|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Человек в пути ,
30 мая 2008 года
Река Сура
является довольно крупным левым притоком Волги, впадающим в неё в среднем течении,
одна
из живописнейших рек Приволжской возвышенности. По величине Сура - третий
приток после Оки и Камы. Она берёт начало у села Сурские Вершины в
Ульяновской
области, течёт по Пензенской области, через город Пензу, вновь по
Ульяновской
области. Далее она является естественной границей между Чувашией на правом
берегу, и Мордовией и Нижегородской областью - на левобережье. Общая
протяжённость реки
В нижнем течении самой Суры, приблизительно в двухстах километрах от её устья расположен небольшой городок Шумерля, где и жил я со своими родителями, братом и бабушкой до окончания школы. Административно город относится к Чувашии. Город Шумерля расположен как раз на границе с Нижегородской (бывшей Горьковской) областью. От пристани Шумерля до пароходной остановки "Княжий Яр", около которого примостилась деревня Берёзовая Поляна, было около восьмидесяти километров вверх против течения Суры. Именно по этому участку реки я почти каждое лето путешествовал.
Берёзовая Поляна манила бабушку. Ещё бы! Там прошла её молодость. Там начиналось и закончилось её счастье. Там же она прожила тяжелейшую часть своей вдовьей жизни во время войны и сразу после неё. В невыносимых условиях деревни без мужских рук, одна поднимала двоих дочерей. Старшую дочь - мою мать, она содержала и во время её обучения в педучилище Порецкого. И лишь тогда, когда её старшая дочь - Надежда перебралась в Шумерлю и немного обустроилась там, то забрала и её к себе. Только с этого времени бабушкина жизнь стала немного легче. Однако назвать счастливой её вдовью долю с ранней молодости (в 1941 году ей было всего двадцать три года), язык не повернётся. И всё-таки, жизнь у семейного очага дочери, после такого трудного периода, особенно первое время, была для неё если не раем, то чем-то близким к нему. Она отдохнула физически и отогрелась душой у нашего семейного очага. Всё так, только её настоящее личное счастье всё равно осталось там, в деревне Берёзовая Поляна, у самого Княжьего Яра.
Бабушка и
привезла нас с братом туда в первый
раз,
когда мне было шесть лет. То есть мы бывали там и раньше: сначала сюда на
год
переехали родители, а затем мы приезжали в гости к той же бабушке, когда она
ещё жила там. Однако это было в столь юном бессознательном возрасте, что я
почти ничего из тех посещений не помнил. В дальнейшем чаще всего ездил туда
без
брата, а после десяти лет и вовсе один. Тогда по Суре плавали (ходили) однопалубные, но высокие дизельные белые
пароходы с написанными на бортах чёрной краской названиями: "Пеликан",
"Альбатрос",
"Байкал" и "Чайка".
Яндекс.Картинки:
Пристани на реке Суре
Когда мы в беседе с экипажем употребляли по отношению к пароходу слово "плавает", то совсем молоденькие матросы в тельняшках, сами ещё вчерашние мальчишки - местные "речные волки", мечтавшие о морях, солидно поправляли нас: "плавает.цветок в проруби, а корабли по рекам и морям - ходят!".
Это были для меня тогда очень значительные, внушавшие уважение своим видом пароходы. Хотя по размерам они были не больше речных трамвайчиков, по сей день курсирующих по Москве-реке, разве что более тяжёлые и основательные. Но это сейчас. А тогда! Чего стоила одна только труба, из которой густым чёрным шлейфом чуть ли не на всю ширину реки стелился дым! Он появлялся на горизонте, над берегом за поворотом реки, когда сам пароход ещё был скрыт от наших глаз. И не было более приятного зрелища для глаз народа, уставшего от ожидания прибытия судна. Вслед за клочьями дыма из-за поворота показывалась капитанская рубка с прикреплённой к ней короткой радиомачтой, затем широкая, чуть наклонённая назад белая труба, и только потом величественно выплывал весь гордый профиль красавца-парохода.
Преодолев изгиб Суры, он выплывал на последний прямой отрезок пути до пристани, и шёл прямо на нас. Немного приподнятым носом он мощно разрезал водную толщу реки, разваливая её в обе стороны от себя высокими бурунами, заканчивавшимися вверху белыми пенными барашками. На корме нашего белоснежного "Альбатроса" или "Пеликана" развевался ярко-красный флаг с перекрещенными золотыми серпом и молотом. Разве могут сравниться с ним по внешнему виду, внушительности, гордому профилю и благородной осанке современные лёгонькие, с малой осадкой, быстроходные и комфортабельные водные суда на подводных крыльях или воздушной подушке!
А раскатистые завывания пароходной сирены, от которой мурашки бежали по коже? В годы войны они использовались для оповещения населения о воздушной тревоге! Наш гордый корабль включал её задолго до подхода к пристани. Люди на берегу вздрагивали от её рёва, но всё равно воспринимали эти громоподобные раскаты, как лучшую музыку. Расписание соблюдать этому типу парохода было очень сложно. Он был очень тяжёлым. Осадка у него была около двух метров, поэтому часто цеплялся днищем за песчаное дно не очень глубокой на перекатах Суры. Особенно затруднялось плавание этих пароходов к концу меже¢нного периода лета, когда некоторые мели выходили кое-где и на поверхность реки и могли располагаться не только поперёк реки, но и вдоль неё, и под любыми углами к направлению течения Суры.
Землесосный снаряд, располагавшийся на специально оборудованной барже и применявшийся для углубления дна фарватера реки, не успевал поддерживать необходимую глубину по всей протяжённости судоходной части Суры. И это несмотря на то, что безостановочно работал на реке всё лето. Сура намывала песчаные мели всё равно быстрее самого мощного мобильного плавучего средства гидромеханизации. Куда там любой технике до могущества и силы природы! На некоторых участках Суры, из-за опасности сесть на мель или повредить днище, пароход продвигался очень медленно.
Иногда капитану приходилось выискивать фарватер методом "научного тыка". На малой скорости судно подходило к песчаной косе, перегораживавшей реку, до характерного скрежета песка о днище. Тогда пароход чуть отплывал назад, забирал немного в сторону и повторял попытку "прорваться" через песчаный перекат. Уставшей команде капитан рассказывал: "Да это что. Вот раньше по Суре ходил колёсный пароход, так он был в разы тяжелее - нашего и осадка у него была побольше. Так там, на мелководье, бывало, и ночью, спрыгивали в воду два матроса: один - вправо, другой влево от парохода, - и искали глубокое место для прохода. По очереди кричали капитану: "Здеся по грудь! А здеся по плечи! Здеся глыбко, с головой!". Тогда капитан в рупор кричал в ответ: "Стой там, где стоишь, никуда не отходи, сейчас пойдём на тебя!". А сейчас в тепле и сухости, прямо с парохода стой да замеряй глубину за бортом". Матрос и машинист поочерёдно пытались найти место достаточной глубины до дна реки для прохода судна при помощи длинного шеста, с нанесёнными на нём белой и чёрной краской отметками длины.
Такие подбадривания на некоторое время
успокаивающе действовали на немногочисленную команду. Однако бывало и так,
что
терпение лопалось у самого командира судна. Тогда отчаявшийся капитан
предпринимал попытку проломиться силой через обмелевший участок. Судно
отходило
назад, набирало скорость, и всей своей многотонной массой пыталось
протаранить
песчаную преграду. Если она не была очень широкой, или глубина Суры на
этом перекате не доходила до
минимальных: 0,7-
Чтобы снять пароход с песчаного дна, капитан пытался сначала рывками в разные стороны раскачать его, а затем повторял попытки, предварительно максимально разгрузив судно. Если рядом проходил маленький, неуклюжий, но чрезвычайно сильный буксир, то радости команды не было предела. Тут же переговаривались при помощи рупоров с капитаном этого "речного тягача", разматывали с него буксировочный металлический канат и закрепляли его чаще всего на носу, а иногда и на корме пароходе. "Тягач" начинал натужно тарахтеть, выпуская клубы сизого едкого дыма, и почти вставал на дыбы. Кормой почти погружаясь в воду, он сначала медленно, нехотя, почти незаметно, а затем всё быстрее и увереннее стягивал пассажирское судно с мели, к всеобщей радости команды и пассажиров парохода.
Изредка доходило до того, что всех пассажиров будили ночью и на некоторое время переправляли на берег. Зачастую, во время самостоятельных попыток "слезть" с основательной мели: от перегрева, рваного режима работы, перегрузок, - ломалось что-нибудь в старом изношенном, латанном-перелатанном дизельном моторе судна. Обречённый взгляд капитана выдавал, что он воспринимал это в качестве непременного дополнения к начавшимся неприятностям. Впрочем, так было для экипажа и взрослых пассажиров парохода, но никак не для всей ребятни, и не для меня лично!
Да, каждая поездка на том пароходе была для меня значительным событием с настоящими приключениями, трудными задачами и зачастую неизвестными способами их решения. Никогда нельзя было знать заранее, как на сей раз, пройдёт путешествие, какие именно возникнут препятствия, и как их будет преодолевать команда этого судна. У нас с братом появились пароходы- любимцы: у брата - "Пеликан", у меня - "Альбатрос". То есть, конечно, не сами суда, а их капитаны, команды, отношение экипажа к пассажирам и ребятне, а также поведение во время возникновения трудных ситуаций.
Во время плавания по обмелевшей Суре пароходы постоянно и довольно надолго выбивались из расписания. Это происходило из-за дополнительных значительных затрат времени на поиск пути прохода, так как часто положение бакенов на реке было приблизительным и не в полной мере соответствовало истинному фарватеру. Бакенщик просто не успевал перемещать бакен в соответствии со скоростью образования мелей или ему некуда было его перемещать, так как мель полностью перегораживала реку. Я уж не говорю о тех случаях, когда пароход всё же садился на мель, или ломался, или - то и другое. Тогда его опоздание могло увеличиться до суток и более.
Именно поэтому прибытие почти всегда опаздывавшего парохода определялось десятками пар глаз, устремлённых к повороту реки, ещё на расстоянии нескольких километров от пристани по столбу чёрного дыма, появлявшемуся за поворотом реки, над берегом. Тотчас раздавались крики детей "Ура!". Мы были менее выдержанными, острее взрослых переживали от неопределённости и открыто бурно выражали свои чувства, в том случае - восторг по поводу прихода судна и скорого начала долгожданного путешествия. Спустя несколько минут после возникновения первых облачков дыма и нового невнятного низкого ритмичного гула, из-за поворота появлялся горделивый профиль белого парохода, и начинал доноситься мощный низкий шум его работавшего дизеля с сопутствующими высокими клацающими звуками клапанов.
