ВРЕМЕНА ГОДА

Весна

(Легкомысленное)

Рождается человек. Маленький, беспомощный. Кушает, писает, спит. Подрастает. Входит (вползает) в мир, заботливо подготовленный его родителями. И начинает в этом мире играть, постоянно нарушая установленный порядок. Например, накрывает мусорное ведро крышкой от кастрюли или укладывает чайные ложки в папины ботинки. А дальше? Родители, или шлепают маленького героя по попке, строго внушая, что хороший(ая) мальчик(девочка) так себя не ведет, или терпеливо объясняют назначение каждой вещи. В редком случае - ребенку разрешают  играть, чтобы потом, когда он уснет, быстренько навести в квартире порядок.

Господь Бог тоже создал Свой мир. И людей, которые, играя, часто забывают о Его законах. В ответ - Отец - регулярно совмещает землетрясения, ураганы и войны с проповедью Вселенской любви и ниспосланием вполне земных благ.

Интересно, кто создал Господа Бога?

Искусство рассказчика

Наступила весна, и в психиатрическом отделении детской городской больницы разразилась эпидемия побегов. Первые вспышки пришлись на начало марта, а к маю болезнь достигла своего пика. Дети бежали. Почему? - зависит от интерпретации. Руководство твердило о неудовлетворительном исполнении персоналом своих обязанностей. Персонал ссылался на маленькие зарплаты, тяжелую работу и сволочной характер беглецов.. Дети просто не хотели находиться в больнице, которая тюрьма и отстой. А милиционер, составлявший протоколы, философски твердил о весне и ждал холодов, которые загонят нарушителей обратно. Объяснение, между тем, буквально валялось на полу, и санитарки, заходившие в палаты, чтобы убрать покинутые вещи, дважды о него спотыкались.

В это время в больнице лежал мальчик - Саша Зайцев - четырнадцати лет. Лежал давно, еще с зимы, и к началу мая терпение у него кончилось. Сашу усиленно стерегли, - имелся у него и психиатрический диагноз, и вполне успешный опыт предыдущих побегов, - никто не хотел неприятностей. Сашина история грустна и банальна, и типична для нашего времени. Впрочем, она грустна, банальна и типична для всех времен. Сашу били. Сначала мать. Потом - воспитатели в детском доме. Теперь его били в больнице - с помощью аминазина. Чиновники в гороно решали, - в какое же еще детское учреждение его можно поместить. Устав ждать, Саша попросил у меня ключ от входной двери. Я колебалась - боялась наказания, увольнения... Свой страх прикрывала рассуждениями о том, что бежать-то Саше некуда, кроме как на улицу, что его все равно поймают и накажут еще сильнее. Весна развратничала, Саша томился. В борьбе страха с гуманизмом родился компромисс, - я дам Саше ключ, но сначала - пусть он напишет письмо в гороно, вдруг чиновники пошевелятся, - надеялась на чудо.

 Еще я надеялась уговорить Сашу остаться. Для этого и принесла в больницу томик Верлена, и прочитала вслух новеллу, герой которой - ручной ворон с подрезанными крыльями - жил во дворе тюрьмы. Однажды он сбежал через дыру в заборе, был тут же пойман и возвращен на место. Озлобился. Затаился, изловчился, - из песни слов не выкинешь, - накакал в корыто, в котором жена смотрителя стирала белье. После чего был убит смотрителем. Заключенные съели героя, его мясо нашли немного жестким, но чертовски вкусным.

Кроме Саши, который остался к рассказу равнодушен, историю слушали две девочки - Лиля и Анжела. Лиля попросила у меня книгу. Недоумевая, - что может быть общего у французского символиста с двенадцатилетней эпилептичкой из вспомогательной школы, - я книгу отдала, вместе с просьбой - читать аккуратно. Через пару дней детей вывели на прогулку - в больничный дворик, огороженный высоким забором. Персонал высыпал туда же, перекрывая все  лазейки. Лиля звала меня, но я отказалась, - Зайцева на прогулку не пустили, я осталась с ним. Мой кабинет находился на втором этаже, и его окно - единственное окно без решетки - выходило во дворик. Саша влез на подоконник и высунулся в открытую форточку, переговариваясь с приятелями. Я стояла рядом, в напряжении, и держала его за штаны. Снизу доносились возмущенные крики старшей медсестры. Наконец прозвучала команда возвращаться. Саша спрыгнул с подоконника на пол, и я перевела дух. Через пять минут прибежала взволнованная Анжела с известием, что Лиля прошмыгнула за спиной у медсестры, открыла калитку и выбежала на улицу. Медсестра бросилась в погоню, Лиля - через дорогу. И угодила под колеса легкового автомобиля. Приехала "Скорая помощь" и увезла Лилю в больницу. Дети волновались, а санитарки их пугали, - и ребра Лиля сломала, и сотрясение мозга получила.

Вскоре суета стихла, - обед и тихий час. Я отправилась навестить беглянку. Она лежала в хирургическом отделении, - отделалась синяками и царапинами, а ее круглая щекастая мордашка лоснилась от удовольствия. Ничего вразумительного о причинах своего поступка Лиля сказать не могла. Я махнула рукой, - следовало бы ее выпороть, если не для ее пользы, то хотя бы для собственного спокойствия, - оставила на тумбочке апельсин и ушла домой.

Утром я успокоила детей, - медсестры, очевидно в воспитательных целях, распространили информацию, что Лиля тяжело пострадала. Верлен, подобранный накануне возле Лилиной кровати, перекочевал в тумбочку Анжелы. Через несколько дней Анжела тоже попросила у меня ключ. Я отказала, ссылаясь на то, что запасной ключ у меня один и он предназначен Саше. Анжела резонно возразила, что Саша и с ключом не сможет убежать, - как будто я об этом не знала! - потому что его усиленно стерегут, зато ей доверяют, и открыть дверь не составит для нее никакого труда. Я разозлилась, так как возила Анжелины письма - на другой конец города! - в свободное время и за свой счет, а теперешние требования попросту превышали мои возможности. Точнее - мою готовность быть последовательной в своих действиях.  Мы поссорились.

Анжела убежала на следующий день. Ей действительно доверяли, повезли на обследование, - бедолагу оформляли в детский дом, - без надлежащего сопровождения. Анжела - девочка умная, цепкая и выносливая - улучила момент и задала стрекача. И, в отличие от Лили, под машину не попала, а благополучно добежала до квартиры своей бабушки. Бабушка написала расписку, и как-то все утряслось, - хоть детский дом Анжелу и не миновал. Я, получив известие о побеге, отправилась в Анжелину палату, чтобы забрать свою книгу. Если Лиля небрежно бросила ее возле кровати, то Анжела хранила в тумбочке, вместе с дневником. Я забрала и то, и другое. Дневник я не прочла, - из пижонства - хотя он и пролежал у меня в столе несколько месяцев. Его прочла другая девочка - одна из наших пациенток - и спросила, почему я не дала Анжеле ключ. Тогда я уже могла честно признаться, что струсила.

А Зайцеву я ключ дала, как и обещала, - знала, что не убежит: процесс превращения его из узника в раба происходил на моих глазах. Его выписали через месяц, в какой-то специальный детский дом  в другом городе. Перед отъездом - вкололи очередную дозу аминазина, чтобы не убежал по дороге. Поэтому наше прощание было лишено эмоций.

После Сашиной выписки персонал больницы вздохнул с облегчением, - побеги на некоторое время прекратились. Верлена в расчет  не приняли, да вряд ли и заметили, - хотя дважды натыкались на черный томик, но никто не открыл.

Примечание: из этических соображений имена детей не изменены.

Страсти по Бразилии

В небольшом провинциальном городке - российском - жил мужчина, которого любили две женщины. Для мужчины такое положение дел было привычным. С детства вокруг него крутились и мама, и бабушка - чем не объяснение. Возможно и другое: мать больше любила младшего брата, и мужчина судорожно доедал манную кашу. Во всяком случае, одна из женщин - психолог - умела долго и красиво говорить на эту (или любую другую) тему. Ее соперница собиралась сражаться до конца. Чувства мужчины никого - и его самого тоже - особенно не интересовали. Психолог умело демонстрировала качества, приписываемые представителям ее профессии: выдержку, такт, готовность принять чужую точку зрения и чувство юмора, помогающее смотреть на ситуацию чуть-чуть сверху и со стороны. Но однажды честно спросила себя, чего  она хочет. Получив ответ, не упала в обморок, а прямиком направилась к другой.

Попав в квартиру, она тут же - в коридоре - вцепилась сопернице в волосы, рванула ее на пол и отхлестала заранее вынутым из джинсов ремнем, - та и пикнуть не успела. После чего вышла в предусмотрительно не запертую дверь.

Женщина шла по парку, раскинув руки, - а стояла середина октября (осени) - и ощущала удивительную легкость во всегда сдержанных плечах.

В это же время смуглый темноволосый мужчина - плоский живот и легкая седина на висках - вернулся после утренней пробежки по набережным Рио-де-Жанейро (где середина октября означала весну) в свою семикомнатную квартиру на пятом этаже, выпил стакан апельсинового (ананасового) сока и уселся за письменный стол - доделывать сцену, съемки которой были назначены на послезавтра. В конце предыдущей серии взбалмошная Лусия ворвалась в дом кроткой Селии и избила бедняжку до полусмерти. Теперь она - по замыслу режиссера - направлялась на квартиру к Алехандро - сварить любимому кофе и пожелать доброго утра, беспечно болтая о предстоящей свадьбе. Но эта Лусия такая сумасбродка! - сценарист вспомнил копну непослушных кудряшек - к тому же у нее частенько пахнет из подмышек, да и мясо она ест с луком, не задумываясь о свежести дыхания. Сценарист замялся на мгновение, предвкушая неприятный разговор с продюсером, - Лусия остановилась у подъезда дома, где жил Алехандро, и вдруг увидела, что улица тянется дальше, а за ней - множество других - незнакомых - улиц, тонущих в голубом облаке утреннего смога. И она отправилась дальше, и шла, раскинув руки, даже после того, как полноватая одинокая женщина, мечтающая о большой любви, щелкнула выключателем, отправляя Лусию в небытие.

