|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Человек в пути ,
02 августа 2009 года
Ходивший по Суре пароход делал остановку сразу у окончания Княжьего Яра, в месте перехода его в низкий песчаный берег. Этот пляж, с намытым рекой чистейшим белым мелким песком, протягивался несколько километров вдоль берега. Он был излюбленным местом для купания и отдыха гостей Берёзовой Поляны. У самих местных жителей деревни в летнюю страду для этого не было ни времени, ни сил, ни желания. Верхняя часть крутого песчаного яра была усыпана чёрными точками отверстий гнёзд береговых ласточек. Эти отверстия, приблизительно метровой глубины, располагались почти по всей песчаной стене на расстоянии около метра друг от друга. При любом резком звуке или другом сигнале опасности огромная стая птиц, насчитывавшая тысячи береговых ласточек, появившись, как будто ниоткуда, взмывала в воздух и закрывала солнце чёрно-белой тучей.
Волна из множества птиц прочерчивала замысловатую траекторию в воздухе в поисках нарушителя их покоя и возможного врага. Не обнаружив ничего подозрительного, береговые ласточки, практически не снижая скорости, устремлялись прямо на отвесный берег, и бесследно исчезали в нём. Бесчисленные глубокие отверстия, похожие на пчелиные соты, недосягаемые для зверей и труднодоступные для хищных птиц, были вырыты в стене почти отвесного песчаного обрыва ласточками и служили им гнёздами. Огромная стая небольших стремительных птиц, красивой обтекаемой формы, рассчитанной на большую скорость и маневренность, представляла серьёзную опасность для любого, даже самого грозного противника. Не дай бог какому-нибудь пернатому или наземному хищнику попасться на пути этой стаи!
Мне довелось видеть столкновение боевых порядков маленьких ласточек со случайно пролетавшим мимо бесстрашным ястребом. От него во все стороны полетели клочья перьев, он не успевал отбиваться от непрерывно атаковавших его ласточек. В результате полностью потерял скорость и не смог продолжить полёт. Ласточки принудили его приземлиться в кусты над яром, после чего вернулись в свои гнёзда. Старожилы окружающих деревень рассказывали, что точно так же организованные дружные ласточки расправляются с наземными хищниками, посягнувшими на их гнёзда. Не является для них исключением и человек, из любопытства, хулиганских или иных побуждений, задумавший лезть в их гнёзда. Ласточки неустрашимым опасным эскортом выпроваживают незваного гостя подальше от яра.
По верху Княжьего яра проходила грунтовая дорога через деревню Долгая Поляна к мосту через Суру у города Порецкого. До Долгой Поляны, на протяжении шести километров она была лесной, проходя по светлому сосновому бору с огромными старыми соснами. Дорога была песчаной, поэтому по ней можно было проехать в любую погоду, даже в самую сильную распутицу.
Смыкавшиеся над дорогой кроны сосен образовывали тень, закрывая от прямых лучей палящего солнца, и создавая приятную прохладу даже в самый сильный зной. Здесь никогда не было сильных ветров, лишь его лёгкие дуновения. В то же время постоянно ощущалась близость Суры. Дивный хвойный запах смолы смешивался с ароматами лесных цветов, лёгким духом речной свежести и влажных перегнивших прошлогодних иголок и травы, так называемым "грибным запахом". Получившийся коктейль кружил голову, лёгкие раскрывались полностью, и дышать становилось легко. Всё тело становилось невесомым, человек почти переставал ощущать его, как бы растворяясь в окружающей природе. По этой дороге можно было неторопливо идти сколь угодно долго. Время при этом летело незаметно, оно как будто останавливалось.
Зимой дорога была укрыта высокими соснами от метелей. Зелёные иголки мохнатых лап оживляли унылый вид окружающих чёрных лиственных лесов, укрытых белым покрывалом, заснувших до весны полей и лугов, всей, как будто умершей природы. У дороги зелёный цвет сосен заполнял большую часть видимого пространства и нарядно смотрелся на девственно чистом белом - белом снегу. В солнечный день пушистые верхушки нетронутых сугробов переливались на солнце всеми мельчайшими ледяными кристалликами. Этот разноцветный фейерверк отражений искрящегося на солнце снега, веселил глаза, согревал душу, порождал в ней ощущение праздника. Жители Берёзовой Поляны предпочитали ездить в Порецкое зимой именно по этой дороге.
Практически в месте причаливания парохода, рядом с ним, была протянута паромная переправа через Суру к мордовскому селу с названием Сыреси, находившемуся уже на территории Мордовии. Она представляла собой толстый металлический канат, который опускался практически до дна реки, чтобы не мешать пароходному движению. По этому канату через систему шкивов и преодолевал Суру паром. Он был довольно широким и вместительным и мог разом взять на борт одновременно до четырёх легковых машин или два грузовика.
Этот громоздкий, неуклюжий деревянный паром с настилом из старых досок и поручнями из деревянных, слегка обструганных жердей, пересекал Суру при помощи небольшого мотора, типа мотоциклетного. Тот часто ломался, и долго чинился паромщиком с помощью всех желающих принять в этом участие. Обычно тех же пассажиров парома. Когда мотор глох на середине реки во время переправы, то паром подтягивали к противоположному берегу руками сами пассажиры. Причалы и съезды на берег с парома тоже были деревянными, дощато-бревенчатыми. Они служили хорошей площадкой для рыбалки в реке на поплавковую удочку. Благо и глубина возле них была немалой и быстро увеличивалась при небольшом удалении от берега.
Несмотря на все трудности, паром несколько раз в день перевозил с одного берега на другой и обратно множество: людей, животных, телег, автомобилей и прочих грузов. Это было грязновато-серое, внешне обшарпанное, обветшавшее, устаревшее плавучее сооружение. На его фоне ярко выделялись, прямо бросались в глаза несколько новых светло-жёлтых свежеструганных досок и брёвен, заменявших - старые подгнившие. Однако паром для обитателей двух деревень, да и не только для них, был чрезвычайно нужным, просто-таки необходимым. Именно через эту переправу проходил самый короткий путь к асфальтированному шоссе. Так что значение парома для здешних мест трудно было переоценить.
Сразу за переправой у противоположного берега находился большой омут, глубиной более десятка метров. Огромная масса воды в нём постоянно находилась в круговом движении. Обширный круговорот воды занимал всю поверхность омута и создавал воронку, опускавшуюся на самое дно реки. Сила этого водоворота была такова, что он затягивал на самое дно небольшое деревце, даже в межень. Во время половодья ему под силу было затянуть в своё смертоносное жерло даже большую лодку.
Мать рассказывала, что в молодости во время половодья она с несколькими парнями и девушками каталась по Суре на лодке. Молодые люди смеялись, брызгались водой и совсем забыли о подстерегавшей опасности. Их лодка попала в этот водоворот, начала вращаться и прямо на глазах погружаться в пучину омута. Старший по возрасту односельчанин побледнел и закричал сидевшим на вёслах парням: "Гребите, гребите сильнее!". Молодые деревенские богатыри навалились на вёсла так, что те прогнулись и затрещали. Отчаянно завизжало трущееся между собой под огромным напряжением железо штырей вёсел и уключин.
Путём слаженного рывка невероятной силы, включившего в себя мгновенное нечеловеческое напряжение мышц всех гребцов, каким-то необъяснимым чудом, почти полностью затянутая в воду лодка всё-таки сумела вырваться, буквально выпрыгнуть на поверхность реки чуть ниже омута по течению, из мягких, но могучих лап воронки водоворота. Да и то, ей удалось сделать это, только погрузившись в реку по самые борта и зачерпнув изрядное количество ледяной воды! В тот день жители Берёзовой Поляны смогли в полной мере ощутить невероятную силу, малозаметного с поверхности Суры огромного водоворота. Этот омут грозно и коварно проявил скрытую мощь равнинной реки на тихом спокойном плёсе, совсем неподалёку от берега. Этот случай селяне запомнили надолго и с тех пор относились к скрытым "чертям", которые непременно "водятся в тихом омуте", с неизменным уважением и опаской. Спокойная гладкая зеркальная поверхность этого плёса теперь могла обмануть только приезжего новичка.
За плёсом обрывистый берег на небольшом протяжении начинал резко понижаться и подступать к середине реки, русло которой становилось чуть ли не вдвое у¢же. Глубина реки на этом участке уменьшалась настолько, что в межень Суру можно было бы теоретически перейти вброд. Практически сделать это было невозможно из-за сильнейшего течения, буквально сбивавшего с ног человека, зашедшего в реку хотя бы немногим выше пояса. Вот с этого невысокого берегового выступа, представлявшего собой ровную площадку, сложенную чёрной древней глиной (возможно юрского геологического периода времени), было очень хорошо ловить рыбу на поплавковую удочку. Со стороны омута можно было поймать довольно крупного сомёнка, налима, обитающего в береговых подводных норах, иногда даже линя. А на перекате клевали пескари, окуни, краснопёрки, синцы, чехонь и прочие виды рыб, предпочитающих чистую проточную воду и быстрое течение.
Во время моих посещений Суры стерлядки в ней уже не было, она полностью погибла из-за бесконтрольного сброса ядовитых отходов химических заводов прибрежных городов. Вновь разводимая в Волге стерлядь в Суре тогда ещё тоже не появилась. Мне пришлось довольствоваться рассказами бабушки и других деревенских старожилов о восхитительном вкусе стерляжьей ушищы. В настоящее время, после установки хоть каких-то очистных сооружений на заводах и мало-мальском контроле за сбросом ядовитых отходов в Суру, река смогла, наконец, самоочиститься. Причём, качество воды в Суре повысилось настолько, что даже такая изысканная и прихотливая рыба, как стерлядь, решилась заглянуть в неё. Через несколько лет она снова смогла заселить свои исконные места обитания, где водилась столетиями. В прежние времена стерлядь отлавливалась в Суре и доставлялась в живом виде к царскому столу!
Бывать на Суре я мог и, проживая в городе Шумерле, поэтому, приезжая в Берёзовую Поляну, рыбачил на Суре редко. Тем не менее, не мог отказать себе в удовольствии время от времени посещать эту низенькую площадку - береговой "язык" за омутом. Не ради рыбы, а чтобы встретить рассвет на удивительном участке реки, да побывать рядом с могучим зловещим омутом.
В нескольких десятках метров за обычным местом причаливания парохода постоянно протекал короткий ручеёк, метров пятидесяти длиной, соединявший реку Суру со ста¢ричным озером под названием - "Заводь". Причём, ручеёк мог течь как из реки в озеро, так и, наоборот - из "Заводи" в Суру! Я был крайне изумлён подобной метаморфозой ручья, впервые с ней повстречавшись! На самом верху яра, прямо посреди соснового бора, располагался летний пионерский лагерь. Довольно странным было то, что из деревенских построек здесь стоял только дом лесника, а с другой стороны к пионерскому лагерю вплотную примыкало старое деревенское кладбище. Прелюбопытнейшее, доложу вам, соседство!
Пионерский лагерь был небольшим, и состоял из нескольких маленьких лёгких дощатых домиков и большой деревянной эстрады. Под огромными вековыми соснами этот комплекс построек создавал впечатление немного игрушечного. Эстрада являлась любимым местом сбора обитателей пионерлагеря.
Здесь же коротали тёплые летние вечера не только пионеры и их вожатые, но и вся деревенская молодёжь Берёзовой Поляны. Иногда на эти музыкальные вечера заезжали молодые люди из соседних деревень: мордовского - Сыресей и русского - Долгой Поляны. Время от времени между парнями этих деревень возникали стычки. Тогда моему родственнику Сергею Улитину приходилось вступать в спор и разводить поссорившихся забияк. Он был непререкаемым авторитетом молодёжи Берёзовой Поляны. Кроме того, его мать была родом из Сыресей, а отец - из русского села Сур-Майдан, ещё и поэтому его считали третейским судьёй и одни, и другие.
