О'ХАЙ!

Тараторин Александр.

Рассказ про самый широко известный в Америке ритуал, про день благодарения. И вот приехали в эту Америку разные русские (ну, евреи, неважно, все равно, русские), приехали и по-разному к местному аборигенному ритуалу относятся. Одни за рекордно короткие сроки (как во время пятилеток) становятся большими католиками, чем Папа Римский. То есть большими американцами, чем Билли Клинтон. Индюшка им, ну, так нравится, будто с детства только ее и жуют. И всякие современные технические штуки всегда при себе (нож, чтобы разрезать индюшку, с электроприводом в машине всегда с собой). Вместо головы торчит телекамера. И покупается все это по-хитрому, на распродажах по дешевке. Это с одной стороны. Это одна пара образов. А вот и другая. Главный герой, от чьего лица идет повествование, и его приятель не хотят меняться. Их жизненное правило, которое они не рекламируют, но которому неизменно следуют: "Будь самим собой!" Хорошее правило, которому недурно было бы последовать не только многим эмигрантам, но и целым странам, России, например, ее правителям. Не надо стараться "косить" под Америку с ее дурацкими индюшками. Мы ведь богаче ее…

Да, богаче. В нескольких штатах вырубается электричество и люди получают редкий шанс увидеть звезды на небе. Американистые родственники уезжают, и герои могут по-простому, по-русски зайти к почти незнакомым соседям и выпить вместе с ними водочки. Цивилизация ненадолго отпустила их души, позволила ненадолго побыть людьми…

А с соседского двора по утрам кричит петух. Индюшка оттуда забрела не синюшная из холодильника, а живая настоящая. И это как глоток родниковой воды, не из пластиковой бутылки, а из настоящего, бьющего из земли ключа.

Единственное, что мне не понравилось в рассказе, - поспешность, с которой все его события высыпаются на голову читателя. О таких глубоких вещах написано, такая самоочевидная и вместе с тем трудно перевариваемая рядовым налогоплательщиком идея, что можно было бы рассказать историю чуть помедленнее, с расстановкой, обстоятельно, без спешки.

С первых же строк чувствуется, что роман создавался на основе личных жизненных переживаний автора. Реалистичные описания составляют большую часть текста и наводят на такую мысль. Правдоподобны все изображенные сцены и нарисованные образы. К сожалению, они только и составляют фабулу. Нельзя сказать, что сюжета нет. В том обилии материала, с которым сталкивается читатель невозможно не заметить десятки самостоятельных сюжетов. Нельзя не признать, что жизнь Тараторина на описываемый момент была чрезвычайно бурной, порой чересчур для нормального человека насыщенной. Оттого и читать интересно. Я проглотил роман одним махом, получив неописуемое удовольствие.

Особенно удаются автору образы героев. Ефим Пусик предстает в воображении читателя так ясно, словно не в книге описано, а в фильме показано. Метания настроений, приступы злобы, периоды анормального доброжелательства, другие необычные проявления создают почти исчерпывающий портрет. Да и другие портреты хороши. Эдуарда также будто видишь сквозь строчки книги. Инфантильный, странноватый человек, почти карлик, который сначала преподает в Кембридже какие-то заумные науки, а потом учится у полуграмотного вьетнамца Донга, куда какой проводок вставлять. Порой встречаются замечательные и даже чрезвычайно удачные обороты речи. Но множественные и весьма существенные недостатки языка постоянно зацепляют внимание.

При всей увлекательности чтения нельзя пройти мимо языковых пороков. С поразительной регулярностью повторяются тавтологии, который пройдет, не заметив, как мне кажется, только очень невнимательный читатель. Над языком автору следует работать отдельно.

Как я уже сказал, образы выписаны хорошо, а вот главный герой изображен блекло. Лучшего результата можно было бы добиться, если бы автор не равнялся главному герою. Построить бы повествование о нем, как об одном из числа всех прочих, тогда бы его достоинства смотрелись рельефней, глядишь, и недостатки бы появились, как у всякого живого человека.

Далее об образах. Каждый персонаж романа в отдельности, может быть, смотрится совсем неплохо, но вместе они не образуют единой системы. Что я имею в виду? Покажу на примере с комментариями. Вот Тараторин выводит троих молодых администраторов. Почему троих? Это не является необходимым, так как они являются почти одинаковыми. В жизни такое бывает, но это ж роман! Образ Бориса превосходно вплетается в канву повествования - администратор-фашист и антисемит к тому же состоит на службе у хозяина-еврея. Интересный ход. Но зачем же нужны еще двое - Андрей и Леонид? По крайней мере, один из них здесь лишний. Леонид явно дублирует функцию Бориса в сюжете романа. Ведь их специализация в производственной деятельности фирмы не показана, да она и не интересна читателю. Таким образом, автор напрягает внимание читателя лишними именами персонажей, которые порой вводятся для одной единственной сценки. Зачем? Если бы произведение разрослось до большего объема, и к этим действующим лицам приходилось бы еще возвращаться, чтобы глубже раскрыть их характеры, тогда - другое дело.

