Рассказы
24 марта 2012

Аспирин

В сентябре прошлого года поехала я по совету подруги в небольшой пансионат в Керчи. Я уже забыла запах моря, гекзаметрический ритм его волн, утихающих к утру настолько, что неподвижная вода у берега казалась чисто вымытым стеклом. Кто не любит моря? И я любила его!

Тишина пансионата, розы, отцветшие в палисаднике, разбитом по периметру белого здания, золото песчаного пляжа, отделенного от моря невысоким ограждением из камня - все это полюбилось мне с первого дня. Мое одиночество очень меня устраивало, я не искала общества, а общество не пеклось обо мне.

Отдыхали здесь преимущественно люди немолодые, среди которых я отметила несколько старух довольно преклонного возраста, но характера бойкого и общительного. К третьему дню я закончила свои наблюдения над отдыхающими и полностью занялась собой.

Еще до завтрака я ходила купаться. Я одна из всего пансионата предавалась этому занятию, предавалась почти с молитвенным восторгом: утреннее море лучилось первозданным светом, как в день третий. " И назвал Бог... собрание вод морями".

Я впечатывала в мокрый песок след босой ноги и наблюдала, как волны неспешно и аккуратно слизывают его.

Вечера приносили не меньшее наслаждение: вечерами я гуляла вдали от пляжной полосы, спускаясь к берегу - пансионат стоял на невысоком холме - то по одной, то по другой пологим тропинкам. В зарослях буйной ежевики, а их вокруг было немало, я находила ягоды, уже суховатые, но не потерявшие своего терпкого кисловатого вкуса. Осторожно ступая по скользкому от морской травы мелководью, я устраивалась на широком, замшелом камне, поедая собранную ежевику.

Здесь, на этом камне, я совсем не ощущала своего немалого возраста: я снова была беззаботной девчонкой, сбежавшей от опеки родителей сюда, к чудесам и тайнам моря. Тогда, в детстве, несмотря на пятерки по географии, я верила, что только некто Великий мог создать такое чудо, как море, наполнив его соленой водой для отличия от рек. Только Бог мог придать волнам ритм гекзаметра, начинить пучину моря необычными травами, рыбами и прочей живностью. Остальное - штили и штормы, ветра и ураганы - создала природа.

Как быстро настоящее становится прошлым! Да и есть ли оно, настоящее?

На пустынной окраине участка пансионата, шагах в пяти от моря, стояла широкая скамья. Чья-то заботливая рука устроила ее вдали от караванных путей прогуливающегося люда. Я набрела на скамью случайно, и тот час взяла себе на заметку: здесь, в полнейшем уединении, было удобно наблюдать панораму моря, особенно закаты, что я и делала каждый день, покидая скамью лишь в сумерки.

Бог, обустраивая землю, на седьмой день назначил себе отдых от трудов. На седьмой день своего пребывания, это было как раз воскресенье, я, как всегда, направилась к своей скамье. Еще издали заметила, что место занято. С досадой повернула назад, потом передумала: мне вдруг захотелось увидеть человека, чей вкус совпадал с моим. Я подошла поближе и вгляделась в соперницу, ибо это была женщина. На скамейке, откинувшись на спинку, сидела старуха с греческим профилем и белыми, коротко стрижеными волосами. Почему-то подумалось: лет через двадцать, если доживу, примерно так буду выглядеть и я.

Старуха, верно, почувствовала, что не одна, так подобралась, напряглась вся ее расслабленная фигура. Но оборачиваться она упорно не хотела, надеясь, что подошедший человек не станет беспокоить и уйдет. Я так и сделала, мысленно решив назавтра опередить ее.

В понедельник сразу после ужина, смеясь своей торопливости, я направилась к скамье. Она была пуста. Я устроилась, подставляя лицо легкому ветру. Скоро ветер утих, море переливалось перламутром, искрило, на горизонте неясно чернел профиль последнего парома. Но что-то тревожило меня: я ощущала ненадежность своего уединения и виной тому была вчерашняя старуха.

