В нашей культуре есть темы, имеющие статус традиционно неразрешимых и попавших в категорию "проклятых вопросов". Личность, жизнь, деяния Петра Первого, несомненно, одна их таких тем. Она вызывает и поныне самые противоречивые и полярные оценки. Часто исследовательский ум просто заходит в тупик, при столкновении с такой сложной и необъяснимой реальностью какой был наш первый император. Какие только эпитеты он себе не стяжал: "спаситель", "предатель", "тиран", "антихрист", "большевик на троне" и т.д. Многообразие оценок, часто взаимоисключающих друг друга, конечно не способствует выявлению подлинного значения Петра. Можно сказать, что критерии оценки Петра являются своеобразными критериями мировоззрений, укоренившихся в нашей культуре. Каждую новую работу можно зачислить в определенную кагорту либо противников, либо сторонников; либо в стан "христа", либо "антихриста".

Но перед нами книга, кажется, разрывающая порочный круг, логический тупик относительно восприятий Петра Первого. Название книги П. Калитина довольно жесткое заявление позиции автора - "Петр Первый - Православный император". Эта книга серьезное заявление автора на преодоление тупикового "традиционого" подхода к оценке Петра. Давая сугубо православное понимание его личности и деяний, автор меняет сложившиеся стереотипы, глубочайшим образом сформированные как на уровне обыденного сознания, так и в сфере "научного" мышления.

И сама тема, и способ ее раскрытия в книге представляется актуальным. Актуальным для всех, кто может и хочет всерьез размышлять над смыслом отечественного исторического бытия.

Православность Петра - вот главный тезис работы, подкрепленный обширным корпусом исследованных текстов (библиография в 160 источников), глубиной и оригинальностью исследования, а также приложением малоизвестных, уникальных и неожиданных материалов о Петре как православном императоре и православном христианине. Среди них "Письма патриарху Адриану", указы Петра: "Против иезуиов", "Против протестантов", "О достоинстве православных россиян", "О суевериях", "Грамота императора Петра Первого", "О церковной реформе", "Краткие толкования Божиих Заповедей по Петру (1722 год)", "Стихи св. Иоанна Тобольского, посвященные Петру I и гетману Иоанну Скоропадскому по случаю Полтавской победы" и другие.

Эти материалы в значительной степени раскрывают сущностную православность Петра и способны озадачить всех тех, кто привык в нем видеть лишь человека, прорубившего окно в Европу, да резавшего бороды.

Аргументация автора действительно столь нетривиальна и философски убедительна, что можно говорить о качественно новом подходе, открывающим перспективу иного видения Петра Первого.

Уже сами названия глав (а их четыре) во многом раскрывают "логику" авторского повествования. Названия суть таковы: "Тупик секулярных оценок личности и деяний Петра", "Пушкинское исключение среди тупиковых авторов", "Адекватный и конгениальный взгляд на Петра со стороны российского "ордена" ученого монашества второй половины XYIII - начала XIX века", "Об интеллигентном мщении благочестивому Петру и всей православно-имперской России".

Немаловажной характеристикой работы является язык. Автор вводит несколько"философских неологизмов" (он их называет "термами"), которые имеют принципиальное значение для воссоздания адекватной картины разбираемого материала. Вот две важнейшие: "у-суг-лубить", которая образуется следующим образом: "усугубить" (= "усилить антиномичность", "неопределенность" с "терминологической" точки зрения) + "углубить (="высветить" = "о-предел-ить") - естественно-необоженную бездну грешной души); и терма "н-есть", т.е. противоречивое сопряжение бытия (=есть) и небытия, или ничто (=несть). Надо признать, что перед нами вариант современного русского философского языка.

Стиль же западного мышления - мышление "нераскаявшегося грешника", которое требует, чтобы любое философствование было основано на законах классической логики, которая не ведает ничего иного, кроме непротиворечивости.

Казалось бы, какая связь греха и логики? Грех - категория религии, логика - категория мышления. Но связь непосредственная. Сознание грешника "видит" мир раздвоенным. Оно, естествено, ищет выхода из этого, отнюдь не комфортного состояния. В христианской культуре есть два пути: когда сознание находит вос-полнение своей ущербности в покаянии (это православный путь); и когда оно, минуя покаяние, достигает "целостности" в категориях классической логики и начинает видеть мир через призму только абстрактных понятий. Тем самым совершается логическое насилие над реальностью (это западный, католически-протестантский путь).

Боязнь покаяния влечет философскую ложь о мире, о человеке, о Боге.

Принципиальная раздвоенность Петра отмечается многими. Но то, что это раздвоенность сугубо христианского свойства, практически никем. По мнению автора, именно сам Петр, осознав в себе христианский характер своей раздвоенности положил начало целостному и противоречивому взгляду на себя как на "покаянное животное и венценосного грешника, подвластного и всем историческим обстоятельствам, и свойствам российского народа, и - Богу" (11).

Начнем с последнего. Согласно П.Калитину, Пушкин - поэт-антиномист. "Вслед за святыми отцами и Петром Пушкин не отказался от догмата о первородном грехе" (20). Ему удалось узреть бездну трагической греховности Петра, и он избежал секулярной близорукости в его оценках. Покаянная антропология - вот, что роднит по-существу (не на поверхностном "творческом" уровне восприятия) императора Петра и поэта Александра. И поэтому нельзя найти у Пушкина однозначного, "гармоничного" отношения к Петру, чего искали у него и не находили, и за что журили его светские исследователи-почитатели, обескураженные пушкинской недоговоренностью о Петре. Имперскость Пушкинского стиха и поэтичность Петровой имперскости - великий антиномический союз двух русских гениев, разбивающий оковы однозначной трактовки в рациональных понятиях.

