Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Опубликовано в журнале "Подъем" N12, 2008 год

Однокашники
 
 
 
 

Федор допил вчерашний чай, захлопнул забытую женой книгу Ричарда Баха и вышел во двор.
    Его старенький форд, укатанный русским дорожным сервисом, столь же литературным сколь и бесполезным, чем-то теперь напоминал самого хозяина - пятидесятилетнего, тощего, со множеством хронических болезней человека.
    Слава Богу, мотор завелся и пока двухлитровик прогревался, Федор продолжал думать о чайках. Может ли чайка развить скорость 220 миль в час? И если может, то зачем? Вот, например, он однажды выжал из своей клячи 200, правда не миль, но зато с определенной осознанной необходимостью.
    Федор криво усмехнулся и словно паралитик с трудом оторвал спину от холодного сидения. Что-то ревматическое его беспокоило в пояснице, и он боялся прострела. Нет, только не сейчас, - попросил кого-то Федор и включил магнитолу. В салоне заухало монотонным стаккато, перемежающимся хамоватыми каламбурами рекламной службы "Русского радио".
    Перед выездом из двора, тормознул, будто не веря во вчерашнее неприятное открытие, и отвратительный сухой скрежет вызвал ответную ноющую боль в пояснице.
    Еще поворачивая на Ленинский, он заметил на проспекте клиента и цепким профессиональным взглядом оценил того тысяч в сорок. Клиент был надежный, из новых русских. Федор покруче натянул фуражку и поправил черные очки.
    - Петровка?! - спросил клиент, уже занося в салон черный чемоданчик.
    - Сколько? - почти зная наверняка ответ все-таки спросил Федор.
    Да, он уже понимал, что предполагаемые тысяч сорок решат все его материальные проблемы на сегодняшний день - хватит и на курево, и на обед, и еще литров десять бензина можно купить. Да что там сорок - он и за двадцать поехал бы - но спрашивать полагалось для порядка. Тем более, что клиент был еще не опытный, потому что опытный сказал бы так: "Петровка - сорок штук", а этот еще недавно разъезжает по Москве.
    Короче говоря, Федор задал вполне разумный вопрос и получил более чем удовлетворительный ответ:
    -Пятьдесят.
    Все-таки клиент был хороший, надежный, сейчас достанет свежий "КоммерсантЪ", а он будет слушать музыку - Федор прибавил громкость, дабы заглушить скрежет тормозных колодок. Пассажир, действительно достал газету, правда, "Московский Комсомолец" и чирикнул пэйджером.
    На пересечении Ленинского и Лобачевского "Русское радио" объявило свежий курс доллара.
- Встретились однокашники. - Загадочно вымолвил клиент.
    Федор молчал.
    - Я говорю, Ленин и Лобачевский учились в Казанском университете, а здесь вот пересеклись. Один - революционер, и другой - революционер. Оба перевернули мир, каждый по-своему, правда.
    Из бывших, - подумал Федор и сделал непроницаемое лицо. Пусть говорит - мое дело маленькое - ямщицкое.
    - По-хорошему, проспект надо было отдать Лобачевскому. Но Ленин конечно попсовее.
    Федор, не зная что сказать, сплюнул в полуоткрытое окно и выдал:
    - Доллар опять полез вверх.
- Доллар как энтропия - только растет. - Поддержал клиент. - Стрела времени называется. Теперь вместо календаря можно пользоваться курсом доллара, правда только в отдельно взятой стране мира.  
     Вместе с остальным потоком они подползали к светофору. Впереди маячил одноногий калека в камуфляже с почерневшей от дорожной соли картонкой - "Помогите собрать на протез". В мозгу у Федора расположился вчерашний кадр чеченской кинохроники, а в кошельке было всего пять тысяч, и те одной бумажкой, и ему стало неудобно, не дать, хоть тысячу - тем более, что снаружи его потасканный форд выглядел еще приличной иномаркой. Но и отдавать последнего не хотелось. Федор оглянулся на пассажира. Тот был занят историческими параллелями и калеку не замечал.
    - Я говорю, исторически справедливо, что в Москве есть такой перекресток. Жаль только - не все могут представить его значение. Опять же, с Ульяновым все как бы ясно. А вот геометрию Лобачевского не всякому поднять.
    Федор не знал чего добавить и только согласно хмыкнул.
       - Хотя ничего сложного - формулы-закорючки, а по сути просто. - Снисходил клиент. - Вот, положим, шеф, тебе нужно сейчас в Шереметьево - Федор вздрогнул при этих словах, а клиент расправил газету и ткнул в пальцем в самый низ под рубрикой "Свободное подсознание" и провел пальцем до самого верха, где висел портрет известного олигарха. - По кривой - тридцать километров плюс пробки. Скучно. А мы делаем так, - он сложил газету пополам, совмещая олигарха с подсознанием, - протыкаем пространство поперек и мгновенно оказываемся у врат заграничного рая.  
В носу олигарха появился аккуратненький ноготь клиента.
- ЧуднО, - удивился Федор.
- Телепортация, - обыденно подытожил клиент.
     Зажегся зеленый и Федор, стыдливо отворачивая от калеки глаза, прижал педаль газу.
     - Машину из Германии гнал? - спросил клиент.
     Федор утвердительно мотнул головой.
    - А я не хочу. Дешевле платить таксистам, чем содержать.
     Клиент вынул купюру и положил на торпедо.
    Навстречу неслись рекламные щиты, с которых смотрели красивые ухоженные девушки. Они нравились Федору почти все. И не важно что они предлагали, - пепси, памперсы или оргтехнику - Федору ничего не надо было, кроме их ослепительных улыбок. Впрочем, сейчас ему нужны были тормозные колодки, желательно польского или турецкого производства - подешевле. Но на колодки денег тоже не было, поэтому приходилось довольствоваться лишь улыбками. Да и этого было теперь не мало. Особенно ему нравилась одна девушка возле старого магазина электроники. Казалось, она ничего не предлагала, а попала в блистающий прямоугольник случайно и теперь с удивлением и даже некоторым испугом глядела прямо в глаза летящей к центру Москвы автомобильной массы. Взгляд ее огромных, с автомобильную фару, глаз, проникал куда-то на самое дно его больной души и там производил странное, теплое и одновременно тревожное действие. Проезжая мимо, Федор всегда здоровался с ней и будто шептал даже про себя, мол, здравствуйте, Незнакомка, как настроение, какие новости. Но настроение у девушки было всегда одно и то же, и от этого постоянства становилось даже страшновато Федору. Будто в мире есть какая то неизменная сила, которая держит сознание девушки в постоянном нервном напряжении и она, не смея прямо крикнуть об этом, - боится быть замеченной - просит о помощи одним долгим взглядом. Вот и сейчас Федор незаметно кивнул Незнакомке наполовину затянутой утренней белесой изморозью и пролетел дальше вниз к очередному светофору.
     - Машину гнал через Брест? - не слазил с автомобильной темы клиент.
    - Да, - почти крикнул Федор, пытаясь заглушить своим голосом предательский скрип.
    - Не страшно? - клиент тоже стал кричать. - Говорят, рэкет свирепствует.
    - Терпимо, - выдохнул Федор и увидел в небе размытое бледное пятно, несущееся над бесконечным белорусским полесьем.
    Оно было единственным верным попутчиком в темной августовской ночи. Собственно луны не было, а были рваные лохмотья облаков, в тумане которых словно капля бензина, упавшая в придорожную лужу, расплывался радужный лунный диск. В третьем часу ночи Федор был на дне этой гигантской лужи где-то посредине между Минском и Брестом. Чтобы не уснуть, держал скорость на ста пятидесяти и орал из Пушкина про волнистые туманы. Магнитофон осточертел еще у Познани. Там он орал вместе с Шевчуком, мол, "еду я на родину"┘ А теперь вот - Пушкин. До Минска оставалось еще километров сто, когда все три зеркала заднего вида вспыхнули необычайно ярким страшным пламенем и луна погасла. Огонь ослепил сознание Федора - ведь от самого Бреста его никто не обгонял. В этом было главное правило, правило или даже закон дорожного лоха - хочешь доехать - не давай никому себя обогнать. Потому и гнал на полторы сотни. Да и какой дурак мог гнать ночью по нашей дороге на полторы сотни? Один случайный кирпич - и уже незачем будет спешить. Но дурак нашелся, и не один. Его догоняли шесть, врубленных на дальний свет, фонарей.
    Хорошо, что у нас степь, подумал Федор, горизонт далекий, и с трех километров есть время подумать. Он прижал газ, свернул боковые зеркала, а центральное переключил на ночной режим. Снова появилась лунная клякса и моторкрафтовский движек послушно отработал одно деление спидометра. Ночная тройка поотстала. Ну что же, - люди идут на ста шестидесяти, весело, компанией - прямехонько до Москвы. Мне бы добраться до Минска, а там сябры примут и обогреют. Он чуток поднажал и опять принялся орать про волнистые туманы, под усилившийся шорох грубого белорусского асфальта.
 
 
    Надо было жрать глазами налетающую серую асфальтовую массу, а он теперь поглядывал назад. Тройка похоже тоже прибавила и даже на поворотах не исчезала из поля зрения. Федор вспомнил идиотские рассказы в долгих пограничных очередях о том, как зажимают лоха - спереди, сбоку и сзади, и потому всегда нападают тройкой, и про то, как все повязано, и ведут лоха еще с самого Одера, и еще вспомнил, что на выезде с КПП какая-то морда в защитном комбинезоне с радиотелефоном все испрашивала его, куда и зачем он едет, и стало ему совсем скучно, отчего прибавил он еще пяток километров.
    - Эх, Белый Аист летит над полесьем родным, - заорал Федор и подумал, на кой хрен ему надо было тащить машину из Германии. Ну понятно, на кой - любил он хорошую технику, тем более обстоятельства складывались таким манером, что как раз из Германии ему было сподручнее и дешевле, чем в Москве. А главного он еще не знал - зачем на самом деле. А если бы знал - то наверное даром бы отдал ее еще на брестской трассе.
    На ста семидесяти у преследователей осталось четыре глаза. Наверное одна была девятка, сообразил Федор, а девятки больше ста семидесяти не ходят. Следовательно, никакая это не компания по перегону машин в отечество, а банальная погоня. Вот тогда Федор по настоящему испугался, и с испугу еще прижал газу. Кусок Белорусской земли выхваченный, его дальним светом пролетал на счет раз-два, да он и не смотрел на него, а только краем глаза вцепился в преследователей. Те, подобно далекому небесному телу неотступно летели за ним, и будто моргали, давая сигнал остановиться. Но может быть, и не моргали, а просто фары прыгали на дорожных изгибах. Да и не важно. Важно было другое: во Вселенной сейчас он, Луна и преследователи составляли единую жестко сцепленную конструкцию. Эта астрологическая комбинация насторожила Федора и он вспомнил мать в день ее смерти. И вспомнил ее сейчас, когда уже подъезжал к Университетскому проспекту, и вдруг понял, чьи глаза у той Незнакомки с рекламного щита.
    Клиент тяжело вздохнул:
     - Альма-матер. Пять лет леммы, теоремы, доказательства существования┘
     - Существования чего? - пробуждаясь от погони подыграл Федор.
     - Например, того абсурда, который называется нашей жизнью. Вот скажи мне года четыре назад, что я, победитель трех всесоюзных олимпиад, гордость и надежда 2-ой физматшколы, буду обычным клерком по продаже болгарских автопогрузчиков! Да я бы тут же повесился.
     - Всякая работа нужна.
     - Но не в России, - как-то разгорячившись, перебил пассажир. - Кому нужны мои знания? Из всего пригодилась только геометрия Лобачевского, да и то чтобы поговорить с водилой на перекрестке. А меня в аспирантуру рекомендовали, к самому профессору Чайке, но вот жить-то на что? Нет, теперь на леммы хоромы не построишь и на хлеб с маслецом не заработаешь.
    Федор поправил картуз и надвинул на нос очки.
     - А я слышал, один мужик пешком за телегой в науку пришел.
     - Давно это было, шеф. Рихтеров атмосферным электричеством поубивало, а Ломоносовы сами перевелись. Остался только скверный анекдот, который рассказывает Котовский, сидя в Париже.
     - Какой анекдот, - Федор заинтересовался.
     - Пелевина читать надо, шеф, впрочем это не Лобачевский, не перескажешь.
     - Ну, а как с газетой если, - настаивал Федор
     - Хм, представь себе едет Василий Иванович по Москве - бомбит вроде тебя. Видит - Петька голосует у Казанского вокзала. Василий Ивановичу неудобно, а деньги нужны, он тогда папаху сымает и одевает лужковскую кепку. Щеки раздул, и спрашивает: тебе куда Петька?
     - Дык, Юрий Михайлович, мне до Ярославского.
     - А сколько? - спрашивает Василий Иванович.
     - Пятьдесят, - отвечает Петька, - Но неужто вы Юрий Михайлович повезете меня, простого паренька, до самого Ярославского вокзала.
     - Свезу, - говорит Василий Иванович.
     - Ну а┘ до Ленинградского смогете?
     - Да за эти деньги, Петька я тебя и на Ленинградский свезу. - Говорит Чапаев.
     - Ага┘ ну, а до┘ Казанского, Юрий Михайлович, слабо?
     Задумался Василий Иванович, а потом хитро поглядел на Петьку и говорит:
     - Не, до Казанского никак не смогу
     - Чего же так?
     - Бензин на нуле, пробки в городе, а цены нынче сам знаешь. - А за сто?
     - За сто... можно попробовать.
    Клиент долго посмотрел на Федора, видимо ожидая реакции. Но тот молчал.
    - Шеф, раскинь. Если Лобачевский сворачивает пространство, то Пелевин расщепляет. Чапай никуда не едет, а денежку свою имеет. Да еще и имидж приличный в придачу. Вот как жить надо.
    - Аааа┘ дошло, - Федор натужно хохотнул, уже опять думая о своем.
    С учетом предполагаемого гонорара отпадает необходимость искать еще одного клиента, и он успевает на "стрелку". Конечно, если не будет пробки у Президент отеля или на Большом Каменном, или на самой Петровке...
    На Каменном мосту действительно попали в затор, как казалось вначале, не вязкий. Подвижки следовали часто и Федор, не особенно волнуясь, из левого ряда разглядывал сверкающий ребристый купол Храма Христа. В салоне властвовал Миладзе, то и дело воспроизводивший одну и ту же щемящую ноту. Однообразие музыкальной идеи сладко и больно дребезжало внутри. Конечно, простота и неразборчивость задним числом удручали его, но ничего он не мог с этим поделать. Вот и Храм ему нравился, а еще больше ему нравилась его реконструкция. Всякий раз, проезжая мимо, он с удивлений всматривался в гигантское тумбообразное строение. Вначале, оно смахивало на огромную ошкуренную трибуну XXV съезда партии. Но со временем все больше походило на пожелтевшее дореволюционное фото, трепавшееся лет десять в его бумажнике.
     - Дурдом, - озвучил клиент свою мысль. - Студенты и старики голодают, а Василий Иванович теперь храмы строит.
     - Угу, - почти нейтрально выдавил Федор и тут же почувствовал внутри отвращение к самому себе.
    Ведь мог же не согласиться, поспорить, но, во-первых, спорить с клиентом - дурной тон, а во-вторых, ему действительно было жаль пенсионеров и студентов, и еще больше ему было неудобно несогласием обидеть пассажира.
    Федор не выдержал и рванул по центральной полосе, надеясь втиснуться где-нибудь поближе к Дому Пашкова. Но левый, злой, законопослушный ряд измотанный стоянием на мосту плотно сомкнул ряды и его прямехонько выкинуло под ноги гаишнику. Федор сплюнул в сердцах и обречено смял пятидесятитысячную купюру.
    Федор Иванович, н-да┘ куда торопимся, нарушаем, в самом сердце родины, от ста, платить на месте будем или через сбербанк? Не знаю, не знаю, нарушаете, от ста, на месте или как, поднимите капот, грязи-то, наверное со всей России, что значит слякоть, мы не в Европе, столько не собрать, да не канючьте, думайте поживее, да встаньте поближе, ну вот и хорошо, больше не нарушайте, Федор Иванович.
    Словно пятидесятирублевая бумажка в руках инспектора, обречено хрустнула больная душа Федора.
     - Сколько? - спросил клиент.
     - Двадцать, - соврал Федор.
     - Это еще по божески. А тридцатник тоже неплохо.
    Вскоре они были на Петровке. Федор, от расстройства снял очки и вяло попрощался с клиентом.
    Нельзя было деньги в карман прятать. Деньги должны лежать на бардачке или под пепельницей, а в карман прятать - плохая примета - клиента спугнешь.
    Тот тоже выглядел слегка обалдевшим и уже выбравшись наружу крикнул вослед отъезжающему авто:
    - А колодки менять надо!
    
