европейцами, идущими даже по ровному асфальту со смешными металлическими тростями, напоминающими лыжные палки. Вот чудики! - думала я. Но когда наступило время подъема в гору, я сильно изменила свое мнение относительно их чудачества. На самом деле чудиком оказалась я! Лишняя точка опоры была бы отнюдь не лишней. В конце концов, заприметив первый же перелесок недалеко от дороги, я ответвляюсь туда и отыскиваю себе суковатую палку. Не бог весть какую, но все же лучше, чем совсем никакой! Я проверяю ее на прочность, наваливаясь всем телом, включая рюкзак, ставший с недавних пор неотъемлемой частью спины, и, удовлетворенная результатом, иду дальше уже с настоящим посохом. Некоторые из проходящих мимо пилигримов одобрительно щелкают языками и показывают жестами, что, мол, молодец! - блюдешь традиции по полной программе. Я лишь измученно улыбаюсь в ответ.

Третья моя оплошность - русское "авось": ну зачем я не послушалась Агнету и не перебинтовала стопы эластичным бинтом? Во время преодоления крутых подъемов и спусков суставы ног должны быть прочно зафиксированы либо специальными высокими ботинками для трекинга, либо (за неимением оных) любыми подручными средствами. И ведь бинт-то у меня есть, лежит себе в аптечке в спрессованном чреве рюкзака, только как его оттуда достать? Страшно подумать! Вот так, в осмыслении собственных ошибок, под жгущим немилосердно солнцем продолжаю я свой нелегкий путь...

Буклет, выданный в офисе, гласит: маршрут первого дня Сен-Жан-Пье-де-Пор - Ронсесвальес составляет 27 км, перепад высот - 1,5 км. Высшая точка этапа - перевал Lepoeder. Иду дальше...

Сегодня, ранним утром, когда пилигримы стройными рядами, чуть ли не марширующими колоннами, сквозь Испанские Ворота покидали Сен-Жан-Пье-де-Пор, мне казалось, вот оно начало приключения! Вот теперь я только и буду делать, что любоваться первозданной природой, вдыхать целебный воздух, тренировать обленившееся за зиму тело и предаваться возвышенным мечтам! Но в эту самую минуту мне хочется только одного: скинуть ненавистный рюкзак, рухнуть на землю и лежать, закрыв глаза, вечность. "Элена, надо идти!", - слышу я хриплый голос Эррандо. И я иду...

Узкая горная тропа, усеянная камнями, под жгучими отвесными лучами - самое подходящее место для философских рассуждений. Как не вспомнить на ней про первых пилигримов X века - тех, что отправились в Путь в чистосердечном стремлении избавиться от грехов и достойно предстать перед Страшным Судом. То была эпоха эсхатологических настроений: в воздухе витали идеи о Конце Света, приуроченном к окончанию грядущего тысячелетия. Знакомая ситуация, не правда ли? Конец Света тогда, к счастью, не наступил, но мир потрясли новые кровопролитные войны, неурожаи, эпидемии и катаклизмы. В последние годы человечество так же активно говорит и спорит о Конце Света, перетасовывая даты и выдвигая массу научных и не очень гипотез[30]. Природа и социум подливают масла в огонь: то новый виток мирового кризиса, то очередное леденящее кровь преступление, то трагический разгул стихии... Быть может, каждому человеку изначально назначен свой личный апокалипсис? И страх его пережить (а точнее - не пережить) и толкает его на путь самопознания и развития? Хорошо бы, если так, ведь проще навести порядок в своем собственном "сарае", нежели вступать в партию по борьбе с грязными сараями планеты и увязнуть в бесконечной и бесплодной битве за... или против...

Резкий и мощный шквал ветра вмиг выдувает из головы сложные умозаключения. За раздумьями я и не заметила, как дошла до заветного перевала, миновав первый рубеж - неприметную границу между Францией и Испанией. Здесь царство ветра и свободы. Пиренейские горы во всем своем необъятном величии предстают перед затихшими изможденными человечками, застывшими в изумлении над пропастью. Туманная вуаль утра сменилась ясными солнечными красками дня. Лесистые склоны - все в пятнах света, будто шкура благородного оленя. Бескрайние луга с пугливыми стадами облачно-воздушных черномордых овец, тонкий звон их бубенцов. Ледяные ручьи с тающих вершин скрываются в темных зарослях плюща. Стремительные табуны тонконогих лошадей, парящие высоко в небе орлы и петляющая вдали белая дорога...

Рюкзаки, палки, фляжки - все летит в общую кучу. Щелкают затворы фотоаппаратов, жужжат моторы камер. Мужчины снимают пропотевшие майки, играя бицепсами и сверкая содранными локтями. Женщины лезут в рюкзаки - кто за косметичкой, кто за аптечкой. Запруда из живых людей охает, ахает, шепчет, вздыхает, лепечет на разных языках. Слышится тихий смех, приглушенный стон: кто-то снимает обувь с растертых ног. Большая и самая трудная часть сегодняшнего перехода - позади. Теперь дорога пойдет вниз, к Ронсевальскому ущелью. А сейчас надо встать и идти...

Спускаться вниз ничуть не легче, чем подниматься в гору. Быстро темнеет. Вечерний сумрак сгущается на глазах, сливаясь с мрачной тенью леса. Зловещие призраки прошлого прячутся за стволами вековых дубов, тают в сырых расселинах, неприкаянно блуждают по острым скалам. Кажется, физической усталости нет предела... Проходят бесконечно долгие часы, прежде чем в окружающих приметах я узнаю признаки близкого селения: крестьянка с хворостиной, бредущая вслед за коровой, люди без рюкзаков, собака в ошейнике. Ноздри улавливают щекочущий запах дыма, а значит близкого ночлега. Последний рывок, влажный лесной тоннель со скользкими корнями, полуразрушенный каменный мост, и передо мной будто из-под земли вырастают стены древнего монастыря. Здесь, начиная с XII века, обретают приют паломники, осеняемые защитой "Нашей Сеньоры Ронсевальской", на французский манер - "Нотр-Дам де Ронсесвальес". Церковь ее имени недалеко от альберга. Прохожу внутрь в надежде, что для меня осталось местечко: явилась я одной из самых последних. О, счастье, да!

На лестнице встречаю свежую жизнерадостную Агнету, которая уже несколько часов как здесь - успела принять душ, вздремнуть и даже пройтись по улицам деревни. Она сочувственно глядит на мои ноги, потом приносит чудо-мазь, способную по ее заверениям к утру превратить меня в резвую горную козочку. Я делаю вид, что верю, но получается с трудом. Улиткой добредаю до своей кровати, скидываю с плеч каменную глыбу, выпрастываю из кроссовок измочаленные ноги, придирчиво их осматриваю. Левая нога: три мозоля на пяти пальцах, пятка стерта до крови. Правая: сизый вспухший до неприличия голеностопный сустав и мизинец, превратившийся в сплошной волдырь. Иду в душ и долго стою под теплой струей воды. Плечи пощипывает от мыла, на них две свежие ссадины от лямок рюкзака. Правая ладонь, ободранная корявым посохом, саднит. Только сейчас вспоминаю, что с утра кроме одного банана ничего не ела. Желудок тут же отзывается на воспоминание о еде нежным, но настойчивым мурлыканьем. Я быстро вытираюсь, переодеваюсь, мажу ноги мазью Агнеты и вместе с другими голодными пилигримами иду в трапезную, где нас ждет простой, но сытный ужин. Сытный и чрезвычайно короткий - через полчаса я уже в кровати. Лежу, глядя в потолок, на старые дубовые балки, которые, наверное, помнят тысячи уставших паломников, блаженно растянувшихся под ними, благодарящих небеса за хлеб и кров.

...Удивительное состояние. Ни следа от недавней боли, ни тени мысли в голове, "ни слов, ни музыки, ни сил"... Кажется, душа моя на время покинула свою телесную оболочку, предоставив ей право самой справляться с непривычными физическими ощущениями. Предельная усталость поглотила все лишнее, ненужное. Померкли некогда важные проблемы и суетливые заботы, никчемные переживания и мелкие обиды. Обнулилась оперативная память, безжалостно вытряхнув в корзину цифры, номера телефонов, строчки документов и списки неотложных дел. Отпустили обязательства, умолкли угрызения совести, рассеялись сомнения и исчезли тревоги. Стало все равно, кто ты, откуда, как тебя зовут... И даже цель, следуя которой, пустилась я в этот отчаянный поход, в эту безрассудную авантюру, ускользает от понимания. А, может быть, ее никогда и не было, этой цели?.. Может быть, и не было... Никогда... Может быть...

Просыпаюсь я от мелкой вагонной тряски, кто-то крепко сжимает мое плечо. Открываю глаза и вижу Агнету. Ее взгляд встревожен, губы беззвучно шевелятся: она что-то говорит, но я ничего не слышу. Мне требуется минутное усилие, чтобы сообразить, что в ушах у меня беруши. Когда я их, наконец, вытаскиваю, то слух вновь возвращается ко мне - слава Богу, я не оглохла!

- Элена, пора вставать! Уже все ушли. Мы - последние! - в голосе слышится крайняя озабоченность человека, привыкшего жить по расписанию.

- Половина восьмого! - Агнета произносит это так, как будто на дворе уже, по меньшей мере, полдень. - Давай, поднимайся, я иду варить кофе.

- Встаю, - отзываюсь я, окончательно осваиваясь в реальности.

В комнате, в которой вчера устроились на ночлег три десятка человек, действительно почти никого не осталось. У дверей толпятся последние пилигримы, отбывающие в путь. Я медленно свешиваю ноги с кровати и осторожно наступаю на них, приготовившись к острой боли, однако ничего подобного не чувствую. Вот так мазь! Делаю шаг, второй, встаю на носочки, аккуратно приседаю - ничего. Ноги мои вполне послушны и даже почти здоровы, полноценно отдохнув и подлечившись после вчерашнего марш-броска. Спина и плечи побаливают, но тоже терпимо. А главное, на душе вдруг вспыхивает праздник! Только сейчас до меня доходит, что я осилила 27 километров и перевал через Пиренеи. И пусть это только первый день пути, зато самый сложный, и я его прошла! Гордость и ликование переполняют меня, отражаясь в победоносной улыбке. Вскоре горной козочкой, как и обещала вчера подруга, я вприпрыжку скачу в душ, а потом на кухню, где меня уже ждут, чинно усевшись на лавках, Агнета и ее дети. На столе дымятся четыре чашки кофе, между ними - тарелка с хлебом, дощечка с сыром и блюдечко абрикосового варенья.

- Агнета, спасибо тебе за все! Ты так заботлива ко мне, словно я одна из твоих детей! - говорю я, глядя прямо в ее северные льдистые глаза (на самом деле мы с ней ровесницы).

- Да ничего особенного, - улыбается она, но видно, что ей приятно это слышать.

- О нас она так не заботится, - ворчит двадцатилетний верзила Ежи, на голову выше матери и на полторы - сестры. - Вон вчера не дала даже поспать в сиесту. И сегодня чуть свет разбудила.

- Ну и где бы мы были после этой твоей сиесты? - огрызается сестра. - Тебя же потом пушкой не разбудишь!

- Ну, хватит, - вмешивается мать, - все мы сегодня хорошо отдохнули и выспались, можем идти дальше. Элена, ты как?

Мы моем чашки, берем у входа свои посохи и выходим в новый день.

Только сейчас, освободившись от изнуряющей усталости и боли, в свете дня, мне удается, как следует рассмотреть могучие стены монастыря августинцев, соборную церковь Святой Марии, а заодно и припомнить историю, придавшую сказочно-героический ореол здешним местам. Я имею в виду легендарную битву в Ронсевальском ущелье, увековеченную в "Песне о Роланде". Эта красивая средневековая поэма на старофранцузском языке - пример того, как из заурядного и не очень-то героического по своей сути события можно сделать высокий гимн доблести и чести. Что же произошло в те тревожные, непростые для Европы времена?

Карл Великий, король франков, долгие годы продолжавший войну с маврами на испанской территории, в 778 году встал перед дилеммой: продолжить штурмовать непокоренную Сарагосу - последний оплот арабского владычества - или отступить, поверив на слово сарагосскому правителю Марсилию, обещавшему повиновение и принятие христианства в обмен на отказ от осады. Лучший полководец и племянник Карла рыцарь Роланд не доверял словам ненадежного Марсилия. Однако хитрый и коварный интриган Ганелон - отчим Роланда - убедил Короля франков принять предложение врага. Взаимная неприязнь рыцаря с нареченным отцом обернулась роковыми для Роланда последствиями. По мнению историков, именно Ганелон имел прямое отношение к разгрому франкского арьергарда в Ронсесвальском ущелье. Другая гипотеза ученых говорит о битве между войсками Карла Великого и свободолюбивыми басками, опасающимися порабощения франками и потери независимости, а потому вступившими в сговор с сарацинами. Как бы то ни было, арьергард королевского войска во главе с Роландом оказался зажатым в узком скалистом ущелье и стал легкой добычей для врага. Атака стала для франков полной неожиданностью, а дислокация битвы не позволила оказать достойного сопротивления.

Тщетно друг Оливье призывал Роланда вострубить в волшебный боевой рог Олифант, чтобы призвать на помощь подкрепление. Не позволила гордость рыцаря послушаться доброго совета товарища, не сумела юношеская бравада уступить мудрой подсказке старшего. Пал в бою храбрый Роланд, а с ним и "воин меча и мысли" Оливье, и епископ Турпен, и все двенадцать пэров Карла Великого. И хотя раздался под конец сражения зов Олифанта, было уже слишком поздно. Вернувшись на клич рога, Король франков застал лишь обагренное кровью поле битвы и погибших в неравном бою своих доблестных воинов.

"...Лег Роланд на землю, лицом к врагу. Поднял руку в рыцарской перчатке к небу и бестрепетно встретил смерть, как подобает воину. Лежит неистовый, безудержно отважный, безмерно храбрый и беспримерно преданный милой Франции рыцарь Роланд в долине Ронсеваля. Он лежит в своих золотых доспехах, обагренных кровью, с белым рогом своим Олифантом и с мечом Дюрандалем. Так и нашел его на поле битвы седобородый Карл..."[31] - это кульминация поэмы, в которой слились воедино боль и величие. Именно так беззаветно и преданно должно служить сюзерену. Что до человеческих слабостей и пороков, помешавших призвать на службу не только храбрость и отвагу, но и разум и мудрость, то эти мелочи нисколько не умаляют величия героя французского эпоса. Самое значительное в "Песне о Роланде", равно как и в других поэмах о рыцарях, - вовсе не исход конкретной битвы, а готовность воина сражаться с врагом до конца, "до последней капли крови". Лишь одному сюзерену помимо Короля может присягнуть вассал - Богу, что и делает умирающий Роланд, поднимая к небу руку в рыцарской перчатке. А меч Дюрандаль, по преданию, и по сей день покоится на дне горной реки, куда сбросил его истекающий кровью воин, чтобы не достался он врагу.

Поэма заканчивается торжеством справедливости: Сарагоса пала, Марсилий убит, коварный Ганелон предстал перед Судом Божьим, а Карл Великий вновь отправляется в поход. Но Страна франков долго еще скорбела о своем герое. Легенда настолько овладела сердцами людей, что позже Роланд обрел собственную поэтическую судьбу: были сложены поэмы о его рождении, детстве, первом знакомстве с королем Карлом и обретении меча Дюрандаля, о его подвигах и деяниях, любовных приключениях и воинской дружбе. Артефакты, связанные с его судьбой, памятники, посвященные герою, рассеяны по всей Европе. Изображение Роланда украшает гербы и эмблемы европейских городов и стран.

Героический образ доблестного рыцаря, несмотря на гипотетичность сюжета, снисхождение к историческим неточностями, допискам и дополнениям - это, прежде всего, великая идея, обладающая нерушимой силой и святостью, идея преданного и беззаветного служения своей земле и вере...

Вот по какой легендарной дороге мы идем в эту самую минуту. Великий рыцарский путь из Франции в Испанию, дорога завоевателей и паломников, королей и контрабандистов, мирных послов и свирепых разбойников. Сейчас это увлекательный и весьма прибыльный туристический маршрут, вписанный в исторический ландшафт и приправленный изрядной толикой мистики и романтики, а для кого-то еще и действенный способ испытать себя.

Дети Агнеты ушли далеко вперед, на горизонте видны их худенькие фигурки: одна долговязая, другая пониже. Угловатая как новорожденный олененок Ева - тринадцатилетний нескладный подросток с брекетами и модной крашеной челкой; и вечно сонный студент Ежи - добродушный ворчун с печальными серыми глазами, в недавнем прошлом безнадежный наркоман. Агнета как-то вскользь упомянула, чего ей стоило вырвать сына из наркотического ада. Два года отчаянной борьбы на грани возможного без права на передышку. Но теперь все позади. Ее Ежи с ней, он здоров и скоро станет, как и мама, инженером-судостроителем. Мне редко приходится видеть такие нежные отношения между взрослым братом и младшей сестрой: все-таки семь лет разницы в таком возрасте - непреодолимая пропасть.

- Ева росла на руках у Ежи, - рассказывает Агнета, - когда девочка пошла в школу, он брал ее с собой на каток и учил играть в хоккей. Если дворовых мальчишек не хватало для ледового боя, на ворота ставили Еву. А она... Она была страшно горда, что большие мальчики берут ее в свою игру. И даже скрывала от меня свои спортивные раны - шишки, синяки и ссадины, представляешь?

- А Ежи тоже участвовал в ее девчачьих затеях? - интересуюсь я.

- Ты знаешь, да! Как-то они вместе пошли покупать для Евы первую губную помаду. Я хорошо помню, как они встретили меня у порога с заговорщическим видом, их распирала изнутри общая тайна. А дело было всего лишь в оранжевом блеске на губах дочери. Я не сразу заметила, а сын оскорбился едва ли не больше, чем сестра. Еще бы, ведь это он выбирал цвет!

- Если бы не Ева, не уверена, смогла бы я спасти сына... - и надолго замолкает, приседая к развязавшемуся шнурку.

Я жду, когда она перешнурует ботинки, и аккуратно меняю тему.

- Агнета, давно хотела тебя спросить, откуда ты так хорошо знаешь русский?

- Учила в школе - это раз, - Агнета, пыхтя, выпрямляется, - а еще была активисткой школьного Клуба интернациональной дружбы и целый год переписывалась с русским мальчиком, кажется, из Киева. Ведь тогда еще был Советский Союз!

- Помню-помню! - оживленно подхватываю я. - В СССР в те годы выходил журнал "Польша", и там были адреса польских школьников, желающих переписываться со своими русскими сверстниками. Ты не поверишь, мы с братом тоже переписывались тогда с поляками!

- Ну, а главное, - продолжает Агнета, - я уже долгое время работаю на верфи, где строятся и ремонтируются корабли, среди них немало русских, то есть теперь уже российских. Поэтому русский я знаю не хуже, чем польский!

Мои глаза округляются: второе совпадение оказывается еще более поразительным.

- Не может быть! - изумляюсь я до глубины души, - выходит, мы с тобой ходили по одним и тем же стапелям весь прошлый год!

- Ты что, работала на нашей верфи? - недоумевает полячка.

- Ну, не то чтобы работала... Я часто приезжала к вам в Гданьск, потому что участвовала в строительстве парусника "Алые паруса". Слышала о таком?

- Еще бы! - теперь очередь Агнеты округлять глаза. - О нем говорила вся верфь. Только русские могут придумать шить оснастку из красной парусины! И делать осадку, который не может быть в принципе.

Мы на радостях обнимаемся как друзья-моряки, сошедшие на берег после долгого похода.

- Ну, надо же! Почему же мы не встретились тогда? Никак не могу понять.

- С чего ты взяла? - отвечает рассудительная Агнета. - Может, мы десятки раз и встречались. Просто там была совсем другая жизнь, и мы не обращали друг на друга внимания. Мало ли кто приезжает к нам на верфь? А по работе, возможно, тесно и не сталкивались.

- Это еще что! - вспоминаю я. - Бывает так, что живут люди в одном городе, на одной улице, чуть ли не в одном доме, а знакомятся только на другом конце земного шара! У меня так было!

- Вот видишь? Значит, просто теперь настало время, - заключаю я, и мы шагаем дальше.

...Бургете, Зубири, Ларасоана, Тринидад-де-Арре... Наваррские городки и деревни - все как один чудо-пасторальки: тихие, маленькие, уютные и какие-то... кукольные, словно объемные слайды из стереофильмов моего детства. Беленые домики, черепичные крыши, высокие скаты, темные ставни, кружевные занавески в раскрытых окнах, горшки с цветами и розовые кусты у входа. Ватные облака, река из фольги, фонари из папиросной бумаги. Только вместо пушистых мишек и гномов из сказки - взаправдашняя бабулька с живой козой, старичок за рулем трактора или юный пастушок с медным рожком и длинной палкой. Возле каждого дома - непременная скамеечка, на которой можно передохнуть, в том числе и проходящему страннику. В любом селении есть своя церковка с поэтическим названием, бережно хранимая местная легенда, руины крепости, часовни или башни, на худой конец, средневековый амбар, до сих пор исправно выполняющий свою сельскохозяйственную функцию. При виде этих пасторальных картинок рука автоматически тянется к фотоаппарату, но груз рюкзака и усталость часто перевешивают первый порыв фотографа, и восторги остаются запечатленными лишь в памяти.

Земля Наварры полна природного магнетизма, притягивающего к ней людей творческих и страстных, неутомимых собирателей образов и впечатлений, жадных коллекционеров острых ощущений и бодрящих чувств. Тех, кто во всем ищет свежесть и вдохновение.

Ее история, уходящая узловатыми корнями к древним преданиям и традициям, ее неистовые праздники и неуемная страсть, еще не тронутая цивилизацией природа и добродушная простота местных жителей привлекают сюда писателей и художников, музыкантов и поэтов, композиторов и прочих творцов и ценителей прекрасного.

В 20-х годах прошлого столетия по этой земле путешествовал Эрнест Хемингуэй - старик Хэм, как называла его богема. Его ноги ступали по дорогам Наварры, он гулял в буковых пиренейских лесах и ловил форель в реке Ирати, просиживал с друзьями в местных барах, заполненных бородатыми горцами.

В Бургете сохранился в неизменности двухэтажный отель с зелеными ставнями, где когда-то ночевал писатель: "Мы пошли в гостиницу мимо выбеленных каменных домов, где целые семьи сидели на пороге и глазели на нас... Толстая женщина, хозяйка гостиницы, вышла из кухни и поздоровалась с нами за руку. Поднимался ветер, и в гостинице было холодно. Хозяйка послала с нами служанку наверх показать комнату. Там были две кровати, умывальник, шкаф и большая гравюра в рамке - "Ронсевальская Богородица". Ставни дрожали от ветра..."[32]

Комната, в которой останавливался Хемингуэй, нисколько не изменилась за минувшее столетие. Тучная сеньора, по-видимому, правнучка той прошлой хозяйки, с гордостью показывает нам медную мемориальную табличку у двери. Мало изменился и сам отель, по-прежнему холодный и сырой. Да и дорога, по которой мы идем вот уже третий день, кажется, еще хранит пыльный след башмака старика Хэма. Но больше всего имя писателя чтут в Памплоне, где разворачиваются основные события его знаменитого романа "Фиеста".

Памплона и праздник Сан-Фермин, свидетелем и неоднократным участником которого был Хемингуэй, пожалуй, наиболее ярко характеризуют Испанию, как страну, соединяющую в себе язычество и христианство. Ну, скажите, в каком еще городе мира чествование Святого заканчивается безумной вакханалией с риском для жизни? Где еще пение религиозных гимнов соседствует с винными реками и земными удовольствиями? Как в течение девяти дней сдержанное католическое благочестие совмещается с пышными парадами и развлечениями, строгие церковные ритуалы - с фривольными уличными играми, торжественные мессы - с ярмарками и кровопролитными зрелищами? Видимо, отчасти это объясняется тем, что Святой Фермин был не только первым епископом Наварры, но еще и покровителем виноделия и хлебопечения. Отсюда и проистекает замысловатый дуализм верований, эклектичность традиций, синтез духовного и материального, поставленный нынче на службу городской казне.

Центральное событие праздника - пробег "энсьерро"[33]: экзальтированная толпа мчится перед разъяренными быками, играя со смертью. От загонов Санта-Доминго до Пласа дель Торос[34], где вечером проводится коррида, 850 метров, а бег продолжается всего три-четыре минуты, но ради них на праздник съезжаются тысячи туристов со всего света. В период фиесты население Памплоны удваивается, а то и утраивается. Часть гостей участвует в самом пробеге, а не просто довольствуется пассивной ролью зрителя. Дело это опасное и крайне рискованное, особенно для новичков. Опытные испанские бегуны от быков знают наизусть каждый изгиб улицы, каждый поворот и уступ, за которым можно укрыться от смертельной опасности, и то больше ста метров редко кто решается бежать. Но все равно не обходится без жертв. Случаются особо кровопролитные годы, когда под копытами и рогами животных увечатся и погибают люди. Таким стал Сан-Фермин 1924 года: 13 погибших и 200 серьезно раненых участников. Последний смертельный случай во время пробега быков был зафиксирован в 2009 году. Всего же за 88 лет (столько ведется статистика) во время энсьерро погибли около двух десятков человек, число покалеченных исчисляется сотнями. И тем не менее, количество людей, желающих поучаствовать в этом безумии, ежегодно только растет. Наваррцы очень гордятся своими быками, считая их лучшими во всей Испании (впрочем, это утверждение охотно оспорили бы жители других провинций). Быкам прощается многое: их гнев и необузданная жестокость и даже кровь незадачливых безумцев. Тем более что к вечеру они сами становятся жертвами праздника: их забивают на корриде. Мясо таких быков уходит в самые дорогие рестораны Памплоны, а блюда из них продаются по ценам, не менее безумным, чем предшествующее действо.

Мы заходим в город по выщербленной булыжной дороге. Она вползает на холм вдоль толстых стен крепости. Желтые стрелки и вмурованные в мостовую ракушки безошибочно ведут нас к Собору Иисус и Мария, рядом - одноименный альберг, тот самый, возле которого Эррандо встретил своего наставника Томаша. Я вспоминаю сурового старика в берете, и на душе теплеет.

Среди толпящихся возле дверей альберга людей мы видим множество знакомых лиц. Особенно радует встреча с лысой японской бабушкой, она гладит кошку, приговаривая вполголоса, а увидев нас, принимается мелко, как заведенный механический болванчик кивать, лицо ее озаряет безмятежная детская улыбка. Она нас узнала! Поистине между детьми и стариками так много общего. Вот и французы с рюкзаками "от кутюр", правда несколько запылившимися и потрепанными в дороге. Белоснежная панама мадам уступила место деревенской соломенной шляпе, а холеные усы мсье потеряли былой лоск, повиснув вниз пыльными сизыми сосульками. Но настроение у обоих бодрое! Организованная немецкая группа распалась на отдельных людей, каждый из которых по-своему уникален: фрау Анна, как и я, увлекается йогой, Петер не любит пиво и сосиски, чем вызывает бурю негодования среди друзей-баварцев, Сабина сочиняет стихи, подражая Гёте, хотя по профессии фармацевт. Компания итальянцев свои разноцветные ветровки поменяла на шлемы, перчатки и лосины: они решают продолжить путь на велосипедах. Все рады друг друга видеть и разнообразны в проявлении этой радости.

Я предлагаю Агнете пройтись по городу по следам Хемингуэя, а в качестве гида хочу пригласить Анатолия - того самого одессита-памплонца, что помог мне заговорить в поезде с Эррандо. С трудом нахожу номер телефона, нацарапанный на билете Сарагоса-Памплона. Волнуюсь. Звоню.

- А-а-а! Перегринос Элена из России! - растягивает по-одесски Анатолий, услышав мой голос, - привет-привет! Никак ты уже в Памплоне? А я-то думал, Эррандо тебя удочерит!

- Если бы я осталась у него в гостях еще на пару дней, - это стало бы вполне возможным, - не колеблясь, отвечаю я.

- Да, он классный. Знаешь, он ведь тоже прошел Путь Сантьяго и не раз!

- Слушай, - я перехожу к делу, - как у тебя сегодня со временем?

- Оно всегда в моем распоряжении, - философски замечает новый русский испанец, - а что ты хотела? Пораспоряжаться моим временем самой?

- Ага, - честно соглашаюсь я, - Толь, не побудешь нашим гидом? Хотим с подругой пройтись по местам Хемингуэя - к кому, как не к тебе, я могла еще обратиться?

- Да не вопрос. Для тебя и старика Хэма - все что угодно! - великодушно соглашается польщенный Толик. - Когда и где?

Уславливаемся встретиться через час на площади Кастильо возле фонтана. Анатолий приходит через полтора, когда мы с Агнетой уже разуверились его дождаться. Как ни в чем не бывало машет рукой, пресловутая испанская непунктуальность, видимо, упала на благодатную почву врожденного российского раздолбайства. Агнета, вижу, еле сдерживается от негодования. Полякам, как и немцам, не по нутру даже пятиминутная задержка. Но в данной ситуации мы целиком и полностью зависим от благосклонности нашего экскурсовода, поэтому подруга берет себя в руки и даже натянуто улыбается, когда я представляю их друг другу.

Вскоре мы уже дружно шагаем по улицам Памплоны к первому пункту нашей экскурсии - памятнику Хемингуэю на бульваре Пасео, возле Арены Торро.

- Его здесь называют Папой, - комментирует Анатолий, ласково указывая на грубо тесаный серокаменный бюст писателя.

- Ну, наверное, считают его в какой-то степени отцом города, он ведь очень любил Памплону, часто здесь бывал и со многими дружил. И памплонцы его тоже до сих пор очень любят, считают его почти членом семьи.

Разглядываем выбитые на камне слова: "Памплона и Хемингуэй... Хемингуэй и Памплона... Они неразрывно связаны друг с другом...". И рядом достаточно подробное описание, в чем эта связь выражалась, когда началась и как повлияла на судьбу города. Проникновенно и даже сентиментально. Внешняя брутальность и суровость басков часто скрывает чуткое ранимое сердце. Сам старик Хэм, в своем грубом свитере, с бородой и изрезанным морщинами лицом, здорово смахивает на баска.

- Когда идет фиеста, на шею ему повязывают красный платок - примерно как пионерский галстук из нашего прошлого, - улыбаясь, говорит Толик. - Это элемент национальной одежды басков и обязательный атрибут участника фиесты. У меня тоже такой есть.

Перед нами улица Эстафета, именно на ней во время фиесты разворачивается энсьерро. Об этом напоминают указатели буквально на каждом доме. В них детально описано, что и как происходит в этой точке бегов, например: "Здесь быки на большой скорости разворачиваются на 90 градусов вправо, при этом могут врезаться в забор" или "Здесь улица резко сужается - осторожно, не споткнитесь!". Так что при богатом воображении можно ярко представить себе, как все происходит. Узкие балкончики, выходящие на главную магистраль энсьерро, во время праздника превращаются в VIP-ложи, с которых отлично видно зрелище, а главное - безопасно и удобно для съемок. Круглый год Эстафета пестрит сувенирными лавками с разнообразной символикой фиесты. Из самых любопытных сувениров, что попадаются на глаза - светильник в виде головы быка (сенсорный выключатель позволяет регулировать степень красноты глаз), дудка, имитирующая бычий рев, и фотография быка, смотрящего угрюмо прямо в объектив, в белой рамке, залитой "кровью", с подписью "Не убивай меня!"... Последний сувенир продает с рук активист общества по борьбе с жестоким обращением с животными. Они выступают против бессмысленных убийств быков во время корриды. По словам Анатолия, в последние годы праздники часто сопровождаются многолюдными акциями протеста - как сейчас говорят, флешмобами. Во время их проведения люди в белых одеждах, испачканных в "крови", ложатся на брусчатку Эстафеты с плакатами против корриды. Это больной вопрос, делящий Испанию на два непримиримых лагеря: защитников животных и защитников традиций. Противостояние между ними продолжается уже десятилетия, но жестокие зрелища по-прежнему исправно пополняют казну королевства.

Между тем мы подходим к скульптурной композиции "Бегущие от быков", посвященной энсьерро. Экспрессия такая, что тоже хочется бежать. Многотонные туши, отлитые в металле в натуральную величину с правдивыми анатомическими подробностями, застыли в могучем беге. Их стремительная мощь, слепая необузданная ярость сокрушают всех и все на своем пути. Старик, оказавшийся под копытами быка, с мольбой глядит на небо. Так и хочется крикнуть ему: "Ну, куда тебя понесло, старый?" Молодой мужчина вот-вот попадет на острый рог свирепого зверя. В его глазах и ужас, и восторг. Динамичность фигур людей и животных правдоподобно передает столпотворение во время энсьерро. Но молчаливый монумент лишен звуков и запахов толпы: не слышно цокота копыт о булыжник, криков ужаса и визга женщин, нет острого запаха разъяренных животных и разгоряченных людских тел. А в остальном - блестяще запечатленное мгновение энсьерро. Одно из тысячи.

И вот мы снова на площади Кастильо, перед роскошным и самым старым в Памплоне отелем "Ла Перла"[35]. В нем Хемингуэй останавливался 36 раз: первый - 6 июля 1923 года, за три года до написания "Фиесты", последний - в 1959 году, за два года до смерти. На втором этаже расположена комната .201 с той же самой мебелью и обстановкой, которые были во время визитов писателя, а сегодня здесь еще и небольшая экспозиция его личных вещей.

- Знаете, сколько стоит этот номер? - спрашивает Анатолий и сам себе отвечает. - Тысячу евро за ночь. Причем, во время фиесты надо оплатить сразу пять дней. И бронируют его за полгода вперед. Да и остальные номера не пустуют.

Тогдашний хозяин отеля "Ла Перла" Хуанито Кентано, который фигурирует в романе под именем Монтойа, был одним из близких друзей писателя в Памплоне. Яркая незаурядная личность, крестный отец матадоров и "афисьонадо"[36], он принял нового гостя сразу и навсегда. Хуанито разглядел подлинную страсть молодого Эрнеста, которую нельзя ни изобразить, ни подделать, и это было достаточным основанием для долгой дружбы и надежной гарантией наличия свободного номера при любом аншлаге. Интересно, кто сейчас управляет отелем? И сохранилась ли традиция оставлять места для преданных афисьонадо?

А еще я думаю о том, что Петр Вайль[37] непременно назначил бы "гением места" Памплоны именно Хемингуэя. Потому что почти все достопримечательности города связаны так или иначе с именем этого писателя. Столица Наварры приняла американца как родного. Его "Фиеста", написанная в Памплоне и о Памплоне, сделала Хемингуэя великим мастером слова, будущим нобелевским лауреатом и большим другом наваррцев.

- Ну, а теперь, если не возражаете, пойдем в "Ирунью"[38], - предлагает Анатолий.

Мы с Агнетой не возражаем, и все трое бодрым шагом направляемся в знаменитое кафе наискосок через площадь. "Мы спустились вниз из отеля и зашагали через площадь в кафе "Ирунья". На площади одиноко стояли две будки для продажи билетов. Окошечки с надписями были закрыты... Белые плетеные столики и кресла кафе стояли не только под аркадой, но занимали весь тротуар..."[39]

Кафе переполнено, и хотя сейчас не время фиесты, в нем царит атмосфера праздника и беззаботного веселья. Следы присутствия Хемингуэя повсюду. Его фотографии развешаны на стенах, на некоторых снимках писатель стоит в обнимку с великими матадорами, афисьонадо и заводчиками племенных быков. Вот он со знаменитым Антонио Ордоньесом, героем будущего романа, названным в книге именем Ромеро. В баре обозначены любимые напитки писателя, среди которых, безусловно, и мохито, и дайкири. Но и местное вино Хэм уважал, особенно любил продемонстрировать умение пить из кожаного бурдюка басков. Любимец Памплоны, он и сейчас сидит в баре, отлитый в бронзе, тяжело опершись рукой о стойку, и, должно быть, крепко задумавшись над собственной фразой: "...Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения... Человека можно уничтожить, но его нельзя победить".[40]

Два часа сидим и мы за столиком недалеко от погрузившегося в раздумья Хемингуэя, пьем кофе, размышляем каждый о своем, прислушиваемся к неумолкающему гомону голосов, лишь изредка перекидываясь между собой парой-тройкой фраз. Бармен, заслышав иностранную речь, кладет руку на плечо бронзового писателя и говорит с уважением: "Буэн хомбре!"[41].

Поутру Наварру накрывает огромная дымящаяся туча. Она как живая колышется и вздрагивает всем телом от происходящих в ней внутренних процессов. Ее фиолетовые края трепещут как бока гигантской медузы перед штормом. Туча дышит влажным дыханием, сеет мелкие дождевые слезы и изредка издает сокрушенный грозовой вздох.

Агнета с утра похожа на эту грозовую тучу. Я так и не смогла добиться, что же случилось. Вчера вечером мы гуляли по вечерней Памплоне, потом Анатолий проводил нас до альберга, мы тепло поблагодарили своего гида, и, как мне показалось, все трое были очень довольны проведенным вместе временем.

Ева и Ежи по обыкновению рядком ушли вперед. Мы с подругой молчим уже третий час, мерно шагаем по дороге, медленно и неуклонно ползущей в гору. Она ведет к Пику Прощения (Alto-del-Perdon) - невысокому, всего 800 метров, но знаковому перевалу Пути. Считается, что здесь все болящие и страждущие могут завершить свой поход, им отпустятся все их грехи, достаточно трижды пройти сквозь символическую арку. Многие пилигримы несут с собой камни, олицетворяющие груз души. Некоторые берут их прямо из дома, другие подбирают понравившиеся булыжники по дороге. На Высоте Прощения их можно оставить их в живописно рассыпанных горках, но те, кто в силах нести дальше, несут до Фонсебадонского Креста.

На перевале ветрено. Скалистые гребешки гор усеяны ветряными генераторами, их лопасти проворно вращаются, ловя воздушные потоки и преобразуя их в экологически чистую энергию, питающую испанские города. Нелегко бы пришлось Дон Кихоту с этими железными мельницами! Но Дон Кихотов сегодня не осталось, и ветрякам ничто не угрожает, чего не скажешь про замерзших и уставших пилигримов, опасливо взирающих на небо. Оно готово в любой момент разверзнуться проливным дождем. Живая туча на глазах рассыпается рваными клоками, наползающими друг на друга в темнеющей ярости. И лишь плоская процессия железных паломников с ослами, собаками и лошадьми не страшится непогоды. Она появляется неожиданно - темная вереница людей и животных на фоне синеющих вдали гор под грозовым небом Наварры - зрелище впечатляющее. Обычно возле памятника много народу: все желают сфотографироваться с железными паломниками прошлых времен. Но сейчас пилигримы не намерены долго задерживаться на ветреном перевале и группами устремляются вниз, в безопасную долину, к теплым приютам и накрытым столам.

- Все, больше не могу! - выдыхает Агнета и вдруг... всхлипывает. Устыдившись собственных слез, неловко бредет в сторону, безуспешно пытаясь овладеть собой.

- Да что случилось, Агнета? - я не на шутку обеспокоена состоянием подруги. Такой я ее не видела за все дни, что мы идем вместе. Я трясу ее за плечи, слезы градом катятся у нее из глаз.

- Да, я устала. Очень устала... - она на секунду умолкает, - но это не та усталость, про которую ты думаешь. Я просто устала, - и снова плач.

- Так, - я решительно усаживаю подругу в безветренный закоулок позади монумента, - мы не сдвинемся с этого места, пока ты мне все не расскажешь!

Еще какое-то время Агнета борется с рыданиями. Потом вытирает слезы ладонью, размазывая грязные мокрые полосы по щекам, опускает глаза в землю и начинает говорить. Сначала ее рассказ сбивчив и сумбурен, то и дело прерывается всхлипами и долгими паузами. Но потом голос Агнеты перестает дрожать, и, устремив невидящий взор за кромку гор, она погружается в повествование.

"...Знаешь, Элена, я плачу первый раз за последние десять лет... Просто не узнаю себя... Это все нервы. Последние годы были очень трудными для меня. Умер отец. Изнурительная борьба за сына... На работе я успешная и благополучная женщина. А внутри - пустота...

Все началось еще в детстве. Я всегда была первая: в учебе, спорте, во дворе и в школьной жизни. Отличница, активистка, заводила. Грамотами, медалями и похвальными листами забит целый ящик стола. После школы пошла на судостроительный факультет. Так хотели родители. Диплом с отличием пополнил копилку наград. По распределению попала на верфь, да там и осталась на всю жизнь. Сделала блестящую карьеру от младшего инженера до руководителя крупного подразделения. Сейчас я управляю департаментом по работе с иностранными клиентами, причем, во всем холдинге... Но я все не о том...

С юности мне вдалбливали, что я должна быть независимой, самостоятельной, свободной. Когда Польша из народной республики превратилась в капиталистическую страну, идеями о независимости женщины были наводнены все журналы и программы на телевидении. Эти идеи были новы и невероятно притягательны для юных девушек, таких как я. Ведь они так сильно отличались от всего того, чему нас учили раньше. Моя мать всю жизнь страшно жалела, что не сделала карьеру, не стала звездой, а погрязла в быте и семейных заботах. Вот и хотела, чтобы я не повторила ее судьбу... Но я на нее совсем не похожа...

Мой первый брак распался через год, сразу после рождения Ежи. Уже тогда я была "железной леди" - неисправимой карьеристкой со своим твердым мнением обо всем, презирающей слабых мужчин. Муж не смог вынести моих требований и ушел к тихой спокойной женщине, серой мышке, к тому же на шесть лет старше его и на десять - меня. Это был ужасный удар по самолюбию: как же так, ведь я само совершенство, а меня променяли, и на кого!? С еще большим рвением я принялась совершенствоваться и строить карьеру, получила второе высшее образование, стала ездить на международные конференции, выставки и прочие профессиональные собрания.

Однажды, это было лет пять назад, на одной из конференций я познакомилась с интересным человеком. Довольно известный ученый, крупный бизнесмен и приятный мужчина. Мы сидели в конференц-зале рядом и испытывали друг к другу не только профессиональный интерес. Темы для общения были неисчерпаемы. Мне было лестно, что мой новый знакомый заинтересован мною одновременно и как коллегой, и как женщиной. На фуршете он пригласил меня на танец, но после нескольких тактов, изумленно вытаращил глаза: "Ты что, всегда так танцуешь?". Я оцепенела, не понимая, что не так. "Ты же ведешь! - возмутился он. - А женщина должна следовать за партнером в танце". Мне было так стыдно, что, сославшись на головную боль, я покинула мероприятие. И крепко призадумалась... Роль лидера, роль ведущей настолько въелась в мою плоть и кровь, что даже во время отдыха не оставляла меня. Даже в таких ситуациях, где можно и нужно быть слабой и ведомой, я не могла расслабиться и подчиниться...

За эти годы я привыкла быть сильной. Я никогда не плачу, не устраиваю истерик, не выхожу из себя. Я безупречно владею собой, и по мне ни за что не скажешь, что у меня на уме, что в сердце. Я изучила десятки технологий управления людьми и с блеском применяю их в работе и жизни. У меня все есть, и всего я добилась сама, исключительно благодаря своему интеллекту, упорству и сознательно развитым способностям. Я всегда презирала глупых кокеток, забитых домохозяек и пустых кукол-содержанок.

Свою дочь Еву я родила на взлете карьеры принципиально для себя. Одна, без мужа, даже гражданского. Я пыталась доказать всем, что женщина в состоянии и родить, и вырастить ребенка, и сделать его счастливым - и для этого ей никто не нужен. От мужчины требуется всего лишь одна клетка. Ева никогда ни в чем не нуждалась, у нее, также как и у брата, было все. Все, кроме полноценной семьи.

А восемь лет назад я повстречала мужчину. Своего единственного - так мне тогда казалось. Он в разводе, я тоже. У него взрослые дети, и у меня. Но главное не это. Рядом с ним мне хотелось отбросить прочь свою силу, забыть о том, что я босс и вспомнить, что я - женщина. Я готовила для него ужины. Несколько раз отказывалась от важных командировок и даже не поехала на ежегодную конференцию в Гамбург. Я терпеливо ждала предложения от него или хотя бы намека о возможности совместной жизни. Тщетно. Однажды я решила забеременеть от любимого и прекратила использовать противозачаточные таблетки. Ничего не вышло. А год назад он пришел ко мне домой и сказал: "Агнета, ты очень хорошая, да что там - ты самая лучшая! Ты необыкновенная. И ты поймешь меня, я знаю. Я должен быть рядом..." - и он назвал имя бывшей жены. Дальше он долго объяснял, как ей тяжело, какой у нее сложный период в жизни, что сын отбился от рук и тому подобное... Я сидела напротив и смотрела на него расширенными от ужаса абсолютно сухими глазами. По-моему я даже приговаривала: "Да... какой кошмар!.. я все понимаю... все будет хорошо...". Когда он ушел, я откупорила виски и выпила почти всю бутылку.

...Ты спрашиваешь, устала ли я? Я смертельно устала. Я устала быть сильной, понимающей, мудрой. Я устала от одиночества. Я устала делать то, чего я делать не хочу. Я устала бороться и что-то кому-то доказывать. Я устала жить без слез, сомнений, глупостей, слабостей... Я устала жить..."

Агнета умолкает, а ветер продолжает гудеть в плоских железных фигурах, неистово вращать лопасти ветряков и рвать в клочья облака. Я обнимаю подругу, согреваю в руках ее ледяные пальцы, поправляю прядь волос, выбившихся из-под капюшона.

- Ну, какая же ты сильная? - ласково журю я ее, - плакса, да и только!

Агнета улыбается. Впервые за сегодняшний день.

...Восемь километров под горку кажутся легкой прогулкой. Хмурое небо грозится дождем, однако угрозы свои откладывает на потом, давая нам с Агнетой возможность добраться до города. Но как только мы пересекаем заветную черту, обрушивается такой ливень, что доставать дождевики из рюкзаков уже бессмысленно - мы вмиг промокаем до нитки. Буквально через десять минут, когда, хлюпая водой в ботинках и оставляя за собой лужи, мы прячемся под крышей альберга, дождь так же неожиданно прекращается. Сквозь поредевшие тучи смущенно выглядывает застенчивое солнце... Агнета идет спать, а я - гулять.

Мост Королевы, давший название городку Пуэнте ла Рейна, по-прежнему главное украшение и основная достопримечательность места. В его облике я обнаруживаю знакомые черты: именно он стал декорацией встречи Эррандо и Тоды. На одной из фотографий, что показывал старик, пара, вымокшая до нитки после такого же как сегодня ливня, стоит посередине его горбатого перешейка. Оба опираются на седые каменные перила, знававшие руки королей, рыцарей и пилигримов. Высокие арки отражаются в зеркальной глади реки Арга. Вот и сейчас граница между отражением и изгибами самого моста неразличима, а оттого возникает ощущение таинственного слияния мира и его зазеркалья.

Этот мост стал подарком Королевы Муньи Рейны, жены Санчо III Великого, паломникам Камино. Случилось это в XI веке, а до того пилигримам приходилось прибегать к услугам лодочников, переправлявших путников с одного берега на другой. Услуги их не всегда были бескорыстными, а у странников, как известно, с собой только посох, фляга с водой, да благословление Святого Иакова. Вот и решила королева внести свою лепту в поддержание духа и облегчение пути верующих, и обратилась с просьбой к мужу - могущественному Королю Наварры, а по совместительству графу Арагона, Кастилии и Рибагорсы. Тот не мог отказать любимой супруге и возвел над водой пешеходный переход на шести арках. В нише моста когда-то стояла статуя Девы Марии, с которой связана одна орнитологическая легенда.

Как-то чудесным утром к лику Святой Марии прилетела крохотная птичка и давай заниматься уборкой! Она приносила в клювике воду из реки и омывала лицо статуи, чистила складки ее одежды от грязи и отряхивала крылышками пыль. С тех пор птичка стала прилетать регулярно и поддерживать в чистоте вверенную ей святыню. Люди настолько умилились увиденному, что отразили это в названии образа - Дева Птички (Virgen del Txori). Сейчас статуя Девы Марии находится в близлежащей церкви Сан-Педро, где ее не менее заботливо опекают служители и прихожане. А маленькая птичка вместе со своими подругами беззаботно летают над рекой Арга и радуют своим щебетанием проходящих по мосту людей.

Я ступаю на истертые плоские камни Моста. Они еще не высохли после недавнего дождя, но уже нагрелись под солнцем и от этого дымятся едва заметным дрожащим маревом. Странно, у меня возникает стойкое ощущение, что я здесь уже была. Неужели это лишь эффект от черно-белого пейзажа, впечатанного в сетчатку с фотографии Эррандо? Я вспоминаю рассказ Агнеты там, на вершине Пика Прощения. Ее слезы, ее горечь и обиду. Не потому ли он так задел меня, что до боли напоминает мою собственную историю? Исповедь сильной женщины, осознавшей однажды свою слабость. История проживания не своей, а чужой жизни. Опыт разочарования в ценностях, оказавшихся на поверку пустышкой, и - как такое могло произойти? - в людях, которым верила больше, чем себе. Да, я здесь была... Я это проходила, это пережила. А может быть, прохожу и переживаю до сих пор.

Так просто взять и положить камушек в общую кучу грехов. Символическое избавление от "камня с сердца" - всего лишь внешний ритуал, формальный штрих в сложной внутренней работе над собой.

Умеем ли мы прощать? Сказать "прощаю" - это одно, освободиться от обиды - совсем другое. Третье - полностью принять обидчика таким, каков он есть. Ну, что поделать, и такой человек зачем-то нужен миру и угоден Богу. Высшая степень прощения - полюбить своего "обидчика", разглядев в его поступке высший замысел. А если "обидчик" ты сам или твоя судьба? Сделать это куда сложнее...

Прощая, мы прощаемся. С тем, что было или чего так и не случилось, с потерянными годами, разбитыми надеждами и несбывшимися мечтами. Мы отрезаем ломоть прошлого, ампутируем привязанности и привычки. Мы больно расстаемся с близкими людьми и отжившими отношениями, со своими иллюзиями и ошибками, с местами, вещами, обстоятельствами и воспоминаниями... Прощаемся и прощаем. Прощаем и прощаемся... Так, прощаясь и прощая, мы обретаем способность жить дальше... Мы идем по мосту через вечность от себя к себе, по мосту забвения, по мосту новых встреч и надежд. Там, на другом берегу реки, по ту сторону переправы, мы уже не те, что были раньше, мы - другие. И все же это по-прежнему мы...

Здесь, в Пуэнте ла Рейна, сливаются разные ветки Пути Сантьяго. Здесь же причудливо сплетаются людские судьбы. Эррандо и Тода встретили друг друга. Мы с Агнетой обнаружили волнующее сходство линий судьбы. И все мы обрели что-то очень важное, возможно, самое ценное в жизни - самих себя...

- Привет, - я вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь - передо мной стоит Агнета.

- Да что-то не спится... Знаешь, я вот о чем подумала: я напишу письмо.

- Ему, - взгляд подруги печален, но тверд, - тому мужчине, про которого я тебе рассказывала. Тому, кто ушел от меня к слабой женщине... Он сказал, что я мудрая и сильная, что я пойму. Пусть и он попытается меня понять, - Агнета замолкает, борясь с комком в горле. - Я не могу выкинуть его из головы. Может, когда скажу прямо все, что думаю, это получится?

- Идея неплохая, - одобряю я замысел, - по себе знаю, когда переносишь мысли на бумагу, они становятся более понятными. Ты как бы расставляешь для себя все "по полочкам", облекаешь в слова свои эмоции, чувства, какими бы тяжелыми они ни были... Бывает, выплеснешь все на страницы и становится легче, как будто переложила туда свою боль, обиды, проблемы. Я, кстати, поэтому уже семь лет веду дневник.

- Вот как? Интересно! - подруга оживляется, - и что, помогает?

- Да, очень. Я где-то вычитала, что ведение личного дневника - отличный способ психотерапии. Можно сказать, что это письма самой себе или разговор с собой... Попробуй!

- Ну, ты-то писатель, - вздыхает Агнета, - а я всего лишь менеджер.

- И что с того? Чтобы вести дневник вовсе не нужно быть писателем, достаточно быть честной с собой. И потом, ты же поешь в душе, не сокрушаясь о том, что не певица, и танцуешь, хоть и не танцовщица?

- Но это все-таки не дневник, а письмо! - возражает подруга, - сто лет не писала личных писем...

- Это не сложно, просто пиши, что думаешь и чувствуешь.

- Да я, собственно, уже набросала, - Агнета мнется в нерешительности, что ей совсем не свойственно, - может, взглянешь, так сказать, профессиональным взглядом? - она достает и кармана сложенный вчетверо листок бумаги.

- Нет, профессиональным глядеть не стану. Если хочешь, посмотрю просто дружеским!

- Ладно. Просто дружеским, - Агнета протягивает мне письмо.

Я разворачиваю его и всматриваюсь в написанные четким каллиграфическим почерком ровные строки, равномерно заполняющие белое поле.

- Ты специально писала на русском, чтобы мне показать?

- Только учти, - я ничего поправлять не буду. Просто прочту.

- Прочти, - и Агента медленно отходит в сторону...

я никогда не писала тебе писем. Но сейчас, мне кажется, это единственный способ сказать тебе то, что я никогда бы не осмелилась произнести вслух. Я иду сейчас Путем Сантьяго - древней дорогой Испании, пройденной до меня тысячами пилигримов. Может быть, именно этот Путь и все, что произошло со мною здесь, помогли мне решиться на этот шаг...

Мы расстались год назад, но это было только внешнее расставание. Просто ты уехал, а я осталась. А внутри меня осталось чувство, мучительное и горькое... Оно умирало долго и больно, точно раненое агонизирующее животное, до последнего вздоха борющееся за свою жизнь. Я и чувствовала себя порой таким вот полубезумным загнанным зверем, цепляющимся за каждый кусочек жизни, за каждый миллиметр надежды. Но... все кончено. На этот раз безвозвратно. И тем не менее...

Прощаясь сегодня с тобой, я испытываю огромную благодарность за то, что ты был в моей жизни. До нашей встречи я не испытывала ничего подобного. Я не понимала раньше глупых выражений из женских романов "сладкие муки", "колдовской напиток любви", просто потому, что не пробовала этого зелья, поражающего незаметно и наповал. Я не чувствовала раньше, до тебя, этого восторженного трепета, этого жаркого озноба просто от того, что любимый рядом. Я не знала мук выбора, когда все кладешь на чашу весов в обмен на мимолетную встречу, случайное прикосновение и краткое безмолвие вдвоем...

Я не умела отдавать, а только брала от других. Я не ценила то, что имела. Многим я делала больно, обижала вольно или невольно, теперь я понимаю, кого и чем. Я не предполагала, что открытая душа так беззащитна, а сердце влюбленного настолько уязвимо. И сейчас я мысленно прошу у всех прощения... И у тебя тоже.

Как описать мои нынешние чувства? Это похоже на выздоровление после изнурительной, а может и неизлечимой болезни. Болезни, длиною в долгие восемь лет. Если бы не она, я бы оставалась прошлой, другой, не такой, как сейчас. А теперь я иная. Конечно, операция не проходит бесследно. Но ведь она, отнимая одно, дает что-то другое, несравненно большее. Что? Наверное, великое очищение души, светлую грусть раскаяния, глубокое смирение... Она открывает какие-то особые струны где-то глубоко-глубоко внутри. Заставляет прозреть и увидеть то, что раньше не представляло для тебя интереса или какой-либо ценности. Потеря оборачивается обретением, обретением себя, своей целостности, истинности... Трудно выразить словами, ты уж прости...

Я благодарю тебя за все, что ты мне дал и что отнял. За все, что между нами было и чего не было. За возможность мечтать, за способность прощать и просить прощения. За умение терять и вновь находить за поворотом судьбы великий смысл и новые силы... За бесценный подарок - познать любовь женщины к мужчине во всей ее многогранности, непредсказуемости и фатальности...

