Процесс постижения русского национального самосознания бесконечен. Прежде всего потому, что любое серьезное соприкосновение с ⌠русским■ открывает его таинственный характер. А тайна всегда влечет ум и сердце радостно-бесконечной непроясненностью. И когда происходит обращение к истокам национального, то само бытие народа обретает прочность и устойчивость. Забвение основ немедленно отражается глубочайшим кризисом всех форм жизни, которая погружается в небытийную мглу мелко-абсурдного ⌠земного счастья■.

Национальный исток метафизичен по существу; приобщение к нему требует духовной работы. Чтобы открылись ⌠источники■ необходимо аскетическое напряжение духа. Иначе ничего не откроется, или откроется ⌠невегласие■, породившее ужасающее количество уродливых и бесплодных мифологем о русской интеллектуальной и культурной недоброкачественности. Но это ⌠бесплодие■ все же имеет свои горькие плоды. Конкретная цель этих мифологем - дискредитировать, оболгать русскую жизнь, тем самым тормозить процесс национального восхождения.

Сейчас в России нужна ⌠философия молота■, разбивающая о камни Истины мелкобесные предрассудки о русской неуникальности. Книга С. Перевезенцева ⌠Тайны русской веры■ представляет собой образец этого жанра. В ней жизнеутверждающий пафос духовной глубины русского национального самосознания сочетается с фундаментальностью научной проработанности и достоверности. Сейчас это редкость. Большинство работ, доброжелательно настроенных к русской культуре, к сожалению, страдает одной из двух ограниченностей: либо это ⌠голый пафос■, игнорирующий какую-либо фактичность, либо историографический и литературоведческий буквализм, не выходящий на уровень философских обобщений. Работа С. Перевезенцева удачное сочетание ⌠духа■ и ⌠буквы■, философского пафоса и достоверной фактичности.

Название книги настраивает читателя в тональность, соответствующую метафизической конфигурации ⌠русской души■. Речь идет о тайне русской веры. Именно такая постановка вопроса наиболее адекватна изучению темы.

Говоря о вере, мы говорим ведь о Боге ... и тайна останется навечно Тайной. И суть русской веры - неистовая покорность присно-непостижимой бездне Божьей Благодати, которая вступая в земную, историческую эмпирию, сворачивает всякую человеческую логику в антиномическую неприступность. Это боль и страдание. И это русская философия, которая пытается стать выразителем глубин русской веры.

В нашей духовной культуре мы открываем поразительное единство разума и веры. Единство это столь непостижимо только для разума, или только для веры, что часто Россия теряет в глазах ее ⌠доброжелателей■ и статус разума и статус веры.

Первая и глубочайшая тайна нашей веры заключается в религиозно-философском синтезе. Автор говорит: ⌠Ведь вера и мысль для русского человека - едины■. Это духовно-культурная аксиома русского национального характера, субстанционально засевшая в сердце любого истинно русского человека, независимо от уровня ⌠образованности■ или ⌠религиозности■.

Русская культура организована таким ⌠нецивилизованным образом■, что трагизм жизни создал возможность для трагизма веры. А истинная жизнь и истинная вера всегда трагичны. Это духовно-культурная аксиома, и более того алиби творческой сущности человека. В этом смысле философия в России приобретает особый метафизический колорит быть нераздельно скрещенной с верой. Русская философия - это духовная философия. Такова ее небесная суть, ее смысл и предназначение. И диапазон философской рефлексии в России расширяется чудесно: трактатная сухость категориально-погибшего разума Схоласта воскресает в литургическом любомудрии Священника.

Тайна русской веры и есть своеобразие русской философии. Здесь буквализм латинского страха перед тайной сущего преодолен, и в благодатную обитель философии как ⌠детоводителя ко Христу■ входят ⌠монахи и князья, бояре и дьяки, митрополиты и разночинные ...■. Все те, кто, по словам автора ⌠составил великую славу древнерусской религиозно-философской мысли. Те, чьи труды и явили миру величие русской мысли и тайны русской веры■.

⌠Обезумев■ в трагическом предстоянии Сущему, отечественное любомудрие выработало свой инструментарий, адекватный русской ⌠загадке■, в которой - ключ к бездне русской оригинальности, свободно не принявшей условий цивилизационного благоразумия, так и не дошедших до Истины ⌠нормальных народов■. ⌠В знаменитой своей ⌠загадочности■ русской души мы найдем все - жажду неземной правды и нередкое торжество кривды, стремление к неограниченной воле и безудержное почитание власти, всемирную любовь и необъяснимую иногда ненависть■, - говорит автор.

Стремление жить по Правде, искание абсолютного Добра - уже странность в глазах тех, кто привык ко лжи как к норме. Не случайно часто ⌠нормальные■ западные аналитики вопросы Достоевского интерпретируют в категориях невротичности, истерии и проч. Обладая, по словам О.Шпенглера, ⌠лягушачьей перспективой■ жизни, цивилизованный ум западного рационалиста не в силах подняться до высот метафизической рефлексии Достоевского, жития русских святых, праведников, да и просто народа, в своей нравственной глубине, сохраняющего преданность духовным истинам Христа.

Жива душа не тогда, когда она парализована благодатью бездумного счастья и обещанного бессмертия в обмен на ⌠слепую веру■. Душа жива, когда она скорбит, болеет, стенает, вопрошает. Величайший подвижник восточной Церкви св. Исаак Сирин говорит: ⌠Дух мой погружен во мрак ... сердце оледенело ... и не знаю, как согреть его слезами любви к Тебе■. Только так, погрузившись на дно своей почти что омертвевшей души, только увидев там весь ужас ⌠мерзости запустения■, возможно ⌠тоску смерти■ претворить в ⌠тоску по Богу■.