Я исхожу из убеждения, что в романе не должно быть лишних персонажей. Два героя со сходными характерами нужны лишь для того, чтобы показать их отношения между собой (например, повесть "Один и одна" В. Маканина). Для контакта с другими типами достаточно одного из них. Сколько бы образов автор ни вводил в канву повествования, не должно быть ни одного лишнего.

Есть и другие, не менее серьезные недочеты композиции. Ближе к завершению в тело романа вдруг вторгается женщина, прежняя любовь главного героя. Существовавший на протяжении почти всего сюжета добропорядочный муж и заботливый отец неожиданно находит как бы в складках одежды, в уголке самого дальнего кармана некий забытый предмет, который, оказывается, ему позарез нужен. Воспоминания юности сами по себе прекрасны, но получились фрагментарными. Нет, все прошлое, конечно же, вываливать на страницы романа ни к чему. Но юношеская любовь каким-то образом обычно связывается с воспоминаниями о родине. О родине Тараторин упоминает, но лишь в самых последних строках и буквально в нескольких из них. Герой видит по телевизору своего отца на параде ветеранов на Красной площади. И далее следует финальная фраза: "Кровавый век медленно подползал к своему концу". Из сюжета романа она не следует и ничего ему не прибавляет, а вызывает недоумение читателя.

Трудно давать советы автору романа, который уже опубликован в толстом литературном журнале. Однако хочется заметить, что в этом романе кое-чего не хватает. Мне представляется, что женщине было бы лучше не возникать вовсе, либо появиться где-то вначале и заложить отдельную сюжетную линию, связанную композиционно, например, с моментом отъезда с физической или исторической родины. Далее ей неплохо было бы пропасть из поля зрения, чтобы дать герою шанс испытать на себе все прелести работы в фирме Пусика. Тогда всплытие давней любви не стало бы неожиданностью, а, наоборот, органично вписалось бы в развитие действия, усилив впечатление от основной части сюжетной линии.

Кроме того, главный герой, как мне кажется, для полноты ощущений, должен был что-то совершить с фирмой Пусика: уволиться, возглавить ее, взорвать, наконец. Он мог бы посетить ее через год после ухода. А иначе получается недосказанность, но не та недосказанность, которая желанна, ибо разжигает фантазию читателя, а как синоним незавершенности конфликта. Получается так, что основной конфликт романа закончился неблагополучно, а именно, установлением какого-то нехорошего компромисса героя со злом.

Статья Марии Ремизовой АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ о романе "Дурная компания"

СКОЛЬКО раз можно открывать Америку? В принципе бесконечно, лишь бы это действительно было открытие чего-то неизвестного. Хотя в нашей литературе эту тему новой не назовешь - эмигранты всех волн на этой ниве потрудились предовольно, тем не менее предлагаемый "Звездой" (N 3, 4) роман Александра Торина (псевдоним, как указано в редакционном примечании, бывшего московского инженера, ныне жителя США) "Дурная компания" позволяет провести некоторые неожиданные и небезынтересные параллели с сегодняшней ситуацией в России.

С чисто художественной точки зрения "Дурная компания" на шедевр, конечно, не тянет, хотя написана вполне профессионально, без сучка и задоринки, и читается легко, без усилий. Собственно, ничего нового автор не предлагает, и текст интересен не художественными находками, а заложенной в нем идеей.

Сюжет таков. Герой на излете застоя выезжает в Израиль, откуда со временем перебирается в США, куда его приглашают на работу в фирму некоего Пусика. Ефим Пусик - фигура на редкость колоритная. Это совершенно сумасшедший человек, технический гений, он изобрел загадочное устройство, которое буквально рвут из рук солидные западные фирмы (на этом единственном изобретении держится его немыслимое благосостояние), самодур, подверженный самым трогательным приступам человеколюбия (например, он беспрерывно выписывает с бывшей родины специалистов для своей фирмы, дабы дать несчастным вкусить настоящей жизни) и вместе с тем пароксизмам самого безобразного хамства, сводящего на нет все его благие намерения. Управляет фирмой триумвират тоже бывших советских подданных - по отношению к Пусику они подобострастны, на головы же рядового персонала обрушивается совершенно непредставимый в условиях американских свобод деспотизм в сочетании с самыми изощренными формами унижения.