Уставшая от длительного ожидания толпа пассажиров, перенервничавшая от неизвестности: когда прибудет пароход, и прибудет ли сегодня вообще, - штурмом начинала брать спущенный на пристань трап. Матросу, машинисту, да и самому капитану приходилось применять всю силу, чтобы как-то упорядочить посадку людей, избежав давки и несчастных случаев. Впрочем, они понимали причины ажиотажа пассажиров, и не очень-то сердились на них, хотя и приходилось им при посадке несладко.
Вот, наконец, все "рекоплаватели" рассаживались внутри парохода по местам. Матрос разматывал с толстых невысоких столбиков пристани в полруки толщиной пеньковые канаты и лихо закидывал их на пароход, "отдавал концы", и этот почти сказочный корабль начинал отход к середине реки. После многочасового нетерпеливого ожидания, этот простой маневр речного судна вызывал просто физически ощущаемое чувство счастья, не проходившее, по меньшей мере, первые пару часов. Только потом наши глаза начинали замечать все детали путешествия.
Если удавалось, то бабушка всегда занимала нам хотя бы одно место на жёсткой деревянной скамейке пассажирского салона у прямоугольного окошка. В самом начале путешествия, а в ненастную погоду и во время всей поездки, или, устав лазить по всем уголкам парохода, мы с братом по-очереди сидели у добытого нам "иллюминатора". Старались не пропустить ничего из природных красот. И пусть это был не настоящий массивный круглый иллюминатор больших круизных теплоходов, но за ним пенилась, бурлила вода, и виден был широко расходившийся веер волн нашего "крейсера", протягивавшийся до самого берега, и обрушивавшийся на него пенистыми кипящими гребешками.
Затем начинали обход всех открытых мест парохода, которые являлись для нас смотровыми площадками для любования постоянно сменявшимися прекрасными видами реки и её берегов. Мы просто пожирали ненасытными восторженными глазами постоянно менявшиеся живописные речные пейзажи Суры. Постоянно находились в состоянии лёгкой эйфории: и от природных красот; и от лёгкого движения свежего воздуха, которым невозможно было надышаться; и от вибрации нашего мощного речного лайнера, грузно оседлавшего реку так, что она частично выплёскивалась из русла на берега в виде волн.
И было от чего! Стоя на носовой площадке парохода, видели нетронутую гладь реки, почти сплошь покрытую небольшими водоворотами, уходившими под днище нашего судёнышка (хотя тогда я не мог назвать его иначе, чем - корабль!). С самой середины реки открывалась вся ширь Суры и перспектива до ближайшего поворота. С кормы нашего "лайнера" виден был большой шипящий полусферический седой бугор, состоявший из вспенившейся речной воды, насыщенной огромным количеством струек - волос больших и малых воздушных пузырьков. Мне он всегда представлялся головой старого речного Сурского водяного из потустороннего мира, вызываемого к жизни в этом мире винтом нашего парохода. Эта "голова" располагалась буквально в метре от края кормы судна, и в лучах солнца переливалась вместе с каплями брызг над ней всеми цветами радуги, создавая праздничную сказочную картину.
А ночью, подсвеченный кормовыми сигнальными огнями, вспучившийся, шипящий мне какие-то неразборчивые предупреждения, водный холмик казался враждебным и угрожающим, поэтому в тёмное время суток предпочитал туда не ходить, а стоять на палубе. Сразу за бугром с ниточками пузырьков-волос - "головой Сурского водяного", - начинались мощные красивые буруны волн с тучей гораздо более мелких, но и более многочисленных, чем над "головой водяного" брызг, видимых только на солнце и только в виде висевшей за кормой судна разноцветной радуги. Вот такие картины на реке и образы в моей душе создавал тяжёлый, внушительный винт нашего парохода. Мне довелось увидеть его во время замены на новый винт, после поломки двух из четырёх его лопастей.
С кормы тоже была хорошо видна медленно уходившая назад панорама реки. Кроме того, только отсюда можно было постоянно видеть стаю настоящих, громко перекликавшихся между собой празднично белых чаек, сопровождавшую нас в течение светового дня всё время плавания. Мне почему-то всегда было жаль их, потому что эти красивые птицы улетали на большое расстояние от гнёзд, и им, уставшим от длительного полёта над нами, необходимо будет возвращаться назад, снова пролетая многие километры пути. А пока они, как воздушные змеи на верёвочках, закреплённых на корме парохода, планировали со скоростью нашего судна, изредка делая несколько ленивых взмахов крыльями.
Время от времени одна из чаек с захватывающей дух стремительностью пикировала на замеченную в бурунах рыбу или другую съедобную добычу. Подняв кучу сверкающих брызг, разлетавшихся в стороны и частично осевших на их крыльях, невысоко поднимались над рекой с трепещущей добычей в цепких когтях. Удачливые охотницы тут же тяжело улетали в сторону берега, чтобы сохранить лакомство от менее удачливых или завистливых сестёр-чаек, и без помех попировать где-нибудь в укромном местечке в прибрежных кустах. Мы тоже старались подкормить нашу воздушную свиту, бросали им хлеб, за которым непременные попутчики любого водного путешествия, пусть -небольшие и всего лишь - речные, тоже пикировали в воду. Через полчаса нахождения на кормовой площадке, я промокал насквозь, но это никоим образом не могло заставить не приходить сюда вновь и вновь.
Пассажирские салоны располагались в носовой и кормовой третях парохода. А в середине судна примерно треть его длины занимало громадное машинное отделение, в котором с сильнейшим лязгом и грохотом работал огромный (по крайней мере, для такого маленького речного парохода) дизельный мотор. От работы этого двигателя весь пароход постоянно сотрясала крупная дрожь. Перейти из одного пассажирского салона в другой, или с носовой площадки на корму и наоборот, можно было, только пройдя по узкому проходу между бортом и грохочущем дизелем. Звук был настолько сильным, с высокими визгливыми частотами, резавшими уши, что я пробегал мимо машинного отделения, заткнув их руками! Тем более что окна помещения, в котором располагался, постоянно работавший горячий дизель парохода, летом практически всегда были открыты. Так что, проходя мимо него, на меня ещё и веяло жарким, обжигавшим лицо и руки воздухом с запахом солярки и смазочных масел. Однако все эти неудобства были для нас мелкими и незначительными. Они нисколько не уменьшали нашей любви к плавающему чуду технического прогресса. Наоборот! Этот невыносимый рёв пахнувшего бензозаправочной станцией дизеля даже считался показателем невиданной движущей силы машины нашего плавсредства, и, соответственно, являлся предметом гордости за пароход, на котором мы плыли!
Верхняя палуба была только над передним пассажирским салоном, располагавшимся в носовой трети судна. Эта палуба была особым явлением на пароходе! Она представляла собой металлическую поверхность, полностью покрытую вдоль длины парохода прямыми продольными полосами полукруглого сечения, чтобы пассажиры на ней случайно не поскользнулись. В качестве ограждения по бортам использовались редкие стойки и поручень из трубки небольшого диаметра, между которыми была натянута крупная металлическая сетка. С этой высокой смотровой площадки, всегда продуваемой ветрами, не имевшими здесь никаких преград, открывались самые красивые виды на берега Суры. Если учесть, что ширина реки колебалась примерно от ста пятидесяти до двухсот, редко - трёхсот метров, то становится понятно, как хорошо можно было рассмотреть мельчайшие детали чу¢дных береговых пейзажей.
Обычно на этом протяжении у Суры один берег был высоким крутым и обрывистым, а противоположный - низкий, представлял собой огромный песчаный пляж с косами и отмелями чуть ли не до середины. Иногда в особенно жаркое лето, при долгом отсутствии землесосного снаряда, песчаные косы протягивались: и на - десятки и даже сотни метров вдоль реки, а зачастую и прямо по её середине. На некоторых участках реки отмели доходили до противоположного берега, образуя брод глубиной менее метра! Учитывая немалую ширину Суры, и наличие в ней на плёсах омутов глубиной до пятнадцати и более метров, образование бродов через всю реку сначала для меня казалось просто невозможным, а затем, когда привык к сильному обмелению Суры летом, частому появлению мелей даже на самой середине Суры, все-таки оставалось удивительным.
Крутой берег зачастую был покрыт смешанными лесами, вплотную подходившими к обрыву. Иногда отдельные деревья обрушивались с края этого подмываемого рекой берега и скатывались вниз, к самой воде. Но наиболее причудливо выглядели оказавшиеся на самом краю берега могучие раскидистые дубы и вязы. Эти крупные деревья стояли с корнями, наполовину торчавшими наружу под верхней бровкой берега, сильно наклонившиеся в сторону обрыва, нависавшие над рекой грозными хищными великанами, высматривавшими свою добычу.
Эти деревья могли находиться в таком, на первый взгляд совершенно неустойчивом положении, до паводка - будущего, - последующего и даже третьего года. При этом, благодаря толстым стволам, ветвистым кронам и мощным перевитым бородам корней, эти исполины никак не вызывали ощущения жертв, которым и жить-то оставалось от силы год - три, а наоборот напоминали вглядывавшихся вдаль с высокого речного обрыва богатырей, с картины Васнецова "Три богатыря". Иногда смешанные леса перемежались небольшими дубравами, прозрачными берёзовыми рощицами, мелколесьем. На особенно высоких песчаных участках широколиственные леса сменялись хвойными - величественными высокими светлыми сосновыми борами.
На значительных участках берегов леса вообще не было. По преданиям, раньше берега Суры были полностью покрыты непроходимыми дремучими лесами, а сама река была намного более полноводной. Однако неконтролируемые вырубки лесов для лесосплава и создания пахотных земель сильно изменили ландшафт берегов Суры, и, по-моему, не в лучшую сторону. Сейчас принят закон, запрещающий всяческую порубку деревьев вдоль берегов Суры. Меня несказанно радует тот факт, что осталось, что сохранять и пока ещё в достаточном количестве.
Противоположный низкий намывной берег был преимущественно песчаным, иногда топким илистым. Многокилометровые пляжи, окаймлённые густым кустарником ивняка с отдельными крупными деревьями той же ивы и ольхи, представляли собой более однообразное зрелище, чем постоянно менявшиеся картины обрывистого берега. Хотя граница и частота зарослей ивовых кустов была очень неровной и неоднородной по площади берега. Кустарник мог подходить к самой воде в виде непролазной чащи. А мог и отступать от реки на сотни метров, располагаясь в виде редких, далеко отстоящих друг от друга, но густых, разросшихся на свободе отдельных кустов или небольших островков зарослей ивы.