Лето

(личное)

Я люблю свои сны - таинственные послания в конвертах заката. Тот, кто их создает, использует краски дня, разрывая и накладывая друг на друга впечатления жизни - видимой, но не всегда понятной. Я тоже разрываю - фотографии в журналах - заполняю цветными кусочками невнятные контуры на белом листе бумаги. Картина оживает. При желании можно проследить происхождение каждого фрагмента: это небо было  шоколадной оберткой, а этот лист - рекламой магазина. Кто-то скажет, что я занимаюсь творчеством. Но я всего лишь отвечаю своему невидимому корреспонденту.

Я люблю свои сны и того, кто их создает.

Открытие мира

И зимой, и летом трамвай похож на консервную банку. Зимой его тонкие стенки надежно отгораживают кусочек тепла, летом - концентрируют уличную жару, до предела уплотняя пассажиров и воздух. Но и летом случаются дни, когда железная коробка воспринимается как защита, а не прототип газовой камеры - во время дождя. Сегодня тоже шел дождь. Он начался еще в центре города, а на окраине достиг размеров ливня. И   пассажиры, покинувшие вагон, растерянно озирались - они могли промокнуть или через десять минут, стоя под деревьями, или через минуту - на пешеходной дорожке. Несмотря на очевидную бесполезность ожидания, лишь несколько смельчаков двинулись вперед. В их числе - молодая - точнее, ее следовало бы назвать молодящейся, но она не молодилась - женщина в короткой юбке и неудобных босоножках. Через мгновение она вымокла до последней застежки на лифчике, разжала руки, раскинула их, подставляя тело холодным струям, пошла неторопливо, даже изящно - каблуки мешали пуститься бегом и хоть немного согреться.

Ангел-хранитель, добросовестно следующий над правым плечом, недовольно поморщился - белые крылья отяжелели, каждый взмах давался с трудом. Более опытные коллеги давно отказались в городских условиях от традиционного оперения, заменив его  компактным моторчиком, а некоторые - в основном, работающие с бизнесменами, - даже внешне перестали отличаться от искусителей из преисподней. Но этот ангел был юн, романтичен, мучился любопытством - вполне извинительным - почему его, отличника и гордость выпуска, отправили опекать ничем не примечательную женщину средних лет, живущую в небольшом провинциальном городке? Словно распорядители выпуска ничего не знали о его высоких достоинствах - маловероятно! - или решили преподнести ему урок смирения.

Он безропотно принял назначение и теперь томился - неизвестностью и скукой. Его подопечная не давала возможности как-то обозначить свое присутствие, соперник - представитель другой стороны - не путался под ногами, и школьных товарищей он ни разу не встретил. Другие ангелы, изредка попадавшиеся в трамвае или магазине, имели озабоченный вид, усмехались, глядя в его потерянное лицо, даже слегка презирали - тайно, но ощутимо. О таком ли начале карьеры он мечтал? В своей разочарованности он дошел до того, что начал сомневаться в мудрости решений Великого Отца, винил недоброжелателей в тайных кознях - несомненно, своим отказом сообщить надзирателю о содержании разговоров, ведущихся в общей спальне после отбоя, он настроил против себя не одну влиятельную фигуру. Винил и собственную скрытность, граничащую с гордыней - даже с любимым Наставником не поделился заветной мечтой: охранять душу младенца, растить, учить, воспитывать - пройти человеческий путь от начала до конца - быть незримым советником, верным другом, надежной опорой, проводить к последнему пристанищу и получить заслуженную благодарность. Правда, ходили слухи, что младенцы отнюдь не так невинны и чисты, как пытаются представить Учителя, что младенческие души переполнены агрессивными и сексуальными желаниями. Ангел  слухам не верил. Но любопытство первого ученика - назойливая муха! - не давало покоя, хотелось узнать, что в клеветнических нападках ложь, а что... - тут ангел в ужасе остановился - и он еще смеет роптать на свою участь! - и вернулся к исполнению своих прямых обязанностей, благо женщина, наконец-то, пришла домой.

Квартира встретила тишиной и одиночеством.   Предусмотрительно запертые окна и балконные двери уберегли комнаты от дождя, но помогли запахам тлена, которые всегда присутствуют между вещами, покинутыми - на время или навсегда - их хозяевами, и прячутся от сквозняка жизни под кроватями, выйти из убежищ и завладеть пространством. И если на улице ангел ежился от дождя, то в квартире - от тоски, пока женщина беспечно разбрасывала по стульям мокрую одежду. Потом она повернула кран в ванной, и он, не покидая своего, уже привычного, места на краешке книжной полки, ощутил, как белая посудина наполняется горячей водой, почувствовал тепло, поднимающееся кверху влажным паром. Включив воду, женщина проследовала на кухню, щелкнула дверца холодильника - ангел напрягся - но его подопечная сделала всего два глотка из высокой бутылки с узким горлышком - маленькая бомбочка мирно взорвалась в животе, отпуская туго закрученную пружину - ангел слизнул несколько соленых капель с верхней губы. Он боялся и плакал от стыда за свой страх. Множество других ангелов - печальная статистика подтверждала рост их числа - не имея сил бороться с пагубным пристрастием и мужества признать свою некомпетентность, изо всех сил скрывали - как будто можно было это скрыть! - истинное положение вещей и делались зависимыми - не от тайны, и не от подопечных - от своего места над их правым плечом. А он - из-за обиды! - не только не спросил о судьбе своего предшественника, но и невнимательно слушал инструкции Наставника во время их последней прогулки по школьному саду.

Наставник - в образе Мудрого Старца - чуть усталый, но благожелательный, медленно ступал по дорожке. Ангел, уже зная о назначении, позволил себе выразить неудовольствие излишней порывистостью движений, неуместной в атмосфере покоя, окружавшей Учителя. Но Наставник, словно не замечая детской обиды своего собеседника, обращался к нему - это он сейчас понимал - как коллега к коллеге, пусть менее опытному, но равному.

- Тебе повезло, - говорил он ученику, смягчая плавностью речи угловатость его движений, - твоя подопечная сейчас в отпуске, ее родные - в отъезде. У тебя будет возможность познакомиться с ней поближе, не отвлекаясь на внешние факторы - эффектные, но бесполезные для твоей миссии.

Ученик молчал, мысленно прокручивая - в который раз! - бесконечное "за что?". Учитель продолжил - в будущее.

- Твоей главной задачей станет наблюдение. Попытайся не столько понять, сколько почувствовать. Не вмешивайся. Воздержись от оценок. Тебя не будет донимать оппонент..., - (ученик невольно поджал губы - даже в этом удовольствии ему, постоянному победителю многочисленных диспутов с врагами  Престола, было отказано) - голос Наставника впервые дрогнул то ли насмешкой, то ли сочувствием, - своего главного противника ты увидишь в зеркале, - пауза, - и смотри на это назначение как на продолжение образования.

Если бы не желание сохранить лицо, ангел непременно потребовал бы объяснений относительно последнего предложения. Очень уж оно отдавало ересью, тайно передаваемой из уха в ухо в тесном коридорчике перед отхожим местом. Ангелы учатся у людей. Об этом шептались, но услышать такое из уст самого Наставника... Да, о многом он не спросил, увлеченный обидой. Спустя неделю, обида потеряла первоначальную свежесть, но смысл назначения не стал яснее.

Шум воды стих - ванна наполнилась. Женщина взяла полотенце, халат, книгу и скрылась в облаке пара. Ангел растерялся. Уже несколько дней он читал эту книгу вместе с женщиной, выглядывая из-за ее плеча. Это была одна из тех книг, в которые его неудержимо тянуло заглянуть, в Небесной библиотеке она хранилась в отделе для Посвященных - предмет его честолюбивых устремлений, а здесь - на земле - запретный текст небрежно перекочевывал с дивана на стол, повинуясь прихотям хозяйки. А сейчас женщина возьмет книгу в ванну и будет читать, лежа в горячей воде. И он пропустит несколько страниц. Инструкции, регламентирующие степень близости ангелов с их подопечными женского пола, были строги, нарушители карались отлучением от чина, но ведь не стремлением к тайным утехам руководствовался он, проникая в узкую щель между стеной и дверью. Поэтому и глаза прикрыл и дыхание придержал, - юркнул тихонечко за левое - правое в воде - плечо и уткнулся в белые листы, испещренные черными значками. Но то ли из-за теплого влажного пара, окутавшего его хрупкое тело, то ли из-за смущения, буквы расплывались перед глазами, не складываясь в слова. Разумнее всего было бы вернуться в комнату, особенно после того, как женщина, наскучив чтением, вложила несколько шпилек между страницами, закрыла книгу и небрежно отбросила ее на резиновый коврик - пристанище для  домашних тапок. Но ангел остался. Даже когда женщина, потянувшись, принялась гладить свое тело под тонким слоем горячей воды. Он остался, - ничего не видел и только чувствовал толчки в висках и странную сухость губ - возле воды.

Ангел вернулся в комнату - вместе с женщиной. Долго и коротко дышал на книжной полке, пока она расхаживала от окна к двери - розовая, мокрая, голая, - роняя капли воды на ковер. Потом завернулась в полотенце, подсела к столу. Ангел подлетел поближе. Женщина писала. Синие строки - ровные и резкие - ложились на бумагу. Ангел прочитал - из-за плеча.

