Но в нашем случае ("Россия в зеркале вечности") речь пойдет немного об ином. Не о заглядывании в собственное самосознание, а о предстоянии России Вечности, т.е. о держании Высшего ответа. На некоторое время необходимо оставить в стороне вопросы "кто мы есть?", "что нам делать?", пора дать ответ на вопрос "что мы сделали, явили, свершили".

Пытаться давать исчерпывающие ответы на вопросы, связанные с Вечностью - вещь дерзкая, да и просто непозволительная. И может быть не только для одного человека, но и для всего народа, даже если речь идет о его собственном бытии. Владимир Соловьев определил, лаконично и глубоко, суть подобной задачи: "идея нации есть не то, что она думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности". Форма выражения у Соловьева - безупречна, но вот содержание, с ним надо быть осторожнее. Проблема имеет настолько глубокое метафизическое измерение, что очень легко оказаться в плену какой-то культурной одномерности и политической однозначности.

Любое прикосновение к Вечности чревато потрясениями, и при попытке описать такой опыт в человеческих, культурологических понятиях могут возникнуть достаточно сильные эмпирические искажения.

И более адекватной формой изложения подобных раздумий будет передача интимных ощущений, мыслей-тезисов, в противоположность попытке дать концептуальный логико-исторический анализ тысячелетнему духовному опыту России.

И вдруг все обнажилось и раскрылось. Русское бытие разверзнуто: все болячки вылезли наружу, весь груз русской неразрешенности, накопленный в веках, вдруг обрушился разом. Пора "ударных" ломок и сокрушений. И безудержное стремление во что бы то ни стало осмыслить происходящее.

Вопрос поставлен радикально: под сомнением само бытие русского народа, русской культуры, русского духа.

Снова все неясно. Кинулись искать русскую идею, заговорили о национальной идентичности (это-то после тысячи лет существования), заспорили по какому пути двигаться дальше. Сумятица в умах, сердцах, душах. Такой проницательный и вдумчивый мыслитель как о.Георгий Флоровский, вглядываясь в Россию в драматические изломы ее бытия, писал в 1924 году: "Но по-прежнему таинственна и загадочна русская и славянская судьба и по-прежнему вызывает она споры. И главная, и основная трудность вопроса заключается в том, как понимать самый смысл национальной идеи и национального своеобразия".

Здесь есть какая-то особая закономерность. Чтоб ее постичь, ее нужно сначала узреть.

Но так уж ли все неопределенно?

За разрастающимся хаосом нашей жизни проглядывают четкие контуры большого русского пути. Не видеть их нельзя. Стерев случайный налет политической суеты, экономической разрухи, да и просто бессмысленного бега жизни, можно увидеть нетленное , то, что составляет основу национального бытия и национальной культуры.

И вот сейчас, пользуясь сложившейся неразберихой, как раз эту основу и хотят выбить из- под России, отнять ее у народа, чтоб еще больше "завис" он в неопределенности и непонимании, чтоб еще больше искорежить и без того изуродованное тело России и сбить народ с его подлинного пути.

Много сил тратится на это, много хитрых и ловких ходов измышляется. Чего только не услышишь про русский народ и его характер в последнее время? Та брань и хула на русскую культуру, скапливавшаяся в определенных диссидентски-эммигрантских кругах (о чем свидетельствует И.Шафаревич) сейчас вышла на широкий простор. Очернение отечественной культуры в массовом размере - вот та печальная реальность, с которой мы столкнулись в последнее время. Явно или завуалированно, грубо или прикровенно, в желтой прессе или "соросовских" учебниках мы слышим: русские отсталы, необразованны, ленивы и некультурны, русский народ - народ раб, народ-деспот, а Россия - историческая неудача.

Можно услышать и такое: рынок не удался в России, реформы в целом не состоялись не по причине их плохого проведения, а из-за цивилизационной "неготовности" России воспринять и усвоить достижения "передового" Запада. Поэтому нам предстоит еще долго "цивилизовываться" (т.е. разрушаться), что бы, в конце концов, у наших реформаторов все получилось. Так стремятся переломить духовный хребет русского бытия.

Ситуация действительно непростая. Русскому народу сейчас вменяется очень многое. Так или иначе, но основные обвинения концентрируются вокруг идей о лености, нетрудолюбии, неспособности вообще хорошо работать. Затем делается следующий шаг в критике России: ставится под сомнение само еесуществование. Как правило, подобное происходит в сопоставлении с западно-европейской (в последнее время с американской) культурой.

Жизнено важные центры русской жизни подвергаются удушению.

Зачем человек трудится и зачем он живет - вопросы неразрывные. Особенность человека в том, что трудится он всегда во имя чего-то, во имя каких-то целей и идеалов. В поте лица, но во имя идеала.

У каждого народа есть такие сформировавшиеся идеалы. Их совокупность принято называть "трудовой этикой". Это неписанный свод духовных мотивов и стимулов, ценностных характеристик труда. Есть такой свод и у русского народа. То, что в России действительно своеобразное отношение к труду, бесспорно.

Но если смотреть на труд не только лишь как на способ выживания и специфического приспособления человека к окружающей среде, а с точки зрения духовно-нравственной, то многое может открыться.

О.Сергий Булгаков и Николай Федоров: мыслители разные в своих философских устоях, но глубоко национальные по питающим их духовным истокам. Пафос подлинно русского отношения к труду проявился у них наиболее ярко.

Мотив труда у Булгакова определяется фундаментальной метафизической задачей человека - переход от неистинного состояния мира к истинному, что тождественно преодолению смертности как таковой.

