Проголосуйте за это произведение |
Критика
13 января 2013
"Санькя" и "Познер"
Размышления по поводу интервью писательницы Людмилы Улицкой журналисту Владимиру Познеру в программе ЦТ "Познер" (23.12. 2012)
1. О здравом смысле и русской душе
Речь в беседе Владимира Познера и Людмилы Улицкой шла о многом, в том числе и о тайне славянской (читай - русской) души и той культуры, "где мы присутствуем" (знаковая оговорка журналиста, который сформировался на Западе и в Россию впервые приехал на девятнадцатом году жизни). Улицкая в этой связи обратилась к роману Захара Прилепина "Санькя":
" - Не так давно вышел очень интересный роман писателя Захара Прилепина. Роман называется "Санькя". Там, в середине романа, я не знаю - это сознательно или несознательно - но там, в середине романа есть один эпизод. Умер отец у главного героя. Отец - алкаш, вся семья уже от алкоголизма вымерла, все мужики. И двадцатитрехлетний парень везет своего, значит, мертвого отца. Он так решил, что надо похоронить в деревне, на родине. Он точно знает, что последние семнадцать километров дороги нет. При том зима. При том не доедешь. Лютый холод. Он садится в автобус с гробом, мамой, и сослуживцем и едет на кладбище. Не доехав семнадцать километров, шофер разворачивается, вынимает гроб, и, значит, дальше они тянут на веревке гроб. Ну ясно, что они не дотащат, начинают замерзать. Ну тут проснулся алкаш в соседней деревне, последний мужик в деревне, накинул шубенку, запряг лошадку и, значит, вызволил их. Вы знаете, мне кажется, это абсолютно идеальный ответ на вопрос о тайне славянской души... Это очень мощное целеполагание с полным отсутствием здравого смысла..." (Выделено мной. - Г.А.)
На этих словах Познер засмеялся. А я взяла в руки роман "Санькя" и еще раз перечитала те страницы, где речь шла о похоронах отца Саши ("Санькя" героя называли его деревенские дедушка и бабушка) и особенно о тех людях, которых госпожа Улицкая назвала алкашами.
Начну с семьи главного героя - Тишиных (в Курской области, откуда я родом, есть деревня Тишино, в которой большинство ее жителей носят фамилию "Тишины"). Дед Саши в 42-м попал в плен, вернулся в деревню после 45-го, так что все его три сына - Василий (отец Саши), Николай и Сергей - послевоенные. Всех вырастили, всех выучили. Двое остались в деревне, а старший, Василий, в люди вышел: получил высшее образование, стал преподавателем вуза и "без пяти минут профессором". К своим сорока пяти он уже имел учеников. Один из них - сегодняшний доцент, преподаватель философии Алексей Константинович Безлетов, в свое время, двадцатилетним студентом часто приходил в их хрущевскую тесную "двушку". Санька вспоминал: "Они что-то обсуждали с отцом, но отец никогда не вступал в споры о "переломах" и "судьбах"".
То есть в отличие от своего легко воспламеняющегося сына был тишайшим, миролюбивым человеком. Может, более замкнутым, чем другие. Отчего отец "сломался", Саша-Санька не знает: не было между ними откровенных разговоров, а потом его в армию забрали. Известно ему лишь то, что сердце у отца было слабое и ему категорически нельзя было пить. В последний раз он сорвался, когда узнал о смерти среднего брата Николая, погибшего в пьяной драке вскоре после смерти младшего, Сергея.
Все три смерти случились в конце девяностых. И это только в одной семье! А в целом по деревне словно мор прошел - деревенскому кладбищу стало тесно от новых крестов. Но Саша помнил, когда в семье Тишиных все еще было ладно, когда "к последним годам прежней власти крестьянство наростило, наконец, мясцо, подкопило деньжат..."
Однако ко времени смерти Сашиного отца (начало двухтысячных) от благополучия деревни не осталось и следа: И дед говорит внуку: "Надо было в восемьдесят помирать. Сыны живы были. Счастливым бы помер. А сейчас, Санькя, и не пойму, к чему жил - ничего нет, никого не нажил, как не жил..." (Выделено мной. - Г.А.).