Под "деревенской молодёжью" Берёзовой Поляны понимались все юноши и девушки, обитавшие летом в деревне. Двое из них были постоянными жителями, а остальные приезжали на летний отдых к родственникам и были жителями больших и малых городов. Количество приезжих молодых людей постоянно менялось, и колебалось от трёх - пяти до десяти - пятнадцати человек. Вот уж кому здесь было раздолье!
С одной стороны деревни рельеф повышается. Там расположен смешанный лес, иногда сменяемый участками соснового бора, или берёзовыми рощами, реже встречаются небольшие дубравы. В противоположную сторону от изб Берёзовой Поляны, сразу за деревней, идёт крутой спуск к заливным лугам и целой системе озёр - ста¢риц Суры. Сама деревня расположена на длинной (около двух километров) довольно узкой (от трёхсот до шестисот метров ширины) ровной площадке довольно высокого уступа речной террасы Суры. Самое интересное в том, что эта терраса в настоящее время расположена перпендикулярно к существующему руслу реки! Раньше Сура протекала прямо вдоль надпойменной террасы, на что однозначно указывает расположение: и выработанной рекой долины, с её заливными лугами; и система озёр - стариц, образовавшихся на месте бывшего русла Суры.
Место перехода Княжьего Яра в пляж является началом надпойменной террасы, на которой расположена деревня Берёзовая Поляна. Всё пространство от самого берега и до первых жилых домов занимает редкий светлый прозрачный берёзовый лес. Относительно далеко друг от друга расположенные одинокие берёзы (на расстоянии от пяти до пятнадцати - двадцати метров) не мешают росту боковых ветвей друг у друга и все вместе создают удивительно красивый, нарядный, светлый прямо-таки праздничный и необычный природный пейзаж. Невысокая, всегда ярко-зелёная трава покрывает всё пространство под берёзами ровным густым сплошным ковром и служит прекрасным фоном для меловой белизны стволов берёз. Каждое из деревьев выглядит так, словно отдельно выписано в мельчайших деталях талантливым художником. Вот только краски для этой картины взяты настолько неестественно яркие, что - таких обычно не бывает в живой природе!
Постоянный, свободно гуляющий по роще свежий ветерок, приносит чистый воздух с реки и всевозможные ароматы трав и цветущих кустов из густых зарослей вокруг озера "Заводи". Приплывающий на пароходе человек прямо с момента выхода на берег попадает сюда. Эта небольшая причудливая рощица для меня всегда была светлым знаком, своеобразным предупреждением, о возможности в здешних местах любых чудес. Она подготавливала к восприятию чего-то прекрасного, которое ты можешь, да нет - обязательно должен был здесь встретить!
Деревня Берёзовая Поляна была построена на надпойменной террасе Суры, причём все дома её располагались в одну линию, фасадами на бывшую пойму Суры, за которой на километры протягивалась её долина. Противоположная сторона единственной улицы пустовала, если исключить сельский клуб и конный двор с конюшней в середине посёлка, да три случайно затесавшихся дома на околице, в противоположной от реки стороне деревни. Старая пойма реки представляла собой роскошные заливные луга, поросшие разнотравьем выше колена, зачастую - по пояс, иногда в рост человека, а местами - и выше.
В весеннее половодье вся долина,
выработанная
многими веками переработки разнообразных грунтов рекой, заливалась водой,
вышедшей из берегов Суры. В иные годы вода затапливала погреба и подполы
некоторых, наиболее низко расположенных домов. Вся деревня, как и множество
подобных ей в России, была обнесена изгородью, высотой чуть ниже
человеческого
роста, состоявшей из столбов, соединённых жердями на расстоянии
30-
Для защиты посадок селян от потравы скотом эта реденькая, несерьёзно выглядевшая ограда и была поставлена. А открывавшиеся руками огромные высокие ворота на задней околице деревни из тех же жердей, закреплённых на них вдоль и крест-накрест, выглядели и вовсе немного комично. Правда, за внешним видом ворот жители следили, и они всегда выглядели хорошо. Видимо их красота и некоторая основательность служили визитной карточкой Берёзовой Поляны и придавали въезду в неё значимость и солидность.
Дом, в который я приезжал, был третьим от дальней околицы. Вся деревня состояла из четырёх десятков домов, из которых четыре - пять были нежилыми. Практически ежегодно в летние каникулы я самостоятельно приезжал сюда на месяц - другой. Этот дом принадлежал родному брату моего деда - Григорию Улитину, которого я называл дядей Гриней. Он приходился мне двоюродным дедом и был одним из двух мужчин в деревне, вернувшихся с Великой Отечественной войны. Да и то, дядя Гриня переступил порог своего дома далеко не сразу, а спустя много лет после дня капитуляции Германии.
Официальной датой образования поселка считается 1927 год, хотя дом лесника стоял здесь уже с незапамятных времён. Название "Берёзовая Поляна" поселок получил от произрастающего на этом месте леса. Первые поселенцы были выходцами из села Сур-Майдана, всего переселилось около двух десятков семей. Поселок Березовая Поляна находится в уникальном природном уголке России, на берегу реки Суры, почти на границе с Порецким районом. С 1930 по 1950 годы в поселке существовал колхоз "Организатор". Жители поселка считались в округе зажиточными, впрочем, они таковыми и были. Необходимо было обладать выдающейся способностью к лени, или быть очень больным и совсем немощным, чтобы голодать, проживая в Берёзовой Поляне!
Первое время после переезда жители нового посёлка занимались раскорчевкой площадей от кустарников, окультуриванием пашни, подготовкой обширных полей под выращивание сельскохозяйственных культур. Основным источником существования селян были небольшие огороды и личные подворья, на которых они выращивали скот для личного потребления и на продажу. Селяне охотно занимались пчеловодством. Небольшие пасеки из трёх-пяти и более ульев стояли в огородах более половины частных подворий. Ещё бы! Не заниматься "медоводством" в окружении такой природы, считаю, было бы просто преступлением перед членами своей семьи и гражданами России! Более вкусного и душистого мёда, чем в Берёзовой Поляне, не встречал нигде, даже в горных районах Кавказских субтропиков у Красной Поляны.
Женщины пряли овечью шерсть и вязали для всей семьи на зиму кофты, платья, носки, варежки и другую одежду. Некоторые даже ткали изо льна грубые рубахи и штаны. Кое-кто продавал вязаные шерстяные изделия на рынках Порецкого и Алатыря, но это никогда не было одним из основных источников дохода жителей деревни, а только небольшим побочным приработком. А вот выращиванием скота на продажу занимались практически все. И это давало большие и основные деньги селянам. Планируемую к получению от такой продажи сумму заранее тщательно распределяли для затыкания основных финансовых брешей в семейном бюджете. Хотя обитатели Берёзовой Поляны жили преимущественно натуральным хозяйством, и, при необходимости, вполне могли обходиться вообще без денег.
Мне было очень странно наблюдать такую свободу, практически полную независимость людей от денег. Это сказывалось и на их вольнодумии, самостоятельности суждений каждого селянина по поводу всех аспектов жизни и человеческих взаимоотношений. Тогда мне казалось, что только в Берёзовой Поляне видел свободных людей. Потом понял, что это впечатление было ошибочным. А ещё позже дошёл до понимания того, что первые детские и юношеские впечатления если и были ошибочными, то не столь уж и сильно.
Часть населения, в которую входил и мой дядя Иван Матвеевич Давыдов, занималась вязкой плотов, заготовкой и вывозом древесины на сплавной участок. Заготовленная в окрестных лесах древесина гужевым транспортом доставлялась к реке, на ближайшую к деревне сторону Княжьего яра. Затем часть грузилась на многочисленные баржи, а остальные стволы деревьев увязывались в плоты и сплавлялись по Суре плотогонами. Эта работа была тяжёлой и опасной, отнимала почти всё время и силы, но давала хороший доход. Молодые крепкие парни, ещё не отделившиеся от отцовского хозяйства и не имевшие личных подворий, с удовольствием занимались этой деятельностью. Иван Матвеевич рассказывал, что время работы плотогоном считает самым беззаботным и счастливым в своей жизни.
С одной из таких барж, вернее её семейным экипажем, было связано ещё одно памятное событие нашей дружной детской троицы в традиционном составе Ваньки Ларькова, брата Вовки и меня. На баржах времён моего детства зачастую проживали целые семьи. Может быть, у обитателей этих плавучих убежищ, мало приспособленных для постоянного проживания, просто не было другого жилья, или находилось оно далеко. А может быть, не хотели или устали женатые люди жить в вечной разлуке. Как бы то ни было, в каютах некоторых барж появлялись домотканые половички, иллюминаторы изнутри закрывались занавесками, с борта барж доносились звонкие детские голоса. И вообще, внутренне убранство этих барж приобретало обжитой вид, некоторый домашний уют. Во время многодневной стоянки у берега, плавучие дома создавали у посторонних наблюдателей даже ощущение оседлости.
Семейные жильцы барж начинали постоянно покупать у местных селян молоко, яйца, овощи. Жёны капитанов барж начинали ежедневно заниматься приготовлением супов, борщей, другой обычной домашней еды. Одна из таких семей постоянно приобретала продукты у моей бабушки. Как-то осенью у нашей кошки родились три котёнка, и не было на свете людей счастливее нас с братом и соседа - Ваньки Ларькова. Мы дни и ночи ползали вперемешку с тонко попискивавшими пушистыми комками, играли с ними, а спустя некоторое время поили их коровьим молоком. Чтобы между нами не было раздоров, каждого котёнка "закрепили" за одним ребёнком. Брат сразу прикипел к дымчатому красавцу. Этот представитель кошачьих понравился всем, но его отдали Вовке, потому что он ему уж очень понравился, и на других котят брат даже не смотрел. Нам с Ванькой нравились и остальные, и мы без споров поделили их между собой. Конечно, деление котят между мелкими собственниками было весьма условным, потому что мы всё равно ползали по полу или на печи все вместе.
В очередной приход баржи, наши постоянные покупатели снова пришли за продуктами всей семьёй. Они увидели маленьких котят, и их шестилетний сын стал упрашивать родителей взять одного из них "домой", на баржу. Бабушке некуда было девать столь многочисленное кошачье семейство, и она с радостью согласилась. И надо же было такому случиться, что этому белобрысому Васе понравился именно дымчатый котёнок, в котором мой брат просто души не чаял. На все просьбы к Васе, взять другого котёнка, тот отвечал решительным отказом. Вовка, услышав зловещую просьбу речников, просто молча схватил своего любимца и забился с ним в самый угол печи.
Всем стало понятно, что никакими силами или уговорами ничего сейчас от него добиться невозможно. Бабушка договорилась с Васиными родителями, что до вечера постарается уговорить внука отдать дымчатого красавца. Они со своей стороны пообещали попробовать убедить Васю взять другого котёнка. А вечером мы втроём должны были принести каждый своего котёнка на баржу, с тем, чтобы Вася оставил себе одного из них.
Бабушка долго рассказывала Вовке, как тяжело живётся семье речников, у которых нет ни кола, ни двора. Что им приходиться бо¢льшую часть времени проводить в плаваниях по рекам. Живо объясняла, как они скучают по дому, а у них нет даже ни одной кошки, в то время как у нас, их теперь пять штук. Брат молча слушал, не возражал и только громко сопел, не выпуская своего котёнка из рук. Он додержал его до самого вечера и с ним на руках пошёл с нами и бабушкой к Суре на баржу. Речники ещё днём загадочно сообщили, что за взятого котёнка угостят нас редкими вкусными конфетами, и мы с Ванькой летели, как на крыльях. Только Вовка был мрачнее тучи. Он плёлся еле-еле, всё время отставал, непривычно громко сопел и время от времени оглушительно сморкался.