    
    
 
  Волшебная Флейта.
    
    
    
    
    Очнулся он снова на дне огромной, с радужными разводами, лужи. Спидометр уже показывал сто восемьдесят, а преследователи не отставали. Он уже ничего не орал. Он продумывал одну и ту же мысль, вцепившись в нее, словно она была не плодом его сознания, а штурвалом болида. Выжжжжать или выжжжжить, или что-то подобное моторному крику - жжжжжжжжижжжжжжжжа. Изредка из темного протухшего варева ночи возникали огромные фосфоресцирующие рыбы. То были встречные фуры. Казалось, они стояли на месте, и только слегка шевелили огромными брезентовыми плавниками. А может быть, то были не фуры, а его же родные мысли о прекрасном и далеком. Например, о женщине, ради которой он готов был исколесить всю Европу, или даже не о ней самой, а о том счастье, которое бывает, когда он наконец встречаешься с ней, и которое есть результат обоюдного сверхъестественного желания найти родное в далеком. Нужно только поверить, что все это нужно, и тогда двести двадцать миль - не предел. Он даже усмехнулся. Дураки. Они думают, что я убегаю, а я и сам так думаю, хотя на самом деле все наоборот. И Федор накинул еще пяток километров.
    Но через несколько кварталов он опять остановился. Автоматически, просто по инерции - голосовала звезда чьей-то короткой, но интересной жизни. Услышав страшный зубовный скрежет, она вначале отскочила в сторону, потом с сомнением поглядела через боковое стекло и открыла дверцу:
    - Десять на Пушку? Дотянем?
    Федор кивнул и послал себя еще раз к чертовой матери.
    Куда же он лезет-то, там увязнешь на час... да еще и за десятку.
    Но с другой стороны он точно знал, что с судьбой лучше не играть. Раз пошел клиент, надо работать иначе пер пройдет. Главное - не нарушать правил.
    В нос ударил шикарный запах дорогих духов и он брякнул:
    - Как по вашему, 220 миль в час - это хорошо?
    - Согласна, зови меня Таней, - она выставила вкусное, в черной паутине колено. - Только вечером, в семь, у Маяковской, и по курсу в рублях. Мне лиры ни к чему.
    Федор содрогнулся.
     - Чего усоп? Я тебе тогда десять баков верну. Сейчас нету, приходи - не пожалеешь. И возьми правее, пешехода раздавишь. Светка, сволочь, говорила: "не бойся, они только ремнями...", видишь - она задрала платье, - разве у ремней зубы бывают?
     - Зубы? У кого? - не понимал окончательно расстроенный Федор
    - Ты че такой тормоз? Из Италии недавно? Нет, я была там два раза - дыра, Римини - пердимини... море, правда, сделай погромче, - не дожидаясь, Таня ввернула радио на полную мощность и заорала, - закуривай Буанороти, я тебя буду звать Буанороти, в Пизе был?
     - Был, - крикнул Федор.
     - А че мрачный? Я мрачных не люблю. Один мрачный меня напугал, говорит: ты притворись, как будто мертвая, а я тебя случайно найду. У самого уже комок к горлу. Пойдет в прихожую, а квартира триста квадратных метров - евроремонт - и ждет там пока я в труп превращаюсь. С ума сойти, ищет полчаса по комнатам, хотя точно знает, что я в спальне усопла. Наверное еще от евроремонта заводится. А я уже и так холодею, члены затекают. Потом найдет и как завопит - о горе! - мурашки по коже. Да не молчи, Буанороти! Жена бросила, что-ли?
    - Улетела, со скоростью 220 миль в час.
    Таня громко рассмеялась.
    - На, закуривай, а я ему, блин, себя предлагаю. Чего уж так быстро, достал наверное?
    - Не знаю, - Федор пожал плечами и закурил длинную как хрустящая соломка сигарету. - Дни бредут чередою унылой...
    - Так и есть - Буанароти, -- Таня сделала потише, -- Я тоже жила-была и улетела, подальше от пенатов. Теперь наслаждаюсь столичным воздухом. А все-таки чего он ушла? Деньги кончились?
    - Нет, денег никогда толком и не было. Я кончился.
    - Как это?
    - Не знаю. Не понял пока. Знаю, что кончился.
    Черт его дернул взять девчонку. Теперь он стоял у Цветного бульвара и мрачно глядел на кипящий радиатор соседней шестерки. Перегрев. В кошельке все те же пять штук, а ему еще пилить за Москву.
     - Опять усоп, - Таня закурила еще, - Ты Буанороти как не в своей тарелке. Брось, разве горе когда баба уходит. Бывает покруче, - Таня приумолкла на минуту, - я то уже в статусе. Клиентура - высший класс, расценки мировые, а начинала знаешь как? Как многие - в дикую по спальным районам, - стоишь в полутьме при дороге, отдохнуть мол не желаете, за двадцать рваных, эх┘ такого насмотришься┘ Но мне еще повезло, а вот подружки моей уже нет.
     - Как нет? - насторожился Федор.
     - Нам по пятнадцать было, к вечеру намажемся и на трасу┘
     - А как же родители?
     - Ну, это у кого родители, а у кого детородные органы. Знал бы ты Волшебную Флейту.
     - Чего, чего - удивился Федор.
     - Хм┘ Моцарт, да откуда тебе знать. - Вот Флейта знала. Она классно играла, потому все ее называли Катька - Волшебная Флейта. Препы тащились, а когда отец у нее ушел - платить стало нечем - так мы в переходах стояли. На Варшавской, Нахимовской...┘ Она играла а я при ней брошенного ребенка корчила и с картузом ходила - люди хорошо платили. Прохожие говорили Флейте: "Тебе девочка учиться надо". Но не долго музыка то играла - один козел ей флейту сломал. Говорит, не позорь Моцарта, пьяный был из бывших┘ интилигент.
     - И что дальше┘
     - Знаешь ли ты водила, какая страшная вещь эта Волшебная Флейта? - Таня закатила крашенные глазки, - Нутро выворачивает. Потому что большая и страшная тайна... и сила. Когда Флейта играла все остальное было дерьмо. Понимаешь, бабки эти, работа, ставки и повсеместный кутеж, все туфта, только одна жалость под коленками, нет не нытье какое, а именно за ручку будто взяли тебя и повели гулять по лесу. А лес тот чудной, живой будто, березовый и сосновый, трогает тебя голенького, иголками покалывает и клейкими листочками ласкает. Вот ты расстроился, что я тебе денег не заплачу, и кину на десять баксов. Ах все такая пошлость и низость, американское дерьмо собачье, только ты этого пока не знаешь, а как заиграет то сразу почувствуешь - ради чего на свет появился. И ведет она тебя, словно маленького по темному лесу, в дальнее светлое место - небеса высокие. Ее, конечно, там и нет, как девочки нет, но она есть, и есть ты, совсем другой не тот что получился, а которым ты не стал, и о котором только мечтал. И там на небесах высоких один прекрасный мальчик лежит на облаке и глазенками поглядывает. То и есть твое счастье. Она и дружит с ним, и приласкает его, и грудью накормит если сосет под ребрами. Или на душе какая зараза разместилась, хотя, что душа - душа она ноет только и больше от нее никакой пользы нет организму. А тут совсем ничего не ноет, и все наконец по настоящему потому что тот мальчик и есть Моцарт. Но только не подумай, что тут вроде травки или грибочков. Тут совсем другое, потому что ты сам настоящий и крыша у тебя не едет, а едет только земля и небо, тучи и леса, и видишь внизу ее мягкие закрученные локоны, и детские крашенные пальчики, бегающие как по нотам, и никого больше, потому что для жизни, для ее продолжения в счастливые небеса нужна только эта флейта.
    Федор заслушался и сам уже побрел куда-то вбок и увидел размытое белесое пятнышко. Сначала он подумал, - луна и опять будет погоня, но вскоре появилось еще одно, потом еще и еще. Пятна тревожно кричали хриплыми женскими голосами. То чайки, над морем, над портом, под ним. А он стоит на верхней палубе огромного балтийского парома и молча смотрит вниз на толпу провожающих. Тут его прошлое и будущее одновременно, потому что этот отходящий на родину паром стоит сейчас точно посредине между белорусским полесьем и сегодняшним скрипом тормозных колодок. И они склеены в одно как свободное подсознание с теми газетными олигархами, как Лобачевский с Ульяновым, как Казанский и Ярославский, как чайки над морем и чайки на сегодняшней утренней кухне. Ровно месяц он не раскрывал брошенную на столе книжку. А сегодня с утра прочел и ощутил себя членом огромной серой стаи. Может ли чайка летать со скоростью 220 миль в час? А если может - то зачем?
     - ┘ ...темень, дождь накрапывает и машину толком не видно. Открывает Флейта дверцу и говорит: отдохнуть, мол, не желаете - не дорого, тысяч двадцать, или сколько дадите. Сама боится - хмыря не видно, - лампочка в салоне сгорела, только голос как из бочки, видно клиент то неопытный, сам аж задрожал - и хочется и колется, спрашивает, каким образом отдыхать будем. Она ему запросто, мол, за двадцать сами понимаете, а все остальное только через резинку, но дороже. Слышит: "Садись". Едут. У того руки дрожат, а Флейта ему - "Вы мне деньги вперед отдайте, а то часто обманывают". Дает двадцатку, а сам смотреть даже не смотрит - волнуется. Она ему, мол, не волнуйтесь, я девушка чистая, заверните налево тут недалеко есть тупичек. Заволновался клиент, ну знаешь сам, всякое рассказывают, но едет как указывают, только пытается как бы разузнать, ну вроде как ты, мол, где родители, и отчего такое падение. В общем видно не кобель, а попробовать хочет. Ну, она ему свою сказку, про родителей, которых при обороне Белого Дома поубивало. Демократы, мол, за наше будущее пострадали, осталась одна с больной бабушкой, за квартиру платить нечем.
    Встали они в том тупичке, как на подмостках. Вроде как две звезды, Пугачева и Кузьмин, падают, падают, сгореть готовятся, а чего гореть? Место хреновое, окна вокруг, там люди детишек ко сну отправляют, ей самой не по себе почему-то. Но они расположились и молчат. Потом, Флейта не выдержала: "Расстегните, - говорит, - пожалуйста сами". Ну, короче, без подробностей, сам поди знаешь, хотя что ты знаешь, она ведь как мать им всем была, - Таня почти что плакала, - она даже клиента всегда называла мой маленький, или там всякие - воробушек, пистолетик, петушок. Короче, на самом том десятом небе, посреди, можно сказать, Царства Небесного подымает она глаза - а это ее родной отец.
    Тут Федор так дал по тормозам, что на бульварном кольце сирены у припаркованных джипов завыли, а Владимир Семенович чуть гитару не выронил.
    - Вот беда так беда, Буанороти. Но слушай дальше. Ты думаешь она в обморок упала?! Нет, даже не пискнула, все как положено сделала, попрощалась и ушла. С тех пор никто уж и не слышал про Волшебную Флейту - утопилась.
    Ну уж черта с два, знаем эти саги, про сыночка приговоренного к высшей мере, про белый дом и демократию┘ Саги, былины, побасенки, слышали, плавали и про черного альпиниста и про белого спелеолога, каждое занятие требует своих героев, кому Чапаев, кому Христос, а мне надо спешить. Смердящий железный поток словно услышал слова Федора - вдруг расступился и вскоре они были на Пушкинской площади.
    - Ну, ладно не думай, не ломай голову и нервы, - напоследок сказала Таня, - Вижу не приедешь вечером. Приезжай потом как-нибудь, полетаем вместе.
 
