|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Идиот
*
... таких идиотов, как я - всего несколько, а требуется больше сотни...
Давыдов.
I.
Я - идиот.
Вообще-то меня зовут Вова...
Идиотом меня называет мачеха, когда отца нет дома. Его часто нет дома. Он всё время работает. Чтобы заработать много денег.
Идиотом я был не всегда. Раньше у меня была мама. Но она умерла. Её убил какой-то маньяк три года назад. Папа долго пил. А потом появилась эта... Люська. И теперь мы живём втроём.
- Руки мой быстро и обедать!
- ...
- Ты слышал меня? Особое приглашение требуется?
- ...
- Чего ты там мычишь? Идиот, прости Господи...
Вот, слышали? Опять...
Я Люську никак не называю. Никак. Просто "ты". Это за "идиота" и вообще...
- Жуй тщательней, чего опять кусками глотаешь?
- ...
- Чего молчишь-то? Скажи хоть - "вкусно, спасибо"... Нет, молчит! Разговаривать ещё не разучился?
- Нет...
- О, надо же! Соизволил вымолвить словечко! Ну давай, продолжай разговор!
- А когда я к бабушке поеду?
- На следующей неделе. Так что готовься давай!
Ура! К бабушке! Чего мне готовиться, я всегда готов!
Деньги, заработанные папой, тратились на люськины шубы и на постоянные турпоездки.
"Я тебе покажу мир..." - сказала Люська отцу, когда переехала к нам жить. Папа радостно кивал, а я удивлялся - чему радоваться-то? Люськины слова звучали точь-в-точь, как угроза вечно пьяной мамаши Серёжки Сафронова "я вам покажу кузькину мать!"
На время турпоездок меня сплавляли к бабушке в деревню. И неважно - были ли это каникулы или самый разгар учёбы. Люська работала в поликлинике, и липовыми справками я был обеспечен всегда.
Бабушка моя, Ольга Филипповна, мамина мама, была доброй. Немножко странной, но доброй. Боже, как от неё пахло! Хлебом, молоком, земляникой и жареной картошкой. Жарить картошку так, как жарила её моя бабушка, не умеет никто в мире! Я в этом уверен.
Когда из жаркого зева русской печи извлекалась огромная чёрная сковорода с ароматным картофелем, покрытым румяной корочкой, начинался пир. На весь мир. Горячая картошка, мягкий хлебушек и охлаждённое молоко от бабушкиной Зорьки - что может быть вкуснее? А землянику с молоком Вы когда-нибудь пробовали?
- Чего расселся? Поел - кыш из-за стола! На вот тебе рубль, в магазин за сахаром сходи... Да не задерживайся нигде, чтоб я не беспокоилась... Район-то новый...
"Беспокоилась"...
Я с удивлением взглянул на Люську. Она беспокоится? Обо мне? Да не может такого быть...
А район и вправду был для меня нов. Мы переехали сюда неделю назад - отцу наконец-то дали квартиру в белой многоэтажке.
- Если бы не я... - заявила тогда Люська. - Сидел бы в своей однокомнатной до скончания жизни.
Не знаю точно - так ли это.
Но о том, что Люська закатила какой-то грандиозный скандал в профкоме завода, где трудился отец, я слышал. Весь двор шептался об этом. Целый месяц. А потом мы переехали. Несколько дней я ездил через весь город в свою старую школу на занятия. На гремучем трамвае. Пока не наступили каникулы.
После каникул придётся привыкать к новым одноклассникам...
- Эй, мечта дурдома, вали сюда!
Я остановился. Под раскидистыми ветвями боярышника на деревянных ящиках восседали четверо парней-старшеклассников и азартно резались в карты. В траве у них под ногами валялись две бутылки из-под портвейна.
- Иди-иди, фигали встал?
- Чё надо? - спросил я, осторожно приближаясь к гоп-компании.
- Чего-чего?... - теперь уже физиономии всех четверых с любопытством повернулись ко мне. - Ты как разговариваешь со старшими, чморик? А ну-ка, попрыгай!
- Зачем?
- Прыгай давай, не понял, что ли? Ногой помочь?
- Всё? - я пару раз подпрыгнул.
- Ты откуда такой взялся на нашей улице? Чего-то я тебя не припомню... - один из парней бросил сигарету и встал, потягиваясь.
- Это теперь и моя улица... Я в том доме живу.
- Ого... Сосед, значит... - парень криво усмехнулся. - Судя по авоське, в магазин собрался?
- Да.
- А мелочь почему не звенела, когда прыгал?
- У меня рубль... Вот... - я выудил из кармашка шортиков скомканную бумажку.
- Рубля нам много, а вот полтинник в самый раз... Ты в магазин зачем?
- За сахаром.
- Покупаешь полкило, на обратном пути отдаёшь нам сдачу... Понял?
- А как же...
- Нет, ты собираешься с нами дружить?
- ...