Вот и довольно крутой песчаный обрыв Княжьего яра. По его склону до самой реки были пологой ёлочкой проложены широкие доски с набитыми брусочками-ступеньками. С самого верха яра в сгущавшихся сумерках освещённые иллюминаторы обжитой самоходной баржи смотрелись ярко, манили нас с Ванькой. По временным сходням спустились прямо к трапу речного судна и поднялись по нему на борт. Нас ожидала радушная встреча хозяев. Особенно старались капитан с женой добиться Вовкиного расположения. Но их усилия были тщетными, брат не поднимал налитых слезами глаз, сопел и молчал.
По крутым металлическим ступеням спустились в глубину баржи. Здесь протягивался узенький проход - коридор, устланный самодельными тряпичными половиками. В него выходили несколько дверей. Хозяйка открыла нам одну из них, мы переступили высокий металлический порог и очутились в простой, но уютно, совсем по-домашнему обставленной небольшой каюте.
Металлический пол её был покрыт видавшими виды ковриками из кусков материи разного цвета. Светло-голубые с мелкими розовыми цветочками занавески закрывали неуместный в жилом доме иллюминатор. У окна был расположен круглый стол со стоящей по его центру разрисованной фаянсовой вазой. Рядом стояли три стула со спинками, сидения которых были покрыты тоже самодельными накидками из синего плюша. Под вазой красовалась белая самодельная салфетка с набивными узорами. Белым покрывалом с такими же набивными узорами была аккуратно застелена кровать в углу. На стене висел большой деревянный штурвал. Рядом с ним барометр и другие приборы и приспособления, указывавшие на принадлежность хозяев к речному пароходству. Такой странный симбиоз корабельных частей с предметами домашнего уюта создавал странную, непривычную для восприятия картину.
В центре каюты оставалось совсем немного места. Именно здесь и был устроен демонстративный выбор одного из трёх принесённых нами котят. Но ни Вовку, ни Ваську эти смотрины не могли обмануть. Они оба твёрдо знали, что весь этот спектакль разыгран для того, чтобы отобрать дымчатого любимца у моего брата и отдать его капитанскому сыну. Это действие напоминало розыгрыш автомобиля в денежно-вещевой лотерее СССР, где выигравший, заплативший необходимую сумму ворованных денег определённым лицам, был известен устроителям этого всесоюзного игрища заранее. Котята, тонко попискивая, расползлись по углам каюты. Мы с Ванькой со смехом доставали их оттуда. Набычившийся Вовка не двинулся с места. Он был очень серьёзным и запомнился мне в тот момент почти взрослым.
После показательных выступлений была плохо сыграна сцена мучительных раздумий и внутрисемейных переговоров. Затем хозяйка каюты объявила общий вердикт: они решили оставить себе дымчатого котёнка, Вовкиного любимца. Речники протянули нам заранее приготовленные газетные кульки с конфетами. Вовке дали этого угощения чуть не вдвое больше, чем нам с Ванькой, но он нисколько не обрадовался. Не поднимая глаз, машинально взял кулёк, прижал его к груди, стоял и громко сопел. Выбранного котёнка быстро унесли в другую каюту, а с нами начали вежливо прощаться, давая понять, что представление окончено, и зрителям давно пора расходиться по домам.
Мы с Ванькой ещё по дороге развернули кульки, разглядывая цветные обёртки редкого и такого любимого лакомства. Вовка механически прижал кулёк к груди и так же молча, как и пришёл, вернулся домой. Там, не разворачивая и не заглядывая в его содержимое, положил свёрток с конфетами на кухонный стол, залез на печь, отвернулся к стене.
Немного позже все домочадцы сели за стол и бабушка позвала: "Вова, внучек, спускайся вече¢рять, а то каша остынет". Брат молча сопел, не удостоив её ответом. "Ну же, ну же, Вовынька, а ты не упрямься, иди, поешь кашки. Гля, кака¢ вкусна ноне удалася". Отец сказал: "Нет, так нет! Как хочет. Будет упрямиться, ляжет спать голодным!". Я быстро поел и залез к брату. Начал совать ему своего и Ванькиного котёнка, конфеты и уговаривать его не плакать, потому что его котёнка на барже любят и ему там будет хорошо. Тогда я ещё не знал, что все любящие люди (да и не только люди!) мелкие собственники и эгоисты. И тем бо¢льшие, чем сильнее их привязанность к предмету обожания. Вовка прогонял от себя оставшихся с нами, ни в чём не повинных котят и никак не реагировал ни на мои, ни на чьи-либо другие уговоры и увещевания.
Много лет спустя, я узнал тщательно скрываемую семейную тайну. Отец был женат на подруге матери. У них родился сын Вова, а через год первая жена отца умерла от воспаления лёгких. Прошёл ещё год, и отец женился на моей матери. Получалось, что мы с Вовой были сводными братьями по отцу. Хотя ни он, ни я, до студенческих лет не знали этого. Да и не узнали бы никогда, если бы не "сердобольная" тётушка Аня - москвичка, сестра отца. То есть, Вовка не был родным сыном и внуком моих матери и бабушки. В эту ночь бабушке было видение. Ей приснилась Вовкина мать. Около окошка раздался шорох и в ночной тишине послышался звук шагов. Бабушка подошла к окошку избы и увидела очертания Вовкиной матери. Та остановилась прямо напротив окна и, не глядя на собеседницу, глухо произнесла всего одну фразу: "Вы моего Вову не обижайте, а то бог вас накажет". У бабушки замерло сердце, и она проснулась. Подбежала к окну, но за ним никого не было.
Было раннее утро, все ещё спали. Подошла к печи и увидела неспящего, заплаканного Вовку. Тут она всполошилась: "Вовынька, милай, да рази можно эдак убиваца из-за кошки! Ну да ладно, где четыре, там и пять, щас заберём твово красавца, коли так. Нескладно получаца перед людями, ну уж растолкую. Чай, баю, живы люди, поди поймут. Быстро подоила корову и повела Вовку к барже. Я, тоже проснулся и, конечно, увязался с ними.
Мы взяли двух оставшихся котят на случай возможной замены Вовкиного дымчатого любимца. На сей раз, брат сам тащил бабушку, как на буксире. Я еле поспевал за ними. За считанные минуты добежали до берегового обрыва. Перед нами катила свои серые, по-осеннему холодные воды широкая Сура. Отсюда открывался речной простор на многие километры в обе стороны. Но водная поверхность реки была пустынна. Лишь пронизывающий ветер свистел над долиной реки, да белые барашки серых волн появлялись и исчезали на всём видимом протяжении Суры. Баржа ушла в очередное многодневное плавание то ли в ночь, то ли с самого раннего утра. И с чего бы это?
Вовка не плакал. Он сжал губы, смотрел на реку и что-то для себя решал. Каждый день, до самой зимы он приходил на этот берег, в надежде увидеть баржу со своим любимцем на борту. Но это было последнее плавание самоходки в том сезоне. Где-то далеко она встала на зимовку. Потом мы переехали в Шумерлю, и печальная история с дымчатым котёнком забылась.
Уже, будучи студентами МГУ, мы с братом сидели вечерком в общежитии главного здания, в его комнатке на двадцать первом этаже. Был свободный вечер, попивали чаёк и ударились в детские воспоминания. Я спросил: "А помнишь того дымчатого котёнка, твоего любимца, которого взяли речники с баржи?"
- Ах, того ... Да-да-да.
- Ты тогда ещё плакал, что им понравился именно твой.
Вдруг лицо брата стало злым, голос резким и неприятным: "Да отстань ты со своими дурацкими сентиментальными воспоминаниями! Давай сменим тему". Я осёкся на полуслове и сидел, как громом поражённый. Вот так неожиданность! Эта простенькая история оставила такой след в его душе, что саднит даже сейчас, спустя двадцать лет. Добрая бабушка по деревенской простоте и недопониманию важности принимаемого решения, нанесла брату такую душевную рану, что он помнит её до сих пор. Я тут же заговорил о чём-то другом и больше к этому детскому происшествию никогда не возвращался.
Поселок рос, увеличивалось число молодежи и детей. Была приглашена молоденькая учительница - выпускница Порецкого педагогического училища Клавдия Петровна и открыта начальная школа. Первой учительнице Берёзовой Поляны жители заранее выстроили избу. Селяне всем миром построили сельский клуб и стали собираться там по вечерам, на праздники, во время официальных собраний. Из Алатыря прислали женщину - фельдшера и выделили одну из пристроек клуба под медицинский пункт. В 1949 году встал вопрос о расширении поселка путем перевода общественных земель колхоза в - приусадебные. Селяне восприняли это решение с огромной радостью. Площади их личных огородов возросли многократно. Теперь их усадьбы стали настолько обширными, что даже самые многочисленные семьи в любой неурожайный год раз и навсегда забыли о голоде.
В пятидесятых годах колхоз "Организатор" объединился с Сур-Майданским колхозом имени Жданова. После объединения небольшая деревенька Берёзовая Поляна стала отдалённой, затерянной в лесах окраиной большого колхоза. С ней у нового руководства появилось множество проблем. Для решения самого пустякового вопроса нужно было теперь ехать в Сур-Майдан, да ещё умудриться там "поймать" кого-то из руководителей. Это привело к тому, что ни один вопрос не решался, да жители и перестали даже пытаться это сделать. На обычное колхозное собрание нужно было ехать чуть ли не десяток километров по грунтовой просёлочной дороге в село Сур-Майдан.
Очень скоро до нужд селян никому из нового колхозного руководства вообще не стало дела. Общественная жизнь в поселке стала замирать, новый клуб опустел. Большинство семейных жителей не очень переживали по этому поводу, и все силы отдавали приусадебному хозяйству. Однако отдельные семьи стали покидать родной поселок, разъезжаться по городам, преимущественно сибирским, в поисках более интересной, современной и обеспеченной жизни. Молодежь же теперь по достижении совершеннолетнего возраста покидала Берёзовую Поляну поголовно. Этот массовый исход молодых людей предопределил дальнейшую судьбу деревни и стал началом её исчезновения, путём простого физического вымирания оставшихся старших жителей.
Одинокие берёзы у пароходной остановки, неизменно вызывавшие у вновь прибывших людей душевный подъём и чувство радостного ожидания чего-то хорошего, лишь гораздо позже стали олицетворять для меня несчастных вдов последней войны из деревни Берёзовая Поляна. Для молодёжи эта война прошумела по миру так давно, что воспринималась проходившей чуть ли не одновременно с Куликовской битвой. Может быть, немногим ближе к современности. Люди моего поколения родились значительно позже её окончания. Но вот самые тяжёлые последствия этой людской мясорубки нам довелось видеть долгие годы.
Огромное количество наиболее трудоспособного мужского населения, полёгшего на своих и чужих полях, кроме нехватки рабочих рук породило в СССР десятки миллионов солдатских вдов. Вот им и пришлось полной мерой испить горькую чашу последствий небывалой в истории человечества по количеству жертв войны: и одиночество, и холодную постель, и непосильную мужскую работу. Им пришлось до самой смерти расплачиваться за эту борьбу власть имущих за мировое господство, территории, ресурсы, влияние и прочую дребедень, не стоившую и миллионной доли их слёз и страданий. Война отняла у них счастье и лишила малейшей надежды на него в будущем.
Во время войны большинство солдатских вдов Берёзовой Поляны называли себя "соломенными" из-за того, что их мужья считались пропавшими без вести. И хотя никто из них, кроме дяди Грини, домой так и не вернулся, но после получения таких неопределённых, дававших какую-то надежду известий деревенские женщины долгие годы продолжали ждать своих мужей и надеяться, что они живы. Официальные власти относились к "соломенным вдовам" с подозрением, как к жёнам потенциальных изменников Родины - "врагов народа". Благо, что это начальство находилось далеко от деревни и появлялось здесь крайне редко. После амнистии 1953 года и возвращения Григория Улитина, и "соломенные вдовы" поняли, наконец, что нужно оставить всякие надежды на возвращение мужей, что те погибли: либо в боях, либо в плену, либо в лагерях на Родине.
