Булат Окуджава - один из самых популярных литераторов нашего времени. Бард, стихотворец, романист, эссеист, букеровский лауреат, общественный деятель, шестидесятник, "совесть нации" - имя его на слуху уже несколько десятков лет. В своем небольшом исследовании я остановлюсь на стихах Булата Шалвовича. Он писал их на протяжении всей своей творческой жизни и посмертное президентское признание в виде указа, а также "увековечивание памяти" получил как поэт.
Исходным материалом для этой работы послужили сборники стихов, не пострадавшие от цензурных преследований. Это "Избранное" 1989 года (издательство "Московский рабочий") и "Милости судьбы" 1993 года того же издательства. Все цитаты из названных книг.
Если читать Окуджаву, то становится понятным, почему он стал поэтом. Огромное, ошеломляющее впечатление на него оказала война. Этой теме посвящена едва ли не треть всех его стихов. Война осталась самым потрясающим событием в его жизни. Окуджава - навсегда напуган войной, навсегда удивлен тем, что выжил. Основой для появления поэтических состояний у него, думаю, был страх. И чем дальше боец Окуджава отходил от передовой, тем больше этот страх романтизировался, рядился в одежды какой-то другой, сказочно-"королевской" несуществующей армии. Но до конца своей жизни поэт опасался погибнуть безвестно, незаметно, негромко, "в бою на передовой", где до его драгоценной индивидуальности в данный момент никому нет никакого дела.
Обратимся к примерам.
Никакого геройства в процитированных строчках нет, да и возможно ли оно, если человек впервые на войне?! (Стихотворение называется "Первый день на передовой".) Но и во второй, и в третий, и в последующие дни страх так и не преодолен - мальчик не превращается в мужчину:
Временами прорывается, правда, нечто почти патриотическое: "как я счастлив за землю мою умереть!", но тремя строками ниже следует оговорка:
Понятное дело, что в стихах фронтовика нет ничего от вечнх истин, вроде "положи живот за други своя". Есть только радость спасенного:
Конечно, можно жить и так, и никто не осудит. Но на ум невольно приходит Твардовский: "Я знаю, никакой моей вины,// В том, что другие не пришли с войны..."и думаешь: какая разница между двумя поэтическими мирами! Пропасть! Еще я вспоминаю Зою Космодемьянскую и тысячи других мученников войны. Вся война для Окуджавы заключается во внутренностях фронтовой шинели. Вот такая геополитика.
Но продолжим наши иллюстрации. Годы идут, а мотив все тот же, только вариации разнятся:
Далее следует благородная мотивация: "я т а м не сгорел", чтобы выкрикнуть з д е с ь, дорогая, про то, что другой не успел (курсив автора - Л.С.). Но напрасно мы будем искать в военных(да и в прочих) Лишь стихотворения "Король" и "А мы с тобой, брат, из пехоты..." можно отнести к абстрактно-гуманистическим. Все остальное - конкретно-эгоистическое:
Глагол "уцелеть" здесь стоит до глагола "победить" не из формально-логического принципа (не уцелеешь - не победишь), но как видно из всего литературного контекста творчества Окуджавы, по очередности приоритетов, главных для автора ценностей. Главное - не победить. Уцелеть.
Зададимся же, наконец, вопросами: откуда такой животный страх и откуда такая малодушная радость? Страх ли это "генетический", идущий еще из детства (родители были репрессированы), или же это чувство есть результат собственного духовного развития? Думаю, что последнее. Но как бы то оно ни было, человек либо должен найти выход из тупика, либо обмануться-утешиться какой-то "отдушиной", трансформировав ужас в комфорт. Для Окуджавы таким противовесом страху, своего рода духовной компенсацией, "маленьким бомбоубежищем" стал Арбат.