- Ну вот. Давай мухой, одна нога здесь, другая там... Тебя как звать-то, мамкина радость?
- Меня Вова зовут... И я не мамкина... У меня нет мамы...
- А эта белобрысая толстожопая коза, она тебе кто?
- Мачеха.
- Как в сказке прям... Я - Валерка, это - тёзка твой, Вовка Глумов, по-нашему - Глум, а это - братья Колобовы. Колобки... Всё, Вован, давай, лети... Колосники горят...
- Завтра к бабушке поедешь... - отец выглядел уставшим. - Готов?
- Конечно... А вы куда?
- В Болгарию... Ну всё, спи давай... - отец встал, подошёл к двери и протянул руку к выключателю. - Слушай... А ты почему Люсю мамой не зовёшь? Ей обидно. Она заботится о тебе, готовит, стирает...
- Папа, ты чего такое говоришь? - я аж привстал на кровати. - Она же мне не мама...
- Ладно... А сдачу от магазина куда дел? Ты куришь?
- Нет... А сдачу потерял... Папа, а ты маму помнишь?
- ...Помню... Спи...
А я уже начал маму забывать.
Я помнил её причёску, её руки, тепло её тела и запах. А вот лицо...
Я тихонько выбрался из кровати и на цыпочках прокрался в гостиную, где в коробке из-под обуви хранились все наши семейные фотографии.
Коробка лежала на полу. Перед ней с фотографией в руках прямо на полу сидел отец. Спиной ко мне.
Услышав шорох, отец резко обернулся. Готов поклясться, что в его глазах блеснули слёзы.
- Ты чего здесь? А ну, быстро в кровать, а то ремень возьму!
Ремня я боялся не очень - не сопляк ведь уже какой-нибудь... Но я послушно развернулся и шмыгнул в свою комнату.
"Бабушка, привет! Завтра увидимся уже..." - сладко подумал я, засыпая.
II.
Автобус в бабушкину деревню приезжал поздно. Ночью. Но мне было не страшно - дорогу к её дому я бы нашёл и с закрытыми глазами.
Я весело шагал по тёмным деревенским улицам, прислушиваясь к бреху собак и освещая себе путь маленьким фонариком, мудро захваченным с собой из дома. Почему в деревнях так темно? Темноту, казалось, можно было рассечь лучом фонарика. Как кисель.
Сзади послышался рокот мотоцикла. По сонным домам и заборам заметались отблески фар.
Я сошёл с узкой тропинки и обернулся, ожидая, пока мотоцикл проедет мимо. Не проехал. Остановился прямо передо мной, гневно фыркая и ослепляя ярким светом.
- Ты кто? - дерзкий мальчишеский голос из темноты.
- Я - человек, а ты? - я рискнул сдерзить в ответ, прикрывая рукой глаза от нестерпимо яркого света.
- А это что у тебя, спиннинг?
- Ммм... - я промолчал, крепче сжимая в руке новенький спиннинг, торжественно врученный мне отцом сегодня утром. Не видно, что ли?
- Дай посмотреть... - из темноты неожиданно вынырнул мальчишка чуть постарше меня.
Судя по тому, что мотоцикл всё ещё фыркал, старательно меня освещая, за рулём был кто-то другой.
- Посмотри... - я протянул спиннинг пацану. - Эй, ты куда?
- Щас! - раздалось из темноты. - Поехали!
- Куда поехали? А спиннинг? - ослеплённый, я бросился на выручку подарка. - Стойте!
- Приехал к кому? - другой голос. Мальчишеский, но более взрослый. Ломающийся.
- К бабушке... К Ольге Филипповне... Спиннинг отдайте, гады!
- Кто гады? Щас ведь наваляем ещё...- опять первый голос. - Поехали, Петруха...
- Отдай ему спиннинг...
- Ты чего? Поехали!
- Отдай, сказал! - звук невидимой в темноте затрещины прозвучал для меня, как музыка.
Я схватил протянутый мне из темноты спиннинг и облегчённо вздохнул - фара наконец-то отвернулась от меня, оставив в глазах медленно исчезающие круги. Движок мотоцикла взвыл и ночные хозяева деревни, умело развернувшись в узком переулке и обдав меня вонючим дымом, стали удаляться.
- Вовша? Ты чего так долго? - проворчал дед, отпирая калитку. - Я уж навстречу хотел идти.
- Да... Воздухом дышал... - соврал я, с разбегу бросаясь на шею бабушке, стоявшей на крыльце.
Деревенское утро... Первыми, разумеется, просыпаются петухи. За ними собаки и коровы, провожаемые в стадо. Щелчки бича, хоровое мычание и истерично-обыденное "ку-у-да, зараза?" - так здорово...
Я сладко потянулся в кровати и открыл глаза. Крашеный деревянный потолок с ввёрнутым крюком для люльки... В люльке, подвешенной к этому крюку, когда-то качалась мама...
За перегородкой, у печи звякнул ухват. Бабушка! Когда она спит?