Агнета стоит, облокотившись о перила, и глядит вниз, на безмятежное русло реки, катящей вдаль свои темные волны. А может, всматривается в зазеркальное отражение в Арге, пытаясь высмотреть там другую Агнету - свободную и счастливую... Я подхожу к ней сзади и кладу руку на плечо.

- Если бы я была Вацлавом, я бы сильно пожалела, что ты не со мной.

- Правда... Я думаю, у тебя теперь все будет по-другому, - обнявшись, мы возвращаемся в альберг.

...Манеру, Сираукуи, Лорка, Виллатуэрта, Эстелья... городки мелькают и сливаются в ленту домов, гербов, башен с часами, церквей, крестов, холмов, маковых полей, рек и мостов, ракушек и желтых стрелок, пилигримов и машущих им вслед людей. Мы приближаемся к землям, хранящим винные сокровища Испании.

Вино и Вера... В христианской традиции их соседство не случайно. Виноградная лоза - дар Божий. Щедрый подарок, ниспосланный людям для того, чтобы они в полной мере могли насладиться чудом жизни, радостью бытия и единством со всем сущим на земле.

Первым чудом Иисуса Христа было вовсе не воскрешение из мертвых, не спасение заблудшей души и не исцеление больного, а обращение воды в вино. Вот как это произошло: "На третий день был брак в Кане Галилейской, и Матерь Иисуса была там. Был также зван Иисус и ученики Его на брак. И как недоставало вина, то Матерь Иисуса говорит Ему: вина нет у них. Иисус говорит Ей: что Мне и Тебе, Жено? еще не пришел час Мой. Матерь Его сказала служителям: что скажет Он вам, то сделайте. Было же тут шесть каменных водоносов, стоявших по обычаю очищения Иудейского, вмещавших по две или по три меры. Иисус говорит им: наполните сосуды водою. И наполнили их до верха. И говорит им: теперь почерпните и несите к распорядителю пира. И понесли. Когда же распорядитель отведал воды, сделавшейся вином, - а он не знал, откуда это вино, знали только служители, почерпавшие воду, - тогда распорядитель зовет жениха и говорит ему: всякий человек подает сперва хорошее вино, а когда напьются, тогда худшее; а ты хорошее вино сберег доселе. Так положил Иисус начало чудесам в Кане Галилейской и явил славу Свою; и уверовали в Него ученики Его"[42]. Так проявление власти Христа над природой началось не с грозного знамения или устрашающей кары, а с радостного подарка на свадьбе, давшего людям ощущение полноты жизни и неиссякаемой щедрости ее даров.

Вот и мы с Агнетой и другими пилигримами сполна наслаждаемся щедрыми дарами Камино возле винного источника монастыря Ирахе. Это место называют "чудом Камино". Источники чистой питьевой воды попадаются на Пути Сантьяго повсюду, а вот чтобы из крана лилось настоящее красное вино, притом охлажденное и отменного качества, - это только здесь. Возле стен древнего монастыря, в томной полуденной неге, в кружевной тени распластанных крон смоковниц, проходит наша сиеста с божественным вином, дарованным небесами.

- Мам, а можно мне попробовать? - робко спрашивает Ева.

- Ежи, разбавь ей водой пополам, - Агнета обращается к сыну, давая свое согласие дочери.

Затаив дух, девочка пробует вино. Первый раз в своей жизни. (Представляю, как поборники трезвости и радетели нравственности возмущенно задыхаются от этой сцены). Но... Едва пригубив, Ева брезгливо морщит носик.

Вот и все. Нет никакого запретного плода, нет неутоленного любопытства, перерастающего в скрытое от себя и скрываемое от посторонних глаз подспудное желание. Все просто. Может быть, благодаря этой общепринятой и дозволенной доступности мелкого грехопадения, оно не столь опасно для простых смертных?

Ни разу во время путешествия мне не приходилось видеть пьяных испанцев, гуляк с шаткой походкой или потерявших человеческое обличье людей. Не случалось видеть ни пьяных драк, ни дурных выяснений типа "Ты меня уважаешь?". Культура винопития впитана европейцами-южанами с младых ногтей, с молоком матери. Ну, если не с молоком, то под ее молчаливым неусыпным вниманием, это уж точно.

Агнета сегодня заметно живее, глаза ее сияют ультрамариновым свечением, на губах играет беспричинная улыбка. Возможно, виной тому виноград, собранный руками монахов, и вино, вызревшее в погребах под кельями? Может быть, с помощью этого сугубо земного напитка, обретшего в стенах монастыря особую целительную силу, она освободилась от давящего ее долгие годы гнета? Или все дело в камушке, оставленном ею на Высоте Прощения? Или в прощальном письме, написанном в Пуэнте ла Рейна? Что бы ни сотворило с ней эту чудесную метаморфозу, она мне определенно нравится.

- Элена, а вот ты умеешь плакать? - Агнета испытующе смотрит на меня.

- Не знаю, можно попробовать, - я надеваю гримасу, делая вид, что собираюсь заплакать.

Не пойму, что в ней изменилось. Она стала мягче, легче, женственнее...

- Не надо, я пошутила, - смеется недавняя плакса, а потом серьезно объявляет. - Скоро у меня кончается отпуск, из Логроньо нам с детьми придется возвращаться домой.

- Так скоро? - мне кажется, что мы с нею - чудом отыскавшиеся сестры-близнецы Зита и Гита из индийского сериала, а коварные силы зла снова пытаются нас разлучить.

- Пора, истекают две недели. Ровно столько длится мой отпуск, а потом снова в наезженную колею, - подруга мрачнеет, но, спохватившись, твердо добавляет. - Знаешь, что я решила?

- Я ухожу. Я больше не хочу руководить и управлять. Денег я заработала достаточно. Буду просто жить. Для себя и для детей.

- Извини, Агнета, но, мне кажется, ты не сможешь просто сидеть дома, жарить котлеты и смахивать пыль со своих кубков и наград. На мой взгляд, тебе слишком тесен фартук домохозяйки и скучен образ правильной мамочки-домоседки.

- Ты права. Но я не собираюсь ограничиваться фартуком. Знаешь, я пошла учиться на инженера-судостроителя, хотя всю жизнь мечтала шить театральные занавеси.

- Ну, те самые, что открываются и закрываются до и после спектакля! - Агнета улыбается моему непонимающему выражению лица. - Если серьезно, я с детства хотела стать театральным декоратором. И сейчас самое время вернуться к своей детской мечте! Ты так не думаешь?

- К мечте возвращаться никогда не поздно. У тебя получится, - я вкладываю в свой ответ всю убежденность, словно это уже свершившийся факт, - я уверена, у тебя все получится!

- У меня получится, я знаю, - эхом отзывается подруга.

Мы взваливаем рюкзаки на спины, разбираем посохи и палки и привычным порядком - Ева с Ежи впереди, мы с Агнетой за ними - продолжаем свой путь. После ста двадцати километров организм полностью вработался в походный режим, спина освоила вьючную функцию, плечи окрепли, ноги привыкли к нагрузкам, а бедра и ягодицы приобрели ту искомую упругость, которую так трудно было достичь прилежными занятиями в клубе фитнеса дома. Появились силы не только преодолевать километры, но и смотреть по сторонам, замечая мелочи и детали, на которые раньше не хватало внимания и сил. Вот развесистое дерево дикой шелковицы, усыпанное сочными чернильными ягодами, а на нем - смешная птица с крючковатым клювом. Монашка в коричневом одеянии хворостинкой гонит гусей. На обочине дороги, в жидкой тени тощей акации дремлет худой пилигрим, положив голову на полупустую котомку. Его сторожит чуткая поджарая собака с розовой тряпкой языка. Солнце печет нещадно, но и оно к вечеру устанет, оставляя за собой растрескавшуюся землю, нагретые камни и налитые виноградные гроздья...

...Лос-Аркос. Бархатистая музыка берет в плен сразу, как только переступаешь порог церкви Санта-Мария. Густые звуки органа обволакивают тело, заставляя присесть на ближайшую скамейку, чтобы обратиться в чистый слух. Аккорды и арпеджио заполняют пространство, переливаясь от края до края, вовлекают в гармонию нотных водоворотов и иступлено взмывают ввысь под стрельчатые своды нефа. Басовые вибрации осязаемы всей кожей, а высокие ноты проникают в оголенный нерв сердца. Мелодия соединяет небо и землю, рай и ад, свет и тьму... Орган вздыхает то мощно и грозно, то тихо и жалостно. Он очень старый, более двух веков, но это не мешает ему и сегодня погружать прихожан в особое состояние телесной невесомости. В такие мгновения душа освобождается от деспотичной власти ума, от тесной клетки тела и воспаряет легко и свободно к небесным сферам. Или куда-то еще дальше...

Когда последние аккорды смолкают, еще несколько мгновений послезвучие эхом раскатывается в гулком пространстве церкви и окончательно замирает среди распятий и цветов. Начинается месса. Слов я не понимаю, да это и не нужно. Главное я уже услышала...

После службы падре приглашает пилигримов и местных прихожан во внутренний дворик церкви, там уже накрыт скромный стол с вином, сыром, соком, молоком и печеньем. К нам присоединяются и священнослужители, включая старенького органиста в толстых очках. Все вместе мы разделяем вечернюю трапезу - это здешняя традиция. Струится тихая неспешная беседа о высоких материях и мирских делах. Те, кому языковой барьер мешает включиться в общий разговор, с интересом вслушиваются в рокочущую испанскую речь и наблюдают за живой мимикой и жестикуляцией испанцев.

- Падре, как вы относитесь к вину? - задает вопрос на английском молодой паломник, подливая себе в стаканчик из большого запотевшего кувшина.

- Вино - кровь Господа нашего, - вскинув бровь, отвечает священник, - но нельзя христианину превращаться в вампира. Я думаю, каждый может выпить ровно столько вина, сколько своей крови он готов отдать.

Любопытный комментарий! Мы с Агнетой переглядываемся и решаем, что свою порцию вина, эквивалентную объему донорской крови, которую мы способны отдать сегодня, мы уже выпили, а потому налегаем на молоко с миндальным печеньем. К задавшему вопрос, подходят два взъерошенных пилигрима. Пошушукавшись, все трое покидают пределы патио, видимо, не решаясь в стенах храма нарушить озвученную священником рекомендацию относительно дозволенный дозы спиртного. Постепенно рассасывается и остальная компания: завтра рано вставать.

Сансол, Торрес-дель-Рио, Виана... Дорога до Логроньо довольно однообразна: сплошные поля и бесконечные виноградники, ровными рядами упирающиеся в невидимую точку горизонта, но интересна и познавательна, с точки зрения начинающего живописца. Классическая перспектива, по которой можно изучать азы пространственной композиции. Рассматривая на просвет виноградный лист, разбирая оттенки земли и лозы, легко постичь тонкости колористики, а наблюдая переход от контраста дня к мягкой приглушенности вечера, - освоить технику передачи светотени. Живая и наглядная хрестоматия для пейзажиста.

Среди пилигримов идет художница из Словении Даниэла, которая помимо рюкзака тащит на себе увесистый этюдник с красками. Я уже не раз видела ее примостившейся возле моста или часовни и увлеченно пишущей быстрые этюды. Вот и сейчас, сбросив рюкзак наземь, торопливыми взмахами кисти Даниэла пытается запечатлеть переменчивую игру закатных лучей, запутавшихся в тяжелых янтарных гроздьях. Мы с Агнетой замираем поодаль, осторожно заглядывая через плечо художницы. На холсте разбросаны хаотичные мазки густого масла самых невероятных оттенков - таких в природе не бывает! Они смешаны неукротимым воображением живописца, преломлены радужной оболочкой его глаз, так и только так видящих действительность. Вот удивительно: приведи сюда дюжину художников - и все их картины будут выглядеть по-разному, непохоже одна на другую, чего не скажешь, к примеру, о фотографиях...

Даниэла бросает на нее испепеляющий взгляд и резко отворачивается к этюднику. В ее порывистых движениях сквозит раздражение и неудовлетворенность. Творческий процесс зашел в тупик.

- Кадмия не хватает, - бурчит под нос Даниэла, выдавливая из сморщенного жестяного тюбика бурого маслянистого червяка, и лихорадочно смешивает его в общем пятне на дощечке. Потом отходит на пару шагов и придирчиво рассматривает полученный оттенок. Снова смешивает.

Мы молча наблюдаем за муками творчества, отойдя на безопасное расстояние. Художница ворчит и сокрушенно вздыхает, вытирая кисть о замусоленную тряпицу. Раскидав вокруг себя пузырьки и тюбики, она перебирает их составы и никак не может добиться нужного результата. Мы, терпеливые наблюдатели и докучливые зрители, переживаем вместе с ней. Наконец, с облегчением вздыхаем, когда на лице Даниэлы вспыхивает удовлетворенная улыбка. Она садится прямо на сухую землю и закуривает сигарету. Жадно затягивается, бросая нежный материнский взгляд на только что рожденную картину...

То, чего другие достигают (или думают, что достигают) простым щелчком фотоаппарата, Даниэла добивается отчаянным напряжением сил и мобилизацией всех своих творческих и человеческих ресурсов...

В далекие времена, когда эти земли впервые были возделаны и засажены виноградными лозами, не было ни фотоаппаратов, ни диктофонов, ни видеокамер. События многовековой давности, прославившие здешние места, были запечатлены лишь в рукописных летописях и субъективных хрониках, рукотворных картинах и скульптурах. Такими же, как Даниэла, неравнодушными и крайне предвзятыми свидетелями.

Одна из знаменательных историй произошла недалеко от нынешней дороги пилигримов, в семнадцати километрах южнее Логроньо. 23 мая 844 года здесь произошла легендарная битва при Клавихо - сражение, ставшее переломным моментом Реконкисты[43], и первое чудесное явление Святого Иакова.

Накануне битвы с маврами Король Астурии Ромиро I увидел сон: "И пребывал я спящим, когда явилось мне видение - в телесной оболочке благословенный Сантьяго, защитник испанцев. И, взирая с удивлением на то, что явилось очам моим, спросил я его: "Кто ты?". И в ответ услышал, что се благословенный апостол Господень, Сантьяго. И еще сильнее стало мое удивление, когда чудесным способом достигли до меня сии слова, которые благословенный апостол сказал мне: "Разве ты не знал, что Господь мой Иисус Христос, распределяя другие области земные между моими братьями, другими апостолами, к счастью, отдал мне опеку надо всей Испанией и поручил ее моей защите?.. Ободрись и будь храбрым, ибо я приду, чтобы помочь вам завтра, с Божьей помощью победить все толпы врагов, окружающих вас. Однако многим из твоих солдат суждено обрести вечный покой, и они обретут мученический венец во время вашей борьбы за имя Христово. И чтобы не было места для сомнений ни для вас, ни для сарацинов, вы узрите меня в белом на белом коне и с белым знаменем в руках. Поэтому на рассвете, покаявшись и исповедавшись в грехах, причастившись крови и тела Христова и отстояв мессу, не бойтесь бросить вызов полчищам сарацинов, взывая к имени Господнему и моему и твердо зная, что падут они под лезвиями мечей". Сказав так, исчезло сладостное видение апостола Божьего..."[44]

На следующий день в разгар битвы на поле брани действительно появился всадник в белых одеждах с мечом в одной руке и знаменем в другой. Он скакал на белом коне и разил врагов. За плечами всадника развивался алый плащ, а на стяге багровел крест. Воины Ромиро I узнали в нем апостола Сантьяго - покровителя Испании, и воодушевленные небесной поддержкой разгромили армию сарацинов, несмотря на превосходящие силы противника. После этого сражения Святой Иаков получил дополнение к своему имени - Сантьяго Матаморос (Santiago Matamoros), что означает "Мавробоец". Позже Король Ромиро I основал рыцарский Орден Святого Иакова, который существует по сей день.

Еще не раз являлся апостол христианскому воинству в самые трудные и судьбоносные минуты, оказывая моральную поддержку и укрепляя дух верующих. Девиз "Святой Иаков с нами - рази, Испания!" (сокращенно "Сантьяго и Испания!") стал боевым кличем испанцев на долгие годы. На протяжении семи веков имя Святого Иакова было мощной объединяющей силой в освободительной борьбе против арабских завоевателей, настоящим "знаменем" Реконкисты.

Образ Сантьяго запечатлен в искусстве и литературе. В частности, слова о небесном рыцаре произносит герой Сервантеса Дон Кихот, обращаясь к своему оруженосцу Санчо Пансе: "...великому этому рыцарю багряного креста Господь повелел быть покровителем и заступником Испании, особливо в годину тех ожесточенных боев, какие вели испанцы с маврами. Вот почему, когда испанцам предстоит сражение, они обращаются к этому Святому как к своему защитнику и призывают имя его, и многие сами видели его в бою, видели, как он сокрушал, попирал, уничтожал и истреблял полчища агарян[45] - в доказательство я мог бы привести немало примеров, почерпнутых из правдивых испанских хроник"[46].

После окончания Реконкисты, когда миссия Сантьяго Матамороса была выполнена, среди части христиан появился скептицизм по отношению к роли апостола в освобождении Испании. Стали обнаруживаться неточности в исторических документах, нашлись другие хроники, дискредитирующие первоначальную трактовку событий. Сомнению подвергся сам факт явления Святого Иакова при Клавихо. Некоторые священнослужители и вовсе не желали признавать, что Святой апостол может скакать верхом на лошади и размахивать мечом, ведь его предназначение - проповедь и обращение в Веру словом. В XVIII веке папе Бенедикту XIV пришлось официально заявить о том, что испанская освободительная миссия апостола является историческим фактом, у Рима нет ни малейших сомнений по этому поводу, и дело он считает закрытым.

Разобраться в витиеватой истории Испании и еще более запутанной истории христианства, в особенности его католической ветви, простому смертному крайне затруднительно. Разрозненные кусочки знаний, приоткрывшиеся мне в Пути Сантьяго, - лишь малые крупицы, позволяющие незначительно приблизиться к пониманию того, как и чем живет Испания. Что питает ее корни? Кто вдохновляет сердца людей? И чем обусловлены национальные особенности их характера?

История и мифология - это два крыла человеческого наследия. Одна зиждется на точных, проверенных и доказанных фактах, другая основывается на внутренней сущности человека в его бесконечном поиске истины. Легенды, как правило, имеют под собой реальную историческую основу, но она вторична. Главное же их предназначение, по мнению великого древнегреческого мифотворца Платона, - делать представления об истине коллективным достоянием. Легенды, мифы и притчи могут дать нам гораздо больше, чем научные знания и достоверные сведения, подкрепленные томами ученых трудов. Есть ли доказательства того, что тело апостола Иакова в утлой ладье без руля и паруса достигло берегов Испании? Действительно ли Сантьяго на белом коне рубил мечом врага? Правда ли, что солнце замерло над Ронсевальским ущельем, желая помочь рыцарю Роланду? И существовал ли Дон Кихот на самом деле? Ответы на эти вопросы никогда не будут однозначными. В наш век развенчивания мифов, препарирования легенд и низложения героев, во времена, когда миром правит цинизм, сарказм и скепсис, когда голый прагматизм и эгоистические интересы затмевают память души и подменяют подлинную веру, как никогда важны способность восхищаться, умение воздавать почести, готовность самому совершить Поступок... Разве можно оценить в денежных знаках то, что бесценно? Взвесить то, что бесплотно? Измерить то, что не измеримо никакими физическими единицами?

Цивилизация сегодня - это мир индексов, рейтингов, брендов и трендов. В нем почти не осталось места для сказки, природы, вдохновения и мечты. Вместо них - реальность, экоресурсы, мотивация и целеполагание. Я убеждена, всем нам нужны мифы и сказки, нам нужны настоящие герои, а не звезды и медиа-персоны, нам крайне показано верить в чудеса и воодушевляться примером тех, кто их уже встретил. Только ради одного этого стоит отправляться по следам кем-то написанных книг и снятых кинофильмов, по стопам мифических героев, по звездам и по картам, по дорогам земным и небесным, что не кончаются никогда...

...Изумрудная долина Эбро залита лучами раскаленного солнца. Обезлюдевшие улицы плавятся от зноя, за кружевными занавесками дремлет сиеста. Ла-Риоха, самая маленькая аграрная провинция Испании, знаменита на весь мир своими бескрайними виноградниками, частными бодегами[47] и терпкими сухими винами, известными под общим названием "риоха".

Считается, что микроклимат Ла-Риохи, заключенной в круглой чаше среди горных хребтов Кантабрии и Иберии, идеально подходит для вызревания винной ягоды. Виноградники занимают большую часть всех сельскохозяйственных угодий. Остальные земли засажены пшеницей и овощами. По горным пастбищам бродят стада коров и отары овец - гулкие разноголосые бубенцы звенят на все лады. Пастухов не видно. Зато довольно часто встречаются пастушьи собаки с пыльной шерстью и натруженными мозолистыми лапами. Пробегающие по небу затейливые кудряшки кучевых облаков создают тенистую рябь на ярких и сочных цветовых пятнах: рыжая земля, белесые камни, желто-салатовые поля, малахитовые рощи...

Миниатюрная провинция сыграла весомую роль в истории Испании. Археологические находки свидетельствуют о том, что виноделие здесь процветало еще во времена римских завоевателей. Именно римляне, обосновавшиеся когда-то в долине Эбро, и научили искусству виноделия местных жителей. Производству вина в этих краях не помешало даже владычество мавров. В средние века правила изготовления напитка были закреплены законодательно (первый документ такого рода был издан в 1650 г.). Официальный контроль качества принес свои плоды, тем не менее, Ла-Риоха, как винодельческий регион, имела тогда лишь местное значение. Конец XIX века стал эпохой переворота, ознаменовав начало становления винной индустрии провинции. И помогла ей в этом эпидемия филлоксеры[48], разразившаяся во Франции и погубившая значительную часть ее виноградников. Эта напасть заставила прославленных французских виноделов обратить свои взоры на плодородные земли соседней Испании, в частности, на долину реки Эбро. Оттуда стали импортировать виноград, и вскоре о винах из Ла-Риохи заговорила вся Европа. Опыт бордосцев пригодился в оттачивании мастерства риохских виноделов: они научились у соседей купажированию (смешивание различных сортов винограда) и стали выдерживать вина в старых дубовых бочках. В 1945 году Ла-Риоха была провозглашена первым испанским винодельческим районом DO (Denominacion de Origen)[49], а в 1991 году регион был удостоен статуса DOC (Denominacion de Origen Calificada)[50] - единственный в Испании. Испанская "риоха" давно соперничает с французским "бордо". Решающий фактор в конкуренции - погода. Где лето лучше для вызревания винной ягоды, там и вкуснее вино. В международном рейтинге качества вин за последние три десятка лет между марками сохраняется честная "ничья".

Винодельческое соперничество касается не только "старшей сестры" Ла-Риохи Франции, но и ее ближайшей соседки - провинции Бургос. Мы с Агнетой по наущению пилигрима Рональдо (того самого, кто задал падре каверзный вопрос о вине) решаем сделать небольшой крюк, оторваться от желтых стрелок и осмотреть монастыри Юсо и Сусо. Они теснейшим образом связаны с историей провинции Ла-Риоха и ее винными традициями. Местные святые - Хуан, Фелиций и Педро - всегда поощряли воинственный дух испанцев, будь то праведная Реконкиста, междоусобные сражения бургосцев и ла-риохцев за обладание горой Рискос-де-Билибио или винные баталии. Дни почитания святых - 24, 25 и 29 июня - сливаются в недельную фиесту, привлекающую внимание всей Европы. Финальная ее часть - великая Винная Баталия (La batalla de vino) между жителями Аро (провинция Ла-Риоха) и Миранда де Эбро (провинция Бургос). Сегодня к одной из воюющих сторон может примкнуть любой желающий, пусть и не имеющий никакого отношения к давнему историческому конфликту. Во все времена соседям было о чем поспорить и чем доказать свою правоту. А уж привлечь на свою сторону третейского судью или случайного свидетеля - вообще милое дело! Что уж говорить о сотнях чужестранных наблюдателей, готовых вступиться за правое дело со всем пылом и рвением новобранцев!

Покровители здешних мест, как и святые по всей Испании, мудры, великодушны и снисходительны к человеческим слабостям. Поэтому предрассветное паломничество на гору, к монастырю Юсо, где хранится старинное полотно с живописанием деяний Святого Фелиция, и торжественная месса в его честь плавно перетекает в винные "бои без правил" и хмельное парламентерство. Хотя нет, одно правило все же существует: никто не покидает поля битвы сухим и трезвым. Муниципальные власти выделяют приличную сумму из своего отнюдь не безразмерного бюджета на всеобщее увеселение. В ходе баталий ежегодно расходуется от 50 до 80 тысяч литров первоклассного риохского вина. Бойцы-винометчики используют различные типы вооружения. В большой чести старинное, веками зарекомендовавшее себя оружие - бурдюки "бота", выпускающие при падении или давлении мощную тонкую струю жидкого боеприпаса. Но годятся и любые другие емкости: от пластиковых бутылок, ведер и кастрюль до автомобильных канистр и садовых распылителей. Вино льется рекой, оставляя на земле багряные лужи, жутковато напоминающие кровь. "Раны", полученные в бою, имеют исключительно токсическое происхождение и проходят сами по себе через какое-то время. К вечеру все участники побоища, мокрые и веселые, собираются за общим обеденным столом, накрытым прямо у подножия горы - виновницы конфликта.

Рональдо признается, что дважды принимал участие в Винной Баталии. В первый раз, будучи молодым и неопытным бойцом, он сразу был наголову разбит меткими винными струями бывалых воинов из Миранды де Эбро и вынужден был покинуть поле боя во избежание тяжелой винной контузии. Во время бесславного отступления его еще и обстреляли прячущиеся по кустам "партизаны". Но во второй раз Рональдо подготовился к сражению основательно. Его щитом стал непромокаемый дождевик "чубаскерас", в запасе имелся сухой комплект обмундирования, а оружие он позаимствовал у своего испанского друга. Но главное он приобрел стойкий иммунитет против психических расстройств, связанных с нецелевым использованием десятков тысяч литров драгоценной пьянящей жидкости.

Что ж, на дворе конец июля, и я довольна тем, что не приходится подвергать свое психическое, да и физическое здоровье таким непомерным перегрузкам и прочим тяготам винной войны. Меня вполне устраивает винный мир!

Если погода в Ла-Риохе этим летом будет такой, как сегодня, богатый урожай винограда и победа в винном соревновании ла-риохцам обеспечена. Мы же с Агнетой соревнуемся сегодня с группой корейских паломников. С утра все вместе дружно покинули альберг, и вот теперь идем дистанцию почти корпус в корпус: то они обгоняют нас, то мы их. Корейцы не говорят ни на русском, ни на польском, ни на английском языке, но общаться очень хотят. Это заметно по их широким улыбкам и заразительным жестам. Испанского они тоже не знают. Как же справляются в пути? Как спрашивают дорогу и покупают еду? Впрочем, и мой скудный английский часто оказывается невостребованным в испанской глубинке. Язык международного общения в ходу лишь в крупных городах, где это общение в основном и проистекает. Но стоит чуть углубиться в провинциальные дали, как сразу превращаешься в мима-дилетанта, зачитывающего по бумажке жизненно важные фразы типа "дондэ эста эль сэрвисъё?"[51] или "куанто эсто пан?"[52]. Случаются и совсем курьезные ситуации.

Однажды я зашла в аптеку, чтобы купить солнцезащитный крем (свой флакон я забыла в приюте, а на дворе стояло ужасное пекло). Скажу сразу, что аптека в испанской деревне - это одна единственная полка в лавке, до боли напоминающей наш российский сельмаг. Хлеб, вино, лампочки, мыло, нитки, резиновые сапоги, гвозди, собачий корм, крысиный яд - все размещено на более чем скромной площади в десяток квадратных метров. Часть товара лежит в задней комнате, но местные знают наизусть весь ассортимент. На аптечной полке тоже выставлено далеко не все, что есть в продаже, так что нельзя просто ткнуть пальцем в витрину и показать что тебе надо. До следующего населенного пункта далеко, поэтому выбирать не пришлось. Сняв рюкзак и громко откашлявшись, я принялась руками изображать солнечные лучи, которые падают мне на плечи и приводят к их последующему обгоранию. По моему замыслу быстрые движения пальцев от потолка к плечам должны изображать палящие солнечные лучи, от которых и проистекает моя проблема. Хозяин аптеки долго смотрел мою пантомиму, приоткрыв рот. Спустя минуты три он скрылся за дверью подсобки. "Наконец-то, понял", - обрадовалась я. Но рано. Вернулся мужик не один, а с двумя сеньорами - пожилой и молодой, по всей видимости, женой и матерью. Мне пришлось с самого начала повторить весь спектакль. Теперь на меня заворожено смотрели уже три пары глаз. "Это успех", - пронеслось в голове. Но защитного крема на прилавке так и не появилось. Тогда я решила пойти другим путем: взять ручку и нарисовать солнце. Но ручку надо было еще попросить, то есть, снова изобразить жестами. Левой ладонью я показала лист бумаги, а сложенными в щепоть пальцами правой начала как бы писать. Хозяин кивнул и протянул мне визитку. Вошли два местных мальчишки и начали корчиться от смеха. Вскоре я стояла в окружении заинтересованной группы местных жителей и чувствовала себя уличным мимом, зарабатывающим на обед. Совсем отчаявшись, я произнесла всплывшее в голове слово "соларис", вспомнив о его латинском происхождении. Дело сдвинулось с мертвой точки, - мне подали панамку в горошек. Я отрицательно замотала головой и, кинулась к рюкзаку, откуда с неимоверными усилиями вытащила косметичку, а из нее извлекла тюбик крема. "Соларис", - повторила я, показывая пальцем на крем, а потом на плечи. Тут и пала берлинская стена непонимания. Охнув от облегчения, хозяин снова скрылся за дверью и тотчас вернулся с баллончиком, простоявшим в кладовке, видимо, не один год. Он смахнул с него пыль, и написал фиолетовой ручкой прямо на крышке цифру пять. Я поняла, что это цена. Отсчитав монеты, я забрала спрей и сердечно поблагодарила вспотевшего от напряжения испанца, порадовав его знакомым и родным словом "грасиас".

...В Логроньо мы прибываем уже затемно. В монастырском альберге встречаем и опередивших нас улыбчивых корейцев, и художницу Даниэлу, и винного стрелка Рональдо, и многих других, ставших уже родными пилигримов. Знакомимся и с новыми попутчиками. За длинным столом в трапезной сидят плечом к плечу путешественники со всего мира. Сам падре в сутане и фартуке обслуживает паломников: подливает густой чесночный суп, угощает вином, подкладывает ноздреватые куски теплого, испеченного здесь же в монастыре хлеба. И весь вечер шутит, просто брызжет остроумием. Жаль, что я не могу его по достоинству оценить! Обстановка за столом теплая и непринужденная, непринужденная до такой степени, что голубоглазый голландец, ничуть не стесняясь, забивает косячок марихуаны, а чешские молодожены целуются в губы. Чернокожий парень в вязаной шапочке начинает читать рэп. В тексте речь идет о Камино Сантьяго, и Джим (так зовут рэпера), говорит, что он сам сочинил его несколько дней назад. Потом другой пилигрим достает гитару, и, ласково перебирая струны, наигрывает что-то похожее на скандинавскую балладу. Следом кореянка Сильвия исполняет национальную музыку на смешном инструменте в две струны. Девушка очень волнуется, то и дело запинается и краснеет, но все равно срывает овации слушателей. Профессиональный флейтист Гвидо из Флоренции выдувает грустную одинокую мелодию, от которой у некоторых людей, включая Агнету, наворачиваются слезы. Наступает и мой черед. Я выбираю русскую народную песню "Ой, то не вечер..." - беспроигрышный вариант для таких случаев! Надо же, - совсем не волнуюсь, мой голос льется плавно и переливчато под своды потолка. Сотни глаз - синих, карих, серых и зеленых, узких азиатских и круглых европейских, маленьких и огромных, миндалевидных, влажных, на выкате, широко распахнутых и полуприкрытых, юных и старых, счастливых и печальных, - устремляются на меня. Агнета прижимается ко мне щекой, обеими руками обхватив мои плечи...

Долгие проводы - лишние слезы. Наутро я провожаю свою польскую подругу с детьми на автовокзал и сажаю на рейсовый автобус Логроньо - Сарагоса. Мотор уже урчит, прогреваясь перед дальней дорогой. Распростертые крылья багажника в нижнем отсеке призывно открыты, в его утробе исчезают один за другим чемоданы, рюкзаки, сумки, ящики, зачехленные удочки и сложенные велосипеды. Ева прилепила курносую мордашку к окну и, распластав нос и губы по стеклу, пытается меня рассмешить. Ежи воткнул в уши наушники и готовится спать. Агнета суетится, что-то поминутно застегивая и расстегивая, поправляя, распихивая и благоустраивая вокруг себя, но я знаю, - так она скрывает грусть. Я тоже бодро улыбаюсь и показываю через стекло, мол, звони, пиши. Но вот водитель запрыгивает на подножку, улица оглашается писклявым сигналом клаксона, и автобус, грузно разворачиваясь, выходит на трассу. Я машу рукой вслед. В самый последний момент Агнета высовывает голову в приоткрытое окно и кричит:

- Элена, я научилась плакать! - из глаз у обеих брызжут слезы...

...Через пару часов, ступая по вмурованным в мостовую железным пластинам со стрелками и ракушками, я покидаю Логроньо. Мою спину от шеи до поясницы профессионально охватывает новый удобный рюкзак, купленный в спортивном отделе супермеркадо[53], и теперь я чувствую в себе силы идти дальше, дольше и значительно легче, чем прежде. Снова мелькают знакомые желтые стрелки и незнакомые названия городков: Наваретте, Вентоза...

Если б меня спросили, какой из городков больше всего соответствует образу провинциальной Испании, я бы, не задумываясь, ответила: Нахера. Жаркий и пыльный, в меру разрушенный, но достаточно сохраненный, он прибился к подножию розовых скал, поросших редким лесом и скрывающих в своих недрах массу загадок и тайн. Археологи нашли в них остатки древнего поселения, датируемого бронзовым веком. Мягкий песчаник порист и ноздреват как гигантская пемза от великого множества пустот, - часть их природного происхождения, часть вырыты людьми, а некоторые пещеры, скрытые от глаз, преобразованы в подземные часовни и храмы. В период мавританского владычества в них прятали, защищая от осквернения, христианские святыни. На месте одной из древних пещер, той самой, в которой Король Памплоны Гарсия в 1050 году во время охоты нашел деревянную статую Богородицы, теперь стоит церковь Санта-Мария ла Реаль. А найденная тысячелетие назад статуя Святой Девы украшает сейчас алтарь ее подземной часовни.

Когда-то Нахера была даже столицей. Мавры, разрушившие в X веке Памплону, обязали короля Наварры перенести сюда центр государства и королевский двор. В течение полутора веков в столичной Нахере жили наваррские и кастильские короли, видные ученые и церковные деятели. А сейчас многие из вельможных особ покоятся в монастырском склепе Санта-Мария ла Реаль. Туда, оставив рюкзак в рюкзачной очереди перед альбергом, я и отправляюсь. Почему именно туда? Во-первых, на улице ужасная жара, а в склепе всегда прохладно. А во-вторых, где как не в подземелье с мертвецами можно восстановить свое душевное равновесие? Постояв рядом с гробами великих властителей ушедших эпох так просто и легко обрести осознание полноты и величия твоей собственной, пусть не столь великой, но от этого не менее ценной жизни.

Для того чтобы попасть в склеп, сперва надо проникнуть внутрь старого бенедиктинского монастыря, а сделать это не так-то просто. Никакого расписания открытых дверей или часов работы нет и в помине. Кроме того сейчас время сиесты, одинаково священной как для мирян, так и для монахов, поэтому звонить в медный колокольчик возле массивных запертых дверей как-то неловко. Я подбадриваю себя мыслью о том, что я издалека, а путникам, тем более пилигримам Камино Сантьяго, прощается многое, - почти все. Собираюсь с духом и дергаю ветхую цепочку. Тишина. Переминаюсь с ноги на ногу, и уже готова ретироваться, но все же решаюсь повторить попытку. Звоню еще раз, чуть дольше и настойчивее. На мое настырное дилиньканье выходит заспанный монах в выгоревшей сутане и вопросительно смотрит на меня. На его лице написано любопытство, смешанное с плохо скрываемым раздражением. Я вежливо здороваюсь и повторяю назубок заученную за время пути фразу "Сой перегрино. Сой де русиа", и дальше спрашиваю по-английски, не разрешит ли он мне осмотреть монастырский склеп, ибо я очень интересуюсь средневековой историей Испании.

- Одну минуту, - говорит хмурый монах на чистом английском, и запирает дверь прямо у меня перед носом.

Я жду минуту, пять, десять. Наверное, рассерженный грубой побудкой служитель таким образом решил избавиться от непрошеной гостьи. Но нет, - вскоре засовы скрипят снова, и на пороге появляется знакомый уже монах с другим, более пожилым и менее хмурым. Сутана второго отличается по цвету и крою, и я решаю, что это кто-то из старших, быть может, даже сам аббат. Жестами он приглашает меня вовнутрь. Я опускаю несколько монет в прорезь деревянного ящика с надписью "донативо" и следую за ними. Пройдя по длинной розово-каменной аркаде, миновав большую пустынную церковь и сонный дворик с пожухлыми от зноя платанами, мы резко сворачиваем за угол и спускаемся по крутой лестнице вниз. Воздух с каждым шагом становится холоднее и гуще, веет сыростью подземелья, и вот мы входим в мрачный подвал. Аббат включает свет, и тусклая электрическая лампочка без плафона высвечивает древние каменные изваяния и саркофаги. Искусственное освещение выглядит нелепым в погребальным покое, не знавшем иного света, кроме факелов и свечей. Я вздрагиваю от неожиданности, - по обеим сторонам от входа стоят каменные рыцари в человеческий рост. В руках у них грозные алебарды, они готовы убить каждого, кто посягнет на вечный покой монархов. Когда глаза привыкают к тусклому освещению, я замечаю чуть дальше коленопреклоненные статуи королей и королев, тоже в натуральную величину. Кажется, будто бы они только что творили молитву Богородице, - руки сложены ладонь к ладони у груди, - но под смертоносным взглядом медузы-Горгоны превратились в неподвижные изваяния. Вокруг окаменевших вельмож, в бездонных нишах подземелья гробы и саркофаги в хлопьях паутины, местами покрытые замшей бесцветного мха. Путаная вязь имен: Бланки, Гарсии, Санчо, Клары и Беатрисы, наваррские, кастильские, леонские, составляющие династический клубок раннего средневековья, не подлежащий распутыванию и разматыванию, - только целиком и неделимо можно воспринимать этот посмертный букет некогда ярких имен и пышных титулов. Благородные и Храбрые, Жестокие и Великолепные - сейчас все они одинаково мертвы и спокойны. Только каменные таблички с выбитыми на них именами, выцветшие закорючки в монастырских летописях и печальное почитание в сердцах тех, кто еще помнит. Я отдаю дань уважения властителям минувших веков, почтив их минутой молчания, благодарю монахов и выбираюсь из царства мертвых в светлый день.

Солнечное тепло, в которое я возвращаюсь после ледяного склепа, действует благотворно и живительно. Городок оживает после летаргии сиесты, - женщины развешивают на балконах стираное белье, рослый мужчина с закопченным лицом разгружает ящики с виноградом, другой - усатый старик в темной от пота рубахе правит повозкой с сеном. Запряженная в нее пара волов мается от докучливых мух, вздрагивая всей кожей. Рыбаки толпятся вокруг единственного в мелководной речке Нахерильо омута. Альберг давно открыт, и я спешу в него, опасаясь - хватит ли места? Он хоть и большой, - вмещает сотню человек, но один-единственный в городе.

Мой рюкзак сиротливо стоит у дверей, целый и одинокий. Я беру его в охапку и захожу внутрь. На ресепшн меня приветствует пухленькая француженка-госпитальер. Все пилигримы уже устроились в большом, похожем на казарму помещении, искупались в душе и теперь громко и весело готовят ужин на общей кухне, перешучиваясь и перемигиваясь. По телевизору в холле транслируют футбольный матч "Атлетик Бильбао" - "Реал Мадрид", и несколько мужчин с наслаждением развалились на диванах. Бразильянка с тюрбаном из полотенца на голове настойчиво зовет кого-то из глубины спальни. Обстановка как в студенческом общежитии.

Девушка на ресепшн обращается ко мне сначала на испанском, потом на французском, потом на немецком... английского она, увы, не знает. Тогда я вытаскиваю из кармана заготовленную бумажку и по ней зачитываю с выражением: "Ола! Ай пласас ливрес эн эль альбэргэ?"[54] - "Пэрдон, эль альберге эста комплето"[55] - отвечает девушка, огорченно разводя руками. Ну вот, похоже, придется проситься обратно в монастырь, потому что еще шесть километров до следующего альберга я уже не осилю.

Волоча за собой рюкзак, я понуро плетусь к выходу, и вдруг слышу на чистом русском.

- Да, - отвечаю я с порога, соображая на развороте: радоваться или изумляться?

- Я - Виктор, - представляется окликнувший меня мужчина в усах, - работаю здесь госпитальером. Мне сказали, что среди пилигримов есть русская, зовут Елена. Я уже давно тебя поджидаю, и, между прочим, занял место, притом самое лучшее - не могу же я бросить своих на произвол судьбы?!

- Виктор, да ты просто спас меня! - я вприпрыжку возвращаюсь назад, испытывая радость бездомного, обретшего нежданный кров.

Есть люди теплые и уютные, как дом. Обнимаешь их и понимаешь - ты дома! У них тихие голоса, крупные руки и добрые глаза, такие, как у Виктора. Он не только предоставил мне банальную крышу над головой, но и подарил настоящее ощущение дома. И где - в месте, абсолютно далеком от самого понятия домашнего уюта. А еще русский язык, - и значит можно говорить обо всем на свете много, долго, свободно и легко!

- Представляешь, Лен, я полтора года не видел русских, не считая племянника, который приезжал ко мне этой весной, - говорит госпитальер.

- Четыре года, - отвечает Виктор. - Слушай, давай так: ты сейчас устраиваешься, - он указывает рукой на кровать с клетчатым пледом возле окна, - быстренько приводишь себя в порядок, и мы идем ужинать к мэру города.

- Ладно, к бывшему мэру! - улыбается Виктор, довольный произведенным эффектом.

- Может не стоит? - я с сомнением гляжу на свои руки с траурной каймой походного маникюра, прикидываю в уме, что чистого осталось в моем скудном рюкзачном гардеробе.

- Да не бойся ты, сейчас он работает дворником!

Ничего себе! из князя в грязи! такое вообще бывает? - это про себя, а вслух:

- Еще он возглавляет местное отделение Ассоциации Друзей Пути Сантьяго и курирует этот альберг, - добавляет Виктор.

Мое патологическое любопытство к незаурядным судьбам и редким экземплярам человеческой породы берут верх, и мы уславливаемся через час встретиться в холле.

Быстрый душ, судорожное перетряхивание содержимого рюкзака, - белый хлопковый джемпер, купленный вместе с рюкзаком в Логроньо, слегка помят, но ничего, на мне расправится! Наскоро сушу волосы, делаю лаконичный макияж, надеваю чистые джинсы - и через сорок минут я готова к знакомству с мэром-дворником. Оставшееся время посвящаю чистке и полировке ногтей, - и вот я уже почти леди в преддверии светского приема. Увидев меня, Виктор одобрительно оттопыривает вверх большой палец.

Он тоже умылся, причесал усы, приоделся в парадное, и в своей белой рубахе выглядел бы даже франтовато, если бы не доисторические сандалии на босу ногу, цвет которых сделался неопределенным ввиду длительного срока их эксплуатации (и ног, и сандалий).

- Невероятно удобная ноская обувь, - произносит Виктор, поймав мой взгляд.

- И невероятно надежные, удобные и крепкие ноги, - добавляю я, намекая на их неделимую и нерушимую связь.

До трактира, где намечена встреча, мы доходим за считанные минуты. Я успеваю заметить, что с наступлением сумерек городок на глазах оживает. Узкие улицы, казавшиеся во время сиесты забытыми декорациями давно отснятого исторического фильма, наполняются людскими голосами, смехом, летучими вечерними ароматами и дразнящим запахом свежей вкусной еды. Мы ныряем в подворотню, и оказываемся в крохотном мощеном дворике, уставленном столами и стульями. Сквозь открытую дверь снуют туда - обратно две кудрявые черноволосые девушки, опоясанные длинными рыжими передниками. Это сестры-погодки, а трактир принадлежит их отцу - дону Хосе-Антонио. Родословная хозяина восходит к династическим корням Нахеры, познакомиться с которыми я имела честь сегодня в склепе монастыря. На фасаде дома красуется громоздкий фамильный герб, состоящий из хитрых переплетений лозы, овивающих замысловатый крест. Геральдическими деталями отмечены также стены во дворе, ниша над камином в глубине комнаты, спинки стульев и даже полотенца в руках официанток.

Вскоре к нашему столику подходит коренастый крепыш с испепеляющими угольками глаз, жгущими из-под нависших карнизом бровей. Это и есть экс-мэр Нахеры, сеньор Хавьер. Смуглая идеально гладкая лысина обрамлена ровным полукругом жестких как обувная щетка смоляных волос. Синеватый подбородок чисто выскоблен, курчавая шерсть в разрезе рубашки скрывает в густых нательных зарослях крупный католический крест. Сеньор Хавьер являет собой полную противоположность высокому субтильному госпитальеру Виктору. Внешне они напоминают легендарный тандем: Дон Кихота и Санчо Пансу. Однако внутренние роли в паре распределены с точностью до "наоборот": Виктор - верный оруженосец, рассудительный помощник и преданный слуга, Хавьер - бесшабашный рыцарь-идальго, упрямый господин, неисправимый романтик. А вместе они составляют колоритный дуэт, разительно контрастный и по темпераменту, и по складу мышления, и по происхождению. Но, как поведал мне Виктор, приятельствуют они уже третий год, а завести друзей-испанцев - задача не из легких!

- Это сеньора Элена, - представляет меня Виктор, - пилигрим из России, собирает материал для книги об Испании и Пути Сантьяго.

- Сеньор Хавьер, председатель Ла-Риохского отделения Ассоциации Друзей Пути Сантьяго, мой друг.

Друг бережно пожимает мои пальцы, и мы теснее усаживаемся за столом. Чернокудрые сестрички по знаку сеньора Хавьера приносят бутылку вина, хлеб и сыр, вручают каждому меню. На обложке потертой кожи оттиснут все тот же герб - до чего же неистребима тяга испанцев к геральдической символике и гордость за свои дворянские корни. К слову, практически все без исключения современные испанцы являются в той или иной степени потомками королей, вельмож, дворян или, по меньшей мере, посвященных рыцарей. Возможно, отсюда проистекает их горделивая стать, нарочитое пренебрежение к монотонному труду и нерушимая традиция праздного и праздничного проживания жизни, а вовсе не от природной лености или колониальной привычки брать.

- Сеньор Хавьер, расскажите о себе, - прошу я после того, как мы поднимаем первый бокал за знакомство. - Виктор упоминал о вашей необычной судьбе. Мне крайне интересно услышать о ней из первых уст.

- Давайте я лучше расскажу о Нахере. Вот, например, знаешь ли ты, Элена, что наш город в средние века был крупным центром по переводу древних манускриптов? Нигде больше не было такого почтительного отношения к иноверцам. Здесь проживали в относительном спокойствии колонии евреев и мусульман, трудились еврейские ученые, арабские мудрецы.

- А что Реконкиста? Освобождение от завоевателей вовсе не мешает принять их мудрость, воспользоваться их достижениями. Ну, какой был смысл отказываться, например, от арабских познаний в области медицины? В свое время это хорошо понимал французский аббат Петр Достопочтенный. В 1142 году он прибыл в Нахеру, чтобы совершить свой титанический труд - перевести важные исламские книги и документы на латынь. Делалось это в несколько этапов: сначала с арабского языка переводили на еврейский, потом с еврейского - на кастильский, а уж в конце с кастильского на латынь. В процессе работы аббат не раз обращался за помощью и к иудеям, и мусульманам, они делали встречные переводы, придумывали новые термины. В общем, осуществить эту грандиозную задачу было непросто, говорю вам как профессиональный переводчик.

- Главное - это Коран. В течение четырех веков его перевод оставался самым точным и авторитетным в мире. Были и другие работы, - сеньор Хавьер загибает короткие пальцы, - Петр с помощниками переводили античные легенды, философские трактаты, научные труды и даже арабскую поэзию. Славно потрудился французский аббат!

- Сеньор Хавьер, вы сказали, что тоже были переводчиком? - меня не покидает мысль поближе познакомиться с судьбой бывшего мэра, хотя заслуги Петра Достопочтенного мне тоже небезразличны.

- Да, был и переводчиком. Впрочем, проще сказать, кем я не был! - с гордой усмешкой говорит разомлевший от вина и мяса рассказчик.

- Я никогда не был трусом, нытиком и подлецом, - горящий и без того взор сеньора заискрился новыми всполохами героизма. - Я всегда честно жил, ничего не боялся и никогда не жаловался на судьбу.

Хавьер разлил остаток вина по бокалам и попросил у сестер еще одну бутылку.

- Я был столяром, солдатом, учителем, переводчиком, секретарем муниципалитета, мэром Нахеры, в последние годы - директором мебельной фабрики. Из-за кризиса закрылись половина предприятий по всей Испании, остановился и наш комбинат, и я, как и многие другие, остался без работы.

Виктор ерзает на стуле, с трудом подбирая слова для перевода неприятных воспоминаний друга. Может, сменишь тему? - красноречиво вопрошают его глаза.

- Да, кризис коснулся всех, и у нас в России тоже, - глубокомысленно замечаю я, качая головой.

- Но, знаешь что? - продолжает Хавьер, не услышав моего замечания, но заметно оживившись, - тебе как писателю должно быть интересно, как переживают кризис, да и вообще любые трудности разные люди.

- Да, мне это очень интересно, - соглашаюсь я, - но не каждый человек станет говорить о своих проблемах, даже если они из разряда бывших.

- Ты права, в обществе не принято рассказывать о неудачах, - только об успехах. Хотя, по мне, и удачи, и неудачи - это части одной и той же жизни. Порой проблемы как лакмусовая бумажка проявляют характер человека. Кто-то выпрыгивает из окна, если его состояние сократилось на несколько миллионов, - человек готов потерять жизнь, но не статус. А кто-то продолжает жить, даже когда теряет все. Или почти все. Вот как Виктор, - Хавьер уважительно хлопает друга по плечу.

Виктор досадливо машет рукой, возражая против перевода темы разговора на его персону, и что-то коротко говорит другу по-испански.

- Я сейчас, например, работаю дворником, убираю улицы, - продолжает Хавьер.

- Это, наверное, трудно - убирать улицы города, которым когда-то управлял? - задаю я неудобный вопрос, который в эту минуту занимает меня больше всего.

- Как сказать... - задумывается экс-мэр, - с одной стороны да, трудно, - ведь я могу гораздо больше. Но в тоже время, это лучше, чем жить на пособие. Нас всегда беспокоит, - рассуждает Хавьер, - что скажут о нас другие люди? Как посмотрят? Как оценят? Что подумают? На самом деле главное, что думаешь о себе ты сам. Если стесняешься своего положения, если удручен и обижен на судьбу, то и другие будут воспринимать тебя как проигравшего, от которого отвернулась фортуна. Если же стойко переносишь испытания, уверен в себе и продолжаешь действовать, то никто другой не сможет усомниться ни в тебе, ни в твоем будущем. И потом, если б не было потерь и поражений, как тогда мы могли бы оценить вкус победы?

- На мой взгляд, победа как раз и состоит в том, что вы не сломились, не упали духом, что говорите такие важные и очень нужные для других людей вещи.

- Спасибо, Элена! - Хавьер в благодарности прикладывает ладонь к войлочной груди в расстегнутом вороте рубахи. - Если тебе что-нибудь понадобится, когда будешь писать книгу, смело обращайся ко мне, - и он вручает мне свою визитку. Там написано... нет, не дворник города Нахеры, а председатель АДПС, департамент Ла-Риоха.

Остаток вечера мы проводим в беззаботной беседе о радостях жизни, смаковании домашней бочковой риохи и восхитительных блюд от потомственного дворянина - дона Хосе-Антонио.

Ранним утром, выйдя из альберга, я столбенею при виде сеньора Хавьера за работой. Никаких привычных метел, лопат или ведер, никаких замызганных халатов и телогреек. Сеньор дворник одет в униформу, которой позавидовали бы и военные летчики, и заслуженные нефтяники Сибири, и пилоты "Формулы-1". Продумано все до мелочей: удобная эргономичная обувь (на каждый сезон своя), высокотехнологичная куртка с отражателями и умной системой теплообмена и вентиляции, головной убор под погоду, респиратор и... белые(!) перчатки. За спиной служащего ранец - так выглядит уличный пылесос, предназначенный для всех видов уборки вне помещений. От ранца отходит толстый гофрированный шланг с насадкой, которым он как хоботом всасывает мусор, пыль и грязь. Есть еще режим мойки для стекол, мостовых и парапетов. Есть разнообразные насадки: для ухода за памятниками, для деревянных скамеек, дорожных знаков и указателей. Периодически дворник достает из ранца герметично утрамбованный пакет с уличным мусором и отправляет его в специальный контейнер для такого рода отходов. Время работы дворника не более трех утренних часов. Существует профсоюз дворников и уборщиков, который строго следит за соблюдением норм и условий труда работников. После трехчасовой вахты по уборке закрепленной территории весь день свободен. Я постеснялась вчера спросить, как оплачивается труд дворника, но, судя по образу жизни и привычкам Хавьера, - вполне достойно! И еще. То, как выполняет друг Виктора свою работу, с каким лицом, с каким выражением глаз, как он улыбается знакомым и разговаривает с друзьями, не оставляет сомнений в искренности сказанной им вчера в трактире фразы: "...главное - что думаешь о себе ты сам. Если стойко переносишь испытания, уверен в себе и продолжаешь действовать, то никто другой не сможет усомниться ни в тебе, ни в твоем будущем...". Лично у меня нет ни малейших сомнений, что у Хавьера все в порядке, что именно так надо рассуждать и так поступать, если вдруг жизнь преподносит тебе не очень приятный сюрприз.

А мой сегодняшний сюрприз оказался чрезвычайно приятным: Виктор взял выходные и намерен часть Пути пройти вместе со мной, а заодно рассказать обо всем, что он успел за четыре года узнать о Ла-Риохе и об Испании. "Попрактикуюсь в русском, а то скоро совсем забуду" - так объясняет он свое решение.

...Асофра, Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсада, Белорадо, Сан Хуан де Ортега - это наш маршрут на ближайшие дни. Конечная для Виктора точка - Бургос, потом ему нужно возвращаться к обязанностям госпитальера, а я продолжу свой путь дальше. По дороге Виктор обещает познакомить меня еще с одним своим испанским приятелем - виноделом-миллионером Хосе Морено, показать церковь, на алтаре которой живут настоящие курица и петух, и научить готовить чесночный суп - любимое блюдо пилигримов с незапамятных времен.

Бодега Хосе Морено, куда мы направляемся для более глубокого знакомства с винным миром Ла-Риохи, расположена по дороге на Асофру. Название городка запомнилось мне из книги Коэльо как место встречи героя с дьяволом, явившимся в образе черного пса. На самом деле речь шла о страхе. Паломника Пауло спасает от нападения случайно проходящая мимо монашенка, не ведающая чувства страха. Но осознание приходит позже. "Пока ты не принял угрозы, - говорит наставник Петрус, - ничто не угрожает тебе... Никогда не забывай... о том, что отступление, так же как атака - неотъемлемая часть боя. А вот леденящий, сковывающий страх - нет"[56]. В сражении со страхом не бывает ничьи - или победа, или поражение, или ты одолеваешь страх, или он тебя.

