Рассказы
21 июня 2017 года

Вилен Сикорский
vsikorski@mid.ru; sikorsky.vilen@yandex.ru

* * *

...И ты, последняя попытка,

стихов пленительная пытка,

ты слишком поздно власть взяла

и слух созвучьем отравила ‑

подхвачен прочно в удила

ленивый быт библиофила.

Одни стенания и пени

не стоят пролитых чернил‑

им стройный облик песнопений

напрасно разум начертил.

Где мысль, родившаяся сходу,

и где итог неспешных дум?

Сентиментальности вугоду

твой мозг опять тебя надул.

Умней ли автор бедных строчек

иль вровень с ними наг и хил,

но весь он тут. Свой личный росчерк

он в этих строфах закрепил.

* * *

Я постоянно чувствую изъян

в том, что исполнено,

и в том, чего не смею.

Как будто загодя душа и пульс немеют

и всякий к делу интерес иссяк.

Теперь у дней нет прежнего разгона,

замкнулся тусклой жизни окоем.

Какие фишки выложу для кона,

возобновлю с чего крутой подъем?

Меня уводит в сторону от темы

какая-то немыслимая блажь‑

с дороги ясной гонит тайный демон,

доступности непримиримый страж.

Я словно в чуждом доме на постое:

чужая прялка и чужой хомут.

К чему доказывать, что я чего-то стою?

Не интересно это никому.

Сама перед собой держу экзамен‑

и возношусь, и опадаю ниц.

И у меня нет ни герба, ни знамен,

и я не знаю собственных границ.

* * *

Строка, скользнувшая с пера на чистый лист!

Удел твой, прямо скажем, незавиден.

Не жди внимательных, к тебе склоненных лиц‑

твой жребий угасать в безвестности, обиде.

А ты поверила, что абрисом стройней

тех, что кичатся типографской краской,

как яблочко душистое ранет

качалась в кроне из глухих и гласных.

Ни снисходительного друга, ни врага

не привлекла ты и не отрешила.

Приятельства прохладная рука

принять тебя в ладонь не поспешила.

Усохнешь среди сморщенных сестер,

не разобрав своих природных соков.

Суровый зимник власть свою простер ‑

дыхание поэзии высокой.

Когда

Когда-то медленный рассвет

взойдет в твоем смиренном мире

и чувство словом прорастет

в достойном, достоверном виде.

Пойми тогда, неповторим твой слог

и стиль кокарду носит.

Ты просто горсть летящих строк

из форточки поветру бросил.

* * *

Начало лета. За окном

мой тополь пух по ветру сеет

Не как разумный эконом –

как расточитель, как рассеянный.

Плывут над миром семена,

одеты дымкою надежды.

Их плоть пока не зелена,

смахнут брезгливо их с одежды.

Но вдруг ресницами пушок

зацепит за участок влажный

и клейких листиков пучок

на солнце вытолкнет он важно.

Газон ли, просто горсть земли –

зачатку жизни все в подарок.

И ты надежду посели

в любую низменную тару.

* * *

Я б хотела уйти незаметно,

как падают желтые листья.

Но Всевышним, похоже, заметано

мне смиряться, терпеть и молиться.

Я б хотела стереть липкий мусор

повседневных житейских забот,

чтобы мною не брезгала муза,

как ребенка вела за собой.

Чтобы в памяти речка да поле,

под грудиной лесной аромат,

чтобы ветру и дождику впору

редкой челкимоей бахрома.

Я б хотела, как куст или деревце,

цепенея, воскреснуть надеяться.

* * *

Мне надо исповедаться... Боюсь.

Я никому души не открывала.

В ней накопилось мерзостей немало,

хотя со злом не закреплен союз.

Моя подруга с видом деловитым

в Господень входит храм уверенной стопой.

Она вполне в согласии с собой,

проступки скинув Богу в челобитной.

А я, внимая чтению стихов,

вдыхая запах ладана древесный,

от набежавших слез, от собственных грехов

открещиваюсь троеперстно.