Льет дождь - спасатель и спаситель -

поток, река...

Коварный ангел-искуситель

не без греха -

Ангел покраснел. Женщина продолжила.

в уюте уцелевших комнат

хранит мои

воспоминанья и напомнил

мне о ...

Женщина остановилась, отложила ручку. Он вспомнил, что еще ни разу не видел ее глаз. Она встала из-за стола. Он - перечитал строки, посвященные ему. И понял смысл своего назначения.

Картина

Обо мне говорят, что я зла, завистлива и жадно стремлюсь завладеть всем, что попадается на моем пути. Неправда. Любой, кто позволит себе беспристрастно взглянуть на результаты моей деятельности, согласится - мной руководит лишь стремление к совершенству. Точно так же, любой непредвзятый критик, хоть немного знакомый с законами гармонии, подтвердит - картина, на которой изображены только три предмета, не может считаться завершенной. Ибо три - число острое, страстное и желчное, внутри которого невозможно достичь равновесия, только большинства. И эти строки я пишу не для того, чтобы опровергнуть выдвинутые против меня обвинения - напротив, я охотно признаю их справедливость, особенно в части, касающейся мотивов, побудивших меня совершить такую странную покупку. Иначе говоря, я не отрицаю, что вначале мной двигала лишь страсть к приобретению. Но не эта ли страсть толкает нас на поиски все новых фрагментов, из которых, в конце концов, и образуется наша целостность?

Несомненно, найдутся скептики, убежденные сами или старательно убеждающие  других в невозможности заполнить внутреннюю пустоту внешними средствами. Но пусть хоть один из числа этих сладкоголосых сирен ответит на простой вопрос: может ли пустота проявить себя иначе, чем на фоне изобилия? Или прибавляя пустоту к пустоте, они надеются получить бесконечность? А может, проблема заключается не в приумножении внешнего или внутреннего, а в рациональном распределении уже имеющегося? Откровенно говоря, я не знаю ответов ни на эти, ни на множество других вопросов, возникающих в пространстве между мной и моей картиной, и могу лишь последовательно и, по возможности, честно рассказать о событиях, приведших к ее завершению.

Итак, я решила купить проститутку. Зачем? Ну уж не для того, чтобы использовать ее для известных нужд. И не думайте, что мне легко было решиться на столь необычный поступок - ни внешность, ни привычки, ни образ мыслей не выделяли меня из общей массы так называемых нормальных людей. И немало ночей провела я без сна, пытаясь разрешить вечную дилемму: следовать ли мне своим побуждениям или оставаться в согласии с окружающими. Напрасно некоторые горячие головы, регулярно впадающие не в ту, так в другую крайность, пытаются убедить доверчивую публику, что человек, следующий своим путем, автоматически приходит к согласию с собой, которое, столь же автоматически, компенсирует потерю привычного окружения. И те несчастные (или наивные), бросившиеся под влиянием этих, в высшей степени волнительных, речей в неведомые дали, очень скоро на собственной шкуре познают горькую истину: ничто так далеко не уводит от душевного равновесия, как попытки самосовершенствования. И тогда новообращенные быстро бегут назад, смущенно оправдывая собственную неосторожность вмешательством потусторонних сил. А остающиеся на пути совершают печальное открытие: их прежнее место, обеспеченное, как им казалось, священными правами рождения, оказывается занятым, и им , волей неволей, приходится двигаться вперед. Кто-то, возможно, и обретет некое иллюзорное пристанище, бледную копию предыдущего, большинство...

К сожалению, собственную глупость я не смогу оправдать даже увлеченностью.  Напротив, все мои чувства восставали при одной только мысли, что мне придется делить тихую, уютную, такую приспособленную для размеренной жизни и неспешных трудов, аккуратно вылизанную и элегантно обставленную квартирку с существом, одно имя которого вызывает у меня приступ рвоты и неудержимое желание вымыть руки. Я собралась посеять бурю, пожать ураган - включить проститутку в свою жизнь. Хватит ли у меня  сил? Право, если бы я начала раздумывать над этим вопросом, то и сейчас бы сидела на балконе, мерно раскачиваясь в кресле, вместо того, чтобы пожинать плоды, обильно сдобренные горечью.

Так или иначе, но однажды вечером, в самом начале лета, я вышла из дома, прихватив с собой порядочную сумму денег. Кто-то, возможно, удивленно вскинет брови, кое-кто - обвинит меня в скаредности, и наверняка, каждый, читающий эти строки, откажется поверить, что домой я вернулась на общественном транспорте, и путь от трамвайной остановки к дому прошла пешком, ведя за руку бледное, словно присыпанное мукой существо.

Наутро меня разбудили невнятные чавкающие звуки, прорвавшиеся сквозь пелену сна и  одеяло на голове. Некоторое время я оставалась в кровати, лениво пытаясь определить их происхождение. Наверное, это вода бежит по трубам, исправно вращая счетчик, и мне нужно встать и поправить ручку унитаза. Ах, как не хочется! Подниматься во время короткого промежутка между комариным пением и жарой! - когда так хочется раскинуться, вытянуться и досмотреть сон, терпеливо ждущий своей очереди на подушке. Лучше плюнуть на экономию. Но журчание упорно вползало в уши, мешая расточительности проявить себя. Я откинула одеяло и поняла, - звук доносится из соседней комнаты. Сразу навалилась усталость - воспоминание о том существе - за дверью - ноша, беспечно взваленная на плечи.

Проститутка, накинув ситцевый халатик, который я накануне заботливо разложила на ее кровати, сидела за письменным столом, меланхолично перемалывая крепкими зубами листья герани. Цветы она, надо полагать, съела раньше. Я вздохнула и отправилась на кухню. С этого мгновения моя жизнь превратилась в молчаливый и беспощадный поединок. Не с тем белесым существом, что ело, пило, оправлялось, сопело возле моего кресла, выползало на балкон, подставляя солнцу блеклое, никогда не загорающее тело, и которое я, сделав несколько быстрых глотательных движений, брала за руку - вела на прогулку или укладывала в постель, а утром, брезгливо морщась, бросала в стиральную машину влажную простыню. Нет. Я боролась со своим желанием перекинуть ее тощее тельце через перила - вниз - на ступени крыльца. Удерживал страх - вдруг она не умрет сразу, а будет кричать, и соседи, возмущенные шумом, потребуют от меня убрать мусор, мешающий им заходить в подъезд. Или - того ужаснее - зацепится за дерево, и жди - пока ее склюют птицы. Гораздо проще было бы открыть входную дверь - гуляй на все четыре стороны! - и бог с ними, с деньгами. Но вдруг она вернется? Любопытные соседи на лестничной площадке - кто это так громко стучит в мою дверь? Недоуменные взгляды, осторожные вопросы, шепот за спиной... Нет уж, лучше я потерплю. Подожду. Чего? Я и сама не знала. Действовала, как автомат: каждое утро открывала дверь в спальню, вносила очередную порцию веток, улучив момент, когда она сидела на балконе, убирала комнату, меняла белье. С каждым днем проститутка двигалась медленнее, ела больше, ее взгляд - если только такое возможно - становился бессмысленнее, а из уголка вялого - в покое - рта текла слюна. Ее тело пропиталось ленью и увеличилось в объеме, а вскоре она прекратила даже необременительные вылазки на балкон, предпочитая весь день проводить в постели, только челюсти исправно работали, перемалывая листья. А я целый день прислушивалась к звукам, доносящимся из  спальни, и, едва возникала пауза, бросалась туда со свежей порцией корма, отводя взгляд от невнятной массы медленно застывающего стекла. Но, примерно через месяц, не выдержав напряжения, я приняла сразу две таблетки снотворного и придвинула диван к  двери - спать.

Просыпалась долго, -  неспешно выплывала из мягкого и сладкого тумана. Чавкающий звук не возобновлялся - час, другой... Надо признаться, я колебалась  у двери в ее комнату. Наконец -  резко толкнула. Листья, устилавшие пол, с шорохом придвинулись к стене. Проститутка лежала на кровати, завернутая в простыню. Словно туман от снотворного не рассеялся, а уплотнился, затвердел и упрятал ее тело в надежный кокон. Так легко было взять эту простыню за четыре уголка и - на вытянутой руке - отнести на помойку. Но страх исчез. Осталось  отвращение.

Я привела комнату в порядок - начала постепенно возвращать себе потерянную было территорию. Пока еще не решалась сидеть за письменным столом, как прежде - лицом к окну, но устроиться в кресле с вязанием в руках мне было вполне по силам. Сейчас не припомню, сколько дней прошло в ожидании. Знаю лишь, что почти перестала выходить из дома и даже из комнаты, а друзья, пытавшиеся в те дни связаться со мной, отмечали и напряженность в голосе,  и мое нежелание отвечать на любые вопросы. Ничего удивительного - я сосредоточила все внимание на едва обозначенных звуках внутри кокона, скорее придуманных, чем услышанных мной. И все же - упустила превращение - закрыла глаза, как показалось - на несколько мгновений. Устали веки, резь, невольные слезы - вязание давно валялось на полу. А открыла - и на кровати уже лежало иное существо, еще белое - под цвет простыни, с непривычно вывернутыми руками и коленями, прижатыми к голове. За изгибами конечностей угадывалось тело, тяжелое и неуклюжее, в складках прозрачной ткани. Существо едва заметно вздрагивало. Я сползла с кресла, невесомо перебирая ногами, взяла на кухне давно приготовленную трехлитровую банку из-под персикового компота, перевернула ее горлышком вниз и аккуратно накрыла бывшую проститутку. И вовремя. Бабочка на простыне развернула  бесцветные, крылья и, неловко ими взмахивая, приподняла над кроватью толстое мохнатое тельце.      Ее крылья постепенно приобрели розовый, по краям переходящий  в коричневый, оттенок. А тело осталось таким же неуклюжим. Поэтому, бабочка летала тяжело, а уткнувшись в стенку банки, лениво сползала вниз. Через несколько дней она затихла. Выждав некоторое время, я убрала банку и аккуратно - пинцетом - перенесла бабочку на картину. Теперь она беззаботно порхает над зеленой лужайкой, на которой маленький мальчик позабыл свои игрушки: мячик, ведерко, совок...