Смерть - вот что волнует русского мыслителя по-настоящему. Но неприятие смерти - исконный смысл христианского вероучения. В русской культуре он приобретает характер импульсивного, даже дерзновенного выпада против онтологического источника зла. Настолько сильно отторжение смертоносного жала, что борьбе с ним посвящены лучшие страницы русской культуры.

Несколько тяжеловатая, но безупречная и сокрушительная мысль отца Сергия, обогащенная личным опытом умирания, уверено бьет в одну цель: "Смерть не безусловна и не всесильна. Она лишь надрывает, надламывает древо, но она не непреодолима, ибо уже побеждена воскресением Христовым".

Федоров - мыслитель, без всякого сомнения, гениальный, вызвал далеко не однозначную трактовку своих взглядов. "Самый дерзновенный утопист всех времен и народов" так определил основную задачу человека: "Воссоздание из земли всех умерших, освобождение их от власти земли и подчинение всех земель и всех миров воскрешенным поколениям - вот высшая задача человека".

Труд является "общим делом" всего человечества, а общее дело - преодоление смерти, причем даже не столько с помощью мистической силы Божией, сколько научно-техническими средствами самого человека. "Христианский активизм" Федорова ставит перед человеком задачу, которую, пожалуй, не дерзал до него ставить никто.

Он призывает человека к активному труду. Но главное, что он определяет цель - "во имя чего?"

Вот здесь корень своеобразия и отличия русского отношения к труду. Трудиться необходимо усиленно и упорно, но не во имя индивидуального (как на Западе) благополучия, а во имя "общего дела" спасения всего человечества через воскрешение предков.

Противно быть смертным, даже более противно, чем быть мертвым.

Такая идея никогда бы не пришла в голову человеку западной ментальности. Это чисто русское понимание труда. Нематериальный мотив на первом месте: кратковременные потребности смертной плоти слишком ничтожны, чтобы на них тратить много сил и времени, тем более жизнь. Вот ради идеи подвигнуться, даже пожертвовать собой - другое дело.

Смысл труда как изгнание смерти полностью вписывается в русскую культуру, в ее высшие духовные задачи. Федоров сын своей культуры.

Материалистический, научно-технический прогресс, каких бы фантастических высот ни достиг сам по себе, остается в корне своем бессмысленным, если не затрагивает основное в человеческом бытии - смерть. Да и ощущение бессмыслицы будет только усиливаться по мере интенсивного роста науки и столь же интенсивной неразрешенности проблемы смерти. Наука никогда не сможет даже приблизиться к правильной постановке вопроса о смерти. Клонирование - суррогат, которое может предложить наука, захлебнувшись в пароксизме своей беспомощности перед таинственным и ужасным ликом смерти.

Отвергнув христианство, западная культура пошла по пути мощного научно-технического прогресса, конечной целью которого оказалась не радикальная борьба со смертью, а максимальное расширение относительных и конечных земных благ. Это духовная слабость современной культуры, выбравшей путь комфортного (с точки зрения экономики), но иллюзорного (с точки зрения бытия) существования.

Про Запад можно было бы сказать: "Глядя на тебя, я понял, что есть смерть".

Русская метафизика смерти, представленная, конечно, гораздо шире, чем Булгаков и Федоров, бросает вызов идеалам общества потребления, высшей целью которого является сиюминутное ублажение смертного человека в смертном мире. Такое ублажение - абсурд. Ведь не может быть подлиного счастья и истинной радости в мире, насквозь пронизонным злом.

Пока зло-смерть правит свой бал в мире бытие человека неподлинно и останется неподлинным до скончания века. Это его участь. И как бы ни кичился Запад своими достижениями в области технократической, политической, экономической, культурной - они мнимые, ибо обходят стороной смерть -самое важное в человеческой жизни.

Неверие рождает страх смерти. Если Америка пытается преодолеть страх смерти, то Россия преодолевает саму смерть.

Для западного человека вообще существует жесткое противопоставление: жизнь-смерть. Жизнь есть жизнь, жизнь для жизни. Смерть не отрицается, но смерть вне жизни. Жизнь и смерть отдалены друг от друга непроходимой пропастью.

В русском восприятии жизнь и смерть смешаны. В смерти жизнь, в жизни смерть. Жизнь через смерть. Русский живет смертью. Но не чтобы умереть, а чтобы приостановить абсурд бессмысленного умирания "твари".

И "софиология хозяйства" Булгакова и философия "общего дела" Федорова выражают идею активного христианства. Но русской культуре присуще и иное понимание смысла труда. Оно находит свое выражение в тихом молитвенном подвиге огромного числа русских святых-подвижников, которые на первое место ставили не идею преобразования природы (вернее они ее вообще не ставили, в данном вопросе полностью полагаясь на волю Божию), а тихое стяжание духовных благ с целью внутреннего преображения человека. "Цель земной жизни - стяжание Духа Святаго" - говорит. преп. Серафим.

Духовный труд не менее "тяжел", чем труд физический, но тяжесть его иная:от подвижника требуется сильнейшее мистико-аскетическое напряжение. И такой труд русских подвижников совершенно не корыстен. Дух соборности, проникший во все уровни русской культуры, направлял молитвенные подвиги святых во благо ближним.

Православный святой - не даосский монах-отшельник, безразличный к миру, отрешенный полностью от земных забот, всецело отдавшийся расстворению себя в безличном Дао.