В нашей повседневной жизни мы довольно часто употребляем фразы типа "боюсь, что...", "я опасаюсь, как бы...", не подозревая, что тем самым "прописываем" страх в своем сердце, в своих мыслях. Страх заставляет нас совершать действия и поступки, о которых впоследствии мы горько сожалеем. Или, наоборот, не совершать действий и поступков, единственно верных в данный момент. Современного человека окружает множество страхов: страх потерять работу, статус, имидж, лишиться денег, связей, страх не соответствовать принятым стандартам, страх потерпеть неудачу, утратить влияние, упустить выгоду, страх быть отвергнутым, осмеянным, непонятым... Не говоря уже о мелких, бытовых боязнях: темноты и высоты, пауков и лифтов, толп и болезней. Но, пожалуй, один из самых глубоких и архаичных страхов, коренящихся в самой глубине человеческого существа, не считая страха смерти, - это страх одиночества. Очутиться одному в незнакомом месте, среди чужих или чуждых тебе людей - непросто. Оказаться один на один с самим собой - еще сложнее. А проживать жизнь в непрерывном потоке подобных обстоятельств и вовсе тяжкое испытание. Не для каждого. Поэтому многие предпочитают компромисс - пусть рядом будет хоть кто-то. Рожают детей, чтобы было кому подать кружку воды в старости. Работают, чтобы "быть на виду", "быть как все". Соглашаются день за днем проводить среди тех, кто неинтересен, скучен, а то и откровенно враждебен. Общаются с нужными людьми, вращаются в социуме, чтобы быть в курсе, в тренде, на волне, в обойме, не вполне понимая, зачем. Просто по-другому страшно. На самом деле для человека опасно и разрушительно само чувство страха, а не предмет, на который он направлен. И человек, бывает сильно удивлен, если случается то, чего он боялся больше всего на свете, но при этом мир не перестает существовать, а жизнь течет своим чередом, словно не замечая происшедшего. Страх очень трудно, почти невозможно побороть, преодолеть усилием воли. Но противника можно обезоружить, для этого нужна всего-то крупица - осознать его, то есть понять и признать: да, это мой страх.

Пока я размышляю о страхе, мир вокруг меня на глазах меняется. Небо заволакивает душная серая мгла, из-под ног взвихривается пыльный смерч, толстые деревья у обочин гнутся, как каучуковые. Воздух густеет и электризуется тревожным и тягостным предчувствием. И я начинаю бояться... грозы. Поворачиваю голову - рядом со мной невозмутимо шагает Виктор. Я молчу уже больше часа, напрочь забыв, что иду не одна.

- Кажется, будет гроза, - обращаюсь я в пространство.

- Думаю, мы успеем добраться до Сируэны. Осталось совсем чуть-чуть.

- Виктор, а ты боишься грозы? - я пытаюсь сгладить неловкость от многокилометрового молчания.

- Ну, например, боялся уезжать в Аргентину. Боялся лечить зубы, ночевать на отвесной скале в горах, шаровой молнии боялся: сильно испугался в детстве. Очень боялся, что больше никогда не увижу детей. Да мало ли чего еще? Зачем тебе?

- Расскажи о себе, - прошу я, - кто ты и откуда? Я ведь ничего не знаю, кроме того, что зовут тебя Виктор, ты русский и живешь в Испании четыре года.

- Это будет длинный и не слишком интересный рассказ, - отшучивается Виктор.

- Но мы, по-моему, никуда особо не спешим, а уж интересный или нет - давай я решу сама. Обещаю, как только потеряю интерес к твоей автобиографии, сразу же прямо скажу тебе об этом.

- Вон, смотри, - Виктор показывает рукой на домик с черепичной крышей, чуть поодаль от маленькой часовни справа. - Это альберг, о котором мало кто знает, он открылся в прошлом году. Там и переждем грозу.

Словно услышав сигнал к наступлению, небо громыхает, сначала робко и неуверенно, будто пробуя свои силы, потом громче. Пыльный вихрь с дороги вдруг превращается в ураган, хватающий с земли сухие ветки, пустые колосья и осыпавшиеся лепестки полевых маков. Мы ускоряем шаг и вскоре оказываемся в спасительном укрытии - в кафе на первом этаже крошечного приюта. В зале никого нет, лишь за столом у окна сидит монах в сутане, подпоясанной куском веревки. Перед ним - стакан вина, дымящаяся миска супа и ломоть хлеба. Рядом у стены стоит крючковатый посох с привязанной тыквой-флягой, на спинке стула - пыльная шерстяная накидка и шляпа с ракушкой. Я крепко зажмуриваю глаза и открываю их вновь - монах не исчезает, а говорит приветливо: "Ола!". На мгновение мне чудится, что невидимая машина времени перенесла меня веков на пять назад, так правдоподобно средневеково выглядит паломник. Виктор тихо спрашивает его о чем-то и выясняется, что монах тоже идет Камино Сантьяго, выполняя обет, данный в своем родном городке Сеговия. Быстро поев, пилигрим благодарит невидимую хозяйку, прощается с нами и уходит прочь в непогоду, в неуютный сумрак, в почерневший от грозы горизонт. "Буэн Камино!", - только и успеваю крикнуть вслед. И все, как будто ничего и не бывало. Словно пилигрим из средневековья - всего лишь плод моего воспаленного воображения, порожденный усталостью мираж, фантом, явившийся из тех эпох, кода призраки так же свободно разгуливали по дорогам Испании, как и простые смертные.

Хозяйка приносит нам точно по такому же набору пилигрима - вино, хлеб, суп - и спрашивает, остаемся ли мы на ночлег. Виктор отвечает, что пока не знаем. Когда тарелки пустеют, мой попутчик интересуется:

- Лен, ты все еще хочешь услышать мою историю? Покопаться в моих страхах?

- Разумеется, - отвечаю я и усаживаюсь поудобнее.

"...Я пропущу то, что обычно пишут в автобиографии: родился, вырос, школа, институт, женитьба... Все у меня было как у всех. Может быть, за исключением работы: я закончил Одесскую высшую мореходку по специальности судоводителя. Тогда, во времена Советского Союза, профессия моряка была очень престижной и хорошо оплачиваемой. И это была одна из немногих возможностей посмотреть мир по ту сторону "железного занавеса". Поступил я в училище с четвертого раза, успев поработать простым матросом на каботаже. Каждый раз ехал поступать за две тысячи километров: родился я в Костроме, а каботажил в Белом море. Во время практики прошел всю Европу от Бергена до Гибралтара, был в Западной Африке, через Суэц выходил в Индийский океан... В Одессе познакомился с будущей женой Оксаной - они с подружкой часто прогуливались под окнами курсантского общежития.

Когда Союз развалился, все пошло кувырком: обнищали пароходства, разорились верфи, стали списываться десятками корабли, меняться судовладельцы. В общем, начался бардак. Наши ребята один за другим уходили "под флаг": нанимались на иностранные суда к частным судовладельцам. Я через однокурсника вышел на аргентинскую компанию, подписал с ними контракт и встал под флаг Аргентины. За первым рейсом последовал другой, третий. Семья моя оставалась в Одессе (к тому времени у меня уже было двое детей: сын и дочь). Я выучил испанский, пригляделся к стране. И стал подумывать о переезде. Меня активно подталкивала к этому жена, не желающая оставаться в самостийной, но нищей Украине. Вся подготовка заняла года полтора. И вот я придумал и реализовал хитрую схему переезда: легальных путей тогда не существовало. Это произошло в 1994 году. А через десять лет у меня было все, о чем ни в СССР, ни в России я не мог даже и мечтать: огромный дом, три автомобиля, счета в банках. Я дал детям хорошее образование, а жене сладкую жизнь, которую многие российские женщины видели только в кино или во сне. Но, как говорится, пи...ц подкрался незаметно!

Я полностью доверял Оксане и, не задумываясь, подписывал все, о чем она просила. Жена была кем-то вроде семейного бухгалтера: следила за всеми бумажками, счетами и налогами. Она хорошо во всем этом ориентировалась - все-таки экономическое образование! Когда не было времени или желания разбираться, я ставил подпись на чистых листах: ну, подумаешь - так часто делают директора, когда уезжают в командировки. И однажды, таким образом подписал себе приговор. В итоге, сам не ведая о том, я заявил о разводе и переписал на жену все движимое и недвижимое имущество, включая счета в банках и ценные бумаги, на которые собирался прожить спокойную обеспеченную старость. У Оксаны было много друзей и полезных связей в Буэнос-Айресе, среди них имелись и юристы, и адвокаты, поэтому все прошло без сучка и задоринки. Когда я вернулся из рейса, я просто увидел два чемодана, стоящих на пороге дома и записку.

Я долго не мог понять: что сделал не так, чем обидел, где прокололся? Всю жизнь я впахивал как вол, не жалея себя и ни грамма не сомневаясь в крепких тылах. Думал: ну, еще чуть-чуть и заживу по-королевски - как пелось в одной песенке, "В одной руке - бокал, в другой - сигара". Ну да, были у нас размолвки: моя профессия не оставляла шанса для супружеской верности ни ей, ни мне. Мы оба это прекрасно понимали и старались эту тему не трогать, интрижки на стороне не афишировать. Дети воспитывались без меня. Я только целовал их перед сном, если был дома, и задаривал подарками. Когда они подросли, иногда, возвращаясь из рейса, я наблюдал в их глазах только нетерпеливое любопытство и меркантильный интерес: что папа привез на этот раз, сколько заработал денежек? Это меня пугало, но я себя успокаивал: ну что с них взять, все подростки такие - дай, дай, дай... И давал. Жена постоянно куда-то их вывозила, пристраивала в полезные компании, знакомила с детьми новых аргентинских друзей. Я же в основном общался со своими - русскими моряками. Мы гуртом заваливались в любимую парилью[57] поесть асадо[58], уходили под парусами в залив или уезжали на водопады.

В тот день, когда я оказался перед порогом собственного дома, один на один с чемоданами и официальной бумагой о разводе, у меня заболели сразу все внутренности. Мне казалось, я распадаюсь на атомы. Я спросил Оксану, может ли она объяснить мне хоть что-то, но бывшая жена отделывалась фразами типа "У нас уже давно нет семьи, ты что, только заметил?". Детей она отправила к знакомым и пригрозила, что если я буду скандалить, то никогда больше их не увижу. Что мне оставалось делать? Я поселился в дешевом отеле и запил. Мне хотелось окончательно распасться на атомы и покончить с этим состоянием: тогда я все еще любил жену. Через месяц я остановился, через полтора ушел в долгий рейс, почти на год, а когда вернулся, решил уезжать из страны. Мне было все равно куда. Поговорив с друзьями, выбрал Испанию. Серега, мой старинный кореш, капитан грузовика, взял меня нелегально на борт и довез до Ла-Коруньи. А дальше началась совсем другая жизнь.

Я узнал про Путь Сантьяго и больше года слонялся по разным его дорогам. Исходил Испанию вдоль и поперек. Я был далек от религиозного рвения, просто мне надо было как-то жить без денег, без работы, без надежды... Со временем потихоньку все стало налаживаться. Меня отыскал сын старшей сестры, мой племянник Олег из Новосибирска. Стал помогать: присылал деньги, писал письма. Потом я познакомился с Хавьером, тогда он был мэром Нахеры. С его подачи и стал госпитальером. Окончил курсы и стал работать в альбергах Ассоциации: Логроньо, Нахера, Бургос, Асторга... Мне предоставляли отдельную комнату и питание. А больше я ни о чем не хотел думать. Так прошло около двух лет. За это время мои дети повзрослели и кое в чем разобрались. Первым приехал сын. Помню, проговорили с ним всю ночь. Он звал меня назад в Буэнос-Айрес, но я сказал: "Мой дом теперь здесь". Следующим летом они приехали вместе с сестрой и прошли часть Камино от Понферады. Сейчас мы общаемся с ними по скайпу. Оксану я с тех пор ни разу не видел. Слава Богу, отболело и отвалилось, как отмороженный хвост у собаки.

Зато у нас с племянником грандиозные планы. Весной Олег приезжал, чтобы купить дом. Мы с ним собираемся сделать капитальный ремонт и устроить в нем альберг. Хочу назвать его "Приют для русских пилигримов" или, может быть, "Пристанище для тех, кто начинает все сначала".

Поэтому когда ты спрашиваешь меня, чего я боюсь, мне трудно ответить на этот вопрос. Можно ли чего-то бояться после того, что было в моей жизни? Наверное, уже нечего..."

Когда Виктор заканчивает рассказ, за окном стоит глубокая ночь. Гроза давно стихла, и на черном бархате неба поблескивают алмазные пуговицы звезд. Млечный путь тонкой газовой шалью окутывает плечи черноокой красавицы. Где-то под ней в кромешной темноте петляет невидимая дорога, ведущая к бесстрашию...

Заночевав в маленьком приюте Сируэны, ранним утром мы снова выходим на дорогу и вскоре оказываемся в деревушке с витиеватым названием Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсада. Своим именем поселение обязано местному пастуху Доминго Гарсия, принявшему впоследствии монашество и посвятившему свою долгую праведную жизнь (а прожил он 90 лет) заботам о Пути Сантьяго. Вторая часть названия - "касльсада"[59] - отражает главное деяние Доминго: монах построил тракт от Нахеры до Ридесильи длиною около тридцати километров, спрямив и существенно сократив путь паломников в Сантьяго-де-Компостела. В течение многих лет он вырубал деревья, засыпал низины, расчищал просеки, возводил мосты через реки, строил церкви и приюты, а также принимал самоличное участие в заботах о пилигримах. В хрониках о нем говорится: "...Врач и сиделка, повар и землепашец, каменщик и архитектор, освободитель рабов и чудотворец, один из тех великих людей, которые основывали города и вершили историю.". Закончив свой земной путь, монах-отшельник Доминго пополнил небесную свиту помощников Святого Иакова.

Мы с Виктором подходим к готической церкви Санто-Доминго необыкновенного оттенка топленого молока, словно выточенной из глыбы мела. Собор наполнен старинным литьем и позолотой, каменной резьбой и серебряными чашами, картинами неизвестных мастеров и прочими древностями. В одном из приделов - спуск в мавзолей с гробницей Святого Доминго.

Торжественную тишину прохладного нефа нарушает громогласный петушиный крик. Зычное кукареканье отражается от высоких сводов и многократно усиливается безупречной акустикой собора. Откукарекав положенные три раза и отхлопав себя по бокам могучими крыльями, белоснежный петух размером с небольшого пеликана, переходит на лирическое воркование и начинает обхаживать беленькую аппетитную курочку с серебряными сережками. Эта пара роскошных птиц живет в нарядном домике - слово "курятник" плохо соотносится с изысканной архитектурой и богатым декором места их проживания. Это самое необычное зрелище из тех, что я встречала до сих пор в христианских храмах.

- В общем, да! - соглашаюсь я. - И что они тут делают?

- Как что? - Живут и выполняют почетную миссию, - весело рапортует друг, - кстати, этот чудо-курятник был построен больше пяти веков, представляешь?!

- Да... много поколений курей здесь прожило, - я мысленно рисую ветвистое династическое древо куриного рода, простирающееся вглубь столетий. - А что за миссия такая? И почему ее исполняют куры, а не гуси, например? Гусей-то в Испании куда больше!

...Давным-давно по Пути Святого Иакова шла французская (по другим источникам - немецкая) семья: отец, мать и сын. Уставшие паломники остановились на ночь в приюте, построенном у тракта Святым Доминго. Красивый юноша вызвал бурю страсти в сердце хозяйки постоялого двора, и она стала его соблазнять. Но сердце и помыслы молодого француза принадлежали совсем иным сферам, и он не ответил на любовные призывы женщины. Распаленная страстью и снедаемая обидой, хозяйка решила отомстить и ночью, когда все спали, подсунула в котомку юноши серебряный кубок, а наутро сообщила о краже градоначальнику. На рассвете семья собралась в дорогу, но на пороге юного паломника схватили и заставили вытряхнуть содержимое сумки. Среди нехитрого скарба была обнаружена пропажа. Молодого пилигрима взяли под стражу, осудили и отправили на виселицу. Убитые горем отец и мать вынуждены были продолжить путь вдвоем, всю дорогу взывая к Святому Иакову. В Соборе Сантьяго-де-Компостела во время мессы им явился сын, и сообщил о том, что он жив. Изумленные родители вернулись в городок Санто‑Доминго‑де‑ла‑Кальсада. Они подошли к виселице, на которой до сих пор висело тело их сына, чтобы помолиться, но вдруг услышали его голос: "Я не мертв и не виновен - Господь, апостол его Святой Иаков и слуга Святой Доминго сохранили мне жизнь". Старики поспешили к главе города и стали просить его о том, чтобы он снял тело их сына с виселицы, ибо тот жив. Правитель как раз собирался отобедать, и перед ним на столе стояло блюдо с зажаренным петухом и курицей. Он рассмеялся в ответ на просьбу несчастных родителей и сказал: "Он так же жив, как эти птицы на моей тарелке!" В тот же миг петух и курица на глазах обросли перьями, взлетели с блюда, а петух трижды прокукарекал. Перепуганный градоначальник вскочил из-за стола, позвал помощников, и они обрезали веревку на шее пилигрима, после чего тот открыл глаза и окончательно воскрес. С тех пор белый петух и белая курица стали символами города и постоянно живут в церкви Святого Доминго.

- Виктор, а как отбирают этих кур и петухов? Они что, какие-то особенные?

- Да ничего особенного, кроме цвета и размера. Для любого крестьянина в округе большая честь принести в дар церкви свою самую красивую белую птицу. Кроме того, во дворе церкви есть маленькая птицеферма по селекции белых кур. Так что никаких проблем со сменщиками у птиц нет.

- Каждый месяц, не реже, ведь они живые, им нужен солнечный свет и свежий воздух!

- Получается минимум двенадцать пар за год, - вычисляю я в уме, - они ведь дежурят круглый год?

- Да нет, что ты, только с мая по сентябрь! Зимой птицы могут перемерзнуть.

- Вить, а как же яйца? Курицы несутся прямо в церкви? Как? Ведь нужно громко кудахтать, а это, наверное, не совсем...

- Ну, да. Ты представь, человек зашел поговорить с Богом, или там исповедоваться, а в это время раздается надсадное кудахтанье: несушка на сносях!

- Хм..., - чешет затылок Виктор, - я об этом как-то не задумывался. - Давай спросим!

Мы оглядываемся в поисках того, кому можно задать вопрос, но никого не обнаруживаем.

- Ладно, - решает мужчина, - будем считать, что делают они это в отсутствие прихожан... Лен, ну что ты все про кур, да про кур? Между прочим, через три километра нам сворачивать к бодеге Хосе, не пропустить бы поворот.

Мы выходим за ворота церкви, опрятная старушка в белом чепце угощает нас песочным печеньем в форме петушка и желает доброго пути.

...Позади городская застава. Раннее утро, дорога свежа и немноголюдна. Три километра проскакивают незаметно. Во время пути Виктор рассказывает мне о своем приятеле Хосе Морено. Видимо, в жизни так получается, что в друзья подбираются люди со схожими по яркости и количеству крутых поворотов судьбами. Что сам Виктор, что мэр-дворник Хавьер, что бодегейро Хосе - по каждой биографии впору снимать фильм.

Сеньор Морено начал свой путь на винный олимп довольно поздно. В сорок лет ему наскучила однообразно-стабильная работа инженера в Барселоне, и он решил вернуться к фамильным корням: заняться виноделием. Его прадед и оба деда когда-то имели обширные виноградники на границе провинций Ла-Риоха и Бургос, а также владели собственными винокурнями и винными погребами. До этого судьбоносного решения Хосе успел пожить три года в Чили, выполняя просветительскую миссию среди молодых дорожных инженеров, побывать хористом в капелле Королевской церкви Сан-Исидоро в Мадриде и стать почетным патроном творческой ассоциации молодых художников-натуралистов (тех, кто работает с природными материалами: камнями, корнями, ракушками). Сейчас бодегейро Хосе Морено хорошо известен в узких кругах сомелье и виноторговцев. Он один из самых богатых виноделов Испании.

- В общем, сама все увидишь, - завершает свой краткий рассказ Виктор.

Приземистое двухэтажное здание из красного кирпича с плоской черепичной крышей окружено узкой аркадой, в тени которой установлены бочки и бочонки самых разнообразных форм, размеров и оттенков - настоящий музей бочек! Идеально выстриженный газон украшен живописными развалами камней, геометрическими кустами и каменными чашами с пестрыми петуньями. Входим вовнутрь. Тихо. Прохладно. В просторном холле главное место занимает стойка сомелье с десятками приспособлений и обширным арсеналом бокалов. Задняя стена сверху донизу увешана грамотами и сертификатами в рамках. На длинной полке - медали, кубки, вымпелы и прочие награды бодеги. В застекленных витринах противоположной стены мерцают бутылки, которым явно не меньше нескольких веков. Нас встречает приветливый сомелье, он просит немного подождать хозяина, и приглашает нас в мягкую диванную зону. Мы с Виктором листаем толстую книгу отзывов - на ее страницах многообразная вязь на разных языках. Встречаются даже иероглифы и кружевные арабские письмена. Интересно, попадется хоть одна русскоязычная запись?

Не проходит и десяти минут, как в комнату стремительно врывается лучащийся жизнелюбием и пышущий через край энергией сеньор. Он не молод, но в глазах столько огня, что это вызывает невольное желание подобрать живот, расправить плечи и радостно выкрикнуть: "Буэнос Диас, сеньор Морено!". Примерно так я и делаю. Мы знакомимся. Хозяин бодеги вызывается лично провести экскурсию по своим владениям.

Меня не перестает удивлять способность европейского агрария сочетать в себе черты потомственного землепашца, практичного коммерсанта и хлебосольного хозяина. Эти свойства характера я наблюдала у сыроваров и производителей ветчины, виноделов и хлебопеков, изготовителей бальзамического уксуса и оливкового масла в Италии и Хорватии, Франции и Черногории. Все это в полной мере можно отнести и к Хосе Морено. Но есть кое-что еще. Когда делом занимается талантливый и по-настоящему творческий человек, любой технологический процесс превращается в поэму, а обычный ритуал возводится в ранг священнодействия. Виноделием в Ла-Риохе никого не удивишь: в провинции зарегистрировано более 18 тысяч виноградарей, 100 тысяч частных виноградников и почти две сотни винодельческих хозяйств. Однако сеньор Морено подходит к процессу творчески. Его бодега - не просто место, где разливаются, зреют и выдерживаются вина, но и настоящий музей истории виноделия, плюс художественная галерея (сказывается причастность Хосе к художникам-натуралистам). Из необычных корней винограда сотворены диковинные скульптуры с оригинальными названиями "Танцующая девушка", "Слеза старика", "Рождение лозы". В бодеге Хосе Морено работает штатный дизайнер. А сам хозяин, бывает, лично подбирает замысловатые корни, в которых видит будущий художественный образ.

Мы спускаемся еще глубже. Прохладные подвалы бодеги смыкаются с подземными пещерами, их скалистые стены мерцают кварцевыми пластами, сочатся грунтовыми водами, местами покрыты благородной плесенью. Все это великолепие искусно подсвечено, а пространство бодеги идеально организовано: есть здесь и раритетные ручные орудия средневековых виноделов, и уютные дегустационные площадки, и кинозал со специальной фильмотекой.

Хосе Морено работает как с собственноручно выращенным виноградом, так и с материалом своих друзей-виноградарей. В подвалах бодеги хранится более 500 бочек вина, еще 30 тонн зреют в полуторатонных кегах. Некоторые бочки с торцов расписаны сюжетами, отражающими все стадии приготовления вина: юная крестьянка срезает с лозы налитую кисть винограда, обнаженный по пояс мужчина давит созревшие грозди в каменном чане (примерно как герой Адриано Челентано в "Укрощение строптивого"), старый винодел снимает пробу вина из медного ковша, сотрапезники дружно смыкают стаканы.

Но пора приступать к главной части экскурсии - дегустации. Сеньор Хосе показывает рукой на старую дубовую лестницу, и мы поднимаемся в верхний зал. Сомелье уже все приготовил: на специальном столике на колесах стоят несколько бутылок, бокалы и тарелка с тапасом.

- Итак, все вина по степени выдержки делятся на четыре группы, - начинает винный ликбез хозяин бодеги, - "ховен", "крианца", "резерва" и "гранд резерва". "Ховен" - самое молодое вино, без выдержки, разрешено к продаже на следующий после сбора урожая год.

Мы отпиваем по глотку из бокалов и перекатываем как опытные дегустаторы жидкость по нёбу. Сомелье услужливо придвигает металлическую миску. Я вопросительно гляжу на Виктора.

- Сюда нужно сплевывать то, что попробовал, - обыденно говорит он, но, тем не менее, глотает согретый во рту напиток.

- Это "Крианца", - продолжает Хосе, указывая на другую бутылку, - выдерживается минимум год в дубовой бочке. Мы используем бочки из американского дуба, они придают вину особый оттенок. Такое вино можно продавать через два года после урожая.

Мы снова отпиваем из бокалов и снова не решаемся выплюнуть в миску исследуемый материал.

- "Резерва" - после года выдержки в бочке его разливают в бутылки и хранят еще два года. То есть продавать можно не ранее, чем на четвертом году выдержки. Но мы обычно увеличиваем сроки выдержки на полгода или год, в зависимости от результатов промежуточной дегустации.

Мы понимающе киваем и по-прежнему игнорируем железную миску.

- И, наконец, "гранд резерва" - самое качественное, выдержанное вино, вызревающее два года в дубовой бочке и еще три года в бутылях. Разрешено к продаже на шестом году выдержки. Редкие коллекционные вина выдерживаются и десять, и пятнадцать лет, приобретая со временем уникальный вкус, с каждым годом отличный от предыдущего.

Напиток, который мы пробуем на этот раз, обволакивает терпкой волной язык и нёбо, и растворяется во рту сам собой, так что мыслей о какой-то там плевательнице даже не возникает.

Сомелье подвозит еще одну батарею бутылок, а Хосе невозмутимо продолжает:

- По цвету, происходящему от сорта винограда, вина делятся на "тинто", "бланко" и "кларетто".

- Красное, белое и розовое, - переводит порозовевший Виктор, осушая очередной бокал.

- Сеньор Морено, а какие вина предпочитаете лично вы? - пробую я разбавить дегустацию беседой.

- В своих пристрастиях я консервативен, - отвечает бодегейро. - К рыбе и морепродуктам я выбираю охлажденное белое молодое вино, к мясу - хорошо выдержанное красное.

- Как часто употребляете вино? - Виктор переводит, но, похоже, Хосе не понимает вопроса. Друг терпеливо и подробно растолковывает ему суть.

- В обед и ужин, в зависимости от погоды и самочувствия, - теперь уже я не совсем понимаю ответ.

Далее бодегейро рассказывает про купажирование вин, про сертификацию, про международные конкурсы и конкуренцию с бордосцами, про фамильные секреты мастерства и винный шпионаж... Сомелье не забывает сопровождать рассказ хозяина бодеги новыми порциями вина. Металлическая миска-плевательница так и остается стерильно чистой, немым блестящим укором сверкая на краю столика.

В конце встречи нас ждет сюрприз. Хотя я была заранее осведомлена, что сеньор Морено разносторонне одаренный человек и уникальная личность, но все равно не ожидала ничего подобного: выйдя на середину зала и гордо приосанившись, он затягивает красивую национальную песню. Голос у Хосе оказывается классическим, оперным, звонкий тенор в гулкой акустике бодеги производит волшебное впечатление!

В заключение бодегейро дарит нам по бутылке коллекционной риохи и позирует для общей фотографии на память. Вот уж поистине "на каждого мудреца довольно простоты". Будучи одним из богатейших виноделов Испании, сеньор Хосе Морено в жизни остается скромным и открытым человеком, а, по словам Виктора, он еще и верный надежный друг.

Попрощавшись с гостеприимным и талантливым сеньором Морено, идем дальше. Спустя час пересекаем границу соседней провинции Бургос, входящей в состав самой большой в Испании автономной области Кастилия и Леон. Виноградники постепенно уступают первенство золотым пшеничным полям. Если бы не ощутимая холмистость и очертания гор на горизонте, их запросто можно было бы принять за среднерусское раздолье. При ближайшем рассмотрении, правда, обнаруживаются и другие отличия: пылающие острова диких маков вместо зарослей лебеды и крапивы, хрусткая каменистая дорога вместо тучного чернозема и терпкий настой иного, чем в России, разнотравья, разлитый в раскаленном добела воздухе. Всю дорогу до Белорадо мой спутник с носом и ушами цвета "тинто", воодушевленный общением и дегустацией, продолжает рассказ об особенностях испанского виноделия и винопития.

- Если говорить об искусстве потребления вина в Испании, - а это, несомненно, искусство! - Виктор назидательно поднимает палец вверх, - стоит отметить важный момент: здесь практически не пьют никакого другого вина, кроме сухого.

- Что, везде и всюду? - преувеличенно удивляюсь я.

- Ну... я не беру каталонцев. Они, как и французы, любят всякие шипучки и фруктовые компоты, поэтому пьют свои кава[60] и сангрию[61]. Не беру басков с их кислятиной чаколи и яблочным сидром.

- Кого ты еще не берешь? - спрашиваю у патетически размахивающего руками друга.

- Еще не беру южан, подверженных влиянию мавров: мускаты Валенсии, сладкие вина Кордобы, херес из Кадиса и малага из Малаги... Я ничего не имею против их вин, но, согласись, Испания - это, прежде всего, качественные сухие вина!

- Полностью с тобой согласна! - утихомириваю я громогласного поборника сухих вин.

- В Испании в принципе не бывает плохого вина - испанцы просто не умеют его портить!

- О, да, это я успела заметить! - мы не раз пробовали простые вина из безымянных бутылок и кувшинов, и никогда не были разочарованы их вкусом.

- Домашние вина отличаются от промышленных исключительно объемом производства и отсутствием акцизных марок, что, в общем-то, и не требуется, когда речь идет о камерном застолье. Всех виноделов знают по именам. И не дай Бог имя свое опорочить! Вместо винных марок часто используются названия типа "тинто резерва от Хосе Морено урожая такого-то года". И эта характеристика порою значит больше, чем сложная маркетинговая стратегия крупных, но безымянных винзаводов.

Роль имени в Испании, особенно в провинции, трудно переоценить. Чем меньше городок, тем весомее значение репутации. Люди целыми семьями из поколения в поколение ходят в одну и ту же "карнесерию", "панадерию" или "вердулерию"[62]. Они берут вино в "своей" бодеге, обедают в "своем" ресторанчике и пьют кофе только в "своем" баре, не изменяя привычкам на протяжении всей жизни. В этом постоянстве и оценка качества, и благодарность за искусно выполненную работу, и дружеские отношения - закономерное следствие подобной приверженности.

- Испанцы считают, что вино без закуски - все равно что драгоценный камень без оправы! - продолжает велеречиво Виктор. - Но также как и по-настоящему ценный камень не нуждается в вычурной оправе, так и достойное вино не требует сложного гастрономического сопровождения.

Испанский стол, и вправду, в основе своей прост и незатейлив, но при этом невероятно вкусен!

- Она базируется на сочетании овощей, в изобилии здесь произрастающих, и нежного молодого мяса, - вещает Виктор, не замечая моего сарказма. - Спаржа и сладкий перец с куском ягнятины на косточке или телячьим стейком - вот тебе классическое блюдо к риохе. Фаршированный грибами перец, картошка по-риохски с чоризо или острая баранина с фасолью...

- Слушай, Виктор, по-моему, ты голоден, - я перебиваю захлебывающегося слюнями рассказчика. - Не поискать ли нам место, где можно перекусить?

- О, а это мысль! - оживляется мой спутник, и мы сворачиваем в ближайший трактир, чтобы оправить драгоценный винный камень Хосе Морено.

...Слаб человек и в своей слабости часто беззащитен и уязвим. Падок до простых телесных радостей и мирских соблазнов. Но одновременно очень силен, порой даже сам не представляя насколько. Его сила заключается не в физической выносливости и крепости мышц, хотя и это тоже немаловажно, а в способности совершать крупные поступки вопреки всему: страху, лени, общепринятым мнениям, собственным слабостям и даже железобетонному постулату о том, что это невозможно, потому что этого не может быть никогда.

Путешествие - вот время и место, где сила и слабость человека соединяются вместе, вступая в трудновообразимый, но невероятно продуктивный альянс. Отправляясь в дорогу, путешественник доверяет свою жизнь причудливым поворотам судьбы, случайным попутчикам, непредсказуемым обстоятельствам. Со всех сторон его окружает неизвестность, а путь изобилует рисками и вызовами. Такое странствие превращается в настоящее приключение, подлинное испытание для тела, духа, души... Но, проходя эти повороты и обстоятельства, встречаясь с незнакомцами и попадая в непривычные для себя условия, рискуя и принимая вызовы, путешественник обретает редкую возможность что-то понять в себе и людях, измениться и изменить мир вокруг, сделаться сильнее, добрее, честнее, свободнее...

Каждый путь и путь каждого - это всегда эксперимент, результат которого заранее не известен. Собственно, как и вся жизнь...

Старая Кастилия... Слышится в этом имени и стук кастаньет, и хруст костей инквизиции, и удары кастетов, и величавое созвучие со словом "кастелло" - замок. Это земля древних и знатных родословных, причастность к которым мечтал бы обнаружить в своем генеалогическом древе любой испанец. Это исходная точка Реконкисты и центр объединения Испании в единое королевство. Это родина языка, на котором говорит сегодня полмиллиарда человек. Наконец, это средоточие национального самосознания испанцев, историческая колыбель их национальной гордости, перерастающей порою в национальную спесь и надменность. Что поделать, наши недостатки часто переходят в разряд достоинств, как и наоборот.

Вспомним на минуту эпизод из истории про Дон Кихота великого кастильца Сервантеса. Когда благородный идальго в плену романтических иллюзий принял постоялый двор за рыцарский замок, то обратился к его хозяину: "...О, достопочтенный кастелян!". Так называли раньше управителя замка. Неграмотный, безродный человек был несказанно польщен таким к себе обращением, ибо усмотрел в нем указание на старокастильские корни, а значит, поднялся в собственных глазах на невероятные высоты самооценки.

Хронология развития Кастилии и Леона раздвигает рамки научной истории, превращаясь в диковинные, почти мистические хитросплетения имен, дат, событий и судеб.

Сформированное в IX веке королевство Кастилия в результате череды династических браков и завоевательных походов разрослось, захватив большую часть Пиренейского полуострова. Порабощенные или поглощенные мирно земли образовали Кастильскую Корону. Датой ее возникновения принято считать 1230 год, когда кастильский король Фердинанд III был коронован на Леонский престол. Слились два могущественных королевства, способных, сплотившись, покорить все остальные. По мере завоевания новых земель титул короля дополнялся перечнем завоеванных владений. В XIII веке после очередных захватов он звучал так: "Король Кастилии, Леона, Толедо, Галисии, Мурсии, Хаэна, Кордобы, Севильи, Лорд Бискайский и Молинский..." - и далее следовало перечисление менее крупных территорий. 1469 год был ознаменован эпохальным династическим объединением Кастилии и Арагона: Изабелла Кастильская вышла замуж за Фердинанда Арагонского, что привело в 1516 году к образованию единого государства Испания. Много позже, в 1833 году, королевским декретом Испания была поделена на 49 провинций по историческим регионам, не имеющим юридического статуса. Исторический регион Леон оказался составлен из провинций Леон, Саламанка и Самора. Регион Старая Кастилия включал в себя Бургос, Сорию, Сеговию, Авилу, Вальядолид, Паленсию, Логроньо и Сантадер. В 1850 году Вальядолид и Паленсия были переданы Леону. Наконец, в 1983 году два исторических региона Леон и Старая Кастилия были объединены в автономную область Кастилия и Леон, существующую и поныне. Тогда же город Логроньо стал столицей отдельной провинции Ла-Риоха, а Сантадер - Кантабрии. В разные времена столицами Кастилии были Овьедо, Леон, Бургос, Толедо, Севилья, Вальядолид...

Но Старая Кастилия - это не только ветвистые родословные, путаные хроники баталий, переходящие территории и блуждающие столицы. Это еще и крошечные городки-деревушки, на улицах которых так же, как века назад, можно встретить крестьянина с осликом, молочницу с медным бидоном в тени дерева, сухих строгих старух в черном, молящихся обреченно и неистово. Именно такой поистине старой Кастилией предстает перед нами Сан Хуан де Ортега[63] - "крапивный" городок, но только по названию. Ни зарослей бурьяна, ни чертополоха, ни крапивы мы не наблюдаем. Опрятная площадь, старая заплатанная часовня, кривая улочка в несколько домов с достоинством противостоят разрушительному влиянию времени.

Сан Хуан был одним из учеников Святого Доминго, продолжившим дело учителя. Его стараниями был основан августинский монастырь и церковь при нем. Население городка всего три десятка человек, но монастырский альберг вмещает вдвое больше. Оставив рюкзаки в полупустом приюте, мы с Виктором возвращаемся в церковь Сан Николас де Бари. Никого нет. В углу аккуратным шалашиком сложены средневековые турнирные копья, служащие теперь древками для парадных хоругвей. В узкое цветное окошко скребутся ветки разросшегося орехового дерева.

С этой неприметной церковью в маленькой кастильской деревушке связана одна история из жизни королевы Изабеллы Кастильской. Долгое время она не могла родить наследника: для укрепления престола нужен был мальчик. Набожная королева (ее называли в народе Изабелла Католичка) узнала, что в столь деликатном вопросе может помочь молитва в церкви, в которой служил отец Хуан де Ортега. Туда в 1477 году она и совершила свое одинокое паломничество. Несколько дней женщина горячо молилась, и молитвы ее были услышаны: на следующий год в королевской семье появился долгожданный наследник - сын Хуан, названный так в честь настоятеля монастыря. Увы, королевскому отпрыску не суждено было исполнить возлагаемые на него надежды и чаяния престолонаследия, он умер в возрасте девятнадцати лет. В церкви Сан Хуан де Ортега до сих пор хранится готический балдахин, подаренный королевой Святому Хуану в благодарность за исполнение ее страстного желания о зачатии мальчика.

Скрип входной двери нарушает наше уединение, в церковь тихо входит беременная женщина. Меня берет оторопь: она как две капли воды похожа на Изабеллу Кастильскую, портрет которой я рассматривала накануне. Печальные цвета морской волны глаза, мягкие пшеничные кудри, собранные в узел, прозрачный румянец на нежной молочной коже. Судя по одежде, она пилигрим. Женщина опускается на колени перед Богородицей и шепотом молится.

На выходе, не в силах сдержать любопытства, я обращаюсь к ней. Марта из Дании, как мы и предполагали, идет Путем Сантьяго, а начала свое паломничество в Логроньо.

- Марта, ты знаешь о том, что очень похожа на королеву Испании Изабеллу Кастильскую? - спрашиваю я ее. В ответ Марта лишь смущенно улыбается и пожимает плечами - нет, не знает.

- А ты в курсе, что королева Изабелла тоже была здесь и молилась в том же самом месте, что и ты, только более пяти веков назад? - задает вопрос теперь Виктор.

Женщина снова отрицательно качает головой, не понимая, что мы от нее хотим. Тогда мы спрашиваем ее о том, о чем спрашивают обычно друг друга все пилигримы.

- Почему ты идешь Камино? Что позвало тебя в дорогу?

И вот что она рассказывает по дороге в альберг.

- Мне 34 года, из них четырнадцать я очень хотела иметь детей, но у меня не получалось. Врачи в один голос твердили, что это невозможно. А муж говорил: "Как Бог даст". Я прошла все виды обследования и лечения, но безрезультатно. А год назад увидела сон. Будто бы иду по длинной незнакомой дороге, сама не понимая, куда и зачем. Иду долго, до самой темноты. На лесной поляне, где я собираюсь заночевать, ко мне подходит женщина в белом, кладет руку на мой лоб и говорит: "Шагами измеришь скорбь". А потом указывает на небо, я поднимаю глаза и вижу четкие очертания Млечного Пути. После этого сна я прошла Путь Сантьяго. А полгода назад поняла, что беременна. И сейчас снова иду Камино, чтобы выразить свою благодарность за это чудо.

- Невероятно! . изумляюсь я не только внешней похожести двух женщин из разных эпох, но и поразительному сходству их женских историй, - А ты не боишься? Все-таки уже приличный срок?

- Нет, не боюсь, - отвечает Марта, нежно поглаживая свой заметный животик. - Когда по-настоящему веришь, ничего не страшно.

Вернувшись в альберг, Виктор сразу же по-хозяйски отправляется на кухню, чтобы приготовить чесночный суп. Оказывается, довольно долго он служил в этом приюте и лично был знаком с легендарным госпитальером - отцом Хосе Мария. Про него не так давно был снят документальный фильм: бельгийские кинематографисты специально приезжали в Сан Хуан де Ортега, настолько колоритна и неординарна была личность дона Хосе. Например, побудку пилигримов он осуществлял таким образом: в спальни были выведены динамики, из которых ровно в шесть утра начинала литься классическая музыка. Еще в приюте жил большой умный пес, который каждое утро провожал паломников за ворота городка, а иногда доходил вместе с ними и до Бургоса, а потом возвращался назад. На его ошейнике была бляха с выбитым на ней адресом приюта, многие пилигримы знали его в лицо. Пес этот был так же стар, как и его хозяин. К сожалению, три года назад отца Хосе не стало. Однако многие из заведенных им правил действуют и сейчас. Одно из них - ритуал приготовления и совместного поедания "сопа де ахо"[64], традиционного блюда пилигримов. Сейчас в альберге нет постоянного госпитальера, а в церкви - священника. Поэтому мессу по воскресеньям и праздникам служит отец Педро из Бургоса, а чесночный суп готовит кто-то из волонтеров.

Сопа де ахо - простое сытное блюдо испанских крестьян и бедняков. Современные рестораторы, очарованные популярностью этого супа, поспешили включить его в меню своих заведений, напичкав эффектными деталями и ненужными сложностями. Но Виктор собирается приготовить аутентичный суп без новомодных ресторанных излишеств.

- Вот смотри, продукты очень просты, - мой друг в переднике выглядит более чем убедительно, - чеснок, старый, можно черствый хлеб или сухари, оливковое масло, хамон, красный перец и бульон. Все.

- По сути, нет, ведь кредо блюда - практичность и экономичность. Так что можно брать любой. Нам вот принесли говяжьего бульона, значит, будем делать на говяжьем.

Вокруг Виктора начинают собираться оголодавшие пилигримы, не без любопытства наблюдая за его манипуляциями. Он красивой тонкой струей наливает оливковое масло на раскаленную чугунную сковородку, кажется, сохранившуюся в наследство от отца Хосе.

- Чеснок режешь ломтиками и опускаешь в масло. Дольки чеснока, соприкоснувшись с горячим маслом, превращаются в мягкие кремовые лепестки и издают головокружительный аромат.

Виктор ловко вытаскивает ароматные лепестки чеснока в отдельную миску, а на их место помещает хамон. Аромат чеснока окаймляется аппетитным запахом слегка поджаренной вяленой ветчины, вызывая у всех без исключения рефлекс собаки Павлова. Когда кусочки хамона становятся почти прозрачными, повар вынимает и их.

- Теперь в масло, напитавшееся вкусом и ароматом чеснока и хамона, выкладываешь хлеб, - на сковороду высыпается наполненная с верхом миска разносортного, порезанного кубиками хлеба. В эту горку пошли запасы всех пилигримов, остановившихся сегодня в приюте.

Через несколько минут хлеб превращается в золотистую россыпь гренок, а затем в густую кашицу. Тем временем в ведерной кастрюле закипает разбавленный кипятком бульон. Туда Виктор виртуозным жестом фокусника всыпает щедрую горсть красного молотого перца.

- Не многовато? - с сомнением спрашиваю я повара-иллюзиониста и тут же прикусываю язык под испепеляющим не хуже жгучего перца взглядом мастера.

Мы вместе с беременной Мартой и другими женщинами накрываем на стол. Паломники вытаскивают из рюкзаков свои припасы.

- Теперь остается все смешать, - Виктор подходит к кульминации кулинарного мастер-класса. Острый бульон вбирает в себя и мягкий чеснок, и прозрачные ломтики хамона, и жареную хлебную гущу. Над кастрюлей вздымается облако пара, но придавленное тяжелой крышкой остается бунтовать внутри кастрюли.

- Ну, если тебе так уж хочется, покроши немного, - снисходительно разрешает повар, уверенный, что теперь его творение уже ничем не испортишь. - В ресторанах так и норовят что-нибудь добавить, то яйца-пашот в каждую порцию, то веточку тимьяна или мяты для красоты, то гренки. Но на мой вкус - это уже излишества. Настоящий "сапо де ахо" у нас вот здесь, - и он торжественно снимает кастрюлю с плиты.

- Виктор, можно я буду помогать тебе - разливать суп?

- Да уж, изволь! - великодушно разрешает довольный результатом повар.

И мы вместе идем вдоль стола. Виктор несет огромную горячую кастрюлю, а я старой помятой поварешкой с потемневшей ручкой зачерпываю оттуда аппетитную огненную гущу и раскладываю по тарелкам. Последней накладываю себе, но в кастрюле еще остается довольно супа для добавки всем желающим.

...Вот именно здесь и сейчас, в этот краткий миг Вечности, в игольной точке планеты, ртутным шариком повисшей в бескрайней Вселенной, раскладывая по тарелкам чесночный суп из общей кастрюли, запуская ложку в его пылающую гущу, сидя за длинным столом с такими разными людьми, ты вдруг отчетливо осознаешь простую истину, что в глубине своего существа ты един со всеми. Ты неподвластен времени, освобожден от оков одиночества, от привычного отчуждения и границ. Ты свободен от своих страхов: от страха жизни, ибо понимаешь, что ты и любой другой человек - одно целое, и от страха смерти, ибо видишь, что бытие и небытие разделяет лишь тонкая почти иллюзорная пленка, один вдох, один удар сердца. Определенно прав был отец Хосе Мария, усаживая пилигримов за одним столом и за общим котлом чесночного супа...

...Кастилия жестока и беспощадна: печет, испепеляет и выжигает дотла, поджаривает на раскаленной сковороде дороги, иссушает знойными ветрами или удушливым безветрием. Вокруг, насколько хватает взгляда, поля, поля, поля... Негде укрыться от зноя и палящего солнца, которое с инквизиторской жестокостью жжет все живое на мили вокруг. Ни дерева, ни кустика - никакой тени, только редкие стога сена по окраинам полей. Ржаво-красная земля растрескалась, при каждом шаге из-под ног вздымается облачко розовой пыли. Смешиваясь с потом, она оставляет на лице боевую раскраску индейцев. Останавливаться нельзя - можно сгореть заживо. И мы идем...

Проходим в режиме марш-броска вымерший Ахес, дорогу и мост, построенные Сан Хуаном де Ортега, лабиринты Атапуэрки, обнесенную колючей проволокой военную базу, очередной скалистый гребень с Крестом, развилку у Орбанехи, идем вдоль взлетной полосы аэропорта, мимо стен картезианского монастыря Картуха де Мирафлорес и входим, наконец, в черту города.

Почти пять веков Бургос был столицей Старой Кастилии, собрав у себя все ее мрачные замки и крепостные ворота, башни и решетки, гербы и копья, распятия и гробницы. Здесь, среди остроконечных шпилей и шершавых камней, в темных лабиринтах улиц, в тусклом сумраке старых дворцов, витает не истребимый временем дух рыцарства, граничащего с бунтарством, дворянства, не чуждого разбоя и интриг, пылкой преданности и холодного коварства. Именно здесь и мог родиться испанский национальный герой Эль Сид Компеадор (Победитель) - воитель и авантюрист, заступник веры и хранитель чести, сотканный из сонма противоречий и щедро наделенной людской молвой всеми мыслимыми добродетелями. Подобно тому как реальный рыцарь Роланд и эпический герой "Песни о Роланде" - это два отдельных персонажа, так же и Сид-Победитель из "Песни о моем Сиде" весьма далек от своего прототипа - кастильца Родриго Диас де Бивар.

Родриго родился примерно в 1050 году (точная дата не известна) в десяти километрах от нынешнего Бургоса в семье мелкого дворянина. Однако этот факт оспаривается учеными: отдельные документы свидетельствуют о знатном происхождении будущего героя Испании. Предок его был одним из двух кастильских судей - должность в высшей степени уважаемая и почетная, доступная только для титулованных фамилий. Отец Родриго, инфант, по приказу короля охранял границы Наварры и Кастилии. Молодой Родриго Диас сразу же стал вхож в королевский двор, что для мелкого дворянина абсолютно исключалось. Относительная образованность - Родриго мог писать и читать, что по тем временам считалось редкостью даже для знати - сразу же поставила его на ступеньку выше по сравнению с другими безграмотными придворными. Это обстоятельство также умалчивается в стремлении подчеркнуть народность героя. В последний год жизни Короля Кастилии Фердинанда, в 1065 году, Родриго Диас де Бивар был произведен в рыцари. Развязавшаяся после смерти монарха междоусобная война среди его сыновей, оспаривающих территории, вынудила юного рыцаря выбрать себе сюзерена. Им стал король Санчо, унаследовавший Кастилию и сумевший победить двух братьев и захватить их земли. Юный рыцарь был его личным оруженосцем в начале своего пути к высокому званию "компеадор". При осаде восставшей Саморы Родриго Диас выступал уже в качестве полководца наравне с самим королем Санчо. Но жизнь королей, также как и простых смертных, подвластна лишь судьбе и Богу. При этой осаде король Санчо бы убит случайной стрелой, и ход истории резко поменялся: на трон объединенной державы взошел его брат Альфонсо.

Удивительно другое: Родриго Диас де Бивар, правая рука Санчо, принимавший личное участие в пленении Альфонсо, сумел договориться с новым королем, более того, стал одним из его приближенных и главнокомандующим войска. Вряд ли такое было бы по плечу безграмотному мелкому дворянину, а вот хитроумному стратегу и опытному дипломату - да. Художественный образ Компеадора обогатился сценой, в которой великий полководец вопрошает Альфонсо VI и призывает его поклясться в непричастности к смерти брата. Очень красиво, но нереалистично: как можно клясться в непричастности к смерти противника, против которого выступаешь войной, даже если это родной брат? Неважно из чьих рук была выпущена смертоносная стрела, важно кто стоял во главе войска и отдавал стрелкам приказ.

Междоусобные войны, охватившие Испанию в XI веке, не оставляли места глобальному патриотизму. Патриотизм касался лишь интересов собственного владения, отечество сужалось до границ крепостной стены, родина ограничивалась внутренним кругом семьи. Христиане и мавры вступали в альянсы и временные сговоры в упрямом стремлении достичь конкретную сиюминутную цель: поделить добычу, прихватить кусок земли, ослабить заклятого врага. Феодалы Кастилии вели войну с соседними замками с ничуть не меньшим рвением, чем с иноверцами. А иногда еще ожесточеннее, потому что здесь были примешаны личные мотивы и кровные обиды. В одной из таких междоусобиц произошла серьезная стычка между Гарсией Ордоньесом, влиятельным графом Нахеры, и Родриго Диасом, стоившая последнему слишком дорого. Победа непобедимого Компеадора обратилась кровной враждой с графом Ордоньесом, сумевшим настроить против него короля. Итог плачевен: в 1081 году Родриго Диас был подвергнут опале, отлучен от королевского двора и публично изгнан из Кастилии.

Хроники повествуют о том, с каким тяжелым сердцем покидал рыцарь свой опустошенный замок в Бургосе, как слезы стояли в его глазах, когда он прощался со своей женой Хименой и дочерьми. Город провожал его пустынными безлюдными улицами, никто не осмеливался проявить хоть каплю сочувствия или жалости, боясь королевского гнева. Великий воитель предстал живым человеком, способным грустить и страдать, горько обиженным правителем, но не сломленным превратностями судьбы. Теперь ему предстояло завоевать для себя новое "место под солнцем". Сначала он предложил свои услуги каталонским графам, братьям Беренгерам, предлагая защитить их от мавров, но получив жесткий отказ, поступил на службу к исламским эмирам в Сарагосе, то есть стал воевать на прямо противоположной стороне. Это было обычным делом в те далекие времена: христианские рыцари, спасаясь от бедности и преследований королей, часто вынуждены были сражаться в стане противника. В 1082 году в битве при Альменаре Родриго разгромил войска Беренгеров, своих несостоявшихся союзников, став их кровным врагом до конца дней. Именно в это время он получил свое прозвище - Эль Сид (в переводе с арабского "господин").

Вскоре Эль Сид Компеадор ввязался в борьбу за Валенсию - лакомый кусок земли, одинаково привлекательный и для мавров, и для кастильцев, и для каталонцев. Одно время он воевал на стороне короля Альфонсо VI, восстановив на время благосклонность сюзерена, но длилось это недолго. Обжегшись во второй раз, Родриго Диас решил отныне защищать только собственные интересы, не ища больше себе покровителей и хозяев. Один за другим брал Эль Сид замки и города, требуя от арабских эмиров повиновения. К 1092 года вся Валенсия находилась под покровительством Родриго, а два года спустя он получил титул "князя Валенсии", сделав земли мавров христианской территорией. Чтобы еще более упрочить свое положение и укрепить союз с Арагоном и Наваррой, Родриго Диас выдал своих дочерей замуж за королевских грандов: Кристину - за графа Памплоны Ромиро Санчеса, Марию - за Рамона Беренгера III, племянника лютого врага Беренгера.

Жизнь Эль Сида Компеадора оборвалась в 1099 году, когда ему было около пятидесяти. Вдова Химена не смогла удержать завоевания мужа и под натиском мусульман-берберов вынуждена была покинуть Валенсию. Отступление прикрывала армия кастильского короля Альфонсо VI, посмертно и окончательно признавшего великие заслуги своего рыцаря. Даже мертвое тело Компеадора, привязанное к седлу боевого коня, вселяло в мавров панический ужас, и они в страхе разбегались при виде бессмертного всадника.

Сейчас останки Сида и его жены Химены покоятся в Кафедральном Соборе Бургоса. Но герой продолжает жить в сердце каждого кастильца, как идеал столь ценимых им качеств: храбрости, жизненной стойкости и силы духа. Индивидуализм, возведенный в ранг высшей добродетели, в полной мере присутствует и в характере, и во всей жизни Эль Сида, прощая и оправдывая его политическое непостоянство, тактическую хитрость и вынужденный принцип стоять, прежде всего, за себя.

Менестрель, имя которого не сохранилось во времени, спустя сорок лет после смерти Компеадора сложил "Песнь о моем Сиде", ставшую поэтическим отражением кастильской истории. Отчасти эта поэма стала подражанием "Песне о Роланде", сочиненной франками чуть раньше. Яркий образец "романсьеро" - испанского средневекового эпоса - воспевает героя, вознося его до уровня недосягаемости, и вместе с тем наделяет его человеческими чертами, так что каждый испанец может узнать в нем брата или сына. Позже появились и другие авторы, на разные лады восхваляющие национальную гордость, воплощенную в бессмертном рыцаре. Пьесы и оперы, поэмы и переводы, фильмы и театральные постановки увековечили имя Эль Сида, давно перешагнувшее границы Старой Кастилии и современной Испании. В 2003 году был снят испанский мультфильм "Легенда о Сиде". Не хватает только комиксов и мюзикла.

Об уважении испанцев к своему национальному герою свидетельствует расположение его памятника в Бургосе - на одной из центральных площадей города. Мы с Виктором переходим мост Сан-Пабло через Арлансон и упираемся в белокаменный монумент... Ильи Муромца - именно так и выглядит кастилец Эль Сид, в шлеме и кольчуге, с длинным мечом наголо, в развевающемся плаще, верхом на гривастом коне. Он оказывается неожиданно похожим на былинных русских богатырей и доблестных князей-воевод, что делает его близким и понятным моему славянскому сердцу. Я делюсь своими соображениями с Виктором, на что он глубокомысленно замечает:

- Вообще-то конь был единственным средством передвижения воина, а меч - самым распространенным холодным оружием и в Европе, и на Руси.