Я отправила картину на выставку, и, при случае, охотно рассказываю посетителям историю ее создания - ловлю выражения чужих лиц. Кто-то вежливо отводит глаза, кто-то - бормочет банальности об искусстве, требующем жертв. А вчера незнакомая девушка, внимательно разглядев бабочку, сказала, что это - Bombyx mori (шелкопряд тутовый), который рождается с недоразвитым хоботком, не может питаться и вскоре умирает.

Осень

(ехидное)

"В будущем Америка  станет стратегическим партнером России, как и Китай, и Индия..."

(из интервью министра обороны программе "Намедни").

Диалог перед телевизором.

Дочь: Против кого же будем партнерствовать?

Отец: Надо полагать, против международного терроризма.

Дочь: Это каких же размеров должен достичь международный терроризм? Нет, уж, пусть лучше Америка никогда не станет нашим стратегическим партнером.

Красная осень Винсента Ван Гога

Винсент Ван Гог умер в половине второго утра 29 июля 1890 года. Днем  раньше он выстрелил в себя из пистолета на краю пыльного пшеничного поля. Время между выстрелом и смертью прошло в разговорах с братом. Потом все кончилось - тело обмякло, душа улетела, наполовину безумная, наполовину изъеденная тоской.

Комментарий:

-         Снег!

-         Винсент, ты видишь белый?

- На север.

Ему тотчас доложили о выстреле. Дежурный ангел, старательно кося глазом в сторону и изображая полнейшее равнодушие, выговаривал подробности происшествия - незначительного, неловко даже и беспокоить - не забыв, впрочем, упомянуть, что в приемной ожидает бледный покровитель католического Овера, позабывший с перепугу, что самоубийца - лютеранин. Ангел бесстрастно ронял слова, предусмотрительно укрывшись от возможного гнева за спинкой кресла. Но Источник гнева растерянно молчал. За растерянностью скрывалась досада: рыжебородый сумасброд, стремясь сохранить остатки своего жалкого разума, сорвал Его смутный, и оттого казавшийся особенно значимым, замысел. Но Он не мог отдаться досаде - слишком много глаз следило за Ним, и слишком много дел требовали Его вмешательства, в том числе - небходимость решить судьбу отступника. Конечно, по правилам грешника следовало бы просто сбросить во второй пояс седьмого круга, но, во-первых, он был художником, а значит - исключением, во-вторых, своей самовольной кончиной в какой-то мере поставил себя рядом с Ним. "В подвал", - коротко бросил Он вправо, не поворачивая головы. Не хватало только, чтобы прислужник увидел выражение Его лица. Сегодня Он был Стар, но не Мудр. Раздавлен.

Комментарий:

Сколько волка ни корми, все в лес глядит. Пословица.

Винсент выдохнул в последний раз возле задремавшего в кресле Тео и, радуясь вновь обретенной свободе, ведь нового вдоха - натянутого поводка - не последовало, понесся, словно школьник, отпущенный на каникулы посреди учебного года. Первый же проблеск заставил прибавить скорость. Но тоннель закончился тупиком. Удар о стену, и несколько мгновений мучительного недоумения - уже невозможно обманываться, но и назад повернуть тоже невозможно. Ржавая решетка, скрипнув, сблизила створки. Ловушка захлопнулась.

Комментарий: Не все золото, что блестит. Из Устава фальшивомонетчиков.

Винсент огляделся по сторонам. Эта комната ничем не отличалась от тех, где прошла его жизнь. Он провел рукой по стене и ощутил ее шершавое тепло. Свет, падавший отовсюду, своей равномерностью напоминал свет в студии, но был лишен бликов и казался плоским. Такими же плоскими казались деревянная кровать, покрытая соломенным матрацем, медный таз в углу, продавленный стул с взгромоздившимся на него ящиком для красок. И даже тьма, начинающаяся сразу за решеткой, была лишь фоном аккуратно нанесенным на лист бумаги. Еще удивляло отсутствие запахов. Сухие стены не пахли даже пылью, не говоря уже о штукатурке. Солома - у Винсента не нашлось слов, чтобы описать свои ощущения; он сунул руку в матрац вытащил клок - несомненно свежая, но какая-то неживая. Та солома, которой он набивал свои многочисленные матрацы, пахла солнцем и - как обещание - свежевыпеченным хлебом. И даже в лечебнице - Винсент стиснул руками голову - последний приступ, после которого он сбежал из Сен-Реми - он с ужасом вспомнил день в начале апреля, когда сознание вернулось в нему, и запах, издаваемый матрацем, уже нельзя было не замечать.

Комментарий:

Крыши в Гааге.

-         Карандаш! Белой бумаги!

Чего не отдашь

за сказку, способную скрасить жизнь.

Крыши в Гааге- дорога в Париж

Тогда же он пытался отравиться. Хотя до болезни частенько одолевал Тео просьбами о красках, щедро клал их на холст, как сеятель, уверенный в будущем урожае, мучился, если приходилось брать в руки карандаш - и съел в один присест.

Комментарий:

-         Винсент! Хотя бы часок со мной.

Стемнело - беспомощны кисти.

Письмо брату - пришли еще красок - жизни.

Чтобы отвлечься от горестных воспоминаний, Винсент подошел к ящику и наугад вытащил тюбик - искал желтую краску - сначала я нарисую небо, что смотрело на меня слепым белым глазом еще позавчера - выдавил содержимое на левое запястье - красная! (он редко пользовался красной краской, как основной ) - и поднес запястье к лицу. Удивительно, но эта краска издавала запах, то ли запах, то ли вкус - крови. Невольно вздрогнув, Винсент вытер руку о стену и, подавляя брезгливость принялся разглядывать оставшийся след. Такой же, как и на земле в первые мгновения после выстрела, пока красные капли, смешавшись с пылью, не превратились в зловонные черные пятна - хорошую приманку для мух. Винсент бросил тюбик в ящик и вернулся на кровать - ничего, кроме цвета свежей крови, брызнувшей на землю, и цвета земли, эту кровь впитавшей, он здесь не найдет. Да и что еще оставалось ему после десяти лет каторжного труда? Он не вернул долг брату и умер, как и обещал. Зато теперь, избавленный от чувства вины перед Тео, он не будет спешить. Пусть Тот, кто отмерил ему его долю немного подождет. С этой мыслью он вытянулся на кровати. Закинул руки за голову, закрыл глаза. Но вскоре понял, что не сможет уснуть - вздохнул и принялся за работу.

Комментарий:

Синее - желтое,

хлеба-кипарисы,

Прованс - Овер...

Добавить красного -

коричневая (смерть)

земля, на которой подсолнухи и хлеба.

Ему рассказывали о происходящем в подвале ежедневно, во время утреннего приема. Хотя Он ни разу не задал ни одного вопроса. Впрочем, докладчика Он тоже ни разу не прервал. Хитрый секретарь приберегал эти сообщения напоследок, когда большая часть просителей уже покидала обитель, более или менее удовлетворенная принятыми Им решениями. Оставался лишь узкий круг и воцарялась скука. Его уже не забавляли споры приближенных, служившие неизменным развлечением на протяжении последней тысячи лет. Зато долгое знакомство избавляло от церемоний, необходимых при общении с непосвященными. И Он мог, откинувшись в кресле, принять чашечку горячего кофе из рук доверенного слуги, в то время, как свита за Его спиной старательно опустошала столик с закусками. А секретарь, почтительно обождав, пока Он сделает первый глоток, завершал доклад беглым упоминанием о запертом в подвале художнике.

Комментарий: Утро вечера мудренее. Мысль секретаря.

Он кивал головой и взмахом руки отпускал секретаря, рассеянно прислушиваясь к шуму в глубине комнаты. Потом допивал кофе и удалялся в кабинет. Ближе к вечеру, когда молчаливая суета, отполированная бесчисленными повторениями, отчасти стихала, и близилось время заключительной медитации, опытный секретарь делал краткий обзор дня, тщательно избегая неприятных тем, способных нарушить Его сосредоточение. Поэтому об окончании работы Он узнал Сам. Проснулся ночью от резкого укола в седце. Некоторое время оставался в кровати, нелепо надеясь что боль утихнет сама собой.

Комментарий:

Одиночество-боль,

моя кожа - граница,

глаза - бойницы,

Огонь!

Устоять, сохраниться, случиться.

Потом? -

белая птица закричит вороньем

Потом с трудом приподнялся, опираясь на спинку кровати, и осторожно встал на ноги. Сердце - кувшин, до краев наполненный кровью, - не расплескать! Мальчишка-слуга дрых на коврике перед дверью в спальню, - можно не изображать величие и суровость. Потирая правой рукой грудь и слегка приволакивая левую ногу, Он прошел мимо двух стражей, чьи глаза всегда обращены внутрь, и отворил неприметную дверцу в углу кабинета. Вниз.