Православный святой - помощник простому человеку. Он не отгораживается от мира непроницаемой стеной своей святости и праведности, он не замуровывает себя в "башне из слоновой кости", но всегда готов протянуть руку миру, пойти ему навстречу. Свидетельство тому - обильная житийная литература, изображающая святых как тружеников, занимающихся крестьянским хозяйством. Крестьяне чувствуют, что святой не отчужден от него, и поэтому прибегают к нему как к человеку, живущему "по Правде", взывают к святому как к высшему ценностному идеалу.

Если речь идет о "монашеском труде", то это труд особого рода - "Умного делания". Русские монахи (в частности Нил Сорский) унаследовали византийскую традицию исихазма, в которой важным оказывается тождество созерцания и деятельности.

Такое отношение к труду в корне подрывает нечистоплотный миф об изначальной лености и нетрудолюбивости русского народа. Факты свидетельствуют об обратном. Положительное отношение к труду, высокие трудовые навыки русского народа были отмечены отечественными историками С.М.Соловьевым, Н.М.Карамзиным, Д.И.Иловайским, В.О.Ключеским и др.

К тому же, разве можно называть ленивым народ, который (в отличие от благоустроенного бюргерского Запада) вынужден был жить в условиях резко континентального климата на огромных территориях, постоянно находясь в экстремальных состояниях (войны, революции, восстания, бунты, перестройки и т.д.). Как правило подобная критика основывается на том, что политико-экономической "отставание" России от западных стран рассматривается как результат инертности, безынициативности и иждивенчества в русском характере.

Часто в этом обвиняют православие, совершенно упуская из виду главное - мотив и цель труда. То, что в России действительно наблюдается некоторое отставание (хотя предпочтительнее было бы сказать своеобразие) в части материальных благ от Запада, совсем не свидетельствует о недееспособности и лености русского народа. Здесь иные мотивы деятельности. И православие, действительно, в значительной мере их формирует. В православии есть иерархия ценностей, где на первом месте стоят ценности духовного плана (святость, спасение, обожение, трезвение). Но в православии нет отрицания материального начала: оно занимает положенное ему место в духовной вертикале, и православие учит правильно относиться к нему.

Для России важен, прежде всего, нематериальный стимул. Никогда подлинно русский человек не будет трудиться исключительно во имя материального благополучия, но всегда во имя идеи - либо православной, либо коммунистической, либо еще какой. Главное, что русского человека стимулирует на труд то, что лежит по ту сторону материального.

Молитва - трансцендентное переживание бытия. Это совершенно "пустое" занятие с точки зрения работающего во плоти и для плоти. Но трансцендентное предстояние - есть высший труд, на который способен вообще человек.

России всегда был присущ экклесиастовский скепсис по отношению к труду. "Что пользы человеку от всех трудов его, которым он трудится под солнцем? ... И возненавидел я жизнь, потому что мне стали противны дела, которые делаются под солнцем; ибо все суета сует и томление духа! возненавидел я весь труд мой, которым трудился под солнцем... И обратился я к сердцу моему, сердцу моему отречься от всего труда, которым я трудился под солнцем" (Экк.).

Это, конечно же, не апология безделья. Это - последние, предельные вопросы, до которых может подняться земная мудрость. Ведь когда человек бездумно трудится и также бездумно пользуется плодами своего труда, думая, что вот она и есть вся суть жизни? Когда он находится в состоянии пленения суетой преходящего и ослеплен духовно, духовео мертв.

Истинная сущность человека вопиет к поиску Высшего Смысла и Высшей Правды. И если есть таковое, то разве можно получать действительное удовлетворение от бессмысленной рутинной работы, даже если она сулит некоторые кратковременные земные удовольствия.

Нетленного ищет душа человека ... С особой силой это осознают в России.

Реформация оформилась как реакция на монашескую изолированность от мира католического средневековья. Католицизм отличается резким противопоставлением "священного" и "светского" порядков бытия. Ценность светского плана была ничтожной. Средневековый католицизм воспринял мир в манихейских тонах: мир есть зло и от него нужно бежать в монастырь. Такое в корне отлично от русско-православного монашества. На Руси всегда было понимание христианства не как спасения от мира, а как спасения мира.

Если средневековый Запад сделал явный перекос в сторону "священного" плана бытия, то Реформация слишком переусердствовала по поводу любви к мирскому началу.

И вот центры христианской жизни вышли из монастырей в сторону рыночных площадей. На рыночных площадях и осталось западное христианство. Протестантизм, вырвав его из монашеской кельи, практически уничтожил его. Слабое духовно западное христианство не выдержало бурного натиска могучего духа секуляризма и рассыпалось на множество сект, которые впоследствии утратили всякую связь с чистотой христианского вероучения. Это ирония.

Первоначальный замысел протестантизма - возврат к первохристианской духовности, а результат - отход от нее на бесконечность. Лишившись мистики, протестантизм был вынужден заняться морализаторством и безблагодатным философствованием. "Реформация покончила с Христианством. С тех пор его не стало" - говорил Новалис.

Сейчас очевидно, что Реформация привила западному человеку чрезмерную любовь к "посюстороннему", либо вообще устрание религиозные вопрошания, либо загнав их в такую экзистенциальную глубину, что их так и не удалось "вытащить" оттуда ни Кьеркегору, ни Ницше, ни Барту, ни Тиллиху, ни Хайдеггеру.

Вольно-невольно, но Реформация сделала все для прихода Просвещения на западную почву.

Лютеровское обличение торгашеско-меркантильной сущности индульгенции, да и вообще сомнение в христианской доброкачественности действий католической церкви превращаются в создание такой мощной секулярной силы, которая в необузданном порыве материального накопительства раздавила последние остатки христианского благочестия на Западе.