Вот в эту-то обескровленную, обессмысленную, умирающую деревню и тащили по снежному насту на веревках гроб с телом бывшего советского интеллигента Василия Тишина его сын - революционер Саша и ученик - либерал Алексей Безлетов (последний вряд ли бы отправился в столь рискованный путь, будь он более осведомлен о тяготах дороги).
А вот Санька, конечно, знал, что до деревни, где доживают свой век всего несколько человек, проезда нет. Но знал он и то, что его престарелым деду с бабкой не выбраться в город на похороны единственного оставшегося в живых сына, как и вообще не попасть на его могилу. И потому он решился на то, что Людмила Улицкая назовет "отсутствием здравого смысла".
Они тащили гроб... нет, не гроб, а неподъемный русский крест... целых десять часов и казалось, что силы уже на исходе и вот-вот сейчас лягут они рядом с покойником в лесу и замерзнут. И в это время (два часа ночи!) послышался "шум полозьев и хрусткий, наглый мат здорового, крепкого мужика, погоняющего лошадь".
Это был
Хомут,
друг детства Санькиного отца, которого Л. Улицкая также назвала алкашом. Но, как вы понимаете,
прозвище "Хомут"
дается не случайно (хомут, согласно словарю
Ожегова, "надеваемая
на шею лошади часть упряжи в виде деревянного остова, покрытого мягким
валиком")
и отсылает нас к толстовскому "Холстомеру", к таким качествам русского
крестьянина, как трудолюбие и терпение. Не случайно, и сосед Саньки по
больничной палате, интеллектуал и книжник Лева сравнивает, пусть и с
насмешкой,
Россию с лошадью: "Россия
теоретически - лошадь, а практически не везет...".
В романе о
Хомуте, до того, как мы встретимся с ним в зимнем лесу у гроба, сказано
следующее: "Хомут был здоровый,
ясноглазый, сильный как конь..." С отцом Саши "...они дружили какой-то безмолвной, тихой дружбой". Нигде ни
слова (!)
о склонности Хомута к алкоголю. И покончил тот с собой, будучи трезвым.
Полоснула обида по сердцу - и... Но это произойдет еще через полтора года. А
пока сцена у гроба Санькиного отца:
"Он ничего не спрашивал, не суетился, подогнал сани, ловко правя, развернул... велел мужикам (он их так назвал, околевших вконец - "мужики", что Сашке отчего-то прибавило сил) взяться за узкий конец гроба, сам подхватил тяжелый, хэкнул, и гроб улегся на сено..."
Только теперь Хомут рассказал, почему оказался в лесу в столь неурочный час:
"...ночью меня как толкнули. Фуфайку набросил, запряг... Моя проснулась, зашумела, крикунья-то, давай меня раздевать, коня распрягать, а я говорю: "Вася там замерз. Поеду...".
"Глядя на Хомута, Саша приметил, что и вправду - фуфайку он на голое тело набросил - пока гроб укладывали, она расстегнулась, и обнажённая грудь виднелась. Злой, хваткий ветер вылетал порой навстречу саням, но вскоре исчезал в лесу ни с чем. Все нипочем было Хомуту. Правил, стоя на коленях, легко и сурово..."
Если согласиться со "здравым смыслом" и особенно атеистическим здравым смыслом, то невозможно поверить в то, что сказал Хомут. В какие-то предчувствия, вещие сны... Здравомыслящему не понять и другого - зачем жилы рвать, надрываться, замерзать, можно было ведь и в городе похоронить, не все ли равно мертвому, где лежать.
Мертвому, может, и все равно. А вот живым нет. Похоронить по-человечески, на родном погосте было для Саньки и друга его отца - Хомута - высшим смыслом и высшим долгом.