Мою бабушку звали Евдокией, в обиходе - Дуней. Это женское имя, наряду с мужским - Иван, давно стало нарицательным в анекдотах о простом народе. Бабушка улыбалась своему имени, услышанному в шутках и остротах, и нисколько не обижалась на них. Даже наоборот, ей нравилось, что у неё самое распространённое в народе русское имя: "Ну и что, что во всех прибаутках упоминают. На Дуньках да Ваньках вся Россия и стоит!".
Её мужа, моего деда звали Матвеем. В августе 1941 года его с односельчанами мобилизовали в армию. Уезжали на телегах под плач и причитания жён и матерей. Все были верующими и брали с собой либо заговорённые крестики, либо небольшие иконки, либо какие-то свои освящённые талисманы. Да только не помогли они им. Матвей оставил жену с двумя дочерьми и полугодовалым сыном Ваней. А в конце 1941 года пришло извещение из части, в которой он воевал: "Ваш муж пропал без вести в октябре в боях под городом Холмом".
На всю деревню без стеснения криком кричала - причитала баба Дуня: "Голубь мой сизокрылый, сокол ясный! Где ты, что с тобой, жив ли, али засыпаны землёй твои глазоньки! Вернёшься ты домой, али нет!". Кто хоть раз слышал подобные рыдания - причитания деревенской женщины, называемые плачем по близкому человеку, тот не забудет их никогда. Моя бабушка, тогда ещё молодая, здоровая жизнерадостная, работящая деревенская женщина, заболела и слегла.
Её старшая восьмилетняя дочь Надежда (моя мать) написала в Москву письмо следующего содержания: "Москва. Кремль, Сталину. Найдите, пожалуйста, моего папу, красноармейца Улитина Матвея, без вести пропавшего под городом Холмом". После этого каждый раз подбегала к почтальону, ждала письма с ответом Сталина. Но почему-то так и не дождалась!
Дочери были слишком молодыми, чтобы полностью управиться с хозяйством и маленьким братом, и им помогала та самая соседка - баба Дуня. Она же ежедневно утешала бабушку, и твердила: "Чтой-то ты Дуня без причины убивашься-т по мужу: без вести пропал - ишо не убит! Мо-отри, а то и впрямь накличешь беду-т! Да и дитё мало у тебя, а ну помрёшь, што с им будет?". Такие разговоры действовали лучше всяких лекарств, и бабушка понемногу стала вставать с постели. Правда в одночасье сгорбилась и постарела лет на десять. Тяжело придавил её нежданный непомерный груз. Знала, что муж на войне, и что там убивают, но, как и все, надеялась, что его-то несчастье обойдёт стороной. Не могла она тогда знать, что в этой величайшей бойне погибнет ужасающее количество наших участвовавших в ней солдат, что до конца войны практически вся армия начала войны, полностью (по-численности) будет уничтожена!
Зима 1941 года выдалась лютой и многоснежной. Крепкие морозы трещали над поселковыми избами, занесёнными по окна снежными сугробами. Наверное, поэтому, замерзавшие в лесу волки в ту зиму осмелели и стали захаживать в Берёзовую Поляну. Не получая отпора от оставшихся женщин, детей и стариков, они обнаглели окончательно и стали по ночам полновластными хозяевами деревни. Тревожное состояние селян теперь усиливалось постоянными жуткими, тоскливыми, леденящими сердце звуками ночного волчьего воя.
Волки пытались найти слабое место в ограждениях хлевов деревенских подворий. Иногда им это удавалось, и тогда они резали кур и овец. Причём, всегда убивали больше, чем могли съесть. По-видимому, инстинкт хищников заставлял их заготавливать еду впрок. Хотя зарезанную скотину протащить через пролом или подкоп за пределы хлева они не могли. Им оставалось есть на месте столько, сколько влезет, остальное мясо всё равно доставалось хозяевам. А второй раз попасть в один и тот же хлев им уже не предоставляли возможности: подкопы засыпали землёй со щебнем и трамбовали, проломы забивали толстыми неструганными досками.
В ту лихую зиму бабушка больше всего боялась, что волки всё-таки сумеют сделать подкоп под хлев и загрызут её дойную корову, основную кормилицу семьи. При каждом подозрительном шуме ночью моя робкая бабушка, переборов страх, брала в одну руку керосиновую лампу, а в другую вилы и спускалась из избы в хлев. К счастью, Матвей оставил ей добротные сараи, и в её подворье волки так и не смогли проникнуть. Мама рассказывала, что в ту зиму они с сестрой несколько раз были разбужены близким протяжным и продолжительным волчьим воем. Им несколько раз довелось при лунном свете прямо из окна своего дома наблюдать усевшуюся напротив них небольшую стаю отощавших волков, хором, акапельно исполнявших Луне, ярко освещавшей окрестности холодным синеватым светом, заунывную зловещую песню о своей тяжёлой жизни в столь студёную и голодную зиму.
Волчьи стаи зачастую сопровождали и конные упряжки с санями. Но днём хищники всё-таки опасались нападать на них и держались на некотором расстоянии. Селяне старались не искушать судьбу. Они выезжали и возвращались только засветло, группами по нескольку человек, и лишь по большой надобности. Кроме того, в каждую поездку брали с собой вилы, косы или топоры, а иногда и то, и другое, и третье.
Часть волков вымерла зимой от холода и голода. На оставшихся серых хищников летом была устроена обширная облава мужиками-охотниками из села Сур-Майдан с участием всех женщин и подростков Берёзовой Поляны. В последующие военные и первые послевоенные годы численность волков так и не смогла больше восстановиться. Время образования организованных волчьих стай, угрожавших домашним животным и даже людям Берёзовой Поляны, безвозвратно прошло. Теперь в окрестностях деревни обитали лишь отдельные семьи серых хищников.
У женщин деревни оставалась одна надежда - на бога, который спасёт и защитит их мужей. Ближайшая действующая церковь была в городе Порецком. Во все церковные праздники, а зимой и каждый выходной день в Берёзовой Поляне запрягали лошадь и солдатки ехали на телеге в церковь. Там теперь всегда было многолюдно. Во время войны представители советской власти смотрели на верующих и священнослужителей сквозь пальцы, прекратив на время их преследование, и оставив злобный воинствующий атеизм. С невыразимым чувством, последней надеждой падали женщины на сами собой подгибавшиеся колени у образов своих заступников пред богом. Просили защиты у иконы самого Николая-чудотворца, зачастую единственную надежду русских людей. Истово молились они в надежде только на чудо. Из глубины души шли их мольбы о здравии и сохранении живота своих кормильцев.
Но не услышал их господь, не смогли или не захотели им помочь: ни святая троица, ни Николай-чудотворец, ни другие святые заступники, ни сам бог. Видимо сильно прогневила небеса массовым неверием, погрязшая в грехах, кровавых междуусобицах и других преступлениях заповедей святая Русь. Хотя в то время она уже считалась и была третьим Римом, оплотом православия на земле. А может быть не хватило сил у святых угодников и православной небесной рати на защиту столь огромного количества сошедшегося в смертельной схватке: крещёного и некрещеного, православного и иного люда. Как бы то ни было, но, несмотря на мольбы селянок, почтальон всё привозила и привозила им из военкомата: кому похоронки, а кому бумажки с надписью "пропал без вести ...тогда-то, там-то", которые впоследствии тоже оказались похоронками. Было единственное на Берёзовую Поляну счастливое исключение: извещение "пропал без вести..." на Григория Улитина. Так что практически никто из мобилизованных в 1941 году мужчин не вернулся в деревню не только живым, но даже хотя бы увечным.
В деревне наступили тяжёлые дни, растянувшиеся на годы. Были введены дополнительные налоги натуральными продуктами. Особенно тяжело сказался на жизни селян налог на корову. Селяне должны были сдавать определённое количество масла в месяц с дойной коровы. При малой жирности молока, сбитого из него масла, не хватало на налог. Тогда жители деревни покупали недостающие килограммы в сельпо, открывавшемся специально в день сдачи налогов. Селянам оставался обрат - обезжиренная часть молока, остававшаяся после пропуска через сепаратор. Коров с таким молоком немедленно продавали или пускали на мясо, потому что содержать их становилось невыгодным. Бабушкина корова давала жирное молоко. В семье оставалась бо¢льшая часть обрата (сколько-то всё-таки уходило новорожденному телёнку), часть натурального молока, немного масла, сметаны и сливок. То есть, бабушка и её дети были ещё в лучшем положении, чем большинство жителей Берёзовой Поляны.
И, тем не менее, даже для её семьи наступили полуголодные времена. Спасала картошка, которую в военные годы селяне высаживали на значительно бо¢льших площадях, чем ранее. Но женщины не роптали. Наоборот, они дополнительно отправляли на фронт посылки с вязанными шерстяными шарфами, варежками и носками. И вообще, старались отдать фронту всё, что могло облегчить жизнь свих родственников на войне и всех наших солдат.
Когда в деревне начался сбор средств на танковую колонну, селяне сдали все деньги, какие у них были на тот момент. Кроме того, все принесли для фронта, для скорейшей победы и окончания войны немногочисленные личные золотые изделия: серьги, броши, обручальные кольца. Но и это было не всё. Каждая крестьянская семья от предков имела какой-то золотой запас "на чёрный день". Весь этот запас без сожаления был также отдан жителями деревни на танки, чтобы легче было воевать их мужьям, детям и братьям, всем нашим солдатам. Бабушка отдала последние четыре золотых червонца и две пятёрки царской чеканки.
Я спрашивал: "А они стоили пять и десять рублей? А какого они были размера?". Бабушка рассмеялась: "Да что ты, внучек! Царски золоты уж тода большущей суммы бумажных денег стоили. Бумажки ить оне и есть - бумажки, печатай сколь хош. А то было старинно червонно золото. За одну таку пятирублёву монетку можно было не одну корову купить! Так что все "фамильны драгоценности" твоей мамы и твои ушли на ту танкову колонну. А по виду червонцы были, как двухкопеешная монета, а пятёрки - в аккурат как копейка. Да я про то, что отдала их, и не жалею. Было бы ещё что-нибудь, и то бы отдала. У нас ведь в Берёзовой Поляне все всё золото отдали. Если бы кто-то что-нибудь оставил, то остальные бы после войны всё равно это увидали. Ну и как бы потом этот человек стал односельчанам в глаза смотреть? Не-е-т, все тогда отдали на танки запас "на чёрный день" подчистую, без оглядки. Только вот думаю, наверно зря всё же рассталась с венчальными обручальными кольцами. Може потому Матвей и не вернулся".
Беда не приходит одна. В злую зимнюю стужу 1941 года простудился и умер годовалый сын бабушки, так и неувиденный мной дядя Ванечка. Вся деревня получала похоронки, да известия о пропаже кормильцев, наверное, поэтому его тихонько похоронили на маленьком деревенском кладбище. Бабушка поплакала, погоревала, но потом рассказывала мне: "Тоже тяжело было, больно, он же ещё невинный ангелок был. Видно, нужнее стал господу, чем мне, вот он и забрал его к себе. Конечно, горько было, ну всё не так, как после известий о Матвее. А я всё думала, как ему скажу про Ванюшу-то, как оправдаюсь. А говорить-то стало и не кому, и оправдываться, тоже оказалось не перед кем".
После возвращения бабушкина шурина (брата мужа) - Григория, ей было видение. К 1953 году дочери вышли замуж и разъёхались, и она жила одна. Ночью кто-то постучал ей в окно. Евдокия быстро встала, подошла и стала вглядываться в ночную тьму. Силуэт стоявшего под окном человека показался ей таким до боли знакомым, таким родным и долгожданным, что она охнула и вскрикнула: "Матвей, ты!?". "Не жди меня, Дуняша, я не вернусь", - произнёс призрак бесстрастным, спокойным голосом, с чуть заметной жалостливой ноткой.
