ГИПЕРБОРЕЙСКАЯ СТУЖА БЫТИЯ

(Размышления над книгой Виктора Будакова ⌠Великий Дон. Воронеж-град■)

⌠Историческая лирика■ писателя Виктора Будакова всецело определяется стремлением проникнуть в основу, в самую почвенную суть национального бытия. Познать ее тайну, или хотя бы приблизиться к ней. Это дает вдохновение на вдохновенное бытие в мире, и надежду на вечную жизнь. Но она обретается лишь тогда, когда глубоко прочувствованы неотмирные корни Родины. Так важно для духовной полноценности человека, чтобы он стремился все ближе и ближе прильнуть к истокам своей земли, ощутить ⌠физически■ боль и радость потомков, напитаться от них силой и мудростью и вступить в светлую обитель вечности, уготованную для каждого в назначенный срок. Чтобы понять свою судьбу, ее нужно искать в прошлом, но не только в историческом прошлом, но в метафизической дали родного края.

Шопенгауэр говорил, что ⌠как ни парадоксально это звучит, в поэзии гораздо больше подлинной, настоящей, внутренней правды, чем в истории■. Поэзия в своей сущности как бы и есть подлинная история, ибо обращается не к случайным, единичным фактам науки, а к общим переживаниям всего народа. В силу соборной сути слова история органичным потоком живой жизни переливается в поэтическую речь.

Повествование берет свое начало от самых основ жизни народа, тех основ, которые настолько далеко-глубоко ушли своими корнями в даль былого, что здесь уже не Время, но Бытие открывается взору рассказчика и читателя. Бытие дает смысловую опору и времени и истории. Понять, что история не только время, - вьющаяся лента бесконечного потока в мглу уходящих событий, но само Бытие, определяющее судьбу целого народа, помогает книга ⌠Великий Дон■. Происходит восстановление бытийного сознания. Именно оно в большей степени оказалось порушено в последние времена, увы, нашей непонятной жизни. Вот почему сейчас стало возможным грубо искажать наши исторические святыни, стало возможным переделывать, переписывать прошлое.

Взгляд автора устремляется к истокам и видит древние курганы - один из первоэлементов нашего национального самосознания. Это некий мистический архетип славян, не постигаемый лишь археологически, но требующий духовного напряжения всего человека. Взгляд смиряется перед величием древней тайны, и начинается работа живого проникновения непостижимого прошлого в современное сознание. Автор и говорит: ⌠Перед замкнутой, равнодушно и загадочно молчащей их древностью взрослые были такие же дети, как я и мои школьные сверстники■. Позже приходит время рационального, книжного знания о курганах, но изначальный сверх-рациональный импульс необходим, чтобы знание это не было отвлеченным, но стало живой субстанцией национального самоощущения. Курганы √ ⌠русские пирамиды■, наша мистическая гордость и бесконечная возможность прорыва в неведомое.

Многообразна семантика слова ⌠курган■ и многозначительна для ковки национального сознания. Это и ⌠холм■, и ⌠горка■, и ⌠древняя могила■, и ⌠крепость■, и даже ⌠ледяная гора, носящаяся по морю■. Здесь прослушивается какая-то крепь, какой-то зов вечной дали. Курганы хранят тайну Неба и Земли, в них не образ археологического прошлого, а основа человеческой жизни. ⌠Курганы древности - стигматы исторического бытия человечества■, - говорит автор.

Связь времен, поколений, судеб, ⌠культ предков■ - все это сильно в русской культуре. Не зря ⌠метафизика всеединства■ - центр русского самобытного философствования, усилие к восстановлению всего растерзанного во времени и пространстве человеческого бытия. В некотором смысле все русские люди √ наследники и выразители мирочувствия Николая Федорова. Русский гений открыл в глубинах национальной души неизбывную тягу к Правде, к сверх-логической справедливости Бытия. Это, своего рода, типологическая черта русского национального характера. А Правда невозможна без Прошлого, той таинственной расщелины времени, той глуби Ничто, в которую канула жизнь предков, и куда предстоит также погрузиться и живущим ныне. Федоров понимал, что не будет никакого счастливого и разумного устройства жизни, если нет душевной боли за умерших отцов, и соответственно, если не рождается в уязвленном сердце протест против холодно-предательской работы природы по уничтожению живой жизни, живых людей. В мертвом правды нет, нужно воскрешение всех умерших, иначе, жизнь √ абсурд, и лучше бы человеку тогда не родиться вовсе.