Непонимание писательницей этого самого главного в русской душе - тяготения к высшему смыслу - не слишком удивило меня после признания Улицкой в книге "Священный мусор" о своих предпочтениях в русской словесности. Как оказалось, ее привлекает некая ""высшая" литература с нерусской степенью остранения автора от своего текста", которую для Улицкой представляет Владимир Набоков. - "Прокламируемая любовь к русскому народу его не занимает..."
В этой связи симптоматично мнение и уже упоминаемого выше Левы: "...там, где в России начинается совесть, - сразу вступает в силу история болезни".
Удивительное дело - выдавать недостаток за достоинство... достоинство за недостаток... Ученость и исследовательская дотошность, безусловно, важны в аналитике. Но заменить собой тот драгоценный дар души, который позволяет слышать "веленье Божие" и вибрации другой души, тем более души народной - это дано далеко не каждому, но это непременное условие писательской призванности. Кем были бы без этого уникального слуха, без этих вибраций Пушкин, Тургенев, Гончаров, Достоевский, Толстой, Чехов?..
Этим даром, к счастью обладает Захар Прилепин, пусть ему и не достает виртуозности стиля Владимира Набокова. Но ведь недаром Зинаида Шаховская, эта пифия русской литературы, сказала пророческое: "С появлением Набокова-Сирина в русскую литературу вошло что-то страшное". Это "страшное" - обездушенность мастерства - почувствовал и читатель. И сколько бы мы не убеждали его в гениальности писателя, читатель (за исключением разве "спецов" и эстетов) так и не смог полюбить творения Набокова. Да и сам Владимир Владимирович ощущал какую-то корневую "неправильность" своего дара, что подспудно и является главной темой его романа - "Дар" ("Гений и бесплодность - были его мучением", скажет все та же Зинаида Шаховская).
Что еще удивило в интервью Улицкой... Прожив, в отличие от изгнанника Набокова, большую часть своей жизни в России, она так и не поняла, что миром (по крайней мере, русским миром) правят не только деньги или, по-Санькиному, "идея стяжательства и ростовщичества". И Улицкая, и Познер уверены - "миром правят деньги и ничто другое". Также они уверены в "планетарном правлении" и что жизнь в России как в Африке (в смысле нищеты) и знакомые Улицкой живут и работают здесь именно как в Африке. И под конец знаковое признание Познера: "Я убежден, что "за этим (смертью. - Г.А.) ничего нет..."
2. Почему Шариков не полюбил Преображенского?
Не знаю, как у кого, а у меня после этих слов возникло представление, что беседа Улицкой и Познера происходила не на ТВ, а на Патриарших. Помните?
"...я так
понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?" -спрашивает
председателя МАССОЛИТа Михаила Берлиоза некто, внешним изяществом и сменой
масок похожий на самого автора знаменитого романа. " - Да, мы не верим в
бога...
- ответил Берлиоз. - ...Мы - атеисты..." /..../ - "Но...ежели бога нет,
то
спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком
на
земле?" - не отстает некто. И слышит в ответ: "- Сам человек и
управляет...".
Между тем Аннушка уже разлила масло...
Вообще, как показалось мне, вся беседа писательницы и журналиста проходила под знаком Булгакова. Вот, к примеру, фрагмент беседы, связанный с повестью "Собачье сердце":
В. Познер:
" - Как-то вы сказали, что Шариков так и не полюбил Преображенского. И не полюбит его никогда и не пустит его никогда... Надо ли это так понимать, что на самом деле, вот скажем мы с вами, проиграли Шарикову? (ох, уж эти говорки подсознания - "мы с вами"!).
Л.
Улицкая:
" -Да. Да. Да."
В. Познер:
" - Проиграли Шарикову? Проиграли?"
Л. Улицкая:
" - Один нюанс... Да, всегда, всегда профессор Преображенский проигрывает Шарикову. Но дело в том, что он отличается от Шарикова тем, что он будет до конца профессором Преображенским. Вот он... побежденным он не будет. Он будет проигрывать, но побежденным он не будет. Потому что до конца он ведет свою линию ..."