От прихожан немного в стороне,

страшусь нарушить некие каноны.

Сурово смотрят старые иконы

в серебряной броне.

И кажется: в моей душе одни

несообразных действий результаты.

Мелькают в памяти события и даты.

Над свечками колышутся огни.

Воспоминания

I

Мне четыре года.

Сосны у крыльца.

В ясную погоду

тень от их венца.

С жестяной лопаткой,

в детстве как во сне.

Смутные догадки

теплятся во мне.

Валится на челку

Хвоя, чешуя.

Не понять мне толком:

что такоея.

II

Сосновый ствол полмира занял,

на ощупь шелковист и жгуч.

Из-за проема дачных зданий

его зажег закатный луч.

Пятнают солнечные выбросы

кудрявый на корнях навой,

и кто-то рыжий темя выпростал

из мягкой кущи моховой.

Какие огненные личики!

Воспламенились ‑ не горят...

Как откровение: "Лисички" ‑

мне боги сверху говорят.

* * *

Дождик моросит.Зябко.

Няня говорит – знойко.

Время доставать шапки,

проверять таблетки да настойки.

Время проводить перепись

неудач, обид и хвори.

Жизнь влекла полянкой летнею,

заманила в сумрачный дворик.

Обложной отлил и унесся.

Отворяй для августа двери!

Может, ты еще улыбнешься,

может, ты в кого-то поверишь.

Начало войны

День был ветреный, непогожий.

Скукота.

День как день, на другие похожий ‑

так на так.

Мама скучный листала учебник,

папа спал.

День воскресный, такой ущербный,

лета спад.

Ну вас всех, надоели, право!..

В сапогах

не ищу под дождем переправы,

в лужу ‑бах!

Ветер с моросью шлепнуть в щеки

мне норовят.

Челка мокрая жестокой щеткой

на бровях.

Только вижу ‑ в конце проселка,

там, где почта, продмаг и тэ. пэ.,

где мальчишки монетками щелкают,

непонятная резвость в толпе.

Люди рыщут без видимой цели,

на стоянке машины гудят;

различимы мне издали еле

плач младенцев и взвизги кутят.

Ба!.. Такое скопление разных

взрослых вкупе с детьми

‑ под дождем!

Не похоже на дачников праздных.

Разъяснения подождем.

... Помню, как ворвалась на дачу,

мокрой плюхнулась на постель:

это надо, какая удача:

я глашатай таких новостей!..

Завопила, восторгом пьяна:

«Эй, очнитесь, в Союзе война».

* * *

Война, война. Я не вольна

стереть тебя из памяти.

Я состраданием больна

к весне, без толку канувшей.

Те нищие счастливые застолья,

Отдушины послевоенных лет:

в руках сограждан,

претерпевших столько,

граненый символ сбывшихся побед.

Прозрачная качалась в стопках влага,

венчал столы свекольный винегрет ‑

и брали слово братство и отвага,

и мир теплом домашним был согрет.

Мирились с теснотой и неустройством,

Отринув зло, не чувствуя вины.

Тост наделяли всенародным свойством:

«За то, чтоб больше не было войны».

Из поэмы

* * *

Дымы в стеклянном зимнем небе,

цветной ледок летящих фар...

Начало вечера. Не мне бы

мозолить этот тротуар.

Еще не поздно для свиданья,

а для любви бесцельно чуть.

Чего я жду? Какою данью

мечты минуту оплачу?

И он не тот и я не проще,

чем нужно дляподобных встреч.

Летящих шин шершавый росчерк.

Холодные колготки «стрейч».

* * *

Методсовет!.. Кусты у входа

подстрижены чин-чинарем,

и мошкара танцует "хоту^"

под газосветным фонарем.

Для сентября темнеет рано,

выходим каждый раз втроем.

В моей душе сквозная рана ‑

светящийся дверной проем.

Строчат машинки там бесшумные,

плодятся выдумки безумные,

по мягким бобрикам крадутся

и словно сами в стол кладутся. ?

Смеюсь, закидываю голову,

трясу распущенною гривой.