Виды пустынных песчаных пляжей тоже нисколько не надоедали. Тем более что за ними на расстояние несколько километров открывалась панорама всей долины Суры, с разноцветными, преимущественно зелёными полями и заливными лугами поймы, с перелесками и холмами. То тут, то там в глубине долины виднелись удалённые от заливаемой в половодье поймы небольшие деревеньки и даже довольно большие сёла. Иногда они находились так далеко, что проглядывали сквозь дымку, ведь ширина выработанной рекой долины составляла пять - десять километров.
Но Сура неутомимо продолжала свою титаническую работу по дальнейшему расширению долины и петляла от одного её края к другому. Её причудливый путь по долине напоминал вензеля, выписываемые ногами пьяного матроса, недавно вернувшегося из долгого плавания, и бредущего по улице наутро после ночной пирушки. Иногда края затейливых петель её русла проходили всего в нескольких сотнях метров друг от друга, в то время как по реке от одного изгиба до другой излучины нужно было проплыть несколько километров. Со временем (я имею в виду геологическое время, то есть, как минимум десятки, а то и сотни лет) поток реки промывает и прорывает последнюю преграду между петлями и спрямляет русло.
Вот тогда-то на месте бывшего старого русла, по которому уже не течёт река, образуется сеть красивейших, уникальных по составу животного и растительного мира озёр-стариц и заболоченных участков. Их берега, зарастают кувшинками, камышами и другой озёрной и болотной растительностью. В водах озёр ста¢ричного происхождения обитают и озёрные и речные рыбы, так как старицы остаются в пойме Суры и в каждое половодье полностью заливаются речной водой. Берега этих озёр представляют собой заливные луга, ежегодно покрываемые очередным слоем плодородного ила, приносимого в разлив рекой. Каких только трав и ягод там не произрастает! На берегу такой поймы, ста¢ричной "петли", у бывшего русла Суры и располагалась моя "земля обетованная", к которой каждое лето стремился приплыть на этих громоздких неуклюжих чудо - пароходах - деревня Берёзовая Поляна.
Кое-где на берегах виднелись небольшие компании рыбаков и просто отдыхавших людей. Они приветливо махали нам рукой. Мы радостно отвечали им - сразу двумя и аж подпрыгивали от энтузиазма! Тогда так было принято и это считалось нормальным.
Наш пароход был тяжёлым, имел глубокую посадку и создавал довольно большую волну, которая на мелководье становилась значительно выше и могла смыть мелкие вещи, неосмотрительно оставленные без присмотра близко от воды. Однако эта же волна всегда способствовала поклёвке при ловле рыбы на поплавковую удочку. Позже, когда стал постарше, хорошо узнал это, так как сам стал бывать на рыбалке, на Суре, и видел уже со стороны дикого берега прохождение по реке этих пароходов. Детвора и подростки, издали завидев пароход, бежали в воду и плыли в нашу сторону, чтобы не упустить редкую возможность покачаться на волнах от большого корабля.
Прямо скажем, когда начал посещать берега Суры, старше я был ненамного. Уже в десятилетнем возрасте меня стали отпускать ловить рыбу на Суре на день, а с двенадцати лет уже разрешали уходить на рыбалку и на сутки, с ночёвкой. К моменту первой ночной рыбалки я хорошо изучил и запомнил в мельчайших деталях картину дневного прохождения парохода по реке. В мою первую ночёвку на Суре день был пасмурным, и ночью небо было затянуто тучами. Темень безлунной ночи была непроглядной - "выколи глаз". Только самые ближайшие метры окрестности освещали отсветы нашего небольшого костра. Ночью над рекой стояла почти полная тишина. Она заполнялась только лёгким шорохом трущихся о воду, и друг о друга песчинок, плеска небольших волн о берег, потрескивания - сухих и шипения мокрых веток нашего костра.
Звуки в ночном воздухе кажутся намного громче. Становятся слышны даже самые тихие шорохи, которые днём не были различимы, или на них просто никто не обращал внимания. Кроме того, появляются исключительно ночные голоса птиц и зверей, ведущих только ночной образ жизни: уханья филина, отчаянные пронзительные плачущие резкие крики ночной выпи, и множество других разнообразнейших отголосков и шорохов.
Я уж не говорю про запахи. Ночь просто переполнена ими! Ночью пахнет даже вода в реке. Совершенно по-разному пахнут участки берега, покрытые: лесом, кустарниками, разнотравьем, болотами или просто песком. Да - да, раскалённый солнцем за день песок ночью пахнет теплом и подгнивающими водорослями, испечённой днём картошкой и свежей рыбой и целым набором менее сильных запахов. Нужно только сосредоточиться, спокойно постоять на месте, почувствовать себя частью окружающей природы, никуда не бежать и попытаться разделить весь букет на составные части. Задача почти невыполнимая для взрослого, особенно жителя современного мегаполиса, но - вполне, и с огромным удовольствием решаемая ребёнком. Отдельный разговор о цветущих растениях и деревьях. Запах цветущей черёмухи чувствуется ночью с противоположного берега Суры!
Мы тогда мало что знали о способностях ночи на неисчислимые сюрпризы, в том числе и - весьма неприятные, иногда и очень страшные, и проводили ночи у костра и в наспех построенном из ивовых веток шалаше на берегу Суры со счастливым ощущением полной свободы и безопасности. Скажу больше, нам в то время и не нужно было ничего знать о возможных ужасах ночи, потому что за всё время моего детства во время ночёвок на реке никто из детей и подростков никакому насилию не подвергался. Если бы что-то подобное произошло, то "сарафанное радио" на следующий же день разнесло бы эту весть по городу, и больше бы родители никогда нас на Суру с ночёвкой не отпустили. Не только в провинциальном российском городе, но и в столичном мегаполисе Москве в те годы можно было без опасений разгуливать в любое время ночи.
Иногда ночной воздух пронзали резкие и какие-то плачущие звуки, пугавшие нас неизвестным и даже чуть ли не потусторонним, почти мистическим происхождением. Тогда мы не знали, были ли то крики ночной выпи, или другой, неведомой нам птицы или зверя, а может быть даже существа ОТТУДА! Время от времени раздавались уханья филина, да пролетала рядом смешная сова. Вдоль реки пролетали, и время от времени резко пикировали вниз, на замеченную своим ультразвуковым радаром добычу, зловещие летучие мыши. И филина, и сову, и летучих мышей мы хорошо знали и страха перед ними не испытывали. И это несмотря на то, что летучая мышь во многих древних мифологиях является представителем и даже символом потустороннего, загробного мира. А вот рыдающие звуки неизвестного происхождения вызывали у нас озноб, по коже приятно пробегали мурашки.
Виду друг перед другом мы, конечно, не подавали, разве что разговор на недолгое время затихал. В воздухе повисала напряжённая выжидательная пауза: не будет ли повторения, продолжения и разгадки этих: то резких, то протяжных - завывающих криков. Редко по реке могла пройти невидимая моторная лодка браконьера, определяемая лишь по звуку.
И вдруг в эти полусонные шорохи начинал вписываться отдалённый лёгкий низкий размеренный перестук невидимого мотора. По басу, издаваемому этим двигателем, было понятно, что это не моторная лодка, хотя звук доносился по реке. Его громкость постепенно увеличивалась. Затем возрастала в несколько раз буквально в течение одной минуты. В звуке появлялись новые высокие лязгающие ноты. Одновременно из-за поворота Суры показывался сноп света прожектора, и начинало выплывать сказочное чудовище со светящимися прямоугольниками окон, ярко выделявшейся капитанской рубкой, лампочками - сигнальными огнями на радиомачте, носу и корме. Этот плавучий монстр поворачивал в нашу сторону и начинал быстро надвигаться на нас.
Теперь, когда я наблюдал за пароходом со стороны, он казался мне гораздо более загадочным, таинственным и недоступным, чем во время плавания на нём. Освещённый пароход казался значительно бо¢льшим по размерам, чем был на самом деле. Кроме того, ночь обманывала наши глаза ещё и в определении расстояния до него: чудилось, протяни руку, ну проплыви десяток метров, и будешь совсем рядом от этого недоступного светящегося неземного корабля, плывущего неизвестно откуда и куда. Разговор у костра прерывался на всё время, пока полуосвещённый ночной фантом не скрывался за следующим поворотом реки. Но и после этого ещё долго доносился по ночной реке, затихавший мощный рокот его дизельного мотора.
Через довольно продолжительное время звук появлялся вновь. Он был рассеянным, неясным, и определить направление источника его возникновения было невозможно. Создавалось ощущение, что сейчас из-за поворота должен будет появиться другой пароход или вернуться прежний, который прошёл мимо нас совсем недавно. Однако, ни с одной, ни с другой стороны суда больше не появлялись. Это было для нас необъяснимо, непонятно, а потому страшновато и восхитительно. И лишь потом, когда я увидел близко подходившие друг к другу петли реки (меандры), понял причину второго появления звука парохода.
Днём мы, при появлении из-за поворота парохода, бросались в воду и старались успеть подплыть поближе, чтобы покачаться на его больших волнах. Но ночью решились на это не сразу. Тем более, что подплывать к нему или к крупной барже близко было опасно: вихревой поток воды, создаваемый движением крупного, глубоко сидевшего в реке судна, неудержимо затягивал под себя. Тот, кто однажды почувствовал на себе эту силу и вынужден был бороться с ней, отталкиваясь от борта корабля, навсегда запоминал эту невидимую опасность и был частично застрахован от неё.
Правда, всегда оставалась вероятность небольшого изменения курса судна, особенно баржи, ведомой буксиром, в твою сторону. Ну, уж тут греби к берегу что есть мочи! Кстати, сил в такие моменты прибавлялось втрое. Так что главным было внимательно следить за курсом судна. Зато ночью чувство реальной опасности заставляло сильнее биться сердце, адреналин выделялся в кровь огромными порциями, и на берег мы вылезали раскрасневшимися, гордыми и счастливыми. Участвовать в таком заплыве, особенно ночном, даже по жёстким канонам мальчишеской группы, было необязательно, но нам всем, и мне в том числе, самим это нравилось.
Да и вообще, на рыбалку с ночёвкой мы обычно ездили небольшими группами в три-четыре человека, и неписанные законы подростковой стаи здесь не действовали. Не было с нами и взрослых, в повседневной жизни дополнительно сковывавших наши действия, и каждый мог чувствовать и вести себя свободно, полностью проявляя свою индивидуальность, не ожидая ни насмешек над возможной несуразностью, ни окриков за несоблюдение каких-то правил. Вот это ощущение раскрепощённости на время нахождения на Суре было самой приятной частью ночной рыбалки. Весь вопрос был только в том, как мы воспользуемся этой полной свободой.