Заключительные мазки Винсент наносил пальцами. Чтобы освободить стены, он сдвинул всю мебель в середину комнаты, а из стула и ящика соорудил стремянку. Работал без отдыха и досадовал, что не может рассказать Тео о своих новых картинах. "Дорогой брат, - мысленно повторял он, смешивая краски и осторожно пробуя их на стене, - сегодня я закончил "Сбор оливок". Усталые деревья на переднем плане освободились от плодов и тихо шелестят поблекшими листьями. Этот тон исполненного долга дался мне нелегко. Он жесток и равнодушен одновременно. Плоды рассортированы по размеру и уложены в высокие корзины, прутья которых кое-где блестят свежим маслом, - нужно торопиться с отправкой. Вздыбившийся на полгоризонта пресс ждет новой порции, а грузчики, машинально опрокидывающие содержимое корзин в общую емкость, ждут перерыва на обед. В противовес стихии "Листопада" в этой картине я стремился добиться впечатления предопределенности, вписывающей хаос отдельной жизни в гармонию нового порядка. И, кажется, мне это удалось. Моя болезнь.". Предложение оборвалось. Винсент говорил красками и замолчал, когда они кончились.

В коридоре стояла тишина, не нарушаемая даже звуком Его шагов. Он ступал размеренно, чувствуя, как с каждым шагом уходят усталость и боль. Все, кто присутствовал  по утрам в Его приемной, провели в подвале некоторое время. Но никто не решался спуститься дважды. Коридор закончился тупиком, - выход и вход уравнялись в правах. Он остановился, молчаливо признавая правоту художника. Ни один человек, использующий обычные человеческие средства, не сможет выразить полноту Его безумия. Другие люди попросту сочтут такого смельчака помешанным, - его картинами заделают дыры в сарае, а книгами - растопят камин, - из чувства самосохранения. И ему, если Он хочет расширить границы Своего познания, придется искать новые пути. Ведь мир, где человек - небрежный мазок на холсте мироздания, обозреть который целиком только в Его власти, уже существует, пусть и спрятан пока глубоко в подвале.

Закончив осмотр, он развернулся и медленно направился к выходу. Сзади послышались настигающие шаги. Пусть. У Него довольно стражников и служников, готовых обласкать измученную душу и указать ей ее место.

Тео прибыл через шесть месяцев, 25 января 1891 года, с большим запасом желтой краски. Он опоздал, - цвет эпохи уже определился.

Без комментариев.

Закрытый город

Военный совет длился три часа. Никакого решения принято не было. Юный император смертельно скучал, слушая рассуждения старых генералов. Бравые вояки, проведшие с его отцом не одну победоносную компанию, отличались потрясающим слабоумием, усиленным непрерывными успехами. Решения, которые они предлагали, опирались на боевой опыт и знание стратегии: впереди - ударная группировка, уничтожающая живую силу противника, а заодно - крепостные стены и прочие сооружения; позади - обоз и инженерные части, которые должны эту группировку кормить и восстанавливать разрушенное, дабы при необходимости запланированного отвода войск (изящная замена некрасивого слова отступление), было бы, где укрыться. В данном случае привычная схема не срабатывала, но генералы упорно пытались внести в нее различные усовершенствования, громоздя одну нелепицу на другую, вроде использования для снабжения воюющей армии дрессированных орлов или пузырей из бычьих кишок, наполненных горячим воздухом, вместо того, чтобы предложить нечто действительно новое или попросту отказаться от наступления. Сам император склонялся к последнему варианту, не понимая, зачем вообще понадобилось воевать с мирным и небогатым соседом, до сих пор не доставлявшим империи никаких хлопот - в легенды о Таинственном Храме, скрывающем невероятные сокровища, он, в силу своей образованности, никогда не верил. Заверения генералов, что империя, если не наступает, то обороняется или - а это во много раз страшнее - воюет сама с собой, представлялись ему сомнительными. Куда вероятнее было предположение, что генералы, вынужденные дать клятву верности молодому императору, попросту хотят от него избавиться, утопив в непроходимых болотах, а потом, в неразберихе гражданской войны, спокойно поделить отцовское наследство.

  Высказать эту мысль вслух император, однако, не решился - генералы крепко держали в своих руках армию, равно как и гвардейцев, а его личная охрана, состоящая из друзей детства и товарищей юношеских забав, была слишком малочисленна и плохо обучена. К тому же у императора не было денег. Пустая казна - еще одна причина для начала войны. Победоносные войны - дорогостоящее занятие, но еще дороже обходится их прекращение. Эту печальную истину молодому императору пришлось почувствовать на собственной шкуре - тоскливыми августовскими днями под непрерывный шум дождя, барабанящего по брезенту штабной палатки. Сколько раз сокрушался он о беззаботных днях своей счастливой юности, отданных спортивным состязаниям и необременительным пирушкам. Прелестные девушки, с беспечным смехом скользящие вдоль бортиков бассейна, звуки лютни, голос рапсода, нараспев читающего любовные элегии, тонкий серп луны сквозь резную листву, - милые сердцу воспоминания, выцветающие с каждым днем, как краски на фальшивых миниатюрах. Самое смешное, что и без генеральских советов юный властитель понимал необходимость победоносной войны, хотя бы для того, чтобы этих генералов ослабить. Проще всего было бы послать на эту войну самого опасного генерала, а самому остаться в столице. После поражения самого опасного послать ему в помощь самого лучшего, потом - выдающегося, потом - наиболее опытного, потом - жениться на дочке заслуженного и предоставить тому отбивать атаки наглеющих при виде имперских неудач соседей. В самом деле, на его век империи хватит, на век его сына - если Богам будет угодно, чтобы у него появился сын - тоже. А дальше - молодой император не для того учился в лучших университетах, чтобы не знать, что случается с империями дальше. К сожалению, традиция мешала ему так поступить - войска должен возглавлять сам император, и точка! И теперь он, отпустив генералов, поймал себя на мысли - а может, все же можно как-то исхитриться и наладить понтонную переправу через болота. Проклятые болота стали непреодолимой преградой между его войском и Закрытым Городом. Положение усугублялось проливными дождями - вместо того, чтобы высохнуть, болота пропитались водой и грозили затопить близлежащий лес. Впрочем, болота - отнюдь не самое главное препятствие на пути к цели. В конце концов, имеются карты и пара надежных проводников. Да и путешественники, вернувшиеся из таинственного города свидетельствуют - топи вполне проходимы. За одним НО. И это НО - камень преткновения, о который сломал зубы не один мудрец. И все же решение существует, и он должен его найти, потому что от этого зависит (ему было наплевать на судьбы империи и благосклонность Богов) его собственная жизнь и возможность вернуться к заветному бассейну, надежно укрытому в огромных садах, окружающих дворцы матери-императрицы. Досадуя на множество ограничений, присутствующих в условии задачи, он вновь и вновь повторял исходные данные.

География. Страна, столицей которой являлся Закрытый Город, занимала небольшой полуостров, выглядевший случайной кляксой на аккуратно расчерченной карте мира. Казалось, Боги создали его в порыве беспричинного раздражения. Океан, обхватывающий сушу с трех сторон, нес в себе холодное течение, поэтому рыба в прибрежных водах не водилась, а скалистые берега и дно, изобиловавшее рифами, оборачивались бедой для мореплавателей, застигнутых штормом в этих местах. Нет рыбы - нет и морских птиц: темные скалы не оглашались криками чаек. Единственная сносная гавань находилась на самой оконечности полустрова - в окрестностях столицы. Две отвесные скалы, между которыми с трудом протискивалось лишь небольшое купеческое судно, делали абсурдной саму мысль о морском десанте. От материка страну отделяли огромные - три дня пешего пути, а конный не пройдет - болота. Сразу за болотами вздымались горы, достаточно закрыть перевалы и неприятельская армия попадет в ловушку. Впрочем, правители Закрытого Города не утруждали себя подобными действиями, и солдаты, облепленные тиной и сбившие ноги об острые камни, оказывались на равнине, плоской, как гладильная доска., в двух неделях пути от Закрытого Города.

Население. В долине жили землепашцы, неизменно приветливые со всеми, кто путешествовал для торговли или из любознательности. Дороги содержались в идеальном порядке, как и поля, аккуратно обсаженные по краям плодовыми деревьями. Рек в стране не было. Питьевую воду брали из колодцев, почитаемых крестьянами наравне с богами. Города встречались редко, да и городами их назвать было трудно - ни стен, ни башен, ни других укреплений - просто большие деревни, где вместе с крестьянами жили кузнецы, ткачи и горшколепы. Единственное исключение - Закрытый Город - порт, резиденция правителя, ценр торговли и место, где находился Храм, таинственный и недостижимый. Дружелюбные и миролюбивые жители Закрытого Города становились беспощадны к любому чужеземцу, попытавшемуся проникнуть дальше внешнего придела.

Столица. Город со всех сторон окружали скалы - шутка Богов, позволившая правителям превратить его в неприступную крепость и сэкономить на строительстве стен. В окрестностях добывали серебро - единственное богатство небогатой страны, в предместье жили искусные ювелиры, возле порта - отважные лоцманы, а крестьяне на столичном рынке продавали баснословно дешевые яблоки. Правители же разумно ни во что не вмешивались. Во внешней политике они признавали величие империи и даже платили небольшую дань. Во внутренней - разводили лошадей, упражнялись в воинском искусстве и выполняли таинственные церемонии в глубинах Храма.

***

Император вздохнул, отталкивая бесполезные свитки, и раздраженно зашагал по шелковому ковру. Задача не имела решения, а армия скучала. Команда, посланная в соседнюю провинцию за шлюхами, вернулась ни с чем - жрицы любви отказались работать в долг, во славу будущей победы, а затевать карательную экспедицию против непотребных девок было ниже императорского достоинства. Генералы хмурились. Мать слала из своих дворцов на раздушенных кусочках тончайшего шелка письма, трепещущие в руках, как крылья бабочки, впервые коснувшейся цветка, а ближайший друг все чаще отправлялся на гору и приглашал с собой императора. А тому очень хотелось принять предложение, и лишь страх перед вышедшими из повиновения легионами удерживал его в рамках императорского величия.