 
 
  Шереметьево - 200
 
 
    До "стрелки" оставалось минут сорок и бензин был почти на нуле. Черт с ним, ругнулся Федор, отгоняя всякие возможные сомнения, - туда бензину хватит, а там пусть платят сами.
    Едва Таня выскочила, он так газанул будто рядом был не Белорусский вокзал, а сама сестра Белоруссия. Да, та самая бензиновая лужа, на западном берегу которой располагалось польское государство. Теперь по поверхности лужи бежала волнистая рябь звуков "Волшебной флейты". И было темно, как в салоне с перегоревшей лампочкой. И Федор хотел побыстрее выбраться на свет.
    Впереди, действительно что-то забрезжило. В конце Тверской-Ямской в бликах золотистого зеркального света витрин стоял настоящий дорогой клиент. Это была удача! Федор даже затаил дыхание, чтоб не сглазить и тихонько притормаживая двигателем подрулил к клиенту. Крупный чемодан со стальным отливом, кожаный плащ, и вальяжная хозяйская рука протянутая поперек Тверской улицы. О-о этот едет куда надо, - екнуло сердце и Федор услышал волшебные слова:
    - Шереметьево - двести.
    Федор радостно соскочил, принялся открывать багажник, расталкивая подальше подъемник и пустые канистры из-под масла. Водрузил чемодан и учтиво открыл клиенту дверь.
    Едва усевшись, клиент словно фокусник вынул откуда-то из-под мышки цветастую банку пива и виртуозно щелкнул алюминиевым кольцом.
    - Яяяяяяяя-ах, - крякнул клиент приложившись к холодному металлу, - Не гони - времени навалом, а мне сегодня вечером выступать.
    Федор пригляделся и теперь лицо клиента показалось ему знакомым.
    - Узнал? - клиент вытянул ноги, - Ни черта ты не узнал, ты думаешь я Михал Михалыч или Шендерович. Кстати, шеф, а почему Жванецкого по отчеству все знают, а Шендеровича только как Шендеровича? Я как-то Шендеровичу говорю, Коля, ты дерьмо собачье, по сравнению с Михал Михалычем, поэтому навсегда останешься Шендеровичем.
    Федору показалось, что клиент придуривается, и он натянуто осклабился.
    - Мужик, слышь мужик, ты чего осклабился. Ты где работаешь?
    Федор пожал плечами, мол, и так понятно.
     - А передачу "Вокруг смеха" смотришь?
     - Смотрю, когда есть время, - соврал Федор, чтобы не обидеть клиента.
     - Как это есть время! Как это его нет! У народа, значит есть время, а у тебя нет? А может у тебя чувства юмора нет? Чего насупился, я шучу так. Вот возьми нашу передачу. Почему она называется "Вокруг смеха"? Что значит "вокруг"?
    Федор задумался.
     - Не ломай голову. Положим в центре смех, сатира и юмор, а вокруг что? Вон гляди стадион, - клиент махнул рукой в сторону стадиона "Динамо", - потом будет аэровокзал, потом опять стадион, но водный, а потом кольцевая. Что получается. Внутри кольцевой - столица, а вокруг что? Думай мужик, соображай!
     - Россия, - преодолевая себя вставил Федор.
     - Сам ты Россия! Народ вокруг, а у народа что?
     - Чувство юмора, - поддался Федор.
     - Молодец мужик. Вот и получается в центре юмор и вокруг юмор, а ты меня никак вспомнить не желаешь. Я и то тебя сразу узнал.
     Федор насторожился.
     - Не пугайся мужик, я тебя не конкретного знаю, я тебя в среднем ощущаю - как типичного представителя. Вон гляди - Химки на горизонте, тебя ж не смущает, что они такие однообразные, химки - одно слово. А копни поглубже, слышь мужик, лопата у тебя в багажнике есть?
     - Нету лопаты.
     - Дурак, я ж тебя не про багажник автомобильный спрашиваю, я к тебе в душу заглядываю, есть у тебя там лопата спецательная чтобы душу народную копнуть? Вижу, что ни хрена у тебя нет, вот поэтому мужик ты меня везешь, а не я тебя. Ты мужик чего скукожился? Ой, думает, повезло ему - клиент кругляк, в Шереметьево едет, двести штук сорву. А вдруг не заплачу? А, мужик? Я ж видел как ты радость свою закапывал, хотя, какой из тебя актер? У тебя ж на морде все написано, и колодки твои драные, и бензин что на нуле, и что жена бросила. Бросила?
     - Бросила, - признался Федор, разглядывая на своих руках побелевшие косточки.
     - Ты не напрягайся, - я душу народную знаю, и народ меня знает. А вот почему ты меня вспомнить не можешь?
     Федор пожал плечами и поддал газку.
     - Давай по честному, мужик. Если ты меня до Шереметьева вспомнишь - я тебе еще двести наброшу, а если нет - то не обессудь. Идет?
     - Не идет, - твердо отказался Федор.
     - Да ты чо обиделся мужик? Нет ты это брось. Обижаться - последнее дело. Раскинь, четыреста тысяч на дороге не валяются. Бензину зальешься, водки купишь, пойдешь жену обратно звать┘ Да и вспомнить плевое дело, ты уже и так почти меня узнал, только сомневаешься, ну давай с трех попыток, если угадаешь - четыреста твоих.
    Федор затравлено поглядел на клиента и ему показалось теперь, что он вспомнил даже имя этого человека. Правда через мгновение лицо клиента как-то изменилось. Это был уже совсем другой человек, но по-прежнему удивительно знакомый.
    - Посуди сам, мне сегодня вечером страну представлять на зарубежной сцене, а ты мне настроение хочешь испортить своим неузнаванием. Неужели тебе за державу не обидно если я там провалюсь?
    Было обидно ему за державу. Особенно на берегах Рейна, когда покупал свой авто. Бывший владелец, некий Хельмут Кундт, средний служащий химического концерна, по телефону не понял, что покупатель из России. Понял, что иностранец, понял что в цейтноте и потому купит обязательно. Когда Федор прибыл, шестилетний форд уже блистал серебристым металиком, в котором, как в кривом зеркале отражался ухоженный дворик, захваченный домашним садом, асфальтовыми дорожками и двухэтажным домом под черной черепицей. На пороге как полагается гретхен, на горизонте каучуковые холмы. С Рейна кричат чайки, а в долине дымят трубы Манхайма. Кундт дотирал до последней степени лобовое стекло. Кривой германский мир был скорее аляповат, чем смешен. Торговались не долго. Цену писали на листке бумаге, потом, сговорившись пили кофе. И только когда составляли купчую и Федор назвал страну обитания Кундт остолбенел:
    - Руссия!?
    Дрогнула чувствительная душа гота. Хельмут, бросился к машине, обнял ее и заплакал причитая - Моска, Моска┘ Наверное так в сорок первом рыдала его бабка провожая деда на восточный фронт. Федору было стыдно, и даже не от того, что немец открыто признавал Россию автомобильным адом. Ведь, он знал наверняка, что покупатель из восточной Европы, то есть считал вполне приемлемым отправить свой любимый personewagen в Польшу или Чехию, но в Россию┘
    - Ладно, ты не стесняйся, мужик. Пива хочешь? Впрочем, тебе нельзя, - клиент виртуозно выдернул новое колечко и опять громко крякнул.
    Тут Федор вспомнил как гнал машину мимо Баден-Бадена. Четыреста тысяч - деньги хорошие, очень хорошие. Да и лицо гражданина вот-вот должно было приобрести свою топонимику. Задорнов, Карцев┘
     - Ильченко, - выпалил Федор.
     - Ну, мужик, ты азартен, значит пари. Ох Парамон, гляди, - клиент выложил на торпедо четыре купюры, - Ильченко, говоришь. Не вгадал. Ильченко он же шатен, и кроме того хохол, а я разве похож на хохла? Ну-ка - напрягись!
    Федор и так был весь в напряжении. Справа, обдав серой грязью лобовое стекло, их обошел полугрузовой лендровер. Едва появившись, Химки, пошли на дно просоленной дорожной смеси. Туда же кануло студийное изображение концертной эстрады с двумя хохмачами. И тут ему показалось, что они с клиентом не два живых человека, а две куклы из одноименной передачи. Он пощупал свой нос, будто тот должен быть каучуковым, и подозрительно глянул на клиента. Кукла-клиент изображал пьющего пиво человека. Федора всегда волновал вопрос: куда уходит жидкость, которую пьют марионетки? Нет, он подозревал, что внутри каждой куклы сидит настоящий человек с пищеварительным трактом. Но он сомневался, хорошо ли пригнана маска и не затекает ли пища под нее. Во-первых, это должно быть неприятно актеру, а во-вторых, - Федор поглядел под ноги клиенту ┘
    - Чего пялишься, мужик? По ботинкам хочешь человека опознать? Эх Рассея тьму- таракань, люблю я тебя отчего-то. Поверишь, за границей через неделю уже домой тянет. Нет, и сервис отличный, и погода - не наша слякоть, а чего-то не хватает. Ходишь по улицам, как все - никому до тебя дела нет. Каждый из себя гражданина корчит. Ну еще если встретишь рожу московскую, может и вспомнят, и то с трудом, вот как ты, например. Чего под ноги пялишься. Чузы испанские, в Тель-Авиве купил на распродаже. - Клиент повертел туфлей, из-под которой блеснуло алюминиевое кольцо. - Думай, думай шеф, четыреста штук на дороге не валяются. Ну, хочешь, я тебе подскажу. Не хочешь, гордый.
    Они уже свернули с ленинградской трасы и мчались по заснеженному русскому полю. Стало ясно, что Федор ничего не вспомнит и клиент аккуратно заправил деньги в бумажник.
    - Ладно, не расстраивайся, заработаешь еще, возьмешь клиента, богатого иностранца, он тебе пятьдесят баков заплатит. А со мной не вышло.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
  Стрелка
 
 
 
 
    Табло прилета шелестело буковками будто огромное всемирное дерево. Где-то в ветвях, между Лондоном и Стокгольмом двумя зелеными огоньками моргал Тель-Авив. До выхода с таможни еще минут сорок и можно было отдышаться и прийти в форму. Хотелось многого, но прежде всего: есть, пить, и по нужде. За все надо было платить, и надо было выбирать.
    Федор пошерудил пятитысячной бумажкой, сиротливо лежавшей со вчерашнего дня в тощем отсиженном бумажнике и переложил ее отдельно, что б не так стыдно было. Вскоре у него эту бумажку отобрали, а сдачи взять с замусоленной общепитовской тарелки он постеснялся. Правда, в туалете было чисто, пахло миндальным европейским сервисом и здоровый коротко стриженный мордоворот даже выдал бумажное полотенце.
    Наступившее облегчение, у зеркала сменилось удивлением. Оттуда на него глядел человек-невидимка. То есть, его куртка, кепка и очки казались одетыми на абсолютно пустой, невидимый объем. Нет, умом он ощущал, себя Федором и даже с отчеством и с фамилией, но как тело себя не видел. Так, наверное, ощущают себя человеческие души, едва отлетевшие от покойников. И здесь его осенила, другая странная идея. Он даже схватился за края раковины - ему показалось, что на самом деле он уже давно погиб, там на брестской трассе, а все происходящее, то есть его теперешняя человеческая жизнь, ни что иное, как сон в последнюю секунду. А на самом деле он уже задел крылом брошенный мазовский колесный диск и летит по инерции над белорусским полесьем как тот белый аист. Или не аист, а другая птица, - Федор даже удивился как точно ассоциативный ряд привел в одно определенное место - птица чайка, по имени Федор.
    - Нет, не чайка ты, - Федор криво ухмыльнулся в зеркало (то никак не отреагировало), - ты кукла, трепаная резиновая кукла, из передачи куклы.
    Следовательно надо спешить. Он снял очки, свернул в карман фуражку, и бросился вон.
    Живой коридор встречающих тянул к прилетевшим чемоданам свои бирки, таблички. Кто-то постанывал, вопрошая "Улан-Батор". Приезжие с испугом шарахались от него и там на выходе попадали в лапы профессиональных водил. Те, скрипели шарообразными кожаными куртками и божились за пятьдесят баксов доставить хоть к черту на рога. Федор тоже тряс помятым листом с корявой надписью LIVINGSTON, несколько раз спрашивал нет ли пассажиров из братского государства Израиль и опасливо поглядывал на ямщицкую мафию. Эти не любили лохов. Нет, по городу, пожалуйста, бомби до умопомрачения, а вокзалы и аэропорты принадлежали им. Да Федор никогда и не соперничал с ними, только по случаю. Он поймал на себе несколько угрюмых взглядов и что бы не встречаться ушел к пограничной стене.
    Стеклянная перегородка крашенная непрозрачной белой краской до уровня среднего гражданина СССР закрывала таможню целиком и надо было стоять на цыпочках. Федор сначала встал на цыпочки, но потом обнаружил выцарапанные соотечественниками окошечки и чуть согнувшись прильнул к одному.
    Вместо таможни возник заснеженный город детства. Послышался колесный перезвон, и он вспомнил как отогревал заиндевевшее трамвайное окно и глядел сквозь прозрачный пятачок на белый свет. Глядение в отмороженный мир нравилось маленькому Федору. Как будто он, представитель трамвайной цивилизации принужденной жить и развиваться в ограниченном чугунном объеме несущемся строго по рельсам, делегирован на передний пограничный край. В сущности, он не понимал, что вся его жизнь - это и есть постоянное стремление за высокие стены. Стены выстроенные самой жизнью, не важно где - в Шереметьево, в Бресте или в душе. И сам процесс одинокого заглядывания, за преграду, в потусторонний неведомый мир, куда не ступала┘ не есть ли смысл этой жизни? Впрочем, маленький Федор и даже Федор взрослый вряд ли думали об этом. Он просто видел неизвестный город Москву, в черных трубах и розовых дымах Балчуга, в вязком свинцовом тумане незамерзающей Яузы, в белых скользящих ботиночках Чистых прудов.
    После, на ярком, как Палехская роспись полотне, появилось нечто совсем из другой оперы. Нечто, спустившись с десятикилометровой высоты, сомнабулически кружилось вокруг последнего беспошлинного магазина. Федор обречено вернулся в строй живого коридора и там опять задумался.
    - Найс ту мит ю, профэссор Чайка, - раздался понятный русскому уху ближне-восточный английский.
    Конешен рад, нэйшерал тоже, не трясло ли на высоте?┘ ага, аэродинамика у туполева отличная, велкам ту москов, ну а как же - если первый раз, ах, нет, - есть родственники, нет, знакомые, фриендс, ну не важно. О, немного говорить по-русски. Тамошня не беспокоила? Ну, конечно, цивилизованная страна, впрочем, все-таки трясло? Ах таможня! Каламбур, это вроде французский сыр, джаст э момент, у справочной, а я за автомобилем, такси - ноу, рэкет, вери дэншер, я через файв минетс, пардон, стойте здесь.
    - Понимать что будет, если ваш модель подтвердится? - налетел заморский гость, едва они скатились с шереметьевской эстакады.
    - Прорвемся, - бухнул Федор, с отчаянием глядя как стрелка датчика бензина пересекает красную черту.
     - Шо есть прорвемся?
     - Прорвемся, - это когда кончились патроны, бензин, и кислород.
     - Нет, вы не понимать. Все шивое будет уничтошить в несколко минут. Я написал пропозал на исследований в найшенал комити фундаментальных исследований Израэл. Я просил всего сто двадцать тысяч долларов на три года, и тепер просил ваш рекомендаций, как вы есть ведущий иностранный экшперт на эту проблем.
     - Да это же раз в сто миллионов лет! - не выдержал Федор.
     - Вы не понимать. Мы с вами два старых птиродактель, который знает что вся комюнити, или, как это по-русски, стая, летит в тартар, и мы обязан предупредить весь стая.
     - Интересно, с какой скоростью летали птиродактели?
     - Вы опять шутить. Когда Вселенная проводить зверское ишпытание в непосредственной эрия от Земли. Вот моя калькулейшн, - Моисей вытащил аэрофлотовскую салфетку исчерканную цифрами и какой-то вавилонской вязью. - Миллион Хирошим за один минут. Птиродакль вымирать, динозавр вымирать, мушульмане, хриштиане вымирать, иудеи тоже вымирать, вся мировая комюнити отдал конец┘
    Старенький форд, борец с сионизмом скакнул на московской рытвине и включилась магнитола.
    ┘...и подует ветер, и тысячи звезд на всех мониторах земли погаснут как свечи в храме Мира. Ибо то будет ветер рожденный словом. Словом последней надежды. Но останутся семь свечей на звездной горе.
    Одна - Бетельгейзе, кровавая свеча победы, трижды оболганная и трижды рассеченная вдоль экватора острым мечем Ориона. Ее черное пламя будет коптить словно горящий алмаз первую сферу, обитель предавших чему клялись. Ибо небеса и есть настоящий ад, а подземелье только магма.
    Вторая свеча - невидимый Канопус, испустит бледную копоть времени, на сферу предавших детей своих. И некому будет позаботиться о втором начале, и некому будет растить энтропию в чудных садах Семирамиды. Их время уйдет чтобы не вернуться никогда.
    Третья звезда Мозес исторгнет боль замученных в подвалах Капитолия на своих делегатов. Смерть электорату, будут кричать они и некоторые восходящие к подножию Ада. О Мозес, царь справедливых палачей, зачем ты проснешься на Закате вечности? Так вопрошать они будут скользя по меридианам небесной сферы и не получат ответа.
    На четвертом троне будет восседать сам Трипод. Трижды зверь и трижды тварь Божия. Первая его голова Подполковник всех войск ордена Креста и Полыни. Стратег и циник, горе и гордость подножия Ада. Вторая глава, Под Чернобылем покоится на трансурановых примесях его величества Реактора Номер Четыре. Ибо три плюс четыре равно Сиону. Третья же глава Под Воронежем, тюрьмой маленьких народов фалестины. Трипод испустит дух четвертым и покроет забвением предавших вечности свои потуги.
    Пятая лампада - Аль-де-Баран. Сестра Коллапса и дочь Свободного Падения. Липкая копоть ее ядовита, как укус Прокурора. Трепещите предавшие свои члены наслаждениям. Их время кончается, с каждым ударом луча смерти...┘
    Федор был поражен тем как вовремя включилась радио в ткань их неказистого разговора. Автомобильный приемник разболтался и такое уже случалось. Но чтобы так точно... Он поглядел на частоту станции почти не сомневаясь увидеть число зверя. Но тут снова попалась рытвина и в салоне запел Миладзе.
     - Хорошо, - прервал музыкальную паузу Федор, - В чем проблема. Где-то на небе периодически подрываются миры, и раз в сто миллионов лет сносят с поверхности Земли все живое. Ну ладно, не все - только высокоразвитые организмы. Положим даже, что это не правдоподобная гипотеза, а суровая правда жизни. Вы хотите получить грант на пилотные исследования. Мне не жалко - я подпишу. В конце концов деньги израильские, тратьте.
     - Да, - Моисей оживился, - Я обязан предупредить, по правилам нашей академии независимый эшперт не могут ушаштвовать в проект как файнейшл лицо.
    А вот это не остроумно, - подумал Федор.
    На хрен ему этот полет? Преследователи прибавили еще и он видел как стремительно начал исчезать бензин. Нет он не лох. Он заправился в Варшаве под завязку, потому что заправляться в Бресте - лишний раз подвергать себя опасности. При нормальной езде как раз должно было хватить до Минска, ибо 200 до Бреста и от Бреста 300 , ну 340, а это меньше 600. Правда сколько жрет неизвестная машина на ста девяносто - можно было только предполагать. Теперь было видно, что жрет много и до Минска может не хватить. Знать бы сколько еще осталось? По звездам не определишь, да и нет никаких звезд - небо покрылось копотью. Впрочем, вон слева Канопус, или Бетельгейзе. Нет чепуха, Канопус звезда Южная, а Бетельгейзе зимняя - следовательно это опять луна дурит. Дурит и погоня. Неужели они не видят, что мы с луной заодно? Эй ребята! Вы чего там задумали, расслабьтесь, сбросьте обороты - луну не догонишь! У луны бензина хватит на ваш век. Движение братцы относительно. Это Аристотель думал, что оно абсолютно и вы думаете, что скорость что-то значит. А она есть ничто - прямолинейное движение иллюзия, сказал Галилей. И я с ним согласен. Эти мили летящие нам навстречу не имеют никакого смысла, если, конечно, на дороге ничего не валяется.
    Федор пригляделся. Нет, низковато для луны, точно звезды восходят на горизонте, там за Уралом┘ Минск!
    Они как раз проскочили пост ГАИ и уже взлетали на мост через Москва реку. Внизу гуднул последний в этой навигации пароходик, и старенький Форд в ответ пару раз чихнул и окончательно заглох. Федор стал перестраиваться в правый ряд, с отчаянием наблюдая как земное притяжение пожирает их кинетическую энергию.
     - Вот хеппенш, - Моисей почувствовал неладное.
     - Все нормально. По делу: ни вы ни я не можем точно сказать как происходит взрыв. И главное образуются ли при этом релятивистские адроны. Я этого не знаю - но если не образуются, то и опасности особой нет. Следовательно проект дутый.
     - Шо есть дутый?
     - Много в нем гипотетического, как в нашем бензиновом баке.
     Они все-таки дотянули до вершины моста и покатились под горку. Федор включил аварийку и пошурудив в пепельнице достал бычок пожирнее. Исчезновение бензина подействовало на него как-то успокаивающе. Он приумолк, с испугом наблюдая как старенький форд сопротивляется возвращению в Москву.
    Наверное так притих Валаам, когда его ослица общалась с ангелами.
     - Все русские вери стренщ, - пыхтел Моисей упираясь в задний спойлер, - Я видел в Израиль, много русских интеллектуал. Все они ноштальгировать. В углу фешать Карла Маркша, в телевизор первая московская програм, в душе - пешать┘
     - Печать? - удивился Федор плечом упираясь в дверной косяк.
     - Да пешать, как у вас на глазах.
     Мимо со страшным ревом проносилась автомобильная свора, поднимая соленую жижу над ленинградским проспектом, которая покрывала все неподвижные тела унылым серым слоем. Они кричали друг дружке. А потом замолкли. Вдали замаячила цветастыми знаменами недавно выстроенная заправка. Федор лихорадочно соображал что же делать дальше. Попросить взаймы у Моисея было неудобно, да и наверняка рублей у того не было, а были в лучшем случае шекели. Черт, может, быть сослаться на поломку, и отправить гостя на такси. Наверняка там в отеле есть обменник - расплатится.
     - Моисей!
     - Шо, - выдохнул с правого борта Моисей.
     - Давайте я вас отправлю на такси.
     - Ноу, - Моисей упрямо упирался в русскую землю.
     Федор улыбнулся и тут почувствовал на себе чей-то внимательный взгляд. Кто-то смотрел на него прямо с неба. Блистающий алюминием щит парил высоко над желтым туманом Ленинградского проспекта. Казалось он был окном в другое измерение, другой мир, другие небеса. Он задрал голову вверх и поздоровался:
    - Здравствуйте Незнакомка. И до свидания.
    