Наши родители прекрасно понимали это, но шли на такой риск: нужно было хоть на небольшое время дать нам полную свободу, чтобы мы научились пользоваться ей разумно, и когда-нибудь, случайно дорвавшись до неё, не наделали непоправимых глупостей. Правильно они делали или нет - не знаю до сих пор. В нашем конкретном случае это было оправдано: никаких преступных деяний, опасных для общества мы не совершали. Конечно, мы лихо курили, в основном папиросы "Беломорканал". Дымили "как паровозы", но, не пуская дым в лёгкие, "не в затяжку", для вида. Ведь это было так круто, разговаривать с друзьями с приклеенной к губе, дымящейся папиросой! Правда едкий разъедающий дым, хоть и в небольшом количестве, всё равно пробирался в лёгкие, лез в нос и глаза, но как было не потерпеть ради независимого вида взрослого парня!
Но вот как мы рисковали, родители узнавали только в том случае, если происходило несчастье с одним из нас. Тогда нашу свободу и самостоятельность ограничивали на довольно длительное время, пока не забудется или не притупится острота происшествия. Гибель одного из подростков компании была для нас трагедией не только из-за того, что было жаль товарища, но ещё и потому, что после неё неизвестно было окончание запрета на походы, да и в принципе сама возможность его в обозримом будущем.
Во время походов на Суру самым трудным и страшным испытанием для меня, оказалось, переплыть её. Ширина реки, при взгляде с верхней палубы быстро двигавшегося парохода, казалась незначительной. Стоя на берегу Суры, отчётливо понял, насколько она шире. А уж погрузившись в воду, и взглянув на противоположный берег с поверхности реки, Сура показалась мне просто бескрайней!
Перед первым плаванием через реку, в двенадцатилетнем возрасте совсем с другой точки зрения, оценивающе посмотрел на неё. Внимательно, не без заинтересованности, детально мысленно проплыл весь предстоявший нелёгкий путь. Постарался заранее разбить реку на разные по скорости течения участки, определить, на каком из них и какие неожиданности могут ждать, и как мне себя вести на каждом из намеченных отрезков пути. От этого взгляда силы на некоторое время покинули меня, а потом сердце забилось, "как овечий хвост": быстро-быстро, но не гнало больше крови по жилам, а просто "трепыхалось", бесцельно расходуя силы.
Я просто не мог представить себе, как смогу преодолеть эту необъятную ширь, не верил в свои силы, а плыть с таким настроем было нельзя. Некоторое время колебался, не отложить ли это опасное дело на более поздний срок, когда буду чувствовать себя увереннее. Но переживать такое волнение ещё раз мне тоже не хотелось. Посмотрел на ребят, ровно и уверенно заходивших в Суру с песчаного низкого берега по мелководью. Они шли довольно быстро, за их ногами вода бурлила и образовывала небольшие завихрения, перед ними шла небольшая волна. Их непоколебимая уверенность в успехе предстоявшего заплыва частично передалась мне, немного успокоился и быстро пошёл вслед за ними, так же как и они, погнав волну перед собой.
Сердце теперь билось чаще, чем обычно, но упругими толчками, наполнявшими мои мышцы кровью и кислородом для предстоявшей борьбы. Перебирал наставления умудрённых опытом сверстников, не в первый раз переплывавших Суру, о том, как сделать это лучше, с наименьшими затратами сил, четыре главных "нельзя".
Во-первых, нельзя спешить, стараться преодолеть реку, как можно быстрее. Можно раньше времени выбиться из сил и тогда не доплыть уже никогда до вожделенного берега.
Во-вторых, нельзя плыть ни против течения реки, ни, особенно, - по течению. Дело в том, что, забирая по течению Суры, у пловца создаётся опасная иллюзия убыстрения скорости преодоления реки. В то время как увеличивается только общая скорость движения, а скорость приближения к противоположному берегу уменьшается, причём, зачастую, значительно. Это опять ведёт к дополнительному, излишнему расходу сил.
В-третьих, в глубоководной части Суры у крутого берега необходимо внимательно следить за крупными водоворотами - омутами, обычно располагавшимися в тихих, на первый взгляд спокойных плёсах с большой глубиной. Мелкие воронки круговых завихрений водных потоков не страшны для пловца, да и они бывают видны издалека. А вот большие водовороты трудно определяемы, особенно для новичка, и могут затянуть на дно не только человека, но и, по большой воде, даже лодку. Такой круговорот воды можно определить по сильному движению водного потока навстречу общему течению реки. В этом случае необходимо определить центр воронки и, без малейшего промедления и раздумывания, плыть от него в любую сторону, но лучше по течению реки. Продолжить движение к близкому уже берегу можно будет буквально через минуту, вырвавшись из власти этой речной "чёрной дыры"!
Бабушка потихоньку от родителей, на ушко сообщила мне дополнительную важную информацию об омутах. Она наставляла меня, что если попал в сферу действия крупного водоворота и воронка начала затягивать под воду, то нельзя сопротивляться и бесцельно тратить силы, обрекая себя на гибель. Нужно постараться по-возможности быстрее погрузиться по направлению вращения воды в самый центр воронки на дно. Там необходимо изо всех сил оттолкнуться ногами от твёрдого дна в сторону, лучше по течению реки, чтобы после выныривания на поверхность, Сура не отнесла тебя в тот же самый водоворот.
Легко сказать "не сопротивляйся и плыви на дно!". Не встречал ни одного человека, воспользовавшегося этим советом. Не говоря о том, что лично у меня просто не хватило бы воздуха, чтобы погрузиться на глубину десятка с лишним метров. Сам огибал подозрительные места десятой дорогой, даже если приходилось проплывать чуть ли не на сотню метров больше. Так что, к счастью, мне не довелось решать эту задачу с "чёрной дырой!".
И, наконец, в-четвёртых, и это самое главное: нельзя, ни при каких обстоятельствах позволить страху проникнуть в твоё сердце, ни на каком из этапов плавания. Иначе где-нибудь на глубине может наступить полный упадок сил, и ты неминуемо утонешь, какой бы ни был у тебя запас сил перед заплывом. Я уж не говорю про множество мелких, но, как выяснилось, очень полезных советов о том, как лучше плыть. Например; не давать гребешкам волн попадать в лицо, чтобы они не сбили дыхание, при необходимости уворачиваться от них; ни в коем случае не замерять глубину, опускаясь солдатиком на дно, потому что там можно зацепиться ногой за корягу или запутаться в водорослях или браконьерских сетях, и тому подобные. Безусловно, всё предусмотреть невозможно, например, в сети можно попасть и у самой поверхности реки.
Заходя в глубину Суры насколько возможно, я как верующие молитву "Отче наш", раз за разом прокручивал в голове эти постулаты. Для первого раза ребята окружили меня кольцом и на некотором расстоянии сопровождали в течение всего плавания. Вода дошла до подбородка, резко оттолкнулись от твёрдого песчаного дна и, держась вместе плотной группой, мы двинулись покорять стихию. Со всех сторон от меня плыли друзья, внимательно следившие за мной, подбадривавшие и в любой момент готовые прийти на помощь. Постепенно успокоился, хотя чувство опасности не покидало до самого противоположного берега.
Слабое вначале течение при приближении к середине реки подхватило и стало сносить вдоль берега. Оглянулся назад, хотя друзья советовали этого не делать, потому что создаётся ощущение, что до оставленного берега так же далеко, как и до - противоположного, и появляется желание немедленно вернуться назад, пока ещё не поздно. Я увидел, как быстро стаскивает меня река вниз по течению, по отношению к кустам ивняка. Это ощущение силы Суры было неприятным, но я тут же постарался не обращать внимания на то, что нахожусь во власти течения. У меня получилось и это придало силы. Постепенно течение относило нас всё дальше от места вхождения в реку и предполагаемого мной участка выхода на противоположный берег.
Вдруг Сура потащила гораздо сильнее: мы выплыли на стрежень реки. Плыть почему-то стало намного сложнее. Струи воды легко перемещали тело, то правее, то левее, а иногда подкручивали и вниз, и это было самым неприятным. Но стремнину довольно быстро преодолели, и теперь я увидел, что мы находимся совсем близко от нависшего над рекой обрывистого берега. Это настолько вдохновило меня, что остаток пути проплыл легко, чуть не с песнями.
Встав, наконец, ногами на твёрдое дно, оглянулся назад. Пологий берег, на который мне ещё предстояло возвращаться, показался ещё более далёким, чем побеждённый обрывистый при взгляде - с того, такого родного, но далёкого. После короткой передышки, ребята засобирались плыть назад. Я поёжился, и мне предложили отдохнуть немного подольше и приплыть самому попозже. Преодолевать Суру в одиночку мне не хотелось больше всего, поэтому, не колеблясь ни минуты, решил пожертвовать так необходимым отдыхом и молча пошёл в воду вместе со всеми.
Плыть назад было намного тяжелее, даже просто из-за усталости. Моё тело очень низко сидело в воде из-за меньшей скорости плавания. Вода заливала подбородок, и я вынужден был неестественно высоко задирать голову. Очередная волна своим пенным гребешком всё равно раз за разом заливала мне в рот изрядную порцию воды, на некоторое время, сбивая дыхание. И это несмотря на то, что я изо всех сил старался задирать голову вверх и отворачивать её в сторону. К моменту выхода на берег желудок был практически до отказа наполнен не очень чистой водой Суры. В конце пути, несмотря на запреты, чуть ли не через каждый метр пробовал встать на дно. Наконец глубина уменьшилась настолько, что мне удалось встать на цыпочки. Только тогда почувствовал смертельную усталость, навалившуюся свинцовой тяжестью на всё тело.
Кроме физической перегрузки сказалось и огромнейшее психологическое напряжение. Тем более что родители наградили меня настолько плотным телом, что уже и во взрослом состоянии, да и до сих пор, его не держит не только речная, но и морская вода. То есть, отдыхать во время плавания на воде, мне не дано. Смог лежать на воде только в рапе Одесского залива "Куяльник", равной по солёности воде Мёртвого моря. Во всех остальных водах я, как акула, могу находиться над водой только во время движения.
Проплыл через Суру и обратно всего-то метров триста - четыреста, да ещё с отдыхом на противоположном берегу. Подумаешь! Однако могу сказать по собственному опыту: проплыть три- четыре сотни метров через реку без подстраховки, это совсем не то, что проплескаться столько же или даже вдесятеро большее расстояние в бассейне. Здесь тебя на каждом метре пути поджидает неведомая смертельная опасность, а из спасателей - только твои тощие друзья, которые хоть и готовы помочь, но и сами-то с трудом преодолевают стихию. Правда, понял это только намного позже, а тогда нахождение рядом друзей давало мне иллюзию защищённости, что сильно помогло в удачном завершении преодоления Суры туда, и обратно.