Арбат, его дворы, переулки - темы многих песен и стихов поэта. Но это вовсе не воспевание "малой родины", как может показаться на первый взгляд, поскольку ни малой, ни большой, никакой другой родины у Окуджавы, похоже, нет. В его стихах невозможно найти мотивы родной земли, Руси или России. Гораздо ближе "совести нации" дальнее зарубежье. Особенно, несмотря на южное происхождение, поэт тяготеет к Польше:
Еще:
Впрочем, всерьез воспринимать эти строки не стоит - они не более, чем благодарный отчет за загранкомандировку. Вернемся на Арбат, к его привычному уюту, защищенному мирку.
Затянувшееся арбатство поэта - сладкие сумерки инфантилизма. Здесь тепло и уютно, здесь можно вить стихи - романтические гамаки - и укачиваться ими бессчетно. Безопасна и комфортна коробочка арбатского двора, где нет угрозы внезапной трагической смерти, где можно надежно спрятаться от злой и некрасивой жизни. Вышел с Арбата - испугался, вернулся к нему, родимому и вечно любимому - успокоился. Такова амплитуда творческих колебаний поэта, таковы постоянные источники его вдохновений.
Каждый поэт задает себе этот вопрос. Ответы - в стихах, в образной системе, в самоощущении автора.
Был великий поэт Николай Гоголь (определение Андрея Белого). Такому таланту под силу создание как "больших", так и "маленьких" людей. Трудно ждать от лирического героя Булата Окуджавы чувств и характера Тараса Бульбы - патриота и храбреца. Но даже до Акакия Акакиевича он часто не дотягивает. Поэт ощущает себя насекомым. Например, муравьем:
Или сверчком:
Но чаще всего - кузнечиком:
Конечно, у Творца в природе нет ничего лишнего, и всякое живое существо достойно, так сказать, уважения. Не каждой женщине дано быть балериной, не все поэты такие "слоны" внешне, как Маяковский, и такие беззащитные "щенки" в душе. Но и "хулигана" Есенина, и "не первого воина" Блока трудно вообразить в образе букашек. Окуджава, безусловно, создал оригинальный, доселе не существующий в отечественной поэзии образ лирического героя и попытался его облагородить:
Александр Пушкин, вознося своего Пророка над "гадами морскими" и "мудрыя змеями", конечно, не мог вообразить, что настанет время, когда вроде бы он и "любезен народу", но поэты сильно, сильно уменьшатся в размерах...
Энтомология Булата Шалвовича - результат все того же непреодоленного страха. Ужас, перенесенный на войне, был так силен, что у поэта на воспевание своего чудесного спасения ушли все силы. Ну, а уцелеть вне пределов Арбата в пугающей жизни букашке, кузнечику, муравью, маленькому существу, конечно же, проще и легче. Кстати говоря, на Арбате Окуджава - герой, "дворянин" ("я дворянин с Арбатского двора", - пишет он).
К сожалению, никакой энергетики и просто сильных чувств нет даже в стихах поэта, посвященных репрессированным родителям. Обратимся к одному из стихотворений:
Сталин для Окуджавы враг, но почему-то поэт рисует тирана с помощью образа, который в русской поэзии окрашен в основном положительно. Орел - символ гордой и вольной силы. Получается, что поэт, сам того не желая, сделал Сталину комплимент, а себя принизил и унизил: кто он, по сравнению даже не с "орлом", а всего лишь с его "тенью"?
Величие духа и сила нужны поэту не для самолюбования, самоупоения и позы. Для чего-то другого, важного и нужного людям. Для борьбы с тем же злом, например. А что может кузнечик, даже если его увеличить во сто крат через лупу так называемого "общественного мнения"?