- Баболя, ты картошку пожаришь сегодня? - поинтересовался я, гремя металлическим соском рукомойника. "Баболя" - это нечто усреднённое между "бабулей" и "бабой Олей".
- Пожарю, пожарю...
- Ольга Филипповна! - в дверях возникла непонятного возраста женщина в ватнике и платке. - Помоги! Второй день не встаёт моя Пеструха...
- А зверетинар что? - так бабушка называла местного ветеринара.
- Руками разводит да матерится, ты же его знаешь... Христом-Богом молю, помоги...
- Да не реви ты, заполошная... Пойдём...
Бабушка лечила животных. Коров. Не часто и не всех. Но лечила.
Однажды мне даже посчастливилось наблюдать этот процесс. Он состоял из поглаживаний и нашёптываний. И всё. Как правило, коровы исцелялись от своих странных болезней. Но опять же не все. Время от времени бабушка, устало поднявшись с колен от очередной больной, строго говорила несчастной хозяйке: "Не жилица она, Клавдия. Через два дня отойдёт." Бабушка никогда не ошибалась.
Вернувшись домой после исцеления страждущих животных, бабушка долго не могла ничего делать. Она усаживалась на стул посреди горницы и отсутствующим взглядом смотрела на закопчённые иконы, висящие в углу под потолком. Иногда мне казалось, что она спит с открытыми глазами.
Кстати, Вовой меня назвали в честь старшего бабушкиного сына, маминого брата, погибшего молодым. На берегу замёрзшего пруда осталась лишь открытая школьная сумка, в которой Володя и носил те самые злополучные коньки...
- Вовша! Я покосы поехал смотреть, ты со мной? - спросил дед, одевая кепку.
- Конечно!
Мы неторопливо катили по деревне на дедовом мотоцикле "Иж-49" с ручкой переключения скоростей на топливном баке. Говорят, что модель этого самого мотоцикла мы слизали с трофейных немецких "BMW", состоящих на вооружении вермахта.
Старинные дома проплывали мимо, обдавая запахами. Здесь, похоже, пекут пироги... А здесь жгут что-то в огороде... А здесь, видимо, убирают навоз...
- Здорово, Кузьмич! - приветливо машут руками деду соседи. - Внучок приехал?
- Здорово! Он, старшой... Вовша!
- Здорово, Кузьмич! Никак - Володька с тобой?
- Здорово! Он самый...
- Вырос как... Жаних!
- Привет, Кузьмич! - весело скалятся у водоразборной колонки две стройные молоденькие барышни с коромыслами на плечах. - Куда собрался? Молодца-то оставь нам, старый хрыч!
- Эх, вертихвостки! Вот я слезу сейчас да коромыслом поперёк спины...
- Слезу... Езжай-езжай давай! Эй, красавчик, пойдём с нами! На сеновал али ишо куда...
- Шалавы... - ворчит дед, пряча улыбку.
- Кузьмич! Ты куда это? - неопрятного вида мужик с ружьём в руках у ещё более неопрятного дома.
- На Кудыкину гору...
- Дед, а чего он с ружьём по улице ходит? - кричу я деду в ухо.
- Да это Васька-бобыль... Ненормальный он... Накупит в городе патронов, потом выпускает свою овчарку в огород... Видал, какой огород у него? - полуобернувшись, отвечает мне дед на ходу.
- Не-ет!
- Лебеда одна... Выше тебя! Так он собаку в огород выпускает, садится на крыльцо и стреляет по ней... Где лебеда пошевелится... Изверг...
- ...Зачем стреляет? - я поражён до глубины души и не верю своим ушам.
- Да самогонка всё... Гонит, пьёт да стреляет... Вот его три дела в этой жизни... Так, нам направо... В лавку за хлебом заедем по пути.
Лавка - это деревенский магазин, а деревенский магазин - далеко не просто магазин.
Это место свиданий, это заповедник сплетен и слухов, это полигон для ребячьих игр. Очередь терпеливо ждёт, когда из пекарни привезут хлеб. Занял очередь и можешь не торчать в выкрашенном в скучный синий цвет торговом зале. Окликнут, когда очередь подойдёт... В общем, занял - и ищи себе компанию по интересам.
Вы бы знали, какой вкусный хлеб в бабушкиной деревне! О таких тонкостях его приготовления, как ручной замес и берёзовые угли, даже говорить не буду. Это понятно и так...
- Привет! - знакомый голос.
Я оглянулся. Передо мной, насмешливо склонив голову к плечу, стоял мальчишка. Тот самый, ночной. Покушавшийся на мой спиннинг.
- Привет... - ответил я без всякого энтузиазма.
- А ты не трус... - мальчишка лихо сплюнул под ноги. - Меня Ильёй звать...
- Володя. - я пожал протянутую руку.
- На рыбалку ходил уже?
- Нет пока...
- Завтра пошли? Я тебе Щурячьи ямы покажу. Там есть щуки... - Илья покрутил головой. - Вот с этот столб...