Зато, какое чувство восторга испытал после выхода на берег! Какую гордость от совершённого личного подвига, преодоления Суры! Какое блаженное расслабление от чувства, выполненного перед своей детской компанией долга! Хотел бы я увидеть тот бассейн или даже пруд, от заплыва в котором можно было бы испытать хотя бы сотую долю гаммы охвативших меня тогда чувств! Тогда я не понимал, что самая главная победа была не в покорении Суры, а в победе над самим собой. И ещё, само то, что вернулся на берег, с которого начал этот опасный путь, уже было огромной победой. Ведь в красивейшей Суре с её картинными берегами и сказочной долиной со старицами и реликтовой природой, в её тёплых, ласковых почти чистых и довольно прозрачных водах ежегодно тонут больше сотни людей. Причём почти на 100% только те, кто - умеет и, особенно, те, кто самоуверенно думает, что умеет хорошо плавать! Но тогда я этого не знал и радовался только победе над Сурой.
Однако то, что любая река является живым и диким, лишь слегка прирученным существом, я не забывал никогда. Новичкам старался показать Суру с высокого берега и сравнивал её с гибкой извилистой спокойной, но коварной змеёй. Её стрежень с переплетающимися быстрыми струями позвоночник, широкие плёсы с тихим течением и огромными омутами открытая пасть. Сура научила меня уважительно относиться к любой реке. С ней можно мирно сосуществовать, но, находясь рядом, заходя в реку, всегда необходимо быть настороже¢, и помнить, что мгновенный прыжок со смертельным укусом в любую минуту поджидает любого зазевавшегося или самонадеянного пловца. Это может быть: нехватка сил; тепловой удар; запутывание в водорослях или сетях; банальная судорога мышц, особенно на участках реки, где со дна бьют мощные, водообильные ледяные ключи.
Наконец непреодолимым препятствием могут стать: стремительная, неожиданно вылетевшая из-за близкого поворота реки моторная лодка, близко проходящая большая баржа или пароход с глубокой осадкой, и десятки других причин и их всевозможных комбинаций, полностью учесть, а тем более предусмотреть которые невозможно. Заходя в реку, необходимо помнить, что на 100% ты уже не владеешь ситуацией, обязательно рискуешь и частично отдаёшься на волю судьбы. Бояться не надо: "Рождённый сгореть - не утонет!", - но необходимо быть готовым ко всему и не расслабляться.
Однако моё уважительное отношение к рекам никоим образом не касалось других водоёмов нашей планеты. Этого нельзя было сказать о прудах, озёрах, заливах и морях. Я с презрительным снисхождением относился к этим "лужам с неподвижной водой". Две последние, из вышеперечисленных "луж", достаточно жёстко наказали меня за эту непочтительность. Попав как-то по неопытности в небольшое волнение в 4-5 баллов, как следует наглотался солёной морской воды, после чего очередной волной был с силой выброшен на галечник берега. После этого мне довелось увидеть однажды не очень-то и сильный шторм (слава богу - со стороны!) даже на таком небольшом внутреннем море, как Чёрное.
Тогда я, наконец, отчётливо понял, что моря и океаны являются совершенно особыми явлениями на планете, не имеющими никакого отношения к сухопутным водоёмам, и что они вправе рассчитывать на моё безусловное уважение к ним! В них скрыта такая мощь, такая невообразимая энергия, которую сухопутному человеку просто невозможно реально представить себе. Наверное, поэтому моряки из-за пренебрежения к опасности на материковых "лужах", чаще тонут в реках и озёрах, чем люди с суши гибнут в море. Уж волнующееся море после равнинной реки, а тем более - тихого пруда или озера, трудно недооценить!
Сура дала мне такую уверенность на будущее, что стал считать себя "непотопляемым" и только благодаря этому не утонул у мыса "Фиолент" в Чёрном море. Там в июне при температуре воды в 18 градусов отплыл от берега более чем на километр, а при возвращении попал под встречный ветер и сильно замёрз. Туда плыл 40 минут, а обратно возвращался более двух часов. При этом мышцы замёрзли настолько, что на берегу не работали вообще. Плыл назад только вот на той самой, полученной в детстве на Суре уверенности в собственной "непотопляемости". Но и это происшествие не смогло поколебать уверенность в своей счастливой звезде на воде.
И только после того как не смог доплыть до берега и всерьёз стал тонуть, когда пришлось позвать на помощь и меня вытащили из воды в заливе Цимлянского водохранилища в Волгодонске, где его ширина и была-то всего метров 500, самоуверенность покинула, и у меня появился страх перед глубиной. Правда, это произошло после теплового удара, на обратном пути, при возвращении на свой берег, но для меня это было уже всё равно. До этого случая считал, что в мире не может быть никаких, самых невероятных физических напастей на меня, включая заболевания и ранения, которые смогут помешать доплыть до спасительного берега. И только после того, испытанного мной страшного разочарования, перестал, как прежде, испытывать судьбу, не обращая внимания на своё состояние, наличие сил и расстояние до берега. Но всё это произойдёт через много лет, а тогда, переплыв Суру, упоённый одержанной победой, на долгие годы уверовал в свои силы и удачу на воде и несколько снисходительно принимал поздравления друзей.
Иногда фарватер реки проходил так близко от коренного обрывистого берега, что при желании можно было даже спрыгнуть на этот берег. Несколько раз такое искушение одолевало мной, чувствовал, что хватит на такой прыжок и сил и сноровки и смелости, и не сделал только потому, что не хотелось потом неизвестно как добираться до конечного пункта поездки, до моей "земли обетованной" - Берёзовой Поляны.
От Шумерли до Берёзовой Поляны пароход плыл против течения Суры, и его крейсерская скорость относительно берега составляла не больше восьми километров в час. По расписанию время движения между этими пунктами составляло двенадцать часов. К этому времени необходимо было добавить обязательные задержки в пути и на остановках, так что в действительности путешествие по реке могло растянуться и до суток. И это при расстоянии всего около восьмидесяти километров! Однако меня эти задержки во времени ничуть не огорчали. Наоборот, всегда сходил по трапу с чувством лёгкого неудовлетворения, хотелось плыть ещё и ёщё, мне просто нравился сам процесс путешествия по Суре на этой тихоходной неуклюжей железной махине, которую считал мощным красивым кораблём. Это был гордый крейсер моего детства.
Обычно от Шумерлинской пристани пароход отчаливал вечером. Для меня это было подарком, потому что в хорошую солнечную погоду можно было посмотреть на реке и полный закат, и полный восход солнца. И - та, и другая картины являли собой необыкновенный праздник для глаз и души человеческой! Я бы назвал это зрелище пиршеством для зрения. Начало вечернего заката знаменовалось игрой сытой рыбы. Голодная же рыба именно в это время выходила на "ужин", и у рыбаков начинался вечерний клёв. Рыба плескалась то слева от парохода, то - справа, то - впереди него. В результате вся поверхность реки оказывалась равномерно покрытой расходившимися кругами от всплесков игравшей рыбы. А звуки шлепков хвостов этих выпрыгивавших над поверхностью реки и с хлюпаньем падавших на поверхность реки отдельных особей сливались в один чуть-чуть менявшийся во времени: то ли тихий шёпот людской толпы, то ли непрерывный шелест небольших волн.
Яркое, светло-жёлтое солнце, на которое днём невозможно было смотреть прямо, к вечеру постепенно меняло свой цвет на - багрово-красный. Короткий взгляд на него уже не резал глаза. Затем на короткое время, при взгляде с верхней палубы, лучи заходившего солнца начинали скользить вдоль ровной, почти зеркальной поверхности воды. К концу дня ветер, постоянно разгуливавший вдоль свободной от преград долины Суры, практически полностью стихал, и на реке наступал штиль. Мой рассеянный взгляд скользил по реке и её берегам, ни на чём, особенно, не задерживаясь, и вдруг.
Краем глаза уловил отблеск какого-то пожара или огромного костра, разгоравшегося поблизости, почудилось даже, что прямо в центре, на самом стрежне Суры. Быстро повернул голову и застыл от удивления: в середине реки прямо на глазах разгоралось из узенькой солнечной дорожки, багрово-красное пламя, быстро разраставшееся в сторону берегов и за считанные секунды охватывавшее всё бо¢льшую площадь водной глади. В определённый момент прямые отблески заходившего солнца начинали слепить, и вся река, казалось, представляла собой полыхавшую, переливавшуюся ярчайшими отсветами горящую поверхность! При долгом неотрывном взгляде на это зрелище начинало резать глаза. Но оторваться от этой, впервые увиденной мной сказочной картины, пропустить хотя бы малейший момент этой фантастической феерии, поставленной только для меня самой природой, было просто выше моих скромных сил! Никогда не простил бы себе подобной слабости.
Продолжительность "горения реки" составляла, наверное, не более двух-трёх минут, после чего на воде снова оставалась только узенькая багровая дорожка, и солнце медленно уходило за горизонт. Это я узнал позже, да и то приблизительно: смотреть в этот момент на часы, даже когда они у меня появились, не было ни малейшего желания! А во время первой встречи с этим, доселе мною не виданным, неземным зрелищем, полностью потерял ощущение времени. Не мог даже понять: прошли секунды, минуты или часы. Оглушённый, очарованный стоял на палубе до полной темноты. И только в очередной раз взвывшая пароходная сирена, на сей раз предупреждавшая не горожан о воздушной тревоге, а отчаянных ночных пловцов и зазевавшихся или невовремя заснувших в лодках на середине Суры рыбаков о "водной тревоге", привела меня в чувство.
Чтобы не пропустить эту величественную картину, созданную природой, начинал ждать её за час, а то и два до предполагаемого начала. На закате вода начинала темнеть быстрее, чем берега. На берегу были ещё серые сумерки, а река уже непроглядно черна, и лишь слышны были всплески всё ещё игравшей рыбы. Раскалившаяся на солнце металлическая палуба ещё излучала тепло. Ветер стихал, а знойный, даже над рекой, воздух начинал свежеть и постепенно переходить в обволакивавший тёплый зефир, метко называемый народом - "парным молоком".
Наконец окончательно темнело, и на пароходе над верхней палубой включали мощный прожектор. Его луч выхватывал из темноты бакены, указывавшие судну фарватер. Иногда между бакенами было значительное расстояние и вот тогда капитан, установив курс, к великой моей радости, время от времени мог позволить себе поворачивать прожектор в сторону то одного, то другого берега. Делал он это скорее для нас, детей и подростков, чем для себя. Капитанами на этих пароходах зачастую были бывшие моряки, а теперь закалённые "речные волки", знавшие реку и её фарватер, как свои пять пальцев, и способных провести по ней судно даже ночью. Мне казалось, что и свет прожектора им при этом ни к чему!