Беспокоилась я не зря. Ухо мое уловило шелест приближающихся шагов, потом шаги замерли. Слышалось только хлопанье волн о камни да слабый треск цикад, скромно репетирующих вечернее выступление. Я выжидала. Наконец, возник новый звук: шаги удалялись. Я оглянулась. Да, это была та самая женщина, я узнала ее по фигуре и стриженным в кружок волосам.

На третий день я торжествовала победу: за весь вечер никто не побеспокоил меня. На четвертый я столкнулась со старухой нос к носу.

Мы подошли к скамье почти одновременно: я поднялась к ней от моря, побродив немного по теплой прибрежной воде, старуха спустилась по тропинке, разбивающей кусты ежевики и выходящей на зеленый склон берега.

Молча стояли мы друг против друга: каждая из нас жаждала уединения и каждая хотела обрести его именно на этой зеленой скамье. Никто из нас не хотел уступать, и все же я уступила ей, а она - мне. Мы разошлись: я повернула в сторону пляжа, моя соперница вернулась на тропинку, приведшую ее к скамье.

Сначала я испытала досаду, потом мне стало смешно: соперничать из-за какой-то скамейки! Да пусть ее! Я даже близко не подойду теперь к этому месту! Напасть какая-то! Ерунда!

Два дня прошли вдали от заветного окраины. И все же на третий вечер выдержка оставила меня: как только море окуталось предзакатной дымкой, я побрела к скамейке, словно меня тянули к ней невидимыми нитями. Старуха уже была там. Заметив меня, она призывно помахала рукой, даже слегка привстала с места, демонстрируя свое нетерпение.

- Добрый вечер, что это мы с вами как две упрямых козы, рогами друг против друга, ни словом не перемолвились, ни познакомились, разбежались - и все дела. Море не одобряет эдакий вздор, уж поверьте мне, как старшей по возрасту, я же вам в матери гожусь, не слепая, вижу!

Все это она проговорила без остановки, боясь, видно, чтобы я не ушла. Мне оставалось только протянуть руку навстречу сухонькой теплой ладошке. Знакомство состоялось.

С этого вечера мы с Анной Степановной, так звали старуху, просиживали скамейку вдвоем, ведя неторопливые беседы, если была охота, или безмолвно сидели, слушая море, как слушают в концертном зале музыку. Молчать с новой знакомой было легко.

Ко мне всегда тянулись люди со странностями. Дочь смеялась:

- Твои друзья, мама, уж извини, это какой-то паноптикум! Чудак на чудаке и чудаком погоняет!

Конечно, она деликатно умолчала, что и собственная мать, по ее мнению, недалеко ушла от них. Дочь обладала здравомыслием своего отца. Кстати, благодаря этому качеству мужа мы с ним не разошлись, хотя много раз собирались.

Моя новая знакомая иногда приносила с собой альбом и пастели. Рисовала она быстро и очень недурно, это в восемьдесят-то с лишним лет, никогда ранее не занимаясь рисованием, о чем она мне вскользь и сообщила. Через пару дней и я приохотилась к этому занятию: правда, у меня опыт был, но писала я только гуашью. Моей натурой были бабочки и рыбы. Самые удачные картинки я помещала в рамки и дарила друзьям, дома же мои портреты этих представителей фауны составляли целую картинную галерею. Домашние ее не одобряли.

Так, на скамейке, мы и проводили вечера после ужина, потом шли пить чай ко мне в номер, где и давали полную волю своим языкам. Впрочем, говорила больше Анна Степановна, я же выступала в роли слушателя.

Старые люди, заметила я давно, весьма словоохотливы, особенно, когда это касается воспоминаний. Так я узнала, что последний год войны Анна Степановна провела на фронте, в медсанбате: это был единственный и последний в ее жизни опыт медицинской службы, далее она работала библиотекарем и чудеснее этой работы не знает ничего. С медсанбата она вынесла твердое убеждение, что почти все болезни можно вылечить аспирином. Однажды именно на аспириновой почве у нас с ней затеялся спор.

- Так уж и аспирином! - возразила я. - А пенициллин, а другие антибиотики и прочие медицинские новшества?