- А что ты думаешь по поводу характеров, привычек? Испанский рыцарь и русский богатырь - много ли у них общего?

- Честно говоря, не знаю, - Виктор чешет затылок так, как может это делать только русский мужик, пусть и проживший пару-тройку десятков лет вдали от родины. - Давай рассуждать логически. Мы знаем, что Илья Муромец спал на печи до тридцати трех лет, зато потом уже мало когда высыпался. Эль Сид, я уверен, никогда не пренебрегал сиестой, то есть получается, в общей сложности спали они примерно одинаковое количество времени.

- А то: кто как спит, тот так и воюет! - убежденно заключает мой спутник.

- И это тоже верно, - позевывая, соглашается Виктор. - Но мы-то с тобой очень плотно пообедали, а вот спать - не спали, а нам еще воевать и воевать!

- И сколько, по-твоему, длилась сиеста Эль Сида?

- Думаю, не меньше часика... а то и двух! - мечтательно прикидывает Виктор. - Кстати, о сиесте. Это не обязательно крепкий сон в кровати, это может быть просто релакс - расслабленный дневной отдых, так сказать, замедление ритма жизни. Вот, обрати внимание, - и он глазами указывает на соседнюю лавочку.

Там, уронив газету на колени, дремлет сидя смуглый сеньор. Рубашка на груди расстегнута, голова откинута назад, нижняя челюсть слегка отворена, являя миру черную дыру рта, из которой доносится мерный храп. Это сиеста. В кафе напротив группа офисных клерков, ослабив галстуки, неспешно потягивают разбавленное вино со льдом и вяло обмениваются отвлеченными репликами. Это тоже сиеста. На газоне, в густой тени тамариска, растянулась сладкая парочка. Он лежит головой на ее коленях и ласково поглаживает хрупкие пальчики ног, она нежно перебирает его смоляную шевелюру, блестящую, словно из рекламы "Head & Shoulders". Оба лениво едят мороженое, прерываясь на поцелуи. И это сиеста.

- "И тебя вылечат, и меня вылечат..." - бормочет Виктор, устраиваясь поудобнее. Он почти готов продемонстрировать практическое приложение к теории о пользе дневного отдыха. Я не возражаю, и, взгромоздившись на лавочку, голова к голове, мы погружаемся в сладкую полудрему.

Спустя минут сорок наступает легкое, как дуновение ветерка, пробуждение. Я чувствую себя свежей, отдохнувшей и готовой к любым приключениям. Мы идем осматривать город.

Улицы Бургоса кружат вокруг главного центра городской Вселенной - Кафедрального Собора Богоматери. Его, как отдельный астрономический по масштабам объект, мы оставляем назавтра, а сегодня просто шляемся по провинциальной столице и задерживаем свой взгляд на всем, что того заслуживает. Бургос по местным меркам настоящий мегаполис: в нем живет 180 тысяч человек, но в отличие от своих мега-сородичей начисто лишен безликости и хаотичности, свойственной городам-гигантам. К тому же Старый город достаточно компактен для того, чтобы легко обойти его пешком.

Вторым потрясением после памятника Сиду становятся для меня монументальные Ворота Санта-Марии (Arco de Santa María) - одни из четырех городских ворот, расположенных строго по сторонам света (трое других - Сан-Хуан, Сан-Эстебан и Сан-Мартин - значительно скромнее). Эти ворота - все, что осталось от крепостной стены, окружавшей некогда столицу Кастилии. Раньше на месте Ворот Девы Марии находилась простая каменная арка, через которую юный рыцарь Родриго Диас де Бивар сначала входил в Бургос, а затем, будучи прославленным, но опальным Компеадором, покидал его. Увенчанные большими и малыми башенками, изрешеченные щелочками бойниц, украшенные скульптурами отцов города и знатных особ Ворота больше похожи на отдельный замок, но составляют лишь малый фрагмент Кафедрального Собора. В пантеоне фигур соседствуют граф Диего Родригес Порселос (основатель Бургоса), Эль Сид Компеадор и император Карл I, в честь которого и были воздвигнуты Ворота.

Дворцов в Бургосе видимо-невидимо. Сложно выговорить, не то что запомнить их названия! Это не удивительно, ведь долгое время здесь находился королевский двор и политический центр кастильской Короны. Знатные испанцы стремились обзавестись фамильными резиденциями по соседству с королевскими покоями. Не всем дворцам уготована достойная участь. Одни блещут фасадами и хранят в своих залах музейные экспонаты и бесценные реликвии, к которым у испанцев особо трепетное отношение. Другие, утратив былое величие, поделены на квартиры и заселены многодетными кастильскими семьями. На первых этажах таких "дворцов" можно увидеть грубо сваренные решетки, охраняющие склады, и мраморные колонны, вздымающиеся из угольных куч или сложенных штабелями коробок. В некоторых экс-дворцах расположены сейчас банки и солидные офисы. Есть особый шик в том, чтобы принимать клиентов под ренессансными сводами, в окружении стрельчатых арок и средневековой геральдики.

Один из них - Дворец Коннетаблей (Palacio de los Condestables/Casa del Cordón) - мы осматриваем с особым пристрастием: все, что связано с темой путешествий и открытий, представляет для меня жгучий интерес. А здесь Католические короли Изабелла и Фердинанд принимали Христофора Колумба после завершения его второго похода в Америку. Этот дворец называют еще Веревочным благодаря декору портала: на гербах первых его владельцев - Фернандеса де Веласко и Менсии де Мендосы - присутствует сложный орнамент из веревок. Сейчас Веревочный Дворец находится в собственности Сберегательного банка Бургоса, который содержит еще и Культурный центр, соседствующий с ним под одной крышей.

Площадь Свободы (Plaza de La Libertad), на которой расположен Дворец Коннетаблей, когда-то была главной рыночной площадью Бургоса и также носила прозвище "веревочной". Сейчас городской рынок перенесен чуть в сторону. В двух шагах от эпицентра культурной и финансовой жизни Бургоса торгуют риберой[65], иберийской свининой, свежей зеленью и живыми улитками. Но только с утра. В сиесту закрыто все, включая музеи и банки.

Чем еще поражает меня Бургос? Невиданным количеством памятников всех эпох, от старинных монументов до современных скульптур, отражающих бытовые сценки из жизни горожан. Вот лишь некоторые, повстречавшиеся нам на пути: памятник гончару, регулировщику дорожного движения, точильщику ножей, торговке каштанами, девушке с зонтом, памятник пожилой кастильской паре в национальных костюмах, монаху и мальчику в плаще принца, танцующим детям, читающему газету старику... Это не считая исторических монументов, посвященных великим людям Бургоса и Кастилии и персонажам испанского эпоса. Одних только памятников пилигримам несколько штук. Один из них, что возле альберга, изображает паломника с больной ногой. Он присел на камень, согнувшись над раной, и бережно осматривает источник боли. Возле этого памятника так и норовят сфотографироваться его "товарищи по несчастью" - пилигримы с растертыми пятками, вывихнутыми лодыжками и опухшими суставами. Другой железный паломник - прокаженный - сидит на лавке, весь в болячках и язвах. Эти его неровности кожи ужасно привлекают любопытных детей, которые любят расковыривать их в неосознанном стремлении познать мир, за что подвергаются брезгливым окрикам мамаш и нянь. Возможно, появление этого памятника связано с существованием Королевской больницы, созданной по распоряжению короля специально для больных богомольцев, и монастырского лепрозория Святого Лазаря. Но внимание к пилигримам выражается не только в скульптурах, больницах и странноприимных домах, но и в отношении самих бургосцев. Как приятно, когда на вопрос о местонахождении очередной достопримечательности мы получаем не только подробный ответ, но и пригоршню спелой шоколадной черешни, горячей от солнца и рук пожилой кастильянки.

- Подъем! - громогласно командует Виктор, прервав мой героический сон, в котором я скачу на лошади с развевающейся гривой рядом с бесстрашным Эль Сидом.

- Зачем так рано? Мы же решили остаться на день, - недовольно ворчу я, натягивая одеяло на голову и пытаясь возвратиться в недосмотренный сон.

- Если хочешь спокойно посмотреть Собор, поднимайся, - мой друг решительно стягивает одеяло обратно с головы, - через пару часов там будет не протолкнуться.

Приходится подчиниться. Авторитет Виктора для меня непререкаем. Еще ни разу его советы и рекомендации не подводили в дороге, делая мое путешествие безумно интересным, необычным и при этом по-мужски рациональным и организованным. Да что говорить, с моим спутником я чувствую себя "как за каменной стеной", как бы банально это ни звучало. Я вдруг вспоминаю Агнету: смогла бы она довериться незнакомому мужчине и передать ему бразды правления? Наверное, теперь смогла бы. Интересно, что она делает сейчас? Уволилась ли с должности? Начала ли шить театральные шторы?

- Лен, ты что, все еще спишь? - Виктор ставит передо мной чашку кофе, совсем как Агнета в Ронсесвальесе.

Мы наскоро завтракаем и спешим к Бургосскому центру Вселенной - Кафедральному Собору Богородицы (Catedral de Santa María de Burgos).

...Нежное кастильское утро. Солнце только просыпается, окрашивая кремовой пастелью крыши домов и верхушки башен. Крепость на холме уже озарена оранжевым светом, таким мягким и чистым, что даже не верится, что уже через час небо в изнеможении закипит от раскаленного огненного шара. На утреннем бархате, нежнее персика и прозрачнее росы, вырастают ажурные шпили Собора Богородицы. Они напоминают точеные золотые зубцы королевской короны. Или - с другого ракурса - засушенные стебли чертополоха с каменными зазубринами и колючками. А вот теперь - мачты средневековой каравеллы, украшенные праздничными флажками. По мере приближения и кругового обхода громада Собора разворачивается перед нами, являя новые и новые образы и ассоциации. Наверное, так можно ходить часами по кругу, представляя себе, что происходило вокруг этих стен, под сенью готических башен, взмывающих в небо шпилей и древних гербов.

Бургосский Собор Богородицы может служить бездонным объектом изучения для целой плеяды пытливых ученых, неисчерпаемым источником вдохновения для многих поколений творцов. Осмыслить и вместить в сознание его величие так же невозможно, как невозможно охватить взглядом весь его облик целиком. Поэтому приходится довольствоваться отдельными фрагментами, представляющими собой самодостаточные художественные образы и законченные истории. А для того, чтобы слой за слоем, шаг за шагом рассмотреть и изучить Собор поглубже, нужно приехать сюда раз сто, а лучше здесь родиться и прожить пару-тройку жизней.

Первый камень в строительство Собора Богоматери был заложен в 1221 году руками епископа Маурицио, прибывшего в Бургос двумя годами раньше вместе со своей воспитанницей Беатрис Швабской, ставшей впоследствии женой Фердинанда III. Королевская чета также принимала участие в возведении храма, осуществляя величайший надзор. Память об основателях Собора закреплена в центральной его части: гробница епископа расположена на западных хорах среди ста трех ореховых кресел, статуи королей в нарядных мантиях - у входа в клуатр.

Кружевная Южная роза над воротами Сарменталь струит тихий свет из почти заоблачной выси. Стрельчатые своды и звезды куполов теряются где-то вдали, унося за собой в мир обетованный. Часовни и капеллы соперничают друг с другом в изяществе резьбы, роскоши материалов и богатстве убранства. Со временем глаз начинает привыкать к вычурному изобилию и перегруженности мелкими деталями, усматривая в этом стремление запечатлеть яркость духовных переживаний, расцветить блеском и красками черно-белую обыденность "мрачного средневековья".

Одно из личных открытий - знакомство с творениями Хиля де Силое[66], непревзойденного мастера скульптурных надгробий и ретабло[67]. Ему одинаково блестяще удавалось покорить дерево, мрамор и алебастр, превратив их в податливый пластичный материал, беспрекословно подчиняющийся замыслу автора. Если могилы в принципе могут быть красивыми, то это, безусловно, заслуга Хиля де Силое. Люди, погребенные в его саркофагах кажутся спящими, а пропасть между жизнью и смертью сглаживается благодаря одухотворению и художественному облагораживанию перехода в небытие. Не случайно самой прекрасной могилой не только Испании, но всей Европы считается выполненное им надгробье Хуана II и Изабеллы Португальской, родителей Изабеллы Католички в монастыре Мирафлорес. В Соборе Богородицы можно увидеть несколько шедевров Хиля де Силое: гробницу епископа Алонсо де Картахены, алтарь часовни Святой Анны, Врата Коронерия и три ретабло капеллы Коннетабля.

А вот гробница Эль Сида Кампеадора и его жены Химены проста и лаконична: скромная каменная плита прикрывает многострадальные останки национального героя, обретшие окончательный покой лишь в 1919 году. Но местоположение ее - под куполом средокрестия - говорит о многом. Прочитав короткую надпись "здесь лежит Эль Сид Компеадор", мы с Виктором проникаемся мыслью о том, что истинному герою ни к чему пышные визуальные почести. Людская память и так окружила историю жизни Родриго Диас де Бивар героическим ореолом, народной любовью и глубоким почитанием.

Теперь идем к знаменитому сундуку Сида. Когда-то он стоял прямо на полу, но потом его укрепили железными скобами на безопасной высоте, во избежание растаскивания по кусочкам и порчи от многочисленных прикосновений неистовых почитателей. Сундук знаменит тем, что спас своего обладателя, когда тому пришлось туго. Наполнив сундук песком, находчивый Эль Сид заложил его на удивление доверчивым держателям ломбарда под видом полного золотом, а потом выкупил его, так и не открыв крышку. Очень важная деталь, которую подчеркивают кастильцы, - это то, что Эль Сид не обманул, не своровал, а только временно ввел в заблуждение, никого при этом не обидев. Что теперь хранится в сундуке - песок или золото, - неизвестно, однако легкая хитринка, не во вред другим, присуща многим кастильцам и сейчас, уживаясь непостижимым образом с простодушием и прямотой. Вот и пойми после этого испанский характер!

- Глянь сюда, - говорит Виктор и обращает мое внимание на странную фигуру, свисающую над старинными часами в главном нефе, - это Папамоскас.

Как только минутная стрелка часов останавливаются на двенадцати, отмеряя каждый прошедший час, чернявый человечек с эспаньолкой и демоническими бровями, одетый в коричневый камзол, широко распахивает рот и одновременно дергает рукой за язык колокола. Раздается бой курантов, после чего рот Папамоскаса закрывается ровно на час.

- Ловит мух! Папамоскас в переводе с испанского означает "пожиратель мух". А раньше он еще и кричал. Но крик был настолько неблагозвучен и неуместен в храме, что приказом епископа крикуна заставили замолчать.

Бьет девять, и Папамоскас беззвучно как рыба ровно девять раз открывает рот и столько же раз ударяет в колокол. Посетители Собора, задрав головы, зачарованно следят за его действиями. Забавно наблюдать, как одна степенная пара туристов распахивает рот вместе со странным человечком, похожим на щелкунчика.

Мы выходим из Собора, когда солнце почти в зените. От мягкого оранжевого утреннего света не осталось и следа - резкие светотени больно бьют по глазам, отвыкшим в полумраке храма от дневного контраста. Бургос Эль Сида живет своей жизнью, в которой романтическое прошлое перемежается с привычными реалиями настоящего. На длинных лавочках Плаза Майор сидят жизнерадостные пенсионеры, крошат хлеб голубям, беспечно болтают и смеются над шутками заводилы - лысого коротышки с пегой щеточкой усов. Бульвар Пасео дель Эсполон полон детьми и их нянями-гувернантками. Нарядные девочки и мальчики, в кружевных платьицах и светлых костюмчиках, с мячами и куклами, а самые маленькие - в затененных колясках с пологом из кисеи, обласканы и любимы. Редко в какой стране встретишь детей, купающихся в таком безбрежном море обожания, как в Испании. На улицах Бургоса много военных: здесь уже несколько веков расположен гарнизон. Мимо нас маршем, вздымая тучи пыли, проходит целая рота в хаки и сапогах - наверное, им ужасно жарко! Две монахини, совсем молоденькая девочка с примесью мавританской крови и пожилая дуэнья в очках, молча несут подмышками пакеты с толстыми фолиантами.

Современный Бургос ткет ткани и прядет пряжу, изготавливает целлофан и бумагу, печет хлеб и делает кровяную колбасу "морсилья", поддерживает боевой дух армии и принимает эшелоны чужестранных туристов, чтит законы и хранит традиции, растит детей и бережет стариков, ревностно охраняет веру и помогает пилигримам. И над всем этим мирным течением жизни реет бессмертная тень Эль Сида Компеадора - вечного героя верхом на верном боевом коне Бабьеке с острым клинком Колады в руке, защитника христианской веры, непобедимого воина, хранителя чести и достоинства испанского народа.

...Сидя под раскидистым платаном на бульваре Эсполон, едим сладкий инжир. Через час отходит электричка Виктора. Как ни прискорбно терять такого замечательного попутчика, но - хочешь не хочешь - приходится с этим мириться. Я уже успела привыкнуть к его заботливому ворчанию и ироничной снисходительности к моим восторгам и испугам. Как само собой разумеющееся принимала роскошь общения на родном языке, рассказанные им любопытные истории и встречи, которые без него никогда бы не состоялись. Не помню, когда в последний раз заглядывала в карту, задумывалась о направлении дороги, стоя у развилки, или спрашивала прохожих, как найти приют. Виктор полностью освободил меня от необходимости решать организационно-бытовые вопросы, равно как и от трети содержимого моего рюкзака. Он охотно вжился в роль старшего брата и выполнил все свои обещания, данные вначале нашего совместного пути, даже сверх того. Дорога с ним казалась легкой и быстрой, невзирая на изнурительную жару или проливные дожди. И даже его храп, раздражавший меня поначалу, со временем стал привычным фоном походных ночей - коротких передышек между бесконечно длинными, не похожими друг на друга, яркими днями.

- Послезавтра приезжает племянник - займемся с ним документами по альбергу, - сообщает Виктор, доедая с ладони розовую мякоть инжира. - Зимой можно приступать к ремонту.

- Ты решил уже, как его назовешь? - интересуюсь я.

- Хм-м-м. Тогда уж "Неслучайная встреча"! - улыбается Виктор, понимая, что я имею в виду.

Он поднимается, моет руки в уличном фонтанчике, по-отечески обнимает меня и, взвалив рюкзак на плечи, решительно направляется в сторону вокзала. Категорически отказавшись от проводов на перроне, он оставляет меня одну посреди тенистого бульвара в растрепанных чувствах, с номером телефона на клочке бумаги и походной фляжкой на память. Я машу рукой вслед его удаляющейся спине и, наполнив флягу водой, иду в противоположном направлении, к воротам Сан-Мартин, выводящим из Бургоса на тропу Камино Сантьяго.

...Долго ли, коротко ли - счет времени потерян - шагаю я по нескончаемой дороге, петляющей среди полей и холмов. Тардахос, Хорнилос дель Камино, Хонтанас, Кастроериц... Кастильское пекло не спадает. Все смешалось: жажда, пот, усталость, боль... Мелькание лиц, знакомых и незнакомых, спасительная фляга с водой на привале. Аскетичный распорядок дня: приют, душ, сон и снова дорога. Месса чернокожего священника, а вокруг изнемогающие от жары, охающие и тяжко вздыхающие паломники. Рыжая, мокрая от испарины дева в толстом вязаном свитере. Худеет? Болеет? Бродяга с забинтованной рукой, заснувший в тени единственного на мили вокруг дерева. Колонна подростков с синдромом Дауна, все в одинаковых панамках, - они-то что тут делают? Иногда я чувствую себя собакой, потерявшей след хозяина и пытающейся отыскать его вновь. Иногда - невольным наблюдателем, свидетелем человеческих страданий и физических изъянов. Девушку, скрючившуюся в пыли от боли в животе, увозит деревенский трактор. Давешний весельчак, что позировал в Бургосе возле памятника пилигриму с больной ногой, разулся и шагает босиком: на ногах нет живого места от мозолей. Отважная женщина Луиза из Калифорнии - с ней мы познакомились в Сан Хуан де Ортега за тарелкой чесночного супа - идет медленно, но не останавливается. У нее онкология, месяц после химиотерапии, каждый шаг - это стон. И неизменный ответ "I.m OK" на вопрос "Все ли в порядке?". Я вижу вокруг себя болезни и немощь, травмы и увечья, боль и даже смерть...

На обочине за поворотом толпятся люди. Сдержанный ропот голосов, женские всхлипы, тихие молитвы на разных языках. Вчера здесь умер паломник, точнее паломница. Пробираюсь ближе - горка булыжников, на плоском камне лежит ракушка, горит свеча. Я вчитываюсь в надпись на дощечке: Йоко Миокато, Фукусима, Япония, 12.02.1908г. - 16.06.2011г., потом вижу маленькую фотографию. Волосы шевелятся у меня на макушке: это та самая лысая бабушка-японка с восторженным детским взглядом из большой семьи, с которой мы начали путь вместе из Сен-Жан-Пье-де-Пора. Впечатление настолько сильное, что на мгновение мне кажется, будто это какая-то игра, нелепый спектакль, и что сейчас выйдет из-за наших спин режиссер и скажет: "Стоп! Снято". Но это не игра и не спектакль. Это жизнь. И это смерть...

Смерть всегда сопровождала пилигримов на пути Сантьяго, терпеливо выжидая момент, когда можно будет проявить свою власть. Она подстерегала их на опасных перевалах, в темных лесах, кишащих волками и дикими вепрями, в туманных галисийских болотах, на безлюдных дорогах, облюбованных разбойниками. Особенно она любила прохаживаться вокруг монастырских госпиталей, коих было видимо-невидимо, особенно на кастильском отрезке пути. Все болезни приписывались проискам дьявола, либо считались божьим наказанием. Функции госпиталей ограничивались молитвой, посильным облегчением физических страданий и изоляцией больных. А задача Смерти - отсеивать тех, кто по ее мнению не нуждался более в жизни, и уводить их в свое царство.

Смрад и гниение - верные признаки смерти - появлялись еще при жизни. Гигиена в средние века была синонимом колдовства и бесовщины. Католическая церковь не поощряла водных процедур, считая их дьявольским соблазном, и внушала своей пастве, что телесная грязь и зловоние богоугодны и способствуют очищению души. Достаточно привести несколько исторических фактов. Королева Изабелла Кастильская, мылась за свою жизнь всего дважды: в день своего рождения и в день свадьбы. Папа Климент VII, также как и король Филипп II, умерли в страшных мучениях от чесоточных клещей, съевших их буквально заживо. Даже вельможные особы страдали в те времена от блох и вшей, от клопов и чесотки, от элементарной антисанитарии, что уж говорить о простолюдинах. Презрение к гигиене стоило средневековой Европе очень дорого. Страшные эпидемии чумы и оспы выкашивали до половины населения крупных городов. Тиф, туберкулез и сифилис не лечились, жизнь больного зависела исключительно от воли случая, крепости организма и силы молитвы. Проказа и эрготизм обрекали человека на мучительное медленное умирание "по частям". Таких людей считали мертвыми и отпевали еще при жизни. О больных заботились Ордена госпитальеров: Орден Святого Лазаря ухаживал за прокаженными (отсюда появилось слово "лазарет"), братья Алексиане помогали чумным и опекали психических больных, считая их одержимыми дьяволом, Орден Святого Антония облегчал страдания страдающим эрготизмом[68].

Вдоль Камино Сантьяго можно видеть многочисленные следы борьбы жизни и смерти, метки средневековой медицины, а точнее ее отсутствия, в виде сохранившихся или разрушенных стен бывших лепрозориев, руин монастырских госпиталей и "чумных" крестов в местах массовых захоронений. Смерть в средние века стала настолько привычной и обыденной, что не вызывала благоговейного трепета и страха. Стены церквей украшали перекрещенные человеческие кости и черепа, скелеты органично вплетались в сюжеты картин и гравюр, тема "пляски смерти" прочно обосновалась в литературе и драматургии, черепа стали модными предметами интерьера, а в специальных монастырских хранилищах, называемых костницами, собирали черепа и кости умерших, дабы напомнить живущим о близости неминуемого конца...

Танец Смерти - не только религиозная аллегория, но и художественное отображение одной из жесточайших эпидемий средневековья - "огневицы Святого Антония" или "огненной чумы". Так называли отравление спорыньей или по-научному эрготизм. Болезнь сопровождалась конвульсивными движениями, напоминающими жуткий танец. Пик эпидемии пришелся на конец XI века, и папа Урбан в 1095 году приказал основать Орден Святого Антония, в задачи которого входила борьба со страшным недугом. К XV веку по Европе насчитывалось 370 госпиталей Сан-Антонио, развалины одного из них я видела на днях недалеко от Бургоса. Собственно все лечение заключалось в молитве и отпиливании пораженных гангреной конечностей. После смерти пациента все его имущество переходило к Ордену. В 1670 году французский врач Луи Тулье раскрыл причины болезни, а в 1791 году Орден Сан-Антонио был упразднен.

Галлюциногенную составляющую заболевания часто связывают со средневековым "мракобесием" - крестовые походы, охоту на ведьм, жестокости инквизиции легко объяснить токсическим влиянием спорыньи на мозг. Между прочим, Святой Антоний не случайно стал покровителем больных "огневицей". Еще при жизни без всякой спорыньи его часто посещали видения, которые кто-то сочтет типичной галлюцинацией. Ему являлся демон с угрозами и разными непристойными предложениями, и каждый раз Антоний противостоял ему силой Веры и слова Христова. Искушения Святого Антония запечатлены в загадочных картинах Иеронима Босха, посвятившего ему большую часть своего творчества. Глядя на творения художника, которые его современники называли не иначе как "адские видения", легко допускаешь, что и он не избежал эрготизма, питаясь ржаным хлебом со спорыньей.

В Испании XIV века Пляску Смерти возле кладбищенской церкви танцуют уже не только больные эрготизмом люди, но и обычные здоровые смертные, сопровождая танец песней "Мы все умрем". Тень смерти повсюду. Она объединяет и уравнивает всех: богатых и бедных, старых и молодых, знаменитых и безвестных. Ни одна другая эпоха не отличалась таким навязчивым культивированием образа смерти и настойчивым внушением мысли, что она всегда рядом. Несмотря на это, а может благодаря этому, люди достаточно спокойно относились к ее близкому присутствию.

Гораздо больше смерти их ужасала перспектива попасть в ад и понести суровое наказание за свои прегрешения. Поэтому в 1095 году церковью было узаконено полное отпущение грехов для пилигримов, а в случае их смерти во время паломничества отпускались даже "смертные грехи". Вряд ли такая индульгенция могла бы стать веским аргументом для сегодняшних пилигримов, идущих по Пути Сантьяго. Но соседство смерти ощутимо и сейчас. По обочинам дороги Святого Иакова встречается много крестов и могил, как древних, так и совсем свежих. Кому-то суждено умереть в пути, и эту тонкую грань между жизнью и смертью видишь воочию почти каждый день, на прокаленной солнцем дороге, в тенистых лесных зарослях, на свистящих горных перевалах. Но трудная дорога не пугает пожилых пилигримов, идущих наравне с молодыми: Педро из Сарагосы - 84 года, это его шестое паломничество за последние десять лет, Джиму из Шотландии - 87, семейной паре из Бельгии - за 90 каждому. Йоко Миокато из Фукусимы было 103 года...

В Кастроерице меня обгоняет инвалид-колясочник лет тридцати, с задорной мальчишеской улыбкой и бицепсами древнегреческого атлета.

- Привет! Ты не знаешь, в этом альберге есть пандус? - спрашивает он меня.

- Сейчас узнаю, - я поднимаюсь по трем ступенькам, непреодолимым для его коляски, и обращаюсь с тем же вопросом к госпитальеру.

Шустрый госпитальер с маленькими желтыми глазками, тряхнув жидким хвостиком под плешью, выбегает на улицу и быстро раскладывает откидной пандус, позволяющий коляске въехать внутрь.

- Добро пожаловать! - обращается он к атлету, совершенно игнорируя меня. - У меня есть специальная комната для тебя - там будет удобно!

- И для тебя тоже есть место, - кажется, только сейчас он замечает мое существование и тут же с изяществом галантного кавалера берет у меня рюкзак, чтобы отнести в комнату.

У стойки, ставя в крендесиаль очередную печать, мы с парнем в один голос спрашиваем друг друга: "Как тебя зовут?". И, рассмеявшись, представляемся: "Эмилио. Элена.".

Эмилио обаятелен и жизнерадостен до такой степени, что мне становится неловко за временами накатывающие на меня приступы меланхолии. Его открытое загорелое лицо лучится беспричинной радостью, свойственной малым детям и тем редким старикам, которые с приобретением мудрости сумели сохранить ребяческое любопытство и интерес к жизни. Рот белозуб и не закрывается от широкой улыбки, но не той фальшивой маски, которая вознесена на пьедестал апологетом продаж Дейлом Карнеги, а искренним и искрящимся проявлением любви ко всему вокруг. Миндалевидные, типично итальянские глаза имеют нетипичный цвет: оливковый, с рыжими крапинками. И только приглядевшись внимательнее, замечаешь вокруг них белые лучики незагорелых морщинок, а в русой гриве - серебристые пряди. Эмилио родился и вырос в Тоскане, долгое время жил в Моранелло - на родине Энцо Феррари и его знаменитых болидов. Три года тому назад перебрался в Модену. Бывший спортсмен-гонщик, оказавшийся после серьезной травмы в инвалидной коляске, три года назад начал жизнь сначала.

Свое странствие по Пути Сантьяго Эмилио проводит на приспособлении, которое я приняла вначале за велосипед. Его и можно назвать велосипедом, только ручным: педали приводятся в движение мускульной силой рук, на руле - кнопочное управление. Конструкция представляет собой трансформер, раскладываясь в походный вариант с багажником и складываясь в более привычный глазу тип коляски. Эмилио подробно объясняет мне устройство своего средства передвижения, будто бы это не инвалидная коляска, а обычный велосипед, ну, может быть, не совсем обычный.

- Многие думают, что я разбился в гонке. Но это не так. За девять лет, что я пилотировал болид, у меня не было ни одной травмы, не считая синяков и царапин. Годы тренировок, десятки соревнований, тестовые пробеги спортивных автомобилей - я работал пилотом-испытателем на заводе Феррари - ничего! - он отхлебывает большой глоток кофе.

Я молча жду продолжения, не решаясь спросить, а что же тогда.

- Однажды мы с друзьями отправились в Альпы на севере Италии, - продолжает Эмилио. - Нас было шестеро. - видно, с каким трудом он подбирает слова. - В общем, я сорвался в пропасть. До сих пор не могу понять, как это вышло. Может быть, туман, скользкие камни... А может, я был слишком самоуверен, ведь даже после сильных аварий оставался всегда целым и невредимым. А тут...

- Знаешь, а я сразу поняла, что ты спортсмен: ты очень хорошо сложен, и характер у тебя бойцовский, - я стараюсь увести парня в сторону от тяжелых воспоминаний.

- Да ты не волнуйся, - улыбается спортсмен, - все это в прошлом! Но главное испытание было не в том, что я сорвался, а в том, что пережил предательство двух самых близких людей. Меня мог спасти, но не спас лучший друг. Побоялся упасть вслед за мной. И меня бросила моя девушка, после того как узнала, что я не буду ходить.

- Не представляю, как такое можно пережить, - вырывается у меня непроизвольно, но я тут же прикусываю язык. Нелепый вывих судьбы и стоическое его преодоление рождают у меня сложные эмоции и глупое желание записать рецепт "как". Но рецепта нет, а есть опыт.

- Полгода я не вылезал из больниц, потом началась длинная реабилитация. Но это скучно. Лучше я расскажу тебе другую историю, - Эмилио оживляется. - Когда я был в клинике, в соседней палате лежал альпинист, его звали Роберто. Он опытный скалолаз, но тоже сорвался в пропасть: подвело снаряжение. Упал, но с гораздо большей высоты, и к тому же пролежал в ущелье целые сутки, пока его искали. Он был в сознании, холод, боль - сильнейшая, а самое страшное - чувство неизвестности. Роберто рассказывал, что за эти сутки пережил столько, что под конец уже и не понимал, где сон, а где явь. Несколько раз он переходил из одного состояния в другое, не замечая как. К нему подходил волк, понюхал и не тронул. Он разговаривал со своим отцом, живущим в Торонто, с которым не общался пять лет. Видел призраки погибших альпинистов... В больнице его собрали буквально по кусочкам, но вынесли жесткий вердикт: неподвижность на всю жизнь. А он - представляешь? - полтора года назад стал шевелить руками, потом научился ими управлять. Теперь все делает сам, а этой весной у него стали оживать ноги! Именно Роберто объяснил мне, что выздоровление невозможно, если не преодолеешь внутри себя обиду на людей и на судьбу, которая якобы к тебе несправедлива и жестока, если не перестанешь себя жалеть. И что никогда нельзя сдаваться, что бы ни говорили тебе окружающие, даже врачи. Мы с ним дружим и поддерживаем связь до сих пор.

- Это Роберто предложил тебе отправиться Путем Сантьяго?

- Скажем так, если бы не он, то я на это, наверное, вряд ли решился бы.

- По-разному - 10, 15, 20 километров... Зависит от дороги, погоды и настроения.

- Не больше, чем ты, - улыбается Эмилио. - Ну, все, хватит обо мне. Расскажи теперь о себе.

Что я могу поведать Эмилио после того, как выслушала его рассказ? Что расклеилась после расставания с палочкой-выручалочкой Виктором? Что натерла мозоль на мизинце? Что устала и соскучилась по дому? Что по осени часто впадаю в депрессию, потому что мало солнечного света, который я так люблю? А здесь, в дороге, недовольна тем, что его слишком много?..

Вечером пошел дождь. Всю ночь струи воды оглушительно гремят по желобу водостока, создавая эффект маленького камнепада в горах. Стены альберга тотчас отсыревают, и даже колючие шерстяные одеяла не помогают согреться.

На рассвете я просыпаюсь от приглушенного, словно сквозь вату, треньканья бубенцов, а выглянув в окно, вижу козье стадо, выгоняемое пастухом на выпас. Тонкие ножки мокрых животных по колено в красной глине, они скользят на размокшей дороге и жалобно блеют. Пастух, надвинув на глаза остроконечный капюшон из грубой холстины, напоминает смерть в ее средневековом толковании, только вместо косы у него на плече длинная палка с крюком. Впереди стада вышагивает козел, потрясая, словно бездомный старик, вымокшей до нитки желтой бородой. Во всем его козлином облике читается крайнее недоумение: зачем в такую погоду их гонят невесть куда? Но долг вожака и ответственность за вверенное ему стадо придает его походке сдержанное достоинство.

Прогремев колокольчиками, козы скрываются в сером тумане, сырой губкой повисшем над раскисшей дорогой.

А пилигримы снова выходят на дорогу, чтобы вместе с козами месить грязь...

Зачем люди делают это? Нагруженные тяжелыми рюкзаками, опаляемые зноем, обдуваемые ледяными ветрами и обливаемые дождями, разбивая ноги в кровь и превозмогая усталость, идут они километр за километром, ведомые желтыми стрелками и смутным томлением сердца. Что зовет их в дорогу? Какая сила заставляет добровольно обрекать себя на трудности и лишения? Чем манит людей эта таинственная тропа? Что ищут они на ней? Что находят? И находят ли?..

Трудно понять. Еще труднее объяснить словами. Легче прочувствовать, пройдя самому.

Однако, став единожды пилигримом, понимаешь, что назад дороги уже нет. Путь этот имеет одностороннее движение. Ты, конечно, можешь исходить туда-обратно, вдоль и поперек все паломнические маршруты мира, но... с дороги уже не сойдешь. Кто-то из мудрецов сказал: "Не ты идешь по Пути, а Путь ведет тебя". Это так. Пройдя Путь Сантьяго, ты никогда уже не будешь прежним. Жизнь твоя приобретает совершенно иное измерение. И дело тут не в пройденных километрах и преодоленных высотах, а в необратимом движении души, неустанно стремящейся к Свету...

Примерно через десять километров после Кастроерица я прохожу заброшенный скит Сан-Николас и старый мост на семи арках через реку Писуэрга, разделяющий провинции Бургос и Паленсия. Дождь ослаб, но все еще моросит, хмуро и неприветливо. Я промокла, и на моих ботинках толстая "платформа" из налипшей глины. Когда наступаю на твердь - булыжник или асфальт, - то начинаю скользить как на коньках, рискуя потерять равновесие и свалиться на дорогу. Приходится в который раз отчищать подошву от грязи. По правую руку от меня тянется недостроенный канал Кастилии с несколькими бесполезными шлюзами, являя собой образчик долгостроя XVIII века. До Фромисты осталось совсем ничего, там я и собираюсь заночевать.

Весь день думаю над рассказом Эмилио, и так и сяк примеряя пережитое им на себя. А я смогла бы? Смогла бы, как он, улыбаться? Осмелилась бы отправиться в путешествие, не умея ходить? Нашла бы в себе силы простить предательство? Отважилась бы искать и находить новый смысл в жизни? Сумела бы говорить открыто об этом? А главное - смогла бы так же, как он, верить?.. Может затем и даются нам такие встречи, чтобы примерять на себя чужие судьбы и проживать хотя бы мысленно повороты судьбы и ощущения других людей. И тогда наши ситуации, кажущиеся тупиковыми и безвыходными, таковыми казаться уже не будут. Примеры стойкости и жизнелюбия, встречающиеся на Пути, заставляют по-новому осмыслить собственную жизнь, поправляют "сбитые прицелы" и дают силы преодолевать не только физические трудности и преграды, но и принимать более изощренные вызовы судьбы.

...Вечереет. Дождевая морось, растворенная в воздухе, упразднив сиесту, незаметно передвигает утро к вечеру. День был длинный, дорога трудной, и сегодня я чувствую себя как никогда уставшей и опустошенной. Чавкающая под ногами грязь засыхает ржавыми разводами на брюках, превращает кроссовки в кандалы. Рюкзак удвоился в весе. Мокрые ноги растерты. Щеки пылают от напряжения и усталости. Или от температуры? Кажется, меня знобит. Ну вот, этого еще не хватало!

Собрав волю и силы в кулак, я добираюсь до Фромисты, отыскиваю альберг..., чтобы узнать, что он полон, и мест нет. Раздумывать особо не приходится, вряд ли в этом городе обнаружится еще один русский госпитальер, приберегший для меня теплое местечко, и мне ничего не остается делать, как топать дальше: в трех километрах отсюда есть еще один приют. Покидаю чужой город, холодный и равнодушный, не приютивший обессиленного болящего пилигрима, и проявляю ответное равнодушие и к его церквям - готической Сан-Педро и романской Сан-Мартин, и к памятнику покровителю мореплавателей Святому Тельмо. Все церкви сливаются для меня в этот миг в один бесконечный иконостас, хоровод крестов и распятий. Лики святых смотрят укоризненно и отрешенно, от уходящих ввысь сводов кружится голова, бездонные купола утверждают недосягаемость небес... Звон колоколов, печальный и глухой, прощальным гонгом провожает так и не встреченного гостя. И я - одинокий путник, изгнанный волею обстоятельств из негостеприимного города, бреду отверженная и неприкаянная прочь. За спиной городская застава, на дороге никого не видно, ручеек пилигримов заметно иссяк: большинство уже давно нашли себе прибежище на ночь. Обида горьким комком подходит к горлу, на глаза наворачиваются слезы. Голова гудит, зубы выбивают тревожную дробь - то ли от озноба, то ли от обиды. Кости ломит уже не только от груза, но и от жара. Я продолжаю пробуксовывать в своих скользких ботинках, на то, чтобы их почистить, уже нет сил. Ну и пусть! Пускай я вся в грязи и устала до чертиков, так мне и надо! Чего поперлась под дождь, вместо того чтобы найти себе заранее сухое теплое местечко и наблюдать из окна за изменениями в природе.

"...Изменения в природе происходят год от года. Непогода нынче в моде, непогода, непогода..." - я начинаю нашептывать свою любимую песенку, которую так приятно петь в теплой светлой комнате за вкусным столом среди друзей. - "Не ангина, не простуда...", - хотя с этим сейчас можно поспорить, - "посерьезнее беда", - да уж, основная серьезность заключается в том, что я не знаю, где буду сегодня спать и когда доберусь до ночлега. Только я собираюсь спеть: "...Кто-то ищет тебя среди дождя", - как оступаюсь и, поскользнувшись на мокром камне, со всего размаху падаю в лужу. Ногу пронзает острая боль. Я вскрикиваю и заливаюсь слезами. Но мой плач никто не слышит, а слез никто не видит. Я одна на этой дороге. Так получилось. Некоторое время сижу в глинистой жиже и реву в три ручья, не удосуживаясь даже попытаться встать и выбраться в более сухое место. Господи, ну почему еще и это? Потом я вспоминаю вчерашний разговор с Эмилио и начинаю, как мантру, повторять: "Я не упала в пропасть, я не упала в пропасть...". Одновременно, стянув кое-как с плеч рюкзак, пробую встать - очень больно, наверное, вывих. Я переползаю на сухие камни, перетаскиваю за собой рюкзак и судорожно соображаю, что же делать дальше. Сначала строго приказываю себе успокоиться и перестать плакать. Достаю из кармана рюкзака флягу с водой, которую подарил Виктор, припадаю к горлышку и, отпив несколько глотков, бережно глажу ее по крутым бокам. Вспоминаю его рассказ. Думаю об Агнете: она тоже плакала под дождем, тогда у Ворот Прощения. Только слезы были от другой боли, которую и распознать, и вылечить гораздо сложнее. Потом залезаю в потаенный внутренний кармашек и достаю изрядно потрепанную записку Эррандо. Снова ее перечитываю. Вспоминаю, что он тоже когда-то вывихнул ногу в Пути Сантьяго, и даже кисло улыбаюсь от такого совпадения. Улыбаться широко, как Эмилио, у меня не получается: не дает температура, которая теперь - я уже чувствую - нешуточно жарит меня изнутри. Но все же это не огневица Святого Антонио, а значит не смертельно. Немного успокоившись, повспоминав своих друзей, я снимаю ботинок и осматриваю ногу. Сустав вспух, двигать им из стороны в сторону ужасно больно. А что если не двигать - смогу ли тогда наступить на ногу? Я достаю из рюкзака эластичный бинт и туго, насколько хватает сил, перетягиваю опухшую ногу. Пробую на нее опереться - больно, но терпимо, особенно если подпереть еще и посохом, приспособив его как костыль. Я напяливаю не зашнуровывая кроссовок и изучаю вымокшую карту. Судя по ней, очень скоро, метров через 500-700, тропа пилигримов должна пересекать автомагистраль, а значит недалеко транспорт. Еще не сильно темно, попытаюсь добраться до дороги засветло. Однако взглянув на неподъемный рюкзак, весь вымазанный в глине, я осознаю неосуществимость этой затеи. Но не оставаться же здесь. Или остаться? Дождь вроде бы заканчивается. Может развести костер? Но у меня нет спичек. Да и какой костер, если у меня в голове и во всем теле бушует настоящий пожар. Пока я в полубреду размышляю над сценариями действий, жизнь преподносит мне свой сценарий.

На дороге показывается тройка запоздалых путников. Это три рослых мужчины, закутанные в дождевики вместе с рюкзаками, что делает их похожими на уродливых горбунов. Но в моих глазах они сейчас прекрасные сказочные эльфы. Эльфы подходят ближе, и я слышу испанскую речь. Они не сразу замечают меня: видимо, вывалявшись в грязи, я слилась с окружающим ландшафтом, да и сижу чуть в стороне, подпирая спиной большой камень. Они увлечены беседой, и мое жалкое "Буэн Камино!" для них полная неожиданность. Испанцы подходят ближе и пытаются о чем-то спросить меня, но я не понимаю испанского, а только твержу "I have problem with my leg"[69] и показываю на стянутую бинтом лодыжку. Мужчины быстро оценивают ситуацию и делают из скрещенных рук сиденье, жестами приглашая меня усесться в него. Я отрицательно мотаю головой, пытаясь показать, что могу скакать на одной ножке с помощью посоха-костыля. Тогда третий эльф, самый молодой и горячий, патетически взмахивая руками - видимо, ругаясь - заставляет меня занять предложенное место, а сам вскидывает на плечо мой выпачканный в глине рюкзак. И вот я сижу, как принцесса на руках у прекрасных рыцарей, покачиваясь в такт их шагам, а еще один несет мой походный саквояж со шляпками, кружевными накидками, надушенными платками и бальными платьями. Скоро фиеста, и мне непременно надо там быть: королева Изабелла лично пригласила меня отпраздновать совершеннолетие ее единственного сына. А потом еще нужно успеть в Леон на коронацию Альфонсо... Время от времени мои доблестные рыцари ставят меня на грешную землю, чтобы отдышаться, ведь, помимо воздушной принцессы, они тащат на плечах и свои рюкзаки. Тогда я снова превращаюсь в мокрую, вымазанную по уши в грязи, горе-путешественницу с температурой и вывихнутой ногой. В дороге уже никто не говорит, все сильно устали и только пыхтят, таща на себе свалившееся на них сокровище.

Сокровище, между тем, хочет знакомиться и выспрашивает имена своих спасителей. Их зовут Хавьер, Тони и Давид. "Элена", - представляется сама спасенная, но реверанс ей мешает сделать несуразное положение между небом и землей. Да и вид у вымазанной глиной прекрасной дамы еще тот! Поэтому придворный этикет и светские формальности приходится отложить на потом.

Карты не врут, географические - тоже, и действительно, вскоре тропа упирается в шоссе, по которому изредка со свистом проезжают автомобили. Принцесса по ходу дела решает сменить вид транспорта с человеко-коней на запряженную в несколько сот лошадей механизированную карету, и, как только видит асфальт, заполошно кричит: "STOP!". Человеко-кони, они же благородные рыцари, оторопело ставят свою драгоценную ношу на одну здоровую ногу и, поняв хоть и не с первого раза ее замысел, принимаются энергично махать руками перед проезжающими машинами. Безрезультатно. Машин мало, и водители редких попуток не видят возможности посадить всех четверых, да еще с рюкзаками, в один салон. Я благодарю изо всех сил своих спасителей, на разные лады повторяя "Мучас грасиас!", и заверяю их, что дальше справлюсь сама. Каждого рыцаря я долго трясу за руку, обнимаю и целую в обе щеки. Один из них, Хавьер, тот самый молодой и горячий, трогает меня за лоб и что-то озабоченно говорит своим спутникам. "No problem", - успокаиваю их я.

Пока мы переговариваемся языком жестов и интернациональных слов, возле нас с тихим шорохом останавливается автомобиль - графитовая "Ауди" бизнес-класса последней модели. Стекло бесшумно опускается и респектабельный мужчина в белой рубахе с распущенным галстуком и холеными руками интересуется, в чем дело, и нужна ли помощь. Мои благородные рыцари объясняют ему ситуацию, и тот выходит из салона. Он открывает багажник, потом берет мой грязный рюкзак, не боясь запачкать ни безупречных брюк, ни кипельной рубашки, ни идеально начищенных туфлей, и кладет его внутрь, туда же запихивает и заскорузлый посох. Отворяет дверцу салона и взмахом руки приглашает меня садиться. Я с сомнением показываю на разводы грязи и куски глины, налипшие на мою одежду и обувь, и теперь уже он говорит "No problem". Я еще раз прощаюсь со своими замечательными спасителями, вкладывая в мимику и жесты все то, что мешает мне выразить языковой барьер, и сажусь в машину. Поковырявшись в аптечке, респектабельный мужчина достает упаковку таблеток и протягивает ее мне вместе с бутылкой воды.

- Это против температура высоко, - сообщает он на моем родном языке.

- Немножко. Учу у русский учитель в мой город живет она замуж за испанец.

- Меня зовут Ромиро. Тебя я знать Элена. Ты из России - твои друзья сказать.

- Спасибо Ромиро! - я запиваю таблетку водой и уютно устраиваюсь в мягком кожаном чреве дорогого автомобиля. Нога ноет, голова болит, но сердце преисполнено благодарностью ко всем этим людям, так нежданно и своевременно оказавшимся на моем пути. И глубоким спокойствием, что теперь уж точно все будет хорошо.

- Элена, если хочешь поспать, делай так. Я еду до Сахагун, где хочешь остановить скажи, я буду разбуживать тебя.

- Большое спасибо, Ромиро. Если ты знаешь в Сахагуне альберг для пилигримов, отвези меня туда, пожалуйста, - прошу я.

- Пожалуйста, хорошо. Но сначала надо показать врачу твоя нога. Мой друг в Сахагун - доктор, я могу звонить и просить на осмотр.

- Даже не знаю, мне очень неловко, - смущенно лепечу, - я и так выпачкала твой автомобиль.

- Элена, это мелочь. Я тоже пройти Камино и знать, что есть помощь в пути. Очень важно. Я пробовать транслировать русский одно правило пилигрим: "Шаг назад для помощи другому человеку, стоит больше, чем сто шаг вперед без помощи людям вокруг".[70]

- Я думала, что так не бывает, так происходит только в сказках.

Под эту "сказку чудес" я и засыпаю. Тихо мурлычет мотор, темно-фиолетовый вечер за стеклом не кажется уже ни опасным, ни безысходным. Таблетка начинает действовать, жар спадает, раненая нога нашла покой на сиденье.

Проходит, кажется, одно краткое мгновение, и я просыпаюсь оттого, что кто-то похлопывает меня по плечу. Открываю глаза - Ромиро:

- Элена мы приехать Сахагун. Я заказать место альберг, но сейчас зайти мой друг доктор здесь живет, показать твоя нога.

- Спасибо. Как быстро! - пятьдесят километров промелькнули за несколько минут. В другое время на преодоление такого расстояния ушло бы дня три.

Ромиро помогает мне выбраться из машины, и, опираясь на его руку, я скачу на одной ноге к лавке под фонарем возле дома. В очерченном, словно циркулем, пятне светло как днем. Через пару минут дверь отворяется, и к нам подходит седовласый сеньор в золоченых очках и домашней одежде, с маленьким чемоданчиком в руках. Поздоровавшись, он просит меня размотать бинт и принимается осматривать больную ногу. Я робко ойкаю, когда он дотрагивается до опухшего сизого сустава. Но руки врача точны и многоопытны.

- Вывиха нет, - констатирует доктор, - сильное растяжение связок. Лед, тугая повязка и три дня покоя. - Даже не раскрыв своего чемоданчика, он откланивается и снова скрывается за дверью, чтобы продолжить прерванный семейный вечер.

А Ромиро везет меня в древний монастырский приют, который сама я точно никогда не нашла бы. Тем более теперь, когда на дворе стоит глухая чернильно-черная ночь. Мы проходим через освещенный луной внутренний дворик с колышущимися тенями старых деревьев и оказываемся в маленьком закутке. Блики оплывшей свечи мечутся по шершавым стенам. За бюро из темного рассохшегося дерева клюет носом госпитальер-монах. Завидя нас, он вскакивает с места и провожает в дальнюю комнату, чтобы показать место моего ночлега. Это отдельная келья метра три на три, с узкой кроватью, столом и табуретом. Стены из тесаного камня за девять веков отполированы спинами и плечами монахов до скульптурной гладкости. Темное окошко-бойница рассекает кладку точно пополам. Над кроватью - грубое деревянное распятие, потемневшее от времени и многочисленных прикосновений. Я вопросительно гляжу на Ромиро.

- Элена, я вносить донативо эта комната на три дня для тебя. Чтобы поскорей будь здорова и снова идти Камино. Нет-нет, не надо деньги! - он категорично машет руками в ответ на мою попытку достать кошелек.

- Не знаю, как тебя благодарить... - я обескуражена таким участием со стороны незнакомого человека, - спасибо, Ромиро, за все, что ты сделал для меня!

- А тебе спасибо за практика русский язык, - отвечает Ромиро с улыбкой и, отсалютовав, уходит в ночь.

Монах объясняет, где "дуча", где "сервисьо", где "косина"[71] и оставляет меня одну. Я сваливаю в угол грязную одежду с себя, ковыляю до душа, моюсь под тонкой струей воды и, добравшись до постели, обрушиваюсь в пустоту...

...В пустоте мрачно и душно. Подземелье освещается зловещими вспышками факелов. Их чад сизым туманом стелется над земляным полом, вызывая дикую головную боль. Мои мучители надевают мне на ногу "испанский башмачок" и с жестокими ухмылками закручивают веревку. Деревянные чурбаки с хрустом стискивают лодыжку, и я кричу. Тогда главный инквизитор, лица которого не видно из-под низко надвинутого капюшона, громогласно вопрошает: "Ах, тебе больно!?", - и разражается демоническим хохотом. Его смех эхом отражается в бесконечных лабиринтах подвала. Он снимает со стены факел и начинает пламенем жечь мне щеки, лоб, грудь...

Просыпаюсь от собственного беззвучного вопля, вся мокрая от пота и страха. Спальный мешок лежит скомканный в ногах. Осматриваюсь по сторонам - я в келье. Несколько душновато, но в целом уютно и спокойно. Мрачное подземелье, где я только что побывала, осталось по ту сторону кошмара. Это всего лишь сон - плод болезненного воображения и больного тела. Я трогаю свой лоб - он прохладный, легонько шевелю ногой, боль за ночь немного притупилась.

За узким окном зарождается рассвет. Сажусь на кровать, дотягиваюсь до крючка и отворяю скрипучую створку. В келью врывается чистый, напоенный утренней свежестью воздух. Я жадно вдыхаю его полной грудью, на пределе реберных возможностей, всей диафрагмой вбирая прохладу и сладкий аромат вереска. Предрассветную тишину нарушает щебет птиц, вначале робкий и неуверенный, но вскоре птичьи голоса сливаются в многоголосный хор, наполняя свистом, щелканьем и трелями пробуждающийся мир. Их радостная какофония похожа на настройку симфонического оркестра перед концертом. Послушав птичий оркестр, я туго пеленаю больную ногу, одеваюсь и иду умываться и завтракать. Мне с трудом, но уже удается не скакать на одной ноге, а хромать на двух, слегка опираясь на носок.

В трапезной сидят пять-шесть человек, а вчерашний госпитальер бодро суетится возле большого кофейника. Мы улыбаемся друг другу, и он наливает мне в железную кружку кофе. Спрашивает: "Как нога?" - "Уже лучше, спасибо".

Я ковыляю с чашкой к столу и краем глаза замечаю сидящего возле окна необычного человека. Необычность его кроется не только во внешнем своеобразии и манере двигаться, но и в особом взгляде, который таит печать переселенца. Думаю, в его жилах течет мавританская кровь. Я не специалист по антропологии, но бледно-кофейный цвет лица, совсем не похожий на обычный загар, выдает присутствие в его генеалогическом древе представителей африканской расы. Шоколадные, влажные глаза, нос с горбинкой, чуть заметно вывернутая наружу нижняя губа... В общем, я определенно считаю его потомком арабских завоевателей. Пластичность движений - то, как он ставит тарелку, берет хлеб, передвигается между столами, поворачивает голову - лишь подтверждает мою догадку. Наверное, взгляд у меня слишком пристальный - необычный человек вдруг пружинисто встает и подходит ко мне.

- Привет, можно присесть? - спрашивает он на английском.

- Да, конечно, - я автоматически подвигаюсь, хотя в этом нет нужды: за столом полно места.

Я вкратце пересказываю свои вчерашние злоключения. Он терпеливо выслушивает мой монолог на далеком от совершенства английском, время от времени сочувственно кивая и издавая неизвестные мне междометия. Когда я заканчиваю рассказ, он все еще задумчиво качает головой, будто припоминая что-то свое.

- Да, я забыл представиться, - спохватившись, добавляет необычный человек, - меня зовут Карлос, я из Андалусии.

Мы тихо беседуем, медленно и трудно подбирая слова, иногда комментируя свои рассказы рисунками на салфетке, госпитальер несколько раз подливает нам кофе из большого кофейника, а потом уходит по своим делам. Мы остаемся одни.