К этому фрагменту передачи мне показалось, что вот сейчас у меня в гостях иноземные гости. Они ходят по комнатам, заглядывают в спальню, на кухню, в мой кабинет и говорят, что мой дом, как и моя душа неправильно устроены. Еще они говорят холодно-равнодушно, с оттенком презрения, о моих детях - "алкаши". А о своих, живших десять лет в Америке, а теперь приехавших в Россию, - с любовью и пониманием: один, "бездельник... очаровательный совершенно" двадцати пяти лет, приехал, чтобы спастись от наркоты, которой заразился в Штатах; другой, спец по кризисной экономике, - потому что "ему здесь интересно... ему здесь... просто очень хорошо..." (на этих словах один из гостей засмеялся). К тому же "на Западе он бы столько не зарабатывал, сколько здесь...".
Гости с аппетитом вкушают мой хлеб-соль, но при этом дают мне понять, что считают меня Шариковым, то бишь вторым сортом, а себя - профессорами Преображенскими, то есть сортом высшим. И, вот, нашли возможным снизойти до меня - просветить и окультурить.
Я терпеливо слушала гостей, а потом позволила себе небольшое замечание: то, что простительно журналисту Познеру, вряд ли простительно писателю Улицкой. Писатель априори не может читать поверхностно и выдавать в идеологических, классовых или каких угодно целях желаемое за действительное.
Итак, начну
с
того, что Шарикову не за что любить Преображенского. Вместо того, чтобы
развивать свое создание, читать ему хорошие книжки, учить языкам...
профессор и
его ассистент обращаются с Шариковым как с полным ничтожеством, называют его
не
иначе, как дурак и дикарь. На что Шариков логично вопрошает: "Разве я
просил
мне операцию делать?". И справедливо замечает: "Ухватили животное,
исполосовали ножиком голову, а теперь гнушаются..."
У талантливого художника ничего не бывает "просто так" или для "шику". Булгаков смотрел на своего персонажа взглядом анатома-исследователя. И этим взглядом он видел не только парадное - прекрасную, европейски убранную квартиру с горничной и кухаркой, но и исподнее: "похабную квартирку", где доктор за хорошее вознаграждение потворствовал прихотям и покрывал грехи престарелых эротоманов, развращавших малолеток. Взгляд-скальпель автора замечал и короткие тупые пальцы главного персонажа повести, что выдавало его отнюдь не аристократическое происхождение при всей внешней ухоженности и респектабельности. При всем стремлении примкнуть к весьма распространенному слою, так называемых "светских людей", для которых характерно - появиться, блеснуть, отметиться, говоря сегодняшним языком, "засветиться" на какой-нибудь престижной тусовке... Поэтому, будучи такого рода светским человеком, профессор является в театр лишь ко второму действию...
Но главное здесь - отсутствие благоговения перед
таинством смерти ("Как только подходящая смерть, тотчас со стола - и в
питательную,
ко мне!" - приказывает он своему помощнику доктору Борменталю).
Нелепо думать, что писатель дает картину приготовления к операции и саму операцию только для того, чтобы потрясти слабонервную публику. Уже само нагнетание таких деталей, как "глазки" вместо глаза, блеск глаз не острый, а "остренький", "ястребиные ноздри", "черные перчатки"... - все это нужно художнику, чтобы передать свое истинное отношение к профессору.
Нет слов,
Преображенский научился "резать", вооружен мастерством и тем не менее,
отчего-то не дал себе труда задуматься над элементарным: а всякого ли человека орган годится для пересадки? Не удосужился
съездить в анатомический театр и осмотреть труп, от которого был получен
гипофиз. Ведь если бы он побывал в анатомичке, то увидел бы труп тщедушного,
дегенеративного существа, явно не пригодного для опытов по улучшению
человеческой природы. Зная скептическое отношение Булгакова к возможностям
медицины как "голого" ремесла, невольно ловишь себя на мысли: уж не
насмехается ли автор над профессором, заставляя его ученика повторять: "Вы - великий ученый..." "Вы величина мирового значения".