Бабушка обмерла и без чувств упала на лавку. Очнулась под утро. Всё тело горело, лицо пылало, как у открытой русской печи. Руки и ноги тряслись. В голове вертелись обрывки ночного происшествия. Судорожно пыталась сложить их воедино. Сначала хотела понять, что это было: видение ли, сон ли, явь ли. Разум противился этой реальности, поэтому целостная картина никак не получалась. Наконец она увидела всё ночное событие, и даже не пыталась выяснить источник полученной неизвестно откуда чёрной весточки.
Всей иссушенной многолетним ожиданием любящей душой прочувствовала, чуть прояснившимся после страшного ночного известия умом поняла, всем истосковавшимся женским существом ощутила самое главное: что это правда; что её Матвей никогда не придёт домой; что теперь она не "соломенная", а истинная солдатская вдова. В тот момент имело значение только это и ничто больше. Немного смягчило удар то, что сообщил это известие Евдокии сам Матвей, то есть, его душа, бестелесная оболочка или что там ещё остаётся от нас в потустороннем мире. Если что-то вообще могло хоть как-то ослабить такую беду.
Несколько дней бабушка провела в горячке, а потом сама молча встала, и пошла, хлопотать по-хозяйству. В 36 лет обильным снегом припорошило её светло-пепельные волосы, и сетка тонких морщин начала покрывать молочно-белое лицо с потухшим взглядом голубых глаз. Здоровый деревенский румянец покинул её щёки и никогда больше не возвращался. Во всяком случае, я его никогда не видел, и рассказы старожилов Берёзовой Поляны о весёлой розовощёкой симпатичной блондинке Дуняше меня очень удивляли. Кто из сильных мира сего заплатил за это горе десятков миллионов наших женщин? С поверженными странами всё понятно ещё со времён Александра Невского: "Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет". Ну а в СССР? Никто!
Вот они: Матвеи, Григории, Иваны с минимумом оружия должны были остановить и победить самого сильного в мире врага, прекрасно вооружённого, обученного, обстрелянного в победоносных европейских кампаниях, а потому уверенного в своей лёгкой и быстрой победе. А Дуням, Машам и Грушам была уготована участь до конца своих дней беспросветной вдовьей долей расплачиваться за эту победу. Ждать мужа бабушка перестала, хотя позже признавалась, что искорка надежды, тщательно запрятанная ото всех в самом дальнем потаённом уголке её души, теплилась ещё добрый десяток лет. Инстинкт самосохранения добросовестно выполнял свою функцию защиты разума от полного осознания реальности, с которой он никак не мог смириться.
Непривычно проходило празднование 9 мая Дня Победы в Берёзовой Поляне, свидетелем которого, мне однажды довелось стать. В избе у дяди Грини собрались несколько женщин, в основном вдов. На стол выставили праздничную бутылку водки и пару больших тёмных бутылок дешёвого красного вина, называемого в народе "огнетушителями" с "бормотухой". Всё остальное добирали обычными деревенскими спиртными напитками: самогоном и брагой. Женщины традиционно пили брашку, но в этот день многие как следует, приложились и к самогону. Небольшое оживление перед началом застолья быстро сменилось угрюмым молчанием. В отличие от города, здесь не было праздничных салютов, ветеранов в костюмах, увешанных боевыми и юбилейными медалями, криков "Ура!", не игрались победные марши.
Вдовы вспоминали своих мужей, выпивали за их память, плакали. По мере опьянения разговор немного оживлялся, некоторые начали даже громко петь. Но едва немного трезвели, снова некоторые начинали безутешно плакать: кто-то с причитаниями и некрасивыми завываниями, роняя голову на стол; кто-то потихоньку, утирая слёзы краем белого платка (праздник же!). Были и такие, которые не проронили ни слезинки и сидели с горько сжатыми губами и сухими глазами. Они не были бесчувственными, просто у них кончились слёзы, и их сердца застыли, окаменели до конца дней.
И мы, детвора притихли, не восторгались тем, что "наши победили", как это было во время праздничных демонстраций у городской трибуны. Становилось немного понятнее, почему в этот день в городе плакали седовласые герои, боевые участники войны. Даже, несмотря на то, что пиджаки у них были увешаны наградами, что на них и их ордена с восхищением и завистью смотрели все мальчишки, что они победили сильнейшего в мире врага. Начинали понимать, что наша победа, это очень серьёзное событие, но совсем не радостное для большинства взрослых. И даже более того, с удивлением узнали, что для многих пожилых женщин (тогда для нас они были "старушками", хотя многим не было ещё и пятидесяти лет) праздник Победы был самым горестным днём в году!
Я долго молча смотрел на происходившее в доме, потом не выдержал, подошёл к дяде Грине и потихоньку спросил: "Мы же всё-таки победили, чего же они совсем не радуются, а только плачут?". Он только усмехнулся: "Молодой ты ишо, много не понимаш, посля сам всё узнаш!". Но я не отставал: "Мы же победили!".
- Так-т оно так, племяш. Токо победил наш Союз Германю, а, к примеру, твой дед Матвей лежит в земле, баба Дуня, как все бабы тут, - почитай на всю жисть одни осталися, я во "врагах народа" оказался, восемь годов посля плена в лагерях отсидел. Ну и рассуди сам: ково мы победили, чово выиграли, и чому нам радоваца!? Мы-т, все селяне Княжого, проиграли в той войне напрочь, и празновать нам нечово. И вобщэ, в том человекоубивстве проиграли все, хто воевал. А нам остаёца рази што помянуть сродников, полёгших на своих и чужих землях. Урузумел, што к чому?
Короткая речь двоюродного деда просто ошеломила меня. До меня стало доходить, насколько неоднозначен был этот праздник в нашей стране. Нет, я не разуверился в величии нашей победы, но понял, сколько ещё невидимого горя и слёз, она уже принесла и ещё продолжала приносить с собой моим самым близким людям, всему нашему народу. Дядя Гриня позволил мне слегка взглянуть на скрытое, подводное основание огромного айсберга людского горя в России, хоть немного осознать глубину его бездны.
Дядя Гриня воспринимал всё происходившее во время застолья, на удивление спокойно, видимо привык к такому проведению Дня Победы. Детским восприятием я сразу определил для себя это празднование, поминками по нескольким родственникам, одним из которых был мой дед. Да так оно и было для простых малообразованных вдов из Берёзовой Поляны, ничего не понимавших в большой мировой политике. Они упрямо не желали знать о необходимости расширения сфер влияния государств и их честолюбивых правителей, об их исторической миссии, об аннексии чужих территорий, о перераспределении мировых ресурсов и о прочих чрезвычайно умных вещах, за которые обязаны были заплатить жизнью их мужья, а их самих обрекли на беспросветную вдовью долю.
Единственное, что они понимали, что обороняться от нападения врагов было нужно. Но и тут, пытались вникнуть въедливым крестьянским умом в то, почему руководство страны не сумело избежать войны. Они недоверчиво спрашивали: "И што, никак нельзя было обойтися без войны, как-то договориться? А во время войны, разве нельзя было поберечь наших солдатушек. Штой-то нихто из наших мужиков не вернулся домой. Да и вон в соседнем Сур-Майдане вернулось людей всёво ничово, а ведь како большо село!". И тут же сами уверенно отвечали: "Да не могёт того бывать!". Возможно, они выдавали желаемое, за действительное, пытаясь обвинить в гибели своих мужей не только врагов - немецких фашистов, но и наших вождей.
Кстати, другие национальности вражеских стран: итальянцы, румыны, - не были широко известны и не упоминались в разговорах вдов Берёзовой Поляны. Я уж не говорю про "лесных братьев" и прочие националистические группировки прибалтийских народов, украинских бандеровцев, российских власовцев, многонациональные "иностранные легионы" и десятки других объединений множества народностей в стане врагов, которые отличались бо¢льшей жестокостью по отношению к нашим согражданам, чем сами немцы. В феврале 1945 в вермахте на всех фронтах воевали шестьсот тысяч российских граждан, в люфтваффе - 50-60 тысяч, и в кригмарине - 15-20 тысяч. А всего за годы войны против СССР воевали более миллиона его граждан! Благодаря сталинским репрессиям, численность "пятой колонны" побила все исторические рекорды. В то же время многие из российских немцев, например лётчик-капитан Николай Гастелло, героически воевали в составе Красной Армии против Гитлера.
И, тем не менее, для жителей Берёзовой Поляны, и большинства других российских деревень, да и городов, только слова "немец" и "фашист" были и до конца дней жизни оставались полными и абсолютными синонимами. Трудно позавидовать людям немецкой национальности, по каким-либо причинам оказавшимся, а тем более, проживавшим на территории СССР после той войны!
Скорее всего, остановить надвигавшуюся на СССР войну с Германией за господство в Европе и во всём мире было невозможно. Но то, что своих солдат руководство нашей страны и, соответственно командование армии не жалело, сейчас стало известно доподлинно. Такое отношение к солдатской жизни выяснилось из рассказов вернувшихся участников той войны, из сводок людских потерь, из документов приказов командиров всех уровней. Характерной формулировкой для многих распоряжений было: "...любой ценой: ...удержать, ... не позволить, ... захватить, ... выполнить!". Вот любой ценой и означало - не считаясь с огромными потерями, в том числе и с - людскими.
Что же, "людей у нас много", но вот, к примеру, немцы после нескольких месяцев на фронте в обязательном порядке отправляли своих солдат в отпуск на Родину, а наши солдаты воевали до полного физического и нервного изнеможения и могли отдохнуть только в могиле. И такое отношение было, без преувеличения, к самому геройскому солдату в мире! Когда же в нашей стране научатся ценить, уважать и беречь своего человека, я считаю, одного из лучших в мире, даже если отбросить мою субъективность? И как можно при таком отношении к согражданам своего руководства, требовать уважения к нашим людям от граждан других стран?
За неоправданные потери, за неподобающее отношение к своим солдатам немцы расстреливали командиров на месте, даже в конце войны. У нас тоже расстреливали, даже может быть чаще, но в основном за невыполнение приказа. Огромные бессмысленные людские потери никого из руководства в СССР, ни в какой период войны, не интересовали. А уж судьбы лишних миллионов овдовевших из-за этого женщин, тем более. Есть и сейчас такие сограждане, которые говорят: "Потому и победили, что своих людей не жалели. По-другому тогда было нельзя!". Сразу хочется дать им в руки ружьё и послать куда-нибудь в горячую точку, хотя бы на недельку. Думаю, потом можно будет поговорить с ними более предметно, и у них диаметрально изменится мнение на этот счёт!
В военные годы среди женщин посёлка, да думаю и среди жительниц других российских деревень, была в ходу пословица: "Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик!". Многие из вдов Берёзовой Поляны уже по прошествии десятков лет говорили: "Нечем сущщэствовать (потому что жизнью это назвать было нельзя) так, как мы - посля войны, луче б и нас сразу убили!". Произносили это спокойно, обречённо, без злобы и горечи. Острая боль от потери близких к тому времени притупилась, горячая ненависть к виновникам своим и чужим давно улеглась. А эта мысль была настолько выстрадана и обдумана ими за долгие годы послевоенной вдовьей жизни, что стала их спокойным незыблемым убеждением, до конца жизни занявшим главное место в душах. Могильным холодом веяло от их слов, и растопить этот лёд было уже невозможно никому и никогда.
И виновников они простить тоже не смогли. Когда я рассказывал своему отцу о том, какие замечательные немецкие ребята из ГДР: Андреас и Манфред, - учатся со мной в университете, он посмотрел на меня долгим внимательным взглядом и с двусмысленной ухмылкой посоветовал лучше рассказать об этом бабушке. Та выслушивала меня, опускала глаза, тяжело вздыхала и говорила: "Ну что же, вы молоды¢, дружите. Что ж делать-то, вам как-то надо учиться жить дальше вместе мирно. Лишь бы не было войны!". На сетования своих взрослых детей на какие-то жизненные трудности, у пережившего годы войны старшего поколения, был тот же ответ: "Не обращайте внимания, это мелочи. Лишь бы не было войны!".