В фирме Пусика действует самая что ни на есть кастовая система, вплоть до института неприкасаемых (с представителями нижних слоев нельзя даже сесть в буфете за один стол). На работу необходимо являться в определенной "форме" - полосатой рубашке с какой-то таинственной "складочкой" на спине, темных брюках (не дай Бог в джинсах!), темных носках, галстук почему-то исключен.

Рациональному объяснению это не поддается - надо и все тут, на этом и держится система подчинения, которое только тогда и бывает тотальным, когда личность лишают права рассуждать.

Герой находится в промежуточном положении между высшими и нижними слоями, он с изумлением наблюдает Пусикову мельницу безумия, когда вдруг по мановению босса совершается грандиозный и бессмысленный переезд всех отделов из одних помещений в другие в пределах одного здания, парализующий на несколько дней работу всей фирмы; или выписанный из Ленинграда академик, предлагающий нестандартное решение (для чего его, собственно, и приглашали), подвергается потокам площадной брани за то, что суется не в свое дело.

С одной стороны, руководство фирмы во весь голос кричит, что теперь, в условиях капитализма, бывшие советские граждане обязаны работать в поте лица - никаких перекуров или кофе на рабочих местах, с другой - единственное, что на самом деле требуется от сотрудников, которым прощается даже нулевая эффективность труда, - это следование неписаным законам субординации и неукоснительное исполнение даже самых абсурдных и часто взаимоисключающих распоряжений, что характерно для менталитета той страны, которую все эти люди покинули, спасаясь именно от такого типа отношений.

Жизнь в фирме Пусика напоминает катание на американских горках - дух захватывает от крутых виражей, но тележка летит по замкнутым вкруговую рельсах, симуляция целенаправленного движения дает лишь тошноту и головокружение, позитивных же результатов - нуль. В Америке, кстати, эти горки называются русскими... Раньше, покидая родину, люди увозили с собой в узелке горсть земли, чтобы там, на чужбине, иметь хоть иллюзию непрервавшейся связи с отечеством. Теперь у эмигрантов такой необходимости нет - они привезли с собой столько "родины", и не в узелках, а в мозгах, что некоторые, не выдержав, подумывают о возвращении.

В финале романа герой с облегчением покидает стены опостылевшего ему русско-американского промышленного монстра и отправляется в самостоятельное плавание по американским, без советской закваски, фирмам. Опыт не прошел даром. Теперь, прежде чем принять предложение, он очень внимательно приглядывается к работодателям, не забывая поинтересоваться, существует ли обязательный для всех сотрудников распорядок частной жизни, включая ношение особых рубашек со складкой или проживание в строго обозначенном районе.

Картина, нарисованная в "Дурной компании", хотя и навеяна опытом американским, как-то болезненно отзывается в сердце нынешнего гражданина России. Ворвавшийся к нам в приоткрытую форточку капитализм как-то изумительно прихотливо наложился на выработанные временем местные привычки, и черты наблюдаемой действительности порой удивительно точно совпадают с особенностями фирмы Ефима Пусика. Конечно, смешно, что за такими наблюдениями приходится ездить в Америку, как будто нельзя было сделать их дома. Однако если пророки в своем отечестве стыдливо молчат, пусть хоть этот вид американского экспорта принесет какую-нибудь пользу - все лучше, чем "В постели с Мадонной"...

Итак, что мы имеем? Главный герой, он же автор, вступает в конфликт идейной ложью пионерских дружин, питающейся глупым энтузиазмом детства. Ядовитый коктейль из воспоминаний пионерской юности, американского флага и китайских проклятий "северному соседу" производит должное впечатление на читателя. У меня, по крайней мере, возникла солидарность с рассказчиком. Мораль рассказа ненавязчива: наглые выходки пионеров (словом "пионеры" в первопрестольной чаще всего называют мелких подъездных пакостников, которые засовывают спички и прочий мусор в замочные скважины сварных железных дверей) пресечены, несчастные приобщенные к цивилизации зверюшки обласканы. Все поставлено на свои места. Конфликт нашел свое разрешение, грубо говоря, в правовом поле.

Бесподобен ироничный язык Тараторина, который освободился от большинства шероховатостей предыдущих работ. Вот бы ему еще со своим языком на пару чуть-чуть поработать и довести до совершенства. Всего-то надо утроить время, затрачиваемое на написание рассказа. Есть, есть еще огрехи, за которые зацепляется глаз. Приведу несколько примеров.