- С этот? Ну, ты и врать...
- Мажем? - снова протянутая рука.
- Чего?
- Ну... Спорим, что есть?
- Спорим...
- Завтра утром, в шесть. Я к вам зайду. Не проспи!
- Как ты там? - голос отца в телефонной трубке был тих, но как-то неестественно бодр.
- Я нормально! Как вы? - кричу в ответ. Ну и связь...
- Тоже неплохо. Люся тебе привет передаёт.
- М-м-м... Угу.
- А ты ей передать не хочешь?
- Передай...
- Что? Не слышу! Погоди, она сама что-то хочет сказать...
Этого ещё только не хватало.
- Ну, здравствуй! Ты бабушке деньги отдал?
Ох, ё-моё... Забыл! Сатиновый конвертик с деньгами пришит к моим джинсам изнутри. Чтоб не потерял. И не украли.
- Передам сейчас...
- Вот здорово! Ты же уже два дня там! Нет, Владимир, ты всё-таки идиот!... Чего?... Если это правда... И не выхватывай у меня трубку!
- Вова! - голос отца. - Ты там руки мыть не забывай. И в пруду часами не торчи!
- Ладно! Ну всё, пап, мне пора, ждут меня! Пока!
- Пока...
III.
Вы знаете, какие в деревнях грозы?
Полное ощущение, что от следующего раската грома дом раскатится по брёвнышкам. Может быть - отсюда и само слово "раскат"?
Мы втроём - я, Илюха и Светка Огибенина, наша соседка, сидим в уютных сенках светкиного дома и листаем журналы "Нива" и "Русскiй паломникъ", обнаруженные нами в кладовке огибенинского дома. Журналов много. Целая стопка.
Мы читаем вслух самые смешные на наш взгляд фразы из этих старинных журналов и хихикаем.
- "Роскошный каталогъ семян семеннаго депо Ю.К.Роте въ Одессе. Магазинъ по Преображенской улице. Угол Дерибасовской, в доме Менделевича."
- "Врачъ желаетъ купить хуторъ или усадьбу въ деревне. Условiя: южная полоса Россiи; почта не далее 5 вёрстъ, врач не ближе 15. За указанiе такого места при покупке 200 рублей."
За окнами бушует отчаянная летняя гроза. Всё сверкает, гремит, гнётся от шальных порывов дикого ветра и вообще выглядит сюрреалистично. А нам хорошо. Мы сидим втроём на старинной кровати и хихикаем.
- "Капсюли дезодоратъ. Для уничтоженiя зловонiя въ комнатахъ, детскихъ, спальняхъ и т.п."
- "Если вы играете на рояле или поёте и желаете получить безплатно декабрьскiй номеръ , то подпишитесь ещё до Новаго года на "Нувеллистъ" - нотный журналъ для фортепiано и пенiя."
- "Ювелиръ К.И.Бокъ, бывшiй бюлеръ. Изготовляетъ ордена, знаки учреждений всех ведомствъ и жетоны."
- "Урбана - безвредная краска для волос и бороды! Безъ ляписа!"
Что такое "бюлеръ" или "ляписъ" мы, конечно, не знали. Но нам всё равно было весело. Мы сидели, соприкасаясь руками и бёдрами, ощущая тепло друг друга. Никаких дурных мыслей в голове не было. Это просто было так приятно и волнительно!
Бабах!
Нет, это слабо сказано.
БАААААААААБААААААААААХ!
Нам показалось, что дом подпрыгнул. А может - так оно и было. Запахло чем-то невкусным и угрожающим. Мы переглянулись, уронили журналы на пол и бросились в дом.
На пороге горницы мы ошарашенно остановились. Дядя Коля, Николай Огибенин, светкин отец, сидел на диване, тупо глядя куда-то вдаль, а в руках его горела (!) развёрнутая газета.
Дело в том (как мне объяснил потом папа), что провод для заземления телевизионной антенны обладал огромным сопротивлением... Не поняли?
Смотрите. Антенный толстый кабель заходит в дом с крыши. От антенны. И приходит к телевизору. А поскольку грозы в деревне не редкость, в каждом доме есть заземление антенного кабеля. Это такое же гнездо, как в телевизоре, только на стене. И провод от этого гнезда уходит в землю. А по этому проводу туда же уходит ток. Так вот, у дяди Коли это провод был тоню-ю-ю-сенький...
Когда началась гроза, дядя Коля выключил телевизор, выдернул антенный кабель и вставил его в гнездо на стене. Всё по правилам. Потом он взял газету и уселся на диван как раз напротив телевизора почитать.
И в этот момент в антенну жахнула молния!
Молния - это... Ну, я точно не знаю, но думаю - это тыщи вольт. А может - миллионы. Или ещё больше... И вот эти самые миллионы не смогли протиснуться в землю по тонюсенькому дядиколиному проводу, начали глупо толкаться и расплавили заземление вообще. И из гнезда на стене обиженно жахнула вторая молния. Прямо в электросчётчик, который у Огибениных находился над диваном.