Реформация промахнулась: целилась в Папу, а попала в Христа.

Никогда нельзя забывать, что протестантизм - явление, присущее исключительно западной культуре. В России нет и не было оснований для реформационных движений, ибо никогда не было серьезных искажений христианской идеи ни в сторону мира, ни в сторону монастыря.

Очевидно существенное расхождение в понимании смысла труда и смысла жизни в России и на Западе. Трудиться, чтобы жить(труд для жизни) - русский подход к проблеме; жить, чтобы трудиться - западный. Они живут, чтобы работать, мы же работаем чтобы жить. Вопросы "для чего трудиться?", "для чего жить?" - неизбежны для думающего и нравственного существа. Жить только для работы и труда - бессмысленно, особенно если целью труда является материальное обогащение.

Для Запада смысл жизни оказывается в самой работе. Для России смысл жизни более фундаментальная категория, чем работа. Работа - лишь аспект (конечно, важный и необходимый), но лишь часть жизни, а не вся жизнь.

Поиск высшего смысла бытия - остается существеным компонентом русской духовности.

"Труд" русской культуры - духовное осмысление жизни.

По мотивам труда виден целостный облик культур. Православная культура - культура по преимуществу сотериологическая (т.е. ищущая спасения). В ней все (и политика, и экономика в том числе, и не в последнюю очередь) работает на идею спасения, все подчинено единой высшей цели.

Протестантская культура - культура гедонистическая. Здесь основные усилия направлены на более комфортное обеспечение социального плана бытия; забота о спасениии в метафизической перспективе - минимальнейшая.

Для сотериологической культуры важным оказывается ценности сострадания, жалости, печалования, помятования о смерти; для гедонистической - успех, властолюбие, моральная раскрепощенность, цинизм.

Труд, смысл жизни, смерть - понятия неразрывно связанные; вместе они дают представление о духовных, нравственных, философских качествах народа.

Русская культура есть преодоление самой смерти (в онтологическом плане), а американская - освобождение от страха смерти ( в психологическом ключе). Кто свободен от страха смерти, а не от самой смерти - тот раб собственной иллюзии, фантазии, галлюцинации. Американская культура - культура псевдо-бытия, где человеку кажется, что он существует, на самом деле он лишь мерцает на поверхности океана небытийственной материи.

Подлинные ценности русского бытия - преодоление иллюзии, борьба за реальность в высшем смысле слова, за подлинное человеческое существование, которое может быть даровано на путях преодоления смерти, а не ее страха, не только нравственным совершенством, а в результате раскрытия бытийственной полноты своего естества, т.е. усмотрения себя в вечности. Таков пафос Достоевского - борьба с "кажимостью", призрачностью, неподлинностью.

И здесь сущностное различие американской и русской философий и культур.

Если попытаться итогово посмотреть на Россию последнего столетия, то прослеживается некое общее начало, являющееся, может быть, основным (хотя и не единственным) источником наших бед. Наиболее распространенное название ему - "западничество".

Понимая всю условность, может даже, тенденциозность названия (смысловые эквиваленты могут быть различными - напр. интеллигентщина, образованщина, смердяковщина и т.д.) все же оно наиболее адекватно выражает сущность описываемого явления. В разных формах, разного цвета, разной политической ориентации, но суть одна - стойкое неприятие самобытности русского бытия. И как следствие - дурной утопизм - уподобить Россию Западу. Или, как ни парадоксально, Востоку. Такая вот странность западнической идеологии - симпатии к восточной эзотерике. К чему угодно, только не к России.

Западничество своего рода, русский крест, который, видимо, придется нести до скончания века. Своеобразный, что ли, метафизический груз для России. Устранить идеологию западничества (нелюбовь русских к России) нельзя, но облегчить эту ношу можно.

Западничество - не внешнее, а внутреннее явление русского духа, его извечная болезнь, его неустранимый недуг. Каждый русский чреват Западом, он для него величайший соблазн и непреодолимая тяга. "Большевизм есть лишь острый кризис вековой болезни духа влюбленной в Запад русской интеллигенции" (барон Меллер-Закомельский А.В.).

На русской почве - западничество неспособность метафизически мыслить и метафизически напрягать свою волю. Чтобы быть способным поднять физический груз нужны тренировки, минимальная аскеза, усилия. Чтобы поднять метафизический груз - тем более. Но это не нравится многим любителям легкой, красивой, комфортной и беспроблемной жизни. Сугубо по-американски: нельзя слишком серьезно относиться к жизни, жизнь - всего лишь игра, случайность. Нужно воспользоваться ею в максимально- утилитарном смысле.

Плод западнического мировоззрения - импульсивно-судорожные стремления к перенятию чужих стандартов, готовых, не выстраданных форм, вызревших в недрах иного культурного пласта мира.

Культурные контакты возможны, даже необходимы, но они продуктивны, если творчески переработаны, а не бездумно скопированы. Такое копирование - пренебрежение как своей, так и чужой культурой.

"Можно и должно заимствовать изобретенный другими легчайший способ вязать чулки; но нельзя и стыдно перенимать чужой образ жизни, строй чувств и порядок отношений. Каждый порядочный народ все это должен иметь свое, у каждого порядочного человека должна быть своя голова и своя жена" (В.О.Ключевский).

Западничество - леность духа, сторонящаяся ответственного религиозного труда, пытающаяся отыскать суррогатные формы духовности (будь то увлечение масонством, католицизмом, социализмом, теософией, оккультизмом, демократизмом-американизмом и т.д.), и не желающая принимать действительно трудный, но единственно спасительный подвиг православного образа жизни.