Стихов о любви у Булата Окуджавы вроде бы и много, но вместе с тем - нет совсем. Разгадка парадокса кроется в отношении поэта к женщине. Мы уже говорили об "энтомологическом" самоощущении Окуджавы. И вдруг к нему, к т а к о м у, является женщина. Поэт не скрывает своего изумления:
Но дальше этого "да неужели?" дело так и не пошло. Остается гадать: то ли "ваше величество" была из того же мира муравьев и кузнечиков, что и сам поэт, и любовь их стала очень маленькой, "мимикрической", незаметной для читателя; то ли женщина явилась настоящая, и автор, соответственно, ничего живого сказать о ней так и не смог. В стихах этих нет ничего настоящего, волнующего, все бумажное, "литературное", двадцатая копия с блоковских стихов о Прекрасной Даме. Впрочем, удивительно было бы ждать нечто иное - ведь для того, чтобы что-то верное - плохое или хорошее - сказать о женщине, нужно как минимум самому быть мужчиной. В планах же поэта как можно дольше оставаться либо инфантильным юношей, либо бумажным (оловянным) солдатиком. Он ждет от женщины скорее сыновей, чем какой-то иной любви. Отсюда - мнимая идеальность "любовных" стихов.
В стихах Окуджавы довольно часто можно встретить обращения к Богу. Но религиозность у поэта весьма своеобразна, а о православии вообще, похоже, речи нет.
"Молитва" - очень известное стихотворение и не менее популярная песня ("Молитва Франсуа Вийона").
Рефрен "И не забудь про меня" сопровождает почти каждую строфу стихотворения. Подобные наказы Всевышнему не в традициях отечественной поэзии. Вспомним Лермонтова: "Не за свою молю душу пустынную,// За душу странника в свете безродного". Отношения по принципу "ты - мне, я - тебе" в традициях, скорее, протестантизма. Интересен и подбор "благ": "голова", "конь", "деньги" - материальное явно перевешивает духовное, что опять же в западных, а не в отечественных традициях. Впрочем, Окуджава не чуждался и некоторых "восточных" кренов (см., например, стихотворение "Божественная суббота, или стихи о том, как нам с Зиновием Гердтом в одну из суббот не было куда торопиться").
Читая Окуджаву, лишний раз убеждаешься, что для исповедывания христианства сегодня нужна такая же храбрость, как и в первые столетия нашей эры. Казалось бы, чего бояться - на кострах не жгут, на крестах не распинают. Но оказывается, для того, чтобы поверить, преодолеть страх бездны, тоже нужно мужество. А иначе:
Но вера, в отличие от атеизма, не нуждается в доказательствах, ей не нужны материальные подтверждения в виде явлений "с известьями оттуда". И если поэт страшится решить для себя один из основных вопросов бытия, то жизнь его становится во многом суетной, ложной и - ненастоящей. Вспомним "визитную карточку" Окуджавы, стихотворение "Полночный троллейбус":
Вот уровень и глубина страданий лирического героя - покатался на троллейбусе и все беды - долой. И храма, оказывается, никакого не надо.
Часто говорят, что идеология "шестидесятников" вызревала на тесных московских кухнях. Булат Окуджава, безусловно, поэт "кухонный". Не только потому, что песням его необходима камерность, небольшое пространство. С удивительной художественной силой Окуджава раскрывает свое дарование в "пищевой" теме, вызывая приступы непреодолимого аппетита. Причем, идеалист-романтик-гитарист-трубач-барабанщик-скрипач и еда у поэта - неразделимы. Редчайший случай органичного слияния в творчестве идеального и материального.
Читатель Окуджавы может многое узнать о разных блюдах, о том, что и как едят.
О плове:
В какой бы стороне поэт не оказался, он обязательно обратит внимание читателя на ассортимент, качество и количество продуктов в данной местности:
Латвия:
Булочки с тмином. Латышский язык...