От счётчика осталось только основание, прикреплённое к стене. А газета загорелась оттого, что, наверное, молния её слегка задела. Краешком.
Светка опомнилась первой. Она вырвала из рук дяди Коли газету и бросила её на пол. Под подошвами светкиных тапок противно хрустели какие-то колёсики и пружинки из разлетевшегося по всему дому счётчика.
Николай Огибенин начал что-либо соображать и разговаривать где-то часа через два. А слух к нему вернулся вообще только через неделю.
- Баболя, а ты грозы боишься? Я после дядиколиного случая начал её бояться, а ты?
- Боюсь, Володя.
- А я видел, что ты что-то шепчешь, когда гроза. Ты с кем разговариваешь, с грозой?
- С Боженькой...
- О чём?
- Молю, чтобы он вам зла не причинил...
Я пристыжено умолк. Я думал - люди молятся только о себе, оказывается - нет.
- Баболя, и как? Ну, в смысле... Ну, он тебя слушается, Боженька?
- Да. Раз пока ничего не случилось...
- А он всё может?
- Да. Всё.
- А он маму может вернуть?
Бабушка внимательно взглянула на меня льдисто-голубыми глазами, а потом перевела взгляд на иконы.
- Нет, Володя... - тихо, но твёрдо сказала она. - Маму он не вернёт.
- Почему? Он же всё может!
- Не затем он маму призвал к себе, чтобы потом выгонять. Приглянулась ему твоя мама. Нуждается он в ней.
- Баболя... - ахнул я от столь вопиющей несправедливости, к тому же почему-то поддерживаемой бабушкой. - Но ведь мне-то она тоже нужна! А обо мне он подумал? А о тебе? Ведь это дочка твоя!
- А она рядом с тобой, ты не волнуйся. - бабушка вновь пристально посмотрела на меня.
- Как это - рядом? - я оглянулся, а потом улыбнулся бабушке. - А, понял, шутишь...
- Это не шутка, Володя. - бабушка встала и прошла рядом, обдав меня хлебно-карамельными запахами. - Я её вижу.
- Вовша, тут такое дело...
Я оторвался от вкусного куста крыжовника и вприпрыжку подбежал к деду.
- Что, дед?
Дед внимательно разглядывал свои картофельные плантации. Я взглянул туда же. Ого! Целых два рядка молодой картошки были выкопаны. Выкопаны нагло и неаккуратно. Всюду беспорядочно валялась ботва и виднелись следы сапог.
- Это кто выкопал, дед?
- Не знаю пока.
- Украли? Дед, а как можно в деревне друг у друга картошку воровать? Ведь все же сами садят!
- Не все, видимо... Вот что, Вовша... Иди на улицу, к воротам, там играй. Когда увидишь, что Васька-бобыль идёт, сразу мне скажешь. Помнишь, мы его видели?
- Помню... Дед, ты думаешь - это он?
- Иди... На улицу...
- Дед! Дед! Он идёт! Пьяный опять!
- Да он тверёзым и не бывает. Спасибо, Вовша.
Я опять выбежал к воротам и стал с интересом наблюдать за медленно приближающимся Васькой.
Вышел и дед. Ого! Что это? В руках у деда была самая настоящая винтовка!!! Трёхлинейная!!! Я Вам точно говорю, я в этом разбираюсь!
Дед, словно не замечая меня, застывшего от благоговения, уселся на лавочку у ворот и принялся преувеличенно деловито чистить винтовку.
- Здорово, Кузьмич... - промычал Васька и громко икнул. - На охоту собрался?
- Да, хочу пострелять по зверушкам... Двуногим... - дед поднял винтовку и посмотрел сквозь ствол на солнце. - Которые картошку повадились жрать у меня на огороде...
- Кузьмич, ты это... - Васька опять икнул. Мне же показалось, что он сразу как-то протрезвел. Во всяком случае - взгляд его стал гораздо менее мутным. - Ты это...
Васька, не закончив фразу, побрёл дальше. Дед посмотрел ему вслед и встал с лавки.
- Пойдём, Вовша. Никуда больше не денется наша картошка...
- Дед, а дед... А откуда у тебя винтовка? Ух ты, как новая... Дай подержать...
Я обалдел от восторга, ощутив в руках тяжесть настоящего боевого оружия. Вот это да!
- Дед, а она заряжена?
- Нет, конечно. Разве я б тебе заряженную дал?
- А откуда она у тебя?
- Так... Запасы... - дед усмехнулся. - Тут такое творилось у нас... Потом расскажу. Посмотри-ка лучше, кто это там, в конце улицы?
Я обомлел. По направлению к нашему дому шла Люська!
- Ольга Филипповна, я тут консервов привезла разных...
- Баболя! Я на рыбалку! - заглянув в дом, крикнул я.
- Кто ж среди бела дня рыбачит? - бабушка улыбнулась. - Иди-иди...