    
    На заправке, пока Моисей искал туалет, - а занятие это при нашем сервисе небыстрое, - Федор усердно делал вид будто что-то потерял в машине. Нда... давненько коврики не выбивались. Да здесь целый склад прошлого. Вся суета и мелочь октября осели на дно, словно атмосферная взвесь после ливня. Он ведь специально не чистил машину. Нельзя убираться в доме, когда кто-то улетает - быть беде. Правда раньше ее уход не назывался полетом. Это сегодня утром до него дошло, что птицы чайки они не уходят, а улетают с огромной прямолинейной скоростью, достигающей в отдельных случаях двухсот сорока миль в час.
    Грязи-то! Он сковырнул алюминиевое кольцо небрежно брошенное юмористом и заглянул под сидение. Федор скользил по сумрачному подполью, словно посетитель запасников археологического музея. Какой-то мусор мезозойского происхождения, пуговичка перламутровая - одна штука, владелец не установлен. Бычок окрашенный в губную помаду - две штуки. Вспомнил как на Кузнецком подсела парочка, она - вперед, он - назад. Дурачились, куря одну сигарету. Потом так же курили вторую. Заплатили по божески. Черт, неужели ни одной завалящей купюры, - вздыхал Федор проводя сантиметр за сантиметром скрупулезное расследование. Недожеванная резинка, вцепившаяся в ковер. Одна штука. Ан что там в глубине бледнеет, вроде трубочкой свернута - бумажка! Неужели купюра!? Федор прилег на сидение и стал шарить левой рукой. Есть!
    Он вытащил на свет находку. Сначала не глядя, развернул, погладил пальцами - мягковата. Размокла, наверное, от сырости. По размеру тысяч пятьдесят, вот только край надорван... Екнуло сердце. В руках лежал театральный билет. Он достал из бумажника второй и приложил краями - билеты сошлись как две половины разорванной купюры. Две чеховских чайки парили над Тверским бульваром, словно они были не логотипами некогда распавшегося театра, а настоящими птицами над настоящим московским морем.
    Федор аккуратно сложил билетики и сунул в бумажник. Снова стал шурудить под сидением и снова наткнулся на резинку. Зачем-то принялся ее вырывать. Та стояла насмерть и отщеплялась маленькими липкими комочками вместе с ковровым покрытием. Крепко вцепилась. Он постанывал, как будто из себя выдергивал инородное тело. Принялся даже говорить в слух подражая матери, когда та злилась от отчаяния. Ах зараза сладкая, паразитка, все соки выпила, чего прицепилась к моему горю.
    - Шо есть горрю? - сверху послышался голос Моисея, а затем утробное урчание льющегося в бак бензина.
    Ах ты хитрая иудейская рожа, не без теплоты, про себя ругался Федор.
    - Я очень вандерфул, что на нашем шарике за одну и ту же работу можно получать в сто раз дифферент маней. Это есть парадокс, почему русский ученый получать тридцать доллар, а американский - три тысяч. А итальянец всего тысячу. Не понимать.
    Нет, я понимать если корпорация и продакшен, но фундаментальный резалт есть общий прибыль человечества.
    Федор пожал плечами и пристегнул ремень.
 
 
    Вскоре они были на Октябрьской площади у гостиницы "Академическая". Федор уже попрощался до завтра, желая гостю Москвы прийти в себя перед началом конференции, но Моисей его остановил,
    - У меня к вам один приватный просьба. Я хотел встретить один друг, - он сделал паузу, - шеншен, который для меня очень важен, но я плохо понимать русский, и мне нужен транслятор для интимный беседа. Я понимать, что Вы есть занятый человек, но мне нет альтернатив.
     Когда, вечером, в семь, нет проблем, не стоит, ничего, нет. Как физик физику, заметано.
 
 
 
  Исповедь
 
 
 
 
    Едва отъехав, Федор еще раз глянул на стрелку датчика - бак был залит под завязку. Вот так счастье, теперь можно подбомбить на личные расходы, и успеть на работу. Наконец что-то сдвинулось с мертвой точки. Дела пошли в гору и движок заурчал как-то веселее и Москва стала светлее будто проглянуло солнце. Даже гранитный Ульянов-Ленин глядел вдаль поверх парка Горького с каким-то добрым сомнением.
    С Октябрьской его выбросило на Добрынинскую, и далее он попал в тягучую пробку на Люсиновской. Пару раз у него перехватили клиентов и стало ясно, что расслабляться рановато. Он виртуозно подрезал копейку и залез в самый левый ряд, где ему привиделась призывная рука клиента. Но клиент оказался рекламным щитом, у которого дергалась фанерная рука призывая вкусно и недорого отобедать. В желудке, как в зимнем скворечнике что-то громко екнуло и он отыскал еще бычок. Так пыхтя и полз до Даниловского рынка, где нарушив правила свернул к монастырю.
    На глухих улицах часто голосуют курьеры мелких офисов, неоперившиеся брокеры и сбежавшие на часок с работы секретарши. Место здесь заброшенное и выбраться можно только на трамвае, который, как известно, является транспортом крайне детерминированным маршрутом. Но клиентов не было и он решил вернуться. У патриархии, голосовал моложавый поп.
    Служитель культа не испугался зубовного скрежета и очень профессионально предложил:
    - На Баумановскую - тридцать неденоменнированных.
    Поп был в одной рясе и видно спешил.
     - Поехали, - мотнул головой Федор и выключил радио.
     Поп был спокоен, приятен и могуч. Черной шапочкой он слегка задевал автомобильный потолок.
    В салоне как-то стало уютно и спокойно, будто Федор обзавелся телохранителем. Он даже стал про себя обыгрывать английский вариант бодигарда, переделывая его на душехранителя. Но получалось что-то вроде душеприказчика.
    Видно был еще под впечатлением недавнего общения с заморским гостем.
    - А возможно ли исповедаться ни в церкви, - вдруг брякнул Федор.
    Поп даже не удивился, а строго спросил:
    - Крещен?
    - Нет.
    - Тогда нельзя.
    - Ну, а как случайному попутчику.
    - Не то.
    - А в чем разница?
    - В ответственности. Откровенность в пути - это всегда попытка поговорить о главном безо всякой ответсвенности. Потому и врут в дороге много, даже если правду говорят.
    - Как же так?
    - Немудрено понять. А беда-то в чем?
    - Ни в жизнь ни в смерть не могу поверить.
    - ЧуднО.
    - Не знаю живу ли я или так - давно труп. И при том лечу куда-то, а зачем не знаю.
    - А раньше знал?
    - Знал.
    - И куда?
    - На седьмые небеса.
    - Достиг?
    - Достиг.
    - Чего ж не остался?
    - Сказали, что есть восьмые.
    - Двинулся?
     - Поскользнулся, теперь лечу в неизвестном направлении. Да и не лечу, наверное, потому что все пропало.
     - То есть?
     - Я же говорю, не пойму жив или мертв - ничего не происходит. Время не то чтобы остановилось, а как будто пропало напрочь. Как сказал один клиент стрела времени загнулась.
     - Стрела времени┘ - задумчиво повторил пассажир,
    - Стрела времени от Бога.
    - Да, нет от Больцмана.
     - Понятно, что от Больцмана, энтропия, цикл Карно, кпд меньше единицы┘
     Федор с удивлением посмотрел на диакона.
     - Это вас в семинарии учили?
     - Нет, в университете, - поп улыбнулся, - я вас Федор Иванович сразу узнал. - Жизнь без смысла - все равно как прямолинейное движение в пустоте. Ее как бы и нет, потому что нет ориентиров. События происходят, а причин нет.
     - То есть?
     - И следствий тоже. Все же тривиально. Положим ваш автомобиль несется в абсолютной пустоте. Спрашивается, движется ли он куда на самом деле или покоится?
     - Если двигатель гудит то определенно двигается. - вставил Федор.
     - Чепуха, если душа не болит, то никуда ничего не двигается, принцип Галилея называется.
     - Странная интерпретация принципа Галилея.
     - Вот так и ваша жизнь, не стоит не движется.
     - А душа-то болит.
     - Душа, говорите болит, а за кого она у вас болит? Вы на восьмые небеса за кем бежали?
     - За самой прекрасной Чайкой. - Федора понесло. - Думал ею оправдаться, то есть как бы свое появление на белый свет, хоть чем-то объяснить. Теперь ищу покоя и не нахожу.
     - Так покоя или движения?
     - Не знаю,
     Вот и думаю в церковь придти что ли?
     - Не надо.
    - Как же так, я к вам напрашиваюсь, а вы гоните?
    - Так вы за жалостью в церковь надумали.
     Федор мельком глянул на датчик бензина, будто сомневаясь полон ли он - все было в порядке. Стрелка приклеилась к верхнему делению, как та резинка к коврику. Все нормально. Все отлично, все поправится, что он такое несет про жалость... Вон Москва, вон Балчуг. Они как раз выехали на Кремлевскую набережную и живо летели к Котельническому мосту. Он наметил маршрут покороче, вдоль набережной Яузы, мимо петровских казарм, на Бакунинскую, - ясно, что поп ехал к Богоявленскому собору. Вдали над высотным зданием показалось едва различимое бирюзовое пятно. Будто кто-то там, с той стороны отмораживал теплым дыханием заиндевевшее небо. Вокруг точно была Москва, а Москва как и Церковь слезам не верит. Все будет нормально. Вот рядом человек - живая душа, пыхтит разговаривает. Дальше еще кто-то будет. В Москве людей много - один не останешься.
     Когда они проносились мимо "Балчуга" в салоне раздался смех. Смеялся поп. Бодро так смеялся - то есть еле сдерживаясь.
    - Простите великодушно, - Ухал по совинному служитель культа, - Я к вам выскочил прямо со службы... с венчания. Батюшка послал куда подальше.
     - Как же это в Божем храме? - удивился Федор.
    - Да за дело, ну, конечно без заборных слов. Ведь я диаконом служу. А сегодня просто обвал и не суббота вроде - четыре венчания, трое похорон. Умаялся.
    - Да весело.
    - Нет, не то. Приехали к нам венчаться люди особые, на мерседесах и джипах, все подворье заставили. Хорошо на церковные нужды пожертвовали. В общем все как полагается. Выхожу я к амвону и приступаю молитву читать... Голова, прости Господи, кругом идет. Стоят новобрачные - молодой мужик, видно очень свирепый, - на невесту цыкает. Вокруг контингент как на похоронах Алькапоне. Ну я и начал "Упокой Господи душу раба Твоего..." - Диакон опять захохотал, - Понимаете, молитвы перепутал. Вместо венчальной отпевать начал. И вот уж понял, что не то, а язык как заряженный знай свое талдычит. Смотрю на всю честную компанию - шеи бычьи, глаза тоже. Убьют, думаю, сейчас, ей Богу скрутят и убьют. Смотрю, смотрю, а сам за иконостас пячусь, мол если что - юркну в дверцу. Вдруг, чувствую сзади кто-то в меня уперся. Пот холодный прошиб меня. Поворачиваюсь, а там батюшка - побелевши как стена, моргает мне, мол, страницу переверни Христа ради. Делать нечего ступаю обратно к новобрачным, страницу переворачиваю, и так потихонечку на верную дорожку выбираюсь. Слава Богу, не заметили даже.
     - Весело у вас там в Храмах.
     - По-разному, - диакон улыбнулся.
     Дальше ехали молча и только когда очутились у Богоявленского собора диакон перекрестил Федора и процитировал:
    - "Теперь мы видим как-бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан."
 