Далеко не всем понятен духовный пафос Федорова, далеко не всем он приятен, ибо пробуждает совесть и мешает комфортно и счастливо устроится во временном и скоропреходящем. Бунт против несправедливого, даже неправедного, космологического устройства природы √ явление неведомое ⌠общечеловеческой■ цивилизации; но такова суть культуры русской. Наслаждаться ⌠одним из лучших миров■ - не русский стиль. Федоровская мысль заставляет более чутко и вдумчиво относиться к наследию предков, видеть в нем не только материал для историко-археологической реконструкции, и даже не средство для патриотического воспитания, а прежде всего, тайну Бытия.

Творчество Виктора Будакова находится в русле этой коренной традиции благоговейного отношения к отчеческим святыням. Чтобы приблизиться к потаенным пластам родной земли, нужна ⌠духовная археология■, нужна поэзия. Замысел автора не в том, что бы дать точный исторический образ древности (что и для науки является непосильной задачей), а в том, что бы привести и себя, и читателя к сакральным основам нашей Родины, Отчего края.

Раскрыть великий внепространственный и вневременной смысл своей ⌠малой родины■ - вот что нужно для национально образованного человека. Дать почувствовать, что ты живешь не в провинциальном захолустье космополитической мега-цивилизации, а ходишь по той земле, в которой свершались великие ⌠культурные проекты■ древности. Здесь скифы, киммерийцы, савроматы, меланхлены, аланы, гунны, авары напитали почву неземным культом высшего, которому суждено было стать уже земной евразийской культурой. И названия этих народов содержат в себе, уже в своей фонетической оболочке нечто анти-либеральное, анти-легковесное. Это некие криптограммы национального бытия, через которые проходит далекий, уже неузнаваемый, но не перестающий будоражить кровь ⌠зов предков■. Здесь протекает Танаис √ таинственная река, значимая своим геополитическим величием быть границей Азии и Европы. И как подмечает автор, страшит ледяной поток этот, внушает мистическую робость жителям теплой Эллады своей гиперборейской стужей. Так и сейчас Россия, несмотря на все унижение, продолжает внушать комфортному Западу эсхатологический ужас. Гиперборейская стужа пугает привыкших к неистине.

Спасти новое поколение от виртуального уничтожения в сладострастных объятьях западного мира можно лишь пробудив праведный зов родных предков. А это значит раскрыть то, что ты не случайная песчинка в мертвом хаосе мирозданья, а живая единица священного исторического потока, что за тобой реальная цепь поколений, живших одной верой, одним смыслом, одной болью.

Язык обладает огромной силой духовного научения, но ничто так не разрушает, как темно-бессмысленная ⌠энергия■ самодельного слова. Смыслы не приносятся холодным ветром человеческого самомыслия - произвола горделивого ума сотворить нечто оригинальное. То, чем так постыдно больна современная ⌠литература■. Слова-смыслы добываются из Бытия тяжким трудом духовного подвига (в данном случае подвига речи); или они даруются благодатным жестом тому, кто дар этот не растранжирит в эгоистическом слово-делании.

Когда топонимы совмещаются в ритмическом созвучье стиха, то история оживает, становится зримой и ощутимой (⌠Сыновья стожильного Придонья ┘ Навсегда у вдов черствы ладони■; ⌠Песни-струны былого затронешь ┘ ⌠Воронег ли пришел на Воронеж■; ⌠От московских холмов до ростовских ┘■).

⌠Великий Дон■ - поэтическое осмысление истории; причем истории реальной, не исторического мифа, не художественного образа, но настоящей, пронизанной кровью и болью предков. Поэзия и история встречаются, как встречаются незримые потоки Дона, происходит соединение несоединимого √ времени и пространства в общей бытийной судьбе народа.