- Это - против заразы, - убежденно ответила старуха. - На все прочее хватает аспирина.

- Положим, в те годы почти так и было. Но сейчас, когда наука...

- Наука не отрицает аспирина и сейчас.

- Но есть множество сложных заболеваний...

- Аспирин и только аспирин!

- Но, Анна Степановна, это же нелепо так утверждать!

- Лепо - нелепо! Посмотрите на меня: никакого давления, никаких склерозов, артрозов, артритов и прочего! Всю жизнь употребляю аспирин. Правда, к нему присовокупляю и травы. Собираю, сушу, готовлю отвары. Да что я! Хотите историю?

- Какую?

- А вот какую. Понравится ли вам, если ваш единственный внук в семнадцать лет станет героиновым наркоманом?

- Это ужасно, - тихо ответила я.

- Ужасно, - эхом отозвалась старуха. - Когда я узнала, то первым моим чувством было отчаяние. В войну я нагляделась морфинистов, да только те были больше замученные болью раненые...

Она замолчала, и я впервые увидела, что ее руки, усеянные старческими пигментными пятнами, могут трястись. Чашка с чаем ходила ходуном, она поставила ее на столик, глубоко вздохнула, успокаиваясь, и продолжила.

- Внука спасли не врачи. Его спасла я и спасла аспирином!

- Не может быть! - вырвалось у меня. - Причем тут аспирин?

- Можете мне не верить, ваше право, только это было действительно так. Я уговорила внука поехать со мной в деревню, подальше от города и друзей. Деревня стояла в самой что ни есть глухомани, но места - заповедные, мещорские. Жили мы в избушке на две комнатенки, моем наследстве от двоюродной тетки.

- И ваш внук не пытался сбежать? Чем городской парень мог заняться в деревне?

- Какие там занятия, когда его корежило да ломало. И хотел бы да не смог!

- Чем же вы его лечили? Или в деревне были знахарки?

- Да говорю вам - аспирином! Сначала колола ему героин сама, уменьшая дозы и сопровождая их ежедневным приемом аспирина, трижды по две таблетки, которые он запивал молоком. Через десять дней остался только аспирин и так еще месяц. Да, да, аспирин, молоко, сырые яйца, курятина, хлеб пекла сама в русской печи. Жили все лето робинзонами, он всем местным бабкам дров напилил-нарубил на зиму, сена наготовил для коз, коров в деревне давно не держали. Но главное - простую жизнь полюбил.

Анна Степановна умолкла, встала, выплеснула холодный чай в раковину, налила горячего и медленно, под конфету, выпила две чашки. Я осторожно спросила:

- А где ваш внук сейчас?

- Работает в заповеднике, на биостанции. Институт Тимирязевский окончил. Кстати, это он сюда, на море, каждый год меня выпроваживает. И скамейку, которая вам так полюбилась, он смастерил и поставил. Приехал, походил, посмотрел, и говорит: "Здесь самое место морем любоваться, бабуля. Только скамейки не хватает".

- Вот так, дорогая Галина Сергеевна! Аспирин, аспирин и еще раз аспирин!

Встречались мы с Анной Степановной только по вечерам.

- Когда слишком много общения, оно теряет свою ценность! - сказала она в первый же день нашего знакомства, когда мы уже в сумерках подошли к корпусу.

- Я не буду искать вашего общества днем, не приглашаю вас и к себе: старые кости требуют частого отдыха.

Меня это устраивало. И мне было довольно вечерних встреч.

Днем я никогда не сталкивалась со старухой. Нигде. Ни на пляже, ни на многочисленных прогулочных дорожках, ни в столовой. Возможно, она ходила купаться и отдыхать в укромные местечки. Здесь их было предостаточно. Или проводила, как старый человек, большую часть дня в своей комнате. Мое любопытство к ней не опускалось до выслеживания, до расспросов персонала, который, конечно же, не мог не знать свою ежегодную постоялицу.