Париж:
Израиль:
Кельн:
А вот и шок от благополучной Америки:
Впрочем, дома, оказывается, не так уж худо:
Воистину, мы в мастерской художника! После этих строк становится понятным секрет творческих удач поэта - поел, подремал и создал "нетленное". Как тут не поверить, что писательское дело - сплошное удовольствие. А если художник творчески не удовлетворен, не счастлив? Многие беды - от плохого питания:
Цитировать в подобном духе Окуджаву можно бессчетно. Конечно, бифштекс или "поджаренная корочка" вполне могут стать объектами для поэзии. Дело не в этом, а в удельном весе "продовольственной" темы в творчестве Булата Шалвовича. Она у него - на одном из первых мест. Мало-помалу читателю внушается мысль, что поэзия есть культурная форма проведения досуга, что это нечто средне материальное, обитающее между послеобеденным сном и сытным ужином.
Да, поэзия - это жизнь. Но не рядовая, травяная, "абы какая", сама себя оправдывающая "маленькая жизнь маленького насекомого". Поэзия - сверхжизнь. Поэзия - подвиг. Вот почему мы так восхищаемся подлинно поэтическим словом, его запредельной недосягаемостью; и настоящий поэт - при жизни легенда (не "популярность"), а после смерти - тайна. Стихи - живые, страдающие, летящие через эпохи птицы, стихи - национальные святыни. Стихи - высшая правда. Они не могут быть смысловой ботаникой, вроде:
Ни грешить, ни каяться... Всюду ложь, самоутешение. Где же тут долг и доля поэта?!
Окуджава - одной ногой в прошлом веке. "Александр Сергеевич", "Грибоедов в Цинандали" (одно из лучших стихотворений), "Песенка кавалергарда", "Лунин в Забайкалье", "Нужны ли гусару сомненья" - лишь несколько названий, которые говорят сами за себя. Со стихами, меченными "девятнадцатым веком", органично сливаются произведения, посвященные мифическому, несуществующему королевству: "Старый король", "Ночной разговор", "Старинная солдатская песня", "Дерзость, или Разговор перед боем" и другие.
Казалось бы, все хорошо - похвальный интерес к прошлому Отечества. Завидное свободолюбие - этакий диссидентский монархизм. Но если присмотреться внимательнее, увидим, что все эти чувства и слова - поддельные, искусственные, игрушечные.
Юнкера, гусары, защита Родины - все лжемужественность, все подвиги, которые поэт совершает в своем воображении до настоящей войны, в которой ему пришлось поучаствовать.
Кавалергардские времена - благословенны, тогда легко было стать героем... Ныне - другое дело, грязная, кровавая жизнь, без всяких "королей", "гусаров" и ментиков с опушкой. Романтизм Окуджавы - лишь домашняя поэтизация того времени, побег от действительности (если Арбат - убежище пространственное, то XIX век - временное). Это не преобразующий мир романтизм Пушкина, Лермонтова, это - лжеромантизм, убаюкивание взрослых дядей, продление их волевой несамостоятельности и несостоятельности творческой.
У Окуджавы есть известнейшее стихотворение "Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину":
Сам Булат Шалвович - весь на фоне Пушкина. Он, конечно, счастлив тем, что существует такая гигантская поэтическая фигура, но радуется гению уж больно потребительски. Действительно, Пушкин может прокормить огромный штат эпигонов, паразитирующих на его творчестве. Сколько на его фоне не щелкай, от Пушкина - не убудет. Но каждый поэт - независимо от силы дарования - должен идти вперед, вперед, своей собственной дорогой, а не путаться в полах одежды классика. ".
Поэты - те же землепроходцы. Они приращивают к нашей поэтической державе новые "территории", открывают заморские чудеса и другие страны, а не капитулируют перед тель-авивскими харчевнями и кельнскими булочными.
Известно, что политика и публицистика стихи портят. До перестройки Окуджава в этом смысле был поэтически безмолвен или до такой степени робок, что его обличения тоталитаризма совершенно не были слышны. Но вот пришла свобода. Окуджава относится к той категории творческой интеллигенции, для которой падение цензуры послужило толчком к уничтожению творческой индивидуальности. Шлюзы, что называется, открылись.