Карлос по образованию историк-археолог, профессор университетов Малаги и Леона, читает студентам лекции по историю древнейших цивилизаций, а также сотрудничает с испанским Национальным центром изучения эволюции человека. Он принимал участие в раскопках Атапуэрка, Альтамира и Ла-Бастиды[72]. Карлос вдовец, у него двое детей - взрослый женатый сын и пятнадцатилетняя дочь. Все свободное время он посвящает путешествиям, стараясь в них отрешиться от профессиональных интересов и понаблюдать мир с других сторон, например, глазами странствующего философа или поэта-любителя. По Камино Сантьяго идет в пятый раз.

Я никак не решаюсь подобраться к интересующему меня вопросу: есть ли среди его предков мавры, завоевавшие некогда Пиренейский полуостров? Разговор завожу издалека.

- Карлос, ты большой знаток истории Испании, Европы да и всей земной цивилизации. А знаешь ли ты историю своего рода? Знаком ли со своим генеалогическим древом? У нас в России это очень популярно в последние годы. Но бывает трудно добраться до корней: многое потеряно в безвременье.

- История страны складывается из историй отдельных семей и людей. Так что знать о своих предках для любого человека так же естественно и важно, как и передавать опыт потомкам, - глубокая убежденность его ответа исходит вовсе не от ученого, а от человека.

- Если ты никуда не спешишь, может быть, расскажешь мне о своей древнейшей истории? - прошу я, напирая на слово "древнейшей".

- Хорошо. Давай только переберемся во двор, и я принесу льда для твоей ноги - заодно будешь лечиться!

Мы устраиваемся на лавке под бархатной кроной могучего каштана. Я прикладываю пакет со льдом к суставу и вся обращаюсь в слух.

"...История Испании полна противоречивых событий, которые с высоты веков выглядят иначе - не так, как их оценивали современники. Один из таких неоднозначных периодов - эпоха арабского владычества. Арабами называли всех, кто пришел с африканского континента. Но среди пришельцев были и мусульмане Дамасского Халифата, и коренные жители Севера Африки, берберы. Берберов стали называть маврами, а мусульман - сарацинами. Впрочем, в названиях всегда царила путаница, для коренного населения полуострова все они были завоевателями. Между мусульманами и берберами тлела вражда, междоусобицы раздирали не только испанские королевства, но и арабские эмираты и султанаты.

Самым мудрым арабским правителем был Абдурахман III - первый халиф Кордовы. Ему в конце тысячелетия удалось объединить разрозненные арабские владения и при этом наладить добрососедские связи со многими испанскими королевствами. Он соединял в себе качества гениального полководца, прозорливого стратега и талантливого политика. Халиф снискал популярность во всей Европе благодаря мягкому и гуманному отношению к местному населению. Он никого не обращал насильно в ислам, не притеснял и тем более не истреблял физически. В его политике главенствовали здравый смысл и экономическая целесообразность. Эпоха его правления стала эпохой расцвета Испании, - она заняла лидирующее положение в Европе и по материальному благосостоянию, и по уровню культуры. Все ценное, что было накоплено на Востоке, самым благожелательным и щедрым образом привносилось на территорию Пиренейского полуострова. Достижения арабской медицины и повседневные навыки гигиены, секреты градостроительства и архитектурные изыски, роскошные ковры и тончайшие шелка, редкие ремесла и наука астрономия, фонтаны и пышные сады - все это стало частью арабского наследия. Основной своей задачей Абдурахман III видел создание цветущего, богатого и сильного государства, а не отстаивание религиозных догм. Возможно, одной из причин такого правления стала баскская кровь, текущая в его жилах: мать и бабка по отцу были басконками. Да и внешность халифа отличалась от привычных черт мусульманина: у него были светлые глаза и рыжие волосы, которые - чтобы не смущать подданных - он красил в черный цвет.

Почему я об этом рассказываю? Чтобы ты поняла, что те, кого называли арабскими завоевателями, сражались за земли, а не за души, они никогда не занимались религиозной пропагандой, их поведение скорее можно назвать систематическим, хорошо организованным грабежом. Многие мавры осели на завоеванных территориях, пустили корни, взяли в жены местных женщин. На протяжении семи веков арабская кровь соединялась с кастильской, баскской, каталонской. Зачастую отношения между мусульманами и христианами вне поля битвы можно было смело назвать дружескими. Они общались между собой, торговали, обменивались опытом и даже помогали друг другу в гражданских столкновениях и междоусобных конфликтах. А теперь от арабских корней в целом перейду к своим собственным.

Мой очень далекий предок был военачальником в армии легендарного Мухаммеда Аль-Мансура[73]. Он прибыл из Магриба, чтобы возглавить кампанию по покорению Саморы. Вместе с войском он исходил вдоль и поперек весь юг Пиренейского полуострова, и получил в благодарность кусок земли в Эстремадуре. На протяжении нескольких веков существования Кордовского халифата продолжалась военная династия моих предков. "Аристократия меча" - так их называли. После падения халифата мой род растерял былую воинственность и переместился севернее, в Кастилию. В ходе Реконкисты, по мере отвоевывания земель, часть мусульман осталась жить на христианских территориях. Так произошло и с моими предками. Они образовывали общины и жили автономно в окружении христиан. При этом сохраняли свою исламскую веру, обычаи и традиции. Такие мусульмане назывались "мудехарами"[74]. Вот сейчас мы находимся в одном из мест, где мудехары составляли внушительную часть населения, равно как и прочий пришлый люд: французы, евреи... Сахагун был прибежищем не только инородных жителей, но и гонимых судьбой скитальцев: мудрецов с крамольными мыслями, богатых ремесленников, радеющих о сохранности своих сокровищ, разношерстной артистической братии, монахов, бежавших из мусульманской Кордовы. С падением Гранадского эмирата мудехаров стали насильственно обращать в христианство. Несогласные вынуждены были покинуть пределы Испании. Обращенные именовались отныне морисками[75]. Я не знаю точно, в каком колене моего рода произошла смена религии, только я считаю себя католиком.

Что касается национальности, я давно уже оставил пустую затею определить точный состав разных кровей во мне. Мои предки по материнской линии - выходцы из Астурии и Басконии. Один прадед - андалусиец с берберскими корнями, говорят, он был ученым и наизусть знал "Книгу Суны и Шары мавров"[76]. Другой - выращивал апельсины в окрестностях Валенсии. Среди моих предков были португальцы и кастильцы, а одна из прапрабабок - аборигенка из Амазонской сельвы. Кто я после этого? По гражданству - испанец, по вероисповеданию - католик, по самоощущению - человек мира...".

"Человек мира" вынимает у меня из рук растаявший пакет с водой и уходит на кухню, чтобы поменять его на свежий лед. Я же пытаюсь осмыслить только что услышанное. Рассказ Карлоса гораздо глубже и интереснее, чем простой ответ на вопрос: "Есть ли в твоем роду мавры?" - "Да, есть".

Человек мира... Мне не раз приходилось слышать это выражение, и всегда оно означало открытость и приятие: иных стран и народов, религий и традиций, мировоззрений и культур. Уважительное отношение к непохожести, своеобразию, инакомыслию. Признание за другими их правды, их пути, их веры. Свободу тела и духа. Корни и крылья. Человек мира это почти всегда путешественник, странник. Действительно, где как не в путешествии можно прикоснуться к новому, непривычному, иному, попытаться понять чужака, и - о чудо! - найти что-то общее, что делает незнакомых людей братьями и сестрами. Этому ощущению родства не помеха ни национальность, ни религиозная принадлежность, ни социальный статус, ни культурный уровень, ни возраст, ни опыт. Это может случиться с каждым, кто однажды внимательно заглянет в глаза собеседника и попытается понять его не умом, но сердцем. Языковой барьер вторичен: можно говорить на одном языке и не понимать друг друга. Можно быть полиглотом и при этом категорически отвергать любое инакомыслие, не давая другому права на отличное от твоего мнение, на иное восприятие мира, на свой путь...

Человек, сидящий сейчас рядом со мной, несомненно, человек мира. Все, что он только что рассказал - про арабов и берберов, халифов и мудехар, про своих предков, - все это лишь интеллектуальная оправа к его глубинным внутренним убеждениям, историческая рамка к картине восприятия своего места в огромном и многообразном мире, способ познания его через отдельные факты и фрагменты знаний. Почему-то мне кажется, что именно они - люди мира - способны его спасти. Ведь возрождение человечества начинается с возрождения каждого отдельно взятого жителя планеты, с каждого из нас, с наших мыслей, эмоций, поступков. Я нисколько не сомневаюсь, что тот, кто хотя бы единожды прикоснулся к святыне, неважно на чьей территории, кто смог раствориться в сакральной мощи природы или обрел просветление в любом уголке Земли, уже никогда не останется прежним. Он никогда не поднимет руку на иноверца. Не обидит чужака. Не станет отстаивать собственную правоту любой ценой... Потому что поймет однажды, что все люди едины, а правда у каждого своя, но есть вещи, которые важнее любой правды...

...Солнце наискось пересекает голубой лоскут неба в высоком проеме монастырского двора. Тени каштанов покрывают блуждающими кремовыми пятнами белый камень патио. Фонтан журчит жиденькой струйкой воды, лениво стекающей в мелкое озерцо на дне. Опустив в него ноги, я ощущаю бодрящую прохладу. Ступни ломит от холода, но это лучше, чем от боли. Я неукоснительно выполняю рекомендации седовласого доктора: охлаждаю и отмачиваю ногу, обеспечиваю ей полный покой и неприкосновенность. Три дня, как было велено, я только и делаю, что выздоравливаю в крошечной келье или на каштановом дворике, пью кофе и разговариваю с Карлосом обо всем на свете, стараясь обрести ту необходимую широту взгляда и глубокую проницательность, что позволят и меня когда-нибудь назвать "человеком мира".

Утром следующего дня по электронной почте приходит письмо от Агнеты. Она пишет о том, что уволилась с верфи - несмотря на шквал уговоров, посулов и угроз, все-таки ушла. Теперь работает в кукольном театре. Правда, вместо театральных занавесей шьет куклы для детских спектаклей, но это, оказывается, еще интереснее. "Элена, ты не представляешь, - делится подруга, - я ведь не просто стачиваю детали, мастерю прически и вышиваю глазки-губки - я рождаю характеры!". Далее Агнета подробно рассказывает, как она это делает, заканчивая свое повествование признанием: когда она смотрит постановки с участием сшитых ею кукол, то "ощущает себя немножечко творцом, вдохнувшим жизнь в свои человекоподобные творения". Еще бы! Одно дело вдыхать жизнь в тряпичные куклы, другое - управлять, словно марионетками, живыми людьми. Как говорят одесситы, это "две большие разницы".

Одну из кукол, факультативную, не занятую в спектакле, она назвала моим именем. Как трогательно! К письму прилагается фотография глазастой барышни с шерстяной косой, в синем сарафане и расшитой маками рубашке. Рот ее округло приоткрыт: видимо, артикулирует в процессе пения протяжной народной песни.

В конце письма подруга настоятельно рекомендует мне купить в ближайшей аптеке какой-нибудь препарат с коллагеном для укрепления связок. Дескать, она вычитала, что во время длинных переходов суставы и связки сильно перегружаются, а коллаген способствует их крепости и эластичности - Агнета еще ничего не знает о моей травме! Памятуя о своем опыте покупки солнцезащитного крема в деревенской лавке, я живо себе представляю трудности, с которыми буду изображать жестами коллаген.

В ответном письме подруге я пишу о том, что коллаген принимать поздно, так как связки я уже растянула, но сейчас иду на поправку, и в этом мне помогают замечательные люди - настоящие рыцари, сильные мужчины, которые нет, не перевелись еще на белом свете!

К вечеру приходит Карлос и протягивает мне пузырек с капсулами.

- Специальные витамины с коллагеном. Принимай утром и вечером - легче будет идти.

Я замираю в ожидании продолжения: "Агнета тебе передала". Но продолжения не следует... Долго и задумчиво смотрю на Карлоса, дивясь тому, как он до этого додумался. Все же для человеческой мысли не существует никаких преград, и любая идея может свободно перемещаться между людьми, минуя любые расстояния и границы.

Однако пора в путь! Трехдневный перерыв пошел на пользу не только раненой ноге, но и всему телу, обретшему хрупкую гармонию и желанное единство с окрепшим духом.

...Кальсада де Кото, Берсианос дель Камино, Бурго Ранеро, Мансила де лас Мулас... Снова мелькают желтые стрелки, путеводные ракушки, дорожные столбики с отметками пройденных километров и указатели с труднопроизносимыми названиями испанской глубинки. Дорога петляет, то и дело раздваивается, предлагая сделать сакраментальный выбор: "Направо пойдешь... налево пойдешь..." Раньше выбрать правильное направление было вопросом жизни и смерти: от развилки Кальсада де Кото одна тропа ведет в волчье логово, другая - в бедную деревушку с аистами на колокольне. Та, что через волчье логово, короче. Мы выбираем аистов.

По древнехристианской легенде эти птицы кружили над распятым Христом, утешая и скрашивая последние минуты его земной жизни. Аисты издревле были символом чистоты и благочестия, рождения и воскрешения. Именно поэтому в более поздние времена им приписали чудесную способность приносить в дом младенцев. Кому как не им можно было доверить столь почетную и ответственную миссию.

Крупная белая птица с оранжевым клювом и черной шелковой оторочкой по краям крыльев аккуратно переступает на длинных ногах-ходулях, высматривая добычу в хлюпающей зелени болотца. Она поворачивается то одним, то другим боком, прицеливаясь немигающим круглым глазом, и смешно поджимает голенастую ногу. Лягушачье собрание не подозревает о нависшей над ним опасности и оглашает окрестности иступленными брачными руладами. Но вот белая птица делает резкий, неожиданно проворный для ее комплекции бросок, и в клюве уже трепыхается несчастная зазевавшаяся жертва основного инстинкта. Глупые ее сородичи лишь на секунду замолкают, прыснув врассыпную от щелкнувшего клюва, но вскоре снова высовывают любопытные бурые головы с выпученными от восторга глазами, чтобы поиграть в лягушачью рулетку с судьбой в лице длинноногого, длинношеего и длинноклювого охотника. А тот, отобедав свежей лягушатиной, разгоняется в три прыжка и поднимается в небо, держа курс на растрепанное гнездо на старой башне. Возможно, там, среди пищащих пуховых аистят, у него припасена парочка младенцев, которых следует доставить в примерные леонские семьи. Проводив взглядом белую птицу, грациозно расправившую в полете могучие крылья, мы с Карлосом продолжаем знакомство с местной фауной.

Возле заброшенного дома на краю деревни обнаруживаем нескольких ласковых голодных котов, выпрашивающих еду у прохожих. Исхудавшие животные едят все, вплоть до бисквитного печенья, семечек и изюма - другой еды у меня нет, но они не возражают и против десерта, с радостью поглощая сладкое хрустящее лакомство. Карлос достает из рюкзака остатки чоризо и вчерашнего овечьего сыра. Коты заметно оживляются. У одного из них, похоже самого старого, оборванные или обкусанные в драке уши и бельмо на одном глазу. По праву старшинства он мог бы присвоить себе самые лакомые кусочки из того скудного рациона, что им предложен, но матерый зверь терпеливо наблюдает за тем, как ест маленькая слабая кошечка с тонким, как веревка, хвостом. И только после того, как та, насытившись, теряет интерес к пище, подъедает за ней сырные крошки и колбасные объедки. Благодарно помурлыкав и потерев свои шкурки о наши ноги, коты деликатно удаляются под сень жухлого куста и рассаживаются в строгом иерархическом порядке лицом к дороге, чтобы не пропустить следующих кормильцев.

По пути нам встречается ферма с яслями для молодняка. В маленьких брезентовых домиках, застеленных соломой, живут молочные телята нескольких дней от роду. Возле каждого телячьего домика - крошечный загончик для прогулок. Большинство малышей сейчас прячутся от жары внутри. Подхожу к одному из загонов - мне навстречу, неуклюже ступая на шатких ножках, выходит белобокий теленок с черной звездочкой на лбу и влажными раскосыми глазами, опушенными белыми длинными ресницами. На ухе - бирка с личным номером. Я глажу будущего торро по упрямому еще безрогому лбу с завитком, чешу за ушком, а он, приняв человеческую руку за материнское вымя, начинает энергично ее сосать, запрокидывая голову, закатывая глаза и слюнявя ладонь в тщетном ожидании от нее молока. Не дождавшись, обиженно ревет и, пошатываясь, разочарованно уходит в домик.

А мы продолжаем свой долгий путь среди бескрайних полей и вересковых пустошей, живописных руин на вершинах холмов, бенедиктинских монастырей, мудехарских церквей и романских мостов над обмелевшими речками... И наконец входим в Леон.

Леон... Город с таким поистине королевским именем обнаруживает не только фонетическую и геральдическую связь с бесстрашным царем зверей. Белокаменный гривастый лев встречает нас на мосту через Бернесгу, расставив лапы и свирепо ощерив хищную пасть. Героический ореол храброй, восстающей из пепла столицы как нельзя лучше соответствует королевской стати зверя-индивидуалиста, привыкшего сражаться в одиночку против всех и до конца.

Подобно многим другим поселениям Пиренейского полуострова, город возник как лагерь римских легионеров, его прежнее название - Легио VII (Legio Septima). До сих пор в центре сохранился внушительный участок римской стены, нерушимо простирающейся сквозь столетия. Седьмой легион обосновался в междуречье Торио и Бернесги в 29 году до н.э. неподалеку от золотоносных жил Лас-Медулас. Собственно они-то и привлекли внимание алчущих богатства римлян. Исчерпав к началу V века запасы золота, легионеры потеряли интерес к скудной, непримечательной ничем другим местности. К тому же на полуостров вторглись варварские племена, биться с которыми у римлян не было ни малейшего интереса. Около трех веков Легио существовал как небольшой аграрно-ремесленный городок вестготов, уступивших его в 714 году маврам.

Город подвергался неоднократному жестокому и кровавому разрушению со стороны арабских завоевателей. Мирное население, оказавшись в приграничной зоне, переходящей из рук в руки противоборствующих сторон, в ужасе покинуло его пределы. Легио опустел и обезлюдел. В 843 году его стали заселять мосарабы[77] - "арабизированные" христиане. Второе рождение и новое имя - Леон - город получил в 856 году, когда король Астурии Ордоньо I окружил его могучей оборонительной стеной и сделал крепостью. В Х веке Леон приобрел статус столицы. А в XII на монетах, отчеканенных королем Альфонсо VII, появился лев с выпущенными когтями в золотой короне, по сей день украшающий герб города. Вставший на дыбы зверь олицетворял воинственность королевства.

Наряду с ожесточенной борьбой с маврами в течение долгих веков длился территориальный спор Леона с Кастилией, неоднократно королевство то соединялось с Кастильской Короной, то вновь отвоевывало независимость. Непримиримые противоречия с Галисией также ослабляли приграничные земли, отвлекая внимание от главного врага. Междоусобицы и сепаратистские настроения внутри королевства привели к тому, что Леон оказался не в состоянии противостоять натиску свирепого Мухаммеда Аль-Мансура, с именем которого связана наиболее кровавая полоса в жизни города. Разгромив Сантьяго-де-Компостела и осквернив Храм Святого Иакова, Аль-Мансур обрушил весь нерастраченный гнев на приграничную крепость в южных отрогах Кантабрийских гор. Отсюда совершали дерзкие вылазки христианские войска, начавшие Реконкисту. Но малочисленным и разобщенным отрядам не удавалось существенно продвинуться на юг. Карательные операции мусульман были молниеносны и на редкость кровавы. Трижды Аль-Мансур захватывал и грабил Леон: в 981, 988 и 1001 годах. Муэдзины созывали мусульман к молитве с минаретов, сложенных из трупов христиан. Любые попытки отпора и сопротивления пресекались с невиданной доселе жестокостью. То были времена крайней религиозной нетерпимости и бесконечных внутренних распрей, как среди христиан, так и мусульман, стоивших и тем и другим тысяч человеческих жизней.

Переломный момент в истории Леона связывают с основанием в нем в 1170 году духовно-рыцарского Ордена Святого Иакова. Институт Рыцарства был единственной альтернативой отсутствия сильной единой армии, способной достойно противостоять арабским захватчикам. Приходилось действовать партизанскими методами, обороняя рубежи королевств и отдельные крепости, защищая мирные караваны и одиночных странников. Леонский король Фернандо II призвал рыцарей Ордена оказать покровительство пилигримам, идущим Путем Сантьяго. Эта дорога стала стратегически важной не только с точки зрения укрепления католической веры и объединения сил под знаменем Реконкисты, но и с позиции экономического развития севера Пиренейского полуострова. Ведь паломничество совершали не только странствующие монахи, приговоренные преступники и вымаливающие индульгенцию нищие пилигримы, но и богатые купцы, вельможные особы, процветающие дворянские и даже королевские семьи. Благодаря их участию, города, расположенные по Пути Сантьяго, оживали и крепли, в них развивалось строительство, расцветали ремесла и торговля.

Собственно, и сегодня Камино Сантьяго, приобретший общегосударственное значение, служит весомым источником пополнения муниципальных бюджетов многих испанских городов, расположенных по маршруту.

Современный Леон - это все-таки город прошлого, а не настоящего, и тем более не будущего. Он являет собой замершую в камне историю, на срезе которой мирно и эклектично соседствуют следы от дохристианской эры до последних веков. Шрамы былых сражений, отметки интриг и смертельных противостояний, свидетельства политических ошибок и человеческих слабостей - все это застыло стрекозой в янтаре на улицах и площадях Леона. Остатки римских укреплений со сторожевыми башнями растворены в монохромных безымянных улицах, впаяны в более поздние здания, которые скорее бы выдержали осаду артиллерии, чем хрупкая фортификация легионеров.

Базилика Святого Исидора[78] (Basilica de San Isidoro), архиепископа вестготской Испании, хранит, помимо мощей севильского праведника, целый Пантеон королевских захоронений - 23 гробницы леонских и астурийских монархов. Сложно сейчас разобраться, кто кого отравил, задушил, убил в сражении или умертвил иным способом, но тогда это были обычные способы устранения соперников, оказавшихся в конечном итоге под сводами одной усыпальницы. В базилике есть еще одни Ворота Прощения, пройдя сквозь которые, можно получить отпущение грехов, как если бы ты дошел до Сантьяго-де-Компостела.

Новая улица (la Rúa Nueva o Renueva) ведет в новые кварталы города с островами старинных построек, но зато каких! На берегу реки Бернесга возле средневекового моста расположен монастырь Сан-Марко (Monasterio de San Marcos) - бывшая резиденция Ордена Сантьяго. Здесь в XVI веке находился госпиталь, в котором каждому пилигриму, даже в самые голодные времена, выдавался фунт хлеба, а чтобы не было путаницы, на посохе делали специальную зарубку. Позже монастырь использовался не по назначению: как тюрьма, казарма и концентрационный лагерь. Сейчас в его стенах располагаются роскошный отель сети "Парадор" и филиал музея Леона.

Экстерьер монастыря в стиле "платереско"[79] соединил в себе художественные традиции мавров, готов, испанцев и итальянцев эпохи Возрождения. Глядя на сложноузорчатый фасад, утверждаешься в мысли, что искусство, возникшее на стыке разных традиций и школ, так же красиво и уникально, как и дети, рожденные в смешанных браках.

Переход от одной замершей истории к другой похож на блуждание в лабиринтах времени. Среди пыльных культурных пластов и нагромождения древностей видны редкие и оттого неожиданно яркие вкрапления современной жизни. Вот молодой учитель в рваных джинсах рассаживает школьников прямо на мостовую вокруг памятника пилигриму и начинает открытый урок. Речь его экспрессивна, жесты размашисты, загорелая коленка в прорехе ничуть не мешает ученикам затаив дыхание внимать рассказу учителя. Бронзовый пилигрим за его спиной, сняв сандалии с натруженных ног, сложил руки на животе и воззрился то ли на башенные часы монастыря, то ли на безбрежно-безоблачное небо. А может, просто задремал, подставив запыленное лицо свежему ветерку.

Былое величие столицы ревностно охраняется вездесущими львами. Грозные предупреждения католицизма в виде картин Страшного Суда и фресок с изображением анатомически подробных процедур в Чистилище напоминают о временах, когда страх был главным инструментом веры.

Но есть в Леоне и более жизнеутверждающие картинки. Средневековый Влажный квартал Умедо (Barrio Humedo) стянул вокруг себя семь самых оживленных улиц, собрал старые дома с гербами на фасадах и большую часть кафе и тапас-баров, где к местному "бычьему" вину "Тинта де Торо" подают конскую сесину[80] и марагато[81].

А вот еще место, неизменно собирающее толпы туристов, - Дом Ботинес (Casa Botines), творение неподражаемого Гауди, незнамо каким образом очутившееся вдали от Каталонии. Он резко контрастирует с расположенным неподалеку старым дворцом-крепостью Гусманес, примерно как молодой стриженый пудель рядом со старой и строгой овчаркой. Преуспевающий коммерсант-текстильщик по имени Карлос Гуэль, среди приближенных которого был и чудаковатый Антонио Гауди, в конце XIX века решил создать бизнес-центр для леонцев, для чего и привлек своего креативного друга. Автор, отлитый в металле, сидит рядом на лавочке нога на ногу и что-то набрасывает в альбом - видимо, эскизы очередных своих шедевров. Возле него всегда полно сочувствующих наблюдателей, по-обезьяньи копирующих перед объективом позу архитектора и панибратски кладущих руку на плечо бессловесному гению.

Трудно сказать, откуда взялась эта туристическая привычка - вольно и беспардонно обращаться с памятниками великих, залезая к ним на колени, беря под руку и иным образом дополнять собою композиционный замысел скульптора. Жгучий интерес современных путешественников к стране или городу чаще всего отражается количеством фотографий, на которых они вписаны с разной степенью вкуса и такта в его архитектуру и ландшафт.

Гуляя с Карлосом по Леону, мы видим множество знакомых лиц, встречи с которыми случайны и приятны. Какой-нибудь пустячок в дороге типа предложенной вовремя воды или пластыря, подсказка - куда сворачивать, элементарные слова ободрения в нужный момент делают вас уже не просто попутчиками, а друзьями. Все друзья собираются вечером в альберге женского бенедиктинского монастыря Санта-Мария дель Камино. Здесь, в соответствии со строгим уставом, практикуется раздельное заселение мужчин и женщин: женщины - на первом этаже, мужчины - на втором. Пилигримов обслуживают строгие немногословные монашенки в темном облачении. Ночи, несмотря на дневную жару, холодны и сыры, толстые монастырские стены обладают к тому же эффектом погреба, поэтому монахини раздают каждому по теплому шерстяному одеялу.

Подчиняясь монастырским правилам, расходимся с Карлосом по этажам. Я захожу в женские покои и вижу - ба, знакомые лица! - и беременную Марту из Дании, и словенскую художницу Даниэлу, и кореянку Сильвию, и немок Анну и Сабину, и отважную Луизу из Калифорнии, словом, почти всех женщин, с которыми нас сводила и разводила дорога на протяжении трех недель. Радостные приветствия, улыбки и объятия. Комната гудит, ведь женщины всего мира имеют обыкновение одновременно спрашивать друг друга и отвечать на вопросы сами. А новостей много.

Даниэла показывает этюды, написанные в пути: туманные Пиренейские перевалы, мрачное ущелье Ронсесвальес, сказочные леса Наварры, золотистые виноградники Ла-Риохи, маковые поляны и охристые холмы Кастилии, шпили Бургосского Собора в розовых лучах рассвета... Эта импровизированная галерея оживляет аскетичное жилище, наполняя его сочными красками и теплом дня.

Пунцовеющая Сильвия признается, что познакомилась в дороге с мужчиной, и теперь они идут вместе. Муж Марты выкроил пару недель и на днях присоединится к жене. "Так что продолжим путь втроем", - шутит она. Луиза говорит, что чувствует себя значительно лучше, да и выглядит она неплохо: глаза блестят, на щеках румянец, голова начала обрастать нежным пушком младенческих волос. Только сейчас замечаю, что к ее рюкзаку прикреплен брелок с фотографией годовалого малыша. "Внук?" - спрашиваю. "Да, это мой Джерри!" - с гордостью сообщает сияющая бабушка. Тут все принимаются доставать фотографии и открывать файлы на мобильниках, чтобы показать любимых детей и внуков. Десятки детских мордашек разных возрастов и национальностей заполняют пространство комнаты. Смешные, милые, вихрастые, с бантиками и косичками, в очках, брекетах и смешных панамках, озадаченные и смеющиеся, сосредоточенные и удивленные - кажется, в общем гомоне слышатся и их голоса.

Но вскоре все звуки стихают. Монашка, пожелав спокойной ночи, выключает свет. В комнате воцаряется тьма и тишина, нарушаемая лишь мерным дыханием и шумом ветра за окном. Я прислушиваюсь к себе: нога не беспокоит, усталости непомерной нет, сыта, ничего не болит, и этого довольно, чтобы ощутить простое бесхитростное счастье человека, обретшего после трудного пути кров над головой.

...Солнечный луч робко целует меня в щеку и, скользнув по виску, путается в ресницах. Рыжий свет проникает сквозь кожу, щекочет сомкнутые веки, горячо дышит в ухо и, убедившись, что я уже не сплю, с озорством мальчугана с зеркальцем переключается на соседку. Залитое солнцем утро обещает долгий ясный день и новые яркие впечатления.

Когда я спускаюсь по лестнице, Карлос уже ждет меня на террасе, сидя перед чашкой кофе. Его внешний вид приводит меня в замешательство: светлый костюм, рубашка, классические туфли. Рюкзака не видно. Увидев меня, он берет в автомате еще один кофе и испытующе молчит, пока я силюсь понять причину необъяснимой метаморфозы. Наконец его терпение кончается раньше моего, и он сам прерывает молчание.

- Элена, хотела бы ты посмотреть, как учатся испанские студенты? - спрашивает элегантный профессор. - Мне только что позвонили из университета: коллега заболел, и они просят меня подменить его на экзамене. Почему бы не помочь, раз уж я все равно нахожусь в Леоне.

- А-а-а, вот в чем дело! А я-то думала, что это не ты, а твой двойник, - облегченно выдыхаю я. - И часто тебе приходится так неожиданно менять планы?

- Часто. Весьма. Но меня это только радует, - улыбается Карлос, - к тому же, я подумал, что тебе было бы интересно посмотреть место, где я работаю. А еще у меня есть для тебя маленький сюрприз, но об этом чуть позже.

- Заинтриговал! - я пытаюсь отгадать хотя бы область ожидающего меня сюрприза. - Конечно, мне очень интересно... Только вот у меня нет такой красивой одежды, как у тебя.

- Да, но тебе не нужно принимать экзамен, - резонно замечает мой друг, - так что подойдут и джинсы! Тебе хватит десять минут, чтобы переодеться? А рюкзак, я договорился, оставишь у госпитальера. Все, я жду. Времени в обрез.

Мелкой рысью я возвращаюсь в спальню, где уже никого нет. До закрытия остается ровно десять минут. Вытаскиваю джинсы и чистую рубаху, переобуваюсь в сандалии, закалываю волосы и собираю легкую сумку. Потом оттаскиваю рюкзак и, поражаясь собственной пунктуальности, четко в условленное время возвращаюсь на террасу.

Мы покидаем пределы альберга, садимся в такси и едем по запутанным леонским улицам. Я с трудом привыкаю к стремительной и радикальной смене декораций: легкая сумка вместо рюкзака, такси вместо пешего хода, респектабельный профессор вместо непритязательного пилигрима.

- Карлос, по какому предмету ты будешь принимать экзамен?

- Факультет искусств один из самых старейших в Леонском университете, - продолжает Карлос, - а мой коллега Хоакин, которого я сегодня подменяю, еще ведет занятия по витражному мастерству. Так что, если захочешь научиться делать витражи, милости просим снова в Леон!

Между тем такси останавливается напротив главного входа в университет. Старые клены со всех сторон обступают здание, их остролистные ветви рассекают солнечный свет на десятки оттенков зелени, бросают затейливую тень на плюшевый ковер травы. На ступенях и газоне сидят группы студентов, некоторые здороваются с Карлосом и с любопытством поглядывают на меня. Мы взлетаем по лестнице, профессор галантно открывает передо мной массивную дверь, и вскоре мы оказываемся в просторном, залитом светом фойе из стекла, металла и бетона. От него в разные стороны расходятся рукава бесчисленных коридоров, в лабиринте которых я окунаюсь в гущу студенческой жизни. Сейчас пора экзаменов, и возле аудиторий толпятся студенты, ожидающие начала тестирования. Никаких билетов и долгих индивидуальных бесед, только бланки с возможными вариантами ответов, а потому никакой предвзятости, ничего личного и лишнего. Может быть, оттого на лицах экзаменующихся я не вижу ни тени волнения. В остальном испанские студенты ничем не отличаются от своих российских сверстников. Тестирование занимает час-два. Заполненные бланки обрабатывает машина. Списки с результатами вывешиваются тем же днем.

- Мне сюда, - говорит Карлос, останавливаясь возле белой двери, - а твой сюрприз ждет тебя в библиотеке, по коридору налево. Встречаемся через два часа у входа.

Профессор-пилигрим скрывается в глубине аудитории, а за ним, как в водоворот, устремляется веселая студенческая братия. Что для них какие-то два часа тестов по сравнению с празднованием сдачи экзамена, которое продлится с вечера и до самого утра!

Отыскав библиотеку, я попадаю в пространство абсолютной тишины, нарушаемое лишь клацаньем клавиш компьютеров, сухим шелестом страниц и приглушенным кашлем. Здесь отключают мобильники, ходят на носочках и говорят шепотом. Оглушенная безмолвием огромного помещения, я не сразу замечаю обращенное ко мне лицо библиотекаря и ее энергичные жесты, приглашающие зайти в маленькую комнату за стеллажами. Там - что-то вроде небольшого конференц-зала. У краешка стола сидят три девушки-студентки. К ним присоединяется и библиотекарь.

- Буэнос Диас! - приветствую я собравшихся, не вполне понимая, кто эти люди, и зачем меня сюда позвали.

- Добрый день, Елена! - отвечают все четверо на моем родном языке и широко улыбаются.

- Маша, Даша и Саша - студентки по обмену, из Воронежа, - она обводит рукой сидящих рядом девушек, - я - Маргарита, работаю здесь второй год, родом из Белгорода. Карлос предупредил, что с ним придет русская женщина, притом очень любопытная и будет задавать кучу вопросов! - Маргарита улыбается, и я догадываюсь, что это и есть "маленький сюрприз" от Карлоса, - так что не стесняйся, спрашивай что хочешь!

- Да! Сюрприз удался! - я никак не могу прийти в себя. - Встреча с землячками там, где вовсе и не ожидаешь! Очень-очень приятно! И много здесь русских?

- Вообще-то Леон - побратим города Воронежа, а Леонский университет сотрудничает с Воронежским уже четверть века. Так что русские здесь есть всегда, не так, чтобы очень много, но постоянно, - говорит Маша.

Со стыдом мне приходится признать, что я не знала до сих пор этого факта из биографии моего родного города.

- Сюда приезжают не только студенты, но и преподаватели, - добавляет Даша.

- Кстати, испанцы здесь тоже с удовольствием изучают русский язык, - вступает Саша.

Дальше девушки начинают наперебой рассказывать о своей жизни в Леоне, да так, что я не успеваю вертеть головой и вставлять свои вопросы.

- По городу мы передвигаемся на велосипедах. Здесь студентам выдают их бесплатно.

- Все преподаватели очень внимательны, всегда интересуются, нравится ли их предмет или нет, есть ли сложности, готовы консультировать днем и ночью.

- Студенты и преподаватели обращаются друг к другу на "ты", и вообще ведут себя очень уважительно, на равных.

- Большинство испанских студентов - сони и лодыри, на утренние занятия почти никто не ходит, - докладывает староста Даша.

- Еще бы! Если всю ночь отрываться в клубах, то какие уж тут утренние занятия! У них же через день фиеста!

- Библиотека в университете - классная, здесь выдают напрокат не только книги, но и нетбуки, и айпады.

- Маргарита Викторовна нам как мама: всегда пойдет навстречу, поможет и все устроит, - сделав глаза как у Кота из мультика про Шрека, все трое преданно смотрят на "маму" Риту.

- Здесь много студентов и из других стран, мы часто общаемся, гуляем и вместе ездим в другие города. Побывали уже в Мадриде, Севилье, Кордобе, Гранаде, в португальском Порто...

- Леон - это вообще студенческий город. Много молодежи.

- Мы снимаем квартиру на троих, недалеко отсюда.

- У нас чудесная хозяйка, мы были у нее в гостях в Тробахо, и она угощала нас разными национальными вкусностями!

- Мне больше всего понравился тапас с креветками!

- А я люблю вот этот их супчик с копченостями - марагато.

- Муж хозяйки, сеньор Эдуардо, рассказывал нам о Пути Сантьяго, он тоже его проходил.

- У него есть настоящий меч, который достался ему от предков. Правда, какой-то весь старый и закопченный.

- А может, это запекшаяся кровь былых сражений! - таинственно шепчет Саша.

- Испанские парни ведут себя как мачо, - от сражений военных Маша переходит к сражениям любовным, - точь-в-точь, как наши джигиты с Кавказа.

- Но мы к этому адаптировались и знаем теперь, что и как надо отвечать на их приставания!

- Надо говорить так, - Маша делает строгое лицо. - "У нас в России принято близкие отношения строить только после месяца знакомства" - и они сразу отстают!

- Да, у них тут свободные нравы! Они месяц ждать не будут!

- И не жадные! Мы с Алонсо обошли все тапас-бары на Умедо!

- Так ты все-таки встречаешься с Алонсо? Вот тихуша!

- Ой, уже двенадцать! - ойкает тихуша Даша, глядя на часы. - Ладно, мы побежали!

И девчонки срываются с места, бросая уже в дверях:

Студентки-спортсменки-красавицы выпархивают из комнаты на солнечные леонские улицы, оставляя за собой шлейф беззаботной юности. Мы остаемся с Маргаритой вдвоем.

- Стараются казаться взрослыми, - с улыбкой говорит "мама" Рита, - а так, бывает, и плачут, и скучают по дому, и злятся, оттого что не все получается так, как они задумали.

- Им повезло, что здесь оказалась ты! Старшая подруга вдали от родины - это так важно.

- Мне тоже повезло! - отвечает Маргарита. - С ними я сама становлюсь моложе. И потом у меня дочь такого же возраста, учится в Калифорнии. Надеюсь, и ей кто-то поможет, если будет трудно.

Мы болтаем с ней о детях, мужчинах, о женской доле и материнских заботах, о случайных поворотах судьбы, забрасывающих людей в чужие города и страны. Дверь бесшумно открывается и в проеме показывается недовольная физиономия Карлоса:

- Ты все еще здесь? - укоризненно качает головой профессор.

Гляжу на циферблат над его головой: за разговорами пролетели незаметно два с половиной часа. Пора прощаться. Я благодарю Маргариту за приятную беседу, желаю ей и ее воспитанницам всяческих успехов, и мы выбираемся из университетских коридоров в кленовый парк.

- Карлос, спасибо тебе за сюрприз! - я встаю на цыпочки и целую его в щеку.

На лице профессора возникает выражение, будто он студент, сдавший экстерном все экзамены. Скинув пиджак и закатав рукава рубашки, Карлос берет меня за руку, и мы выходим из-под тенистой сени кленов.

Оказавшись снова на залитой солнцем улице, с чувством выполненного долга со стороны Карлоса и с ощущением не зря потраченного времени с моей стороны, мы возвращаемся в пределы крепостной стены, чтобы полюбоваться Домом Света - Кафедральным Собором Санта-Мария де Леон (Catedral Santa Maria de Leon). Карлос настаивает на немедленной экскурсии вовнутрь, так как теперешнее освещение позволит сполна насладиться чудесными витражами, давшими собору второе название. Есть еще и третье: его именуют храмом "без стен" из-за гигантской площади цветных витражных "окон", в разы превышающей общепринятые каноны архитектуры того времени. Около 1800 квадратных метров витражей опоясывают стены готического собора XIII века, но цифры не производят такого впечатления, как мегалюксы многоцветно окрашенного света, льющегося из сотен окон и окошек.

Пройдя через западные ворота в центральный неф, мы погружаемся в пульсирующий океан драгоценных камней, в диковинную световую клумбу с экзотическими цветами, в хрустальное буйство застывших прозрачных красок. Золотисто-желтый янтарь и лимонная яркость цитрина, пронзительная бирюза и насыщенная сапфировая синь, пурпурные рубиновые всполохи и винные зерна граната, оранжевый сердолик и прозрачная зелень изумруда, густо-фиолетовый аметист и нежно-розовый кварц... Все оттенки небесной палитры, пропущенной через изящное решето стеклянных сот. Белая рубашка Карлоса превращается в пеструю карнавальную блузу, лица и руки людей покрывает цветной узор, скользящий невесомым шелком и ажурным кружевом с одного на другого. Не представляю, каким художественным воображением надо было обладать, чтобы предвосхитить этот искрящийся танец леонского солнца сквозь цветное стекло под переливы органной музыки.

Сюжеты витражей так же многообразны, как и их палитра: библейские мотивы, лики святых, растительные орнаменты, фантастические животные, геральдические символы и жанровые сценки: соколиная охота, сбор винограда, рыцари на коне. На окне-розетке Капилья де Насимьенто изображены пилигримы, стоящие у гробницы Святого Иакова в Сантьяго-де-Компостела. Мы садимся на укромную скамейку в уголке нефа и в течение получаса целиком и полностью растворяемся в игре света и органной музыке. Вот она - волшебная панацея против грозных недугов современной жизни: хандры, депрессии, привычного стресса и хронической усталости.

Здесь, среди старинного церковного стекла, мне почему-то вспоминается игрушка из моего детства под названием "калейдоскоп". Вращая полую трубку и щурясь в глазок, можно было наблюдать подвижные узоры из стеклышек, подчиняющихся исключительно теории вероятностей. Леденцовые картинки покоряли своей причудливой спонтанностью и неповторимостью - я не могу припомнить ни одного случая повтора. Вот и сейчас рукотворная красота цветных стеклянных картинок приводит меня в трепет, сродни детскому восхищению перед материей, граничащей с бесплотной иллюзией, перед вещами, от которых захватывает дух. Удивительно, насколько Леонский собор выбивается из общей церковной галереи Испании, которой присущи угрюмая темнота и назидательная мрачность, как извечное напоминание о человеческой греховности. Здесь же вместо этого - ошеломительная яркость цвета и половодье света, изгоняющие мрак и уныние, утверждающие радость бытия уже здесь и сейчас, а не когда-то где-то в раю.

В Леонском соборе есть вещи, достойные не меньшего внимания, чем витражи: скульптуры в клаустро, ренессансная живопись, готические фрески Николаса Франсеса, саркофаги великих испанцев, музей с редкими экспонатами религиозного искусства, коллекция романских скульптур Девы Марии, серебряная урна с мощами покровителя города Сан Фройлана, мосарабская библия и другие старинные рукописи... Но мне он запомнился, как Дом - нет! - как Дворец Света. Как волшебная книжка о жизни с цветными картинками, освещенная солнечными лучами и освященная Божьим светом.

Выйдя из Дворца Света непосредственно на белый свет, осматриваем собор снаружи. Солнечные стены из золотисто-желтого песчаника хрупки, как песочное печенье. Я понимаю тревогу Карлоса, увидев забранных в сетку горгулий, привинченных толстенными шурупами грифонов и укрепленных металлическими тросами химер. Крупчатый непрочный материал стареет и крошится под весом многотонных витражей. Башни Колокольная (Las Campanas) и Часовая (El Reloj), окружающие западные ворота, хоть и выглядят внушительно, но, уступая времени и природе, нуждаются в укреплении. Реставрации требуют витражи и фрески собора. Все-таки как непрочна материя, и некогда величественные творения зодчих и архитекторов со временем могут превратиться в пыль, если не постараться сохранить их для потомков. Но не меньшее, а возможно и большее значение имеет сохранность в поколениях таких тонких и эфемерных понятий как традиции, сакральные знания, духовный опыт.

На стыке зодчества и духовных традиций рождаются особые памятники: такие как, например, вот этот лабиринт пилигрима с выемками-отпечатками рук тысяч паломников, прошедших Камино Сантьяго за сотни лет. Я тоже прикладываю к нему свою ладонь и с удивлением отмечаю, что потемневший металл на ощупь теплый и даже... мягкий. Быть может, так через него передается тепло и поддержка пилигримов всех времен и народов?.. А может, он просто разогрелся на солнце...

...Что толкает человека в путь? Дремлющий инстинкт покорения пространства? Жажда новых впечатлений? Мечта воспарить над суетой? Желание убежать от себя? Или себя найти? Быть может, это попытка обрести свободу? Разгадать магическую тайну бытия? Найти труднодоступный смысл жизни?.. Любой, кто отравляется в путешествие, не даст четкого ответа, но по себе точно знаю: это работает. Душа, заключенная в глухой телесный панцирь, ярче всего проявляет себя вдали от дома. Ее голос проще услышать, а желания легче понять.

Странствия "куда глаза глядят" издревле были универсальным способом познания мира, источником обретения мудрости и просветления. Достаточно вспомнить детские сказки, древние легенды разных народов и многочисленные литературные примеры. Реальные истории из жизни лишь подтверждают эту проверенную веками истину. В путешествиях странник покорно подчиняется велению внутреннего голоса и, мирясь с неудобствами и тяготами походной жизни, держит путь в свое "прекрасное далёко"... А оттуда, издалёка, совершенно иными глазами смотрит на свою жизнь, ведь, как известно, "великое видится на расстоянии". Действительно, есть вещи, которые можно понять только находясь очень далеко, за пределами обыденности, используя так называемый "эффект бинокля" - оптического прибора, абсолютно бесполезного в быту, но так необходимого в пути. Иногда требуется очутиться в другом полушарии, за тысячи километров от дома, чтобы разглядеть то, что находится у тебя "под носом".

Вспомните героя Пауло Коэльо - пастуха Сантьяго. Ему потребовалось пройти тысячи дорог, разгадать множество знаков, добраться до египетских пирамид, чтобы понять, что клад - цель его поисков - находится под старым деревом сикомора возле его дома. Мудрый Алхимик на его юношеское возмущение тонко замечает: "...Ты не увидел бы пирамид. А ведь они такие красивые, правда?"[82].

В этом смысле с тех пор мало что изменилось. Несмотря на технический прогресс и достижения цивилизации, потребность прикоснуться к "высшим сферам", обрести мистический опыт, познать запредельность, наконец, просто найти себя и свое истинное предназначение - по-прежнему очень сильна. И эта потребность властно зовет человека в путь.

Куда? Зачем?.. Внятно ответить на эти вопросы не так-то просто даже самому себе! Кто-то отправляется за просветлением в Индию, кто-то уединяется на крошечном греческом островке, кто-то забирается в тропические джунгли Амазонки или теряется в высокогорном монастыре Тибета. Священный Байкал и седой Иерусалим, таинственные замки Европы и легендарный Мачу-Пикчу, загадочный Аркаим и суровый Стоунхендж... Перечень мистических уголков планеты, влекущих к себе пытливых странников необозрим.

А вот зачем? Пожалуй, можно понять заточённого цивилизацией человека, оказавшегося один на один с самим собой. Современный мир поделил человечество на "своих" и "чужих", сделал людей разобщенными, замкнутыми на своих проблемах, закупоренными в собственных "мирках", часто одинокими. Жизнь в мегаполисах оторвала людей от их корней: духовных, природных, родовых. Цивилизация все чаще оборачивается к человеку темной стороной, делая его уязвимым и беззащитными перед общеэкономическими, социальными, политическими и экологическими проблемами. Но внутреннее знание, интуитивная мудрость поколений разными путями приводят его к смелому поступку. И вот этот человек, до мозга костей рациональный, нашпигованный важной информацией, обремененный связями и обязательствами, отягощенный неподъемным багажом накопленных знаний и опыта, вдруг отказывается от всего этого и предоставляет возможность Случаю управлять собой. Он, привыкший изо дня в день жить строго по плану, вдруг лишается необходимости сверять свои действия с намеченным графиком. Он, приученный действовать и принимать правильные решения, добровольно отдает себя течению жизни. Затем, чтобы ослабить "мертвую хватку" материального мира, снизить "потенциал важности" глобальных проблем, чтобы уточнить собственную "картину мира" и разобраться в себе, чтобы лучше понять других, найти выход из сложных ситуаций и жизненных тупиков...

Есть на свете места, где перестают действовать обыденные понятия и физические законы. Где грань между возможным и невозможным, реальным и ирреальным, прошлым и будущим становится прозрачной и зыбкой. Энергия Земли, выходящая на поверхность по каким-то своим геолого-мистическим законам, сливается с энергией Космоса, впитывает закодированную информацию прошлых и будущих цивилизаций и окутывает ею каждого, кто сюда попадает. Здесь происходят необъяснимые процессы и труднопостижимые явления. Их упорно исследуют неутомимые ученые, пытаясь все научно объяснить и разложить по полочкам (не всегда, правда, успешно). Именно такие места и маршруты являются мощным магнитом, притягивающим сотни и тысячи путешественников, каждый из которых выбирает свой, не похожий ни на один другой Путь. Любопытно: сколько бы людей ни побывали в одном и том же сакральном месте, ни прошли одним и тем же маршрутом, у каждого из них останется в сердце его личное, неповторимое и уникальное впечатление, свой опыт. При условии, конечно, что он готов его получить, не рассчитывая сильно на помощь гидов и путеводителей. Как не вспомнить в этой связи строки испанского поэта Антонио Мачадо: "Путешественник, путей не существует, лишь идущие прокладывают их...".

Вот и Путь Сантьяго, несмотря на кажущуюся предопределенность и внешнюю очевидность, вопреки четко выверенному маршруту и развитой инфраструктуре, остается своей собственной дорогой для каждого, кто по нему идет. Потому что имеет не только горизонтально-земное направление, а еще и вертикальную составляющую - устремленность вверх, вслед за движением души, не ведающей гравитации.

Чем же еще интересно путешествие в "никуда"? У некоторых людей оно сопровождается мощным творческим импульсом, обострением художественного, поэтического восприятия мира, попаданием в резонанс с энергиями Вселенной и открытием "канала вдохновения". Например, школьный учитель Джон, англичанин, долгое время живший и работавший на греческом острове Спеце, любил в одиночку исследовать заветные уголки Эллады. Как-то, путешествуя по Дельфам, он забрался на вершину горы Парнас. Вид, открывшийся перед ним, ошеломил его бесконечно. "Это был один из тех моментов, ради которых стоит жить. Они - вознаграждение за месяцы, проведенные в пустыне, за годы пребывания в темноте. Вырваться из времени, раствориться в природе, почувствовать, что ты по-настоящему существуешь, богоподобный настолько, насколько это способен вообразить смертный..."[83] - это строки дневника Джона, написанные на вершине Парнаса. Именно здесь он впервые осознал свой путь и понял, что станет писателем, а следующей вершиной, которую ему предстоит покорить, будет Парнас фигуральный, литературный. Спустя шесть лет мир узнал имя одного из величайших английских писателей - Джона Фаулза.

Очень часто в путешествиях человек получает счастливую возможность стать цельным, стать "настоящим", стать самим собой, освободившись от давления социума и ожиданий окружающих. Порой в процессе странствий полностью меняется его судьба, ибо в пути он находит свое истинное предназначение, понять которое не представлялось возможным в будничной суете. Страсть к путешествиям подарила миру плеяду гениальных имен, раскрыла новые грани блестящих талантов...

...Пробило двенадцать. Респектабельный профессор снова стал пилигримом, сумочка рюкзаком, карета тыквой, а принцесса золушкой... Но дорога по-прежнему остается дорогой... Вирген дель Камино, Валверде де ла Вирген, Вильядангос дель Парамо, Сан Мартин дель Камино... В каждом городке завязываю свои "узелки" на память.

Вирген дель Камино - ультрасовременная церковь Девы Пути, построенная скромным студентом, будущим монахом-теологом Франсиско Коэльо. Двенадцать апостолов из позеленевшего металла на фоне серо-черной "паутины" точеного камня, стилизованная фигура Святого Иакова с посохом, ракушка отполирована до медного сияния руками проходящих пилигримов.

Валверде де ла Вирген - прудик с "пятачок", а в нем невесть откуда взявшаяся в такой луже крупная глазастая рыбина с темной спиной, одна, не считая голосистых лягушек, - это ли не чудо!? Жестяной пилигрим указывает рукой на густо заросший виноградом вход в погреб бодеги, типа: "Ответ там!".

Вильядангос дель Парамо - полуразрушенная часовня с двумя колоколами без языков и коммунальным гнездовьем аистов. Церковь Сантьяго с полярными образами Святого Иакова на алтаре: воинственного Матамороса и мирного паломника. Присыпанные сахарной пудрой кексы с Крестом Ордена Сантьяго - изобретение местных маркетологов-кулинаров.

Сан Мартин дель Камино... Три дома на улице из пары десятка зданий - это альберги. Розовое вино и свежеиспеченный хлеб с хрустящей корочкой на зеленой траве - идея для натюрморта Даниэлы и наша скромная трапеза...

Дорога упирается в длинный мост, несоразмерный по сравнению с маленькой речушкой, струящейся низко в долине.

- Хоспитал Пуэнте де Орбиго, - читаю я вслух надпись на указателе.

- Ты, конечно, знаешь историю про Дон-Кихота? - обращается ко мне Карлос, стаскивая рюкзак и присаживаясь на парапет. - Помнишь, какие подвиги совершал этот рыцарь во имя своей Прекрасной Дамы - Дульсинеи Тобосской?

- Конечно, я читала Сервантеса еще в школе, - я сажусь рядом с Карлосом на теплые желтые камни.

- Так вот у этого сюжета есть реальные исторические корни. Такое и вправду происходило. Именно здесь. Прототипа Дон-Кихота звали Суэро де Киньонес, он был леонским рыцарем Ордена Святого Иакова. Суэро был молод, храбр, силен и богат. Однако это не помогло ему завоевать сердце неприступной красавицы Леонор Тобарес. - Что делают в таком случае отвергнутые рыцари?

- Как что? Борются с ветряными мельницами, - отвечаю я, не колеблясь, - и вызывают на дуэль всех, кто усомнится в том, что его дама - прекраснейшая на свете.

- Правильно. Так и сделал Суэро. Он решил прославиться подвигом, который растопит ледяное сердце красивейшей из женщин. Для этого нужен был высокий идеал: ну, не станешь же ты и впрямь сражаться с ветряными мельницами? И благородный повод нашелся. Это был XV век, Путь Сантьяго стал уже важным паломническим маршрутом, но на дорогах свирепствовали разбойники. Рыцари же, вместо того чтобы защищать от них пилигримов, часто отвлекались на выяснения отношений между собой: кто же из них храбрее и доблестнее всех? Суэро задумал раз и навсегда прекратить эти выяснения, доказав заодно, что самый храбрый и доблестный - он и есть!

- Как это по-мужски! - не удерживаюсь я. - Во имя женщины потешить свое тщеславие.

- Элена, ты не понимаешь! - глаза Карлоса сверкнули праведным гневом, будто я оскорбляю лично его чувства и выказываю пренебрежение к его Прекрасной Даме. - Его цель была благородна: объединить рыцарей для защиты Камино Сантьяго. Но для того, чтобы стать лидером, надо лидерство сначала доказать, а в те времена это делалось исключительно с помощью оружия!

- Извини, Карлос. Но я все равно не понимаю в чем связь между доказательством любви к женщине и доказательством первенства среди рыцарей.

- Слушай дальше. Суэро объявил о том, что занимает мост через Орбиго, на котором мы сейчас стоим, и намерен сразиться с любым, кто захочет его перейти. Иначе говоря, попасть в город можно было, только поучаствовав в турнире или же без боя признав рыцаря Суэро де Киньонес самым сильным и доблестным во всей округе.

- Как же он оповестил других рыцарей о предстоящем сражении? Ведь тогда не было ни радио, ни телевидения, ни газет.