  Формула Таганки
 
 
    Вот он светлый закат, прошептал Федор рассматривая уже огромный кусок чистого неба над Садовым кольцом где кружились далекие птицы. В первом же ларьке он купил сигарет и пеструю как восточная поэма коробку турецкого печенья. Но он не собирался останавливаться на достигнутом. Потому коробку поставил между коленями и на ходу жевал восточные сладости.
    Мир просветлел - настроение соответственно. С высоты птичьего полета можно было разглядеть как небольшой серебристый автомобильчик огибает центр столицы по часовой стрелке; как он весело скатывается под горку с Курского вокзала по бывшей Чкаловской и подобно отчаянному летчику-испытателю ныряет в туннель под Таганку. Кажется этот рискованный трюк длится целую вечность, но через минуту форд выскакивает живым невредимым из тоннеля прямо на мост через Москва реку, лихо занимая самый левый ряд и потом поддав газу, длинной загнутой к центру дугой огибает всю серую автомобильную свору, пытаясь к Павелецкому выйти на правый рубеж, где под зеленые огоньки светофоров, едва не задевая серый прямоугольничек московского троллейбуса обходит тяжелую неповоротливую пробку. Все это он проделывает на ста двадцати и даже автомобильная элита в лице даймлер-бенцов и ленд роверов испуганно шарахается в стороны. Этот трюк - пройти на сотне от Курского до Павелецкого он специально задумал и давно испытал. Сначала на восьмидесяти, потом на девяносто, потом заплатив пару раз дорожную подать перешагнул заветную черту.
    Сегодня он поставил личный рекорд не давая стрелке спуститься ниже ста двадцати. Он любил такие трюки. Он ездил не как все. Он мог проснувшись в девять утра уже к четырем быть в Питере, где-нибудь на двузначных линиях Васильевского острова, на набережной у заката над финским заливом. Или выехав в тоже время - в десятом часу лететь уже через Вислу, обгоняя шипящие польские Фиаты, или пройти Польшу с востока до северо-запада за шесть часов и заночевать где-нибудь под Щецином, в уютном придорожном ночлеге, съесть там голонку по-баварски, а на следующий день оказаться у Ла-Манша или на Адриатике, или в Альпах под Инсбруком. Он умел это делать ибо знал тайну ворот автомобильной Европы. Знал секретные тайные маршруты на Юг через Краков, на запад через Познань или на Север - по узким почти пустым трасам восточной Пруссии. Знал всякие важные мелочи, например, что если хочешь побыстрее попасть в Ломбардию от Праги Альпы лучше брать как Суворов, не по длинному пологому восточному подъему мимо Граца, а гнать на запад через Зальцбург - родину Моцарта - заехав в Германию, скатиться через крытый вечным туманом Инсбрук, и дальше жать на знаменитый перевал, где от недостатка кислорода теряет лошадиные силы моторкрафтовский двухлитровик, но зато, почти бесплатно - за десять долларов ты оказываешься в солнечной долине северной Италии. А там, Боже ты мой, можно приостановиться в Вероне, постоять под балконом Джульетты так и не дождавшись ее появления. Впрочем, балконов этих там не один и все Джульетты. А в Берлине, у бывшей стены, можно вывернуть на эстакаду, которая за двадцать минут выбросит тебя из мрачной топкой столицы трех рейхов прямо под Бранденбургские ворота. В Риме, ездить не надо, то есть ездить только ночью, но не по сенса унико, а днем нужно оставлять авто на последней станции метро и чапать пешочком, то есть на подземке, куда тебе надобно - к Колизею, к Сан-Петро или на площадь Испании. Как и в Амстердаме - там всем стоянки платные, а встать негде. Другое дело в Копенгагене - но там велосипедисты, или в Неаполе - где всегда два потока - автомобильный, битый перебитый, задраенный во всех карацериях города и второй мотоциклетный, чумной и бестолковый с единственным жизненным принципом - только на красный! Однажды он не останавливаясь перерезал всю Европу от Венеции, через Австрию, Словакию, Чехию, Польшу - а это десять таможней - на берег Балтийского.
    Он любил после длиной изнуряющей гонки уснуть недвижимо в дешевом номере польской ночлежки, или в трюме огромного похожего на угольный утюг балтийского парома, или просто так, на диком паркинге, где-нибудь на востоке голландии, или в альпийских горах, или на Пиренеях под звонкие тосканские напевы. Кстати, там есть изящный маршрут, от Флоренции до Ливорно, быстрый, бесплатный, по старому, государственному шоссе, щербатому и неровному, как советская автострада, мимо Пизы и до последней тюрьмы Наполеона┘
    Правда все эти полеты заканчивались одним - унизительным стоянием на реке Буг с последующим ночным белорусским этапом.
 
 
 
  Чайка и Лейбниц
 
  Федор стоял на кафедре под прицелом четырех сотен глаз повествуя о гибели атомов Демокрита свободно падающих под горизонт черной дыры. Речь шла не просто об атомах, а целых мирах сорвавшихся с насиженного места. Федор упорно рисовал закорючки придуманные Лейбницом, и вертящаяся кожаная доска черной рекой уносила их куда-то вверх под крышу большой физической аудитории. Там формулы исчезали, но вскоре появлялись снизу и уставшие студенты их уже не узнавали.
    Тогда Федор уничтожил формулы и нарисовал большой белый овал, назвал его черной дырой, а рядом пририсовывал небольшого человечка обречено зависшего у самого края пропасти. Это вначале развеселило аудиторию, но дело прояснило слабо. Да и фигурка падающая в черную дыру больше напоминала, иероглиф, закорючку, бухгалтерскую галочку. Федор присмотрелся и теперь ясно увидел птицу отчаянно бьющую крыльями о воображаемый воздух. Это была белая как мел чайка. Но не было ни моря ни неба, а была черная пустота и страшный затягивающий пустоту круг. Птица отчаянно била крыльями о воображаемый черный воздух, но ее необратимо затягивало к страшной границе. Помимо своей воли, Федор комментировал происходящее сухим лекторским языком, и не заметил как аудитория притихла. Желание чайки бежать прочь от страшного места стало теперь желанием зала. И здесь Федор перечеркнул чайку костлявой стрелкой направленной точно к центру.
    Ясно стало, что Федор заодно с этим страшным кругом, и более того, они вместе с этим кругом не просто две сущности - лектор и его иллюстрация - а одно цельное чудовище, с навязчивой идеей - ни за что не отпускать несчастную чайку. Он пытался сгладить впечатление, и называл падение птицы снисхождением из верхнего мира в нижний. Мол там, внизу, вовсе не мрачное плоское крытое грязью, словно автомобильный коврик, пространство, а светлый безграничный мир - волшебный и неизведанный. А круг лишь пограничная линия, почти пуповина между верхним и нижним миром, словно подземный переход от Казанского к Ярославскому вокзалу┘ И надо быть глупой птицей с куриными мозгами, чтобы не понимать своего счастья стать пленницей мелового круга. Ведь там другая жизнь, там всегда играет музыка, быть может, волшебный Моцарт со своей волшебной флейтой┘
    Нет, только не флейта. Он теперь видел себя фактически со стороны - без сочувствия. И уже не как отлетающая от покойника душа, а другой независимый строгий человек. Вот в чем дело. Ему и нужен был свидетель. Поп прав, нужна вера. Если не веришь сам, то найди соучастника верящего в твое существование. Лучше соучастницу. Женщина уходит не потому, что разлюбила, но потому, что перестала верить в твое существование. Да точно так все и было. Они долго ссорились, называли друг друга обыденными словами, среди которых "дрянь" было самым приличным. Что ж ты дрянь такая, перестала глядеть на меня с любовью и подаешь ко столу вчерашний ужин. Конечно, речь шла не о примитивной кухонной разборке. Ибо стол - есть жертвенный алтарь, а вчерашняя котлета - жертвенный агнец. И если вам подают принесенное в жертву однажды, значит больше новых жертв не будет. Следовательно, вам не верят, то есть не верят в вас. Следовательно, появился кто-то другой со своим собственным алтарем, потому что жертва обязательно должна быть принесена.
    Зал притих и с удивлением наблюдал, как лектор работая тряпкой и мелом пытается запихнуть пробное тело внутрь мелового круга. Федор это понимал, но ничего не мог с собой поделать. Он действовал как маньяк, получая наслаждение от страданий жертвы. Та еще трепыхалась графической тушкой пронизанной вектором любви и смерти, но уже наполовину скрылась под горизонтом.
    Лектор сухо комментировал:
    - В момент прохождения пограничной линии пространство и время меняются местами. То что вне круга казалось невозможным - путешествия во времени, нарушение второго начала, мгновенная телепортация - становятся сутью бытия. Теперь у вас не одно, а три времени сразу, - собственное, физическое и психологическое, добро и зло теряют очертания, потому что нет причин и нет следствий, никто ни в чем не виноват. Разве не так бывает когда заглянешь внутрь себя? Э, да тут получше, миры летят с насиженных мест как перезревшие яблоки на голову Ньютона. Правда - с пространством туго, дорога одна и только вниз, во тьму, в десятку┘
    Наконец какой-то наглый студент, не выдержал и поставил перед лектором вопрос ребром, мол нельзя ли как-то попроще объяснить перемещение в другие миры с помощью черных дыр.
    Тогда Федор достал из внутреннего кармана мятый вчетверо "Московский комсомолец" и сложив его пополам повертел пальчиком в носу олигарха.
 
 
 
  Академический час
 
 
 