Когда на закате я заявился домой, Люська всё ещё была там. И чего сидит? Отдала бы консервы свои да уматывала бы домой...
- Володя, проводи Людмилу... - бабушка сказала это таким тоном, что я даже вякнуть не посмел.
Всю дорогу до автобусной остановки я молчал, сбивая подобранным прутиком головки ромашек. Люська болтала без умолку, рассказывая мне про Болгарию.
Автобус уже стоял на остановке. Мы остановились у открытой двери.
- Ну всё... - сказала Люська, как-то виновато улыбнувшись. - Поеду я...
- Пока... - я уже почти развернулся, чтобы отправиться домой.
Люська остановила меня, мягко ухватив за руку.
- Скажи, Владимир... За что ты меня ненавидишь?
- Я не...
- Не ври мне, пожалуйста...
- ...А чего тебе надо? Откуда ты взялась? Оставь нас вдвоём с папой! Слышишь? Нам вдвоём лучше... - я умолк. Как давно я хотел сказать ей это! Но запал, с которым я начал говорить, вмиг куда-то улетучился.
Люська долго смотрела на меня. Её подбородок начал едва заметно дрожать.
- Идиот... - плаксиво вымолвила Люська и кинулась в автобус.
IV.
- ... А родители моих родителей жили на Украине. Неплохо жили. Но тут беспорядки крестьянские случились вроде... Да, восстания всякие... Сожгли имение-то, разорили... - дед пошевелил кочергой дрова в камине. - А тут гонцы от Демидовых. Поехали, мол, к нам, на Урал... Золотишко мыть. На золоте спать будете, с золота есть...
- И поехали?
- Поехали, отчего ж не поехать, коли посулы таковы... И вправду зажили неплохо. Дед мой в конце концов горным мастером стал, а отец на прииске золотом... Начальником драги!
- Чего-чего начальником?
- Драги... Это машина такая золотомоечная. Огромная... Видал - у нас по реке и по пруду островки повсюду? Её работа, драги... - дед замолчал. В его глазах прыгали отблески пламени, похожие на солнечные лучики, отражённые золотом.
- А потом?
- А потом власть пришла. Серьёзная. Советская. В кожаных тужурках и с маузерами... Мне годиков семь было. Приставили они маузер к моей голове и говорят отцу: "Отдавай золотишко, которое у буржуев наворовал-припрятал... А не отдашь - порешим мальца!" Меня, то есть...
- Отдал?
- Да откель у него? Хитрить и воровать себе дороже было. Честный он был, отец... Увели его тогда... И больше я его не видел...
- А винтовка откуда, дед?
- А ну, спать, полуночники! - в дом вошла бабушка. - Кто-то на рыбалку по зорьке собирался...
- Де-ед, расскажи...
- Потом расскажу. Слыхал, что бабушка сказала? Иди спать...
Щук "как тот столб" в Щурячьих ямах, конечно, не оказалось. Но поразительные экземпляры всё же попадались.
Одну я чуть не поймал. Руками. Она, почти двухметровая, с уже позеленевшей от возраста спиной, грелась на мелководье. У берега. Я, думая, что это бревно, зашёл в воду и уже наклонился было с целью его вытащить и приспособить для каких-нибудь наших походных нужд, как "бревно", лениво шевельнув хвостом, ушло в глубину. Моё изумление надо было видеть...
- ... Вот поймать бы такую! - настраивая спиннинг, восторженно поведал я об увиденном Илье и его старшему брату Петрухе.
- Зачем? - захохотал Петруха. - Пусть живёт. Её всё равно есть невозможно. Как резина...
- А ты пробовал?
- Конечно... А не веришь мне - у бабушки своей спроси. Она всё знает... Колдунья она!
- Ты кем хочешь стать, когда вырастешь? - спросила меня Светка Огибенина, умело насаживая наживку на крючок.
Мы, болтая в воде ногами, сидели с ней на влажном деревянном плотике, где местные бабы периодически полощут бельё, загорали и таскали ершей. Ерши были глупые и жадные. Они не боялись даже шума от наших болтающихся в воде ног. Мы поймали их уже около сотни. Большой проволочный садок был почти полон. Снизу под садком, если его поднять, висела длинная сопля слизи. Говорят - в этой слизи и есть тот самый шикарный ершовый вкус.
- Не знаю... Лётчиком...
- А я актрисой... Мы, кстати, уезжаем скоро. В Ленинград... Насовсем.
Я как-то обиженно посмотрел на Светку. Расставаться было жаль. Мы так подружились... Она решительно встряхнула своими огненно-рыжими волосами и прищурила хитрые зелёные глаза:
- Ты мне писать будешь?
- Да какая я колдунья? - рассмеялась бабушка. - Разве я похожа на колдунью?
- Не знаю...
- Глупости это всё. - бабушка помолчала, словно вспоминая что-то. - Ты, Володя, лучше мне скажи, что за отношения у тебя с Людмилой?