"Нет, лючше пулю в висок.... Лучше мозги пусть по стенам разбрызгаются, чем эта смердяковщина ..."

По сути дела, западничество - безрелигиозный слой интеллигенции. Он очень мощный. И от него, к сожалению, многое зависит в нашей социальной, политической, культурной, духовной жизни. И что было актуальным в начале века, остается таковым и в конце. Булгаков писал в "Вехах": "Историческое будущее России также стягивается в решении вопроса, как самоопределится интеллигенция в отношении к религии, останется ли она в прежнем, мертвенном состоянии или же в этой области нас ждет еще переворот, подлинная революция в умах и сердцах".

Безрелигиозная интеллигенция творчески бесплодна, она только ругает Россию за ее "отсталость", а сама тормозит культурное развитие, ибо подлинное творчество возможно лишь при опоре на духовные истоки. Все наиболее значимое в русской культуре было связано с Церковью.

Если музей превращается в Храм, а Храм в музей - значит в России безрелигиозная интеллигенция одержала очередную победу.

Бог иногда дает человеку побыть одному. Атеизм использует эту возможность нечестно. Он делает Культ из временного отсутствия Бога в душе человека и стремиться сделать без-Божие основой мировоззрения. Такова типичная тактика нашей интеллигенции.

Россия действительно особая страна. И это не за-данность, а данность. Ей навечно суждено существовать в двух измерениях - социальная реальность всегда будет пронизана утопическими идеями и поэтому будет вечно чревата срывами и катастрофами, и метасоциальная реальность (пространство бытия русской идеи, Святая Русь), которая была, есть и будет подлинной бытийной средой.

Пространство России рассекается на две части, которые обнаруживаются и в душе каждого человека, и в социуме. Это и сложность, и странность России.

В России имеются два утопизма. Западнический утопизм - социальное реформаторство (коммунизм, рынок), и славянофильский утопизм - стремление организовать общественную жизнь на соборных началах русской идеи. Эти начала несмешиваемые, они нераздельны и неслиянны. Ведь социум в принципе не конструируем по образу русской идеи. И поэтому в нем и дальше продолжится бесчинствование западнических иллюзий, которые всегда будут встречать противостояние национально ориентированных идей.

А в тиши монастырей, в пространстве Святой Руси свершается молитвенный подвиг. Покуда он есть, быть и России.

В Православии не может быть никакой "социальной доктрины", любая подобная доктрина - упопизм (в худшем смысле этого слова).

Самая сокровенная забота русского человека - забота о духовном обиталище русской идеи. Такое состояние можно назвать метафизическим патриотизмом. Но не верно считать, что русских не заботит социальное бытие: внешне русский человек очень социален. Но в нем он не видит высшего, последнего, и абсолютного смысла.

Если метафизически русский человек надрывается, тогда он с яростью и небывалым энтузиазмом кидается в социальное бытие и там пытается построить то, чего не смог в метафизическом плане.

И сквозь всю историю России наблюдается следующая закономерность: чем больше подвергается забвению русская идея, тем больше утопизма в социальной плоскости, и наоборот, чем больше духовное напряжение, подвиг, бытийная ориентация на русскую идею, тем стабильнее социум, "нормальнее" политико-экономические, цивилизационно-правовые отношения. Но уж когда срывается русский человек с высот святости, тогда звериное проступает со всей своей неприглядностью.

Парадоксально - да. Но и неизбежно. Стремление к русской идее не уничтожить, как и не уничтожить ее антипода - западничество (удаление от русской идеи). Его можно лишь глубоко загнать в недра души, почти что до полного забвения (как сейчас), но выгнать нельзя, невозможно, как бы ни старались все силы мирового зла. Как бы глубоко ни было забвение национальных корней, слабый огонек народного светильника все же теплится в душе каждого русского человека.

Разговор о России невозможен, просто немыслим без сопоставления с культурой Запада. Но это не свидетельство непреодолимой зависимости России от нее. Просто на фоне западной культуры четче вырисовываются контуры русской идеи.

Запад - своеобразный фон, помогающий увидеть инаковость России. Спасибо ему за это. Но в самом Западе крайне мало того, что могло бы действительно обогатить русскую культуру.

Путь к русской идее всегда лежит через нравственный катарсис. Каждая эпоха в нем нуждается, ибо в любое время много грязи и греха, и любое время требует очищения и покаяния. Духовно очистившись, прояснится сущность правильных взаимоотношений с Западом. И тогда станет ясно, что одна из идей России как раз в том и заключается, чтобы никогда не становиться Западом, не разделять с ним его судьбу, не "озападниваться". Одно из "призваний" России - посрамить прогрессистскую логику западной цивилизации.

Коренной порок Запада в том (и он не надуман нами в качестве желаемого недостатка этой культуры, нужно только повнимательнее посмотреть на ее жизнь изнутри, философскими, религиозными глазами, и многое станет ясно; к тому же, большинство наиболее значимых мыслителей Запада сами себе поставили диагноз духовной гибели, в нашу задачу входит обобщить критику, которая прозвучала из уст западной культуры), что там человек уже не желает быть ни спасенным, ни преображенным. Он закостенел, застыл в своей греховной наличности и кичится, и весьма горд. Все его цели сводятся к одному - улучшение материальных условий существования. Увеличение собственного благополучия, благосостояния, достатка, улучшение здоровья, социальной значимости - конечная цель любого общества, основывающегося на западных демократических принципах. Такова рыночная идеология, выходящая за пределы собственно экономической сферы, и охватывающая собой все мировоззренческое пространство.