На берегу этот световой луч неожиданно на короткое время выхватывал кусок ночного пейзажа, сильно отличавшегося от - дневного, особенно на пологом песчаном берегу. Даже небольшие и редкие кусты ивняка отбрасывали столь замысловатые и причудливые тени, с огромной скоростью бежавшие по неровностям берега по направлению навстречу движения парохода и его прожектора, что ограничений для простора детских фантазий о сказочных ночных существах не существовало. Вскоре с палубы уходили в пассажирский салон и самые упорные наблюдатели. И я на некоторое время оставался совсем один.
В лунную безветренную ночь меня поджидало ещё одно зрелище: лунная дорожка протяжённостью до самого берега Суры и отражённая в поверхности реки панорама звёздного неба. Полоса лунного света была особенно хороша в полнолуние на плёсах с идеально ровной поверхностью. Синевато-белая, иногда с желтизной, неподвижная, она казалась нанесённой кистью на картине, и её можно разглядывать со всех сторон под разными углами зрения. Звёзды отражались от поверхности плёса так, как будто составляли точно такой же участок неба, только не над пароходом, а под ним.
На стрежне реки лунный отсвет начинал двигаться и волнообразно деформироваться вверх и вниз, как слегка встряхиваемая от пыли ковровая дорожка. Звёзды при этом перемещались друг относительно друга, в различных направлениях. Создавалось ощущение, что передо мной было расстелено лёгкое чёрное покрывало, с нарисованными на нём звёздами, которое слегка колыхалось на слабом ветру.
Во время лёгкого ночного ветерка, вся поверхность лунной полосы начинала серебриться, как чешуя громадной неведомой длинной рыбины, случайно заплывшей в Суру по Волге из глубин Каспийского моря. В такие ночи отражения звёзд нельзя было разглядеть на дрожащей поверхности воды по-отдельности: свет каждой из них разбивался на части. Все эти многочисленные, светившиеся холодным голубоватым цветом, мелкие бесформенные частицы создавали одно общее чёрное полотно, равномерно покрытое мерцавшими крапинками-блёстками. Оно являлось фоном для картины, изображавшей огромное, но узкое и непропорционально длинное сказочное чудище с крупной серебристой чешуёй.
Ночью капитан иногда включал сирену: перед поворотами реки, если померещился в луче прожектора кто-то или что-то, или просто на всякий случай. Тем самым он предупреждал всех находившихся на Суре и потерявших бдительность людей о своём приближении, давая им время и возможность отплыть с фарватера. В темноте слух обострялся, и ревущие рулады "воздушной тревоги" казались гораздо громче, чем днём. И в действительности разносились они в упругом, казалось более плотном ночном воздухе на значительно бо¢льшие расстояния от берегов реки, особенно вдоль самой Суры. Капитан включал бы сирену и чаще, но не хотел лишний раз будить пассажиров, потому что некоторые от её звука просыпались даже в закрытом салоне, хотя туда он поступал значительно ослабленным.
Этот промежуток времени нравился более всего, потому что мог полностью слиться с природой, почувствовать себя её частью, отдаться этой гармонии. В эти тёплые летние ночи на Суре у меня создавалась детская иллюзия, что во всём нашем мире, в том числе и среди людей, а не только на природе, возможна гармония. Правда, таких слов тогда не знал, просто душой ощущал её. Кто знает, а вдруг наши внуки или правнуки или пра-, пра- .внуки пусть в очень отдалённом фантастическом будущем доживут до этого. В конце концов, по сравнению с продолжительностью времени геологических эпох это всё равно будет лишь краткий миг.
В короткую летнюю ночь в средней полосе России начинало светать задолго до восхода солнца. Поверхность реки с трудом можно было рассмотреть сквозь клочья серебристого тумана, укутывавшего, мягко обволакивавшего реку и её берега. Снова начинали доноситься пока отдельные и потому хорошо различаемые по силе звука всплески рыбы, начинавшей утреннюю игру. Внимательный и частый слушатель речных и озёрных рыбьих "концертов" довольно легко мог определить по звуку всплеска размер выпрыгнувшей особи.
При этом совершенно необязательно быть заядлым рыбаком, достаточно просто - благодарным зрителем, любящем и желающим уметь читать природу, её картины, звуки, запахи. Иными словами: можно быть не профессионалом - дешифровальщиком едва заметных изменений в нетронутой природе, каким был, например Дерсу Узала (да, таких-то, наверное, сейчас и в тайге уже, в силу различных причин, не осталось), а просто любителем - почитателем природы, читающим простой текст из огромных метровых букв.
Под первыми лучами солнца клубы водяных испарений постепенно начинали сначала разделяться на отдельные клубы, затем рассеиваться, становясь всё прозрачнее и, наконец, таяли, бесследно растворялись в чистом по утреннему прохладном воздухе. И вот уже скользящие вдоль поверхности реки солнечные лучи беспрепятственно овладевают просыпающейся природой, заливают её пока ещё мягким ласковым тёплым светом. Всплески играющей рыбы снова, как и вечером, начинали сливаться в сплошной хлюпающий шёпот. Утренний туман полностью рассеивался меньше, чем за полчаса. При приближении к пристани города Порецкое уже хорошо были видны голубые купола и горящие золотом в лучах восходящего солнца кресты местной церкви, стоявшей на самом высоком месте города.
Порецкое находится примерно в семидесяти километрах от Шумерли вверх по течению Суры. Это бывшее крупное село, одно из древнейших сурских поселений, с некоторыми уцелевшими старинными купеческими каменными одно-, двух- и даже трёхэтажными домами. Село официально отличалось от деревни до революции не количеством жителей, а именно наличием церкви.
Так получилось, что история предков моих и моей жены: матери и бабушки с дедом, - были тесно связаны с этим городом. Позже выяснилось, что и я немного с ним связан, или, точнее, с его церковью. В советские времена церковь в Порецком была одной из немногих действующих в округе, и бабушка, тайком от моего отца - атеиста, возила меня туда крестить. Я ей за это благодарен, потому что, хотя и всех нас воспитывали атеистами и материалистами, но все наши предки жили в христианстве, тем более что я убеждён в бессмертии души.
Нам под страхом высмеивания (а что может быть страшнее для ребёнка, особенно подростка) запрещалось верить в существование какого-то мистического неизвестного науке высшего разума. Всё, что не поддавалось объяснению с точки зрения материализма, объявлялось либо старушечьими сплетнями и бреднями сумасшедших, либо фальсификацией с целью дискредитации науки. Все проявления НЛО, всех видимых и невидимых необъяснимых явлений просто прятались от народа. Если уж совсем никак нельзя было спрятать какие-то аномалии, например, видимые проявления того же НЛО, то они объявлялись временно не объяснёнными наукой природными, или атмосферными явлениями, которые непременно будут раскрыты учёными в самое ближайшее время.
И всё же, нельзя запретить человеку думать, в том числе и о смысле жизни, и о происхождении человека (имеется в виду его духовное, а не физическое происхождение). Если Чарльз Дарвин и другие ему подобные люди произошли от обезьяны (лично мне кажется, что некоторые произошли даже от баранов - медленно соображают!), то подавляющее-то большинство "людей разумных" имеет божественное происхождение. Во всяком случае, никакой разумной альтернативы этому я не вижу. Не идеализирую ЧЕЛОВЕКА, но очень высоко его ценю.
Дед моей жены Михаил Григорьев, ещё до революции, после окончания семинарии женился на выпускнице института благородных девиц Наталье, и получил приход, вместе с дворянским званием, о чём ему была вручена грамота с личной подписью государя. Он был священником одной из двух церквей города Порецкое до самого момента его репрессирования в тридцатые годы. Моя бабушка Евдокия и дед Матвей Улитины проживали в деревне Берёзовая Поляна расположенной примерно в десяти километрах от Порецкого, вверх против течения Суры, недалеко от высокого обрывистого песчаного берега с названием - Княжий Яр. Они были прихожанами этой церкви и всегда с теплотой и большим уважением отзывались о батюшке Михаиле. Моя бабушка постоянно говорила: "Хороший был поп! Умный, спокойный, уважительный!".
Только благодаря массовому заступничеству прихожан, Михаила Григорьева, после нескольких месяцев ареста, освободили из заключения. Он "отделался" лишь тем, что его выгнали из собственного дома и города Порецкое вместе с женой Натальей и четырьмя маленькими детьми на улицу, с угрозой познакомить вплотную с ГУЛАГом, если он в 24 часа не покинет этот город и ещё хоть раз здесь покажется!
В этом же городке оканчивала педагогическое училище моя мать. До деревни Берёзовая Поляна оставалось плыть чуть больше десяти километров, по времени движения на нашем могучем "крейсере" это каких-нибудь два часа. Но какие картины природы открывались любопытному, жаждущему картин и впечатлений взору неравнодушного к природе человека на этом участке реки!
Город Порецкое располагался на левом берегу Суры, а на - правом, примерно через три километра после него, открывалась великолепная панорама высокого (30-50 и более метров высоты) песчаного обрыва красноватого цвета, называемого в народе Красный Яр. Протяжённость Красного Яра более двух километров. Весь этот высокий песчаный берег был покрыт светлым сосновым бором, подступавшим к самой бровке обрыва. Верхняя половина яра была усыпана небольшими округлыми глубокими отверстиями, располагавшимися примерно на расстоянии метра друг от друга почти на всей протяжении песчаного обрыва. Тысячи аккуратно вырытых ямок почти метровой глубины при взгляде с палубы парохода напоминали пчелиные соты.
Поравнявшись с желтовато-красным яром, пароход взревел своей раскатистой сиреной. Тотчас же верхняя половина Красного Яра оказалась закрытой чёрно-белой тучей. Из многочисленных отверстий песчаного обрыва вылетели над Сурой тысячи береговых ласточек. Выяснилось, что эти бесчисленные глубокие отверстия, похожие на пчелиные соты, недосягаемые для зверей и труднодоступные для хищных птиц, были вырыты в стене почти отвесного песчаного обрыва ласточками и служили им гнёздами. Огромная стая небольших стремительных птиц, красивых своей обтекаемой формой, рассчитанной на большую скорость, описала в воздухе замысловатую фигуру, разыскивая грозного противника. Не дай бог какому-нибудь пернатому хищнику попасться на пути этой стаи!
Мне довелось видеть столкновение боевых порядков маленьких ласточек со случайно пролетавшим мимо бесстрашным ястребом. От него во все стороны полетели клочья перьев, он не успевал отбиваться от мириадов агрессивно наседавших на него ласточек. В результате начал резко сбавлять скорость и вообще не смог продолжить полёт. Ласточки принудили его приземлиться в кусты над яром, после чего вернулись в свои гнёзда.