На скамейке рядом с ней удивительно уютно было и молчать, и рисовать, и беседовать. Мы, что называется, сошлись характерами. Меня немного смешила литературность ее речи, склонность командовать и приводить цитаты из неизвестных мне авторов. Библиотекарь и книгочей сидели в старухе крепко.

Но как по душе были мне эти скромные вечерние посиделки! С каким удовольствием я черкала пастелью альбомную бумагу, ревниво сравнивая свои и старухины рисунки. Рисовали мы всегда закат, который каждый день был разный, как и море. Получалось у нас одинаково плохо. Анна Степановна, когда темнело настолько, что нам приходилось отставлять в сторону свои альбомы, говорила:

- Нет, все-таки мы с вами не Ван Гоги! Но я совершенно уверенна, что пленэр приносит нам не меньше удовольствия! Вы согласны со мной?

Улыбаясь, я соглашалась. Старуха, не столько видя, ибо уже было довольно темно, сколько чувствуя мою улыбку, шутливо сердилась:

- Вы, молодые, во всем ищите только смешную сторону! Но смеется тот, кто смеется последний!

- Неужели мы с вами прославимся? - продолжала я игру.

- Кто знает, кто знает! - многозначительно отвечала она и тут же начинала смеяться, заражая своим смехом и меня.

В таком веселом расположении духа мы возвращались в пансионат. Анна Степановна жила в другом крыле здания, поэтому расставание наше проходило уже в холле. Иногда она принимала мое приглашение на чай. Как правило, наши чайные церемонии долго не затягивались: гостья моя жаждала покоя и сна, что в ее возрасте было понятно.

Мое время кончалось, я уезжала, она - оставалась. На прощальное чаепитие с тортом и конфетами приятельница моя пришла одетая парадно, с медалью на голубом шелке платья. Принесла она и подарок. Это был одетый в рамку рисунок пастелью, удачно изображающий развалившегося белого кота с глазами разного цвета: голубым и зеленым. Подпись гласила: Аспирин.

- Это портрет моего любимого кота. Пусть он напоминает вам обо мне и пользе аспирина.

Подарок растрогал меня. Чудная, чудная старуха! Жаль, что нам суждено расстаться...

- Приезжайте на следующий год, - пригласила Анна Степановна. - В сентябре я всегда тут.

Такси было заказано на шесть утра. Я пошла искать горничную, чтобы сдать комнату. Она была в холле и сказала, что сейчас подойдет. Вещи мои были собраны, оставалось упаковать подарок.

- А, и у вас Аспирин! - мимоходом бросила горничная, принимая у меня белье и ключи.

- Почему - и у вас? - растеряно спросила я. - Вы что же, знаете Анну Степановну?

- Кто же ее здесь не знает! Старуха замечательная, но несчастная. Такое горе пережить! Да она и не пережила, бедная!

- Какое горе? - тупо продолжала я допрос. - Она про горе свое ничего не говорила! Рассказала только, как спасла внука аспирином от наркомании!

- Спасла! Ничего не спасла! Умер он у них от передозировки. С того дня она и помешалась. Придумала, что он жив, что она его вылечила и что работает он в заповеднике.

- Не может быть!

- Не верите? Спросите любого из персонала. Да наша она, местная! Библиотекаршей работала в городе. Уже три года, как к нам в пансионат ходит. Вы, наверное, с ней на скамейке познакомились? Она любит там сидеть, когда жара спадает. Знакомится, конечно, с отдыхающими, но редко с кем сходится близко. Не каждому ведь откроешься! Самым задушевным подругам на прощанье дарит портрет своего кота, Аспирина. Она тихая, Анна Степановна, безвредная. Говорит умно, интересно. Начитанная. Вы с ней подружились, я вижу. Вы плачете? Ох, не надо было мне ничего рассказывать... Глупа наша сестра, глупа! Не сердитесь!

- С чего мне на вас сердиться, - ответила я. - А к Анне Степановне я действительно привязалась, что может изменить ваш рассказ?

Я смогла приехать в пансионат только спустя два года. Анну Степановну я уже не застала. Она умерла. Как мне рассказали, в аккурат на пятую годовщину смерти внука.

Copyright (c) "Русский переплет"