Как будто не было мне голодно,

как будто здесь не сиротливо.

В бумажной юбочке и маячке,

у горла ‑ сердце из стекла.

Еще мерещатся мне мальчики,

но жизнь, как виза, ис-те-кла...

ЗАвисть

С похмелья, в комнате прокуренной

разлепит сизые глаза,

похвалит так себя: «Погуливай,

раз нижним местом егоза».

В халате пропотевшем в ванную

зайдет, уставится в стекло,

смеется: «Вот бабенка важная,

а сколько весен истекло!».

Трещит на кухне жир сгорающий

и голос едок словно дым:

«Я пью, да разума не край еще,

утру сопатку молодым».

И кажется взаправду верит,

всем очевидцам вопреки, ‑ ?

душиста телом точно вереск

в посадках около реки.

Убеждена, что осияна,

что есть уменье и талант.

И с этой верой окаянной

жизнь раздвигает как таран.

Ах, мне б себя на миг потешить,

ах, мне бы рюмочку надежды,

чтобы не зря в миру крутится ‑

удачи малую крупицу.

Я тоже не чуждаюсь вымысла.

Я тоже не на грядке выросла.

Одной конторы суета ‑

и столь несхожий результат.

* * *

Заборье. Два порядка дач

в ногах у исполинских сосен.

Над кронами густая просинь

и солнца волейбольный мяч.

Крутая разбежалась тропка

с холма к медлительной реке.

У берега немного топко,

да сочный луг невдалеке.

Всем телом прижимая травы,

я навзничь руки завела.

Фантазий буйные октавы –

вот главные мои дела.

Мечты ‑ суть юности; отрава

последующих зрелых лет:

знакомств нечаянных оправа,

залог провалов и побед.

Как отдалилась та девчонка

со всей охапкою надежд!

И где ее густая челка,

где ситчик радостных одежд?

В конце своей житейской драмы,

когда и я уже не я,

улягусь навзничь не на травы –

на холст больничного белья.

Отчетливость утратят лица,

покинут прежние места

три милосердные сестрицы –

Надежда, Вера и Мечта.

* * *

...Не вышло. Что ж, не обессудь ‑

с собою спорить глупо вроде.

Должно быть, в маминой утробе

во мне возник подобный зуд.

С больным характером своим

сражаюсь из последней силы.

Я не о том судьбу просила.

Вся жизнь ‑окопные бои.

Но улыбнуться напоследок,

себя простить: жила одна ‑

рифмованный оставить слепок

с души, исчерпанной до дна.

Ужели чересчур о многом

прошу в оставшийся мне срок?..

Дрожат ослабленные ноги.

Уж больно мой Смотритель строг.

ДЖАЗ ПОД ДОЖДЕМ

Шофер затормозил. Открыта дверца.

Движением, подмеченным в кино,

наружу ножки выставляет Верка‑

вся в образе не тутошнем, ином.

Через проем облезлого сарая

на шум выглядывает старенькая мать:

строенье Верка на сезон снимает,

сойдет за дачу, если не вникать.

Она ведь стоит дачи! ‑ что за носик

и как идет ей вышитая шаль.

Густую челку Верка с маяносит,

и резать косу было ей не жаль.

На синей шали травы и колосья,

трепещут кисти на речном ветру.

Такую Верку ни за что не бросят, сызнова

такуюмусора не заберут.

Нечистый аромат плывет над домом,

дыхание спирает, ест глаза.

В мечтах-то Верка не деваха‑ донна,

пусть только минет злая полоса.

Ей в доме не сидится. Тонкий бантик

Завязан над пупком тугим узлом –

И мимо огорода, мимо бани

Летит фигурка в малахае на излом.

На танцплощадке от народа тесно.

Не всякого здесь стоит примечать.

Под скрежет поселкового оркестра

Отплясывают буги, ча-ча-ча.

Оглядывает Верка кавалеров,

мужской довольно скромный контингент.

Все это было: Жека да Валера.

Кого б почище, с серой пачкой "Кент".