Совершив несколько виражей над рекой ласточки, не снижая скорости, устремились на обрыв и в мгновенье ока исчезли в его толще, как будто их и не было вовсе! И сам Красный Яр и сосновый бор на нём, и огромная стая ласточек, заселившая его недра, вместе составляли величественную и яркую картину природы! Встречи с Красным Яром всегда ожидал с нетерпением, сторожил момент его появления, и молча неотрывно любовался им и его обитателями до тех пор, пока они окончательно не скроются за поворотом реки!
Приблизительно за три километра до Берёзовой Поляны начинался второй за время нашего плавания, ещё более высокий (50-80 и более метров) и протяжённый песчаный обрыв светло-жёлтого, а на отдельных участках и белого цвета называемый Княжьим Яром
.Фото@Mail.Ru: Андрей Хохлов : ПАНОРАМЫ : Княжий Яр Вся верхняя часть этой крутой песчаной стены была ещё больше усыпана чёрными точками отверстий гнёзд береговых ласточек. Вновь взвыла сирена нашего белоснежного "лайнера", и вновь стая птиц, ещё бо¢льшая, чем у Красного Яра, появившись, как будто ниоткуда, взмыла в воздух. Несколько хитрых зигзагов в воздухе, и снова чёрно-белая волна из множества птиц с размаха ударилась об отвесный берег, разбилась об него и исчезла без малейшего следа.
Противоположный берег представлял собой песчаный пляж с мелким чистым почти полностью белым песком, который, почти как снег, в ясный день нестерпимо слепил глаза отражённым солнечным светом. Яр протягивался прямо до пароходной остановки "Княжий Яр". В народе и деревню по имени этого яра называли - "Княжий Яр", а чаще - "Княжой".
- Марфутка, куда идёшь?
- Да на "Княжой" к няне Наське.
Название "Берёзовая Поляна" применялось только в официальных документах, колхозных отчётах, среди жителей практически не упоминалось. Я совершенно случайно с удивлением узнал настоящее название деревни. Да и то, это произошло в разговоре с приезжим человеком, спустя несколько лет после первого её посещения.
Остановка у деревни Берёзовая Поляна, как и у большинства других небольших населённых пунктов, не была оборудована причалом. Пароход там просто носом втыкался в прибрежный песок. На берег со стороны высокого носа парохода спускался длинный деревянный трап с верёвочными ограждениями-поручнями. По нему, страхуемые матросом, по его команде, быстро - быстро сходили пассажиры. Необходимость такой поспешности заключалась в том, что пароход постепенно разворачивало течением и начинало относить от берега. И это несмотря на то, что он время от времени подрабатывал своим водомётом и пытался прижаться к берегу. Так что, если пассажиры стали бы высаживаться на берег задумчиво - мечтательно, то последние могли сойти прямо в воду. А надо заметить, что капитан для таких остановок старался выбрать наиболее глубокое у берега место, чтобы не сесть на мель или не повредить днище при причаливании. Глубина, в местах таких необорудованных причалами остановок, могла составлять несколько метров всего на расстоянии каких-нибудь метра - двух от берега.
Да, у этого тяжёлого тихоходного парохода с глубокой осадкой и высокими бортами была масса минусов, но для меня всё это с лихвой окупалось его внушительным видом, гордой и даже величественной осанкой. Более того, эти минусы я воспринимал как доказательства его мощи и значительности. Плаванием на этом грохочущем чудище с сиреной "воздушной тревоги" ребёнку и подростку можно было гордиться.
Какое же разочарование постигло меня, когда в восемнадцатилетнем возрасте, после годового перерыва я решил съездить в свою родную деревеньку. На Шумерлинской пристани увидел новенькое современное речное судно на воздушной подушке с названием "Горьковчанин". Оно было создано специально для малых и средних рек и на¢голову превосходило так любимый мной, но безнадёжно морально устаревший тип парохода, и по скорости, и по глубине осадки, и по комфортабельности, и по надёжности. Думаю, что, кроме того, это чудо техники того времени было и гораздо экономичнее ещё и по расходу горючего, и по себестоимости, и по расходу дорогих и всегда дефицитных материалов.
Я уж не говорю про почти полное отсутствие металла в новейшем корабле, в то время как мои родные: "Пеликан", "Альбатрос", и "Чайка", - были просто многотонными, полностью железными "речными тяжёлыми танками". Меня всегда удивляло, как такие металлические махины могли держаться на воде и не тонуть, да ещё перевозить столько пассажиров с горой сумок и тюков?!
Приземистый, распластавшийся над водой "Горьковчанин" был судном принципиально новой конструкции, самого передового на тот момент принципа движения. Закруглённую переднюю часть его, у меня просто язык не поворачивался назвать носом корабля. Под днищем располагался сплошной слой плотного прорезиненного водонепроницаемого гибкого материала защитного цвета. По виду он напоминал обыкновенную плотную резину. Эта камера наполнялась воздухом и во время движения создавала ту самую нашумевшую в то время "воздушную подушку". То есть из прорезиненного резервуара под днище судна непрерывно поступал воздух, который образовывал постоянную воздушную прослойку между днищем двигавшегося речного корабля и водой реки. Тем самым трение судна о воду уменьшалось во много раз. Всё было просто, логично и красиво.
Расстояние до "Княжьего Яра" "Горьковчанин" преодолел за два часа со всеми остановками! На крутых поворотах Суры круглую заднюю часть нашего плавучего средства (никак не получается назвать её кормой корабля, потому что я не видел: ни кормы, ни корабля!) чуть-чуть не заносило на берег. За фарватером капитан следил слегка, краем глаза, да и то, больше по привычке: этой посудине при минимальной осадке было абсолютно всё равно, какая глубина у неё под днищем. На моих глазах "Горьковчанин" пролетел над мелью, вышедшей в реке на поверхность! Его только слегка, чуть заметно тряхнуло.
В салоне не дуло из всех щелей, потому что их не было. Не было жёстких деревянных сидений, вместо них располагались мягкие кожаные кресла с откидывавшейся для сна спинкой. Вместо шума мотора в салоне негромко играла музыка главной радиостанции СССР - "Маяк". Да, это был даже не шаг, а десять шагов вперёд в области речных пассажирских перевозок по малым и средним рекам СССР, в том числе, и по Суре!
Но разве мог этот размазанный по поверхности реки плоский белый круглый, слегка вытянутый в длину блин сравниться с гордыми величественными мощными пароходами моего детства! За окном летящего над водой "блина" проносились знакомые пейзажи Суры. Однако рассмотреть их, полюбоваться той или иной картиной было невозможно. Пляжи, деревеньки, рощицы проносились со скоростью разноцветных орнаментов во встряхиваемом калейдоскопе. После первых же минут плавания - полёта на этом шедевре отечественного прогресса, я понял, что прелесть неспешной, обстоятельной полусуточной прогулки - путешествия по любимой Суре для меня безвозвратно потеряна. Эти восхитительные закаты и восходы, неповторимые пейзажи, смакуемые с высокой палубы тихоходного парохода, навсегда канули в Лету.
Горечь от осознания душой этой реальности в тот день была настолько сильной, что у меня, у восемнадцатилетнего парня больно защемило сердце. А надо заметить, что, как показала жизнь, оно мне дано создателем если не железным, то очень выносливым. По моим подсчётам, другой человек на моём месте умер бы к сегодняшнему дню не менее пяти раз! Пропала одна из самых весомых, романтичных, прекрасных, таинственных и загадочных частей моих посещений Берёзовой Поляны.
Когда вспоминаю эти Сурские дредноуты, то чувствую, что горьковатый осадок от этого качественного скачка в развитии нашего речного пароходства, остался в глубине души до сих пор. Понимаю, ностальгия, но не только, и не столько. Попробуйте пробежать за час вдоль картин Третьяковской галереи, добавьте сюда отсутствие двух третей картин, и тогда лучше сможете понять мои чувства по этому поводу. Кроме того, во время плавания по Суре на этом суперсовременном "оладушке" я практически лишился всех звуков и запахов реки и окружавшей её природы. Несомненно, это была трагедия, полное и окончательное крушение надежд повторить созерцание Сурских красот, даже в отдалённом будущем.
В 1978 году, будучи уже студентом геологического факультета Московского университета, после экспедиции на Подкаменную Тунгуску я в очередной раз приехал в Берёзовую Поляну. На этот раз меня сопровождал, увлечённый моими восторженными рассказами об этом чудесном месте, одноклассник и друг детства, студент геологического же факультета Казанского университета - Володя. Он сам только-только вернулся из таёжной экспедиции по Сибири. Мои детские рассказы давно запали ему в душу, и в подростковом возрасте он однажды приезжал ко мне в деревню на велосипеде. Здешние края понравились ему настолько, что он решил пожертвовать всеми остальными соблазнами и поехать со мной на недельку в этот нетронутый, красивейший уголок природы. С собой у нас был небольшой рюкзачок с консервами и куском брезента, и гитара, на которой я немного бренчал, а Володя после окончания музыкальной школы, правда, по классу фортепьяно, очень неплохо играл.
Из куска брезента и веток поставили палатку на полянке соснового бора Княжьего Яра, буквально метрах в пяти от обрыва, чтобы и днём и ночью была видна Сура и её противоположный берег, и попытались раствориться в природе, слиться с ней. Стояла осень, все юные приезжие родственники постоянных пожилых обитателей деревни разъехались по городам. Да я в этот приезд ни к кому из знакомых и не заходил. По приезду зашли с другом к дяде Грине с Ульяной. Там распили с хозяином единственную привезённую бутылку, весь вечер проговорили с ними, переночевали одну ночь, извинились, попросили не обижаться и перебрались на яр. Предварительно долго и подробно объяснял, что хотим пожить в палатке прямо в сосновом бору.
Дел у селян в это время было ещё хоть отбавляй, так что дядя Гриня не стал особенно возражать, но строго наказал появляться у него каждый день, чтобы он не волновался: "Мало ль каки лихи люди будут вдоль яра проходить! Бок-ат напорют!". Мы, внешне не подавая виду, давились от смеха над его словами опасения, высказанными в такой простой и откровенной форме не подросткам, а двадцатидвухлетним геологам, тогда уже считавшим себя бывалыми таёжниками.
Кроме того, мы были вооружены самодельными сибирскими ножами-кинжалами, с длинными лезвиями легированной стали, изготовленными тамошними кузнецами из раскованных подшипников. Это холодное оружие было нашей гордостью, и мы с некоторой молодцеватой небрежностью носили их за поясом. Оба привезли ножи из экспедиций в отдалённые районы Сибири, где они были подарены нам в самом конце сезона местными охотниками, в знак признания "своими". Лезвием своего ножа я снимал металлическую стружку с лезвия - обычного охотничьего, продававшегося в любом оружейном магазине СССР.