На самом же
деле
д-р Преображенский никакой не великий
ученый. Эксперимент по улучшению человеческой природы он задумал не ради
науки, а ради дальнейшего развития своего бизнеса по омоложению ("На омоложении нарвался...",
признается
он доктору Борменталю).
В
эксперименте
по созданию нового человека ученый доктор потерпел полное фиаско. Несмотря
на
свою говорящую фамилию, он оказался не способен вдохнуть душу в существо,
созданное им механическим путем (взяв оттуда
и вставив сюда). Преображение не состоялось. Однако гнев экспериментатора
почему-то
обращен в сторону носителя гипофиза:
"-
Клим,
Клим, - крикнул профессор. - Клим Чугунов - вот что-с: две судимости, алкоголизм...
Хам и свинья..."
Доктор
Преображенский - типичный
предприниматель и типичный профи: и тем, и другим, как показывает практика,
все
равно при каком строе, при какой власти и в какой стране жить: лишь бы
платили
(деньги не пахнут), не "уплотняли" и не лезли не в свое дело. И хотя мы отдаем должное хирургическому умению
профессора (он, безусловно, мастер), но тем не менее нас не оставляет мысль
об
опасности обездушенного
мастерства парикмахера.
Совершенно
очевидно, что Булгаков не видел в профессоре Преображенском героя, которого
видят в нем сегодня госпожа Улицкая и господин Познер.
Профессора
Преображенского, про которого пес-психолог Шарик
говорит,
что он "первоклассный деляга" и "на митингах запросто мог бы
зарабатывать...", можно отнести к тому распространенному социальному слою,
который на Западе называется - "буржуа", а в России - "мещане". Не
случайно, когда Булгаков читал свою повесть в
собрании "Никитинских субботников", один из участников собрания дал
именно
это определение доктору Преображенскому - "мещанин". И не
просто "мещанин",
а "гениальный мещанин!", т.е. человек, обладающий здравым смыслом в высшей степени и ни шагу не делающий без
выгоды
для себя.
3. "Шариковы"? "Саньки"?
А теперь самое время поразмышлять о действительном
происхождении фамилии или понятия "Шариков".
Фамилия эта прежде принадлежала другому персонажу. Я - о предшественниках Булгакова и его повести "Собачье сердце":
"Шариковы, по-фински "Шарики", держали большую лавку финских товаров "Sekatavarakauppa", где пахло и смолой, и кожами, и хлебом... и много было гвоздей и крупы..." (О. Мандельштам. Сборник "Шум времени", 1925). Родословная этих шариковых, как следует из автобиографического эссе Осипа Мандельштама, вела свой отсчет от бедных николаевских солдат-евреев, которые впоследствии "вышли в люди".
Как известно, Булгаков пристально следил за творчеством своих современников и вряд ли "Шум времени" прошел мимо его внимания. Возможно, даже было некое творческое заимствование, что между писателями явление не столь уж редкое. Но, возможно, само понятие "Шариков" к тому времени витало в воздухе.
В отличие
от
Мандельштама, Булгаков хоть и завершил "Собачье сердце" также в 1925, но
опубликовать повесть не смог. По цензурным соображениям она не была допущена
к
изданию. То есть тогда, в 1925, в ней увидели разоблачение (крушение)
основной
сверхцели большевистских идеологов - создание
нового человека.
Первый (!) выход "Собачьего сердца к отечественному читателю совпадет с началом новой революционной перестройки и новой экономической политики (рынок). Возможно, некими могучими потусторонними силами, игравшими в произведениях Булгакова значительную роль, было предопределено - выпустить повесть не раньше и не позже, а именно в 1987 году, к семидесятилетию Октябрьской революции. Чтобы предупредить, предостеречь...
Увы, мы не поняли булгаковской тайнописи, этого зашифрованного послания в конец ХХ века. Хотя об этом говорило само первоначальное название повести - "Собачье счастье. Чудовищная история". Действительно - чудовищная!