- С какой Людмилой? А, с Люськой, что ли?... Никакие...
- Какая она тебе Люська? - строго взглянула на меня бабушка поверх очков. - Как минимум - Людмила. А лучше - Людмила Ивановна!
Я хмыкнул.
- И не усмехайся, ничего смешного! Отца бы пожалел, долго ему ещё разрываться между вами?... Любит она его, любит, понимаешь? - бабушка грустно вздохнула, быстро сняла очки и зачем-то стала их старательно протирать фартуком. - Мужику без бабы нельзя... Мужик без бабы - оболтус...
- А я - мужик?
- Конечно... - бабушка улыбнулась уголком рта. - У тебя же есть баба... Баба Оля... Я...
V.
- ... А ещё там привидения водятся... - Илюха даже голос понизил и оглянулся.
- Ха-ха-ха! - раздельно и выразительно произнесла Светка. - Илья, ты же старше нас с Вовкой, а в сказки веришь...
- Я вам точно говорю!
Мы шли к заброшенному огромному дому на самом краю деревни, стоявшему особняком. Зачем? Не могу сказать точно. Илья предложил исследовать его, а мы со Светкой не отказались.
Тёплый ветерок шевелил нам волосы на затылках, всё выше и выше подбрасывая маленького голосистого жаворонка в небе. Начавшие золотеть колосья приветливо покачивались нам навстречу. Река, петляющая среди гор, рассыпалась на сверкающие серебряные блики.
Ого! Даже в разгар солнечного летнего дня эта двухэтажная махина пугала одним только своим видом. Может - Илюха не врал про привидения? К тому же метрах в пятидесяти за домом начиналось старое деревенское кладбище... Какие мрачные ёли росли на этом кладбище... Они походили на грозных часовых умерших душ. С плеча одного часового на плечо другого время от времени молча перелетали угрюмые чёрные вороны.
Продравшись через буйно-колючую малину и забравшись внутрь, мы замерли в изумлении. Внутреннее устройство дома напоминало горячечное произведение сумасшедшего архитектора - какие-то несуразные полуразрушенные лестницы, комнатки - комнатки - комнатки, с окнами и без...
В каждом углу красовались кучи хлама и тряпок. Среди тряпок тут и там виднелась военная форма без знаков различия.
- Илья, а что раньше было в этом доме? - спросил я, озираясь.
- Не знаю я... Сколь помню - он всегда такой... Ух ты! - Илья уже тащил из недр одной из таких куч небольшой зелёный ящик. Щёлкнув, откинулась крышка. В ящике лежали гранаты.
- Ничего себе... - пробормотала Светка, осторожно беря в руки одну из них за деревянную ручку. - Это настоящие или учебные?
Светка с любопытством осмотрела гранату и вдруг выдернула чеку.
Грубо оттолкнув Светку в угол, я выхватил у неё гранату и выбросил её в окно. Дом тряхнуло.
Последнее, что я увидел - широко раскрытые в изумлении светкины изумрудные глаза и падающую сверху на меня чёрную полусгнившую балку.
Белый потолок... Белые стены... Я осторожно повернул голову. Положив руки на тумбочку, а голову - на руки, рядом с моей кроватью, сидя спала... Люська!
- Пришёл в себя? Ну и славненько... - шёпот с другой стороны. Поморщившись, я опять повернул голову.
Пожилая медсестра стояла рядом и поправляла моё одеяло.
- Ты её не буди... - зашептала медсестра. - Умаялась, сердешная... Три дня от тебя ни на минуту не отходила... Пусть спит... А я пойду. Доктору доложу.
Медсестра на цыпочках вышла из палаты. Я опять посмотрел на Люську. Её белокурые волосы покрыли тумбочку лёгкой паутиной, а на щеке остался след от наручных часов.
Осторожно освободив из-под одеяла руку, я поднёс её к люськиным волосам и... погладил...
Люська вздрогнула и проснулась. Она с удивлением воззрилась на меня. Какие у неё, оказывается, синие глаза...
- Вовка! Очнулся, Вовка! Нет, ты всё-таки иди... Нельзя же так нас мучать... Отец чуть с ума не сошёл... Ты прости, пожалуйста, что я уснула здесь...
- Здравствуй... - прошептал я.
- Вовка! Как же... - Люська быстрым движением утёрла слезинку, бегущую по щеке. - Тебе девочка звонила какая-то. Вроде - из Ленинграда. Кстати, мы с отцом осенью туда собираемся... Поедешь с нами? Ой... Ты лежи... Поправляйся. Я побежала отцу звонить...
Я молча смотрел ей вслед...
Помните, в начале я сказал, что я - идиот?
Разве не так?
P.S.
Бабушку Боженька забрал к себе в 1996 году. В июне.
Мы с двоюродным братом Серёжкой приехали в деревню на следующий день.