Для добрейшего дяди Грини я всё ещё был молодым, горячим, неосторожным, неопытным то ли сыном, то ли внуком, то ли племянником которого необходимо опекать и защищать от опасностей. Наконец я не выдержал и осторожно ответил полюбившейся мне фразой охотников с Подкаменной Тунгуски: "Если кто нас обидит, пусть не обижается!". И ещё от себя добавил, положив руку на рукоять охотничьего ножа: "Сам нападёт, сам пусть и защищается, если сможет!". Дядя Гриня внимательно осмотрел наш молодцеватый вид: "Да, вижу вы - хваты, хоть и городски робяты! И ты, племяш, вырос у меня хватом! А всё ж таки глядите в оба и кажный день объявляйтеся. Всё одно на озёра пойдёте, меня не минуете". Я-то знал, что в устах дяди Грини слово "хват" означало высшую похвалу для парня, поэтому выслушал его одобрительную фразу с удовлетворением, а последующее краткое напутствие выслушал без скептических комментариев.
Более того, вслух серьёзно обещал всё-таки быть осторожным и непременно заходить к нему каждый день до самого отъезда. Чтобы он не переживал, мы так и делали, да и мне всегда приятно было видеть его и перекинуться с ним парой слов о чём угодно. С ним мы могли и просто молча покурить, сидя на ступеньках крыльца и посматривая в сторону заливных лугов и ближайшего озера-ста¢рицы "Курюкуры". Между нами не возникало напряжения. "Если пойдёт дождь, не ждите, пока промокните, - сразу к нам. Баю, ты здесь не в тайге, а у себя дома!", - напутствовал меня дядя Гриня напоследок.
Мы, наконец, поселились в сосновом бору на высоком берегу Суры, и были там практически одни. Лишь на одни сутки неподалёку останавливалась группа человек в восемь, путешествовавшая по реке на байдарках. Это были две семьи из Москвы. Мы пришли к ним в гости и почти весь вечер провели у их костра. Семейные туристы планировали доплыть на байдарках до Шумерли, а оттуда вернуться поездом в Москву. Договорились встретить их на пристани и помочь с переездом на вокзал и отправкой домой.
После окончания нашей отшельнической жизни, мы обогнали наших новых знакомых на современном скоростном "блине", днём встретили байдарочников у Шумерлинского причала и вечерним поездом отправили их в Москву.
Остальные дни на Княжьем Яру провели вдвоём. Ранним утром и вечером ловили рыбу в озёрах-старицах, днём варили вкуснейшую уху из пойманной рыбы. Ни до этого, ни - после и не подозревал о наличии у себя столь выдающихся кулинарных способностей. Потом отсыпались. Во второй половине дня я водил Володю по самым красивым, с моей точки зрения, местам.
В каких-то пятистах метрах от нас располагался летний центр цивилизации Берёзовой Поляны - пионерский лагерь. Но на дворе уже стояла осень, поэтому недавно лагерь покинула последняя смена, и он был пуст. Мы побродили по посыпанным песком и обложенным с краёв упавшими сосновыми шишками аккуратным дорожкам, среди необитаемых летних домиков. Мне запомнился его вид в разгар сезона. Лагерь был тогда шумным, с раннего утра и до позднего вечера наполненным звонкими детскими голосами, далеко разносившимися по сосновому бору. Видна была активная жизнь. Ходили деловитые пионерские активисты с огромными, свёрнутыми в трубочку агитационными плакатами под мышкой, со смешными своей напускной серьёзностью лицами. Вожатые постоянно организовывали какие-то пионерские дела. Во всей атмосфере этого детского царства ощущалась кипучая, бьющая через край энергия юных обитателей, его фактических хозяев. Хотя сами-то они тогда этого ещё не понимали.
Опустевший лагерь, с поскрипывавшими на ветру, местами проржавевшими качелями - лодочками у входа казался новым, незнакомым, даже каким-то враждебным. Он настолько контрастировал с тем, который я хорошо знал, и который был почти родным, что теперь производил гнетущее впечатление. Володе мои чувства были непонятны, но ничего интересного для себя он здесь тоже не нашёл, и мы решили больше сюда не заходить. Впрочем, дорога в деревню и на озёра-старицы проходила мимо этого лагеря и волей-неволей по нескольку раз в день проходили рядом с ним.
В один из солнечных дней стояли на краю яра, курили, неторопливо беседовали, любовались обширной панорамой реки, открывавшейся на километры в обе стороны от места нашей стоянки.
Фото 1. На Княжьем Яре осенью 1978 года, я слева.
И вдруг..Я просто не поверил своим глазам! За поворотом реки, над пологим песчаным берегом показались клубы чёрного дыма. Одновременно начал доноситься до боли знакомый ритмичный басистый звук дизеля. Вот показалась капитанская рубка с тонкой радиомачтой, следом чуть наклоненная назад широкая белая труба. Затем к басам прибавились высокие клацающие звуки гремящих клапанов мотора, и начал выплывать гордый профиль моего любимца-парохода из детства!
Он шёл в мою сторону, дымя чуть ли не на всю ширину реки, рассекая высоким острым носом в бурунах и блестевших на солнце брызгах гладь Суры и разваливая в стороны водяные валы с белыми пенными барашками. Гряды волн бежали за ним на небольшом отдалении и обрушивались на пологий берег, широко захватывая пляж. Я застыл на месте, сердце бешено заколотилось. Сигарета догорела в руке и начала жечь судорожно сжатые пальцы. Инстинктивно разжал их, отдёрнул руку от огня и только тогда пришёл в себя. В голове лихорадочно запульсировали сбивчивые мысли:
"Что это? Неужели параллельно с новыми судами на Суру решили пустить и - те самые, старые? Может быть, они теперь плавают только на короткие расстояния? А может быть, их сделали туристическими прогулочными? Куда он сейчас плывёт? Остановиться на "Княжьем Яре" или нет?"
Пароход плыл со стороны города Алатыря по направлению к - Шумерле. Место обычной своей остановки он проплыл, не сбавляя хода. Когда судно поравнялось с нами, увидел и его название - "Альбатрос". Сердце снова забилось сильнее, ведь это был не просто тип парохода из моего детства, но и именно один из четырёх "речных танков", плававших по Суре последние десятилетия. Гордый профиль красавца - "Альбатроса", глубоко продавливавшего поверхность реки, неторопливо проплыл подо мной и продолжил движение дальше, в сторону Красного яра, Порецкого, Шумерли. Я провожал пристальным взглядом его корму с закреплённым на ней большим красным флагом с золотистыми перекрещенными серпом и молотом. У начала Княжьего яра судно замедлило движение, совершило резкий поворот к берегу и пристало к нему, глубоко воткнувшись в берег носом.
"Альбатрос" заглушил мотор и белел всего в каком-то километре от меня. Скорой поступью двинулся в его сторону, а затем не выдержал степенного размеренного шага и побежал, опасаясь, что пароход уйдёт до моего появления, и я не смогу, не успею задать его капитану, интересовавшие меня вопросы. Володя не спеша, двинулся по тропинке над рекой вслед за мной. Через считанные минуты, запыхавшись, как загнанная лошадь, подбежал к пароходу. Быстрым взглядом окинул свою старую "железную ладью", с которой было связано столько прекрасных воспоминаний. Внешний вид "Альбатроса" совсем не изменился. Разве что не видно было обычных для окончания сезона пассажирских перевозок повреждений: участков с облупившейся краской и проступившими пятнами ржавчины, вмятин, разрывов и заплаток в сетке ограждения палубы и других, возникавших в ходе непрерывного хождения судна по Суре с самой весны.
С палубы на меня с интересом смотрел коренастый загорелый мужчина средних лет. Несмотря на осень, день был тёплым. Незнакомец был легко одет: в майке, шортах и сандалиях, - что было, на мой взгляд, не совсем достаточным для защиты от постоянного свежего ветерка, разгуливавшего над свободной поверхностью Суры. Немного отдышавшись, расспросил его о пароходе. Он рассказал, что, сразу после получения Сурским пароходством речных судов принципиально нового типа - на воздушной подушке, "Горьковчанина" и "Зарницы", выяснилось, что проблема перевозок пассажиров по Суре решена полностью. Тогда устаревшие морально и физически пароходы: "Альбатрос", "Пеликан", "Байкал" и "Чайка" - были списаны и проданы по остаточной стоимости в качестве прогулочных катеров государственным предприятиям.
В частности, руководство одного из Алатырских заводов приобрело "Альбатроса", на котором сейчас и отдыхают несколько его сотрудников. Плавает пароход нечасто и недалеко, поэтому практически не ломается и выглядит хорошо. Поблагодарил капитана за подробный, обстоятельный ответ, и, уже не торопясь, пошёл к месту нашей стоянки. Как выяснилось, бежал не зря: буквально через пару минут после моего ухода пароход завёл свой мощный дизель, размашисто красиво отошёл от берега, использовав практически всё пространство до противоположного берега, развернулся и устремился назад, в сторону Алатыря.
"Альбатрос" плыл по самой стремнине реки, гордо приподняв нос, с шумом и плеском разрезая хребет - стрежень Суры напополам. Он в последний раз продемонстрировал мне свой величественный белый профиль, ярко выделявшийся на свинцово-сером фоне осенней реки. Теперь уже грустно, без иллюзий на возвращение "Альбатроса" на¢ реку, простоял в последнем "почётном карауле" на высоком песчаном берегу. Понимая, что, скорее всего, это было моё последнее свидание с кораблём из детства, подарившим одни из самых ярких впечатлений и воспоминаний тех лет. По сути, это было прощание с детством. Больше я никогда не встречал на Суре эти пароходы.
В 1995
году
на Волге возле Чебоксар построили плотину. Она подняла уровень воды в устье
Суре возле города Васильсурска на
За счёт подъёма уровня воды в устье на
И, тем не менее, красавица - Сура и сейчас остаётся одной из самых живописных рек средней полосы России, и всегда будет радовать своими видами наших соотечественников и всех, кто захочет познакомиться с ней поближе. А на её пойменных лугах и в озёрах - ста¢рицах всегда найдётся чем удивить, поразить и просто порадовать истинного любителя русской природы. Я уж не говорю о множестве видов растений и животных, обитающих ныне возле неё и занесённых в Красную книгу.
2.Плавание на пароходе
от
пристани "Шумерля" до остановки "Княжий Яр".
8.Княжий Яр у деревни
Берёзовая Поляна
9. Новые речные суда на
воздушной подушке
11.Встреча со старым
пароходом
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