Россия - спасение в обожении.

Жизнь без обожения и спасения - по, сути дела, языческий идеал. Античная плоть была эстетически безупречна, современная потеряла и это качество. Без-образие - высший эстетический канон современного неоязычества.

Язычество стремится к тотальному заполнению мира плотью, к "оплотнению" мира. запад был и остался языческим в сути, возможно, таким он и будет до последнего судного дня. И христианство не воплотимо в "миру". Ведь плоть должна усохнуть, умолкнуть. Метафизическое усыхание плоти - "Да умолкнет всякая плоть человека".

Цель России другая - нравственное совершенствование до уровня спасения, обожения, Это и русская цель и русская идея, в своих глубинных истоках переплетающаяся со святоотеческими ценностями.

Русская идея во многом отражена в русской философии; а русская философия есть философия прорыва, про-рывания через смертную толщу эмпирического бытия, рывок к иному. Для русской философии мир всегда нечто большее, чем эмпирическая данность.

"Основная болезнь народная - жажда правды, но неутоленная" (Достоевский).

У философии есть свое алиби - смерть.

Стяжание вечности через экзистенцилаьное проглядывание в сущее. Такова философия, и таково ее оправдание - хоть какое-то (пусть гносеологическое) стяжание благодати. Философ "видит" Вечность и входит в Бытие (может быть через черный вход, но ведь входит).

Зайдя туда (в Вечность) ему хочется воскликнуть: "О человек, какой же ты не Бог".

Отсюда, с этого места, становятся виднымипонятными "задачи" философии, которые

совпадают с русскими заданиями, с заданиями русской культуры.

Философия - вечный поиск смысла, зов во вселенной, несмирение с абсурдом физического, социального и культурного мира.

Философия - плач, скорбь мира по Истине. (Раньше бы сказали - детоводительница ко Христу).

"Некуда деваться.

Нечего жалеть.

Не о чем думать.

Не для чего жить".

(М.Е.Салтыков-Щедрин).

Россия - метафизическая "лаборатория", в которой решается тайна человеческого бытия, и тайна человеческой истории.

Если начало истории не конец Эдема, а конец истории не начало Страшного Суда, то история не имеет смысла.

Необходимо войти в проблематику русской мысли, стать ее наследниками и продолжателями.

Русский способен верить, не видя, а европеец же если и увидит, то все равно не поверит.

В Европе и Америке живут не лучше, а по-другому (богаче, сытнее, комфортнее, бессмысленнее). У них иной мыслительный, нравственный и религиозный вектор, иная цель и смысл пребывания в мире.

Говорить об общечеловеческих ценностях ненаучно, безнравственно, просто бессмысленно.

Но Запад не стоит ругать. С ним надо общаться, "дружить", при соблюдении, конечно, определенного "пафоса дистанции", когда четко видна инаковость России.

Для России всегда была опасность отстать не от Запада, а от себя. Отставание от самих себя - вот истинная опасность для России.

Метафизические истины трудно даются. Необходим духовный прорыв - постоянная, кропотливая, упорная работа по превосхождению своей смертной и эгоистической самости.

Часто кажется, что высшие истины жизни всего лишь иллюзия или форма невроза (так часто воспринимают "проклятые" русские вопросы англо-американские психоаналитики).

Есть догадка, что особость России в том, что Бог "облегчил" доступ к этим истинам, невероятно усложнив социально-историческое житие. Вот почему часто "здравомыслящие" люди не могут жить в России, не понимают ее, презирают юродство и безобразие, всю неустроенность и тоску, грязь и пьянство, попросту боятся ее. Чудо в том, что все-таки можно жить в России. Это подвиг, подвиг отречения от себя.

Россия, конечно, монастырь, по сути. Вот почему любые социальные начинания, как бы велики и благородны ни были в своем замысле, с неизбежностью плохо заканчиваются, а Россия ввергается в хаос, смуту и еще больший беспорядок.

Парадоксальный опыт трагического неустройства России свидетельствует о многом.

Почему в России так много рассуждений о самих себе, о смысле России, о русской идее? Наиболее упрощенный ответ - самовлюбленность, нарцисизм, великодержавие, национализм и т.д. Но дело в другом. Ведь если вдруг осознать историософскую судьбу России, то многое поразить может и ум, и сердце. И прежде всего, принципиальнейшая непохожесть (при всей схожести внешних потребностей) России на другие культуры. Где еще так напряженно искание смысла, где так велико стремление к Высшему, где так сильно желание Правды? Россия привыкла жить в напряжении метафизическом, прежде всего.

Смысл возможен, если есть перспектива Бытия. Смысл связан с вечностью. Имеет смысл лишь то, что вечно, т.е. истинно, абсолютно.

Суть русской идеи - не дать человеку "расслабиться" и забыться в суете повседневности. Не то, чтобы отказаться от повседневности, но чтоб не поглотиться ею полностью, без остатка.

Хотя русская идея многогранна и бесконечно глубока. Одно из ее проявлений - встреча Православия и России.

Встреча действительно нетривиальнейшее явление в мировой истории. У одних она вызывает "страх и трепет"; у других небывалый метафизический энтузиазм; у третьих - досаду и раздрожение; у четвертых - прилив национально-патриотической гордости. Но равнодушным не оставляет никого. Исследование подобной темы - грандиозная задача для будущего. Материала для философской и историософской рефлексии предостаточно. Сама Россия предмет для такого осмысления.