"Дело в том, что у меня с детства была дурацкая мечта: собственная комната, пусть в пять квадратных метров, но своя, чтобы можно было закрыть в ней дверь и остаться наедине с листами бумаги, или, в соответствии со временем, с экраном компьютера. И чтобы в комнате этой было тихо".

Обратите внимание: слово "был" употребляется неоправданно часто. Его без ущерба можно заменить иной оборот.

" Я даже закончил книжку, потом прошло лето, и наступила золотая, прохладная и прозрачная осень. Раньше я никогда не замечал этой красоты. Если бы не вся эта история, так что я скаутам теперь даже благодарен..."

А тут избыточное Яканье. (Кстати, запятая после слова "лето")

Это по второму рассказу. А в первом меньше признаков рассказ и больше огрехов. Два раза фраза "с поросячьими глазами" на небольшом расстоянии друг от друга использована для характеристики двоих разных персонажей. Не такой уж большой рассказик, чтобы повторяться.

Остается только избавиться от недоделок и доработать сюжетную линию (первого из двух рассказов), тогда все встанет на свои места.

Оба рассказа находятся по адресу:

http://www.lito.spb.ru/cyrano/index.html

(Роже Шольтен)

Нравится, прежде всего, веселая фантазия автора. В повествование вплетены фантастические сны и выглядит это оригинально. Иногда, на мой взгляд, из них можно было бы возвращаться чуть раньше. Излишние подробности утомляют. Читается текст легко, изредка спотыкаясь о "сильные" штампы. Тут и "выжатых как лимон", и "как по волшебству", и "как молодой повеса", и "она заметалась, бедняжка, как бабочка, прилетевшая на свет". По ходу чтения начинаешь ожидать и оригинальной концовки. Автор предъявляет богатое воображение, и оно то внушает это ожидание. Не верится, что он согласится на нечто средненькое. Но, увы, на деле получилось именно так.

По настоящему смешной рассказ с удачными выражениями. Чего стоит: "Когда мама поет в ванной, впечатление такое, что кого-то насилуют в консервной банке".

Тараторин пишет юморески. Этот рассказ, на мой взгляд, вышел лучше всего.

Мне понравились гораздо меньше. На мой вкус для юмора не достает динамики. Автор частенько цепляется за несущественное и рассеивает внимание. Впрочем, предвижу, что будут и другие мнения. Возможно, это у меня такое восприятие юмора. А вообще, читая Тараторина, вспомнились другие конкурсы с разделами - юмор. Все же это специфический жанр.

(Сяо-Ляо)

Прочитал рассказ с интересом, получил удовольствие. Согласен с отзывом Роже Шольтена, но хочу еще пару слов добавить.

Некоторые места текста являются оригинальными авторскими находками, которые особенно ценны. Удивительно легкие воздушные образы автору, несомненно, удались. И шотландец, и пират. А вот японец дан как будто в сносках мелким шрифтом внутри страницы. Лучше было бы его совсем опустить, раз в натуральную величину он не получился. Остановлюсь на замеченных недостатках рассказа.

В использовании известных цитат из литературы и кинематографа я усмотрел нечто не очень этичное, скажем так. То есть тут получается стремление проехаться на чужом горбу, а именно на горбу авторов этих фраз за неимением своих таких же блестящих.

"…Из Бразилии, где много диких обезьян..." У этих слов есть свой автор, то есть автор сценария известного фильма "Здравствуйте, я ваша тетя". Удачная фраза? Без сомнения, но чужая! (кстати, "обезьяна" пишется через мягкий знак)

Поясню. Совсем иное место в рассказе занимает фраза, например: Блажен, кто верует... (запятую надо после "блажен") Это уже фразеологический оборот русского языка. А "…Из Бразилии, где много диких обезьян..." - пока нет.

"Под крылом самолета призывно поет зеленое море..." - аналогично, хотя и не так критично. "А я в Россию, домой хочу. Я так давно не видел маму..." - туда же. И прочие подобные же места, кои я уж не стану сейчас разыскивать.

Можно, конечно, составить рассказ из одних только заимствований из чужих текстов, но тогда это будет уже совсем иной, новый жанр, который и рассматривать надо будет отдельно.

Вот и поругал, но конструктивно, так сказать, охаил. А взялся я за обсуждение сборника рассказов Тараторина потому, что он стоит обсуждения. Однако лучшее - враг хорошего.

http://www.lito.spb.ru/mid/index.html