  Над Москвой висел желтый мутный слой, как будто город был не здесь, а с той, небесной стороны и оттуда слабо просвечивался на Федора, подъезжающего к гостинице "Академическая". Моисей уже стоял прямо у входа и нервно махал ему рукой.
    Хорошо, что меня пригласили сюда, - думал Федор пока Моисей тащил его в ресторан, - иначе пришлось бы возвращаться в пустую квартиру, где на кухне лежит раскрытая книга Ричарда Баха.
    - Шиизшхеа, шиизбютифухл, шиизкрррашивый┘ - шелестел Моиссей палестинским горлом, - Я ошень ворри, но как есть говорррить только о бизнес, вы не понимать такой шеншен, то есть цевушка, бывает только рррраз.┘ Я подготофил меморандум, на инглиш нужно его читать, когда он не захочет на мои предложений...┘
     - Знакомьтесь, - Моисей пододвинул Федора к женщине как будто предлагал ему нечто бесценное, - Джонатан.
     - Федор, - бодро прошептал Федор и упал на стул.
     В этой идиотской ситуации Федору больше всего было неудобно за гостя. Не дай Бог он догадается, впрочем как? При нашем характере и артистическом даре. Нет, какова натура, придумать себе такое идиотское имя. За кого она себя ему в обход меня и истины...┘
     - Джоан, собирается репатриировать в Израэл, и ушаштвовать в нашем проект.
     - И дафно она это решил? - спросил Федор.
     - О, дафно, дафно, целый месяц назад.
     - Рофно? - Федор уперся в скрученный обрывок проволоки от шампанского.
     Как он мог не заметить огромный мазовский диск? Да очень просто. Двести километров в час, это 50 метров в секунду. При ближнем свете, получается секунда на размышление, то есть, еще надо вывернуть, следовательно - пол секунды. Впрочем, полсекунды, это целая прорва времени, и опять получается, уж такую железяку можно было бы и объехать. Хм, да он и объехал, ее, конечно, - снова обрадовался Федор, естественно, ведь вон она Москва - небесный город, вот кольцо, вот ресторан, такая удача, за это надо выпить!
     - Ты же за рулем, - сказала Джонатан.
     - Это в прошлом, - Федор налил полный бокал шампанского и залпом выпил.
     Теперь стало ясно, что для нее он - Федор - вовсе не интимный транслятор, а некое препятствие наподобие мазовского диска. Где-то он его видел. Нет, не как физически лежащий на брестском асфальте, в черных пятнах битума колесный диск, а как абстракцию, геометрический символ, подобный меловому кругу. Не его ли он пытался подсунуть студентам? Впрочем, сложнова-то будет? Все гораздо проще, вот Моисей, вон за окнами прямолинейное движение, а вверху небесный Иерусалим? Все чайки стремятся к Небесному Иерусалиму, где огнегривый лев и золотой орел небесный, а здесь остров Патмос и мутная бензиновая лужа. Здесь варварские идолы русских дорог.
    После ста девяносто пяти осталась одна слепящая пара. Она летела ему вослед сверкая неоновым блеском, наверное уже по инерции. Просто потому что он убегал и надо было догонять. Федор захохотал и громко крикнул Луне:
    - Эй дурашка базальтовая, каменная кочерыжка, стой, от меня не уйдешь, я тебя вычислил, ты и сама ошиблась. Не надо врать! Не надо грязи! Какая же ты птица? Ты глупая каменная кочерыжка вечно падающая на Землю. А птица - я, я Чайка. На, погляди - Федор вынул водительские права и помахал им в лобовое стекло. Съела? Да, это мои советские права, вечные, на все времена и страны! А где твои? Кто дал тебе право прикидываться синей бензиновой кляксой?
    - Чорт, некому и пожаловаться. Прибавить что ли еще пяток? Не будут же они гнать, 200 километров в час, что они с ума сошли, да и никто и не гонится за мной. Это я преследую Луну, впрочем, нет не Луну, мне нужно в Минск, а там в Москву, а Москва как известно, порт семи морей. Там где море - там и чайки. "Милый, у нас никогда не будет такой красивой машины". Ну, не совсем такая, но вполне - Федор постучал по баранке, - с ней хоть на край света, хоть на восьмые небеса!
    Он прищурился
    - Постой, чего там впереди блестит?
    Через 50 метров что-то красиво зазвенело.
     - Фыпьем, - Моисей ударил бокалом о бокал своей будущей коллеги, и теперь они выстроились в очередь к нему.
    - За что пьем? - Бодренько спросил Федор
    - За успех наш пропозал, - Моисей таял как пасхальная маца на языке, - Правда у нас есть еще один препятствий, понимать, муш, то есть бывший┘
    - А кто у нас муш?
    - У нас нет муш, муш, он странный, драйвер, он есть погиб на белорусский афтобан
    - Дейстфительно, - Федор поглядел на жену.
     Жанна, как бывало в таких случаях, дерзко посмотрела ему в глаза. То есть, он то знал, что в такие минуты вранья, она смотрит вовсе не на него, а сквозь него. О, как знал он этот холодный взгляд. Так смотрят птицы и звезды┘ и близорукие женщины. Взгляд опустошающий весь мир. Не дай Бог очутиться под ним и тебя сметает, вместе с домами и деревьями, вместе с городом и небом. Впрочем, насчет домов и деревьев, он преувеличивал. Сам себя утешал, неправдоподобной опустошительной гипотезой. Ведь самое страшное, что под этим взглядом исчезал лишь Федор, а в огромном неизменном пространстве, где пели птицы, и в окнах домов играли солнечные блики, возникал пустой объем по форме напоминающий человека. Так смотрят матери на своих брошенных детей и дети не принимая даже и возможности быть брошенными превращаются в небольшие пустые объемчики. Но у детей есть шанс стать взрослыми, и тогда они выпархивают из пустот на волю в жизнь, а что делать пятидесятилетним мужчинам?
     - Но если он погиб - какие же могут быть препятствия? - настаивал Федор, - Кстати, как он погиб?
     - ┘ На русский афтобан летел на мусор┘
     Моисей как школьник посмотрел на Жанну, пытаясь определить все ли он правильно сказал. Жанна ласково улыбнулась, впрочем не меняя выражения глаз.
     В ресторане народу прибавилось: в основном академики с коротко стриженными намыленными рожами и неопределенного подросткового возраста спутницами. В углу, на музыкальном пятачке среди блистающих перламутровыми боками ударных толкались три музыканта в потертых, еще советских фраках. Один мужичек, напоминавший Паганини из фильма "Паганини", теребил в руках скрипку, а рядом стояла маленькая девчушка с флейтой.
    Федор насторожился. Откуда здесь флейта? На кой чорт хозяева ресторана приглашают флейтистов? Мы же не в переходе! Следовательно все подстроено и опять погоня. С утра все наперекосяк. Он устал ездить куда прикажут, все хватит трамвай идет в парк, лошади устали, станция конечная - освободите вагоны! Сдвигая салаты Федор добрался до Моисея и шепотом попросил:
     - Моисей, я забыл деньги в машине, вы не могли бы заказать что-нибудь из Моцарта, например "Волшебную флейту".
    - Конешн, нет проблем┘
     Они остались вдвоем.
    Сначала он попытался улыбнуться, но получилось уж очень натянуто. Будто вместо мышц и живой кожи на него надели специальную резиновую маску с неизменным выражением. Интересно каким? Впрочем, он знал с каким. Наверняка это было то самое выражение из шереметьевского сортира, а так же из всех других зеркал в которых он успел отразится в последний месяц.
    - Так как же я погиб? - Федор решил прояснить хотя бы этот второстепенный вопрос.
     - Перестань, - попыталась отмахнуться Жанна.
     - Нет уж позволь, меня, в некотором смысле, это беспокоит. Не скрою, кое-какие сомнения посещали в последнее время, но все же┘
     - Чего ты хочешь?
    - Правды! - почти закричал Федор, - и перестань смотреть так.
    - Как? - кажется она его наконец заметила.
     - Как резиновая кукла.
    Жанна переменила позу, усаживаясь поудобнее чтобы слушать давно осточертевшую музыку.
     Послышались первые звуки волшебной флейты. Играли замечательно и Моисей куда-то исчез.
     - Не молчи┘ - уже почти шепотом попросил Федор. - Я и сам чувствую, что мне крышка. Я мало сплю, то есть наоборот - все время как во сне. И сон страшный, будто меня нет, а я есть. Я не могу быть один и от того постоянно ищу кого-нибудь живого, что бы даже не поговорить и нет не пожаловаться, а просто побыть рядом. Ведь быть можно только рядом с кем-то! Но мне и с ними нехорошо, просто не так тяжело, но нехорошо. Что же делать?
     - Ладно, я тебе скажу, ты не погиб. Ты пропал без вести. На тебя напали на брестской трассе, машину отняли, а ты исчез, понимаешь?
     - Нет, - Федор даже перестал слышать музыку
     - Ну пойми же, - Жанна перестала следить за свои лицом, и как это бывало в минуты надрыва подурнела. - Я не хочу выходить замуж и тем более не хочу жить в Израиле, мне просто нужно убраться отсюда, куда угодно, хоть на луну, хоть к чорту на рога, лишь бы не быть здесь. Погляди на этих академиков, - она сказала чуть громче и за соседним столиком скрипя шеями обернулись два простоватых качка. - а если ты пропал, то должно пройти время, по крайней мере год, чтобы я могла расторгнуть брак, и следовательно я хоть и хочу, но не могу составить ему счастье. Понимаешь?
     - Ага┘ безвести┘ как в черной дыре - ни ответа ни привета, - Федор долил себе остатки шампанского, - жаль мы водку не заказали. Водка, милая моя, она совсем не пучит и если затекает под маску то не липнет, понимаешь милая девочка, а как ты думаешь где Моисей? Может он пошел за водкой подешевле, в соседний ларек? Только не продали бы борматухи, послушай какая чудная музыка, будто тебя взяли за ручку и повели далеко, далеко в темный лес, а там в лесу милая моя на поляне сидит мальчик шаловливый┘
     - Буанароти! - вдруг послышалась Федору.
     Федор оглянулся. Моисей как ребенок радостно улыбался. В одной руке он держал бутылку водки, а другой пытался обнять Таню. Та покачивалась на каблуках и упиралась высокой полуоткрытой грудью куда-то ему в затылок.
    - А я смотрю - Флейту мою любимую заказали, думаю кто такой, дай познакомлюсь - а он жид пархатый, ладно не обижайся, хороший мужик оказался, говорит это один профессор попросил. Дай посмотрю на живого профессора, с профессорами у нас дефицит. Ты то как сюда попал?
    Федор виновато пожал плечами.
     - Слышь как Флейта играет! Ты уж прости, наврала тебе, про отца, сама придумала, что бы разжалабить, а ты и поверил, эх профессор автомобильный. Не обижайся, выпьем за Моцарта.
     Теперь уже все пили водку. Даже Жанна, превозмогая брезгливость выпила полбокала. Видно ей было тоже не сладко. Компания радостно перешучивалась, чокалась. ┘а это твоя новая пассия, смеялась Жанна, не долго ж ты сомневался, прогляди Моисей какие женщины у наших профессоров.
    ┘ - да ошень, ошень, но у нас еще есть, один вопрос, вот я приготовил ревью на наш пропозал, - он протянул отпечатанную еще дней десять назад официальную бумагу Федору.
    Здесь Федор окончательно протрезвел, то есть он и раньше уже перестал пить и лишь радостно чокался со всей честной компанией. Появление делового документа среди доброй попойки его окончательно поставило на ноги. Он развернул бумагу, прошелся по диагонали до места где стояло: профессор Fedor I. Chayka, потом сложил бумагу вчетверо как будто пытался проиллюстрировать Лобачевского, но после все вернул в начальное состояние и размашисто расписался. Все шло своим ходом, Моисей целовался с обоими женщинами, те уже пили на брудершафт, и когда старое советское трио затянуло Миладзе, Федор под мелочным предлогом вышел из ресторана.
 
  Светает
 
 
    Пятно в небе уже превратилось в небольшой туманный огарок, как будто оттуда его перестали оттаивать. В машине было еще холоднее. Он поежился, ревматически отодвинулся от задней спинки и запустил двигатель. Невероятно! Бензиновая стрелка прилипла к красной черте. Опять? Он оглянулся и обнаружил что снова летит по брестской трассе.
    Огарок в небе оказался обычной луной, а в заднем зеркале мелькали два горящих глаза. Доколе! - крикнул он и прижал педаль газа. Он взглянул на спидометр и увидел крайнее деление - 220! Вот откуда эта проклятая цифра, но не миль же? Впрочем, кто его знает. Самое главное он теперь знал - ему нужно добраться до этой отметки и тогда все кончится. Так написано в книге залитой утренним чаем. О, нет он не чайник, он не лох, он настоящая птица, и он рожден ею для полета, как человек для счастья. Дорога прогнулась, со свистом отлетел задний спойлер прижимавший машину к асфальту, леса и долы подались вниз, дорожный грохот исчез и осталось только чистое свободное от пыли и грязи пение ветра в подкрылках старенького форда. Федор пошурудил в бардачке, достал заезженную кассету и врубил магнитолу на полную мощность. Странно, огромной подъемной силы ветер не мешал флейте, он играл с нею как играют незнакомые дяди с маленькими девочками. Они сдружились вопреки диссонансу ритма и тона, возраста и происхождения, они были вместе, там снаружи, путались в сложных переплетениях глушителя и бензопровода, картера и бензобака, все детали его авто, вплоть до старых истершихся тормозных колодок вторили чудесному голосу волшебной флейты. Как это просто, - думал Федор, надо было подписать один единственный документ и ты обретаешь настоящую, непокупаемую никакими деньгами и заслугами свободу. Он обретал себя. Федор впервые увидел небо и землю как видел их Адам, когда был первым и единственным. Ему не нужны теперь свидетели, они только мешают видеть мир и всегда твердят о своем, будто им плохо без него или наоборот скучно с ним, будто все друг за дружкой следят и называют эту постыдную слежку совестью, а не сплетнями, и еще самое важное, он впервые испытал настоящее наслаждение, когда нет чувства вины, будто ты что-то крадешь у других, или не крадешь а просто, располагаешь чем-то, что могло попасть к другому, более одинокому и несчастному. Это чувство несправедливого, незаслуженного обладания счастьем, не давало ему уехать заграницу, потому что здесь оставались те кто заслуживал большего. Теперь все - не то. Люди созданы для неба! Каждый по отдельности, ничем никому не обязан, как легко это понимать здесь, как просто и ясно парить в небесах┘
    С высоты его полета, горизонт стал не важен, он видел сразу все звезды, и те: даже самые страшные из них - Бельгейзе и Канопус, - казались не далекими пугающими бриллиантами с того света, а просто теплыми домашними огоньками его Вселенной. Теперь, он уже не летел а плыл подобного легкому воздушному шару, но вокруг уже не было воздуха, а он, плавая в абсолютной пустоте, был еще легче и прозрачнее. Да и созвездия стали терять свои обычные очертания. Где-то под левым крылом еще мерцал Орел, а чуть поодаль в дворниках запутался крестообразный Лебедь, но прямо по курсу возникли новые невиданные созвездия. Он как первобытный пастух пригляделся. Нужно было как-то их назвать, впервые придав им истинные имена. О, они были прекрасны, они рождали в нем давно забытое щемящее чувство, казавшееся сейчас неуместным, или по крайней мере - временным. То были печаль и тоска, ипохондрия и ностальгия, жалость и снова печаль. Надо было срочно как-то все это обозвать, и он бросив баранку, стал тыкать пальцем в лобовое стекло давая имена новым звездам: Воронеж, Мурманск, Вологда, Херсон, Владивосток, Тверь, господин Великий Новгород┘ Минск, нет Москва!
    Когда до него дошло, что звуки флейты сменились ревом милицейской сирены, а далекое неизвестное небесное явление - синим аварийным сигналом догоняющего автомобиля, Федор дал по тормозам.
    Дорожный патруль долго смотрел вослед странному гражданину, на удивление безропотно принявшему все карательные меры. Через полчаса Федор был уже свободен. Кроме свободы от водительских прав и личного авто, у него была свобода идти пешком. Да, еще у него была ночная Москва и дорога. Более того, казалось проштрафившийся водила спешил поскорее покончить с формальностями, как будто ему срочно нужно было идти по делу. Именно идти, а не ехать. Да и то сказать, Федор устал ездить, а ходить уж почти разучился. Тем более по ночной Москве. Некоторое время он был под впечатлением своего полета среди созвездий и лишь сейчас потихоньку возвращался на родную землю. Впрочем, неизвестно. Родная земля в массе отдыхала после трудового дня и мало интересовалась одиноким ночным путником. Да он уж и не ждал ничего. Правда, пару раз у него стреляли сигареты и он их раздавал горстями, как будто собирался бросить курить. Несмотря на ночное движение он перешел на проезжую часть и по бровке шел все убыстряя шаг. Он даже не оглядывался на обгоняющие его автомобили (денег у него все равно не было), не глядел на Москву, и лишь изредка поднимал голову к небу. Небо окончательно затянуло и теперь оно напоминало окно вагона въехавшего в тоннель поезда. Вместо надписи "Не прислоняться" по окну бегали лазерные зайчики какого-то ночного клуба. Так не сбавляя шагу он шел и остановился лишь у старой "Электроники". Здесь он сошел на подмерзшую траву, оглянулся, будто стесняясь и встал на колени.
     - Здравствуйте, Незнакомка, - прошептал Федор, потом подождал ответа и продолжил:
     - Ладно не отвечай. Я знаю ты должна молчать до поры. Прости. Ты должна услышать меня, потому что больше меня никто не слышит. Мы одни. - Федор вдруг хохотнул, - Знаешь, я в детстве, когда бросали друзья или ругала мама, разговаривал со своим псом. Он сидел на привязи как и ты и молча слушал, а когда я плакал - он плакал со мной. Странно, не могу вспомнить ни одной обиды, а разговоры с собакой помню. Сейчас вспомнил. Вот так же она слегка наклоняла голову и слушала. Слушай и ты. Меня страшно обидели. Я исчезаю. Да и тебе не сладко. Глянь, замерзла поди. Осень. Ну ничего теперь мы вдвоем, подвигайся поближе, я знаю что тебя беспокоит, - они все пролетают мимо, как будто ты не живая. А куда они летят? В какие небеса когда чудо рядом. Глупцы. Впрочем, и я глупец, мне нужно давно было остановиться, но я не верил в тебя, не верил, прости, не верил что ты живая. Сомневался, ерничал, извини, представлял всякие позы, ну раз ты здесь поставлена для всех, что мол ты и есть самая легкого поведения. Думал, проживу и так, на интересе, мечтал о высоком и гнал, гнал подальше, авось мол проскочу, как бывало и раньше, но дорога никогда не кончается, и кажется там, на далеком горизонте затеряешься и ты, - Федор замолк прислушался к себе, - вот, вот сейчас опять промелькнуло, как будто я снова лечу от тебя, то есть еще надеюсь на, как будто там, в конце есть еще что-то, кроме былого, какое-нибудь миллион миллиардовское небо, прости ведь о тебе такое врал, хвастался, мол знаком и даже близко, как будто целовал твои руки, а ты целовала мои, и про родинку┘ врал а сам не верил, думал, что ты всего лишь плоский отпечаток, графическая проекция, гигантская мертвая ксерокопия. Но разве у мертвых бывает такое выражение лица? Разве мертвое способно страдать от одиночества? И разве тот огонь, что обжигает мое сердце тоже выдумка, техническая уловка, хитроумная система? Ведь я тебя знаю давно, просто мы не встречались с глазу на глаз, а так, ты была всегда, быть может┘ Ты думаешь я заболел и подобно психу ищу в других свои симптомы. Может быть, но ведь это не важно. Теперь, когда мы наконец вместе, иди ко мне, - Федор не вставая с колен подвинулся к холодному облупившемуся столбу. - Да холодновато, давай обнимемся, согреемся, о милая девочка, ведь я тебя страшно ревновал, когда встречал в другом месте, какое право имела ты улыбаться и глядеть на этих чужих людей, будто они это я. Слава Богу они ничего не замечали, помнишь в метро, на Тургеневской какой-то негодяй раздевал тебя взглядом, да и я не лучше┘ Теперь мы вместе и холод нам не страшен. О как там холодно, - Федор отполз и взглянул на небо, - я ведь бывал там, в абсолютной пустоте, она угрожает упасть на землю, да она давно бы это сделала, но не может выбрать подходящего момента, о, теперь то я знаю отчего┘ я знаю точно. Все дело в тебе, в нас, в нашей приязни, прости, я смею надеяться на взаимность, но теперь вижу - мы нужны, смертельно необходимы друг другу. Прости же меня, да ты и простила я вижу, слышу, чувствую┘ А знаешь, бывало проезжая мимо, меня буквально сжигала волна желания, хотелось остановиться, прижаться, побыть, но я стеснялся, как стесняется оглашенный впервые перекреститься прелюдно. Но все, сомнения в прошлом, разве я мог жить ради чего-нибудь еще? Да, - Федор задумался пораженный новой идее, - ведь я и скитался по миру, точно зная что ты есть, просто откладывал, как откладывают самое приятное на потом. Так дети убегают из дому, и шатаются до ночи, зная что их ждут, понимаешь, от-того и не спешат, и как бы не думают о главном, точно зная, что примут всегда и обогреют. Просто я заигрался, закрутился, загулял, но точно знал что меня уже ищут и скоро позовут. Главное успели бы пока жив - Федор сконфузился, - не обращай внимания, у меня дурная идея, будто я погиб, будто я давно лежу мертвый там, - Федор махнул рукой куда-то на запад, - но как бы это могло случиться если мы с тобой вместе и я спокойно говорю об этом. А ты слушаешь! Правда? Молчи, молчи, тебе нельзя. Не гонишь и не уходишь. Чего еще желать, какое счастье может быть где-то если ты здесь со мной? О не думай будто я не понял и не оценил твоей жертвы, твоего великодушия. Я ждал, я знал, я верил и ты пришла, и никто не смеет тебя упрекнуть! Не их дело, ведь ты пришла ко мне, и никто не может осудить тебя за то как это сделала. Ты боялась меня пропустить и отдалась на поругание. Какое же доброе сердце! - Федор покрепче стиснул объятья.
     - Вот и хорошо, теплее стало. Спи, скоро рассвет.
 