Стемнело. Палатка погрузилась в сиреневый (по цвету шелка, обтягивающего стены) полумрак, снаружи - ровным фоном - доносился гул лагеря, перебиваемый шумом дождя. Внезапно что-то изменилось - в том мире, за тонкой стеной палатки. Император не мог понять - что именно. В голове свежепойманной птицей билось лишь одно слово - заговор. Сейчас - взметнется полог, несколько пар свинцовых глаз будут старательно смотреть сквозь него, быстрый взвизг клинков о ножны, мгновения отчаянного страха вкупе с нелепыми попытками вырваться и убежать, вкус кляпа во рту, а после - свежей крови, хлынувшей из горла. От страха император прокусил нижнюю губу - по подбородку потекла теплая струйка. Смахивая кровь, он понял - прекратился дождь, и звуки лагеря, ничем не заглушаемые, выступили резче и выше в тишине летнего вечера. Никто не видел императорского страха, никто не читал в его глазах быстро перелистываемые страницы - от бессилия к безжалостности - через растерянность, боль, отчаяние и гнев, но часовые у входа вытянулись и в барабаны ударили дружнее, подзывая конвой - из палатки вышел император, хотя несколькими часами ранее туда входил - и генералов отпускал - слегка растерянный юноша, избалованный чересчур заботливой матерью.

***

Лишь лучший друг ничего не заметил. Судя по лихорадочно блестящим глазам, весь день он провел на горе и теперь спешил поделиться впечатлениями. Едва завидев императора, он бросился к нему, счастливо улыбаясь и раскрыв ладони для объятий. Император, всегда требовательный в вопросах этикета, на сей раз даже бровью не повел - обнял друга, как обнимал перед отъездом старую кормилицу - ценность, утратившую прежнее значение. "Полно, полно", - снисходительно промолвил он и ласково потрепал друга по плечу, скинул тяжелый плащ на руки слуге и велел подавать ужин.

Ужинали вдвоем, точнее - втроем, ибо друг, безразличный в вопросах долга, но внимательный к мелочам, способным доставить удовольствие, и в военном лагере оставался верен себе: хлопнул три раза в ладоши, лукаво вскидывая глазами на императора, и роскошная занавесь, замершая в ожидании условленного сигнала, послушно вздрогнула, выпуская из внутренних покоев загадочное существо - юноша? Девушка? - император не разобрал, завороженный  хрупкой прелестью и ускользающим взглядом раскосых глаз.

Позднее, когда император и его друг лежали по разные стороны от этого существа, теребя (каждый свою) коричневые наконечники крохотных грудок - существо таки оказалось девушкой, друг, кокетничая изяществом запястий и безупречностью столичного выговора, словно невзначай, уронил: "Генералы еще не предлагали тебе послать вперед разведовательные отряды для заготовки сусликов и мышей?". Император, скрывая смущение - такая мысль приходила в голову ему самому - с преувеличенной внимательностью склонился над розовым холмиком, послушно вздрагивающим под его пальцами - друг великодушно отодвинулся, любезно предоставив ему и свою половину. "Так и вижу нашу доблестную армию, жующую жареных мышей на завтрак и похлебку из воробьев на обед", - тягуче зашептал он в самое ухо императора. Жаркий ужас знакомой волной прошелся по императорскому телу. Прерывисто дыша, он спрятал лицо в чужих волосах, мечтая о скором и радостном освобождении. "Не спеши", - друг успокаивающе провел ладонью по его спине. Императору пришлось привести в порядок дыхание. Он вернулся к девушке, полный решимости следовать многовековому ритуалу сменяющих друг друга ласк. "Все дело в мясе, не так ли?" - друг ронял слова с тем же изяществом, с каким разбрасывал золотые монеты во время прогулок по столичным улицам, нимало не заботясь об их дальнейшей судьбе, полностью сосредоточенный на том мгновении, когда слово, оторвавшись от губ, взмывало в воздух.  "В той благословенной стране, - взмах руки в сторону болот, - нет ни мяса, ни молока, ни яиц, ни крупных животных, только лошади, жилистые и низкорослые, да и тех местные жители умудряются угонять из-под самого носа неприятеля. Армия же не может долго питаться яблоками и лепешками, а болота мешают нам пригнать с собой скот, следовательно...". Друг сделал паузу и добродушно погладил девушку по голове, так как та уже начала быстро дышать и ерзать бедрами - совершенно лишнее движение на данном этапе. Девушка послушно затихла. Император понял, что должен поддержать разговор. "Следовательно", - как можно спокойнее повторил он - надвигающееся решение толкало к бегству - сквозь шелковую кожу, погружаясь все глубже, чтобы никогда - никогда! - не возвращаться назад, не слышать этого тягучего, равнодушно-азартного голоса, попирающего все запреты.

В жизни каждого человеческого существа бывают мгновения, когда события, ничтожные сами по себе, соединясь в единстве времени и места, круто меняют его судьбу. Произойди этот разговор днем раньше, и император бы весело посмеялся вместе с другом, днем позже - и друг отправился бы в изгнание со всеми своими соблазнами, а закаленный страхом император отдал бы приказ отступать, подавив генеральское брюзжание при помощи жрецов и оракулов. Но случилось то, что случилось: император поднял голову и увидел глаза, скользящие по поверхности вещей, как ветер по степной траве. Эти глаза разодрали его на части: тело, уверенно вбирающее в себя чужую плоть, и дух, послушно соединяющийся с чужим безумием. "Следовательно, - голос друга завораживал сильнее, чем звук храмового колокольчика, - нужно воспользоваться тем мясом, что ходит на двух ногах." Император  захрипел, подчиняясь уже не собственному вожделению, а скачущим интонациям богохульной речи, с замиранием сердца балансируя между ужасом и восторгом. И остановился, когда последнее слово, смешавшись с дрожью и потом, сладким пятном разлилось внизу живота. "А твой совет недурен, - ответил он другу, возвращаясь в прохладу шелковых простынь, - очень недурен,"- с нажимом повторил император, усаживаясь в кресло и уже оттуда наблюдая за всем, что происходило на кровати.

***

Через три недели императорские легионы вошли в Закрытый Город. Не понадобилось ни длительной подготовки, ни выступлений ораторов, ни ученых изысканий, подтверждающих, что люди, не употребляющие в пищу мясо, не могут, в полном смысле этого слова, называться людьми, и что логичнее было бы отнести их к сусликам, только очень крупным. Все случилось куда быстрее и проще, чем предлагал друг.

Ранним утром, еще до рассвета, император велел собрать генералов на военный совет. Он принял их, заспанных и недоумевающих, в полном облачении со всеми атрибутами императорской власти. Справа от него стоял Верховный жрец, слева - друг, тонкий, изящный, раздушенный, все еще пребывающий в заоблачных вершинах. Генералы выстроились вокруг стола со штабными картами, не решаясь присесть- то ли случайно, то ли намеренно император забыл сделать приглашающий жест. Генералы ждали, император молчал, друг рассеянно рассматривал узоры на поверхности стола. Вперед выступил Верховный жрец. И от имени Богов, которых он вопрошал сегодня ночью, велел генералам возвращаться в места постоянной дислокации, оставив юному вождю два легиона - поход в Закрытый Город - это испытание, посланное императору Богами. Исход испытания предопределен, но никому, кроме Верховного жреца , не известен, и таковым и останется до условленного дня. Его юный ученик - Верховный жрец, друг матери-императрицы, надменно вскинул подбородок, указывая на императора, - безоговорочно принял Высшую волю и надеется, что и старые солдаты поддержат его в нелегком решении. Генералы, разжалованные, пусть и фигурально, в рядовые, сглотнули и почувствовали себя одураченными - уверенные в силе оружия они напрочь забыли о силе слова. И теперь, разосланные по гарнизонам да еще под присмотр хитрых церковников, теряли свое монолитное единство. Приходилось уповать, что император попросту утонет в болотах, но кто мог гарантировать, что получив в единоличное командование два легиона, он не ударит в спину.

А жизнь за стенами палатки текла своим чередом: трубили трубы, дымили кухни, раздавались команды - солдаты строились в колонны. Так что генералам оставалось лишь вдеть ногу в стремя, подобрать поводья и, сурово сжав губы, двинуться, согласно приказу, в разные стороны. Жрецы, подрастреся мошной, помогли унять солдатское недовольство, офицеры же довольствовались горьким чувством исполненного долга. Избранные (по жребию) легионы ждали императорского выхода, который последовал в полдень. Перед войсками император появился в боевых доспехах. Справа, по-прежнему, следовал Верховный жрец, слева - изящный друг. А за спиной - нововведение - суровая шеренга отцовских телохранителей, преданная сыну, как отражению уснувшего Бога.

Легионы выстроились на плацу в боевое каре, в центре утоптанной площадки горел свежий костер. Солдаты выкрикнули приветствие, император поднял левую руку. "Друзья, - выдохнул он, медленно обводя глазами привыкшие к приказам лица, - мы не сможем победить врага за болотами, - пауза, - если сейчас не победим врага внутри!". Он опустил левую руку, одновременно высвобождая (правой) отцовский меч. Надежная сталь жадно блеснула в лучах полуденного солнца и потускнела, обильно смоченная кровью. Голова друга резво покатилась по песку. Не снижая движения, император ловко отсек его правую руку, нежно - дружеским пожатием - подхватив ее за кисть. Отцовский повар без лишней суеты вырезал лакомый кусочек с внутренней стороны предплечья, и, почтительно кланяясь, насадил его на острие копья. Император спрятал меч в ножны, принял копье из рук слуги и сунул наконечник в костер. Запах горящего мяса разрезал воздух на ДО и ПОСЛЕ. Какой-то молодой солдат, выпучив глаза и ломая строй, кинулся сквозь плац, зажимая руками обезумевший рот. Просвистела стрела. Легионы выдохнули и сдвинули пятки. Император поднес ко рту кусок опаленного мяса. Друг пахнул мускусом и был так же сладок, как и его речи.