Вот небольшое стихотворение "Сладкое время, глядишь, обернется копейкою...", посвященное Рахели ( еврейской девушке, которая служит в армии Израиля на момент ее встречи с поэтом).
Даже если не вдаваться в идеологическую подоплеку написанного (этично ли сравнивать Великую Отечественную войну и конфликт между Израилем и арабами?), то из текста явствует, что поэт пошел по пути самоцитирования известных и старых своих стихов "До свидания, мальчики!" Но такой прием привел не к трагическому, а к комическому эффекту, т.е. к самопародии.
Еде одна строфа тех же лет:
Известный автор и явно собирательный (символ!) Иван - по разные стороны внутреннего фронта поэта. Иван - враг, хотя его намерения Окуджаве толком неизвестны: "когда на танке он приедет, кто знает, что ему приспичит".
Возникает естественный вопрос: как можно было прожить среди "иванов" столько лет и не узнать их чувств, стремлений, души? Как можно не любить народ, среди которого ты живешь?! Как можно вообще какой-то народ ненавидеть? "Как ты стоишь... как приклада рукою касаешься! В темно-зеленую курточку облачена...", - это ведь с искренним, теплым чувством написано, с любовью.
Читаешь, читаешь эту "политику", и становится то грустно, то смешно. Вот две строфы из посвящения Кириллу Померанцеву:
Стихи эти очень напоминают современное телевидение: тот же "прямой эфир", сорность речи, мелкая мыслительная суета и полная убежденность в том, что вершится великое дело. А все - мимо сердца.
Поэтическое кредо Булата Окуджавы сформулировано им самим в стихотворении "Душевный разговор с сыном".
Задумаемся: сколько пользы себе и Отечеству смог бы принести автор, если бы вовремя сменил "ремесло"! А так мы имеем далеко не лучшую "совесть нации", и что о нас подумают другие народы?! Бездельник, "лежебока и плут", корыстолюбец: "достойней прожить", значит "заработать на штаны". О каком же тут призвании, вдохновении, служении, чести, любви к "иванам" можно говорить?! "Фотограф щелкает, и птичка вылетает!"
Любители творчества Булата Шалвовича могут пожать плечами и сказать: ну и что? Это же самоирония...
Не соглашусь. Окуджава никогда не боялся писать о себе честно, он откровенен, как трамвайный рельс, как чечевичная похлебка, как тридцать серебреников. Да и соврать в слове, особенно поэту - невозможно. Для тех, кто "делал" Окуджаву, может, он и действительно великий поэт. Но чтобы подобное утверждать, надо либо вовсе не знать, либо не воспринимать всю отечественную поэтическую традицию, начиная все от того же "Александра Сергеевича", на чьем фоне все снимается и снимается обширное "семейство" - законодатели мод в нашей литературе.
Но в искусстве нет, не может быть никакого "плюрализма", вкусовщины, подтасовки и лжи. Есть подлинное и есть мнимое. Есть день и ночь, добро и зло, тьма и солнце. Заблудиться тут трудно. Конечно, никто не отрицает сумерек и помутнений сознания, но все-таки норма - это здоровый человек, который в состоянии не только бояться (чего угодно), но и преодолевать страх. Критерий истины - преодоление, красота. Мир будет существовать до тех пор, пока будут жить люди, приумножающие красоту, и те, кто способны ее оценить, принять и спасти. Но похоже, что делать и то, и другое становится все труднее.
Мне кажется, что нашему обществу надо попрощаться с Окуджавой, дать покой его душе, а не возводить на этом имени лживые мавзолеи, которые все равно в будущем будут снесены. Время оставляет только вечное. Жизнь - даже поколений - очень коротка, и худшее из рабств и несчастий - на знать свободного, по-настоящему красивого родного слова, принимая за него по доверчивости, или по какой-то другой причине, нечто совсем иное.
Copyright (c) "Русский переплет"