Образ Дона у Виктора Будакова многомерен. Бесспорно, что это центральный символ книги, и, возможно, всего творчества писателя. Но что делает его основным? Только лишь географическое местоположение, или нечто большее? Стихотворение ⌠Инобытие■ дает ответ на этот вопрос. Здесь - главные темы жизни человека, выраженные метафорой реки. ⌠Излучина Дона■ тождественна ⌠излучине жизни■. Жизнь так же неведома и непостижима как и ⌠большая излучина Дона■. Путь Дона √ духовная картограмма жизни, мистически зачинаемая в неведомом: ⌠откуда она, гигантская эта дуга?. Далее √ причудливая течь реки, обременяемая высшими смыслами и не желающая быть инертным потоком: ⌠куда ему течь?■ Здесь и русское сомнение √ ⌠Куда ж нам плыть?■, не дающее растерять дар Божий в бессмысленном угаре пустого счастья. А главное здесь финал - финал стихотворения, реки, жизни:

Поэтическая надежда и упование на то, что смерть не есть простое ⌠прекращение жизнедеятельности организма■, столь бездушное определение ⌠науки■, а даль иная. И как река не может кончиться, но впадает в море, так и жизнь не кончается, но перелагается в иную жизнь. Смерть не ⌠небытие■, но ⌠инобытие■:

Это, можно сказать, некое поэтическое богословствование, которое всегда было неотъемлемой частью русской лирики.

Неумение общаться с Тайной, неверие в ее бытие - главная духовно-интеллектуальная ущербность современной технически переразвитой, но метафизически недоразвитой, цивилизации. Спасать молодые поколения от ее отупляющего воздействия можно лишь одним √ приобщать к живым истокам Бытия. Этого нельзя достичь дидактической манерой навязывания ⌠вечных истин■, к сожалению сегодня присущей многим (искренним и благочестивым) ⌠патриотическим технологиям■. Не навязывание, а приобщение к вечному, которое возможно через Слово. Так всегда было в России. И поэтому не зря писатель в народном сознании √ фигура в некотором роде необычная, он учит жить, говорит о добре, правде и красоте. Такова типологическая √ духовно-нравственная, черта отечественной словесности, в отличие от эстетических пристрастий западно-европейской литературы.

Современный цивилизаторский проект направлен на то, чтобы растоптать живое, национальное в душах людей. Поэтому так мало сейчас благоговейного и почтительного отношения к действительной истории, не той, которая изложена на страницах сегодняшних учебников, а живой истории, где стон предков очевиден и жгуч, той истории, которая всегда трагична и страшна. Для постижения Былого необходимо мужество.

Дон оживает в многообразных метафорах, и все они пропитаны идеей ⌠кровавой воды■. Кровь и вода √ две жидкие субстанции мирозданья, две животворящие стихии. Множество различных ассоциаций связано с ними. И сополагая их, автор настраивает читателя на ⌠вертикальный стиль мышления■, напоминает ему о трагическом. Он говорит: ⌠Дон √ личное переживание, а судьба реки √ что судьба родины■, или еще: ⌠Река у народа течет через всю его жизнь, она не только страда, кормилица, но и песня сердца, радость и печаль души, поэтическая стихия, духовная глубина ⌠живой воды■.

Красный цвет √ исконное славяно-русское ощущение Бытия. Это не просто ⌠цветовой архетип■, но обнажение страшной красно-черной правды жизни (ее ⌠красное колесо■), и одновременно, чаяние, надежда и свет (святой Владимир ⌠красно солнышко■). И не случайно сгущение красного цвета у автора везде √ в тексте, даже на обложке книги. Как говорил о.Павел Флоренский ⌠православие не доказуется, а показуется■.

Действительно, почему одно время должно быть лучше другого, уже навечно-несчастного прошлого. Логика прогресса не содержит ни капли морали. Разве мы можем желать, чтобы потомки, взирая на сегодняшнее говорили: ⌠вот люди, жили вполне счастливо и комфортно. Их жизнь была легка, беструдна и ┘ бессмысленна. Они предали родину■.

Воронеж√град, как часть большой донской судьбы, историей насыщенное место. ⌠Мой Воронеж √ короткая вечность■, - так автор определяет духовный смысл малой родины.

Сейчас коммерческое слово, вооруженное поддержкой ⌠мировой цивилизации■, стремится вытеснить родную речь. Нужен глас Правды. Гиперборейская ⌠стужа русского слога■ сегодня еще способна подвигнуть тех, кто не совсем изверился в высшем смысле жизни. Не случайно у Виктора Будакова Воронеж - ⌠речи родимой родник■. Будем помнить, что за нами Болховитинов и Платонов - великие имена, великая речь. И великая надежда.