***

По молчаливому уговору ели только мужчин - хотя солдаты и ворчали, что дети, особенно не утратившие еще младенческой пухлости, были бы куда вкуснее, а офицеры мечтали сравнить эротические и гастрономические достоинства своих наложниц - но никто не решился быть радикальнее самого императора. Повара , впрочем, быстро научились смягчать жестковатое мясо уксусом и заглушать специфических запах множеством приправ. А любимой шуткой в императорских войсках стало пожелание питаться до конца жизни яблочными лепешками. А впереди лежал Закрытый Город, с его ювелирными складами и евнухами, охраняющими гарем правителя - то-то полакомимся!

Местное войско - его главнокомандующий остался верен многовековой тактике - встретило императорские легионы у скал, окружающих столицу. Но озверелые за время мясного марша солдаты просто размазали защитников города по камням. Их предводитель тоже пал в этом бою, и империя могла похвастать новой провинцией. Радостная весть была тотчас передана Верховному жрецу, неутомимо плетущему заговор против генералов. В храмах метрополии приносились благодарственные жертвы, мать-императрица билась в радостной истерике, а юные девушки лишали себя невинности у подножия статуй, изображающих верного друга нашего божественного императора.

В подвалах дворца победителей ждали огромные запасы серебра - заслуженная плата воинам. К счастью, в городе нашлась тюрьма с несколькими сотнями заключенных, а солдаты, восхищенные огромной добычей, не стали ворчать из-за их жесткого мяса. Впрочем, вскоре все они должны были покинуть завоеванную страну - император здраво рассудил, что лучше всего оставить в новой провинции старые порядки и правителя из местных жителей, немного увеличив ежегодную подать. А пока, торопясь воспользоваться тихой погодой, установившейся с началом осени, снаряжал - один за другим - корабли, груженые серебром и воинами - глотку перегрызут любому, кто посягнет на их добычу.

Оставался Храм - бельмо на глазу. Его смотритель утверждал, что никаких ценностей в храме нет, и императору, коли он не собирается лично управлять завоеванной страной, лучше в него не входить, опасаясь гнева Богов. Император, нарушивший в течении месяца самые страшные табу, отчаянно нуждался хоть в каком-нибудь запрете и решил смотрителю поверить. Но любопытство первого ученика и любимца академических старцев мешало смириться с ограничением. К тому же, отчаянным усилием воли проглотив своего лучшего друга, он, в какой-то мере, завладел и его взглядом на жизнь, как на игру избалованного воображения, пределы которому может поставить лишь незнание. Он рвался в Храм, как рвался бы раб к безделью весеннего утра, если бы вечером хозяин, недовольный его работой, решил избавиться от лентяя с помощью удавки и другого раба - с последним отчаянным вдохом воспоминание об утре и бесконечно прекрасном дне, который он, не зная, что этот день - последний, провел за скучной работой. Сомнения терзали императора, мешая ночному отдыху, и опасность, даже исходящая от Богов, казалась предпочтительнее простой неосведомленности. Поэтому однажды вечером император отпустил свиту, задержав лишь старого камердинера, немого, слепого и глухого ко всему, что делал его хозяин.

Храм находился в глубине дворцового сада - множество зданий, соединенных между собой и накрепко отъединенных от остального мира высокой каменной стеной ( закрытый в Закрытом, как, несомненно, пошутил бы друг). Между домами цвели цветы и шумели резными листьями невысокие аккуратные деревья. Часто попадались бассейны - неглубокие - с прозрачной чистой водой. В бассейнах и на полянах играли дети, по дорожкам скользили прекрасные женщины с грустными глазами, сплошь немые. Император приходил сюда, чтобы играть с детьми, плескаться в бассейнах и заниматься любовью с молчаливыми наложницами. Единственным запретным местом был собственно Храм - простое одноэтажное здание из белого камня, сверкающее на солнце как кусочек льда, забытый на вершине. Именно здесь новый правитель пройдет тайный обряд посвящения (император как раз сегодня совещался с местной знатью относительно его кандидатуры).

Позднее появление императора в храмовом парке не привлекло особого внимания. Лишь женщины вскинули испуганные глаза да чуть призывнее выгнули шеи - император был молод, красив и неутомим в любовной игре. Но он прошел сквозь пестрый строй шелковых покрывал прямо к обитой серебряными пластинами двери, нетерпеливо дернул тяжелую ручку. Дверь распахнулась - неожиданно послушно. И так же послушно императора встретил старый смотритель. "Знает", - понял император, ведь до сих пор во взглядах всех жителей сквозило недоумение - как удалось этим северным варварам проникнуть в священный город? В ответ на чужую покорность император принял самый надменный вид. Смотритель зажег светильники, в больших количествах развешанные по стенам. И фигуры на древних фресках ожили и зашевелились в унисон с язычками красноватого пламени. Император рассеянно миновал Появление, Освоение и Покорение'> /i> (в храмах его империи было полно картин на такие сюжеты), не заинтересовался и Встречей Первого правителя с Богами, равнодушно скользнул взглядом по Истории строительства Храма и остановился лишь у последней фрески, посвященной Великому обряду: вот правитель совокупляется со своими прелестными наложницами, вот он любуется многочисленным здоровым потомством, вот - специальным ножом перерезает своим детям сонную артерию, вот - руководствуясь вековыми правилами, разделывает их тела, особым образом обжаривая мясо, а из костей варит похлебку, а вот - кульминация! - раздает кусочки священной пищи прибывшим из разных концов страны паломникам. На этой фреске, помещенной в центре, у правителя вместе с дыханием выходят изо рта тщательно прописанные золотом слова: "Так накормлю свой народ".

Мысль (Поэта).'> i style='mso-bidi-font-style:normal'>Мы каждый день и каждую ночь путешествия во времени совершаем. Днём совсем коротенькое. Но зато ночью! Смотрим на звёзды и видим, какими они были сотни, тысячи, а то и миллионы лет назад. Вот - первые люди, а вот - последние динозавры. Сколько нас умереть успело, пока свет одной звезды до другой добирался. Хотя, кто ночью на звёзды смотрит? Поэты да влюблённые. А они всё равно вне времени живут.

Поэт записал Мысль и лёг спать. А когда уснул, то увидел сон.

Сон (Поэта). Поэт после захода солнца в роскошной мгле южной ночи с огромным арбузом в руках через городской парк культуры и отдыха направляется к лестнице, имея намерение спуститься к морю и под шелест волн и сияние звёзд съесть арбуз. Но арбуз - здоровый, чёрт - выскальзывает из рук, шмякается на камни мостовой, разламывается, оставляя часть себя на лестнице, а другую часть роняет в набежавший прибой. Раздосадованный Поэт собирает куски, не пропадать же добру, съедает их. Вкус арбуза разочаровывает: морская вода и песок. Какая гадость!

"Не надо было столько пить накануне", - подумал Поэт. Нащупав ногами тапочки, он побрёл в ванную, стать под душ и побриться.

"Но где моя голова?!" - рука с намыленным помазком не нашла подбородка, подтверждая показания зеркала, - "Ах, да, я же её съел", - вспомнил Поэт и озадаченно поскрёб то место, где раньше находился затылок. Это очень неудобно - жить без головы: ни телефонную трубку приложить, а с другой стороны - бриться не нужно, это хорошо; но с третьей стороны - куда борщ-то вливать; а с четвёртой и вовсе неувязка - чем стихи-то читать? Загибая пальцы, Поэт побрёл по квартире и набрёл на красный воздушный шарик, нарисовал на шарике глаза, рот, нос и брови, приклеил волосы и привязал шарик к шее, маскируя место крепления длинным и широким шарфом. В трамвае никто не обратил на Поэта внимания, толстая тётка на входе в учреждение лишь лениво кивнула, и Поэт благополучно прошмыгнул длинным тёмным коридором в свой кабинет. В учреждении, где работал Поэт, издавали газету, поэтому на двери его кабинета висела табличка "Поэт", а когда он выступал по местному телевидению, то внизу экрана появлялась надпись "Поэт", а уж для совсем сомневающихся у Поэта имелась красная книжечка, что он - член союза Поэтов, и следовательно - Поэт.

Если Поэт вешал на дверь кабинета ещё и табличку "Не входить - идёт процесс", то никто из сотрудников и не входил, убеждённый в святости процесса. Но Дама, распахнувшая дверь, была Поклонницей, и имела право на внимание Поэта в любое время.

- Ах! Дорогой Поэт, воскликнула Дама, протягивая ему тонкую книжицу, - как прекрасны Ваши стихи. Ах! Дорогой Поэт, ну как? Как Вы их сочиняете?

Поэт любил Поклонниц, поэтому вышел из-за стола, взял Даму за руки и, забыв о привязанной голове, продекламировал:

Поэт сжимал голову всё сильнее и сильнее, надеясь выдавить из неё ответ. Но ответ прозвучал треском разорвавшейся резины.

- Боже, какая вонь!

Жена Поэта повернула голову, закрученную в бигуди, и наморщила нос:

- Сколько раз просила тебя не закусывать на ночь винегретом. Открой форточку и марш в туалет.

Плохо соображая, Поэт отправился в место, где вечно журчит вода.