Вместе с нарождающимся классом российских собственников и пришедшими к власти либералами-шестидесятниками и их детьми мы с удовольствием смотрели по ТВ в канун каждого "красного" седьмого ноября киноверсию "Собачьего сердца" с обаятельнейшим профессором Преображенским (обаятельности профессору немало добавил замечательный актер Евгений Евстигнеев) и отвратительнейшим Шариковым. И стеснительно отворачивались от экрана, когда во время тех же ноябрьских демонстраций операторы старались снять нас, голодных и социально обделенных, так, чтобы мы были похожи на киношного Шарикова.
Тогда же перестроечная Москва запестрела рекламными объявлениями об открытии клиник "профессора Преображенского", где вновь обещали омолаживание, но уже не семенными железами обезьян, как булгаковский Преображенский, а человеческими стволовыми клетками. А как иначе: хитрили, ловчили, крали, врали... Накопили! Тут бы и пожить в свое удовольствие. Увы: старость, болезни... Обидно. И пошло-поехало: замедляющие старение проекты "Роснано", превращение смертных клеток в бессмертные...
К этому времени и начался мор русской деревни и русского мужика. К этому времени Василии, Иваны, Саньки... почувствовали себя чужими в своей стране, обреченными жить без высшего смысла: "Я живу не в России... У меня ее отняли... Это не мое государство. Оно чужое... Оно чужое всем..." - неоднократно повторит герой романа Прилепина.
Только кто вернет Саньке его Россию? Эти, что ли, со здравым смыслом, равнодушно списывающие на естественную убыль народонаселения сотни тысяч Василиев, Иванов, Петров... ссылаясь при этом по-преображенски на то, что Иваны, "отстав в развитии от европейцев лет на 200, до сих пор еще не совсем уверенно застегивают свои собственные штаны..."
Эти точно не вернут. Здравый смысл не позволит им делать себе в убыток. К тому же для них Санька и другие русские пацаны - всего лишь "отморозки". Ну а для меня они - "генералы песчаных карьеров". "Потерянное" поколение девяностых, которых предали все, и прежде всего элита здравого смысла. Уж она-то в отличие от доверчивого Саньки и не менее доверчивых его родителей, деда и бабки знала, куда и зачем идет. Людей же, подобных Тишиным, завела в непроходимые дебри, пытаясь усыпить их самосознание паленой водкой, "порнухой" и мегатоннами пошлости, что с утра до вечера льется с голубых экранов под тем предлогом, что именно этого и хочет русская душа.
"Не надо ничего делать", - цинично советует Саньке бывший ученик его отца, либерал Безлетов (знаковая фамилия!), недавно заступивший на государеву службу в городскую администрацию. - "Здесь пустое место. Здесь нет даже почвы. Ни патриархальной, ни той, в которой государство заинтересовано, как модно сейчас говорить, гео-поли-тически. И государства нет..." И "пока рас-се-яне тихо пьют и кладут на все с прибором, все идет своим чередом. Водка остывает, картошечка жарится..."
Вроде бы так и шло все девяностые: "водка остывает, картошечка жарится..." Недаром американская исследовательница Сюзанна Фуссо, прочитав "Собачье сердце" по-новому в связи с российской перестройкой, сделала вывод: "Шарику дарован хотя бы временный покой, но отказано в прозрении, осознании грозящей ему опасности..."
Но, кажется, она ошиблась в своем прогнозе: прозрение все-таки наступает, и спячка идет на спад. Все слышнее в разных уголках страны молодые голоса России, жаждущие справедливости.
Эти голоса пугают элиту здравого смысла:
" - Страх стал
подниматься снова, -- говорит Улицкая Познеру. - Он другой, но он появляется
снова, и это мой главный упрек существующей власти...".
Подобно профессору Преображенскому элита требует консервации: Никакого обновления! Около каждого Шарикова поставить по городовому. Запретить Шариковым демонстрации, петь хором и играть на гармониках во дворах...