- Очень просто. Пилигримы проходили по этому мосту беспрепятственно в обе стороны. Они и распространяли его воззвание не хуже любого масс медиа.

- И долго Суэро пришлось ждать первых соперников, принявших вызов?

- Не очень - меньше месяца. 10 июля 1434 года начались турниры. Они продолжались ровно тридцать дней. За это время произошло не менее семисот боев. Было преломлено около трехсот копий. Помимо семи десятков рыцарей со всей Европы, прибывших на турнир, в сражениях принимали участие военачальники и даже... разбойники. В итоге никому так и не удалось победить рыцаря Суэро де Киньонес. Все, кто в честном бою потерпел поражение, давали клятву, что отныне их копья будут направлены не друг против друга, а только на защиту пилигримов. В этом и заключается главное значение подвига Суэро де Киньонес.

- Что же было потом? - мне не терпится узнать продолжение романтической истории.

- А потом все рыцари сначала дружно попировали, а потом собрались и пошли Путем Святого Иакова. В Соборе Сантьяго-де-Компостела до сих пор хранится золотое ожерелье, принесенное в дар рыцарем Суэро.

- Да я не это имею в виду! Что стало с Леонор Тобарес? Чем закончилась их история? Она приняла его предложение руки и сердца?

- Ну вот, самое интересное как всегда осталось за кадром. Если бы летопись писала женщина, она наверняка бы не забыла дописать концовку. Потому как из-за чего весь сыр-бор разгорелся? Из-за любви к женщине. А чем все закончилось? Подвигами и победами. А дама вроде как уже и ни при чем.

- Элена, ты не забывай, что во время всех рыцарских турниров, что шли на мосту, вокруг шеи Суэро была обмотана железная цепь в знак покорности желаниям возлюбленной.

- И что? Лучше бы он помог ей отремонтировать или благоустроить замок, вырыл бы пруд, разбил бы сад...

- Да, но тогда про него никто бы не вспомнил! - искренне недоумевает профессор. - И ее имя осталось бы в забвении. Ибо в истории остаются не те, кто роет пруды, сажает сады, или ремонтирует замки, а те, кто совершает то, что не делал до них никто другой! Понимаешь? - Карлос протягивает ко мне руки, стараясь донести свою убежденность так горячо, что мне ничего не остается, как согласиться с ним:

- Тебе видней. Ты же историк, профессор. И к тому же мужчина.

Мы поднимаемся и медленно идем вдоль Моста, который после вышеупомянутых событий стал называться "Проходом Чести" (Paso honroso). Девятнадцать арочных пролетов над обмелевшим руслом. На мемориальной колонне выбиты имена десяти рыцарей, державших оборону моста - Суэро де Киньонес и девять его сотоварищей. Пока идем, я додумываю свою концовку этой истории.

...До Леонор Тобарес дошли слухи о подвигах отвергнутого ею рыцаря, окинув взором свое окружение, она поняла, что другого такого храбреца и героя ей не найти, и отправила гонца с кружевным платочком, символизирующим ее согласие. Суэро де Киньонес тотчас примчался на боевом коне и, встав на колено, предложил Леонор руку и сердце повторно, не забыв и про кольцо на бархатной подушечке, после чего поставил копье в угол у камина, туда же сложил доспехи и принялся за благоустройство замка и прилегающей территории. Вскоре замок засверкал, парк зашелестел листвой и расцвел прекрасными цветами, а рыцарь Суэро больше никогда не уходил на войну. Потому что ему не нужно было уже ничего никому доказывать. Занавес...

Семнадцать километров до Асторги идем молча, в быстром темпе, согреваясь после промозглой ночи в Хоспитал Пуэнте де Орбиго. Никак не могу привыкнуть к колебаниям температуры и непостоянству погоды. Влажный ветер разгоняет тучи на глазах, но ясное небо обманчиво: на перевале Крусейро де Санто Торибио хозяйничают ледяные потоки воздуха, со свистом вырывающиеся из ущелий. Их коварство оборачивается простудами и кашлем, тоже не способствующими крепкому ночному сну. Но как только мы начинаем спуск вниз, к городу, примостившемуся на холме, как на ладошке, среди тоскливых болот, ветра тотчас стихают, уступая место раскаленной, настоянной на горных травах и влажных испарениях жаре. И вскоре уже снова начинаешь скучать по свежему ветру и прохладе раннего утра.

В разгар пекла, среди безлюдных просторов и голых безветреных пустошей, внезапно открывается картина, столь же странная, сколь и неожиданная. Ее можно было бы принять за мираж, если бы дело происходило в более привычных для миражей географических широтах. Старый заброшенный амбар рядом с дорогой. Звуки ситара, сладкоголосые мелодии индийских бхаджан[84], благовония сандала и амбры струятся над испанскими холмами. На циновке сидит, скрестив босые ноги, человек. Одет он в оранжевые шаровары и свободную рубаху-пенджаби. На груди - снизка амулетов, в руках - четки. Длинные русые волосы собраны в хвост, на загорелом лице - безмятежная улыбка. Переливчатая музыка ветра, хрустальный звон буддистских колокольчиков завершают восточный антураж картины.

Неподалеку стоит что-то вроде передвижного буфета: в тени полотняного зонтика разложены фрукты, печенье, орешки, расставлены пакеты с соком, термосы с чаем и кофе, бутылки с водой. Каждому пилигриму, проходящему мимо, загадочный человек с четками предлагает щедрый ломоть охлажденного арбуза и приглашает передохнуть в тени на лавочке или на коврах.

- Кто это? - спрашиваю я Карлоса, уверенная в том, что он непременно должен знать.

- Это Маркос, - ни секунды не помедлив, отвечает Карлос, - волонтер. Давай-ка я вас познакомлю!

Мы подходим к Маркосу, здороваемся и присаживаемся рядом с ним на циновку.

- Маркос, ты буддист или индуист? - интересуюсь я, увидев в нише мраморную статуэтку Ганеши[85], украшенную ожерельем из живых цветов.

- Моя религия - Любовь! - изрекает молодой человек и улыбается улыбкой Будды.

- Да, трижды, - в течение последующих пяти минут мы выясняем, что путешествовали почти в одно и то же время по одним и тем же маршрутам, жили в одних и тех же ашрамах[86] и знакомы с одними и теми же людьми (по крайней мере, с частью из них). К этому времени я уже перестаю удивляться случайным совпадениям и воспринимаю их как знаки, свидетельствующие о единстве устремлений разных людей.

Маркос говорит, что родом из Барселоны, третий год с апреля по сентябрь живет здесь, ночуя на ковре под звездным небом или на диване внутри амбара, если идет дождь. Это его сева[87] или служение. Примерно раз в три дня он пешком добирается до Асторги, закупает провиант и с груженой тележкой возвращается сюда (а это, между прочим, семь километров!). Перекус пилигримов происходит по системе donativo - сбоку буфета прикреплен ящичек для сбора добровольных пожертвований.

- Я никогда не задумываюсь о том, в прибыли я буду или в убытке. Если надо - добавляю свои деньги, если хватает - трачу те, что положили пилигримы.

- Живу в Асторге, работаю, путешествую... Я по профессии реставратор. Но иногда помимо памятников приходится реставрировать и человеческие души, - лицо Маркоса снова озаряет улыбка.

- Не только сложнее, но и опасней, и ответственней. Душа - она хрупкая, как самая тонкая ваза, и дорогая, как самая ценная реликвия...

Он отвлекается на минуту, чтобы поставить штамп в крендесиаль группе пилигримов. На печати алый оттиск сердца и надпись: "Миром правит Любовь".

- Своей пока нет, но у меня есть девушка, ее зовут Камала, она из Ченная. Мы познакомились с ней в ашраме и скоро поженимся.

- Пока не знаю: она в Испанию или я в Индию, главное - мы будем вместе!

Отдохнув и утолив жажду, мы благодарим Маркоса, желаем им с Камалой счастья, кидаем монетки в ящичек. Я беру с собой зеленое яблоко погрызть в дороге. После такой встречи рюкзак кажется вдвое легче, а дорога - короче.

Волонтеры - такая же примета Пути Сантьяго, как и желтые стрелки. Особенно часто их можно встретить на участках дороги, удаленных от цивилизации и привычной инфраструктуры. Они отличаются от обычных коммерсантов, обслуживающих пилигримов, системой оплаты - это, как правило, добровольные, не лимитированные пожертвования или же абсолютно бескорыстная помощь. Согласитесь, довольно редкое явление в наши дни, когда "монетизация" простерла свои щупальца даже на отношения между друзьями и родственниками. Однако наивно было бы полагать, что служение пилигримам и забота о паломниках - повсеместное и массовое явление. Случаются и ситуации "наоборот": с виду милая и доброхотная старушка, угостив пилигрима лепешкой или стаканом молока, потом выставляет ему категоричный счет, причем совершенно нескромный и рыночно ничем не обоснованный, а если тот не оплачивает целиком всю запрашиваемую сумму, осыпает его ругательствами и даже угрозами небесных кар.

К сожалению, Путь Сантьяго, как и многие другие сакральные путешествия, превращен сегодня в оригинальный и прибыльный туристический маршрут. Мистика и духовность нынче в моде, а спрос, как известно, рождает предложение. Вот и появляются разного рода "предприниматели", готовые нажиться на человеческой доверчивости, духовной слепоте и детской вере в чудо.

Впрочем, ложка дегтя лишь подчеркивает истинный вкус и аромат душистого меда искренних и подлинных человеческих проявлений, которых, несомненно, здесь гораздо больше.

Асторга, куда мы взбираемся по крутой булыжной дороге, - город на холме, выросший среди болот, ручьев и рек два тысячелетия назад. К его основанию приложили руку всё те же римские легионеры, они и выбрали стратегическое положение крепости в междуречье Херги и Туэрто, на неприступной возвышенности, откуда просматривается вся долина на сотни километров вокруг. В 14 году до н.э. город назывался Астурика Августа (Asturica Augusta). Если Лас-Медулас был для римлян золотоносной жилой, то Асторга - серебряным источником. Рудники возле местечка Хихон дали название "серебряному пути", пролегающему через Мериду и Севилью, откуда на кораблях серебро отправлялось в Италию. Упоминание об Астурике встречается у Плиния Старшего: в "Естественных историях" он называет ее "великолепным городом". Великолепие, поразившее древнеримского ученого-энциклопедиста, частично сохранилось и до наших дней: фрагменты крепостной стены, остатки Больших и Малых Терм - многофункциональных бань с парильнями и фригидариями[88], канализационная система, исправно функционирующая и поныне, Римский музей, возведенный рядом с руинами бывшего Форума, несколько уцелевших особняков с атриумами и античной мозаикой.

В середине VIII века Асторга, так же как и Леон, была покинута местными жителями, став буферной зоной между владениями мавров и христиан. Повторное заселение города началось только в конце IX века в процессе Реконкисты. Завоевание Асторги в 1810 году Наполеоном положило начало "французскому" этапу развития города. Здесь, как и в других "смешанных землях", где соединялись кровь и традиции мавров и христиан, можно наблюдать живую эклектику обычаев, религиозных обрядов, архитектурных форм и художественных стилей.

В ожидании Карлоса у входа в муниципальный альберг, где мы сегодня остановились, рассматриваю очередной памятник пилигриму. Никак не могу взять в толк: неужели можно совершать паломничество с чемоданом в руках? Причем неся его за спиной и держа за ненадежную скобу ручки, которая, того и гляди, обломится? По-моему, страшно неудобно. Да и плащ у пилигрима какой-то очень уж фасонистый, не похожий ни на дождевик, ни на средневековую пелерину. Лицо интеллигентное, задумчивое, немного грустное, борода как у Хемингуэя. У скульптуры есть название: "Куда идешь?". Понурая фигура с нелепым чемоданом больше напоминает изгнанного из дома за непростительный поступок мужчину. Наверное, и такие пилигримы встречались, иначе бы не было и памятника.

Мои размышления прерывает черный старик, похожий на ворона, появившийся рядом так бесшумно, что я вздрагиваю от неожиданности. Черные мешковатые штаны, черный кафтан с широким расшитым поясом и серебряными побрякушками, черные короткие сапоги, на голове - черная шляпа с пером, под ней - черные глаза и седая окладистая борода. Отвесив затейливый церемониальный поклон, странный персонаж в черном начинает что-то говорить каркающим голосом простуженной птицы, указывая рукой вдоль улицы. Из всей его речи улавливаю лишь слово "пилигрим". "Да-да, я пилигрим", - киваю и добавляю виновато: "No comprendo"[89]. На мое счастье вскоре появляется Карлос, и чудной старик-ворон снова повторяет свою скрипучую речь, обращаясь теперь к нему. Профессор уважительно кивает, вставляя короткие вопросы.

- Элена, этот человек тоже волонтер, проводит экскурсии для пилигримов, - поясняет Карлос, - зовут его Хосе-Умберто. Он предлагает совершить небольшую прогулку по Асторге и готов рассказать нам о своем родном городе.

- А почему он так одет? - спрашиваю я настороженно, поглядывая из-за плеча друга на вороной траур незнакомца.

- Так это ж национальный костюм! - улыбается профессор. - В этих краях давным-давно проживает народ "марагатос"[90] - потомки первых осевших здесь берберов. Большие любители черного цвета!

Я облегченно вздыхаю, и мы отправляемся гулять по столице Марагатерии в сопровождении ревностного хранителя традиций своего народа Хосе-Умберто.

Оказавшись на главной городской площади, первое, что привлекает мое внимание, - две фигуры на звоннице Ратуши: мужчина и женщина. Мужчина одет в точно такой же костюм, как и наш новый знакомый. Женщина - в похожем темном одеянии, оживленном лишь ярким цветастым платком, белым передником и таким же, как у партнера, расшитым поясом с серебряными украшениями. Когда витые стрелки курантов останавливаются на двух часах пополудни, механические фигуры приходят в движение и исполняют то ли танец, то ли поклон, приводя в действие колокола. Бом-бом! - И марагатос замирают друг напротив друга ровно на час. Аналогичную пару мы встречаем потом на фасадах зданий, на мозаичном панно, в витринах и сувенирных лавках. Хосе-Умберто говорит, что во время праздников так одеваются почти все горожане, у каждого из них дома припасен национальный костюм, доставшийся от далеких предков и бережно хранимый для потомков.

Движемся дальше. Кафедральный Собор Асторги, носящий по традиции имя Девы Марии, представляет собой вольную фантазию архитектурных форм и стилей, характерную для многих испанских храмов на "смешанных землях", достраивавшихся в разные эпохи. Возведенный в XV веке на романском фундаменте готический собор, в XVI - дополнился ренессансным южным порталом и капеллами, в XVII-XVIII - обзавелся башней и фасадом в стиле барокко, а в XIX - увенчался фигуркой марагато Педро Мато - храброго погонщика скота, по легенде помогавшего осажденному Наполеоном городу. Внутри Собора - такое же пышное разнообразие форм и сюжетов: короли, пророки, ангелы, апостолы, священные животные и сложные цветочные орнаменты... от строгой готики до вычурного барокко. Главная реликвия соборного музея - частица Креста, на котором был распят Христос, в инкрустированном драгоценными камнями ковчеге. Скромная на вид щепочка едва заметна в бархатном зеве роскошного реликвария. Так же, как истинное учение Христа зачастую теряется в пышном блеске обрядов, сложных ритуалах и церковных формальностях.

Обходим Собор с южной стороны. Хосе-Умберто показывает на десять квадратных ниш в стене часовни. Что это? Старинные почтовые ящики? Насесты для голубей? Оказывается, углубления существуют ровно столько, сколько пересекающий город Путь Сантьяго, а предназначены они для паломников, чтобы те могли оставить пищу и подаяние нищим Асторги.

- Оставляют ли сейчас пилигримы здесь что-нибудь? - спрашиваю я.

Вместо ответа Хосе подводит нас ближе, и я вижу насыпанные в нишах горстки монет, румяные бока яблок, свертки с хлебом и даже... почти новые спортивные ботинки.

Рядом с Собором - епископский Дворец Гауди. Светло-серый гранит резко контрастирует с терракотовым фоном остальных строений "красного города". Вызывающе-выразительный облик замка написан характерным и неподражаемым архитектурным почерком автора. История его строительства так же драматична, как и все, чего бы ни касалась рука гениального каталонца. Долгие согласования с Королевской Академией изящных искусств, пререкания с Церковным Советом, курирующим проект, упреки в чрезмерных расходах, наконец, уход в отставку после смерти заказчика, друга, земляка и покровителя - епископа Асторги Жоан Грау-ди-Вальеспинос. Более двадцати лет ушло на завершение строительства. К счастью, епископский Дворец Асторги не постигла печальная участь Саграда де Фамилия в Барселоне. Но некоторые задумки Гауди так и остались нереализованными. Например, фигуры ангелов, которые автор планировал разместить на крыше Дворца, довольствуются скромным местом в парке. Тем не менее, детище Гауди невозможно спутать ни с чем другим: конусообразные арки, наклонные опоры, кукольные башенки, нарочито непропорциональные печные трубы... Словно искаженная реальность отражает необъяснимые и неуправляемые фокусы подсознания гения.

Любопытная деталь: в этом епископском Дворце так никогда и не жили епископы. Сегодня в нем расположен Музей Дорог (Museo de los Caminos), большая часть экспозиции которого посвящена Пути Сантьяго. Но нам не хочется тратить солнечный погожий день на блуждание в музейных потемках. По этой же причине мы отказываемся от посещения Музея Шоколада (Museo del Chocolate), одного из лучших в Европе. А вместо этого располагаемся на открытой террасе кафе "Гауди" напротив Дворца и заказываем по чашке фирменного горячего шоколада, а к нему - сдобные булочки "мантекадас" с сахарной корочкой.

Запатентованное название и секретная двухвековая рецептура делают их неподражаемым кулинарным изыском, вкусить который не прочь и гости, и сами жители Асторги. Это наша маленькая благодарность Хосе-Умберто за чудную прогулку и сказочную атмосферу давно ушедших эпох. Польщенный старик достает из рукава тросточку-флейту и наигрывает старую мелодию, которую выдували еще его предки, гоняя мулов от пастбища к пастбищу. Потом степенно встает, с достоинством отвешивает нам витиеватый поклон, как и вначале знакомства, и, вручив каждому по брелоку с изображением танцующей пары в черном, растворяется среди людского потока в красно-каменных лабиринтах Асторги...

...Муриас, Санта-Каталина, Эль Ганзо, Рабанал... Все выше, и выше, и выше... Подъем к Железному Кресту Фонсебадона - торжественное восхождение к одной из самых культовых точек Пути. Оно не такое изнурительное, как переход через Пиренеи, и не такое таинственное, как шествие по отрогам Сьерра-де-Анкарес в Галисии. Еще один знаковый перевал, еще одни Ворота Прощения - разрешенная церковью возможность завершить паломничество. Но прежде чем увидеть сам Крест, необходимо пройти по заброшенной деревне с дюжиной разрушенных домов, стены которых продолжают отчаянную борьбу за выживание.

Помимо пасторальных городков, лубочных поселков и пряничных домиков, в Испании полно развалин, ветхих лачуг и вымерших деревень. Причина вовсе не в упадке сельского хозяйства или экологических катаклизмах, а элементарно в опасной убыли населения. Европа вымирает тревожащими темпами, и Испания - не исключение. В домах попросту некому жить. Сгнившие ставни, замшелые стены, голые остовы балконов, черные дыры проваленных крыш... Заросли одичалых роз и покрытые паутиной башни обращают нас к сюжету сказки, имеющей у народов Европы разные названия, но суть ее в одном - летаргический сон красавицы-принцессы. Она - пленница злых чар и остановившегося времени.

Время в Фонсебадоне и впрямь замерло еще несколько веков назад, лишь в одном доме теплится жизнь. Протиснувшись сквозь узкий проход, заставленный древками копий и знамен, входим в тамплиерское кафе. Только мы появляемся на пороге, раздается удар гонга - так хозяин приветствует каждого вошедшего пилигрима. На стенах - рыцарские доспехи, гербы, регалии, штандарты с красными крестами, фотографии замков и журнальные вырезки. На одном из снимков изображен встречающий нас госпитальер в белом рыцарском плаще с крестом среди таких же, как и он, костюмированных людей. Подпись гласит: "Понферада, июль 2007". Как и во многих других заброшенных и малообитаемых местах, в этом кафе работают волонтеры, разделяя вместе с пилигримами тяготы и неудобства походной жизни. Одно из таких неудобств - "удобства" на улице, точно как в родных российских деревнях: дырка в дощатом полу и стойкий хлорный запах. О родине напоминает и старая худая собака, вышедшая, словно тень, из развалин. Она доверчиво берет из рук кусок хлеба и, помахивая метелкой хвоста, уходит прочь. А еще - российский флажок, гордо реющий в шеренге знамен у одряхлевшей стены.

Фонсебадонский Крест (Crus de Ferro) - странное сооружение, соединяющее в себе языческие черты и символы христианства, и непонятно чего из них больше. На самой вершине горы Ираго высится впечатляющая груда камней, на ней - десятиметровая стела, возведенная еще Юлием Цезарем в честь бога Меркурия. Вверху столб венчает скромный железный крест, давший название всему сооружению. Рукотворная груда - результат "разгрузки" паломников, несущих камушки и булыжники от самого дома, то есть со всего мира. Сюда, к подножию Креста складывают "камни грехов" самые выносливые пилигримы - те, кто нес их с самого начала Пути. Здесь снимают бремя с души самые непробиваемые, прощают обидчиков самые злопамятные, оставляют лишний багаж, от которого не решались освободиться раньше, самые жадные и бережливые. Столб отдаленно напоминает пеструю рождественскую елку: весь увешан клочками бумаги с записочками, флажками, цветными ленточками, дорогими вещицами, фотографиями, монетками, талисманами... Внизу вместо Деда Мороза - очередной позирующий перед фотокамерой пилигрим с красным от ледяного ветра носом.

Спуск с горы в долину Эль-Бьерсо (El Bierzo) похож на возвращение потрепанного штормом парусника в мягкую уютную колыбель лагуны. Манхарин, Эль Асебо, Риего де Амброс, Молинасека... Безлюдные, окутанные соленым туманом деревни сливаются в петляющий маршрут, очерченный лишь бакенами дорожных столбиков. Маяки желтых стрелок указывают правильный курс. Карлос идет уверенно, как шкипер, знающий наизусть рельеф дна. Я же с готовностью играю роль юнги-переростка, услужливо подающего шкиперу то подзорную трубу, то курительную трубку. Периодически мы бросаем якорь в крошечных тавернах, где подкрепляемся глотком рома и солониной (чашкой кофе и сэндвичем), и снова ловим попутный ветер. Вскоре парусник бросает якорь в гавани Понферады, и мы шаткой походкой моряков ступаем на землю...

Кельты, римляне, вестготы обозначили свое присутствие на этой земле, оставив после себя многочисленные крепости, храмы и монастыри. Самый знаменитый среди них - Замок Тамплиеров в Понфераде (Castillo de Ponferrada). Его архитектурная гармония, ритмичная соразмерность - лишь безупречная форма, скрывающая под собой полную драматизма историю Ордена рыцарей-храмовников. Ее отголоски до сих пор затрагивают умы и сердца людей, деля их на два полярных лагеря. Одни наделяют тамплиеров нимбом мучеников, пострадавших за свои передовые взгляды, романтическим ореолом недооцененных героев, другие - демонизируют "зарвавшихся монахов", погрязших в страстях и пороках.

Не так давно католический мир взбудоражило известие о том, что испанские наследники Ордена Рыцарей Храма Христова (тамплиеров) подали в суд на Папу Римского Бенедикта XVI. Суть иска - требование пересмотреть и признать несправедливым решение его дальнего предшественника - Папы Климента V - в отношении Ордена. Печально известная "черная пятница" 13 октября 1307 года положила начало преследованию рыцарей-тамплиеров, обвиненных в ереси, физическому истреблению его магистров и конфискации имущества Ордена. В 1312 году эдиктом Папы Орден тамплиеров был официально упразднен, просуществовав чуть менее двух веков.

Научные дискуссии и околонаучные споры, фантастические гипотезы и художественные вымыслы, противоречивые факты и бесспорные доказательства всегда окружали Орден рыцарей-храмовников плотным кольцом легенд, слухов, официальных версий и частных догадок. На мой взгляд, интерес к тамплиерам вызван, прежде всего, их парадоксальной способностью соединять несоединимое, совмещать (но не смешивать!) земное и небесное.

Во времена, когда главной мечтой знати было обогащение и расширение владений, рыцари Ордена тамплиеров провозгласили своей миссией защиту паломников и стяжание мудрости. Крест и меч, религиозное служение и воинская доблесть совмещались в них, наделяя добродетель силой, а силу - добродетелью. Несметные богатства Ордена не мешали его рыцарям оставаться образцом кристальной честности - и короли, и вельможи, и отцы Церкви доверяли им свои сокровища. Занимаясь активной финансовой деятельностью (Орден ссужал деньги и ввел в обиход чеки и векселя), заложив таким образом основы безналичного расчета, тамплиеры тратили колоссальные средства на благотворительность, поддержку нищих, больных и обездоленных. Рыцари-храмовники развивали инфраструктуру своих стран: строили дороги, мосты, странноприимные дома и придорожные церкви. Вдобавок обеспечивали безопасность передвижения по трактам, не взимая за это никаких дорожных пошлин, что было по тем временам большой редкостью.

А главное, они пытались примирить враждующие религии: христианство, иудаизм и ислам, объединив их под знаменем Единобожия. Тамплиеры мечтали создать общество нового типа на основе смешения кровей, рас и религий. Даже в строительстве своих храмов они использовали архитектурные детали всех трех религий: круглые иудейские купола, восьмиугольные стены мусульманских мечетей и традиционные нефы христианских соборов.

Сейчас в мире набирают силу идеи надрелигиозного объединения людей, в отдельных странах появляются Храмы всех религий, но тогда это был прямой вызов католической церкви, рьяно борющейся с малейшими проявлениями религиозных вольностей. Экономическое могущество тамплиеров не давало покоя европейским монархам, многие из которых сами были крупными должниками Ордена. Нет ничего проще списания долгов посредством физического устранения кредитора. Так и поступил король Франции Филипп IV Красивый, уговорив Папу Климента V объявить тамплиеров еретиками и отобрать у них имущество. Ватикан, напуганный свободой трактовки Веры и религиозной лояльностью Ордена, недолго думая, согласился с французским королем. Вместе они совершили страшную и жестокую историческую несправедливость, подкосившую доверие к Католической церкви и приведшую к угасанию династии французских монархов.

Что касается Испании, то здесь тамплиеры встретили не только понимание и сочувствие со стороны местного населения, но и деятельную защиту. Жители Понферады, например, с оружием в руках выходили на оборону рыцарского замка, возле которого мы сейчас находимся. Несмотря на окончание "легальной" деятельности Ордена храмовников, все его члены смогли беспрепятственно скрыться и избежать горькой участи своих французских братьев. Португалии и вовсе удалось сохранить Орден от нападок инквизиции, отделавшись лишь переименованием его в Орден Христа. Сюда, на север Пиренейского полуострова, стекались рыцари-"беженцы" из других стран Европы. Прошло время, и бывшие тамплиеры пополнили собой ряды других рыцарских Орденов, таких как Орден Святого Иакова и Орден госпитальеров (Святого Иоанна).

Испанская ассоциация суверенного храма Христова - не единственная наследница Ордена тамплиеров: в других странах Европы существует, по меньшей мере, пять аналогичных организаций, и все они готовы подписаться под выдвинутым иском. Поэтому те, кто считает это происшествие забавным курьезом, рекламной шумихой или реакцией на всколыхнувший общественность роман Дэна Брауна "Код да Винчи", ошибаются. Дело гораздо серьезнее. Речь идет о кредите доверия Католической церкви, об оплате ею своих "исторических счетов", о возможном банкротстве Ватикана, не столько финансовом, сколько фигуральном.

...В голове моей еще скачут кони, звенят мечи, трубят трубы и звучат глухие удары копья о латы... а снаружи уже прорываются урбанистические шумы современного города.

- Эй, Элена! Ты здесь? - голос Карлоса окончательно возвращает меня в реальность.

- Ты что-то спросил? - я поворачиваюсь в сторону голоса и встречаю насмешливый взгляд профессора-пилигрима.

- Да, пытаюсь... Смотри сюда! - он указывает на большую афишу на башне, из которой следует, что сегодняшним вечером в городе ожидается грандиозный праздник.

- То, что случается здесь каждое первое полнолуние июля. Ночь Рыцарей-Тамплиеров. Это нельзя пропустить!

Остаток дня тянется долго, как ожидание закипающего чайника. Мы бесцельно слоняемся от железного моста Ponc Ferrata через реку Сил к центральной площади. Часы на башне сонно и до неприличия медленно отбивают каждые полчаса. Кажется, стрелки одряхлевшего механизма то и дело застревают в невидимой смоле, и требуются недюжинные усилия старых пружин и шестеренок, чтобы передвинуть время хотя бы на один зубец вперед. Базилика Богоматери Каменного Дуба (Basílica de La Encina) напоминает об истории статуи Девы Марии, привезенной в 450 году из Иерусалима. Во времена арабского владычества реликвия была спрятана от мусульман в дупле старого дуба, а после Реконкисты вновь найдена местными тамплиерами во время строительства дороги в Сантьяго-де-Компостелу.

На площади Рыцарей в брызгах фонтана скачет железный всадник - Великий Магистр Ордена Тамплиеров Фрей Гвидо де Гарда. Именно он девять веков назад принимал от Короля Леона Фернандо II в дар крепость и присягал на верность жителям Понферады.

Вернувшись к Главным воротам крепости, мы встречаем знакомых пилигримов, идущих с нами в течение последних дней. Большинство из них специально ждали эту ночь, дабы не пропустить необычного зрелища. Среди возбужденной толпы вижу и пожилого француза с усами вместе с супругой. Его усы претерпевали в дороге разные метаморфозы: я видела их пыльными и поникшими, спутанными от грязи и пота, мокрыми от дождя, распушенными ветром... Но сегодня они представляют собой эталон красоты и лоска в мире Усов: шелковистые, холеные, тщательно постриженные и уложенные. Да и сам их обладатель - мсье Пьер Бернард - сегодня совсем не похож на утомленного дорогой пилигрима, скорее - на достопочтимого рыцаря в отставке.

...Смеркается. Зубчатые башни замка мрачно и таинственно чернеют на фоне бледно-фиолетового неба. В окошках вспыхивает свет, мерцающий и неверный, словно залы замка освещены пламенем факелов. Толпа неуклонно растёт, напирая на непрочное веревочное заграждение, но оставаясь в отведенных ей рамках. Когда граница между ночным небом и темными зубцами замка почти стирается, сотни прожекторов разом вспарывают темноту. Вместе с залпом света в воздух взмывает восхищенный вздох тысяч людей и... обрушивается в полную тишину, словно выключили кнопку громкости на пульте телевизора. В этом неожиданном безмолвии, нарушаемом лишь шепотом и щелканьем фотокамер, слышится сначала совсем тихо, но потом с каждой минутой все громче и явственнее давно позабытый цивилизацией звук - клацанье лошадиных копыт по булыжной мостовой. Этих копыт не четыре и не сорок, а несколько сотен. Звук нарастает, обогащаясь оттенками и обертонами: храпом взмыленных коней, позвякиванием сбруи, короткими командами всадников. И вскоре взору предстает зрелище, ради которого стоило задержаться в городе или поспешить в Понфераду из любой точки мира. Отряд конных рыцарей-тамплиеров в шеренгу по двое движется по улице к замку. Белые плащи с красными крестами на плечах у всадников, такие же попоны на спинах лошадей, развевающиеся знамена, потрескивающие факелы в руках, блеск кольчуг и бряцанье мечей в ножнах. Будто сошедшие с закатного неба картины средневекового прошлого завораживают каждого, кто оказался сегодня здесь. У ворот конницу встречает процессия в длинных накидках с капюшонами. Магистр Ордена Фрей Гвидо де Гарда снова присягает на верность городу, а потом обращается к собравшимся: "Я, Фрей Гвидо де Гарда, Магистр крепости Понферада, обещаю всем жителям города, что каждый год здесь будут снова и снова вспоминать исторические события, предшествующие сегодняшнему празднику, и ставшие легендой, которая будет жить до тех пор, пока время не сотрет линию горизонта...".

Всеобщее ликование так же искренне, как и девять веков назад. Люди верят словам Великого Магистра, ибо тверже слова нет! Ведь тогда, в те далекие смутные времена Понферада так ни разу и не была покорена маврами. Кавалькада рыцарей скрывается за воротами Замка, и небо вспыхивает и раскалывается от грохота петард и фейерверков. Праздник выплескивается на городские улицы, где уже накрыты столы с вяленым мясом, берсианскими пирожками, иберийской ветчиной, жареными колбасками и местным, конечно же, "самым лучшим в Испании" вином "менсия"[91].

Что в это время происходит внутри замка? Возможно, участники реконструкции снимают театральные костюмы, складывают музейные флаги и мечи, распрягают коней, чтобы возвратить их на конюшни и фермы... Или... Или Орден тамплиеров все еще жив? И кто-то сейчас, в это самое мгновение, под древними сводами замка принимает посвящение в рыцари, пройдя сквозь проверки и суровые испытания? Сохранился ли в наше время институт рыцарства, действуют ли древние ритуалы? И нужны ли рыцари сегодня?

Последний вопрос может показаться наивным и старомодным. Возможно, так оно и есть, но романтический образ "благородного рыцаря на белом коне", переживший смену веков, политических режимов и экономических формаций, по-прежнему занимает воображение юных девушек и зрелых дам. Тоска по благородству и красивым, достойным поступкам мужчин неизбывна, как и извечное женское стремление припасть к сильному плечу, спрятаться за широкой спиной, опереться на твердую руку. Какой бы сильной и независимой женщина ни была, каких бы высот в бизнесе и карьере ни достигла, она подсознательно ищет мужчину, который сильнее. Но не для того, чтобы он подавил ее, а для того, чтобы позволил быть слабой...

Если взглянуть шире, рыцарские идеалы, благородные принципы, чистые устремления, увы, незаметно покидают мир бизнеса и политики. В современном обществе уже давно наблюдается перманентный кризис, не только экономический, но и нравственный. Выражения типа "ничего личного - только бизнес", "победителей не судят" стали оправданием беспринципных компромиссов и сделок с совестью. "Волчьи законы" переместились из области тактической - схватка в поединке до победного конца - в область стратегическую - для победы все средства хороши. Наличие достаточного количества денег и власти автоматически ставят их обладателя в особый ряд "избранных", для которых действуют иные правила. У рыцарей было все по-другому. Богатства никогда не превращали их в рабов золотого тельца, заложников сокровищ. Слово, данное рыцарем, имело вес и гарантии, которые не снились ни одному сегодняшнему юристу или политику. Их независимость и могущество не оборачивалось пренебрежением к народу. Вот почему их любили и уважали и "низы", и "верхи" - и простолюдины, и знать. Много ли таких сегодня?..

Замок Тамплиеров купается в ярких всполохах праздничного салюта. Но Карлос уже тянет меня за рукав, потому что пора в альберг, спать, ведь завтра нам придется навсегда покинуть этот рыцарский город, где и поныне живут легенды, озаряя жизнь людей отблесками недостижимых идеалов.

Все последующие дни, что идем до границы с Галисией, воспоминания о тамплиерском празднике и романтике рыцарских времен постепенно вытесняются простыми и будничными впечатлениями дороги.

Возле Кокабелоса начинается территория винограда, инжира, грецкого ореха и черешни. Этого изобилия достаточно, чтобы продержаться на природных запасах что паломнику, что странствующему рыцарю. Фруктово-ореховый стол идеально сочетается с местным вином "менсия". О традициях виноделия в Эль-Бьерсо напоминает старинный пресс для выжимки винограда, выставленный напоказ под деревянным навесом. Водяная мельница на реке Куа продолжает вращать лопастями, но уже больше для антуража, нежели для практической надобности. Графитовые пластинчатые крыши из местного сланца похожи на черную рыбью чешую. Это такой же отличительный знак долины Эль-Бьерсо, как и руины "переходящих" замков. Один из них, называемый "сарацинским", хмурится на неприступной горе, обветшалый и забытый, ненужный сегодня никому, разве что дотошному историку или экстравагантному любителю развалин. Некоторые из крепостей, расположенные в более доступных местах и не отличающиеся великими размерами, переходят в частные руки, и это обещает им еще пару-тройку веков жизни, на усладу новым владельцам. В "городе франков" - Виллафранко-дель-Бьерсо - в средние века селились французские рыцари-"беженцы" и пилигримы, пожелавшие по завершении Пути Сантьяго остаться в Испании. Последние Врата Прощения по дороге в Сантьяго-де-Компостелу - в церкви Святого Иакова - даруют последний шанс умирающим паломникам получить отпущение грехов. Альберг под чешуйчатой крышей, через стенку от кладбища холоден, как склеп, в любое время дня и ночи, в любой сезон. Леденящую близость смерти не скрашивают ни аутентичная сельская утварь, заботливо развешанная по стенам, ни увесистый свиной окорок под потолком кухни, ни колючие шерстяные одеяла. Все равно холодно и страшно.

Река Валкарсе несколько раз пересекает дорогу к Галисии, неистово вгрызаясь в твердь Сьерра-де-Анкарес. А мы вместе с ней спускаемся все ниже и ниже в узкую долину, оставляя высоко вверху гигантскую петлю автомагистрали, погромыхивающей оттуда как "гром с ясного неба". Приютившись в Вега-де-Валкарсе в частном пансионе над руслом реки, и вовсе теряем остроту слуха: шум воды, протекающей прямо под спальней, ровный и мощный, как рокот водопада, приводит к временной защитной реакции ушей. А потому настоящую грозу мы не слышим, а только видим крупные глицериновые капли, замолотившие вдруг по стеклам. Шум реки, перекрываемый раскатами грома, грохотом водяных струй и далеким гулом заоблачного шоссе, действует как снотворное. Сон, вопреки всему, глубок и безмятежен до самого утра, что начинается со звона подковываемых копыт, гулким эхом срывающегося с бархатных гор.

...Бледный анемичный рассвет никак не пробьется сквозь вязкую толщу перламутровых туч, закупоривших небо. Клубы тумана рваными шапками оседают на мокрых крышах, прячутся в дремотных расселинах, стелются тонким дымчатым полотном над руслом Валкарсе. Петля автомагистрали теряется где-то в туманных высях, и трудно представить себе, как движутся по нему сейчас автомобили, плененные непроницаемой мглой. Проще думать, что дороги там нет: слишком велика и опасна разверзнутая под нею бездна. В этой точке Пути Сантьяго пешая тропа пилигримов и скоростные артерии современной цивилизации решительно расходятся в разные стороны. Дорога паломников, вырвавшись за пределы сонного города, карабкается круто вверх по скользким камням, вьется рыжей размокшей лентой меж густых зарослей папоротников и ромашковых полян. За каждым ее изгибом - призрачные перевалы, силуэты укутанных влажным мхом деревьев, сочащиеся родниками камни... За каждым поворотом - неизвестность. За каждой тропинкой - тайна... Это Галисия. Древняя земля кельтов, облюбовавших северо-запад Пиренейского полуострова три тысячелетия назад, да так и оставшихся здесь, среди туманных склонов, сумрачных болот, угрюмых лесов да вересковых пустошей, точь-в-точь как в далекой Ирландии. Характер галисийцев схож с ирландским нравом: вольнолюбивый и непокорный, упрямый, но рассудительный, с генетической тягой к перемене мест и печатью неприкаянности. Считается, что к эмиграции ирландца, равно как и галисийца, побуждает бедность и скудость его земли, но это только полпричины, а другая половина кроется глубже - в душе, охваченной необъяснимой тоской по дальним берегам. Неприкаянность сердца может накрепко привязать галисийца к его родной пустоши с белым круглым домиком у ручья, а может погнать далеко-далёко на край света и дальше - за океан. Поэтому нет ничего удивительного в том, что в каждой третьей галисийской семье хоть один родственник да обрел новую родину вдали от родных холмов.

Так за разговором об особенностях галисийского характера неторопливо идем мы с Карлосом по разбухшей от влаги дороге, среди тумана и облаков. Время течет незаметно. Молочная мгла по-прежнему окутывает леса и горы, лишь изредка образуя косматую прореху, в которой виден осколок мира: кусок разнотравной поляны, страшное когтистое дерево или кромка обрыва. Но это продолжается лишь краткий миг, и снова сумрачный день латает дырку штопкой туманной взвеси. Неожиданно замечаем, что дорога вместо того, чтобы устремляться вверх, упорно спускается в дол. Только сейчас соображаем, что уже давно не видели ни желтых стрелок, ни пилигримов, списывая это на оптические иллюзии погоды. Но теперь, когда еле заметная тропа почти теряется в зыбкой дали, меня охватывает тревога: похоже, мы сбились с дороги. Непроницаемая завеса отгораживает нас от солнца, и трудно понять, который час и сколько времени прошло с начала пути. Впрочем, явно ощутимый голод подсказывает, что уже немало.

- Карлос, мы заблудились, - беспокойным шепотом объявляю я, хотя это и так понятно.

- Здесь часто теряются люди, - зловеще сообщает Карлос, и мне начинает казаться, что это он все подстроил, специально завел меня в глушь. - Горы Галисии - особенное место, - продолжает он голосом недоброго сказочника, - считается, что здесь находятся врата в параллельный мир.

- Ну, хватит уже! - трусливо протестую я, одергивая неуместные фантазии своего спутника.

- Не мечись! - строго приказывает профессор. - Что толку паниковать? - Карлос в отличие от меня сохраняет полное самообладание и, покопавшись в недрах рюкзака, выуживает оттуда компас.

Не представляю, что бы я делала, очутись здесь одна. Пока мой друг гипнотизирует стрелку прибора, в воздухе разливается тихий, но настойчивый звук, похожий на "музыку ветра". Поначалу мне кажется, что это звенит в ушах от напряжения и страха.

Карлос отрывается от компаса и присушивается к звенящей ноте.

- Слышу, - между тем звук нарастает, растекаясь мелодичными завораживающими переливами в редеющей мгле.

Из-за поворота появляется рогатая голова... Корова, а следом за ней и человек в низко надвинутом капюшоне с хворостинкой в руках выходят нам навстречу. На шее животного вместо привычного колокольчика болтается нечто, издающее характерный тонкий и протяжный звон, который я приняла за магическую музыку параллельного мира. Ноги погонщика обуты в грубые деревянные сабо невероятных размеров, прямо поверх обычной обуви. Завидев нас, человек останавливается. Корова тоже.

- Мы сбились с дороги, - обращается к нему Карлос, поздоровавшись, - как нам вернуться на Камино Сантьяго?

С минуту старик молчит, жуя бескровными губами и уставившись мне в лоб точно промеж глаз. Потом долго смотрит на небо, на землю под ноги, куда-то вдаль за невидимую кромку тумана, потом снова на нас и, наконец, исчерпав все запасы моего терпения, начинает сипло говорить, обращаясь исключительно к Карлосу. Выясняется, что уже довольно поздно, и скоро совсем стемнеет, а потому селянин зовет нас заночевать у него дома, в километре отсюда, а наутро обещает проводить лично на пилигримскую тропу. По его словам, объяснить, как найти дорогу, мало того что сложно, но еще и не гарантирует факта нашего на нее возвращения.

- Это почему же? Что значит, не гарантирует? - пристаю я к Карлосу с расспросами.

- Во-первых, можем засветло не успеть, во-вторых, здесь недалеко начинается болото - тебе охота в болото ночью? А в-третьих, возле болот бродит Святое Братство, - буднично поясняет профессор.

- Что за Братство? - спрашиваю я, чувствуя, как холодеет все внутри.

- Если ты еще не совсем напугана, могу перевести тебе его рассказ. Только хорошенько подумай, - предупреждает он.

Любопытство побеждает страх, и я соглашаюсь.

"...Я хорошо знаю эти места, еще мальчишкой облазил все горы и долины, были мы с друзьями и на болоте, хотя взрослые всегда ругали нас за это. Когда мне было 9 лет, мой дед рассказал предание, которое пересказывают из поколения в поколение все галисийцы с тех самых пор, как заселили эти земли. Если уж так случилось, и ночь застала тебя в дороге неподалеку от болота или в старом дубовом лесу, что на южном склоне горы, нужно быть особенно осторожным, потому что ночью там можно встретить Святое Братство. Издалека кажется, что в темноте засветились десятки светлячков, или навстречу идет процессия с зажженными свечами, но это не так. Души из нижнего мира, обреченные на вечные скитания, бредут по лесным тропам, пустошам и болотам в поисках жертвы. Они страстно желают освободиться от бесконечных мытарств, а для этого нужно вручить горящий огарок в руки зазевавшегося путника. Если такое произойдет, то призрак обретет свободу, а новая жертва пополнит ряды Святого Братства и будет скитаться между сном и явью, жизнью и смертью до тех пор, пока не освободится от заклятия, передав злополучный огонь кому-то еще.

Мне очень хотелось проверить, так ли это. И в детстве, превозмогая страх, невзирая на запреты родителей, мы отправлялись к ночному болоту с другими мальчишками, но ничего не происходило. Три или четыре раза мы и вправду видели загадочные огоньки, блуждающие в тумане, но, испугавшись, убегали назад в деревню.

Прошли годы, я повзрослел, похоронил деда, стал отцом семейства и давно позабыл ребячьи игры, страхи и запреты. И вот, спустя много лет, я повстречал тех, кого так боялся и с кем так искал встречи в детстве.

Я был пастухом и однажды перегонял деревенское стадо на зимнее пастбище по другую сторону гор. Перегон обычно занимал два-три дня. В тот день потерялась корова моего брата, где-то по дороге отбилась от стада. До сих пор не пойму, как это случилось, ведь со мною были три мои верные собаки и мальчик-подпасок. Остановившись на ночлег, я по привычке пересчитал головы - тогда и обнаружил пропажу. Было еще не очень темно, и я, оставив стадо на попечение помощника и четвероногих сторожей, сам решил поискать корову. Наши животные всегда носят на шее ботало[92]. Их слышно издалека, и каждое имеет свой звук, поэтому я различаю каждую корову на слух. Завернув за поворот, мне показалось, что я уловил звук ботала пропавшей коровы, и я пошел на него, время от времени выкрикивая ее имя. Я отошел совсем недалеко, как вдруг все внезапно погрузилось в темноту. Наступила ночь, и шум ветра слился с отзвуками далекого ботала. Ноги стали проваливаться в густой мох, под сапогами зачавкала болотная жижа. Я понял, что оказался на болоте - том самом, куда бегал еще мальчишкой. Страха не было, была лишь непомерная усталость и стыд перед братом за потерянную корову. В воздухе зазвенели сотни ботал на разные голоса, веки стали тяжелыми, мне ужасно захотелось спать - вот хоть прямо тут выбирай сухую кочку и ложись. Я еле превозмогал сон и все звал и звал корову. Отчаявшись найти пропажу, я было повернул назад, но тут, словно завороженный, обернулся. На меня надвигалась невероятная красота: сотни мерцающих язычков пламени в туманном ореоле плыли по воздуху, влекомые невидимыми тенями. В воздухе разливалась тихая звенящая музыка. Я пошел навстречу призрачному видению и вскоре, сам того не желая, протянул руку к одному из огоньков. Как только он оказался на моей ладони, меня окончательно сморил сон, я еле успел прислониться спиной к шершавому стволу дерева.

...И увидел я странный сон. Будто иду в окружении сиреневых и фиолетовых теней. Длинные невесомые одежды скрывают фигуры, лица спрятаны под капюшонами. Полупрозрачные пальцы держат свечи, с них капает воск и проваливается вниз сквозь ладони и рукава. Я смотрю на свои руки и вижу то же самое. Вокруг шелестит невнятный шепот, среди лепета слов я разбираю одну единственную фразу: "Наш, наш брат... пошли..."

Мне не нравится этот сон, я не хочу бродить в неприкаянной компании призраков. Я пытаюсь проснуться, открыть глаза, но не могу разлепить веки. Хорошо понимаю, что сплю, но не в состоянии проснуться. И лишь увидев протянутую ко мне руку, повинуясь неведомому порыву, вложил в нее несгорающую вечность свечку. И тотчас проснулся. "Ну и кошмар! Приснится же такое..." - подумал я и тут же вспомнил, что корова так и не найдена, и что теперь придется краснеть перед родным братом. Сокрушенно вздохнул, поднес к глазам свои руки - на правой ладони увидел темный, с монету, след, похожий на родимое пятно. Но у меня никогда не было здесь родинки! Пятно жгло и покалывало, и я вспомнил, что в этой руке держал во сне свечу. Провел другой рукой по волосам: в пыльном колтуне застряли сухие листья и мелкие веточки. Протер глаза, нащупал на лице... бороду. Испугался и понял, что здесь не обошлось без потусторонней силы. Надо скорей уносить ноги из этого опасного места.

Я был слаб, еле поднялся, и, шатаясь, пошел к месту, где оставил стадо. Там никого. И даже признаков недавнего постоя не осталось: ни угольков от костра, ни коровьих лепешек, ни примятой травы - чисто, будто здесь никого и не было. Наверное, подпасок, не дождавшись меня, сам отогнал стадо. Сил моих не хватило бы, чтобы дойти до зимнего пастбища, и я решил вернуться в деревню. Когда я подошел к дому, дети с визгом бросились врассыпную, мать заголосила нечеловеческим голосом, а жена лишилась чувств. Вышедший навстречу мне отец, сгорбленный и белый как лунь, сказал, что меня уже похоронили. "Сколько меня не было?" - задал я ему вопрос, и услышал ответ: "Восемнадцать дней". Я сразу все понял. Где я был. И с кем. Потом, лежа в постели, в окружении родных, под присмотром старой знахарки, я без устали благодарил Провидение, что смог оттуда вернуться...".

В подтверждение своего рассказа галисиец протягивает правую ладонь, на которой и впрямь, даже сейчас в густеющей тьме различимо темное пятно.

Но вот неожиданно, как и всё, происходящее в тумане, мы обнаруживаем себя в деревне, состоящей из нескольких дворов.

- Пришли! - объявляет наш проводник и ведет нас к дому.

В сумерках темнеют силуэты странных избушек на курьих ножках, из-за маленьких задернутых занавесками окошек льется янтарный свет, со двора доносятся звуки животных: пугливое блеянье овцы, тяжкий вздох еще не доеной коровы, лошадиный храп и настороженное ворчание собаки, почуявшей чужаков, но сдерживаемой невидимым присутствием хозяина. Пригнувшись под низкой притолокой, мы входим в круглый дом.

Как только переступаем порог жилища, мистический страх, сопровождающий меня с момента нашей потери в туманах Галисии, рассеивается. Скидываем у порога рюкзаки, грязные ботинки и проходим в светлую теплую комнату с покатыми стенами. В открытом очаге потрескивает огонь. Спокойствие и умиротворение охватывает меня при виде двух милых, вполне земного вида женщин, хлопочущих по дому. Лугус - так зовут старика-галисийца - объясняет им, что к чему. Одна из женщин, та, которая помладше, провожает меня в душ. Вот это сюрприз! Я-то полагала, что в таких домах моются исключительно в корыте или тазике, набирая воду в старом колодце и грея ее в печи. Другая - объясняет Карлосу, куда сложить мокрую и грязную одежду: к утру она все постирает и высушит.

Старинные галисийские жилища пальосас[93], сохранившиеся кое-где и по сей день, - свидетельство кельтских корней галисийцев. Эти круглые каменные дома с коническими соломенными крышами раньше состояли из одной единственной комнаты, к которой примыкал загон для скота и кухня. Дом Лугуса, сохранив внешние очертания кельтской хижины, внутри разделен на несколько комнат, вполне комфортабелен и отлично приспособлен для современной жизни. Привычные символы цивилизации - плазменный телевизор и портативный компьютер - как-то не вяжутся с услышанным недавно рассказом, автоматически перемещая его в разряд детских сказок-страшилок или стариковских небылиц. Хозяин уходит доить корову, а мы с Карлосом приводим себя в порядок и через полчаса все собираемся за столом возле очага. Кроме Лугуса и двух женщин, управляющихся по хозяйству, за стол усаживается древняя старуха, поддерживаемая бережно под локоть шустрым пареньком лет семнадцати - точной копией Лугуса, только совсем юного. Старуха долго мостится в своем плетеном кресле, то так, то сяк поворачиваясь грузным, вымученным годами телом, скрипя суставами и громко вздыхая. Наконец, отыскав удобное положение, она умиротворенно замирает и царственно кивает сидящим за столом домочадцам. Пока проходят эти манипуляции, семья трепетно и терпеливо взирает на бабушку, не смея даже пошевелиться, не то чтобы притронуться к еде. Но получив ее великодушное разрешение, все заметно оживляются. Начинается ужин.

Лугус представляет нам четыре поколения своих родственников: мать, жена, дочь и внук. Нас он обозначает, как заблудившихся, но не сломленных испытаниями пилигримов. Дочь Лугуса ухаживает за гостями, подкладывая нам в тарелки лучшие куски и не давая пустеть стаканам с вином. Мне же не терпится услышать подтверждение или опровержение истории о Святом Братстве из уст членов семьи, и я ширяю локтем в бок Карлоса.

- Та старая история про исчезновение Лугуса. Правда ли, что его не было восемнадцать дней? - обращается он к женщинам напротив.

- Да, - кивает Брида, жена Лугуса, - все думали, что он заблудился в болотах и погиб. Десять мужчин из нашей деревни пытались разыскать мужа, но у них ничего не вышло.

- Мама тогда сказала, что его забрало с собой Святое Братство, - иронично вставляет дочь и, посмотрев виновато на отца, добавляет: - Папа утверждает, что так оно и было.

Лугус снова демонстрирует родимое пятно на ладони, и все единодушно сходятся в одном: раньше, до этого злополучного происшествия, его здесь не было. В остальном мнения родни и друзей расходятся. Дочка-медик убеждена, что это редкая форма летаргической болезни, и отец пролежал в коме восемнадцать дней, выйдя из нее неизвестным науке способом. А удивительный сон - плод его фантазии, ожившие детские страхи и воспоминания. Брида - до сих пор думает, что муж ее плутал все это время по болотам, питаясь корешками и ягодами, иначе как объяснить, что он не умер с голоду и вернулся живым? Может кого-то он там и встретил, призраки здесь нередкие гости, но чтобы уйти от компании Святых Братьев - такого еще не бывало. Старший брат, из-за чьей пропавшей коровы и случилась вся эта история, считает, что его братец просто слегка тронулся умом на почве страха и вины (кстати, корова его тогда благополучно вернулась домой). И лишь два человека за столом верят Лугусу от первого до последнего слова: старуха-мать и внук. Внук беззаветно доверяет своей любимой бабушке, а мать Лугуса - ведает, то есть знает точно.

- Ты ведь, наверное, учишься в школе, пользуешься Интернетом, - как же ты можешь всерьез верить в сказку? - допытываюсь я у парня, вовсе не похожего на малограмотного подпаска.

- Но ведь ты же видишь, как может сосуществовать старый дом и новый водопровод в нем? Ты не удивляешься этому? - парирует дитя двадцать первого века. - Просто в нашем сегодняшнем мире очень часто вопрос ставится как "или-или", вместо того, чтобы принять, что в нем может быть "и... и...".

Древняя старуха бесстрастно наблюдает за разговором, не выказывая ни малейшего интереса к обсуждаемой теме и не проронив ни единого слова. У меня возникает стойкое ощущение, что она легко считывает все движения мысли, не нуждаясь ни в переводе, ни даже в произнесении вслух слов и фраз. И только когда ужин подходит к концу и все начинают двигать стульями, выбираясь из-за стола, она говорит одну-единственную фразу: "Он вернулся оттуда потому, что я этого очень хотела". И с чувством исполненного долга, шаркая тапками, под руку с внуком удаляется в дальнюю комнату.

- Она ведунья, то есть попросту ведьма, - шепчет Карлос мне на ухо, когда мы идем спать.