 
 

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

223579  2000-09-22 17:49:52 Мария К. - Странные ощущения...Понимаешь вторичность многих сюжетных ходов, но автомобильная тема по настоящему завораживает, как и пассаж про алтарь кухонного стола на котором ежедневно приносятся жертвы... И в тоже время какое-то интуитивкое,хотя возможно вкорне неверное, чувство, что это не только литература...И хочеться звать автора в гости поить теплым чаем с домашними ватрушками и утешать "все не так плохо, как Вам кажется, все гораздо хуже"...

223666  2000-09-27 13:17:01 -

223668  2000-09-27 13:55:33 Станислав Лебедев - Очень рад, что в РП появился рассказ В.Жатько. Хотелось бы выразить автору благодарность за доставленное удовольствие, и узнать побольше об авторе. ---СЛ

223670  2000-09-27 15:04:50 Yuli - Кич.

223672  2000-09-27 16:44:13 ВМ - Юлий Борисович! <P>А нельзя ли подробнее. У нас не хватает здоровой критики в обозрении. <P>

223676  2000-09-27 19:46:39 Г.Ворошилов - Да уж, Игорь, у нас в фсб платят не так щедро как у вас в цру.<br> Но так ведь мы и работаем не за деньги - за Родину.

223678  2000-09-27 23:34:54 Yuli - Для ВМ.<br> Кич в литературе не так бросается в глаза, как, скажем, на Новом Арбате. Но прежде чем говорить о киче, следует определить, о чем идет речь. Каковы же отличительные черты жанра, который можно определить этим коротким и энергичным словом? Прежде чем попытаться сформулировать определение, вспомним вещи, которые без всякого сомнения можно причислить к кичу. В музыке это - "Подмосковные вечера", как классика кича, и американская музыка от рэпа до джаз-рока включительно, в живописи - Шилов и Глазунов, в литературе - Рыбаков, Сорокин, Пригов. Впрочем, в кичевой литературе тон задают американцы. Здесь непревзойденные мастера этого жанра - Кинг, Бах и Хейли. О тех кичевых вещах, которые еще примитивнее, чем названные выше, можно умолчать.<br> Первая и главная черта кича - стремление автора во что бы то ни стало понравиться. Здесь не автор диктует массе, а масса диктует автору. Можно возразить, что мало кто из авторов хотя бы подсознательно не хочет понравиться своему читателю, но дело в том, что настоящий писатель всегда ограничен здесь теми рамками, в которые его ставит собственный талант. Когда талант незначителен, эти рамки исчезают и книга становится бестселлером.<br> Вторая главная черта - кич всегда красив. Здесь тонкие краски закатов и рассветов, луна, пробивающаяся сквозь пелену нежных облаков, лебеди, или бледное лицо героини, отражающиеся в зеркальной глади озера, души действующих лиц, наполненные хрустальной влагой чувств, скупая мужская слеза, блеснувшая и тут же исчезнувшая, и так далее.<br> Третья черта - кич редко обходится без чертовщины или бытовщины. Если не загадочная в своей инфернальной мрачности душа диктатора, то жуткий зомби или сверхъестественные способности героя. Модно намекать на сверхестественное, или описывать естественное поведение героев, пользуясь лексикой, употребляемой в книжках по черной магии. Есть кичевые бытописатели, умеющие обойтись без чертовщины за счет тщательного выписывания бытовых деталей, понятных и близких массам. Довольно часто, впрочем, авторы используют чертовщину вперемежку с бытовщиной. В этом жанре, впрочем, сумел подняться над кичем М. Булгаков, но только в "Мастере". Его "Роковые яйца" - типичный кич. Кич заразен. Полбеды, если кич используется сознательно и исключительно из рациональных соображений, например у штамповщицы дензнаков г-жи А. Марининой. Она мне даже и симпатична тем, что не кокетничает и не называет себя писателем. Но когда кичу подражают бессознательно, исключительно из желания понравиться, иногда даже и бескорыстного, это производит скверное впечатление. Одно дело, когда нам за деньги показывают фокусы. Это даже и занимательно. Но все превращается в глупый фарс, когда фокусник сам уверен, что он волшебник.

223687  2000-09-28 15:37:11 BT - Когда-то я назвал открытие "Золотых россыпей" блестящей идеей. Теперь вынужден признать свою ошибку. Я понимаю, что это мало кого интересует, но для очистки совести своим долгом считаю в словах тех раскаяться.<p>Общаться на литературные темы в этой гостевой стало просто невозможно: сразу, как чертик из табакерки выскакивает "златоносец" со своим (всегда одинаковым) мнением. Люди, чувствующие текст, или ушли, или не хотят бисер метать, а с Юлием разговаривать о литературе просто неинтересно (да и ему самому, как он признался, неинтересно, - хотя делает он это регулярно).<p> Пробежав глазами "определение" кича, сразу захотелось почитать "Чайку", но она (увы!) опять не открывается у меня ни в какой кодировке. Грустно, в общем.

223689  2000-09-28 15:51:45 радетель - Для Yuli. Помнится, Н.Михалков, как-то, назвал "оптом" весь Штатовский кинематограф - "канализационным искусством", а вскоре, после *Оскара* за "Утомлённые солнцем", предстал неприлично счастливым и амбициозным. И.Глазунову, в свою очередь, принадлежит категорическое высказывание о том, что Микки Маус - дебильный персонаж. Нетрудно представить, что по поводу сего маляра думают дети. Ну а Вы, причисляете к "кичу" Р.Баха, С.Кинга и, опять же - "оптом", джаз-рок, а значит таких мастеров, как Д.МакЛафлин, М.Дэвис, братья Брейкеры, Ч.Кория, и.т д. Любой вменяемый музыкант в ответ исполнит Вам "до-ре-ми-до-ре-до", что аналогично классическому "пошёл ты на ...", я же сошлюсь на М.Жванецкого, определившего "успех" объективным мерилом искусства. Хочется призвать Вас к большей скромности, ведь Вы - НИЧТО.

223690  2000-09-28 15:55:40 ВМ - ВТ! <P>Кодировку поправили - читайте. Не надо спешить с выводами. <P>Кстати, вскоре у каждого текста "Русского переплета" будет своя дискуссия (но необычная). Когда количество перерастет в качество (что иногда происходит), тесно не покажется. И карась не будет дремать и щука довольна будет.

223691  2000-09-28 16:06:45 am - >ВТ: Грустно, в общем.<br> А мне ещё грустней оттого, что в литературном журнале заправляют лица некомпетентные, которые к тому же и не помнят, не знают того, чем жили предшествующие поколения.<br> Фраза "чайка по имени Джонатан" стала объектом бесчисленных обыгрываний и пародий ещё в 70-х годах и тогда же превратилась или была превращена в кич. Тот факт, что по прошествии 25 лет её вариант как ни в чём не бывало выносится в заголовок, отбивает всякую охоту заглядывать внутрь.

223692  2000-09-28 16:34:18 am - Дремучее и глухое невежество, именующее себя "радетелем" пользуется тем, что он может беспрепятственно нажать enter, чтобы послать сюда свою блевотину.<br> Да ты ногтя Юлия не стоишь и весь ваш сраный переплёт не стоит одного его послания. И как ты смеешь совать нам под нос свой хамский список, из которого я не знаю ни одной фамилии?<br> Как смеешь ты в стране великих музыкантов размахивать какими-то бейкерами и кингами. Ты хотя бы знаешь о том, что весь мир стоит на коленях перед русскими композиторами? Что в одном только 20-м веке первые места в музыке принадлежат Прокофьеву, Скрябину, Стравинскому. Слышал ли ты, безродная мертвечина, хотя бы одну ноту из их произведений? Стоишь ли ты вообще того, чтобы с тобой разговаривать. Наглое и самодовольное ничтожество, дорвавшееся до компьтера.

223693  2000-09-28 17:29:26 Мария К. по поводу фразы am - Гетерозис, как явление наблюдается при скрещивании ГЕНЕТИЧЕСКИ ЧИСТЫХ ЛИНИЙ, которые в свою очередь являются гезультатом многократных имбридингов, за счет чего достигается ГОМОЗИГОТНОСТЬ по больнинству генов. Любая человеческая популяция не является чистой линией в генетическом смысле этого слова, следовательно применение термина в данном контексте некорректно.Более того для человеческих популяций с высоким коэфициентом имбридинка характерны обычно черты вырождения - проявление "генетического груза"(дают о себе знать вредные рецессивные аллели), который в высоко-гетерогенных популяциях "ослабляется" высокой степенью ГЕТЕРОЗИГОТНОСТИ каждой особи.

223697  2000-09-28 19:12:54 Mad Hatter - Радетелю. В гневном обращении к Вам, персонаж "ам" использует, и совершенно напрасно, местоимение "мы". В отличии от него, я знаком с Вашим списком, а Майлс Дэвис и Махавишну мной очень любимы. Забавно, будучи незнакомым с такими именами, этот дремучий параноик ещё упрекает кого-то в невежестве.

223698  2000-09-28 19:38:32 С.Лебедев - Размышления Ю. Андреева о литературе и "киче" в литературе, на мой взгляд, поверхностны и субъективны. Примеры "кичевых" авторов, приведенные Ю.Андреевым (см.), говорят сами за себя. Словно фокусник (используем здесь именно слово "фокусник", а не какое-нибудь другое, применяемое для определения субъекта с тузом в рукаве), он добывает из рукавов аргументы, не потрудившись обосновать, почему именно эти предпосылки, а не какие-нибудь другие, он использует в своих логических построениях. По Ю.Андрееву, "Когда талант незначителен ... книга становится бестселлером" (?!). Приведу цитату, которую я уже использовал однажды --- (К.Г. Юнг): "... это равносильно более или менее полному бессознательному тождеству эго с ╚самостью╩, вследствие чего значение самости понижается до нуля, тогда как эго безмерно распухает. Тогда несомненная, мироопределяющая сила субъективного фактора втискивается в эго, что ведет к безмерному притязанию на власть и к прямо-таки неуклюжему эгоцентризму... Многие безвкусицы у Ницше, например, обязаны своим существованием субъективизации сознания". Люди, обделенные какими либо талантами или способностями (иногда очень не глупые люди), часто пытаются оправдать это собственное моральное увечье построением системы ценностей, в которой нет места нежелательным категориям. Так, люди лишенные Веры, строят систему, в которой нет места Богу. Так, все нападки Ницше на христианство скрывают, попросту, бессилие и тоску человека, лишенного Веры. Ю.Андреев как-то заметил, что веруя в бесконечный прогресс, он пытается найти (или нашел?) подтверждение или обоснование своим догматам. Вера - иррациональна, попытка логически обосновать веру - просто глупость. Этюды Ю.Андреева хороши для "МК", где в чести псевдолитературный молодежный "стеб", что тоже неплохо, но к литературе они не имеют отношения. Часто неспособность создавать собственные миры (в творчестве) сопряжена с неспособностью воспринимать чужие миры, созданные творческой фантазией другого человека. <br> Я не собираюсь дискутировать с уважаемым Ю.Андреевым, как минимум, по двум причинам. Во-первых, скучно. Уровень суждений Ю. Андреева о литературе - уровень дилетанта. Во-вторых, - что можно обсуждать с человеком, который "уже все знает"?<br> Повторяю, уважаемый Юлий Борисович, не стоит Вам заниматься литературным анализом - Вы самовлюбленный дилетант. Несостоятельность Ваших литературных претензий тем более явна на фоне рассмотрения Вами некоторых тем, которыми Вы, без сомнения, хорошо владеете. <br><br> Кстати, утверждения Ю.Андреева, что некий персонаж, выступающий в РП по национальному вопросу в стилистике "трамвайного хама" - это игра, по непонятным правилам - по меньшей мере, кокетство . Игра предполагает наличие, по крайней мере, второго играющего, а также обговоренных правил. Человек, играющий по собственным правилам, называется - мошенник.