Она проходит в самый центр настила

и доски в такт стучат под каблучком.

Ну согласитесь: Верка‑ это сила,

когда в конторе не сидит торчком.

Ведьмацкое есть что-то в этой девке:

смотрите, как померк погожий день,

стрижи горланят не по-птичьи дерзко

и чадом тянет жухлая сирень.

Внезапный блеск и следом ‑ канонада!

Задрал юбчонку грозовой порыв.

Небесные литавры ‑ то, что надо,

земной оркестр подходит до поры.

Соломенную шляпу под скамейку!

Любой включайся, кто не вовсе хром, ‑

рванула джаз согласная семейка:

труба, гитара, саксофон и гулкий гром.

Она танцует посреди веранды‑

попрятались партнеры за дома.

Похоже, сами оркестранты рады

наяривать под ливень задарма.

Давно намокли блузочка и челка,

огладил дождь ее нагой живот.

Ах, жизнь прожить вот так же яро, с толком,

под гром судьбы! Авось не зашибет!

взгляд

Стоит художник в поезде метро,

отгородись от всех огромной папкой,

с игольчатой прической в стиле панков,

в штанах не то модерн, не то ретро.

Окручен парень «молнией» спирально,

зажат в проблемы собственного я.

А между тем приметы бытия

непроизвольно взор его вбирает.

И подчистую, как квартирный вор,

он тащит в память облик наших женщин:

румяна грубые и пудру цвета желчи

и взгляд смиренный ‑ жизни приговор.

...С натугой держат сумки у колен

со снедью для грядущих дома трапез,

не замечая, что их точный абрис

без угля икартона закреплен.

В парнишке этом, стиснутом в углу,

задавленном сомнением и спесью,

нашел их быт свою святую песню

Торжественную мессу. Нехулу.

* **

Собака воет выше этажом,

тоскует не по кости ‑ по общенью.

Мерещатся хозяев всюду тени,

их запахи как нервный в горле ком.

Ведь те шаги на лестничной площадке,Слышны

сварливые чужие голоса

и этот скрежет ключевины шаткой ‑

не то, не то, обманная гроза.

Возникнет ли опять заветный шорох,

щелчок в дверях и аромат родной?

иль едкий страх, как ноздри жгущий щелок,

останется реальностью одной?

На подоконник взгромождая лапы,

наставив ухо на малейший шум,

собака от предчувствия утраты

без слез рыдает выше этажом.

Моментальный снимок

Дом ее так богат,

так запущен.

Там шлифованный в горке агат

и кофейная гуща.

Там паркет цвета сальных седин

устлан кущами рая.

Там ребенок голодный сидит

и деньгами играет.

* * *

Она меня как обморок томит,

дыхания лишает и пространства.

У лицемерия избыток постоянства,

лишь проявления его меняют вид.

Вот девочка из кунцевского дома

глядит с листка семейного альбома.

Пробор кисейной ленточкой увенчан,

не девочка ‑ церковная свеча.свечка

Непроницаем взор ее невинный

и узкий рот, и нос немного длинный,

и белизна ее воротника ‑

все лживо, все как топь у родника.

Созерцание

Какая тишина, какойпокой

в обличии простой посуды Гжели!

Медовница и чайничек с ольхой ‑

в наивных завитушках канители.

Чья нежная рука любовно обвела

розан и два листка намёткой синей?..

И сразу абрис мгла заволокла

и ниточки ветвей окутал рыхлый иней.

Приземиста, как старорусский храм,

масленка крышку куполом воздела,

карниз осыпал кобальтовый хлам

и птаха малая на шпиль ее присела.

Гжель, Гжель!.. Не звонок твой фарфор,

а имя колокольцем тешит.

Была простушкой да вошла в фавор,

как Золушка от очага надежды.

В периоды удушливой тоски

я выставляю в ряд знакомых пять предметов ‑

в них времени неустранимы меты,

везде видны его железные тиски.

На вазе трещина, у кружки сколот край,

а плоский чайник прожелтел от зелья.