- Ты это серьезно, профессор? - не без ехидства спрашиваю я.

- Во время инквизиции все ведьмы Испании, точнее те, кого за них принимали, прятались в Галисии. Здесь их было не достать, - Карлос вполне серьезен, - и теперь количество людей, обладающих, как сейчас говорят, паранормальными способностями, на единицу жителей в Галисии больше, чем где бы то ни было в Испании.

- И как это сообразуется с католической верой, с известной набожностью испанцев?

- А примерно так, как говорил за ужином мудрый мальчик. Помнишь? "И... и...", а не "или-или", - улыбается Карлос, и мы прощаемся до утра.

Наутро получаем от Бриды по стопке выстиранной и высушенной одежды, на кухне - по чашке кофе и куску тортильи[94]. Лугус, как и обещал, провожает нас вместе со своей неразлучной коровой с поющей арфой на шее к тропе пилигримов. Мы в последний раз рассматриваем темное пятно на его ладони, как символ сообщающихся миров, в который раз благодарим старика за спасение и выходим на вновь обретенный путь.

Нас снова окутывает влажная дымка - дождь, моросящий не с неба, а возникающий прямо из воздуха оседает бисеринками росы на одежде и волосах. Тропа взбирается вверх, облака плывут то над нами, то под нами, изредка светлея под натиском неяркого солнца. На этот раз мы не забываем следить за путеводными желтыми стрелками и радостным "Буэн Камино!" приветствуем каждого встреченного в пути пилигрима.

Довольно скоро дорога растворяется в акварельном городке на вершине гряды. О Себрейро размыт в неброской палитре серого: пепельный, графитовый, бледно-лиловый, белесо-седой, серый с прозеленью, грязно-бурый... Кто сказал, что серость невыразительна? Такая, как здесь, способна передать оттенки тоньше и точнее, чем бескомпромиссная яркость прямолинейных цветов. К тому же акварели О Себрейро - прекрасная иллюстрация и наглядное пособие к умению видеть жизнь в полутонах.

На продуваемой всеми ветрами пасмурной вершине, находятся сакральные ворота в Галисию и вросшая в землю старинная церковь Санта Мария де Реаль. В ней хранится галисийский Грааль в память о Чуде, происшедшем здесь в 1300 году. Чудо официально засвидетельствовано в анналах католической церкви буллой двух Пап: Иннокентия VIII в 1487 году и Александра VII в 1496 году. Что же произошло семь веков назад?

...В ненастный зимний день, когда ледяные ветра и мокрый снег не прекращались ни на минуту на протяжении трех дней и ночей, когда непогода заперла по домам всех жителей окрестных деревень, лишь один крестьянин по имени Хуан Сантин из Барксамайора взобрался на гору О Себрейро, чтобы посетить воскресную мессу в монастырской часовне. Священник не очень-то хотел проводить службу для одного единственного прихожанина, посчитав его появление в такую пору досадной помехой, а его "подвиг" - признаком неотесанного фанатизма, однако положение обязывало, и он кое-как начал ритуал. Когда месса подходила к кульминации - освящению Даров и Святому причастию - хлеб превратился в Плоть, а вино - в Кровь Христову. "Неотесанный фанат" получил высшее вознаграждение за свою преданность, а священник - урок истинной Веры. Говорят, когда это случилось, деревянная статуя Богородицы склонила голову в почтении перед искренностью и глубиной Веры простого крестьянина. С тех пор ее называют Девой Святого Чуда (Virgen del Santo Milagro).

Крадучись, словно боясь спугнуть хрупкие свидетельства чудес, на цыпочках проходим внутрь древней церкви, идем дальше, к деревянной Деве с ребенком на коленях. Голова Богородицы так и осталась склоненной. Опущенные глаза, крутые дуги бровей над тяжелыми веками - все в ее облике выражает неизбывную печаль матери, знающей наперед о неминуемой разлуке с сыном. Вытянутая в струну спина, твердая осанка, руки, бережно поддерживающие дитя, - скорее трон для Царя, чем мягкие объятия матери. А царь восседает на троне, обреченно свесив с материнских колен босые ступни, с совершенно взрослым лицом, хотя на вид мальчику не больше семи лет. Воздетые вверх два перста и яблоко в левой руке - аллюзия на скипетр и державу. Власть над душами людей - вот его предназначение, осознавать которое он начал так рано и так смиренно. Власть, которую он не стяжал, но обрел. Отсюда недетская мудрость во взгляде, устремленном поверх голов в видимое только ему будущее.

В южном нефе выставлен на всеобщее обозрение галисийский Грааль - та самая чаша, в которой произошло превращение вина в Кровь Христову, тяжелый кубок с крышкой и ободком из древних письмен. Там же патена[95] - блюдо для Даров - и хрустальные ковчеги, подаренные их католическими величествами Изабеллой Кастильской и Фердинандом Арагонским во время паломничества по Пути Сантьяго. Кстати, после того как весть о Чуде дошла до их ушей и короли увидели его "последствия" своими глазами, постепенно исчезли вещественные доказательства - пятна крови на корпорале[96] и чудесная гостия[97]. Теперь лишь засекреченные церковные документы и устные свидетельства, превращенные в красивую легенду, сохраняют реликвиям О Себрейро статус "чудесных".

Каменная крестильная чаша, ровесница самой церкви, соседствует с современной картиной, изображающей шествующего по дороге пилигрима с рюкзаком. Вошедший следом за нами монах в дождевике поверх сутаны поясняет, что этот светский сюжет нарисован одним из братьев здешнего бенедиктинского монастыря в свободное от послушания время. Почему бы нет? Я вспоминаю слова внука Лугуса, его "и... и..." вместо "или-или". Падре, подслеповато щурясь, собственноручно ставит печати в наши крендесиали. Мы получаем очередную отметку и продолжаем путь дальше.

На перевале Альто де Сан Руж среди туманной мороси встречаем еще одного заблудившегося пилигрима. Он с трудом опирается на посох и, придерживая шляпу от злых порывов ветра, напряженно всматривается вдаль.

- Все правильно, дружище, тебе туда! - подбадривает Карлос пятиметрового железного странника, растерянно замершего на треснутой каменной глыбе.

Начинается спуск. Линьярес, Хоспитал де Кондеса, Фонфрия, Бидуэдо... В каждой, даже самой захудалой, галисийской деревушке обязательно есть церковь, где исправно, в любую погоду проходят службы. Такое впечатление, что церкви стоят даже там, где уже не живут люди. В деревне в три двора обязательно присутствует хотя бы часовенка, а ключ от нее (если нет настоятеля) лежит в условленном месте "под камнем". И в каждой же деревушке есть своя местная ведунья, доверие к которой ничуть не меньше, чем к приходскому священнику. Да что говорить, часто бывает так, что ведунья посещает мессы, а падре не чурается обратиться к ней за помощью. Чем дальше от больших городов, тем тоньше грань между религией и язычеством, верой и суеверием, тем слабее их противостояние, тем шире границы восприятия людей.

...Размытая дорога становится похожей на рыжую кисельную гущу - ноги по щиколотку в грязи и по колено мокрые. По словам Карлоса, это самая сырая и холодная часть Пути. Навстречу нам по узкой, скользкой от глины булыжной улочке очередного селения движется продрогшая отара овец под предводительством пожилого медлительного барана. Баран коротко блеет сиплым тенором, ему на разные лады вторят пугливые овцы. Вымокшие животные трусятся, сбиваясь в плотный мохнатый ком, чтобы как-то согреться. Над ними вьется сизый пар, распространяя запах мокрых шерстяных носков. Мы сторонимся к стене, чтобы пропустить несчастное стадо. За овцами следует пастух в дождевике до пят и с капюшоном до бровей. Посох в руках роднит его с пилигримами, а бегущий рядом белый пес делает похожим на Святого Иакова.

- Смотри, как у Лугуса, - показываю я на грязные деревянные башмаки пастуха, надетые прямо поверх сапог.

- Да, здесь часто носят такое в распутицу - это "суекос"[98], - отвечает Карлос.

- А у нас в распутицу в деревнях носят резиновые сапоги или калоши, - с гордостью сообщаю я.

- Тоже неплохо. Только резину изобрели сравнительно недавно, а возраст суекос - несколько веков. Заметь, это не обувь.

- Ну, скорее приспособление, типа гусениц на тракторе. И делают их не сапожники, а столяры. Раньше даже профессия такая была - "сукуейро", мастер по изготовлению суекос. Кстати, современные сабо на деревянной подошве родом от них.

У нас суекос нет, и мы продолжаем месить рыжую гущу дороги мокрыми, облепленными глиной и овечьим горохом кроссовками. По мере спуска вниз морось постепенно стихает, остается только холод, заставляющий мои зубы дробно стучать, а меня - жаться поближе к Карлосу, наподобие тех овец из промокшего гурта.

И вот награда - перед нами Трикастелла! Одновременно с долгожданным указателем в подтаявших облаках появляется ванильное солнце.

Трикастелла гордится сразу несколькими историческими фактами, закрепляющими за городом право войти в путеводитель Camino Santiago и стать обязательным пунктом паломнического маршрута. Согласно Кодексу Каликстинос (Calixtino)[99] здесь заканчивается одиннадцатый, предпоследний этап пилигримского Пути. 22 марта 1520 года во время паломничества в Трикастелле ночевал император Священной Римской империи Карл V. Другой испанский король Филипп II останавливался здесь в 1555 году по дороге в Англию на свадьбу с английской королевой Марией Тюдор.

С городом связана любопытная история. В средние века паломники получали в этих местах по порции известняка, который должны были отнести на обжиг в Кастанеду, затем обожженные кирпичи доставлялись в Сантьяго-де-Компостелу. Так средневековые пилигримы вносили свою лепту в строительство Собора Святого Иакова. Лепта современных пилигримов - щедрые донативо в альбергах и храмах, которые идут не только на покрытие расходов приютов, но и поддержание дороги и всех встречающихся на ней церквей, музеев, памятников и прочих культурно-исторических объектов в достойном состоянии.

У входа в Трикастеллу, как старый часовой, списанный, но не желающий покидать свой пост, стоит древний восьмисотлетний дуб. Его необхватный морщинистый ствол изуродован вздувшимися желваками наростов и канатами перекрученных жил, будто невидимые руки времени отжали и выкрутили его как выстиранное белье, отставив лишь самую суть. Могучие вет.ви исполина проживают не.простую жизнь в каждодневной беспо.щад.ной борьбе с ветрами и годами. Часть дерева, сожженная молнией, отколота и засохла, но оставшаяся - продолжает жить, пуская каждую весну новые нежные побеги. Вот у кого не мешает поучиться силе воли и неистребимому жизнелюбию!

Под дубом о чем-то оживленно спорит группа пилигримов. Подходим ближе. Выясняется, что единственный муниципальный альберг Трикастеллы переполнен. Одна пара предлагает идти дальше, другая - остановиться в "каса рурал" - сельском доме неподалеку от городка, где часто привечают паломников. Весть о гостеприимном доме "с чудинкой" из уст в уста передается среди пилигримов, создавая новейшую мифологию Пути.

- Я знаю это место, - вмешивается Карлос в дискуссию. - Дом с историей, с корнями, как у этого дерева, - показывает на дуб, - хозяева - местные, галисийцы.

Авторитетное утверждение профессора решает исход спора в пользу Каса дель Силенсио (Дом тишины) - так зовется уединенный приют вдали от основного людного маршрута. Все шестеро отправляемся туда, и через двадцать минут в зыбких сумерках вырисовываются седые стены и черные чешуйчатые крыши дома. Подворье обращено одной стороной к оврагу, за которым сразу же начинается лес, другой - к кукурузному полю, остальные две переходят в некошеные луга, подернутые молочной дымкой тумана. Вокруг ни души и ни звука, если не считать монотонного подвывания ветра, разметавшего по лиловому небу обрывки туч.

Стены дома остались теми же, что и четыре века назад - таков возраст каса рурал. Неровная кладка из разнокалиберных плоских камней цвета дорожной жижи, навсегда впечатавшейся в мою сетчатку, местами укреплена свежим раствором. Но деревянные балки, подпирающие своды, явно сегодняшнего дня, хотя и с бережной точностью воспроизводят старинные традиции. Дом просторен, видимо, был рассчитан на несколько поколений. Балкон вдоль второго этажа соединяет восемь отдельных комнат, теперь здесь останавливаются гости. Во дворе множество сараев и амбаров, среди которых знакомый по деревне Лугуса каменный теремок на курьих ножках.

- Это "хорреос"[100], - проследив за моим взглядом, поясняет Карлос, - специальное хранилище для кукурузы и зерна.

- А зачем их ставят на камни? И почему на них кресты? - поначалу я приняла эти домики, разбросанные по всей Галисии, за культовые сооружения.

- Каменные столбы под ними - чтобы уберечь от грызунов, а кресты - для защиты от других вредителей - бестелесных, - поясняет профессор. - Помимо кукурузных початков и мешков с зерном, в хорреос хранят хлеб между выпечками, головы сыра, фрукты на зиму, и даже... - Карлос умолкает, удерживая длинную театральную паузу, - личные сбережения и фамильные сокровища, которые галисийцы предпочитают доверять не банкам, а попечению небесных хранителей.

Я останавливаюсь возле приоткрытой двери сарая и с любопытством заглядываю внутрь: телега на деревянных колесах, вилы, грабли, мотыги, каменные ступы, глиняные миски и прочая сельская утварь, составляющая гордость рачительного хозяина, представлена в несметном количестве. Одних только метел столько, что ими можно обеспечить всех ведьм Галисии.

Судьба подворья могла бы быть весьма печальной, заброшенный дом разваливался на глазах, пока его не купила одна галисийская семья, обнаружив дальнее родство с бывшими хозяевами каса рурал. Запустению и упадку, чуть было не постигшему это место, способствовала и молва, приписывающая ему связь с нечистой силой. Впрочем, познакомившись со складом мышления галисийцев, легко предположить, что любой дом на отшибе, покинутый людьми, рано или поздно заселяется ведьмами. Хорошо, если поселится "мейгас" (meigas) - добрая ведунья, от дружбы с которой зависит благополучие галисийских семей и деревень, но вот если заброшенное место облюбует "бруха" (bruja) - злая ведьма, то не поздоровится никому в округе. Как же они их различают? Очень просто: мейгас летает на метле ручкой вперед, а бруха - наоборот, вперед щетиной! Ну и, конечно, по их деяниям.

На пороге Каса дель Силенсио нас встречает хозяйка - сеньора Пилар, с тугим вороным узлом на затылке и такими же иссиня-черными бездонными глазами на бледном лице. В ее чертах не просматривается ни йоты ведьмовского обличия - или я плохо разбираюсь в ведьмах? Женщина проводит нас в комнаты наверху, снабдив каждого увесистым ключом с медной биркой, показывает общие помещения и объявляет, что ужин будет готов через час.

Этот блаженный час я использую на то, чтобы отмокнуть и отогреться в горячей ванне. На бортике обнаруживаю темную бутыль без этикетки, из которой пахнет медом и мятой, и, не раздумывая, плескаю в парящую воду. Уставшее и промерзшее тело благодарно растворяется в тепле и неге, глаза сами собой закрываются, горячие клубы аромата создают волшебный туман, убаюкивающий и уносящий в мир иллюзий. Только ради одного этого мгновения стоило бы прийти в уединенный дом с запутанной историей и неуловимым флером колдовства.

Через час все собираются в столовой возле камина. По умиротворенным лицам других гостей я понимаю, что все сейчас испытывают примерно то же, что и я. Даже Карлос, сторонник осознанного аскетизма, выглядит сейчас благодушным, разморенным телесной радостью сибаритом. Хозяйка, распустив узел в каскад вороного шелка за спиной, раскладывает по тарелкам жаркое, источающее тревожные ароматы незнакомых пряностей и редких трав. Пучки диких растений, сушеные стебли и коренья, снизки сморщенных грибов и бусы из неведомых рубиновых ягод придают алхимический смысл тому, что творится на запертой для посторонних кухне. Возможно там, за тяжелой дубовой дверью, хранятся и другие ингредиенты кулинарного и не только волшебства. Но, похоже, никто из постояльцев не возражает против терпкого привкуса галисийской экзотики.

Сеньора Пилар просит внимания и рассказывает о ритуале "кеймада"[101], который хочет сейчас провести. Смысл его заключается в приготовлении и распитии напитка, известного в Галисии как противоведьмовое зелье. Это действо олицетворяет сожжение колдовских чар и защиту от злобных брухас, в то время как добрые мейгас, напротив, берут под покровительство и защиту тех, кто освободился от страха перед неведомым. Притихшие гости переглядываются и, в конце концов, все соглашаются отведать зелье: где, как не в Галисии, это уместнее всего сделать.

Пилар с непроницаемым лицом выключает лампы и зажигает свечи. Потом ставит на середину стола большую глиняную чашу с закопченными краями. Вливает в нее полулитровую бутыль прозрачной жидкости. "Орухо"[102] - виноградная водка", - поясняет шепотом Карлос. Затем хозяйка срезает острым ножом тонкой спиралью кожуру с лимона, кидает ее в миску, добавляет туда же горсть кофейных зерен, пригоршню сахара и щепоть какого-то темного порошка, по всей вероятности, волшебного. Размешивает и поджигает лучиной. Жидкость в чаше вспыхивает синим пламенем, и, задув свечи, Пилар начинает торжественно и отрешенно читать заговор. Ее глаза прикрыты, тело раскачивается в ритме заклинания. Сцена, доложу я вам, жутковатая: в окно глядит полная луна нереального лимонного цвета, невесть откуда взявшаяся после нескончаемых дождей, по стенам прыгают испуганные тени, синие язычки пламени танцуют неведомый танец, отражаясь в немигающих глазах завороженных пилигримов. Закончив чтение, Пилар берет ковш на длинной ручке и разливает пылающую жидкость по глиняным чашкам. Теперь можно пить, разумеется, задув предварительно пламя. Карлос переводит кусочек заговора: "...Этим ковшом я поднимаю пламя огня, похожего на пламя ада. И ускачут ведьмы верхом на метле купаться на каменистом пляже... И когда этот напиток польется по нашему телу, мы освободимся от душевной боли и от всякого колдовства..." - как-то так.

Ну что, пора освобождаться! И, задув пляшущие синие язычки, я храбро глотаю зелье. Напиток обжигает, но не огнем, а крепостью, - это что-то среднее между кофейно-лимонным ликером и глинтвейном. Другие участники ритуала тоже испивают свои чаши до дна. Пилар включает свет, и впечатленные гости дружно аплодируют, выражая свое восхищение. Теперь, когда огненная жидкость разливается по нашим телам, добираясь до самых укромных уголков, нам ничего не страшно! Ужин возвращается в русло оживленной дружеской посиделки.

- Элена, я должен тебе кое-что сказать, - улучив момент, шепчет мне на ухо Карлос.

- Ты думаешь, Пилар - мейгос? - игриво спрашиваю я, разгоряченная колдовским зельем.

- Может и так, - улыбается профессор, - но я о другом. Завтра мне придется покинуть тебя, - возникли неотложные дела в Малаге.

- Вот как? Что, снова надо принять экзамен в университете? - шуткой я пытаюсь прикрыть растерянность от неожиданного известия.

- Да нет, личные проблемы. Не хочу вдаваться в подробности.

- Надеюсь, ничего серьезного? - я заглядываю Карлосу в глаза. - Могу я чем-то помочь?

- Не бери в голову, - отвечает друг. - Теперь, когда мы с тобой прошли самые таинственные места в Галисии и испили кеймада, мне не совестно и не страшно оставлять тебя одну.

- Для меня тоже, - Карлос на секунду умолкает. - Но жизнь полна неожиданностей. По сути, она вся соткана из них.

- Завтра, я встану очень рано. Хуан отвезет меня в Педрафиту... Так что давай прощаться.

Карлос неуклюже обнимает меня прямо за столом. Потом, притянув за плечи поближе, тоном заботливого ментора дает мне краткие наставления на оставшуюся часть пути.

- Дорога после Трикастеллы раздваивается: одна идет через монастырь Самос - она длиннее, другая - через Калвор. Выбирай любую, но я бы посоветовал через монастырь: там есть что посмотреть. В Портомарине, если успеешь, сходи в церковь Сан Николас. Не вздумай купаться в Миньо - это опасно. В Мелиде ночуй вот в этом альберге, - Карлос протягивает визитку, - там госпитальер - мой хороший друг Алонсо, я ему уже позвонил. В Арсуа обязательно попробуй местного сыра. По дороге в Педрузо - эвкалиптовые леса, так что будь внимательна к указателям. Отдохни перед Сантьяго на Монте де Гозо. Что еще? После Саррии пилигримов будет очень много - заботься о ночлеге заранее, не тяни до темноты. Если что - звони, мой номер у тебя есть. И... береги себя.

- Спасибо, Карлос! - я грустно и обреченно целую профессора в колючую щеку. - Все запомнила, сделаю, как ты сказал.

- Да, вот еще что, - он достает из кармана компас и протягивает его мне, - это чтобы ты не потерялась!

- Лучше бы мне ботало на шею, так есть шанс, что меня кто-нибудь найдет, - мрачно изрекаю я, с благодарностью принимая в руки теплый металлический корпус с нервной стрелкой и потрепанным ремешком.

Насытившиеся хлебом и зрелищем, утомленные дорогой и избытком впечатлений пилигримы начинают зевать и вскоре один за другим разбредаются по своим комнатам. Мы с Карлосом тоже встаем из-за стола и, поблагодарив Пилар за ужин, поднимаемся на второй этаж. Возле моей двери еще раз крепко обнимаемся и под скрипичный аккомпанемент сверчка клятвенно обещаем друг другу не теряться.

- Теперь, когда у меня есть магический компас, это абсолютно исключено! - заверяю я друга, и оба скрываемся в укутанных дрёмой и пропитанных тайной темных комнатах Дома Тишины...

...Дорога к монастырю Самос мягко крадется по влажным горным лесам, иногда - темным и сумрачным, иногда - ярким и брызжущим светом. Идешь, словно по галерее друидов среди переплетенных бархатных ветвей, в коконе из плюща и лиан, и только впереди маячит неяркий зеленоватый свет. По обе стороны тропы - заросли сочного папоротника, готового расцвести в ближайший День Хуана Купалы, цепкие живые корни змеятся по камням, когтистые заросли чернильной ежевики цепляются за брюки в попытке завладеть твоим вниманием...

Я иду одна, упиваясь волшебным уединением, тайным свиданием с природой без посторонних глаз, блаженным одиночеством, не отягощенным ни добрым, но скучным назиданием, ни гладкими притчами мудрецов, ни заботливым, но стесняющим эскортом телохранителей. Я хорошо помню свои ощущения после прощания с Виктором в Бургосе. Это было чувство покинутого, потерянного в пространстве и времени ребенка, оказавшегося вдруг без надежной поддержки взрослых. Пусто, тоскливо и страшно... Сегодня, на следующий день после внезапного расставания с Карлосом, мои эмоции неожиданны даже для меня самой, - это состояние долгожданного покоя, наслаждение редкой возможностью побыть наедине с собой.

По левую стороны от дороги вижу еле заметную тропку, сворачивающую в сторону и вниз от основного маршрута. Не раздумывая, иду по ней. По дороге приходится низко наклоняться под свисающим трухлявым стволом бука, перешагивать через ветви и бревна, потом перелезать через скользкий камень в кружеве ржавого лишайника. Но все препятствия вознаграждаются с лихвой открывшимся передо мной видом. Тихий пятачок песка у горного ручья - прибежище лесных эльфов и мудрых мейгас, но что здесь делаю я? В прозрачной и даже на вид ледяной воде колышутся пятнистые гладкие спины крупных рыбин: речная форель не видит опасности в склоненной над водой фигуре с горбом рюкзака. Негнущиеся колени каждой жилкой ощущают тяжесть - пожалуй, рюкзак можно снять. Над ручьем поникла гибкая гривастая ива, прополаскивая и без того шелковистые кудри в хрустальной воде. Ею любуется старый кособокий дуб, вспоминая молодость и кряхтя натруженным стволом, подпоясанным теплым кушаком плюща. Мне кажется, что я слышу и рассыпчатый смех ивы, и скрипучее ворчанье дуба, и беззвучные мысли рыбин, и шелест крыльев эльфов-мотыльков...

...Помню, лет десять назад, очарованная недавно открытой для себя Индией и восточной философией в целом, я страстно хотела, чтобы у меня появился настоящий Учитель (слово "гуру" отдавало фальшью). Лизавета - моя приятельница из Москвы - сказала тогда: "Зачем тебе один единственный Учитель, если вокруг столько разных учителей?".

Со временем я поняла, что учителем может стать любой человек, встреченный на жизненном пути. Более того, они потому и встречаются, и входят в нашу жизнь, чтобы чему-то научить. Иногда это мимолетная встреча, меняющая судьбу, иногда - долгий отрезок жизни, переплавляющий руду ценностей и шихту принципов в горниле личной эволюции. Любые обстоятельства, большие и малые события, приятные и не очень ситуации, неожиданные повороты и сюрпризы могут стать бесценным опытом, приобрести и впитать который можно лишь пройдя через них. Умная книга, глубокий фильм, нетривиальная встреча, живая природа, искусство и красота окружающего нас мира - все это наши Учителя. Кто-то из древних мудрецов сказал: "Когда ученик готов - тогда приходит Учитель". Не раньше и не позже.

Чем же определяется "готовность" ученика? Блеском во взоре? Жаждой знаний, видимой невооруженным глазом? Способностью не только слушать, но и слышать? Мужеством и решимостью освободиться от всего ненужного, уже отжившего, с тем, чтобы впустить в себя новую порцию открытий и откровений? Точнее всего свою готовность к ученичеству может определить лишь сам человек, заглянув глубоко в свое сердце: остались ли в нем вопросы без ответов или только категоричные суждения? Если он на все предположения без тени сомнения отвечает: "Я знаю", - окружи его хоть сотней гуру и мудрецов, они бессильны будут передать и тысячной доли своих знаний и опыта.

Обыкновенно, отучившись в школе и получив институтский диплом, большинство людей считают свою программу ученичества выполненной. Для них начинается новая эра - эра учительства. Тут и собственные дети подрастают - педагогическое раздолье! "Уж сейчас-то я вложу в твою голову все самое нужное и важное!" - думает такой родитель-учитель. И часто ошибается. Во-первых, потому что "вложить" решительно невозможно: можно заинтересовать, увлечь собственным примером. Во-вторых, хорошо бы дождаться вопросов, чтобы понять, чему и как учить. И, наконец, самое главное: важнейшей добродетелью учителя является его глубокое уважение к ученику. А много ли вы встречали родителей, по-настоящему уважающих своих детей, видящих в них отдельные, автономные, самостоятельные Личности, а не пластилин, принадлежащий им по праву кровного родства? Особенно сложно, если дети не похожи на них...

И последнее. Учитель и ученик живут параллельно в каждом человеке. Заканчивается ученик - заканчивается и учитель. Переставая учиться, мы тотчас теряем право и способность учить других. Этот бесконечный кругооборот знаний и опыта отражает цикличность роста, спираль развития души, ступени эволюции. Так что, прежде чем самонадеянно заявить: "Я знаю", - задумайтесь, а действительно ли это так? Чему вы можете научиться? И чем поделиться с другими?..

С полчаса я непрерывно и упоенно учусь у поляны, у лесного ручья, у деревьев и рыб чему-то очень важному, минуя капканы рациональной логики и ловушки сознания, как туареги - "из сердца в сердце". А напитавшись сокровенными знаниями и новыми силами, выбираюсь на основную дорогу и уже через час вхожу в монастырские пределы Самоса.

Все селение - это пара-тройка улиц, расположенных вокруг старейшего в Испании монастыря. Самос не раз разрушали и грабили, полвека назад он выгорел почти дотла, но затем в который раз был восстановлен. Этот "феникс, восстающий из пепла" всегда был оплотом передовой мысли, как бы дико это ни звучало применительно к религиозному учреждению. Сегодня здесь действует бенедиктинский мужской монастырь, известный в католическом мире как крупный монашеский университет. В его библиотеке хранятся более двадцати тысяч книг по теологии, философии и истории.

В свое время здесь жил и трудился монах-просветитель по имени Бенито Хоронимо (1676-1764 г.г.) - преподаватель монастырского колледжа и автор многих научных трудов, а также родоначальник художественного жанра "эссе". По сути, он был первой фигурой среди монахов-католиков, который отличался тягой к естественным наукам, широтой взглядов и приоритетом общечеловеческих ценностей над узкими интересами католической церкви. В частности, в эпоху еврейских гонений, в разгар инквизиции, когда каленым железом выжигался не только сам иудаизм, но и любые проявления сочувствия к иноверцам, Бенито в своем эссе "Письмо еврею из Байоны" открыто называет предрассудком убеждение о том, что различия в вере должны приводить к взаимной ненависти людей. Как вам такая смелость? И только личное заступничество короля, объявившего себя покровителем просвещенного монаха, спасло Бенито Хоронимо от рук инквизиции. Перу Бенито принадлежат многотомные работы со сложными труднопереводимыми названиями: "Универсальный критический театр, или Речи о материях разного рода, разоблачающие всеобщие заблуждения", "Ученые и любознательные письма, опровергающие или объявляющие сомнительными многие распространенные мнения". Монах всю свою жизнь положил на борьбу с суевериями, которые в Галисии так и остались соседствовать рядом с крестом и распятием.

...Сария, Барбаделло, Ферейрос... Живые изгороди, мягкие малахитовые стволы, ленты каменных заборов, убранных зеленой замшей мха... Где-то между строгой колокольней церкви Санта-Марина в Сарии и многоэтажным кладбищем под Барбаделло находится верстовой столб с юбилейной отметкой "100 км до Сантьяго". Чуть поодаль - старое черешневое дерево, но с дороги его не видно, - меня приводит к нему незнакомая птица с клювом-пинцетом, задорным хохолком и лазоревым оперением. Крона черешни сплошь усыпана глянцевыми шоколадными ягодами размером с ранетку. Ультрамариновое крыло, нечаянно задев за сук, роняет невесомое перышко прямо мне в руки. "Синяя птица", - проносится в голове. Птица многозначительно улыбается и согласно курлыкает: я ее рассекретила. Мы обе уплетаем спелые темные ягоды, падающие в ладонь при первом же прикосновении. Запив черешню глотком воды, я прячу синее перо в нагрудный карман и иду дальше. Птица остается сторожить черешню.

Сегодня Галисия одаривает путников дивной, редкой для этих мест погодой: ни облачка, ни дождинки, ни клочка тумана. Вокруг, насколько хватает взгляда, бескрайние изумрудные холмы, умытые росой луга, темный бархат леса и медная зелень камней, размытые в бирюзу горизонты, - все краски, что дают этому уголку земли его поэтическое имя - Зеленая Испания. И пусть я - лишь случайный гость этих краев - не вправе делать основательные умозаключения, исходя лишь из субъективных, сиюминутных ощущений, но рискну предположить: Галисия - это край исключений из правил, земля контрастов и противоречий. В Испании - но не Испания. Фьорды - но не Норвегия. Туманы - но не Англия. Кельтская - но не Ирландия. Красивая, но бедная. Верующая, но суеверная. Меланхоличная, но жизнелюбивая. Патриоты, но эмигранты. Католики, но гедонисты. Ведьма, но добрая. Сказка, но быль. Край земли, но центр мира. По крайней мере, для меня, здесь и сейчас...

Когда ближе к полудню я выхожу на берег реки Миньо, моему взору открывается картина, резко диссонирующая с окружающим ландшафтом: гигантская, поднятая на необозримую высоту эстакада, опирается на ряды бетонных ходулей, по ней ползут пилигримы, кажущиеся букашками в сравнении с железобетонной махиной. Значительно ниже, почти у самой воды, торчит остов старого осыпавшегося моста, без заграждений и перил, опасный для пешеходов и обреченный на горькую участь - ежегодное весеннее погружение под воду. Еще десяток-другой лет, и от него ничего не останется. Печальные руины средневековых стен у кромки русла, так же, как и мост, доживают последние годы, испытывая ежесезонную пытку водой.

На противоположном берегу реки - Портомарин, город-новострой с дюжиной старинных зданий, по кирпичику перенесенных с низины, когда в 1960 году здесь сооружали дамбу. В их числе: церковь-крепость Сан Николас, храм мальтийских госпитальеров Сан Педро, часовня Санта-Мария де лас Ньевес и 46 ступеней магической лестницы. Здание конкистории и несколько богатых домов с аркадами украшают главную улицу имени генерала Франко. Все остальное - не старше пятидесяти лет... Чистенький и гладкий городок почему-то вызывает у меня грустную ассоциацию: нарядный пряничный домик в розочках и ангелочках поверх старой расколотой кладбищенской плиты.

Древний Портомарин, затопленный и забытый, принесенный в жертву хозяйственным нуждам и экономической целесообразности, захлебывающийся в паводке с каждым приходом весны, навсегда ушел на дно истории, унеся с собой непроницаемую тайну своей жизни...

Сверяясь с желтыми стрелками, бреду в поисках ночлега. Мне не хочется сегодня сидеть в шумной компании и пить вино, напрягаться в попытке уловить чужую мысль на чужом языке или пытаться выразить свою. Скуку и безразличие вызывают у меня исторические детали и культурные подробности в желтом потрепанном путеводителе... Еще одна церковь, еще один памятник, еще один штамп в крендесиаль и еще одна ночь среди таких же, как ты, странников - неугомонных мытарей, искателей себя и своей дороги... Кажется, это тот самый "кризис Пути", о котором меня предупреждал Карлос. Когда ты уже почти у цели, а на главные вопросы: "Кто я? Куда иду? Зачем?" - ответа так и нет...

Это вечное и неистребимое желание мятежного парусника убежать от спокойной глади моря к яростным штормовым волнам, навстречу буре, в которой - а вдруг? - удастся обрести покой... Внезапный разворот жизненного курса на 180 градусов: от четкой определенности к зыбкой недосказанности, от обустроенной стабильности к рискованной новизне. Что это? Каприз? Пресыщенность? Скука? Блажь? Неужели я одна такая? Да нет же. По этой дороге идут-плывут и другие такие же парусники, бригантины, утлые лодки и прочие экипированные полотнищем челны: Эррандо, Агнета, Виктор, Карлос... десятки других людей, встреченных мною в пути. В их глазах я видела отражение тех же мыслей, следы похожих ощущений... А люди, читающие эти строки... Даже если один из сотни отзовется сердцем и, прикрыв глаза, увидит и почувствует то, что вижу и чувствую сейчас я, значит, все не зря. Значит, "я не одинока во Вселенной". И я обязательно найду ответы на свои вопросы. Главное - нужно жить и идти. Жить в Пути. Идти по жизни. Искать свою дорогу. Возвращаться на нее, если сбился. Верить в нее. И верить в себя...

Вытаскиваю из рюкзака компас Карлоса и смотрю на дрожащую стрелку, упертую в букву "N". Нет, я не потеряюсь.

...Гонзар, Вентас де Нарон, Лигонде, Палас де Рей, Лобрейро... За несколько километров до Мелиде я нагоняю процессию женщин с детьми. Самые младшие едут в колясках или верхом на мамах. Возраст женщин - от двадцати до семидесяти лет, детей - от года до двадцати. Самая общительная из них, заметив мой интерес, здоровается первой. Знакомимся: Элиза из Канады. Ей пятьдесят, с нею шестеро детей, старшей дочери - двадцать восемь, младшей - четыре года. Здесь же трое ее внуков, двое из которых старше последних детей. С ними семидесятилетняя мать и две сестры, тоже с детьми. Запутавшись в условиях семейной арифметической задачки, я просто считаю их по головам. Итого девятнадцать человек, все одинаково голубоглазы с улыбками до ушей и кленовыми листиками на бейсболках.

- Кларисса, - протягивает руку седовласая обаятельная женщина.

- Это наша мама, - поясняет Элиза и снова принимается сыпать цифрами и фактами, - у нее одиннадцать детей. Я и мои сестры сейчас путешествуем. А еще у нас есть восемь братьев, все живут в разных частях света: трое - в Штатах, двое - в Европе, один - с нами в Канаде, еще один - в Австралии, а младший сейчас работает в Намибии, он врач. Каждый год мы как минимум дважды встречаемся всей семьей: на Рождество и на день рождения нашей мамы.

Я даже не пытаюсь сосчитать, сколько человек собирается одновременно за праздничным столом в доме Клариссы, если всем детям удается привезти свои семьи в полном составе. А вместо этого спрашиваю у канадской матери-героини.

- Трудно, - просто отвечает Кларисса, - но зато так интересно!

- Как же вы решились взять с собой столько детей? Ведь путь не простой, - обращаюсь я к женщинам.

- А это даже хорошо, - отвечает сестра Элизы, - пусть с ранних лет учатся преодолевать трудности.

- На примере мам и бабушек, - весело добавляет другая.

Скептик во мне тотчас возражает: "Конечно, если трудностей и проблем по жизни нет, можно их и придумать. Чтобы потом было что преодолевать". Романтик отвечает: "Но ведь это так здорово - всем вместе познавать мир! А трудности - они только физические, это стоит того!". В дискуссию вмешивается прагматик: "Ты лучше спроси, сколько это стоит". "Не твое дело!" - грубо обрывает пессимист. "Ну, хватит вам спорить! - разнимает философ. - Каждому - свое!". Выслушав всех представителей собственной личности и обобщив их мнения, я желаю большой семье большого плавания и отрываюсь вперед.

Чем ближе к конечной точке маршрута, тем гуще толпа пилигримов, тем сложнее оказаться в одиночестве, тем громче голоса и больше знакомых. Но и незнакомых тоже прибавляется. Не успеваю я оторваться от большой канадской семьи, как меня тут же нагоняет чернокожий пожилой пилигрим. Его состояние вызывает у меня беспокойство: каждый шаг сопровождается громким и надсадным "уф, уф, уф!", лицо заливает поток пота, который он даже не пытается стереть. Шнурки на ботинках развязаны и болтаются грязными червяками между ногами и камнями. Иногда взмокшее тело паломника сотрясают раскаты кашля, после чего он трубно высмаркивается и, вытерев ладонь о штаны, не задерживаясь, продолжает путь.

- Вы в порядке? - спрашиваю я, когда пилигрим останавливается, чтобы попить воды.

- Не беспокойтесь, все в порядке! - отвечает он с легким акцентом по-русски и обнажает в улыбке белые, крупные, как у лошади, зубы.

- Как вы себя чувствуете? Вам нужна помощь? - переспрашиваю я снова на английском.

- Спасибо! Я чувствую себя хорошо, - медленно, по слогам произносит мужчина и энергично кивает, чтобы лучше донести до меня свою нехитрую мысль.

Ничего не понимаю. Пилигрим явно болен, это видно невооруженным глазом. Может, простыл. Зачем-то пытается говорить по-русски - выучил что ли несколько фраз в пути? Почему не хочет отвечать по-английски?

- Do you speak English? Where are you from? - интересуюсь я так, на всякий случай.

- Из Саратова, - отвечает чернокожий паломник и останавливается. - Да вы не волнуйтесь, у меня, правда, все хорошо.

Я не волнуюсь, только в голове, пустой, как хорреос весной, начинает тревожно гудеть ветер.

- Так вы живете в России? - перехожу я, наконец, на родной русский.

- Да! - с облегчением вздыхает мужчина. - Я там живу. А зовут меня Жан. Будем знакомы, - и пилигрим протягивает мне черную с белой ладонью руку, которую я долго в задумчивости трясу.

Назвав в ответ свое имя, я подстраиваюсь под ритм ходьбы Жана. Не каждый день встречаешь чернокожего саратовца с французским именем, идущего по испанскому Пути Сантьяго.

- Жан, что же вы так страшно пыхтите, когда идете? Давайте я вам, что ли, шнурки завяжу?

- Нет-нет, - сопротивляется саратовец, - мне так удобней. А дышу шумно потому, что система такая. Слышали что-нибудь про диафрагмальное дыхание? Раньше я много курил, сейчас вот бросаю.

- Получается! Правда, кашель замучил. Но это хорошо: легкие очищаются.

- Жан, а где вы так здорово научились говорить по-русски? И каким ветром вас занесло в Испанию? Нет, сначала - каким ветром вас занесло в Саратов? Откуда вы родом? Кто вы?

- Начну с самого конца. Я - человек, землянин, африканец, уроженец Алжира, муж русской женщины из Саратова. Учился во Франции, потом работал в Москве, там и научился говорить по-русски. Там же познакомился со своей будущей женой. С тех пор живу в России.

- Лечусь! - лаконично поясняет Жан и снова начинает громко пыхтеть, обливаясь ручьями пота. Скорость его движения при этом увеличивается вдвое.

- Как вы это делаете? - интересуюсь я любопытной системой оздоровления.

Пока чернокожий саратовец Жан обучает меня основам диафрагмального дыхания, незаметно начинается Мелиде. Спохватившись, я достаю из кармана визитку с адресом приюта Алонсо и отправляюсь на поиск рекомендованного Карлосом альберга. С Жаном мы прощаемся, разбивая друг другу (или друг о друга?) стереотипы: я - о том, что саратовец не может быть чернокожим, он - что женщина не может дышать диафрагмой.

Мелиде - типичный провинциальный городок Галисии с непременным набором атрибутов: церковь Санта Мария, старинные кресты "крусейро", здание мэрии с флагом и башенные часы на главной площади, гробницы знатных горожан в полумраке храма, многоэтажные кладбища и хорреос по окраинам... Если бы не указатель и карта, вряд ли я смогла бы отличить его от десятков других. Но не вздумайте сказать об этом местным жителям: они до глубины души будут возмущены и обижены вашим дремучим невежеством, ибо считают свой родной город неповторимым и уникальным. И в чем-то они, безусловно, правы.

Госпитальер Алонсо, худощавый галисиец с грустными глазами Пьеро, быстро и удобно разместивший меня в альберге, торжественно вручает заранее подготовленный список рекомендуемых к посещению мест в Мелиде. В длинном перечне значатся: часовня Сан Антонио, церковь Святого Духа, монастырь Святого Лазаря, этнографический музей и пара-тройка едальных заведений, где можно отведать знаменитое галисийское "пульпо"[103]. Из всего списка я выбираю последний пункт.

Мой выбор энергично поддерживают встреченные в Мелиде приятели: французская пара "от кутюр", испанцы, разделившие с нами ритуал кеймады, художница Даниэла и шумная компания итальянцев, имена которых я до сих пор путаю. Все вместе оправляемся в пульперию, по ходу собирая отставших по состоянию здоровья и зазевавшихся у барочных ретабло и готических саркофагов ценителей культурно-исторических деталей. К нам примыкает и чернокожий саратовец Жан, и пожилой англичанин Джон, даже в пульперии не расстающийся с путеводителем.

...Поэзия вкушения даров морских отстоит от сермяжных забот о хлебе насущном, как мавританская роскошь от христианского аскетизма, - внедряясь в обиход и искушая, но не врастая и не смешиваясь полностью. Впрочем, галисийцы могут со мной поспорить: то, что мне кажется невиданной роскошью и райским ублажением вкуса, для них - всего лишь обычное блюдо, простое и незатейливое, доступное одинаково бедняку и богачу. Мне же, питающей слабость к морским гадам, и во внешнем виде, и в щекочущем аромате, и во вкусе этого блюда видится знак величайшей благосклонности небес по отношению к задвинутому в угол полуострова народу. Итак, это пульпо. Счастье на деревянной дощечке стоимостью 10 евро. Как просто быть счастливой!

"Счастье" представляет собой порезанные кружочками щупальца осьминога, предварительно отбитые о морские камни и сваренные в медном котле. Сверху щупальца посыпаются крупной, словно стеклянная крошка, морской солью и поливаются соусом из оливкового масла, чеснока и истолченного в кирпичный порошок перца. Главный секрет блюда - местные продукты, наисвежайшие и экологически чистые. К пульпо подается молодой отварной картофель и охлажденное "албариньо"[104] - разумеется, лучшее вино в Испании.

Дегустация пульпо была бы не такой музыкальной, а погружение в Галисию не таким полным, если бы не хмурый волынщик в углу террасы, мнущий заскорузлыми руками потрепанные меха чудного инструмента. Без протяжных мелодий гайты[105], так щемяще точно отражающих беспричинную галисийскую тоску, трудно понять всю противоречивость и многогранность галисийской души. Звук гайты похож на громкий плач или стон, слушать который невыносимо для одних и живительно для других. Среди аборигенов ходит такая байка.

Однажды старый галисиец, долгие годы проживший вдали от родины, собрался умирать. Он лежал в больничной палате, безучастно глядя в потолок. Когда старику стало совсем худо, он позвал доктора и попросил его выполнить свою последнюю просьбу: услышать звук гайты. Что делать - врач согласился и начал поиски волынщика. Это было не так-то просто, но к вечеру, наконец, удалось найти единственного в округе музыканта и уговорить его выступить перед умирающим... На следующее утро врач столкнулся в дверях палаты со стариком-галисийцем. Тот одетый, с сумкой в руках, встретил его словами: "Вы знаете, доктор, я передумал умирать! Спасибо Вам!" - и вышел прочь. Когда же изумленный доктор зашел в палату, все остальные пациенты лежали чуть живые после оглушительного ночного концерта "гайтерос".

Меланхолия и жизнелюбие, поэтическая тоска по дальним странам и мощь вековых корней, неистребимая романтика и живой ум, фатализм и упрямая вера - все сливается в звуках гайта, так же как и в крови оттесненного на край земли народа...

После Мелиде начинается территория эвкалиптовых лесов. Их узкие, как у ивы, и жесткие, как у лавра, листья живут в состоянии перманентного листопада: старые засыхают и падают, новые - распускаются и душисто зеленеют. Тропа вьется по лесной чаще среди мелко моросящего дождя и густого запаха эвкалипта, вызывающего в памяти смутный образ из далекого детства - ингаляция в кабинете физиотерапии, из-за которой разрешалось пропустить первый урок. Ухают ночные птицы, под ногами - хруст опавших листьев. Высокие худые деревья, скидывающие кроме листвы еще и кору, выглядят неряшливо ободранными, зато источают целебный аромат, способный излечить аллергика, астматика, сердечника, неврастеника, а также освободить курильщика от пагубной привычки. Уверена, в этом месте Жан перестанет, наконец, кашлять и окончательно поправится.

Погруженный в молочный кисель тумана лес таит в себе лишь одну опасность - заблудиться. Вот почему Карлос наказывал мне бдительно следить за указателями и пользоваться компасом. Я зорко вглядываюсь по сторонам, стараясь не пропустить ни одной стрелки - привычного дорожного знака, вектора правильного движения.

Вектор Пути Сантьяго, опутывающего капиллярами и артериями всю плоть Испании, для одних - это вектор католической веры, незыблемый религиозный ориентир, для других - вектор собственного духовного маршрута, не всегда идущего в фарватере официального религиозного курса, иногда параллельно ему и даже существенно ответвляясь. В итоге все приходят к цели: географически - к одной, общей для всех - Сантьяго-де-Компостела, внутренне - к своей личной, намеченной заранее или обретенной здесь, в пути. Каждый человек стремится к Богу, неважно каким именем он Его называет, осознает ли сам это стремление или нет. Только одни ищут дорогу к Нему самостоятельно, без посторонней помощи, порою увязая в болоте невежества, петляя в непроходимых лесах заблуждений, пробираясь сквозь дебри ошибок и сети иллюзий. Другие - пользуются надежными и проверенными "путеводителями", где все подробно расписано, предопределено и не надо думать и рисковать. Где та грань, что разделяет четкое следование по намеченным ради твоего же блага маякам и ориентирование по компасу, стрелка которого направлена на конечную цель - обретение Бога? Где золотая середина между плутанием и поиском, ненавязчивым советом и прямым указанием, подсказкой и требованием?

...Религиозный путь. Путь Веры. Духовный путь. Путь к себе. Путь к Богу. Поиск себя. Поиск Бога в себе... Оттенки исканий, нюансы трактовки целей паломничества, грани самопознания у каждого пилигрима (да и каждого человека) - свои. И, наверное, неправильно было бы пытаться их искусственно разделять, сортировать и сравнивать по значимости.

Христианская принадлежность Пути Сантьяго обуславливает законное (и немалое) влияние католической Церкви, претендующей на души и умы своей паствы. Ради этого Папа Каликст II в XII веке даровал всем пилигримам, прошедшим Путь Сантьяго, полное отпущение грехов и составил им в помощь первый путеводитель - Кодекс Каликстинос. Ради этого на всем протяжении Камино и поныне существуют Ворота Прощения, пройдя сквозь которые, паломник получает индульгенцию, не доходя до Собора Святого Иакова. Ради этого сохраняются и реставрируются старые и строятся новые, современные храмы, поражающие воображение смелостью идей, неожиданностью образов и оригинальностью архитектуры. Но все это только форма. А есть еще суть, опирающаяся на страх или любовь, и в этом выборе - главное. Что ты изберешь: Страх или Любовь?

Католическая религия долгие века опиралась на страх. Смакование физиологии мучений в аду с кипящим маслом и чанами кипятка, вездесущий образ потрясающей косой Смерти, аккуратно срезанные головы святых и еретиков одинаково пугали простых смертных. Мрачные сюжеты чистилищ и страшных судов украшают алтари и врата сотен соборов и церквей. В них отражена жуткая и неотвратимая сепарация людской массы: в одну сторону отсеиваются праведники, в другую - грешники. Первые - в окружении поющих ангелов и сияющих нимбов, вторые - под конвоем ужасных рогатых тварей, бичующих хлыстами и колющих остриями пик. И страх оказаться в компании вторых намного сильнее желания попасть в компанию первых.

Уродливые порождения основанной на страхе веры, позорные пятна католицизма: инквизиция, Конкиста, крестовые походы. Дабы убоялись. Впрочем, все это делалось из благих побуждений: открыть глаза незрячим, наставить на путь истинный заблудших, спасти грешников, защититься от дьявола... А потому и решения, и деяния Церкви были твердыми и непоколебимыми.

Костры инквизиции с запахом горелой человечины и кровожадностью испуганной толпы - такая же неотъемлемая примета средневековой Европы, как и Конкиста - колонизация Нового Света. "Цивилизаторская" миссия была присвоена Испанией в самый разгар деятельности Святого трибунала. Видимо, простора для внутренних "чисток" было маловато, и фанатичные отряды "чистильщиков" двинулись осваивать пространства вслед за моряками и первооткрывателями. Открытие Колумбом в 1492 году Западных Индий (так назывались тогда заокеанские земли) трактовалось придворными богословами как "подарок Господа" католическим королям Изабелле и Фердинанду - за неустанные труды по искоренению ереси. У Испании появились богатые земли за океаном, у Церкви - новое поле для борьбы с "еретической скверной". Разбой, грабеж, порабощение, физическое истребление под эгидой христианизации и наставление дикарей на путь истинный стали обыденным делом для конкистадоров и сопровождающих их инквизиторов. С одобрения католической Церкви произошли убийства Монтесумы, Каутемока и других вождей ацтеков, правителя инков Атауальпы, Хатуэя - предводителя кубинских индейцев, не говоря уже о массовых расправах над рядовыми краснокожими. Идолопоклонничество, отказ принять католическую веру, двуличие, выражающееся в одновременном почитании Христа и своих богов, отступничество и отречение - все это было достаточным основанием подвергнуть любого аборигена процедуре аутодафе и кеймадеро[106].

Привычный для цивилизованных испанцев и чудовищный для диких индейцев ритуал проводился в Новом Свете по всем канонам Святого трибунала: обвинение, истязание, издевательства, жестокая расправа. Аборигенов пригоняли к месту казни силой, заставляя смотреть на агонию погибающих в костре соплеменников. По замыслу инквизиторов это должно было вызвать у индейцев страх и беспрекословное повиновение перед белыми людьми и их белым Богом.

Методы инквизиции вольно или невольно перенимались и использовались диктаторами и диктатурами всего мира. Схема традиционна: неосторожное слово, роковое стечение обстоятельств, донос, шпионаж, внезапный налёт, застигнутая врасплох жертва, арест, допрос, пытки, сфабрикованные показания, видимость суда, приговор, казнь... В поле зрения попадали члены семьи и друзья осужденного, могущие "заразиться" крамольными мыслями. "Охота на ведьм" была и остается синонимом жестокой и беспощадной борьбы с инакомыслием. Разве крематории фашистских концлагерей и застенки Гестапо не напоминают о кострах инквизиции и бесчеловечных пытках Святого трибунала? Разве разоблачения "врагов народа" в СССР не похожи на разоблачения еретиков и вероотступников? Разве политическое инакомыслие не карается и сегодня в ряде стран тюремным заключением? Если даже абстрагироваться от изуверских методов и форм инквизиции, разве категоричность современных религий и непоколебимая уверенность каждой из них в собственной, абсолютной и единственно возможной правоте не является, по сути, причиной глубокого, взращенного на страхе антагонизма между ними? Не в мышлении ли инквизитора, прочно укоренившемся в коллективном подсознании, источник ненависти и нетерпимости в нынешнем обществе? А узость мировосприятия и настойчивая агрессивность "добрых намерений" - не они ли толкают и правителей, и обычных людей к силовым методам разрешения конфликтов, к бесчисленным и зачастую бесплодным доказательствам своей правоты, которая в итоге оставляет правдолюбцев в изоляции среди руин поверженных стран, порушенных судеб и покалеченных душ?

Быть может, стоит, наконец, задуматься над чем-то общим, объединяющим людей? Что стоит над всеми острыми углами, историческими обидами, противоречиями и "принципиальными" расхождениями? Что стоит выше этого? Что важнее правоты? Что сильнее страха?..

Светлые и мудрые люди, живущие в разные эпохи в разных странах, принадлежащие к разным религиям, давно нашли ответ на этот вопрос, и на протяжении всей своей жизни шли и продолжают идти выбранной дорогой - дорогой Любви.

Мать Тереза, католическая монахиня, основательница всемирной женской монашеской конгрегации "Сестры Миссионерки Любви", причисленная католической Церковью к лику блаженных, говорила: "Христиане должны постараться быть хорошими христианами, мусульмане - хорошими мусульманами, индусы - хорошими индусами... Нам не нужны ружья и бомбы. Чтобы победить зло, нам нужны любовь и сострадание..."[107].

Ее единомышленница Амма (Шри Мата Амританандамайя Деви), индуистка, создавшая мировую благотворительную сеть, одна из президентов Ассамблеи Мировых Религий, считает: "Какую бы религию человек ни исповедовал, если он осознал духовные принципы, то может достичь высшей цели - познания своей истинной природы. Если в банке мед, то неважно, какого цвета банка. Без осознания духовных принципов религия сводится к слепой вере... Духовность - это цемент, скрепляющий здание общества. Исповедовать религию и жить без духовности - это всё равно что строить башню, наваливая камни и не скрепляя их цементом..."[108].

Суфийская традиция[109], зарожденная в недрах ислама, провозглашает истинность любого Пути к Богу, лишь бы он был искренним. По мнению суфиев, между религиями существуют лишь внешние различия, а в глубине своей главные нравственные идеи, выраженные в заповедях Библии, Торы и Корана, схожи между собой. Один из великих суфиев мусульманского средневековья Ибн Араби так говорил о религии и вере: "Мое сердце принимает любые картины: и пастбище газелей, и монастырь монахов, и идолов, и храм, и Каабу..., и скрижали Торы, и свитки Корана. Я исповедую религию любви, куда бы ни направлялись ее караваны... и эта религия - моя религия и моя вера"[110].