Как-то в Челябинске довелось мне сотрудничать с проектировщиком, немцем по национальности. Он был немногим старше меня по возрасту. Его фамилия была обычной для России - Цветков. А вот имя было чисто немецкое необычное, и самое ненавистное для России - Адольф. О своем детстве в уже отдалённом послевоенном времени, в шестидесятые годы, он рассказывал так: "Мальчишки начинали ненавидеть и бить меня сразу, как только узнавали имя. И плакал, и дрался, и от всех скрывался, и просил поменять имя. Родители сказали: "Вырастешь, останешься при этом же мнении - сам и поменяешь". Когда повзрослел, то вспомнил перенесённые из-за него невзгоды и понял, что настолько сроднился со своим именем Адольф, что менять уже не хочу и не буду".
Этот отголосок войны лишний раз показал глубину ненависти граждан СССР к виновникам войны, автоматически переносимой на всех, в том числе своих же, ни в чём неповинных сограждан немецкой национальности. И кого обвинять в этом? Адольф сказал, что ему просто не повезло, но что обижаться на кого-либо в создавшихся на тот момент условиях было бы просто глупо.
Более того, возвращаться на историческую Родину он категорически отказался: "Ездил туда, чужой я там, чужие нравы, всё регламентировано, всё расписано по порядку на сто лет вперёд. С этим надо родиться там, в Германии, а я родился в России, мне становится скучно жить, когда все будущие события заранее известны и определены. В жизни должны быть, тайны, загадки, неожиданности, сюрпризы, пусть не всегда приятные. Немецкий порядок я воспринял, как цивилизованную тюрьму. После российской воли, на исторической Родине по прошествии некоторого времени стал просто физически задыхаться. Нет уж, в России для меня всё родное и знакомое, "где родился, там и пригодился!".
В начале войны под Харьковом, точнее, где-то под станцией Власово, Григорий Улитин попал в немецкий плен. Он воевал в пехоте младшим сержантом, командиром отделения, и, попав в плен, оторвал знаки отличия с петлиц. Но на выгоревшей от солнца светлой гимнастёрке всё равно остались тёмные пятна, точно повторявшие форму сорванных знаков отличия. Дело в том, что немцы не брали в плен комиссаров, командиров и артиллеристов, и Григорий знал это. Немцы сразу заметили эти тёмные пятна, заулыбались: "Унтер-официр!". Но на этом все, ожидаемые за командирское звание неприятности, для него и закончились. Видимо, младший командный состав не подлежал расстрелу на месте.
Как крестьянин, дядя Гриня был направлен на работу к зажиточному немецкому землевладельцу. После освобождения советскими войсками, на вопрос сотрудника НКВД, как с ним обращались в плену, он честно и прямодушно ответил, что хорошо. Рассказал, что за менее тяжёлую работу, чем в колхозе его хорошо кормили. Хозяин на праздники дарил подарки, иногда довольно ценные. Например, однажды он преподнёс ему хорошие часы. И вообще, немцы обращались с ним по-человечески.
У бесхитростного дяди Грини и мысли не мелькнуло, что такую правду говорить было нельзя. Сам он объяснял мне в наших вечерних беседах на завалинке или ступеньках крыльца его дома эту часть своей биографии так: "Я удивлялся што он меня обвинят, особист - т, как скажи чово-т недопонимат. Я ёму баю: "Я ж никоково преступленя супротив страны не совершал! Выполнил все приказы Родины. Меня призвали в армию, и я пошёл воевать. Был младшим сержантом, командовал отделением. Выходил с окруженя вместях с двумя солдатами, кои осталися в отделении, с небольшой группой из других частей, и со всемя имя попал в плен. Я што ль виноват, што наши армии попали в "котёл"? Всё из-за безголовых начальников. Там, бают, был и энтот лысый любитель кукурузы и раздарки исконных русских земель! Гляди ж ты, потом стал генеральным секретарём, руководителем всей страны! И даж по свойской доброте меня хоша и не простил за плен-т, но всё ж таки помиловал. Хотел я спервоначалу заплакать от благодарности, но малёхо покумекал, да и раздумал. Дык, баю, што я так и не понял, в какех - такех грехах был виноват. Баю, так было надо для острастки остальным.
Сотрудник "энкеведэ" недолго слушал мои, смешны для его понятя рассужденя, зло так засмеялси и сурьёзно разъяснил: "Ты должон был сражаца до конца, а не попадать к им в плен, што явилось твоим первым прямым предательством по отношеню к своим сражащимся товарищщам и Родине. Если всё ж таки в бессознани ты попал к им в плен, то должон был убить свово фашиского хозяина и убежать. Или, по крайности, обязан был сделать побег и вернуться в нашенски ряды. А ты проклаждался в плену, работал на "фрицев", помогал им кормить армю. А в те поры Родина напрягала последни силы на борьбу с врагом, а твои товарищщы гибли, сражаясь с имя на фронте! Ты не прост изменник Родины, ты есть ейный заклятущщый враг!".
После такого подробного объяснения столь вопиющих, несовместимых с его жизнью на этом свете преступлений против СССР, приговор в пятнадцать лет ГУЛАГа был воспринят дядей Гриней чуть ли не прощением милостивой Родины! Самым интересным в этой истории было то, что через восемь лет он вернулся в свою деревню живым и почти здоровым! В 1953 году умер Сталин, и новое руководство во главе с Хрущёвым объявило массовую амнистию. Это решение явилось огромной помощью стране, оставшейся без большого количества трудоспособных граждан. На свободу вышли миллионы мужчин, в подавляющем большинстве невиновных. Правда, их не оправдали, а только простили.
Но дяде Грине это было всё равно. Главным было то, что его, после двенадцати лет мук и мытарств, отпустили, наконец, домой. В лагере постоянно было: и холодно, и голодно, и сыро. А если добавить к этому ежедневную тяжелейшую физическую работу, то становится понятным, почему люди там часто умирали. Жилистый дядя Гриня, выросший в деревне, оказался на редкость живучим. Однако и он начал часто кашлять и уже не чаял вернуться живым в свою родную, такую милую сердцу, желанную деревеньку Берёзовую Поляну. Правда и дома он ещё несколько лет нехорошо покашливал. В больницу не ездил, но предполагал, что это был туберкулёз. Свежий родной деревенский воздух, чистые продукты, всяческие народные растирания животными жирами, припарки и настойки из разнообразных трав, собственная банька помогли ему, и он полностью излечился. Единственный деревенский мужик, первым, задолго до дяди Грини вернувшийся с фронта, был без ноги, жил недолго, и вскоре умер.
Всё это дядя Гриня рассказывал мне спокойно, без злобы, а иногда и с улыбкой. Он мог ещё и смеяться над некоторыми эпизодами своего, усыпанного терниями пути, на котором погибли десятки миллионов наших сограждан! Зато уж теперь, пройдя все круги ада на земле, он радовался каждому отпущенному дню! Ему до самозабвения нравилась рыбалка на заросших кувшинками и осокой, окружённых деревьями и кустарниками озёрах - ста¢рицах Суры. И степень его радости нисколько не зависела от величины улова. Дяде Грине доставлял видимое удовольствие сам процесс! Он любил косить траву даже на бесполезный и практически ничего материально не дававший деревенским жителям колхоз, а не только в "нахал".
"Нахал" - это народное название, довольно хлёстко и точно обозначавшее небольшой промежуток времени в конце сезона косьбы, когда разрешалось косить не для колхоза, а для своего подсобного хозяйства. Оно было распространённо в некоторых сельских районах среднего Поволжья. Сеном, накошенным в "нахал" все деревенские жители кормили зимой коров, овец и другую скотину подсобного хозяйства, за счёт которого в основном и жили. Натуральные продукты или деньги, выдаваемые за работу колхозом, были столь мизерны, что вызывали смех и нескончаемые остроты у колхозниц, и не могли прокормить их зимой. Если была возможность увильнуть от колхозных работ, то люди делали это, не задумываясь, и с большой охотой.
Колхоз забирал все лучшие обширные заливные луга. В "нахал" же селяне выкашивали на зимний корм для животных своих частных подворий все оставшиеся неудобные клочки полей и лесных полян с травой, площадь которых была хоть немногим более 1м2! Выкашивалась любая трава, включая осоку! После "нахала" все огромные площади окрестных лугов и лесов представляли собой идеально выкошенный ландшафт, до чистоты которого хвалёным английским лужайкам, даже при их микроскопических площадях, не дорасти никогда!
У многих наших солдат, выживших в той жестокой войне, я часто встречал праздничное восприятие каждого дня жизни. И немудрено, ведь это была самая кровавая бойня за всю историю земной цивилизации, и уж наши-то воины точно знали, какой редкий счастливый билет на продолжение жизни они вытащили в этой страшной лотерее! Тем более, что особенно кровавой Вторая Мировая война была именно для СССР, потери которого были просто неслыханными! Мне не нужно было далеко ходить за примером, потому что мой отец - Василий Дмитриевич принадлежал к этой когорте. Он не был уроженцем Берёзовой Поляны, его родная деревенька Барсуки была расположена в Смоленской области. Но после женитьбы на моей матери он некоторое время жил в Берёзовой Поляне и уже считался там своим.
Отец попал в плен в Белоруссии под Брест-Литовском в начале войны (он называл Брест только этим старым названием). Рассказывал: "Войны не ждали, разговоры о её возможности наш политрук называл провокациями. В сентябре 1939 года, когда мы напали на Польшу, был совместный с немцами парад войск в Бресте. Фашистские офицеры пьянствовали вместе с нашими командирами. Закалённые в боях с "зелёным змием", наши бравые ребята "накачали" немцев спиртным так, что некоторые из них еле-еле держались на ногах. Ну и о каких врагах тут можно было говорить? Друзья, да и только!
Я перебил отца: "Как это " ...напали на Польшу? Мы были союзниками с поляками, и вместе с ними воевали против фашистов!".
- Неужели до сих пор вам в школе не говорят, что мы: "...протягивали руку братской помощи народам западной Украины и Белоруссии"? Ну и ну! Нападали, да ещё как! Просто поляки не оказывали нам сопротивления. Решили, что лучше попасть под нашу власть, чем оказаться в немецкой оккупации.
22 июня мы были в летних лагерях под Брестом. Утром все наши командиры оказались убитыми немецкими диверсантами, связь была порвана во всех направлениях. Какие армады самолётов пролетали над нами! Да все шли низко, нагло, с включёнными огнями, никого не боясь.
Не имея карты, не зная толком в какую сторону нужно идти, мы самостоятельно небольшими группами, чаще отделениями, двинулись к вышестоящему командованию более крупной части, в которую входили. Несколько раз натыкались на немецкие части. Отстреливались из винтовок и уходили в леса. Сначала встречались с немцами довольно часто, затем приобрели некоторый опыт и старательно обходили неравные встречи. Один раз нарвались в деревне на гарнизон и с трудом оторвались от преследования. Нам везло, и за всё время скитаний несколько наших товарищей получили лишь лёгкие ранения. Но даже их лечить было практически нечем. Кроме небольшой походной аптечки у нас ничего не было. Иногда брали у местных жителей простыни на бинты. Хорошо, что все "задетые" пулями солдаты были молодыми, и раны у них заживали довольно легко и быстро.