- Прощай, - сказал Поэт тому, что было когда-то винегретом и его головой, - Прощай, -

и вернулся в комнату. Жена уже мирно спала, в открытую форточку вплывал ночной воздух, Поэт подошёл к окну и замер. Миллионы снежинок кружились в темноте зимней ночи, а под одиноким фонарём кружилась тонконогая девочка в белой шубке, подставляя под снежинки растопыренные ладошки. Поэт стоял и смотрел, спиной ощущая уютное тепло спальни, но душа - ах, эта непослушная душа поэта - уже устремилась вверх, высоко-высоко в тёмное морозное небо, и огромной пушистой снежинкой осторожно спустилась на детскую ладонь.

- Какая огромная снежинка, - выдохнула Девочка и слизала с ладошки прозрачную каплю. А снег всё летел и кружился, и падал.

Девочка долго стояла возле тёмного окна и, прижав ладошки к стеклу, смотрела на небывалый прежде снегопад.

На город обрушилась зима. И в этом городе жил Художник, у которого не было ни таблички, ни подписи, ни книжечки, а только мольберт, кисти и набор масляных красок "Юный художник". И сам Художник был совсем юный, - длинные волосы чёрной резиночкой в пышный хвост, - он спал в комнате, где слегка пахло скипидаром, и чисто вымытые кисти тоже спали, а девочка на картине не спала. Она стояла у ярко освещённого окна и смотрела на приткнувшиеся у горки санки. И ещё она злилась на маму, которая надела красивое платье, взбила волосы, накрасила губы, провела по вискам крышечкой от флакона с духами, чмокнула Девочку в щёку, - будь умницей, - и упорхнула в зимние сумерки.

Девочка послонялась по квартире, напоила куклу чаем, поковыряла ложечкой кусочек торта на блюдце и встала у окна, прижав ладошки к стеклу. Зачем быть умницей, если мама ушла и оставила меня одну? Быть умницей - очень скучно, лучше я не буду умницей, а пойду во двор. Она схватила шубку и побежала вниз. Кататься с горки на санках куда веселее, чем быть умницей в мамино отсутствие. Но Художник так не думал. Проснувшись, он не нашёл девочку, растеряно оглядел комнату и выглянул в окно. Одинокая детская фигурка в расстёгнутой шубке тянула санки по горке.

-         Какое интересное цветовое решение: жёлтый свет

фонаря и тёмно-синие сумерки снега, - подумал Художник, - она же простудится! - спохватился он, сунул босые ноги в тапочки и побежал вниз. Но пока он бежал, возле горки остановилось такси, высокая стройная женщина в распахнутой шубе бросилась к девочке, обняла её, встав на колени.

- Доченька моя, прости, пожалуйста, мама никогда больше не уйдёт из дома, не оставит тебя одну.

Женщина плакала, уткнувшись в дочкин шарфик, а девочка растеряно гладила её короткие волосы крохотной ладошкой.

- Эта девочка убежала с моей картины, - сказал подошедший Художник.

Женщина выпрямилась, вставая, заполненные до краёв прозрачной влагой озёра возле самых глаз Художника:

- Это моя дочь, и она сейчас пойдёт домой.

- Но как же, - растерялся Художник.

- Очень скучно стоять у окна, - вмешалась девочка, - лучше нарисуйте мою куклу, пусть она смотрит, как я катаюсь с горки на санках.

Художник подумал, что если нарисовать в окне куклу вместо девочки, то это будет хорошая картина, а ещё он подумал, что, наверное, очень странно и приятно гладить по голове женщину с короткими, как у мальчика, волосами. А девочка подумала, что сейчас самое время съесть оставленный на блюдце кусочек торта. А женщина подумала, что Художник стоит на снегу в тапочках и может простудиться.

- Пойдемте-ка, лучше чай пить, - сказала она.

И они ушли, а санки так и остались стоять, уткнувшись носом в горку, а снег сыпался и сыпался, пока на месте санок не образовался маленький сугроб, и возвращавшаяся с прогулки Зима не споткнулась о него и не расквасила себе нос. Увидев себя в зеркале с расквашенным носом, Зима заплакала, и наступила

оттепель - слёзы зимы,

в зеркало взгляд неудачный,

термометр озадачен

прикосновением весны.

Но жители южного города вздохнули с облегчением: раз на улице дождь, а на календаре декабрь - всё в порядке. И они, жители, заспешили на рынки и ёлочные базары; свиные ножки для холодца, зелёный горошек и майонез для салата "Оливье", яйца и сливочное масло, куриные окорочка и говяжья вырезка, оранжевые мандарины и коробки шоколадных конфет, спеленатые сосны в трамваях, коробочки дорогих духов в дорогих магазинах, - все готовились встречать праздник. И только Одинокая Женщина, одиноко стоявшая на трамвайной остановке под надоедливым дождём, думала, что Новый год без снега, мороза и катания на санях - это чепуха, что трата времени и денег на приготовление салатов - это чепуха вдвойне, что наедаться и напиваться ночью в надежде на счастье - это чепуха в квадрате.

- А если бы ждала в гости Его? - шепнул ехидный от дождя голосок.

Если бы я ждала в гости Его. Женщина вздохнула: чисто прибранная квартира, запах хвои, шарики таинственно поблёскивают на ёлке, стук ножа о разделочную доску, помешать в кастрюльке - ах, какой аромат! - тёрка в шоколаде, торт на балконе, салфетки кулёчком, нож - справа, вилка - слева, нет, конечно же, нет, но простыни - белые, хрустят от крахмала, и на мгновение прижать их к лицу - а если? - волосы в бигуди, руки дрожат, разорванный целлофан колготочной упаковки, туфельки, - каблучки цок, цок - чёрное платье - ах, как я стройна! - и движение рук вдоль боков от груди до бёдер, капелька духов, синий блеск хрусталя.

- Шампанского?

Сидевший за компьютером мужчина удивлённо обернулся. Женщина, только что сошедшая с ковровой дорожки Каннского фестиваля: запах мимозы и огни Эйфелевой башни, протягивала бокал тысячу раз повторенным жестом, и таким же жестом легко коснулась его волос.

- Шампанского?

- Вы кто?

- Ваша Мысль, Вы только что думали обо мне.

- Извините, но я совсем не думал о Вас.

- Вы думали сейчас, что если холодный дождь идёт в декабре, то это называется оттепелью, а такой же дождь в мае - похолоданием, Вы вспоминали ту весну, цветущий миндаль, сиреневые сумерки, два бокала, встретившиеся над огоньком свечи...

- Это ошибка. Я сейчас работаю, я очень занят.

- Заняты? Этим? - Женщина присела на краешек стола и таким же лёгким жестом дотронулась до экрана компьютера. Тотчас из-под задней крышки повалил дым.

- Вон! Убирайтесь отсюда вон!

Мужчина вскочил, схватил женщину в охапку, выпихнул её в коридор, на площадку, на лестницу, швырнул следом шубу, захлопнул дверь и схватился за то место на груди, под которым бьётся сердце. Но рука свободно прошла сквозь тело, ощутив гладкую поверхность стены.

А всё потому, что Зиме надоело плакать, она тряхнула коротко остриженными волосами, - я лучше всех! - вспомнила нелепую фигуру в тренировочных штанах с отвисшими коленями, взгляд снизу, и засмеялась. Смешинки-снежинки весело отскакивали от её белых зубов и, покружившись в комнате, вылетали в форточку прямо на уснувший после обильного застолья город.

- С Новым годом, с новым снегом, - говорили друг другу люди, вышедшие на улицу поздним утром новогоднего дня. А дети ничего не говорили, они просто вопили от восторга:

- Ура!!! У нас каникулы!!!

И выбегали во двор, теряя по дороге варежки и добрые наставления. И тотчас в воздухе замелькали снежки, выросла на месте растаявшей новая горка, с деревьев посыпался иней, и колокольчик детского смеха в морозном воздухе заставил ворон подняться к самым верхушкам тополей. Снег хрустел под полозьями детских санок как сочное яблоко в острых детских зубах. И пока взрослые, отрывая сонные головы от подушек, брели к столам доедать вчерашний винегрет, дети владели миром, и снегом, и солнечным светом, и морозным воздухом, и засунутой за щёку карамелькой, и даже чуть отсыревшей, но вполне работоспособной хлопушкой. Они были так счастливы и одновременно так заняты, что совсем не обратили внимания на то, что

в белых сапожках

по узким дорожкам

гуляет зима:

в муфте ладошки,

льдинки-серёжки,

глаза-бирюза.

- В сумерках ранних

вечною тайной-

синим плащом

укрою заборы,

дома, разговоры

о вечности и ни о чём,-

подумала Зима, подгребая каблучком снег поближе к кусту крыжовника. Она стояла на краю улицы в тёмно-синем воздухе и смотрела в просвет между домами, словно ожидая ответа на незаданный вопрос. Но только белый вихрь взметнулся из-под ног, звон уздечки и скрип полозьев. Так легко вскочить в санки, и туда, где за звёздным небом пламенеет Волшебный Дворец, где в глубине огромного зала из-за леса хрустальных колонн одинокая свеча выхватывает белую фигуру, куда хорошо поставленный голос вышколенного слуги торжественно произносит, распахивая Дверь:

           - Леди Всё-Не-Так!

И нежный голос чуть треснувшего серебряного колокольчика:

           - Это Вы, Дитя моё?

            Набрать побольше воздуха, переступая порог:

- Я -

насмешница и волшебница-

превращаю взмахом руки

зимний день, ослепительно белый,

в чистый лист на столе, и несмелым

синим следом - стихи.

А снег как-то очень быстро стаял. И в город пришла весна.

Copyright (c) "Русский переплет"