Разумеется, никто не хочет "жестокого и бессмысленного" русского бунта. Но он может грянуть, если элита будет продолжать жить своими сугубо собственническими интересами. Именно об этом роман-предупреждение Прилепина с его очень точным названием - "Санькя", подчеркивающим корневое родство героя с почвенным народом, из которого вышел и Саша Тишин, и сам писатель (чего стоит только фамилия автора: Прилепин - от "прилепиться"!):
"Понимание того, что происходит в
России,
основывается не на объеме знаний и не на интеллектуальной казуистике,
используя
которую можно замылить все, что угодно, любой вопрос, а на чувстве
родства...
Если ты чувствуешь, что Россия тебе, как у Блока в стихах, жена, значит, ты
именно так к ней и относишься, как к жене. Жена в библейском смысле, к
которой
надо прилепиться, с которой ты
повенчан и будешь жить до смерти..."
P.S. Моя подруга, прочитав "Санькю", сказала, что "самый лучший русский сегодня - это еврей Евгений Лавлинский". Откуда-то она знала, что это настоящая фамилия автора романа. Но мне все равно, кто по крови Прилепин. Как говорил Юрий Нагибин: "Русский тот, кто на это согласен - со всеми вытекающими отсюда последствиями". Прилепин согласен.
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
|
|
А государство и эту власть перетрет (если будет мешать), как перетерло всех, кто оказывался у него на пути. И вера в государство, это и есть нерушимая скрепа русской нации. И эта вера не из головы взята, а из жизни. Даже в самое хреновое время (по нашим конечно меркам) русский-советский человек видел и чуял, как эта неповоротливая машина работает на него, хотя и не всегда справедливо распределялись результаты нашего общего труда. И никогда русский человек не откажется от своего великого государства взамен на мировое или свидомое.
|
|
Колобок - это образ жизни.)
|
|
|
|
|
Как говорил Пригодич - Всё так, всё именно так.
|
- Если верить интернету, то настоящее имя писателя Захара Прилепина Евгений Лавлинский. Но в вашем недавнем интервью я прочитал, что никакого Лавлинского нет, а есть Евгений Прилепин, пишущий под псевдонимом ╚Захар Прилепин╩. Откуда всё-таки взялся Лавлинский и - почему Захар? - Я всегда старался всю эту схему максимально упростить, но сейчас тогда я вам впервые расскажу, как всё на самом деле обстоит. Лавлинская это девичья фамилия моей бабушки по материнской линии. Мой прадед был беженцем из дореволюционной Польши, революционером. Родилась моя бабушка - Олеся Стефановна Лавлинская. Она очень сильное на меня влияние в детстве оказала пела, знала множество сказок, песен, прибауток. Она и отец на меня больше всего повлияли. Когда я стал журналистом, мне захотелось сделать ей приятное, и я стал подписывать свои тексты ╚Евгений Лавлинский╩. А потом, когда я написал книжку, мне уже не хотелось путать двух этих людей, ну и потом - отец умер, отца тоже хотелось уважить, фамилия-то отцовская. Самое главное, что и Захар тоже отцовское прозвище, его так прозвали в детстве, хотя его настоящее имя - Николай Семёнович. А прозвище ╚Захар╩ было - по деду со стороны Прилепиных, у нас был Захар Егорыч, мой прадед, соответственно. То есть я всю родню свою собрал, всю перемешал вместе, чтобы никого не обидеть. Ну и потом, мне показалось, что Захар Прилепин звучит как-то так - Брутально? - Брутально, более соответствует и прозе, и вообще всему, потому что Евгений такое ╚баратынское╩, как я его называю, имя, баратынско-дворянское. А теперь, конечно, чёрт ногу сломит, уже вышло два словаря чупрининский и ещё Огрызко издал словарь, где все неправда. Ну и бог с ним! - Вас уже и в жизни называют не Евгением, а Захаром? - Да, кроме жены, наверное, 99 процентов моих друзей и знакомых. У меня круг общения сузился в последнее время в силу профессиональных причин: это либо писатели, либо политики. И те и другие знают меня как Захара.