Но та же синева распахивает рай

и та же птица расправляет перья.

Утоли печали

Ах, какая телесная усталь

после целого дня в авто!

В темноте наплывает Суздаль –

белый перст на звездном плато.

Органичен и прост до боли:

из пригоршни церковной земли

проросли купола колоколен,

словно маковки конопли.

В темном небе кресты-тычинки.

А взойдешь на Владимирский шлях –

долго слышен напев "тальянки"

на невидимых, тайных полях.

И как только лады замолчали,

песня-ласточка села вдали,

попроси: "Утоли печали!"

Бог услышит и утолит.

деревья

Знакомый парк еще не прибран.

Зима оставила ему

весьма сомнительную прибыль,

как надоевший гость в дому:

рифленое железо пробок,

забытый паводком башмак,

объемы множества коробок

для корма птиц и просто так –

минувших пикников осадок!

Но все равно твой воздух сладок

сквозной, истоптанный лесок!

Еще не показались листья,

но двинулся древесный сок,

как совесть чист и бескорыстен.

В горсти у каменных кварталов

над пятачком землицы талой

дыхание весны витает:

пасется пегих вязов стая.

* * *

Знакомый тополь вновь помолодел

и хочет нравиться прохожим.

Жабо зеленое на грудь себе надел

И кавалером выглядит пригожим.

Парад весны традиционно зелен.

Единый колорит вершит ее балы.

А майский дождь горстями ясных зерен

искусно расшивает подолы.

Чаруют взор сквозные рукава –

недостижимый образец для моды.

Покрою этому в веках слагают оды

но все не подобрать достойные слова.

Кружатся сотни пышных кринолинов,

сверкают изумрудные шелка.

Лишь на мгновенье в свите тополиной

мелькнет березы белая щека.

СИРЕНЬ РАСЦВЕЛА

Виноградные кисти сирени!

Сизым крестиком город расшит.

Чистый, мятный озноб озарений ‑

май, благая отрада души.

Снова счастье стоит на пороге,

память съежилась в тусклый намек.

Сам в себе не заметив пародии,

старец юный слезами намок.

В узловатых натруженных пальцах

теребит он душистую гроздь,

среди гвоздиков нежных копается ‑

но удачас природою врозь.

Ах, как быстро уходит надежда,

утекает как струйка в песках.

А всего-то хотелось натешиться

миражом о пяти лепестках.

Поляна

Мир сочных трав, метелок мелкоцветья!

Просторный окоем для маленьких жильцов.

Ты страждущим синоним милосердия,

заблудшим душам ‑ мирное сельцо.

Потешно на меня улитка целит рожки,

осою овладел немыслимый азарт,

с зеленой мордочки мышиного горошка

так кротко смотрят черные глаза.

Я здесь не суечусь, я здесь освобождаюсь

от лицедейства надоевших тем.

Былинке утлой, может быть, пожалуюсь,

что в городе не понята никем.

Мой неудачный стих,

единственный мой родич,

аукнется метафорою вслух –

он по пятам за мной по травам бродит,

шевелит кашку, приминает луг.

Туда дорвусь я из квартирной клетки,

там бьет родник и ухает сова.

Я в порослизеленой ‑ «лютик едкий»,

как мальчик незабытый называл.

Хлюпино

В лесу такая тишина

щебечущая, проливная,

и речи правда прописная

как будто вовсе не нужна.

А стоит только прислониться

к линейкам солнечных лучей,

чтоб нотою вспорхнуть, как птица

или пролиться как ручей.

Слетают звуки из дупла,

трепещет тремоло на ветке,

успокоительно-тепла

мелодия лесного ветра.

С сорочьим граем наравне

вздох распрямившейся травинки.

Идешь нехоженой тропинкой

а все мерещится: к родне.

Застолье осени

Я вновь допущена в сообщество дубрав,

к застолью осени от городской опеки.

Дурманит голову настой целебных трав

и острый, как у зверя, дух опенки.

Стряпуха-осень щедро убрала

осиновым поджаристым печеньем

земной покров просторного стола,

у плоти душу взяв на попеченье.