Однако заходить в деревни всё равно приходилось, хотя бы для того, чтобы попросить еды. Приходилось предварительно проводить разведку. У нас изначально было всего по нескольку обойм патронов, расходовать их экономно мы не умели, бо¢льшую часть расстреляли в первых же перестрелках, и их количество уменьшалось просто катастрофически. Вскоре патроны остались только у двоих, да и то по неполной обойме. В течение похода начались размышления, в какую сторону лучше пойти. Мнения разделились, и мы решили разбиться на ещё более мелкие группки по два-три человека, и пойти в разные стороны. Среди нас не нашлось человека, который взял бы на себя роль лидера - командира. Думаю, это и предопределило нашу дальнейшую судьбу.
Мы долго шли теперь уже втроём. Скитались больше двух месяцев, и во второй половине августа были пойманы в чистом поле, на самой его середине, немецкими автоматчиками. Среди бела дня расслабились, потеряли бдительность и прослушали шум мотоциклетных моторов. Немцы внезапно вынырнули из-за ближайшей лесополосы на мотоциклах, знакомых мне по предвоенной "дружеской" встрече в Брест-Литовске. На люльках были установлены длинноствольные (крупнокалиберные) пулемёты.
Заметили нас сразу и дали предупредительную пулемётную очередь над нашими головами. Немцы ехали со стороны ближайшей лесополосы, а до - следующей были длинные, уже непреодолимые по времени, сотни метров. По собственной халатности и несобранности мы оказались в безнадёжной ловушке. Буквально через пару минут преследователи оказались рядом с нашей троицей. Мы остолбенели от неожиданности и не успели не только ничего предпринять, но даже решить, как нам лучше поступить в этой ситуации. Позже выяснилось, что все эти недели со дня нападения Германии, мы проплутали по лесам, полям и перелескам, пробираясь на юг вдоль нашей границы! Присоединили нас к огромной колонне таких же бедолаг и погнали на запад.
Первый временный лагерь, пункт сбора и сортировки военнопленных, располагался ещё на нашей территории. Он представлял собой просто участок земли, огороженный колючей проволокой, на котором стояли, сидели и лежали тысячи наших солдат. Здесь формировались колонны для дальнейшей отправки на запад в стационарные концлагеря. На этой площадке нас продержали несколько дней. В первый же день у проволоки появились русские деревенские женщины. Они высматривали среди пленных своих мужей, сыновей, родственников или знакомых. Узнав кого-нибудь, тут же спешили к охранникам и просили отпустить их мужа или брата. Женщины называли указанного пленного солдата именно так, даже если на самом деле это был какой-то дальний родственник, знакомый или вовсе незнакомый человек. Дело в том, что выпускали из лагеря только самых близких родственников просительниц. Сторожили нас обычные немецкие солдаты "вермахта", думаю, поэтому и отпускали некоторых пленных. "Эсэсовцы" бы ни за что не отпустили, скорее тут же пристрелили.
Немцы считали себя "освободителями угнетённых русских граждан от коммунистического ига и кровавого диктатора Сталина". Поэтому они время от времени преисполнялись важностью своей высокой исторической миссии на благо самих же "глупых славян". Особенно им нравилось демонстрировать своё великодушие перед нашими женщинами. Впрочем, эта игра в благородство не могла обмануть нас, пленных. Она нисколько не мешала "освободителям" хладнокровно пристреливать во время пути наших солдат, которые по каким-либо причинам не могли идти дальше или выходили из колонны по нужде.
Тогда немцы относились к нашим солдатам ещё снисходительно, как к несравнимо более слабому противнику, чем они. Никому из пришедших женщин они не отказывали и за¢просто отпускали указанного пленного солдата. Если никого из родни среди пленных не было, то гостьи всё равно указывали на кого-нибудь из солдат и говорили охранникам, что это их мужья. Мы, все пленные, мгновенно поняли, что в приходе каждой женщины может таиться наше нежданное спасение, счастливое освобождение. Издалека завидев подходивших потенциальных спасительниц, мы облепляли проволочное ограждение. Каждый надеялся, что сегодня выберут и его, и на этом весь кошмар плена для него закончится, едва начавшись. Со своим небольшим ростом и "наличием полного отсутствия красоты", у меня были призрачные надежды на быстрое освобождение таким лёгким способом. Но я, как и все остальные солдаты, к приходу каждой женской делегации прислонялся к проволоке и с надеждой ожидал невозможного".
Григорий Улитин попал в плен значительно позже, в октябре. Это произошло намного южнее, на Украине, под Харьковом, после тяжёлых оборонительных боёв. Но и у них на пунктах сортировки на территории СССР тоже ещё происходило то же самое: подходили женщины из ближайших окрестных деревень. Посетительница указывала на какого-то пленного солдата, говорила, что это её муж, и того сразу отпускали. Тощий, сутулый, грязный, измотанный боями, в порванной форме, с расцарапанным лицом, весь в ссадинах и так-то не красавец Григорий, устало сидел на земле, тупо уставившись в одну точку. При появлении новых местных жительниц, он мельком смотрел на них, но даже не вставал с места. Григорий ни на что не надеялся, никакого чуда не ждал. Он был уверен, что его-то никто не выберет и не спасёт, и просто терпеливо ожидал решения своей дальнейшей участи. После нескольких дней обитания в этом лагере, Григория отправили на сельскохозяйственные работы к немецкому землевладельцу.
Отец воодушевился так, как будто снова переживал этот период надежды на скорое избавление. Затем продолжил упавшим голосом: "Никакого чуда не произошло, мечты оказались и вправду несостоятельными, ни одна из женщин меня не выбрала. В составе очередной партии пленных, меня погнали на работы на запад. Да и то сказать, за всё время к лагерю подошли всего несколько десятков женщин. А нас, солдат скопились там тысячи человек. Так что, просто кому-то из наших ребят, попавших в плен, невероятно повезло.
Полгода отработал на каменоломнях в Польше, полностью выдохся физически, и был признан немецким врачом негодным к дальнейшей работе. Меня отвели в группу доходяг, которых должны были каким-то способом ликвидировать. По "глухому телефону" говорили об отправке в один из лагерей смерти.
По счастливой случайности (хотя, все уцелевшие солдаты нашей страны, выжили только по случайности!) меня, как человека с высшим образованием, взял к себе санитаром советский военнопленный врач, как-то умудрявшийся, практически без лекарств лечить наших пленных. Выбрал только потому, что среди нас не оказалось никого с медицинским образованием, а ему всё равно необходим был дополнительный помощник. Только поэтому в том лагере и выжил.
Потом перевели в концлагерь на территории нынешней ФРГ. Там было легче работать физически, чем на каменоломнях, но неимоверно труднее жить в моральном плане. Кроме того, многолетняя жизнь в заключении, тяжёлая работа, плохое и недостаточное питание, унизительное обращение охраны дали о себе знать. В момент освобождения моего последнего концлагеря американцами, я весил только тридцать килограммов! Мы все были живыми скелетами, обтянутыми кожей. Я видел своих товарищей по несчастью, зрелище было ужасающее! Заключённым из других стран через Красный Крест присылали какие-то продукты, нам - ни разу. Лишь после освобождения американскими войсками, мы узнали - почему.
При оформлении в последний лагерь моя фамилия показалась офицеру похожей на - еврейскую. Он оторвал взгляд от бумаг на столе и посмотрел на меня в упор ледяными беспощадными глазами победителя, "арийца - сверхчеловека" на "недочеловека - славянина". К тому же заподозренного в ещё бо¢льшем преступлении, в принадлежности к еврейской нации: "Юде?". От его высокомерного пронзительного взгляда и металлического тона голоса у меня стало холодно в груди, я на мгновенье окаменел. Этого поджарого холёного подтянутого представителя "расы господ", его взгляда сквозь меня, как будто я был стеклянным, мне не забыть никогда. Немного знал немецкий, но от волнения не расслышал правильно его вопроса и ответил: "Юнг". Подумал, что тот отбирает молодых пленных на какие-то работы. Но фашист только долгим внимательным взглядом всмотрелся в моё лицо и сделал для себя какой-то вывод. После этого потерял всяческий интерес ко мне, не стал поправлять и вызвал следующего пленного.
Евреев сразу увозили в какой-то другой специальный концлагерь. Людям всех национальностей в фашистском лагере было неимоверно тяжело, но славянам приходилось ещё хуже, потому что немцы считали нас "закоренелыми недочеловеками". Обычным было презрительное обращение "руссиш швайн" (русская свинья). А уж положение евреев было просто катастрофическим, можно даже сказать - безнадёжным.
Можно как угодно относиться к любому народу, но издеваться, унижать и убивать людей по национальному признаку - вот это и есть фашизм, я бы сказал - тупой свирепый полоумный зверизм! Это как раз фашисты и были самыми настоящими, ярчайшими образцами недочеловеков пещерного, каменного века! Фашистская идеология заставила немцев вернуться в своём духовном развитии на многие и многие века назад, в первобытное состояние. Думаю, что такого немыслимого регресса, такого узаконенного оскотиневания немцев в истории их народа ещё не было. Это было бы только их проблемой, если бы они не начали "делиться" своими удивительными открытиями и находками в области национальных отношений на Земле с народами мира.
Охрана этого лагеря первоначально состояла из непуганых фронтом, крепко идеологически подкованных надменных фашистов - эсэсовцев. Их высокомерию по отношению к нам, убеждённости в безусловном арийском и собственном превосходстве над всеми остальными народами, не было предела. Они считали наглостью, подлежащей наказанию, даже показавшийся им косой взгляд заключённого. Были попытки побега наших пленных. Все они были неудачными. Местное немецкое население оказывало активную помощь фашистам в выслеживании и даже поимке беглецов. Их доставляли в лагерь и сразу расстреливали перед строем заключённых.
От голода некоторые духовно слабые люди в концлагере доходили до каннибальства, отрезали куски мяса от тел умерших товарищей и поедали их. Один раз перед строем офицер охраны с презрительной гримасой на лице ("недочеловеки", что с них взять!) и плохо скрываемым отвращением пообещал кусок колбасы и котелок отварной картошки тому, кто признается в людоедстве. Среди строя заключённых раздался сдержанный нехороший смешок, но никто не прельстился обещанным пиршеством. Все, в том числе и морально павшие заключённые, виновные в каннибализме, понимали, что "наградой" за такое признание будет показательная смерть. Возможно даже изощрённая и мучительная. Правда, начальник охраны, похоже, и не надеялся на то, что кто-то сознается в подобном деянии.
Ближе к концу войны солдат у немцев стало не хватать. Бывшим охранникам приходилось теперь, на трещавших по швам фронтах, доказывать превосходство арийской расы гораздо менее сговорчивым оппонентам. Думаю, наши солдаты быстро согнали с них "сверхчеловеческую" спесь. Новая охрана теперь почти целиком стала состоять из невыдержавших голода и набранных здесь же в лагере за пайку еды "власовцев" из Российской Освободительной Армии. Новые охранники даже иногда давали нам немного эрзац-хлеба (хлеб с непитательными добавками, наполнителями, придающими бо¢льший вес, "разбавленный" хлеб), сигареты. Все идейные борцы против Сталина и коммунизма вступили в РОА ещё в начале войны, а эти новые добровольцы были просто слабыми людьми.
Американцы, войдя на территорию концлагеря, увидели сидящие и лежащие живые человеческие скелеты. Их охватила жалость, и солдаты стали отдавать нам всю еду, какая только у них была при себе, включая НЗ (неприкосновенный запас). Заключённые, которым досталась какая-то еда, тут же начали торопливо заглатывать все, попавшие в их руки продукты. Через считанные минуты они стали корчиться от сильнейших спазмов изголодавшегося, атрофировавшегося желудка. В течение первой четверти часа несколько человек умерли от несварения. Тут же последовал строжайший приказ американского командования своим солдатам, не давать пленным никакую еду, невзирая ни на какие просьбы! А многие "живые скелеты" просили её у солдат, и отказать им было трудно. Но теперь американцы только ободряюще улыбались, дружески похлопывали освобождённых людей по плечу и ничего из еды никому из них не давали, памятуя те первые мучительные смерти изголодавшихся обитателей лагеря.