223701  2000-09-28 21:09:48 радетель - Для С.Лебедева. "...неспособность создавать собственные миры сопряжена с неспособностью воспринимать чужие миры, созданные фантазией другого человека". - На мой взгляд, это изречение достойно украсить энциклопедию афоризмов. Браво! For Mad Hatter. Благодарю Вас. Жаль, что качество публикаций господ "Yuli & am" обратно пропорционально их количеству. Неуважение и нескромность - печальные признаки бесплодия. Я выключаю компъютер - и они перестают существовать, чего не происходит с "Чайками" и их авторами.

223710  2000-09-29 10:05:44 Д.К. - Лебедеву,- в цитате из Юнга я не понимаю, что он (и вы) имеете в виду под "самостью". Как это звучит по-немецки, если вы читали в оригинале? С уважением.

223716  2000-09-29 13:20:10 С.Лебедев - Д.К. --- НЕ думаю, что приведенное ниже определение самости, данное Юнгом, поможет понять. Для понимания необходимо осознать весь массив информации, поскольку это сложная система, в которой все компоненты взаимосвязаны. Вот почему я считаю З.Ф. превосходным писателем, в отличие от К.Г.Ю. <p> К.Г.Юнг. Психологические типы. Определения.<br> 50. Самость. Как эмпирическое понятие, самость обозначает целостный спектр психических явлений у человека. Она выражает единство личности как целого. Но в той степени, в какой целостная личность по причине своей бессознательной составляющей может быть сознательной лишь отчасти, понятие самости является отчасти лишь потенциально эмпирическим и до этой степени постулятивным. Другими словами, оно включает в себя как "переживабельное" (experienceable), так и "непереживабельное" (inexperienceable ) (или еще не пережитое). Эти качества присущи в равной мере другим научным понятиям, оказывающимся более именами, чем идеями. В той степени, в какой психическая целостность, состоящая из сознательных и бессознательных содержаний, оказывается постулятивной, она представляет трансцендентальное понятие, поскольку оно предполагает существование бессознательных факторов на эмпирической основе и, таким образом, характеризует некое бытие, которое может быть описано лишь частично, так как другая часть остается (в любое данное время) неузнанной и беспредельной. Подобно тому, как сознательные и бессознательные явления дают о себе знать практически, при встрече с ними, самость, как психическая целостность, также имеет сознательный и бессознательный аспекты. Эмпирически самость проявляется в сновидениях, мифах, сказках, являя персонажи "сверхординарной личности" (см. эго), такие как король, герой, пророк, спаситель и тд., или же в форме целостного символа, - круга, квадрата, креста, квадратуры круга (quadratura circuli ) и тд. Когда самость репрезентирует complexio oppositorum, единство противоположностей, она также выступает в виде объединенной дуальности, например в форме дао, как взаимодействия инь и янь, или враждующих братьев, или героя и его противника (соперника) заклятого врага, дракона), Фауста и Мефистофеля и тд. Поэтому эмпирически самость представлена как игра света и тени, хотя и постигается как целостность и союз, единство, в котором противоположности соединены. Так как такое понятие не представимо, третьего не дано - то самость оказывается трансцедентальной и в этом смысле...<br> ... Самость не является философской идеей, поскольку она не утверждает своего собственного существования, т.е. она не гипостазирует самое себя. С интеллектуальной точки зрения это всего лишь рабочая гипотеза. Ее эмпирические символы, с другой стороны, очень часто обладают нуминозностью, т.е. априорной эмоциональной ценностью, как в случае мандалы, пифагорейского tetraktys, кватерности и тд. Таким образом самость утверждает себя как архетипическую идею (см. идея, образ), отличающуюся от других идей тем, что она занимает центральное место благодаря значительности своего содержания и своей нуминозностью.<br> Данная дефиниция была написана Юнгом для немецкого Собрания Сочинений и отсутствует в русском издании 1929 года.

223717  2000-09-29 13:21:08 С.Лебедев - Радетелю. - На самом деле фраза довольно корявая, особенно вырванная из контекста. Предлагаю взамен две других - "Россия - сума и тюрьма в одном флаконе" и "В жизни всегда есть место подлости". Главное для гитариста - не совать пальцы в пилораму. Будь ты хоть Махавишну, хоть Фрипп, да хоть кто.--СЛ

223718  2000-09-29 16:11:28 am - Я всегда был сторонником введения публичной порки в учебных заведениях.<br> Особенно в высших.

223722  2000-09-29 19:49:01 С.Лебедев - Радетелю.--- Еше раз. Я вдруг подумал, что Вы могли неправильно меня понять, из-за краткости моего поста. Мне нравится ваша искренность, и мысль об эфемерности виртуальных персонажей, стоит лишь отключить компьютер. Настоящее - остается. Надеюсь, Вы поняли мой отсыл, относящийся к пострадавшему от пилорамы МкЛафлину. Всего хорошего.

223724  2000-09-29 20:30:39 радетель - С.Лебедеву. " Россия - сума и тюрьма в одном флаконе " - Хочется заметить, что значительную часть населения, драгоценное содержание Флакона! регулярно избавляет от мыслей о суме, о тюрьме и о России. " В жизни всегда есть место подлости " Я бы сказал - В человеке... Порой это место, довольно обширно. Насчёт пилорамы и гитариста,... предложу Вам другое - Настраивающий гитару не умеет играть. И ещё - Репетирует тот, кто не уверен в своих силах.

223727  2000-09-29 21:00:02 радетель - С. Лебедеву. -- Ещё раз. Я вдруг узнал, что " пилорама и гитарист " не своеобразный чёрный юмор, а неизвестная мне история. Буду признателен, надеюсь она не очень страшная? Вы не приняли моего комплимента, но я действительно считаю, что дефицит фантазии очень существеннен и наша жизнь от этого ощутимо беднеет.

223734  2000-09-30 08:14:15 BT - Отменный образный язык, очень талантливо, читается на одном дыхании, авторские идеи поданы ненавязчиво, а они есть и весьма интересные: чего стоит только отрывок о Моцарте или лекция о черной дыре; концовка отличная!<p> Образы точные, хотя и гротескные, да они такими и должны быть в данном контексте. Очень понравилась композиция, хотя чувствуется влияние Пелевина. Впечатляет многомерность, объемность текста.<p> Переход к чайке через "на самом деле он уже задел крылом брошенный мазовский колесный диск и летит по инерции над белорусским полесьем" - отлично!!! Я бы рискнул даже назвать расказ (или повесть) гипертекстом, хотя в нем и нет формальных ссылок, на которых следует щелкать мышкой, зато неформальные встречаются повсюду, пронизывая текст, как тот ноготь газету. Вообще, пока читаешь, такое чувство, что, убери текст, а за ним... бездна. То есть автору удалось передать ощущение полета, а выбросить читателя из уютного гнездышка, да еще так, чтобы он захотел полетать, а не шлепнул по клавише после пятнадцатого абзаца, скажу я вам, сделать ой как непросто! Вставка про свечи-звезды, заставившая меня вспомнить У. Эко, вполне уместна и здорово способствует этому ощущению.<p> Мастерство автора несомненно, хотя иногда чувствуется некоторая небрежность. Не очень убедительно выглядит согласие на игру ва банк с "юмористом"; когда поп узнает Федора, тот почему-то проявляет к этому полное безразличие, - впрочем, это можно списать за счет душевного состояния героя.<p> Есть шероховатости, вроде:"Стеклянная перегородка крашенная непрозрачной белой краской до уровня среднего гражданина СССР...", " О, нет он не чайник, он не лох, он настоящая птица, и он рожден ею для полета, как человек для счастья", или "прижал педаль газу" -- но это мелочи. <p>В общем, славная "Чайка" на русский манер. <p>ВМ, прежде всего, спасибо за исправление кодировки. Что же касается Вашего сравнения здешней публики с карасями и щуками, то не уверен, что оно отражает действительное положение вещей. Щук я тут не замечал - индюки попадаются.

223736  2000-09-30 09:54:56 ВМ ../avtori/lipunov.html - ВТ <P>Да, Вы правы некоторые из щук напоминают домашних птиц. Индюк как и чертик определяется по рожкам. Эти самые "рожки" он тщательно прячет за словесной мишурой, но иногда они явно выглядывают над беспорядочным хаосом фактического материала. Отличительным и верным признаком индюка является радость победителя - то есть некое состояние гордости над поверженным трупом противника (естественно, виртуальным). Там где русский человек загрустит, переживая поражение соперника как свое (не зря после драки на Руси победители плачут) - индюк (он же КЛОП) важно расхаживает среди кур и гусей.<P> Но "рожки" не только признак, это настоящие гигантские, почти оленьи рога. Они клонят бедную голову набок, а ему кажется, что мир накренился. <P> Пространство и время индюка наполнено мутным эфиром. Это пространство алхимика или астролога. Наукообразие, душевная глухота, отсутствие самокритики и преклонение перед чугуной логикой. Той самой, о которой писал Достоевский. Персонаж сей не нов. Вспомните село Степанчиково и его обитателей. Такому "дай фалангу"... А что же должны предпринять мы? Мы подобно тем же обитателям, должны его - выброшенного в огород, мокрого и грязного - принести обратно в теплый дом на руках. Всплакнуть, встать на колени и помолиться во спасение его души.<P>

223738  2000-09-30 13:33:31 am - АГРЕССИВНАЯ ПОСРЕДСТВЕННОСТЬ. Это не к автору относится, а к его адвокатам.<br> Пришлось прочитать. Подтверждаю: диагноз поставлен (Юлием) правильно, обжалованию не подлежит. Кич это. Откровенный. Сам автор, чувствуется, кое-чего читал. Например, М.Булгакова, Н.Гумилёва, И.Р.Пригожина. Но образцы, от которых он отталкивается, вторичны, а то и третичны. Жанр: комсомольский романтизм. По уровню вполне подходит для публикации в журнале "Юность" Полевого-Дементьева. Вот, пожалуй, и всё.<br> P.S.<br> Глава "Волшебная флейта": любимый салонными авторами душещипательный сюжет. Например, у В.Брюсова. Финикийский моряк после долгого плавания возвращается домой. Берёт в ночном порту проститутку. Волнующее описание каменного ложа с характерными вмятинами от долгого употребления. Утром он узнаёт в своей временной подружке сестру. Далее следуют Эдиповы страсти.<br> В других главках: и заплачу за то, что отгадаешь кто я, и молитву перепутал за здравие и за упокой - мотивы заёмные, литературные.<br> Как истый лимитчик, щеголяет знанием московских улиц и карты Европы. А каков диапазон знаний: Чайка и Лейбниц. Конечно же, Москва и Иерусалим - два святых города лимитчика. "Слушать давно осточертевшую музыку" - это он об опере "Волшебная флейта". Вот какие мы разносторонние. "Выпьем за Моцарта". Господи, упаси нас от этой образованщины! "Так написано в книге залитой утренним чаем." Путь к Незнакомке и Встреча с Незнакомкой, родинка, пёс, точнее, разговор с собакой - набор пошлостей. "Гигантская мертвая ксерокопия" - удачная фраза. "Мы нужны, смертельно необходимы друг другу." "Я и скитался по миру, точно зная что ты есть." "Ты боялась меня пропустить и отдалась на поругание." "Спи, скоро рассвет." Это уже апофеоз пошлости. Для концовки. Аминь.<br> P.S.<br> Сам автор считает себя талантом. Это видно по тому, как он подаёт свои удачные выражения. Неплохо о Германии: "на горизонте каучуковые холмы". Потом возвращается к ним любовно: у автора - "каучуковый нос", сам он - "резиновая кукла" (дважды). "Доллар как энтропия - только растет. Стрела времени называется. Теперь вместо календаря можно пользоваться курсом доллара, правда только в отдельно взятой стране мира." Далее: "растить энтропию в чудных садах Семирамиды", "от Больцмана, энтропия, цикл Карно". Начинается повествование с крутой фразы в студенческом стиле: "Но Ленин конечно попсовее". К сожалению все удачные выражения автора относятся к пребанальнейшему контексту. Например, избитый лирический отрывок, начинающийся с удачно найденной фразы "глядение в отмороженный мир".<br> Все названные "удачные фразы" имеют первоисточники: что-нибудь типа Олеши+ Одесса и их эпигонов (Гладилин). Хотя следует оговориться, что сам Олеша имеет источником переводы Райт-Ковалёвой. Так что круг замыкается.<br> "У луны бензина хватит на ваш век."

224268  2000-11-07 19:01:10 -

224272  2000-11-07 23:12:00 Андрей Саломатов ../avtori/salomatov.html - Редкое в литературе сочетание страстности и печали.

224679  2000-11-29 06:32:06 беломор http://belomor.com - какая жизнь, такая и литература - хреновая

235758  2001-12-13 00:42:06 -

253114  2003-08-20 12:43:15 -

285255  2008-12-28 15:45:56 -

285262  2008-12-29 16:05:00 http://www.pereplet.ru/kuklin/64.html#64 - Возражая Ю.Андрееву по поводу кича

293342  2010-07-17 10:57:33 Ломоносовцы - С Днём Рождения, дорогой Владимир Михайлович! И с победившей всех и вся жарой, наконец-то прогрелись. Желаем удачи, здоровья, счастья, любви! Пусть наш виртуальный интернационал забудет свои распри и опомнится в чувстве благодарности гостеприимному журналу и его свободному дискуссионному полю.

293346  2010-07-17 17:21:17 В. Эйснер - Присоединяюсь к поздравлениям, уважаемый ВМ! Солнышка и добра на многие годы!

293352  2010-07-18 21:36:49 ВМ /avtori/lipunov.html - Дорогие друзья! СпасиБо за поздравления!

294778  2010-12-04 06:13:12 рмэ - Вы что, ребята, это всерьез за литературу принимаете? Всерьез обсуждаете, там Юнг, Ницше? Это не кич - кич читабелен, это просто деградация мышления.

294779  2010-12-04 13:39:52 Л.Лилиомфи - О ТВОРЧЕСТВЕ (от Гиляровской): -- И.Гиляровская: творчество, на мой непросвещенный, потребительский взгляд, это чудотворство, это слезы и мурашки по коже от удивления и радости. -- С этой репликой не поспоришь. Но мало кто из переплет.ру даже на км приблизился к такому качеству текста. Увы. А жаль, читатель, не правда ли?

Copyright (c) "Русский переплет"