От перелесков я не отделюсь,

к стволам соседей припадая телом,

машу руками, по ветру стелюсь,

забаву эту почитая делом.

Прими жмой трепет, робкая сестра,

осинка в можжевеловой осаде!

Коре подобно жизнь моя пестра

от лопнувших надежд и старых ссадин.

Караван

Этот снег как сметанные струи,

этот дождь в виде долгих клоков...

Нависают над городом струги

небывало больших облаков.

От краев их с торжественной ленью

оползает на мир белизна:

то ли дней окаянных явленье,

то ли страха минувшего знак.

Знать, вверху представляется важным

после всех испытаний и бед

растянуть над прохожими влажный,

чуть лиловый, мистический свет.

Неспроста из-под снежной синели ‑

или только мерещится мне ‑

колокольцы не в лад зазвенели,

слабо брякая где-то вовне.

На просцениум улицы Курина,

от угла, где ларьки с табаком,

ослик седенький, морду понурив,

выдвигается круглым бочком.

Алый потник намок и в разводах,

челка дыбом от примеси льда.

Ах, какие холодные воды,

как природа с ознобом слита!

А за ним, подпоясана туго,

с щегольскою наборной уздой

след-во-след выступает подруга,

мокрый хвост растопырив кустом.

Верховых словно льдистые бусы

облепили по ходу и вспять;

анораки на них иль бурнусы

в этом мареве не понять.

Только мнится: не белую хустку

да лошадок прокатный оброк ‑

вижу я онемелую пустошь

вековых караванных дорог.

Как в неверном дремотном виденьи,

в волшебстве и безмолвии сна

три фигуры в три зыбкие тени

трансформирует белизна.

И навечно в душевном спецхране

запечатает память-фанат:

поздний снег, караван на экране

недомытого к пасхе окна.

***

Светло-светло-серый

чуть намокший снег.

Две воронысели

тихо, как во сне.

Замело в апреле.

Грузен да летуч

град как пахарь сеет

Дед Мороз из туч.

Подшутило время,

цели не ясны:

в инее деревья

посреди весны.

Зыбкая понева ‑

поздние снега.

Подбелила снова

улицы пурга.

Городские пашни

порастут быльем.

Снег из фортки пахнет

стираным бельем.

* * *

Моросящий дождик,

сумеречным свет.

Не мечтал а дожил

до преклонных лет.

Прошлое ‑ редина,

выводы просты.

Верещат в рябине

шустрые дрозды.

Крапчатые перья,

вороной носок.

Это птичье пенье

или жизни сток?..

Как обнажает естество несчастье,

когда судьба всерьез пойдет крушить.

Ты виден окружающим не частью,

а главной сутью собственной души.

* * *

Какая слабость!.. Одеяло

на плечи натянуть нет сил.

Все то, что прежде надевала

на дверцах без толку висит.

А тщилась так не обнаружить

свой одинокий, нищий быт!

Поникли сморщенные рюши

и рифмы потеряли вид.

Строка одышлива нагрузкой,

себя расправить не вольна.

Неглаженной подобно блузке

в замятинах кругом она.

Как выпрямить больные складки,

вздохнуть свободно и легко,

как звуком насладиться сладким,

свой маленький побить рекорд?..

Дрожит в недужных пальцах ручка,

в висках навязчиво звенит:

в конце судьбы я стала русской.

Но поздно. Счет не изменить.

* * *

Судьба дотянула до точки.

Смиряется жизненный зуд.

В машинке последние строчки,

последняя стирка в тазу.

Все в сумраке: день словно вечер,

для действий утрачен резон.

Из зеркала смотрит навстречу

несчастное чье-то лицо.

Одна в разоренной квартире.

Что сбудется – все не к добру.

Как селезню в уличном тире

мишень приклепали к ребру.

И жду в напряжении мысли

(ведь ставка и впрямь высока),

что грянет решающий выстрел

умелого слишком стрелка.

Copyright (c) "Русский переплет"