Живые черты веры и милосердия, спонтанные проявления истинной Любви встречаются на всем протяжении Пути Сантьяго. Гостеприимные баски Эррандо и Тода, ставшие моей семьей в Эускади. Серфингист Борис, заставивший взглянуть другими глазами на свое место в жизни. Сильная женщина Агнета - мое зеркальное отражение и родственная душа. Знаток Хемингуэя Анатолий из Памплоны. Русский госпитальер Виктор, открывший для меня Ла-Риоху и неиссякаемые ресурсы человеческого духа. Мэр-дворник Хавьер и бодегейро Хосе. Беременная датчанка Марта и несломленный итальянец Эмилио с их верой в чудо. Три испанских рыцаря, тащившие меня на себе, и Ромиро с ломаным русским и добрым сердцем. Волонтеры Маркос и Хосе-Умберто. Профессор-пилигрим Карлос, мой друг и учитель, невероятный человек с невероятной судьбой. Пастух Лугус, донна Пилар и чернокожий саратовец Жан. Десятки других людей, которые помогали, подвозили, объясняли дорогу, угощали вином и хлебом, рассказывали истории, лечили и подбадривали, улыбались и дарили цветы... Спасибо вам, добрые люди!

И сейчас, с каждым шагом приближаясь все ближе и ближе к конечной точке своего паломничества, я погружена в размышления, еще недавно казавшиеся мне пространными и отвлеченными, не имеющими ничего общего с моей реальной жизнью. Я ловлю себя на том, что вместо ироничных замечаний и язвительных комментариев в адрес всего, что попадает в поле моего зрения, я употребляю слова восхищения и восторженные эпитеты. Отринув все сожаления и разочарования жизни, ее шишки и шрамы, я рассуждаю, как конченый идеалист, как парящий в облаках мечтатель, как неисправимый романтик, как восторженный очкарик в розовых очках. Такой я стала в Пути. Такой сделала меня дорога.

Ведь совсем неважно, где ты живешь, на каком языке говоришь и какую религию исповедуешь, чтобы понять простые истины: что главная ценность жизни - это настоящий момент, здесь и сейчас; что отдавать и делиться приятнее, чем брать и отнимать; что Бог есть, он с нами и он в каждом из нас; что доверие и любовь к людям и миру открывает все двери и сердца... Иногда для этого достаточно просто посмотреть в глаза того, кто рядом, и почувствовать сердцем...

...Рибадисо, Арсуа, Санта Ирэна, Педрузо... Кропотливые стежки шагов, петляющая строчка Пути Сантьяго по лоскутному полотну Испании рано или поздно приведут к заветному городу в темном кружеве веков. А пока дорога в каждом своем изгибе, в каждом потайном шве тропы, до последнего удара посоха-иголки с прилежанием искусной мастерицы продолжает трудиться до рассвета, до окончательного узелка, знаменующего выполненную на совесть работу...

По пути ты пересекаешь не только города и пейзажи, километры и пространства, но и путешествуешь по времени, то ныряя вглубь веков, то заглядывая в туманные очертания будущего. Проходишь сквозь бесчисленные двери и ворота, переступаешь пороги и рубежи, одолеваешь перепутья истории и перекрестья собственного Пути... Ты проникаешь в призрачную щель между мирами, в узкий зазор между сном и явью, иллюзией и реальностью, обретая утраченную способность души. В то время как натруженные ноги твердо опираются на землю, взор устремлен вверх, к небу. Сохраняя прочную и незыблемую связь с материальным миром, придавленный к нему тяжелым рюкзаком, болью и усталостью тела, ты получаешь в награду возможность летать, пусть даже только во сне или в мечтах. Прямоходящий человек, торопливый проживатель быстротечной жизни вдруг понимает, почему он ходит на двух ногах, почему наделен способностью чувствовать, а не только думать. Отчего в нем эта небесная тяга, неуспокоенность сердца, сообщающая непоседливым ногам импульс к перемещениям, а душе - неутолимую жажду поиска. Даже когда разум не знает точно, зачем. Даже когда все вокруг недоумевают: куда? Даже когда инстинкты противятся, а каждодневная рутина связывает по рукам и ногам, пугая неверием.

Награда за испытания тела и смелость духа - магия случайных дорожных встреч, сюрреализм необъяснимых совпадений, незавершенность обрывочных снов, тайнопись знаков и дежа-вю...

В Арсуа я делаю привал, чтобы передохнуть и купить сыра. Здесь он особенный - об этом не раз упоминал Карлос. Зайдя в сырную лавку, столбенею в эстетическом восторге у витрины с натюрмортом из плотных перевязанных бечевой ароматных брикетов, навощенных сахарных голов, гладких и ноздреватых брусков, дырчатых слезящихся срезов и сливочных конусов.

- Трудно выбрать, правда? - слышу сзади знакомый голос с акцентом.

Оборачиваюсь - чернокожий саратовец Жан! Рукой он ласково придерживает... женскую грудь, точнее, головку сыра, напоминающую по форме бюст примерно третьего размера.

- Сисечка, - произносит мечтательно пилигрим, поглаживая женственные формы сыра.

Вот, думаю, совсем одичал Жан без женского внимания. Но нет, оказывается, это я не в курсе, что так в переводе звучит название одного из сортов галисийского сыра - "тетилья" (tetilla).

- А я возьму вот этот! - показываю на белоснежный поварской колпак на плетеной подставке.

Сыр "себрейро" (cebreiro), в точности повторяющий головной убор повара, назван так по месту сбора жирного коровьего молока. Быть может, и буренка старика Лугуса поучаствовала в производстве этого "колпака"? Там, на горных пастбищах Галисии, когда-то был придуман его старинный рецепт. Мягкий молодой сыр с горьковатой кислинкой обычно подают с мармеладом из айвы или медом, поэтому к сыру я беру баночку золотистого айвового варенья. А Жан к своей "сисечке" - бутылку "албариньо".

Разделив сырную трапезу на уютной лавочке под каштаном, снова выдвигаемся в путь. Вскоре Жан, включив на полную мощь диафрагмальное дыхание, оставляет меня далеко позади. Я же не тороплюсь - смакую последние километры дороги и все чаще гляжу не под ноги, а на небо...

Там есть на что посмотреть: с утра до вечера на небосклоне разворачивается сумасшедшая фиеста света и цвета. Даже не верится, что пару дней назад воздух вокруг представлял собой серую студенистую массу, изолирующую землю от солнца. Сейчас на небесном помосте идет грандиозный спектакль. Розовые перья лебяжьих облаков танцуют вокруг нежной сиреневой проталины, в центре которой дымится и вскипает сливочной пеной кучевая вавилонская башня. На горизонте искристая сахарная вата сухо крошится о лиловые айсберги неподвижных туч. Проходит время, и кажущиеся неприступными глыбы тают под слепящими софитами солнечных стрел, распадаются молочной кисеей и кружевом ванили. Ветер взбивает пуховые подушки и высокие заоблачные перины. Сиреневая воронка расползается вширь, наливается червонным золотом и вдруг разом тускнеет. По латунному морю величаво проплывают армады парусных кораблей, шествуют небесные караваны, проходят безбрежные отары тонкорунных овец...

Но вот на зеленые холмы Галисии медленно спускается вечер, а вместе с ним опускается и пурпурно-фиолетовый занавес заката. Гаснут солнечные рампы. Пустеет поднебесный зал. Спектакль окончен...

...Спустя двое суток, насколько возможно сокращая ежедневные дистанции, растягивая время и изо всех сил отодвигая неотвратимый финал своего путешествия, я размениваю последний десяток километров Пути. В Арсуа французская ветка Камино сливается с северной, идущей вдоль кромки Бискайского залива. И теперь полноводное русло Пути Сантьяго обогатилось еще одним людским ручейком. Пилигримы идут парами, семьями, группами и целыми колоннами, как на праздничном шествии. Даже такие одиночки, как я, кажутся незримо увязанными в общую скользящую цепь людей. Кто-то из пилигримов поет, кто-то молится. Некоторые плачут - то ли от счастья, то ли от грусти, иные не могут удержаться от смеха. Одни тихо разговаривают, другие громко веселятся, третьи идут молча... Есть те, которые с трудом переставляют ноги, а есть и вприпрыжку бегущие по дороге, будто невидимая сила наделила их вторым, третьим... десятым дыханием, и новыми ногами, и неукротимой энергией... Вот пестрая цепочка вползает на заключительный перевал, после которого начинается заключительный спуск и заключительный пятикилометровый отрезок пути к Собору Святого Иакова. А пока на его острые шпили, пронзающие нахлобученное свинцовое небо, можно полюбоваться с высоты.

Гора Ликования (Monte do Gozo), предваряющая вход в Сантьяго-де-Компостелу, названа так именно потому, что с ее вершины можно впервые лицезреть купола Собора (при условии, что погода позволит насладиться созерцанием близкой цели). Здесь средневековых паломников, за плечами которых оставались немыслимые трудности и смертельные опасности, охватывало счастье и ликование, постичь которые современным пилигримам сложно: слишком велика разделяющая их бездна. Но и сегодня повод радоваться есть у каждого!

На горе Ликования построен настоящий город для путешественников, способный вместить одновременно восемьсот человек. Ряды корпусов вытянулись вдоль полукилометровой аллеи, среди них, помимо привычных альбергов с общими спальнями, есть и комфортабельные гостиницы, и конференц-залы, и кафе, и библиотека. Развитая сеть инфраструктуры включает в себя все, что может пригодиться паломнику после восьмисот километров Пути. Вместо скромного некогда пристанища, защищавшего ликующих пилигримов от непогоды, теперь здесь огромный Центр Конгрессов, в котором часто проходят представительные конференции и международные симпозиумы, необязательно религиозного характера. Триумвират Католической церкви, Министерства по туризму Испании и Совета Европы неусыпно заботится о коммерческой составляющей маршрута, признанного ЮНЕСКО частью мирового культурного наследия.

А вот и вездесущие приметы цивилизации: у памятника из двух стальных запятых на срезанной пирамиде подножия суетится съемочная группа. Подхожу ближе. Телевизионщики готовятся к работе: оператор устанавливает камеру, звукорежиссер настраивает микрофоны, ассистентка отгоняет попадающих в кадр людей. Профессионально-циничный корреспондент с отвислыми щеками и тусклым взглядом утомленных глаз сердито отчитывает помощницу, не успевающую разгонять толпу на заднем плане. Потом, прокашлявшись, поворачивается к собеседнику и, надев елейную маску мудрой благожелательности, задает вопрос. Его визави поворачивается лицом к камере и превращается в... Карлоса!

- Карлос! Карлос! - безотчетно выкрикиваю я имя друга, махая руками, как ветряная мельница в ураган.

Профессор резко оборачивается. Обладатель отвислых щек испепеляет меня полным ярости взглядом и раздраженно рявкает оператору: "Стоп!". Не дожидаясь дальнейшего развития событий, я вежливо извиняюсь и ухожу прочь, успев сказать, в каком корпусе остановилась.

Через пару часов мы с Карлосом уже сидим за столиком кафе, любуясь ночным небом. Черный креп небесного купола расшит сверкающими бусинами бриллиантовых звезд, нереально крупных, разбросанных в самых неожиданных местах глухого полотна. В углу ночного ворота - изящная серебряная брошь бледноликой луны. Невесомая вуаль Млечного Пути стелется над нашими головами с востока на запад, теряясь в далях, откуда когда-то начиналась дорога...

- Правду ты говорил, Карлос, - наша жизнь вся соткана из неожиданностей. Вот уж никак не ожидала встретить тебя снова!

- Я тоже, - отвечает Карлос, - но еще больше я не ожидал твоей реакции: ты так закричала, что я даже немного испугался!

- Так уж прям и испугался! Вот телевизионщик - тот готов был меня растерзать, - я вспоминаю зверский взгляд вислощекого корреспондента, и мы вместе смеемся.

- Если б ты знала, сколько раз он прерывал съемку, ты бы его пожалела, - сочувственно замечает профессор и, помолчав немного, добавляет:

- Элена, на самом деле я очень рад, что мы снова встретились, - он накрывает ладонью мою руку, - и даже больше - я ждал этой встречи.

- Так ты что, специально меня караулил? - я поднимаю глаза и читаю утвердительный ответ в мягком взгляде Карлоса. А еще я читаю в нем безбрежную нежность и обожание - так может смотреть только... влюбленный мужчина.

В одно мгновение все дни, проведенные вместе, шурша пролистываются передо мной, и я вдруг понимаю, что профессор, мой мудрый проводник и ангел-хранитель, чувствует ко мне нечто большее, чем учитель может чувствовать по отношению к своему ученику, друг к другу, а брат к сестре. Вот откуда те трепетные знаки внимания, выходящие за пределы дружеской симпатии и общечеловеческой доброты, которые я упорно трактовала как проявления великодушия и покровительства. Я испуганно отгоняю от себя эту внезапно созревшую мысль и спешно перевожу разговор в другое русло.

- Карлос, у тебя все наладилось? Ты решил свои проблемы в Малаге?

- Да, - спокойно отвечает Карлос, глядя мне прямо в глаза, и задает встречный вопрос, - Элена, почему ты так боишься услышать, что ты мне нравишься? Что я влюблен в тебя? Тебя это ни к чему не обяжет.

- С чего ты взял, что я боюсь? Нет. Ты мне тоже очень нравишься. Просто я не уверена... Дело в том, что...

- Не надо ничего отвечать! - перебивает меня Карлос. - Я же говорю, что тебя это ни к чему не обязывает. Все, что я прошу - это выслушать меня. Сможешь?

"...Ты меня не помнишь, но первый раз мы встретились в Логроньо. Ты была с подругой. Вечером за столом ты пела песню на своем родном языке - я не понял ни слова. Но именно в тот вечер мне захотелось подойти к тебе, просто поговорить, узнать кто ты, откуда и все такое. В Наваретте я остановился в одном с тобой альберге, но так и не смог найти подходящий предлог познакомиться. В Нахере возле тебя появился мужчина. Вы так весело болтали с ним, что я подумал, будто вы давно знакомы, и наблюдал со стороны. Я знал, что он госпитальер, поэтому стал ждать, когда ты пойдешь дальше. Но дальше он пошел вместе с тобой, и я решил оставить эту сумасбродную затею. После Редесильи я оторвался вперед, твердо уверенный в том, что больше никогда тебя не встречу...

Но дней через десять я увидел тебя снова. Это было в Сахагуне. Какое-то наваждение, подумал я, но ужасно обрадовался: ты была одна. Неся за завтраком чашку кофе, ты так сильно хромала, что я понял: тебе придется задержаться, чтобы вылечить ногу. Это меня обрадовало еще больше. Ты села за стол и посмотрела в мою сторону. Быть может, в тот момент ты была одинока, или у тебя болела нога, но твой взгляд был таким печальным, что я не мог дольше скрываться и подошел к тебе знакомиться. К счастью, ты говорила по-английски, и мы стали общаться. С тех пор я мог беспрепятственно рассматривать тебя, видеть твои глаза, слушать твой голос, отвечать на вопросы, быть полезным, интересным, а иногда даже незаменимым! Знаешь, с тех пор как я похоронил жену, мне никогда не приходила в голову идея быть для кого-то незаменимым, а тут я почувствовал непреодолимое желание помогать тебе, заботиться, защищать и развлекать. Ты была такой хрупкой и беззащитной, но в то же время такой стойкой и храброй...

Когда твоя нога поджила, мы вместе пошли дальше. По дороге ты всегда задавала много вопросов, была любопытна и старалась докопаться до самой сути. Помню, как ты пытала меня по поводу моего генеалогического древа, как расспрашивала семью Лугуса о Святом Братстве, как заставляла по многу раз повторять сложные названия на испанском языке, пытаясь их запомнить, но страшно при этом перевирала. Я согласился на экзамен в Леоне только ради тебя: я знал, что тебе будет интересно и хотел дать тебе возможность побывать в университете и встретиться с соотечественницами. Для этой цели я специально купил костюм, чтобы удивить тебя. У меня получилось. Делать тебе сюрпризы стало моим любимым занятием. Удивлять тебя легко и приятно. Это доставляет мне большую радость. Жаль только, что не могу прочесть тебе свои стихи: в переводе они потеряют половину смысла...

Мне нравится твоя естественность, ты всегда оставалась сама собой: когда было смешно - смеялась, хотелось плакать - плакала, было непонятно - по десять раз переспрашивала, холодно - прижималась ко мне, не опасаясь быть превратно понятой. При этом ты одна из немногих женщин, которая между комфортом и приключением выберет приключение. Для меня это так редко и так ценно...

Когда я объявил тебе о том, что уезжаю в Малагу, я ревностно наблюдал за твоей реакцией. Мне страшно хотелось, чтобы ты начала меня отговаривать, просить остаться с тобой. Но ты не стала этого делать. Вместо этого прилежно выслушала все мои наставления и сухо поблагодарила. Меня это разозлило, твоя холодность - неужели ты ничего не замечала все это время? Или замечала и притворялась? Но на тебя это так не похоже - притворяться. Возле твоей двери мне стоило неимоверных усилий удержаться и не поцеловать тебя, не втолкнуть в темную комнату за твоей спиной... Пришлось напомнить себе о том, что ты - не моя... Твоя естественность заключается еще и в способности открыто говорить обо всем, что тебя волнует. Ты рассказывала мне о своих близких, я тебе - о своих. За нашими спинами стояли тени наших жен и мужей, детей и внуков... неважно, бывших, настоящих или будущих... Ты мягко, но непреклонно напоминала нам обоим об этом...

...Что сказать, поездка в Малагу была постыдным бегством от тебя. И от себя... Никаких неотложных дел и личных обстоятельств не было. А была растерянность и непонимание: что делать? Была злость на самого себя за трусость. И я решил поступить так: в последний раз попытаться встретиться с тобой. Если повезет, и встреча состоится - рассказать тебе обо всем. Если нет - просто забыть. Тут как раз подвернулось предложение поучаствовать в документальном фильме о Камино Сантьяго. Я схватился за него обеими руками: это давало мне "официальное" право быть там, где ты. Во время съемки мы и увиделись. Мне показалось, ты очень обрадовалась встрече. У меня же сердце заколотилось так, что пришлось делать перерыв. После съемки я сразу отправился к тебе, чтобы рассказать об этом...

Элена, я хочу, чтобы ты знала: все, что ты сейчас услышала, ни к чему - слышишь? - абсолютно ни к чему тебя не обязывает. Твои личные дела, обязательства, чувства к другим людям, никак не влияют на мое к тебе отношение. Что бы ты ни сказала в ответ, о чем бы ни промолчала, ничего не может изменить сути происходящего со мной. И я говорю это не с прискорбием, а с великой радостью. Потому что дни, проведенные с тобой, стали самыми светлыми и счастливыми в моей жизни за последние несколько лет. Я понял, что я - живой. Что я хочу жить. Что я могу мечтать. Могу и хочу любить. И я благодарен тебе за это...".

...Раннее зябкое утро. Бледный рассвет, пришедший на смену бессоннице. Размытый горизонт. Невнятные тени. Сомнамбулический спуск с горы в сонную долину. Медленно, шаг за шагом, рука в руке... Молчание, исполненное глубокого смысла, красноречивее любых слов...

Скрипучий деревянный переход над железной дорогой. Ржавые перила. Указатель с обыденной надписью "Santiago". Строгая арка с барельефами великих пилигримов. Уродливые и безликие нагромождения городских окраин, минуя которые испытываешь облегчение от долгожданной встречи со старым средневековым городом...

Узкие улицы, карабкающиеся к площади Эль‑Обрадейро (El Obradoiro). Истоптанная тысячами каблуков гранитная мостовая. Петляющие арочные галереи, прихотливые изгибы балконов, ступенчатые перепады крыш. Дома, спящие в тумане собственных воспоминаний. Дремотный перезвон колоколов. Бредущие рассеянной вереницей паломники...

Вскоре начинает накрапывать дождь, оставляя на дороге ртутные шарики следов. Через минуту они сливаются во влажные пятна, дрожащие лужи и серебристые змейки ручейков. К Собору Святого Иакова мы выходим под меланхоличный аккомпанемент струй, ударяющих в жестяные желоба, слепые окна и потемневший гранит.

Величественная громада Собора, будто выросшая из-под земли, привычно и молчаливо принимает на себя хлесткие удары дождя. Ее мрачные камни расцвечены мшистой ржавчиной. Вздымающиеся ввысь многоярусные башни, увенчанные строгими крестами, блестят от влаги. Сонмы каменных святых - в нишах и арках, возле колонн и ворот - сложив молитвенно руки, истекают дождевыми слезами. Западный фасад в барочном экстазе устремлен к статуе Святого Иакова, взирающего с недосягаемой высоты на толпы мокнущих у ворот пилигримов. Гербы и тайные символы, узоры и геральдические знаки вековечной вышивкой заполняют каменную ткань стен. Чугунное кружево оторачивает лестницы и балконы, растворяясь в перламутровой пелене дождя. И все это монументальное великолепие согрето изнутри дыханием тысяч паломников, звучит гулкими ударами колоколов и людских сердец...

Наверное, в этот момент нормальному пилигриму полагается почувствовать восторг и благоговение, испытать религиозный катарсис или просветление, но я ощущаю лишь грусть и дикую усталость... Грусть оттого, что все позади. Усталость от пережитого и обретенного, но еще так до конца и не осмысленного, и не усвоенного в полной мере. А еще огромную благодарность судьбе за то, что мне посчастливилось пройти этот долгий непростой путь, прожить удивительное приключение, исполненное величайшего смысла, разгадывать который предстоит всю оставшуюся жизнь...

Чтобы хоть немного привести в порядок тело, мысли и чувства, заселяемся в частный пансион на площади Сервантеса, в двух шагах от Собора. Я выбираю комнату с узкими окнами во всю высоту стен, они глядят на церковь Сан Бенито де Кампо. Открываю настежь створки - занавески трепещут, увлекаемые свежим влажным дыханием Галисии. Горячий душ и живительный сон без сновидений. Сиеста по-галисийски... Под размеренный стук капели, спасаясь не от зноя, а от сырости, прячась в теплых уютных норках от тоскливой погоды, что толкает к нетерпеливым понуканиям судьбы, спешным выводам и скороспелым решениям...

Когда я открываю глаза, в распахнутых окнах отражается слепящий осколок оранжевого заката - дождя как не бывало! Вместе с дождем ушли и грусть, и усталость, а остались только благодарность и запоздавшее ликование, настигшее меня чуть позже специально предназначенной для этого Горы.

Теперь, когда ко мне вернулись силы и душевное равновесие, предстоит исполнить важный заключительный ритуал паломничества, неизменный из века в век: получить компостелу, посетить торжественную мессу в главном Соборе Камино и "обнять Святого Иакова".

Мы с Карлосом идем на Руа де Вилар, где расположен офис пилигримов. За длинной стойкой сидят несколько служащих, свободно говорящих на многих языках, кроме русского. Я выбираю старшего среди них и на вид самого строгого. Водрузив очки в толстой роговой оправе на рыхлый бугристый нос, пожилой сеньор тщательно изучает мой потрепанный, истертый в дороге креденсиаль и, убедившись в достоверности пройденного маршрута, вписывает мое имя в грамоту, после чего торжественно вручает ее мне. При этом несколько раз подчеркивает, как приятно ему видеть среди паломников русских пилигримов и прочувствованно жмет мне руку. В этот момент он похож на важного атташе во время высокого дипломатического раута. Компостела (Compostella) - специальная бумага на латыни - свидетельствует о завершении Пути Сантьяго и отпущении мне всех грехов. Я принимаю из рук сеньора ценную реликвию, заверенную алтарной печатью, и чувствую себя абсолютно свободной, безгрешной и чистой, как младенец!

Между тем звон колоколов созывает пилигримов на торжественную вечернюю мессу в их честь. Прежде чем войти внутрь, я снова, запрокинув голову, рассматриваю башни-близнецы, упершиеся в небесный купол островерхими пинаклями[111]. Определенно, после дождя они подросли еще на десяток метров. Парадная лестница, совершив несколько размашистых бросков влево-вправо, упирается в глухие ворота, за которыми меня ждет сюрприз: вместо ожидаемого барочного изобилия - сдержанный романский интерьер, темный и мрачный, как и в большинстве испанских церквей.

Портик Славы (Portico de la Gloria) населен сонмом каменных фигур, среди которых Адам и Ева, Иисус Христос и апостолы: Матфей, Марк, Лука, Иоанн и, конечно, Иаков, восседающий на почетном месте у ног Учителя. Кроме узнаваемых библейских персонажей в "прихожей" Собора столпились цари и пророки, ангелы и старцы с музыкальными инструментами, символические животные, страдающие грешники, блаженные праведники и только ждущие своей участи смертные. Позади центральной колонны, увитой густыми лианами ветвистого генеалогического древа Иессея, - неприметная фигура со свитком в руках. На свитке едва различимая надпись - "архитектор". Считается, что это автопортрет самого мастера Матео[112] - гениального создателя этого шедевра, подражать которому пытались многие, но повторить не смог никто. Раньше пилигримы, вошедшие в Собор, прикладывали пальцы к колонне, в результате чего за восемь веков коллективной дактилоскопии в камне остался довольно глубокий след. Сейчас колонна огорожена, однако это не защищает ее от тайных прикосновений особо ретивых пилигримов.

В мягко освещенных боковых капеллах, соперничающих друг с другом за внимание прихожан, служатся камерные мессы, проводятся обряды и исповеди на разных языках. Приглушенное бормотание священника время от времени прерывается одиночным ударом колокола и хоровым "Amen". Я медленно иду к главному алтарю - самому сакральному месту Собора, возведенному непосредственно над чудесными мощами. Там, среди пышной резьбы, мрамора и позолоты, восседает Апостол Иаков с паломническим посохом в руке. В остальном он мало похож на пилигрима: облаченный в золотые и серебряные одежды, инкрустированные драгоценными камнями, с сияющим блюдечком нимба вокруг чела - скорее царь, чем бродячий странник. "Золото и серебро из хрусталя", - так бы описала алтарь моя дочь в пятилетнем возрасте, желая подчеркнуть неописуемое богатство и роскошь увиденного. Сходство с многоруким Шивой возникает внезапно и явно, когда из-за плеч Святого появляется лишняя пара рук. Это очередной паломник заключает в объятия своего покровителя, и, судя по продолжительности и крепости объятий, перечисляет заранее составленный немалый перечень ожидаемых милостей.

Я пристраиваюсь в хвост очереди желающих обнять Святого Иакова и вскоре, поднявшись по лестнице, оказываюсь по другую сторону алтаря. Из-за плеч Сантьяго я вижу колышущееся людское море, многоголосо и многоязычно шумящее под сводами собора. Положив руки на плащ Апостола, прикасаюсь щекой к истонченной раковине и мысленно благодарю его и Бога, и судьбу, и всех людей, которых повстречала в Пути, и тех, кто ждет меня дома... Загадать желание? Их слишком много, они разные, и так сложно выделить главное, что я ограничиваюсь общей просьбой помогать мне впредь в исполнении каждого из них (если, конечно, это не идет вразрез с планами Всевышнего).

Лестница спускается вниз и еще ниже, в подземелье под алтарем, где находится серебряный саркофаг с мощами Святого Иакова - реликвия, ради встречи с которой и совершается опасное, полное испытаний паломничество. Ей обязан своим существованием Звездный Путь Сантьяго. И пусть скептики в очередной раз усомнятся в подлинности хранимых в крипте мощей, а ревностные католики снова обопрутся на буллу Папы Льва XIII, официально подтверждающую принадлежность останков апостолу Иакову, пусть ученые и богословы будут ломать копья о деталях далекой истории и подлинности древних документов, - так ли уж это важно? Так ли существенно, где и благодаря чему происходит встреча человека с Богом? И с самим собой?..

...В это краткое мгновение наедине с духом Сантьяго я остро ощущаю быстротечное торжество момента и одновременно осознаю непостижимую вечность жизни, состоящую из бесценных минут, таких как эта... Замыкается круг. Завершается виток. Переворачивается лист моей истории. И я смело и бесстрашно делаю этот шаг - переход от себя прошлой к себе будущей через неуловимый миг настоящего...

...Современный человек, населяющий планету, в чудесах не нуждается. Вера в чудо - пережиток прошлого, нелепый атавизм средневековья - не вызывает отклика в его душе, задвинутой в угол воинствующим материализмом, отточенным до бритвы интеллектом и строгим общественным мнением. Человек, твердо усвоивший привычку все подвергать сомнению, требует убедительных доказательств. Сегодня он занят куда более важными делами: карьерой, конкурентной борьбой, персональным брендингом, погоней за деньгами, славой, признанием... да мало ли чем еще.

Нет спроса - нет предложения. В мире остается все меньше и меньше тайн. Волшебство, если оно и есть, прячется в труднодоступных местах, в глухих закоулках цивилизации, являя себя лишь тем, кто ищет встречи с ним. Вера в Бога все чаще приобретает форму контракта: я - Богу, Бог - мне. При этом конкуренция, законы бизнеса распространяются и на религии, отстаивающие свое право на конечную и единственно допустимую истину, и на церкви, сражающиеся за души, умы и кошельки паствы, и на новоявленных учителей, берущих предоплату и обещающих 100%-й эффект от их методик.

А сказка? Сказка безвозвратно канула в далекое детство, когда деревья были большими, мечты чистыми и смелыми, а все желания исполнимыми...

Течет время... Взрослеют дети. Пылятся забытые куклы, поломанные машинки. Грустят на полках старые книжки, обменянные на новые электронные гаджеты... Тускнеют краски. Слабеют крылья... Все реже и реже летаешь во сне, все чаще и чаще смотришь под ноги... И вот уже не хочется ничего, только оставьте меня в покое! Только б не было больно, только б не ошибиться, не обмануться, не оступиться, не замечтаться... не впасть в ребячество...

И все же... сказка жива, она совсем рядом, она никуда не ушла, так же, как и наше детство. И каждый человек - неважно, сколько ему лет - способен в нее поверить и даже сотворить ее сам, ведь "чудесам случаться позволяет желание верить, что жизнь есть чудо..."[113].

...Представьте себя маленькими детьми, погрузитесь на время в светлый цветной мир детства с его безграничной верой в волшебство, неподдельной искренностью и безотчетным доверием к миру. Прочтите бесхитростные строки "наивной баллады" Федерико Гарсия Лорки о Сантьяго, окунитесь в атмосферу сказки, и как знать - может она случится и в вашей жизни!?..

...Людям свойственно связывать самые яркие эпизоды жизни, самые важные мысли и сильные чувства с далекими странами и неизведанными дорогами. Нам часто кажется, что настоящая жизнь где-то там, где нас нет. Иногда в роли этого "прекрасного далёко" выступают вполне конкретные географические объекты, иногда - сказочные города из книг и кинофильмов, иногда - выдуманные нами самими иллюзорные миры. Но почти всегда мы возвращаемся. Чтобы понять, что мир не всегда измеряется километрами, а жизнь - прожитыми годами. Чтобы убедиться в том, что "хорошо там, где мы есть" и позволить себе быть теми, кто мы есть на самом деле. Чтобы снова ощутить ценность, неповторимость и величие каждого мгновения своей жизни. И, наверное, смысл каждого путешествия - в познании себя. Каждого странствия - в возвращении домой. А каждого прощания - в новой встрече.

- Можно еще вопрос!? - девушка в красном шарфе выбрасывает вверх руку. - Вы описываете в своей книге много разных людей - все они так не похожи друг на друга. Что их объединяет помимо общей географии пройденного пути? И кого из них можно назвать настоящим пилигримом?

- Да, люди по-разному воспринимают мир, по-разному его видят, чувствуют, понимают. Одному непременно нужно попробовать вино в каждой провинции, отведать местные блюда, посетить все культурные объекты, указанные в путеводителе. Другому важно проверить свою выносливость и силу воли, доказать себе, что все сделано правильно. Чем труднее - тем лучше. Чем суровее испытание - тем радостнее преодоление. Чем больше сложностей - тем почетнее победа. Кто-то ставит в пути свои рекорды: по количеству пройденных километров, по скорости передвижения, по минимизации затрат, по числу новых друзей, расписавшихся на рюкзаке... Все имеет право быть...

В любом случае такое путешествие - это прыжок в неизвестность, шаг в пустоту, в бездонность. Ты точно не знаешь - выплывешь, приземлишься или нет. И в этом его суть. А если выплывешь, если приземлишься, то каким?.. Отмахать сотни километров до Собора, не будучи уверенным, кто там погребен. Бросить вызов себе, собственной судьбе, не рассчитывая на скорую и безоговорочную победу. Пуститься в приключение без гарантии его благополучного завершения. Вот что такое пилигрим.

- Предприняли бы Вы этот поход, если бы не было сертификата? Если бы не осталось ничего, кроме воспоминаний?

- Воспоминания - это не так уж мало! Пожалуй, это главное, что остается с тобой. Сам по себе сертификат ничего не значит. И, понятное дело, никакого отпущения грехов он не гарантирует! Главное - как ты распорядишься обретенным в пути опытом, как используешь свои воспоминания, что вынесешь из общения с людьми, изменишь в себе, в своей жизни. Что будешь делать после?

- Вы собираетесь путешествовать дальше? Писать об этом книги? Куда Вы поедете в следующий раз?

- Да, конечно... - я смотрю на электронное табло, и вижу, что отчаянно опаздываю. - Извините, я вынуждена завершить нашу встречу. Всем большое спасибо! - и пулей вскакиваю из зала.

...Карлос ждет меня в машине, нетерпеливо поглядывая на часы. Багаж упакован еще с утра. Я снимаю туфли, переобуваюсь в кроссовки, довольная тем, что успела вовремя, потом поворачиваюсь к профессору: "Ну что, едем?". Друг кивает, автомобиль с визгом срывается с места, беря курс в аэропорт, к месту старта очередного путешествия, волшебного странствия по нескончаемой дороге - дороге, длиною в жизнь...

[1] Пастрана (Pastrana) - старинный город Испании (Кастилия-Ла-Манча), расположенный в 40 км восточнее Мадрида, знаменитый своими шелками и гобеленами. Ее мастера унаследовали искусство ткачества и вышивки от мавров в эпоху арабского владычества.

[2] речь идет о книге Пауло Коэльо "Дневник Мага".

[3] (испанский) Buenos dias! - Добрый день!

[4] (испанский) Soy peregrine. Soy de Rusia! - Я - пилигрим из России!

[5] (испанский) Si. Muchas gracias! - Да! Большое спасибо!

[6] ЭТА - аббревиатура, сокращенно от Euzkadi ta Azkatasuna (Эускади и Свобода). Террористическая организация, образованная в 1959 году как движение сопротивления диктатуре Франко.

[7] Исторически баскские земли включают в себя северные испанские провинции Алава, Бискайя, Гипускоа и часть Наварры, а также часть территории на юго-западе Франции: Лапурди, Басс-Наварра и Субероа. Испанская часть Станы Басков в 1980 году получила статус автономной области и именуется официально Эускади, французская - входит в департамент Атлантические Пиренеи. Общая площадь Эускади - 20 тыс. кв. километров. В Испании проживает 860 тыс. этнических басков, во Франции - 140 тыс. Еще около сотни тысяч рассеяны по Новому свету.

[8] Герника - духовный центр Страны Басков. 26 апреля 1937 года была подвергнута жестокой бомбардировке и практически стерта с лица земли.

[9] пинчос (pinchos) - традиционная закуска басков, аналог испанского "тапас", представляет собой миниатюрный ломтик хлеба, покрытый разнообразной начинкой.

[10] чокос (txokos) - гастрономические клубы, возникшие в Доностии в XVII веке.

[11] Доностия (Donostia) - баскское название Сан-Себастьяна.

[12] чаколи (txakoli) - белое сухое игристое вино. Изготавливается из винограда Hondarribi Zuri, произрастающего на побережье Бискайского залива близ Бильбао. Чаколи обладает лимонно-известковым ароматом, освежающим острым вкусом и пониженным содержанием алкоголя - 9-10%.

[13] bacalao, changurro, chippirones - названия традиционных блюд баскской кухни.

[14] Соломон Гуггенхайм - американский меценат еврейского происхождения, выходец из Швейцарии, основатель Музея современного искусства в Нью-Йорке и Бильбао. Создал Фонд Гуггенхайма для поддержки современного искусства.

[15] по неофициальным данным итоговая сумма проектирования и строительства Музея Гуггенхайма составила 170 млн. евро.

[16] пиперада (piperrada) - национальное баскское блюдо, готовится в цветах национального флага: белый лук, зеленый сладкий перец и красный перец-эспелет с помидорами, - все обжаривается в оливковом масле и подается в качестве горячей закуски или гарнира к рыбе.

[17] "Атлетик Бильбао" - Athletic Club de Bilbao - испанский футбольный клуб Высшей лиги из города Бильбао (Страна Басков), основан в 1898 году. Один из самых титулованных клубов Испании.

[18] Пауло Коэльо "Дневник Мага" [эпилог].

[19] Александр Зацепин, слова песни "Есть только миг" из кинофильма "Земля Санникова".

[20] (испанский) Buen camino! - Доброго пути!

[21] Официальная длина Camino Frances - 765 км, но количество тропок и ответвлений таково, что эта цифра может колебаться плюс-минус 50 км.

[22] Camino del Norte - Северный Путь, идущий вдоль кромки Бискайского залива из Сан-Себастьяна, Camino Aragones - Арагонский Путь из французского Лурда, Ruta del Ebro - из Таррагоны, Camino de Madrid - из Мадрида, Via de La Plata - из Севильи, Camino Portuguese - Португальский Путь из Фаро и Сантарема, Camino Ingles - Английский Путь из Ла-Коруньи (до Ла-Коруньи - морским путем), Camino Sanabres - из Саморы, Camino Finisterra - с мыса Финистерра, Camino Mozarabe - из Гранады, Ruta de la Lana - из Куэнка, Camino de Levanter - Левантийский Путь из Валенсии, Camino Catalan - Каталонский Путь из Барселоны, Camino Primitivo - Простейший Путь (и самый короткий) из Овьедо.

[23] Первый христианский путь - к гробнице Святого Петра в Риме. Паломников, идущих этим путем, называют "ромейро", в качестве символа они избрали крест. Второй путь - к Гробу Господню в Иерусалиме. Идущие этой дорогой называют себя "пальмейро", пальмовая ветвь является их символом. Третий путь - Путь Святого Иакова (по-испански Сантьяго). Паломников, идущих в Сантьяго-де-Компостелу, называют "пилигримами", а их символ - ракушка морского гребешка "виейра".

[24] Книга Пауло Коэльо "Дневник Мага" имела мощный резонанс среди читателей и вызвала новую волну интереса к Камино Сантьяго и паломничеству в целом. Если в 1978 году Путь Сантьяго прошли всего 13 человек, в1986 году - около 2,5 тыс. человек, то в 2009 году число пилигримов достигло 146 тысяч человек.

[25] Путь Сантьяго можно также преодолеть на велосипеде или верхом на лошади.

[26] креденсиаль (credencial) - временный "паспорт" пилигрима, заполняемый по мере прохождения Пути штампами и печатями. По завершении Камино на основании заполненного креденсиаля в офисе пилигримов Сантьяго-де-Компостелы выдается свидетельство - компостела (compostella).

[27] альберг (alberge) - приют для пилигримов. Бывают муниципальными - дотируемыми из муниципального бюджета, Ассоциации Друзей Пути Сантьяго, работающие на "donativo" - добровольных пожертвованиях без фиксированной суммы, и частными. Во многих частных альбергах есть приватные комнаты, похожие на гостиничные номера. Теоретически ночевать можно и в комфортабельных отелях, встречающихся на всем протяжении Пути Сантьяго, но при этом теряется дух паломничества, предполагающий определенные физические лишения ради укрепления духа. Поэтому даже состоятельные путешественники предпочитают соблюдать традиции паломничества и селятся в альбергах.

[28] пелота (pelota) - баскская народная игра я мяч, прообраз сквоша. Игрок изо всех сил бросает жёсткий мяч диаметром 6,5 см рукой или бьёт по нему ракеткой-ловушкой (слегка изогнутой битой) в стену высотой 9 м. Соперник должен отбить мяч с воздуха или после одного удара о поверхность площадки размером 60×16 м.

[29] Евангелие от Марка [1. 19-20].

[30] в тот момент, когда пишутся эти строки, до очередного Конца Света - 21.12.12 - остается 24 дня.

[31] "Песнь о Роланде", в переложении Марковой В.Н. [Последний бой Роланда].

[32] Эрнест Хемингуэй. "Фиеста. И восходит солнце" [глава 11].

[33] энсьерро (ensierro) - традиционный пробег быков по улицам города, предшествующий корриде, во время ежегодного праздника Сан-Фермин в Памплоне.

[34] Арена Торро (Plasa del Torros) - вторая по размеру в Испании и третья в мире арена для корриды, построена в 1922 году. Вмещает около 20 тыс. зрителей. Бычьи бои проводятся здесь только во время фиесты. В остальное время Арена Торро используется как концертная площадка, выставочный зал или ярмарочный павильон.

[35] "Гран Отель де ла Перла" - старейшая гостиница Памплоны, построена в 1859 году.

[36] афисьонадо (afisionado) - страстный болельщик, увлекающийся боем быков.

[37] Петр Львович Вайль (1949-2009 г.г.) - российский и американский журналист, писатель, ведущий и редактор на радио "Свобода". Член-основатель Академии русской современной словесности, один из родоначальников жанра travelogue - путевой публицистики. Лауреат нескольких литературных премий.

[38] кафе "Ирунья" (Café Iruña) - основанное в 1888 году в Памплоне первое кафе с электричеством, открытое в преддверии праздника Сан-Фермин. С тех пор является местом встреч для людей, увлекающихся энсьерро и корридой, а также поклонников творчества Хемингуэя.

[39] Эрнест Хемингуэй. "Фиеста. И восходит солнце" [глава 13].

[40] Эрнест Хемингуэй "Старик и море". 2 июля 1961 года писатель покончил жизнь самоубийством, выстрелив из ружья себе в рот.

[41] (испанский) Buen hombre! - Хороший человек!

[42] Евангелие от Иоанна [2. 1-11].

[43] Реконкиста - (Reconquista) - длительный процесс (718-1492 г.г.) отвоевания христианами - в основном испанцами, каталонцами и португальцами - земель на Пиренейском полуострове, захваченных маврскими эмиратами.

[44] эти слова короля Ромиро I записаны хроникером того времени Педро Марсио.

[45] агаряне - народы, описанные в Библии, потомки Агари - рабыни-египтянки, служанки Сарры, ставшей наложницей Авраама и родившей ему сына Измаила. Агарь была изгнана из дома после рождения сына Сарры Исаака. А Измаил стал родоначальником арабских племен, называемых "измаильтянами" или "агарянами".

[46] Мигель де Сервантес Сааведра "Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский" [часть 2, глава LVIII].

[47] бодега (bodega) - в Испании - винный погреб, лавка, винокурня, винодельческий подвал, используемый для производства и выдержки вин, а также их дегустации.

[48] филлоксера - (лат. Dactylosphaera vitifoliae) - вид насекомых из семейства Phylloxeridae, вредитель винограда, завезенный в Европу из Северной Америки в конце XIX века. Филлоксера нанесла серьезный вред виноградникам Франции.

[49] Denominacion de Origen - вино географического происхождения (вино с наименованием по происхождению).

[50] Denominacion de Origen Calificada - квалифицированное/контролируемое вино географического происхождения (вино с признанным наименованием по происхождению).

[51] (испанский) Dónde está el servicio? - Где здесь туалет?

[52] (испанский) Cuanto cuesta el pan? - Сколько стоит хлеб?

[53] (испанский) supermercado - супермаркет.

[54] (испанский) Hola! Hay plazas libres en el albergue? - Привет! Есть ли свободные места в приюте?

[55] (испанский) Perdón, el albergue esta completo. - Простите, но все места заняты.

[56] Пауло Коэльо "Дневник Мага" [глава "Смерть"].

[57] парилья (parrilla) - решетка-гриль для жаренья мяса, а также кафе, специализирующееся на блюдах, приготовленных на парилье.

[58] асадо (asado) - популярное блюдо из жареного мяса, распространённое в странах Латинской Америки. Обычно асадо готовят мужчины - асадоры на гриле, называемом "парилья".

[59] касльсада (calzada) - тракт, большая оживленная дорога, наезженная и набитая ногами путников колея. От этого слова образовалось другое - "трактир" - место на большой дороге, где можно поесть и отдохнуть.

[60] кава (Cava) - испанское игристое вино, производимое в регионах Барселона, Таррагона, Херона, Сарагоса, Наварра, Валенсия, Бадахос и др. с использованием специальных сортов винограда.

[61] сангрия (Sangría), от исп. sangre - кровь - слабоалкогольный напиток на основе красного вина с кусочками фруктов, сахаром, льдом, иногда в него добавляют цитрусовый сок, немного ликера или бренди.

[62] карнесерия (carnicería) - мясная лавка; панадерия (panadería) - булочная; вердулерия (verduleria) - зеленная лавка

[63] (испанский) ortiga - крапива

[64] (испанский) sopa de ajo - чесночный суп, традиционное блюдо кастильских крестьян и пилигримов.

[65] Рибера дель Дэуро (Ribera del Duero) - одно из самых престижных вин Испании. Вино, имеющие статус DO Ribera del Duero, производятся на территории Кастилии и Леона в провинциях Бургос, Сория, Вальядолид, Сеговия (большая часть виноградников сосредоточено на юге провинции Бургос).

[66] Хиль де Силое - один из выдающихся скульпторов Испании, работал в 1486-1505 г.г. в стиле "исабелино".

[67] ретабло (retablo) - от лат. retro - за, позади и tabula - доска, - испанский вариант алтарного образа, возникший в XIV в. Ретабло представляет собой архитектурно-декоративную композицию, включающую в себя архитектурное обрамление, фигурную и орнаментальную скульптуру и живописные изображения.

[68] эрготизм (Ergotism) - отравление, возникающее в результате употребления в пищу ржаного хлеба, зараженного грибком спорыньи. Основными симптомами заболевания являются: гангрена пальцев кистей и стоп, понос, тошнота, рвота, сильная головная боль, галлюцинации, конвульсии, чувство сильного жжения в пораженных конечностях. В средние века эта болезнь называлась "огневицей" Святого Антония. Считалось, что паломничество к гробнице Святого помогает людям излечиться от этой болезни.

[69] (англ.) I have problem with my leg - У меня проблема с ногой!

[70] одно из Блаженств паломника - негласных правил пилигримов, идущих по Пути Сантьяго.

[71] (испанский) - ducha - душ, servicio - туалет, cocina - кухня.

[72] Пещеры в горах Атапуэрка (Atapuerca mountains) - место археологических исследований в районе города Бургос (Кастилия и Леон). В них обнаружены окаменелости и каменные орудия, многочисленные останки крупных млекопитающих и древних людей Homo antecessor, Homo heidelbergensis и Homo sapiens. Наиболее древние находки датированы около 1,2 млн. лет. Объект всемирного наследия ЮНЕСКО с 2000 года.

Альтами́ра (La cueva de Altamira) - пещера с полихромной каменной живописью эпохи верхнего палеолита. Находится около Сантильяна-дель-Мар (Кантабрия). Объект всемирного наследия ЮНЕСКО с 1985 года.

Ла-Бастида (La Bastida) - самая древняя (2200 г.г. до н.э.) крепость Европы, обнаруженная в Тотане (Мурсия) - уникальный комплекс укреплений бронзового века, сравнимый с минойскими дворцами Крита.

[73] Аль-Мансу́р (настоящее имя - Мухаммад ибн Абдалла ибн Абу Амир‎‎) (939-1002 г.г.) - выдающийся государственный деятель и военачальник мусульманской Испании, при котором Кордовский халифат достиг вершины своего могущества.

[74] мудехар (mudéjar) - (с арабск. "прирученный, домашний") - мусульманское население, которое оставалось на территории Пиренейского полуострова, отвоеванной испанскими христианами в ходе Реконкисты.

[75] мориски - (с арабск. "маленькие мавры", "мавританишки") - мусульмане Испании и Португалии, официально и, как правило, насильственно принявшие христианство, а также их потомки. Наряду с марранами - крещеными евреями - причислялись к низкостатусному сословию новых христиан.

[76] "Книга Сунны и Шары мавров" - один из наиболее важных источников правовой культуры испанских мусульман - мудехаров XIII-XV века. Книга была создана на территории Валенсии. В названии документа используются арабские слова: "Сунна" (священное предание мусульман) и "Шар" (корень слова "шариат").

[77] мосарабы (исп. mozárabes), "арабизированный", буквально "превратившийся в араба", - собирательное название для христиан романского происхождения, проживавших на территориях Пиренейского полуострова, находящихся под контролем мусульман (халифатов и султанатов, существовавших на полуострове с 781 по 1492 г.). Многие из них, несмотря на приверженность христианству, переняли восточную атрибутику, жизненный уклад и владели арабским языком.

[78] Святой Исидор, Исидор Севильский (исп. San Isidoro de Sevilla) - ариепископ Севильи в вестготской Испании, последний латинский отец Церкви, основатель средневекового энциклопедизма. Компилятор мосарабского богослужебного обряда. В 1598 году был каноноизирован Римской католической церковью. Исидор Севильский считается покровителем Интернета.

[79] платереско (исп. plateresco - "чеканный, узорчатый") - архитектурный стиль, занимающий господствующее положение в испанской культуре XVI в. Происхождение термина связывают с понятием "плоский" (плато), но более правильно объяснить его испанским platero - ювелирный, от plata - серебро. Стиль сложился на основе традиций средневекового испано-мавританского искусства, является испанским вариантом Ренессанса.

[80] сесина (cecina) - традиционное леонское блюдо - вяленое мясо. Чаще всего сесина готовится из конины.

[81] косидо марагато - (cocido maragato) - традиционное леонское блюдо - густой суп из мяса нескольких сортов с овощами. Его главной особенностью является последовательность поедания: вначале мясо, затем горох и картофель, далее овощи, зелень и в конце выпивается бульон.

[82] Пауло Коэльо "Алхимик", [эпилог]

[83] Джон Фаулз "Дневники 1949-1965", часть 3 [Остров и Греция]

[84] бхаджаны (от санкр. "почитать") - религиозное песнопение традиции бхакти в индуизме.

[85] Ганеша - в индуизме бог мудрости и благополучия. Изображается в виде полного человека с головой слона и одним бивнем. Один из наиболее известных и почитаемых во всём мире богов индуистского пантеона.

[86] ашрам (санкр.) - обитель мудрецов и отшельников в древней Индии, которая обычно располагалась в труднодоступной местности - в горах или в лесу. В современном контексте термин "ашрам" используется для обозначения духовной или религиозной общины, куда человек приходит для медитации, молитвы и духовного развития. Индийские ашрамы принимают людей независимо от их религии и национальности. В ашрамах действуют правила, обязательные для исполнения всеми его жителями.

[87] сева - (санкр. - "служение"). В контексте индуизма означает "самоотверженное, бескорыстное служение", добровольную работу на благо других.

[88] фригидарий (лат. frigidarium - холодная комната) - одно из помещений классических римских терм, предназначенное для охлаждения, оснащено бассейном.

[89] (испанский) No comprendo! - Не понимаю!

[90] марагатос (maragatos) - народ, проживающий на севере Испании в провинции Леон, потомки североафриканских берберов, попавших на Пиренейский полуостров во время мавританского нашествия, традиционно занимались разведением мулов.

[91] менсия - сорт винограда, давший название вину, производимому в долине Эль-Бьерсо, провинция Леон. Предание гласит, что именно паломники принесли с собой первые саженцы этого винограда. Менсия - сорт-хамелеон, как никакой другой обладающий мистической способностью отражать в вине все особенности виноградника и ухода за лозой, проявляя при этом свойства то каберне фран, то пино нуар.

[92] ботало - старинное музыкальное приспособление, аналогичное колокольчику, на шее домашних животных (обычно крупного скота), звучащее под воздействием струй воздуха и служащее ориентиром для пастуха. Распространено в Галисии и Португалии.

[93] пальосас (pallozas) - традиционный тип кельтского жилища, распространен на территории Галисии (в округе Сьерра-де-лос-Анкарес) и Британии. Каменные дома круглого или овального сечения, высотой 4-5, диаметром 10-20 метров, покрыты конической крышей из соломы на деревянном каркасе. Раньше окна в доме отсутствовали вообще или имелось лишь одно небольшое оконное отверстие.

[94] тортилья (tortilla) - в испанском варианте представляет собой что-то среднее между омлетом и картофельной запеканкой. В ней обязательно присутствует картофель и яйца, также могут добавляться овощи, сыр и чоризо.

[95] патена - (лат. patena, "блюдо") - в католической церкви латинского обряда - один из литургических сосудов, представляет собой блюдо с изображением сцен из Нового Завета, в котором подается гостия.

[96] корпорал - (лат. corporale) - в католической церкви латинского обряда - квадратный плат, раскладываемый на алтаре в ходе Евхаристической литургии, на котором на всём её протяжении находятся патена с гостиями и чаша с вином для Евхаристии, как правило, сделан из полотна белого цвета.

[97] гостия - (лат. hostia - "жертва") - в католической церкви латинского обряда - евхаристический хлеб в виде маленькой лепёшки, выпекаемой из пресного теста, состоящего исключительно из муки и воды.

[98] суекос (zuecos) - специальная деревянная обувь галисийцев, используемая в дожди и распутицу. Часто надевается поверх обычной обуви.

[99] Кодекс Каликстинос (лат. Codex Calixtinus) - иллюминированная испанская рукопись XII века, автором ее считается папа Каликст II, отсюда и название. В Кодексе содержатся сведения о маршруте Пути Сантьяго, список приютов, описание обычаев местности и другая полезная информация для пилигримов. Первый известный экземпляр Кодекса хранится в Соборе Святого Иакова в Сантьяго-де-Компостела и датируется 1150-ми годами.

[100] хорреос (horreos) - амбары, приподнятые над землей, для хранения кукурузы, зерна и других припасов, распространены в Галисии.

[101] кеймада (queimada) - галисийский ритуал приготовления и распития напитка против ведьмовских чар, сопровождающийся заклинанием "conjuro". Общий корень со словом "кеймадеро" (queimadero) - сожжение, отсылает нас во времена инквизиции, когда на костре погибли тысячи женщин, обвиненных в колдовстве.

[102] орухо (orujo) - алкогольный напиток, традиционный для областей северо-запада Испании, наименование которого контролируется по происхождению, представляет собой продукт перегонки виноградной мезги после отжима в процессе изготовления вина. Содержание алкоголя варьируется от 40 до 60 %.

[103] пульпо (pulpo la Gallega) - галисийское блюдо из осьминога, приготовленное особым способом.

[104] албариньо (albariño) - сорт винограда, произрастающий в Галисии и на севере Португалии, давший название белому маслянистому вину с ярким и свежим фруктовым вкусом и уникальным ароматом свежескошенной травы. Традиционно албариньо подают к рыбе и морепродуктам.

[105] гайта (gaita Gallega) - галисийская волынка, отличающаяся от других разновидностей этого инструмента аппликатурой и особым музыкальным строем.

[106] аутодафе (auto-de-fe) - буквально "акт веры" - в средневековой Испании - торжественная религиозная церемония, включавшая в себя процессии, богослужение, выступление проповедников, публичное покаяние осужденных еретиков и чтение их приговоров. Часто заканчивалась кеймадеро (quemadero) - публичным сожжением на костре.

[107] Мать Тереза "Цитаты и афоризмы".

[108] Речь Аммы "О взаимопонимании и сотрудничестве между религиями" на церемонии вручения ежегодной межконфессиональной награды, Нью-Йорк, 2006 г.

[109] суфизм - древняя традиция духовного совершенствования, мистическое течение в исламе, одно из основных направлений классической арабо-мусульманской философии. Суфизм называют "школой внутреннего прозрения", "чистой сущностью всех религий".

[110] Ибн Араби "Геммы мудрости".

[111] пинакль (от лат. pinnaculum - крылышко, щипец, конёк) - в романской и готической архитектуре - декоративная башенка, часто увенчиваемая остроконечным шпилем.

[112] Матео (1150-1200 г.г.) - испанский скульптор и архитектор, автор знаменитого Портика Славы в Кафедральном соборе Сантьяго-де-Компостела, считающегося одним из лучших романских сооружений на территории Испании.

[113] Пауло Коэльо "Дневник Мага" [Вместо предисловия или двадцать лет спустя]

[114] Федерико Гарсия Лорка "Сантьяго" (наивная баллада), перевод - Инны Тыняновой.