Бабушкин гроб стоял посредине чисто убранной горницы. Вокруг мрачнели родственники, наши с Серёжкой дядья, их жёны и разом как-то сдавший дед. Во дворе сидели и тихонько судачили бабушкины подружки, такие же бабушки.
- Что, Егорьевна, завтра провожать-то будем?
- Нет, Климовна. Слышала, что Мишка сказал, старший-то Филипповны? Вера, младшая дочь, из Москвы не успевает приехать до завтра. Сказал - надобно дождаться.
- Ай-ай-ай...
- Сергеевна, ты пирогов не настряпала ещё?
- Нет, завтра уж займусь, раз такое дело...
- А у меня компот готов. Окрошку кто крошит, девки?
- Дык Егорьевна...
- Помню. Сроблю, сроблю...
Так было заведено. В случае смерти одной из подруг остальные помогали, чем могли. По крайней мере - от кулинарных забот безутешных родственников они освобождали полностью.
Ночевали мы в соседней с бабушкой комнате. Страшно не было. Нисколько. Было обидно за бабушку и безумно жаль её, хотя мы прекрасно понимали - той жизни, которую прожила она, с лихвой хватило бы на троих.
Утром я проснулся не от пения птиц, а от какого-то странного шума. Завывал ветер в трубе.
Я тихонечко подошёл к окну и выглянул на улицу. Попытался выглянуть. Не получилось - оконное стекло было сплошь изрисовано ледяными морозными узорами.
- Что за шутки? - пробормотал я, расцарапывая дырочку во льду.
Картина, открывшаяся моему взору, слегка склонила меня к мысли, что я всё-таки идиот. На улице шёл снег! И не просто шёл, валил! Валил огромными липкими хлопьями. Угрожающе накренившиеся столбы с трудом удерживали провода, больше похожие на канаты, по которым мы лазали в школьном спортзале. И ветер... Ветер словно сорвался с цепи.
- Ничего себе... - пробормотал я, переводя взгляд на тоненькую ветровку и летние туфли со сплошной вентиляцией, в которых я приехал вчера. - Серёга, вставай! С новым годом!
Это была та самая знаменитая буря 1996 года, следов которой до сих пор полно в наших лесах. Но мы-то об этом не знали!
Я ухватил трубку телефона с мыслью позвонить домой и предупредить, что задержусь. Бесполезно. Трубка даже не хрюкнула в ответ. Провода давным-давно были оборваны.
О том, как мы с Сергеем, облачившись в телогрейки и болотные сапоги, таскали от соседей все эти компоты-пироги, утопая по пояс в снегу, о том, как мы потом добирались до ближайшего города, рассказывать можно было бы долго... Речь не об этом.
Хоронили бабушку на следующий день. На санях! В июне!
С трудом добрались до кладбища, отворачиваясь от липкого снега, бьющего в лицо и с трудом удерживая беснующуюся лошадь. Быстро очистили от снега могилку, уже полностью занесённую.
- Серчает Он... - шептались за спиной старушки-подружки. - Не по-христиански получилось... Вера-то так и не прилетела из Москвы... Нелётная погода у нас... Зря день лишний ждали...
- А ну, перестаньте! - прикрикнул на них дядя Миша.
Гроб медленно опустился в могилку. И в эту секунду все, кто был на кладбище, удивлённо подняли к небу глаза - свинцовые тучи стремительно разлетались в стороны, словно где-то там, наверху, включили огромный вентилятор. Впервые за последние дни показалось солнце. Жаркое солнце, как-никак - июнь... Сугробы, закачавшись, принялись оседать прямо на глазах. На деревьях робко зачирикали ошалевшие от пережитого птицы.
- Ого... - пробормотал мой наивный братец Серёжка, скидывая дедову телогрейку. - Никогда бы не поверил, что такое бывает... Как так, Вовик?
- Не знаю... - я пожал плечами.
- Глянулась Ему Филипповна, вот и весь сказ, Вовша... Пойдёмте, помянем, как полагается... - обняла нас с братом старенькая Нина Егорьевна, лучшая бабушкина подруга. - Э-эх, когда же Он меня-то приберёт?
*****
У каждого человека есть Ангел-хранитель. Должен быть. И не один...
Я уверен, что мои Ангелы - моя любимая бабушка Ольга Филипповна. И мама...
По крайней мере - я очень надеюсь на это...
* Идиот - греческое слово, первоначально не содержащее даже намека на психическую болезнь.
В Древней Греции оно обозначало "частное лицо", "отдельный, обособленный человек". Не секрет, что древние греки относились к общественной жизни очень ответственно и называли себя "политэс". Тех же, кто от участия в политике уклонялся (например, не ходил на голосования), называли "идиотэс" (то есть, занятыми только своими личными узкими интересами).
|
Проголосуйте за это произведение |
С уважением Валдемар Люфт
|
|
Владимир Михайлович,а что она делает в рассказах? Может, по ошибке? Автору огромное читательское СПАСИБО!
|
|
|
|
|
|
|