|
|
|
|
|
Но хочу я сказать о главном, о том, по поводу чего ломаются копья. Мне кажется что та реальность, которую мы в той или иной мере постигаем сообща или по отдельности, можно так выразиться, нестабильна. Это еще Гегель заметил, да и до него не лаптем щи хлебали. Поэтому "магический кристал" реальности надо почаще поворачивать, под разными углами его разглядывать, разные способы проверки себе и ему устраивать. Мозг не лжет, просто мы не все видим. И это не страшно, важно это понимать и не останавливаться на достигнутом. Что касается русских, евреев и всех прочих, то тут вообще все просто, если использовать диалектический подход, развивать в себе умение смотреть на то,что сохраняет и преподносит в образном виде нашему сознанию наш же мозг. Мое мнение - современное государства перерасли границы посредника между социальными группами, в которых наибольшая группа занимает привилегированное положение. Скорее речь может идти о государстве как уже тотальном инструменте, который фактически "доходит" до каждого и играет решающую роль в судьбе тех народов, которым это государство принадлежит. И поэтому сегодня главный вопрос не национальный, не этнический, не культурный, а ТЕХНИЧЕСКИЙ - вопрос о справедливости, то есть о том, чтобы государство действовало пропорционально, действительно доходило до каждого в неком социальном пакете услуг, чтобы эти пакеты распределялись не по нацпринадлежности, а по фактической востребованности, то есть по справедливости. То есть справедливость и есть наша национальная идея сегодня. Сегодня базовые уровни самоорганизации, исключая может быть уровень семьи, уже не играют такой роли как вчера. Сегодня идет борьба за отказ от влияния этих общностей в пользу доминирования централизованной системы управления и распределения - ибо уже реализуемо. То есть именно по объективным причинам, а не по желанию Путина и Ко. Поэтому националисты в их классическом виде встают на дороге этого локомотива, когда говорят о национальной революции, время которых уже прошло. Это тенденция направленная на восстановление старых укладов, которых фактически нет (а новый еще не сформировался окончательно), или которые имеют ярко выраженный атавистический статус и мешают развитию общества. Может быть я преувеличиваю, но мне кажется что технологически развитое государство - это совершенно другой уровень развития государственной машины, чем в период индустриализации России-СССР, не говоря уж о временах формирования буржуазных национальных государств. Фактически мы сегодня страдаем не от того что государство у нас сильное, что оно подавляет или мешает, а от того, что оно слабое, недостаточно технологичное, и ему не хватает мощи дойти до каждого. И до чиновника, и до партийного функционера, и до простого человека. Машина работает плохо, но цель общества: не заставить ее снова обслуживать устаревшие мехазимы управления (самоуправления), а создать новую систему управления, где государство имеет совершенно иные возможности и решает иные задачи, то есть именно как ГЛАВНАЯ сила, и единственное средство объединения людей в (вверну свой термин) сверхнацию. Сверхнация - это народ(ы)обладающий именно таким современным технологически совершенным государством, единственным инструментом и средством воспроизводства сверхнации. Поэтому на мой взгляд сегодя борьба русских за национальное государство, это борьба за справедливость, за пропорциональное и гармоничное распределение государственного влияния на все уровни нашей жизни. Поэтому не стоит ругать кремлевское ордынство-евразийство за то, что оно НЕ ОСОЗНАЕТ свою миссию, и тупо повторяет устаривший опыт там, где надо нарабатывать новый. Но националисты которые умаляют роль государства, и преувеличивающие роль нации (политической ипостаси народа-этноса) по моему мнению, тоже не отличаются дальновидностью. Ибо отрицают доминирующую роль государства, а особенно его особый инструментальный (технологический) и политический статус. Именно потому что государство общий, коллективный инструмент, сегодня реально спосообный влиять на все сферы нашей жизни - оно и становится той надеждой, которая должна поселить в наших душах веру в будущее. Надо только правильно отрефлексировать это новое для нашего общества состояние.
|
|
|
- Oli Motor Terbaik – TOTAL Hi-Perf - Oli Mobil Terbaik di Indonesia – TOTAL Quartz - Belanja Di Elevenia Gratis Voucher 1 Juta
|