Российское житие - парадокс (нет не парадокс, парадоксы могут быть только у Зенона, об Ахиллесе и черепахе), российское житие - невозможность, боль и тайна. Никому, никогда не удастся рационализировать жизнь русской культуры, объяснить ее и предсказать. В наиболее высших озарениях духа прорывается типичное - умом Россию не понять.

Здесь слишком много всего: жертвеность, бескорыстие, размашистость, окаянство, бесноватость, острое чувство греха и порока, смирение, юродство, кротость, тоска ...

Изумление Чаадаева вполне оправдано, когда он восклицал, что мы вне общечеловеческой истории. Какие выводы он делал из этого открытия - дело другое, но историософская интуиция у него было верная.

Внутренний фундамент русской культуры имеет основное противоречие, которое проходит не по линии "старое"-"новое" (консервативное-либеральное), а по линии "исконное"-"иное". Эта оппозиция в корне отлична от западной. Западная модель разворачивается в пространстве горизонтальной протяженности, имеющей темпоральную структуру "прошлое"-"настоящее"-"будущее", в то время как отечественная модель имеет вертикальное измерение, соответствующее темпоральной развертке - "вечное"-"временное".

Можно это не принимать, не понимать, не видеть, не желать, в конце концов Но такова данность, с которой приходится считаться, когда заходит речь о подлинном осмыслении отечественной истории.

Особость России не повод для национального возвышения и национальной гордыни. Как раз тот, кто не понимает России, или проклинает ее, или гордится ею, вернее, собою, своею русскостью, он начинает противопоставлять себя другим по ложным основаниям.

Настоящий русский кроток и смиренен как монах (может быть, монах и есть истинный русский), он застыл в изумлении перед Бытием, Богом, Смертью. Он побледнел, краски ветхо-греховной жизни мигом слетели с его щек. Он поражен. И только слышится тихое: "Аллилуйя, Слава Богу за все, Слава Богу за скорбь и за радость".

Быть русским - значит чувствовать Бога Россией и в России, и при этом совсем не обязательно иметь русские этнические корни. Многие чувствовали свою русскость, не будучи русскими этнически. Ницше например, или хрестоматийный для патриотов пример Рильке с его "все страны граничат друг с другом. И только Россия с Богом".

Розанов именно в России понял "страшную" правду христианства - его неотмирность. Эта вот неотмирность - и есть самое главное в христианстве, но очень страшная и тяжелая истина. Им была уловлена ("В Иисусе Сладчайшем") метафизическая механика Церкви. Церковь - адаптационный механизм, приуготовляющий человека к смерти, к неотмирности.

Еще русская идея проявляется в русском плаче, страданиях, тоске, русской скорби. Скорбь - предельное отчаяние, максимальное омрачение жизни беспросветным черным горем ("Больше горя - ближе к Богу"). На это способна русская душа, знающая смерть, видевшая ее, и никогда не пытавшаяся убежать от нее, но всегда стремившаяся к преодолению смерти.

Плач Иова - плач русского человека. "Вода стирает камни; разлив ее смывает земную пыль, так и надежду человека Ты уничтожаешь" (Иов: 14-19). "Антиутопический" вопль Иова - грозный знак всем реформаторам.

Культура России перенапряжена (конечно, в своих метафизических областях) проблемами смысла жизни, преодоления смерти, борьбой за подлинность бытия. Этим Россия и спасалась всегда, этим и жила, являя правду Божию в мир, показывая, что человек лишь в том случае человек, если он связан со всеми вышеобозначенными проблемами. Иначе нет его, только разумное животное, обустраивающее комфортно и замечательно свой социум-муравейник.

Да, русский может быть зверем, но животным никогда.

Улучшить социальное положение Россия сможет только обратившись к своему прошлому-вечному наследию. Стремление к проникновению, углублению и постижению духовных особенностей русского бытия. - единственный способ разрешить внешние проблемы обустройства бытовой стороны жизни в России.

Что такое русская идея хорошо известно всем: и друзьям и недругам России. Просто необходимо о ней почаще говорить и напоминать. Каждое новое проговаривание открывает новые грани в духовной безграничности русской идеи.

Вот и ныне, на пороге 21 века, века принципиально нового, страшного и опасного, открывается новое измерение, новый аспект русской идеи, вносящий свои коррективы в "духовное" состояние современной культуры.

Современный мир очень тяжело болен. В его ценностном пространстве сошлись два монстра - обезбоженная, дехристианизированная европейская наука-техника и оккультная, внехристианская восточная "мудрость". Два "нехристя" встретились, роковая встреча произошла. Плод этой любви - виртуальный "малыш" (пока что), но скоро он подрастет и захочет пожрать весь мир. Россия может стать для него препятствием. Виртуальность не питается из источника Божьей благодати. Ее источник - девственное сознание молодых поколений, которые проходят хорошую подготовительную обработку через рекламу, СМИ, компьютер, и уж затем, их поставляют на стол маленькому душегубу.

Запад и Восток встретились. Перестали быть врагами. Эта вражда была, когда Запад оставался хоть чуть-чуть христианским. Но как только христианство окончательно покинуло западные территории (вернее Запад изгнал христианство, там осталась лишь "христианская культура"), так сразу восточная эзотерика нашла себе удобный приют там. Техника и магия вне христианства - одно и тоже. Вот поэтому они так стремительно "породнились" в западной науке.

Серьезные ученые Запада, конечно, протестуют, но процесс

эзотерической "оккультизации" дехристианизированной техники набирает все более стремительные темпы. То, что называется псевдо-наукой, нашло себе приют там, где наука впервые появилась. Доигрались. В бисер.