Вера не освобождает от страданий, но делает человека более чутким ко злу, злу своему, чужому, вообще ⌠вселенскому злу■, тем самым подвигая на путь истинного спасения. Философ помогает вере не сбиться с этого пути и не попасть в мутные воды сектантского счастья, где ⌠благодать■ покупается лояльностью и фанатизмом адепта, и где нет места поиску и сомнениям.

Отцы Церкви на вершинах своего духовного подвига переживали состояние неведомое для тех, кто не имел подлинного опыта веры. Это состояние богооставленности, являющегося знаком ⌠истинного пути■, который не есть широкая дорога безмятежного вхождения в райские врата, но тяжелый путь страданий и тоски. Лишь претерпевший до конца, спасается. Святоотеческое наследие не чуждается философии, но избавляясь от ее рационалистических претензий на абсолютную истину, интериоризует ее вопрошающий потенциал в состояние необходимое для преодоления духовной омертвелости, наступающего от соблазна и обольщения быть уже спасенным.

Само понятие ⌠смысл жизни■ - философская привилегия русского языка. Смысл жизни - предел человеческого вопрошания, абсолютная точка, до которой человеческий дух способен взойти. Языковая форма ⌠смысл жизни■ дает метафизический эффект высшего уровня. Можно дерзнуть, сказав, что русская форма ■смысла жизни■ есть наиболее глубокое и адекватное ⌠вместилище■ предельного философского вопрошания как такового. Своеобразный ⌠категориальный предел■, который дальше нельзя понятийно развивать, но в котором возможно лишь бесконечно духовно развиваться.

В других языках отсутствует подобная лингво-философская удача, столь ценная для метафизики, которую мы обнаруживаем в семантике русского слова. К примеру, английский эквивалент ⌠meaning of life■ на первый план выводит идею ⌠значимости■ жизни, но не ее смысла. Здесь язык не достигает того уровня метафизического накала, который обнаруживается в русском слове ⌠смысл■ как со-мыслие. В сочетании со словом ⌠жизнь■ образуется та высочайшая степень абстрактности, которая необходимо для подлинно философского постижения тайны жизни.

Русские подвижники XI-XVII веков подготовили интеллектуальную и духовную почву для появления в русском языке универсальной философемы ⌠смысла жизни■, которая перекрыла весь ⌠мировой■ опыт, став в философии тем, чем Гоголь и Пушкин стали для литературы.

Тайна ⌠смысла жизни■ - это тайна русской веры, ибо русская вера и есть целостное постижение бытийного положения человека. Не случайно мистика (на которую особо указывает С. Перевезенцев) позволяет расширить ⌠пространственно-временной континуум■ существования в рационалистической одномерности, до вневременных параметров вечной судьбы личности. Бесспорно, это наиболее сущностный компонент отечественного любомудрия.

Мистическое раскрытие сущности вещей не всегда возможно облечь в вербальную форму, тем более в логически-проработанную категориальную систему. Но не от недостатка, а от полноты. Логика не в состоянии выдержать метафизический натиск Логоса, Божественного Слова, которое бесконечно выше любого человеческого слова и любой мыслительной категории.

Добиваясь духовным стяжанием благодатной бесконечности Логоса, русские подвижники стремились выразить ее наиболее целостно. Отсюда ⌠умозрение в красках■. Здесь глубочайший философско-богословский смысл иконописи, того могучего инструмента человеческого разума и сердца, который постигает онтологическую сущность вселенной (т.е. выполняет исконную философскую задачу) более адекватно, чем это делает трактатная философия Декарта, Лейбница, Канта и т.д.

Исходя из этой главной темы образуется проблемное поле русской философии. Автор выделяет несколько тем, глубочайше характеризующих русскую ментальность: познание Бога, сохранение истинной веры, святость, Россия. В русской мысли удивительным образом переплетаются вопросы теологии, антропологии, историософии, эсхатологии.

Большое место занимает вопрос о духовном статусе России. Категория святости и отдельного человека, и России в целом создает контекст национальной метафизики. Автор пишет: ⌠Можно с уверенностью сказать, что без учета темы святости невозможно понять всю глубину древнерусской религиозно-философской мысли, ибо, если в идее святости мы находим идеал человеческого существования на земле, то все основные смысловые и целевые установки земного бытия русского народа концентрировались в идее святости Руси■.

Сейчас время бесконечных ⌠исследований■ русской ментальности. Это тоже своеобразная форма умолчания - закопаться в мелочах, растащить могучее полотно русского смысла по закромам частных ⌠научных интересов■. Современной русской жизни нужна национальная метафизика. Ее можно обрести, обратившись вглубь Традиции. Все дело в том, что национальную метафизику не нужно создавать. Наши великие соотечественники уже навечно сформировали духовный фундамент жизни. Задача - открыть современности благодатные дары нашей культуры. Это оказывается наиболее трудным.

Работа С. Перевезенцева дает возможность увидеть глубокую оригинальность русского самосознания, позволяет понять каким образом проявилось самостоятельное философствование в России. Вот почему мы встречаем в книге наряду с теми, кого принято считать ⌠настоящими■ философами, жития русских святых и рассказы о чудотворных иконах. Тем самым воссоздан целостный образ русской культуры, в которой не противоречие разума-веры составляет ее основу, а их ладное и сердечное взаимопроникновение.

Высшие достижения русской культуры - свидетельство подобного единства. Вместе с тем такой взгляд не снимает трагических противоречий русской истории и кровавых драм жизни, но позволяет глубже понять их духовную сущность. Русские расколы, метания, срывы и падения возможно постичь и принять как Богоданную судьбу лишь духовно раскрывая основы, являющиеся святынями национальной жизни, без которых не было бы величайшего народа в мире, которому, слава Богу, уже более тысячи лет.