То, что автор так смело выявляет у Пушкина "неопределенно"-антиномический стиль православного и святоотеческого философствования позволяет по-новому оценить значимость нашего великого поэта.

Для углубления понимания грешно-покаянной сути российского императора немаловажным оказывается любовь Петра к псалмам 22, 32, что было отмечено митрополитом Платоном. "Вечно-проблемный" император, органично-раздвоенный в своем благочестии" - вот суть платоновского постижения Петра.

Митрополит Платон - отдельная огромная тема (ему посвящено специальное исследование П.Калитина "Распятие миром"). То, что научное наследие митрополита, имеющее огромную значимость для дальнейшей философской судьбы России, еще полностью не раскрыто, очевидно. Да и сама личность митрополита, стяжавшего себе славу крупнейшего духовного деятеля России того времени, также практически неизвестна современному образованному обществу.

Владыка Евгений (Болховитинов) и св. Митрофан (Воронежский) имеют самое непосредственное отношение к нашему краю, земле воронежской. Это особенно трепетно и важно, ибо здесь имеется возможность развития своеобразного краеведческо-философского осмысления святоотеческого наследия. О св.Митрофане Воронежском автор говорит следующее: "Св.Митрофан Воронежский наиболее полно (выделено В.В.) выразил отрицательно-положительное понимание петровской новизны уже в морально-исповедническом подвижничестве, обличив непосредственно и в лице венценосного грешника за то, что он поместил на своем доме изображения языческих богов. Петр пришел в ярость от обвинения в идолопоклонстве и - простил своего "тирана" за его "порфироносную" готовность к смерти, столь знакомую самому царю. "Не осталось у меня такого святого старца, буди ему вечная память", - плакал и каялся на похоронах св. Митрофана благочестивый Петр" (47).

Таким образом, бесперспективны все попытки адекватного рассмотрения смысла петрова дела и его бытия на путях строгого "секулярного консерватизма", который заводит сначала в интеллектуальный, а затем и жизненный тупик. И только "сугубо внутренний и метафизический опыт, или дух, своего личного самоотвержения, позволила российским ученым монахам подержать философско-богословскую традицию Святых отцов и адекватно осмыслить покаянно-антропологический мир венценосного грешника и его не-истинную новизну, уходящую корнями в суг-л-убую оригинальность первородной "тьмы (Быт 1-2) и греха вне всяких "самобытных" и "спасительных" вторичностей" (35).

Наши ученые монахи раскрыли подлинный смысл феномена Петра, чей "ужасный лик" приводит в "страх и трепет" тех, кто привык и думать, и жить, не думая и не живя.

Действительно, так ли страшна была Синодальная реформа, ведь Синод пришел и ушел, а Церковь осталась.

Болезненно-греховная сущность синодальной реформы имела своей целью поднятие не столько образовательного, сколько порфироносного и крестного уровня православного священства. "Тирания" Петра также не поддается однозначной рационалистической интерпретации, ибо она, по мнению автора, имела глубочайшее "имперско-порфироносное свойство", без которого попадание любого "естественно-необоженного" россиянина в плен западноевропейского философствования, просто неизбежно. И здесь важно отметить, что такие крупные фигуры петровского времени как Стефан (Яворский) и Феофан (Прокопович) выпадают из антиномического контекста "благочестиво-гонительных" и греховно-раздвоенных деяний Петра. Они более склоны к секулярным (политическим и философским) решениям, обеспечивающим по-изуитски "абсолютистскую" гарантию спасения.

Что "спасительная тирания" Петра парадокс, безусловно, причем такой, который вызовет у любого либерально настроенного человека волну яростного протеста и негодования, в которой он увидит нарушение "прав человека", тоталитаризм, оправдание репрессии и тд. И по-своему будет прав (по своей не-антиномичной однозначно непротиворечивой западно-европейской логике). И именно либеральный стиль мышления всегда видел в России сплошную цепь тиранов, бесконечное насилие, постоянное "отставание" от Запада и проч. Что ж, порфироносный смысл русской истории не может быть уловлен либеральными методами "российских историков"...

"Тайна России" - "вечно-проблематичный Петр" - "обескураживающий своим молчанием Пушкин" - вот круг, очерченный автором, который выводит нас вслед за проблемой Петра на проблему России. Ибо и она также загадочна и непостижима и вот уже не одно столетие является для одних соблазном, для других безумием, для всех тех, кто пытается реализовать претензии чисто рационалистического стиля мышления - дать логически непротиворечивую формулу России. Но Россия, вопреки всем возможным рационализациям (в XX веке таких было, по крайней мере, две - большевистская и демократическая), остается неизменной - соблазном и безумием.

О, сколь часто рационалисты всех мастей вменяли России в вину эту неоформленность, раздвоенность, противоречивость; начиная от мягких либеральных определений в стиле "отсутствия срединного слоя культуры", и кончая вульгарными и бранными - шизофрения. Но всюду одна и та же логика: невозможность понять Россию и типичный исход - реформирование.

После прочитанного возникает следующий вопрос: а возможно ли вообще секулярное понимание истории, которое исключает Промысел как центральный смысловой момент из целостного исторического потока жизни. И не является ли в действительности разделение на "светское", "мирское" и "религиозное" своеобразной хитростью секулярного разума, не желающего каяться, но имеющего политическую возможность рассекать в сознании людей целостность бытия и прятаться в своей "келье" "человеческих, слишком человеческих" истин.

Концепция, изложенная в книге, которая написана умно, дерзко, обосновано, заставляет думать о России нетривиально. Здесь дается ключ к православному и святоотеческому пониманию России.

А это, пожалуй, самое важное, ибо только такой взгляд позволяет увидеть, что покаянный и эсхатологический крест - смысл петрова дела, смысл бытия России.