"На наших глазах абсурд расползается подобно масляному пятну. Происходит странное внутреннее превращение, выглядещее как полная утрата человеком корней" (Г.Марсель).

Абсурд стал привилегированной формой бытия в эпоху постмодерна.

Абсурд - "черная дыра" смысла, а не простое отсутствие смысла.

Сумеречное мерцание полу-смыслов, бессвязанных, рассредоточенных в длинных лабиринтах западного разума-cogito - апатичное и унылое состояние западной постмодернистской культуры. Ричард Тарнас предполагает, что современное состояние "глубокой метафизической и эпистемологической неопределенности" может быть является "энтропийной прелюдией к своего рода апокалиптической развязке истории".

Постмодерн не горизонт непредвиденных возможностей, из которых, как из рога изобилия можно черпать Смыслы - онтологическую основу существования. Постмодерн - дурная бесконечность разума, лишенного смысла. Это кружение в колесе бессмыслицы. Безвыходность... и метафизическая трусость. Следствие - всеядность и вроде бы интерес, а внутри - безразличие, убийственное безразличие ко всему.

Раньше такое состояние могло быть печальным уделом только отдельных личностей, теперь же - состояние всей западной культуры.

Постмодернистское мышление - паразит по своей сущности. Ибо, провозглашаемый им плюрализм (разрушение традиционных ценностей и смыслов) возможен только лишь в уже организованном (антихаотическом) прстранстве.

Ценностный нигилизм постмодерна не в состоянии упорядочивать хаос небытия. Он может только безответственно бесчинствовать в уже ставшем мире. Постмодерн не космологичесн и не онтологичен. Онтологическая пустота (творческое ничто-жество) - самое слабое, невосполнимое ничем, место постмодерна, свидетельствующее о его несомненном вырождении.

Объекта постмодернистского "творчества" не существует как такового. Он есть фантом. Но фантом особого рода - ранее они обитали в своем собственном пространстве, а теперь они стремятся подменить реальность. И им это неплхо удается. Человечество вращается во всепоглощающей виртуальной неопределенности. Реальность исчезает.

Философская мысль Запада 20 века стремится пробиться к Истине сквозь останки порушенного Бытия. Хайдеггер напряженно-судорожно ищет чего-то, и не находит НИЧЕГО, вернее находит НИЧЕГО, пронизанное страхом, ужасом, заботой, тревогой, отчаянием. Без преувеличения современная культура может быть описана так: Комок агонизирующего рассудка. Сумерки человека. Сумерки бытия. Сумерки смысла. Великая ночь Абсурда. И суета, суета, суета внешняя.

Достоевский говорил, что православие является единственным спасением человека от такого мрака. Ибо православие обращено к ПОДЛИННОЙ РЕАЛЬНОСТИ. Это - у-веренность в своем бытии.

Подлинная свобода начинается там, где кончается иллюзорность, где открывается во всей своей разящей силе достоверность бытия.

У многих сейчас тоска по цельности. Нужно надеяться, что благодаря "неискоренимой православности русского духа", мы и на сей раз переживем очередной "кризис" нашей культуры, основательно захвативший сами основы русского бытия.

Необходимо заново вос-создавать русскую культуру, оформлять ее порушенную плоть, вытягивать из хаоса. Основы пока сохранены. Основы - это "идеи", модели, по которым собирается культурная распыленная эмпирия культуры.

Русская культура будет существовать до тех пор, пока будет наличествовать основа - "русская идея", пока о ней будут хотя бы просто говорить, пусть даже и в негативном плане, ругая ее и отрицая. Вот почему "друзья русского народа" упорно навязывают нам мысль - забыть русскую идею, перестать упоминать ее, вывести ее за пределы сначала научно-гуманитарного дискурса, а затем и художественно-публицистического.

И поэтому важна и рефлексия над вечными смыслами русской идеи, и необходим о ней постоянный (пусть тихий и ненавязчивый) разговор. Кто дерзнет дать окончательный ответ на вопрос о Высшем Смысле Сущего. Но говорить о нем нужно. Сам разговор - свидетельство "неотмирности" человека, знак его трансцендентности, косвенное, но все же свидетельство Бытия Божьего. Пока не утихнет разговор (иногда имеющий форму молчания) - будет представление о подлинности существования, а не один лишь мир как воля и представление.

Не пытаясь воплотить все смыслы русской идеи в жизнь (невозможная затея) необходимо сохранить ее для будущих поколений. Русская идея - алмазный фонд нашей культуры, ее метафизический исток и эсхатологический исход. Вот почему ее судьба онтологически скреплена с судьбами всего мира, который ныне задыхается в виртуальных объятиях постмодерна.

Россия "сохраняла" Православие в течение всей своей истории. Россию спасало Православие от западной экспансии, туранского элемента, восточного оккультизма. Теперь необходимо построение православной культуры.

В России всегда была мощная зона воцерковленной интеллигенции, но православной культуры не было. Православие - творческое задание России. Об этом говорил еще Флоровский.

По культурно-историческим меркам Россия сравнительно молодое образование. Путь в будущее лежит прежде всего через аксиологическое дистанцирование как от Запада, так и от Востока. Интеллигенция нанесла третий удар. Россия сокрушена, повержена, поругана и обессилена. Но все еще жива. Не погибла. Это очевидно. Паниковать не нужно. Подобное уже было в истории, и не раз. Повода для уныния нет, ведь "Русь еще жива, пока звонит звонарь".