В качестве "моральной компенсации" за отказ в еде они дарили нам небольшие сувениры, мелкие военные трофеи, пытались общаться жестами. Среди них находились двое негров. Многие заключённые видели их впервые и с большим неподдельным изумлением неприлично долго и внимательно разглядывали. Но чёрные парни-здоровяки не обижались и на это, а с улыбкой позировали любопытным. И вообще, отношение американских солдат к нам было настолько дружелюбным и трогательно предупредительным, что у некоторых "недочеловеков" на глазах появлялись слёзы. Какими бы ни были отношения СССР с США сейчас, ни я, ни кто-то другой из освобождённых ими военнопленных никогда не сможет считать их врагами, или даже просто плохо относиться к ним.
Откармливали нас постепенно под строгим наблюдением американского врача. Сначала давали понемногу молока, затем стали добавлять жидкие каши и так далее. В день освобождения я был живым скелетом и весил всего тридцать килограммов. Через месяц восстановительного питания мой вес достиг уже девяноста килограммов! Щёки были видны из-за ушей! Изголодавшийся организм стремился отложить впрок как можно больше! И лишь ещё через месяц вес пришёл в обычную норму и составил около шестидесяти килограммов".
На мои просьбы, рассказать о жизни в концлагере отец отвечал коротко: "Гипертрофированный образец диктатуры, в которой главной составляющей являлось нескрываемое, глубочайшее презрение к подчинённым. Страшный бесконечный сон, который не прекращался ни днём, ни ночью. Ощущение дикости, нереальности происходившего, чего просто не могло быть в современном цивилизованном мире. Жизнь человека, я уж не говорю про его состояние, мысли, желания, ничего не стоила. Более того, этим "сверхчеловекам" недостаточно было нас умертвить, нужно было унизить, растоптать так, чтобы мы всей душой осознали безусловное превосходство арийской расы, боялись их. Они хотели добиться того, чтобы мы сами не захотели жить, и считали за счастье умереть. Мы действительно перестали бояться смерти, и ожидали её как избавления от нечеловеческого существования.
Лучше сто раз умереть, чем один раз пережить такой плен. И теперь я точно знаю, умирать совсем не страшно, да и, в конце концов, всё равно ведь умрёшь, причём только один раз. Тысячу раз я проклинал свою расхлябанность и неосторожность. Если бы вернуть тот момент, когда нас брали в плен, ни за что не попал бы к немцам. Если бы, да кабы...Все мы в России сильны задним умом. Когда мы всё-таки попались, у нас была одна заряженная винтовка на троих, да и та с неполной обоймой. Так лучше было начать стрельбу из неё, или, на худой конец, просто побежать, пусть бы убили. Всё, что угодно, было бы лучше фашистского концлагеря.
Фашисты, охранявшие заключённых концлагеря, ставили целью подавить, растоптать чувство собственного достоинства оказавшихся там людей, поселить в их душах непреодолимый страх, ещё лучше - ужас перед ними - "сверхлюдьми". Им это удавалось, только вместе со страхом в душах пленных появлялись и вызревали: и ненависть, и отвращение к мучителям и их поступкам. Иногда они достигала таких размеров, что гасили страх перед "расой господ" и даже инстинкт самосохранения. Взбунтовавшихся нарушителей, для острастки оставшихся пленных, расстреливали или увозили в другой лагерь. Но это ничего не меняло, в душе каждого постоянно жили, как страх, так и ненависть с отвращением. Но со временем начинало преобладать над всеми чувствами тупое равнодушие ко всему. На всех заключённых вместе с физическим истощением наваливалась жесточайшая депрессия. Я до сих пор не могу осознать, принять разумом, что это действительно было со мной, что это была самая, что ни на есть реальность.
После освобождения мы не могли ходить, но многие испытали такой эмоциональный подъём, и в них клокотала такая ненависть к эсэсовцам, что они неожиданно нашли в себе моральные силы, чтобы захотеть немедленно идти воевать с оружием в руках, убивать немцев. Всех! Было очень жаль, что война закончилась. Из военнопленных, освобождённых из концлагерей, вполне можно было создать новую армию. В её солдатах был бы такой накал ненависти, такая неукротимая ярость к врагам, что их можно было пускать в атаку на пулемёты с одними штыками и сапёрными лопатками. Пожалуй, эти солдаты дали бы фору даже отчаянным хвалёным турецким янычарам!
Правда, также многие, по-прежнему, ничего уже не хотели. У них был отрешённый от этого мира полупомешанный взгляд. Они плохо понимали, что им говорят, приходилось многократно повторять вопрос. Их нервная система была полностью истощена, а отсутствующий взгляд говорил о глубочайшей депрессии. Это сейчас, случись какой минутный стресс у человека, его начинают лечить психологи. А тогда, этих больных, душевно опустошённых многолетним нечеловеческим отношением и невыносимыми условиями жизни людей, просто оставляли в покое. Что было с ними дальше, как они вылезали из этого состояния - не знаю.
Американцы зачитали нам, русским пленным приказ Сталина, в котором все мы, включая его родного сына, к этому дню уже погибшего в одном из концлагерей, объявлялись врагами народа. Союзники предложили нам американское гражданство с гарантированным жильём и работой. Только около трети русских военнопленных воспользовались этим заманчивым предложением. Как впоследствии выяснилось, они зажили счастливо вдали от предавшей их Родины. Во всяком случае, с материальной стороны. Как уж они там себя чувствовали, как пережили новый уклад жизни и ностальгию, не знаю. Остальные были убеждёнными патриотами, о чём большинству из них в скором времени пришлось горько пожалеть! Некоторое время прослужил в составе советских оккупационных войск. Довелось побывать в поверженном Берлине. Испытал большую радость, даже, какое-то злобное торжество. Правда, почему-то ненадолго.
Затем нас, бывших заключённых, снова собрали вместе и отправили на Родину. Когда на грузовиках переезжали государственную границу СССР, то с огромным воодушевлением, со слезами на глазах прокричали троекратное "Ура!". Сотрудники НКВД, сопровождавшие нас, только криво усмехались. А один даже остудил наш патриотический пыл: "Чему радуетесь, предатели и изменники Родины!? Мы с вами ещё разберёмся!". Наступила подавленная тишина. До нас стало доходить, что американцы не лукавили, и нас ждёт впереди ещё много горя.
Справедливости ради надо заметить, что не все "чекисты" и не ко всем освобождённым военнопленным относились плохо. Уж мне роптать на них было бы просто грешно.
Из-за того, что этот концлагерь освободили американцы, и судьба пленных была на виду у мировой общественности, к нам был особый подход. С каждым человеком разбирались индивидуально, хотя ко всем относились с подозрением на то, что мы были англо-американскими шпионами. Часть военнопленных, в числе которых был и я, после многодневных длительных дотошных допросов, освободили. До войны работал учителем обществоведения и поэтому был признан политически грамотным, значит менее способным на измену Родине, чем другие.
Тем не менее, майору особого отдела пришлось для этого убрать из личного дела запись о моём пребывании в плену. За это он мог поплатиться не только офицерскими погонами, но и свободой. И всё-таки серьёзный коммунист, мужчина в возрасте около пятидесяти лет, сознательно, без всякой выгоды для себя, из идейных соображений пошёл на такой риск, на служебный подлог ради безвестного нищего солдата. Как он сам просто сказал: "Для торжества справедливости". Этого нашего майора НКВД мне также не забыть до конца дней, и моя благодарность ему безгранична. Дай бог ему счастья за твёрдость в достижении справедливости, за милосердие ко мне и другим, таким же несчастным, как и я! Он довёл меня до слёз своей честностью, бескорыстием, мужеством. Это был настоящий бесстрашный человек и коммунист!
Некоторым всё же раздали "несерьёзные" для военнопленных, освобождённых нашими войсками, сроки - до пяти лет ГУЛАГа. "Всего" пять лет в нашем лагере тоже надо было ещё суметь прожить. Не зря их организмы набирали питательные вещества впрок. Они им ой как пригодились! Правда, около трети этих несчастных людей, выживших в немецких концлагерях, умерли в не менее страшных лагерях советского ГУЛАГа. Сограждане же выжившие и после этого, почти поголовно вернулись оттуда инвалидами! Наша Родина в лице своего вождя, "хозяина страны" - "отца всех народов мира", - отблагодарила уцелевших и вернувшихся домой солдат, из-за просчётов командования имевших несчастье попасть в плен, сверх всякой меры! Разумные честные люди, хотя и "чекисты" - это одно, а диктатор Сталин и его бесчеловечная политика по отношению к своему народу - это совершенно другое".
Спрашивал отца: "А не жалеешь, что не поехал в США?". Он засмеялся: "Запомни сынок, чужая страна, она и есть - чужая. Здесь все свои, всё понятно и знакомо. А там, за океанами своя жизнь. Надо будет вывернуть себя наизнанку, приучаться жить по-другому. И совсем неизвестно, понравится тебе эта новая жизнь, или нет, найдёшь ли там своё место. А назад-то уже не вернёшься, поздно будет. Билет в Америку был в одну сторону! Ни одной минуты не жалел, что отказался, хотя и благодарен американцам за то предложение. И тебе советую сто раз подумать, прежде чем решишь куда-то переезжать. Дома всегда лучше. Разве уж совсем край придёт. Ну, тогда ты и без моих советов сам решишь".
Сколько я помню отца, он никогда не был в спокойном уравновешенном состоянии. Либо был перевозбуждён, громко смеялся, ожесточённо жестикулировал, не мог сосредоточиться, постоянно обращался то к одному, то к другому собеседнику. Другим его состоянием была депрессия: от уныния и слёз, до полностью подавленного состояния. После весёлых пирушек, оставшись в одиночестве, он иногда рыдал, как ребёнок. Как я понимаю сейчас, его нужно было долго лечить у психотерапевта. Но кто же будет лечить после войны душевно израненных людей? К тому же, в то время психика была исковеркана чуть ли не у всей страны, а у значительной части населения - серьёзно надломлена. Где же было напастись столько психотерапевтов?!
Во время экспедиции на Подкаменную Тунгуску мне довелось близко общаться с начальником нашей партии, участником боёв на Малой земле под Новороссийском - Борисом Константиновичем. Тот к каждому застолью относился как к безоглядному празднику жизни, и старался устраивать различные празднования по-возможности чаще.
Можно понять отношение этих людей к каждому новому подаренному им судьбой дню жизни. Ещё бы! Ведь им пришлось пройти такие испытания, которые нам и не снились. Они радовались: вкусной еде, природе, общению, - самым простым вещам, на которые мы порой и внимания-то не обращали, привычно принимая их за что-то должное. Жадные до радостей человеческой жизни, они никак не могли насладиться каждым мгновением своего существования! На мой взгляд, это постоянное радостно - восторженное или наоборот тревожно - подавленное состояние было неестественным. Однако я-то не сидел ни в концлагере, ни в ГУЛАГе, поэтому даже в молодости у меня хватало ума не судить их по современным меркам.
Мне страшно интересен был диалог отца с Дядей Гриней. Тот отзывался о немцах спокойно: "А что немцы? Они ж, как и мы, люди подневольны. Им приказали идти воевать - оне и пошли. А штоб сами схотели, што-т я не заметил! Да и мирны-т немцы к нам относилися нормально. Меня вот немецкий-т хозяин и вовсе не забижал, а о сынах своих крепко переживал".
- Вот как, сами, значит, не хотели воевать?! Хорошо к нам относились!? А как же выдача и ловля наших, бежавших из лагерей пленных, мирными гражданами? Кто их там заставлял ловить людей! И ведь знали, что пойманных беглецов расстреляют. Я уж не говорю про идейных "сверхлюдей" - эсэсовцев. Тебе бы с ними разок поговорить, я бы с большим интересом послушал, что бы ты тогда сказал. У них ведь, по их фашистской идеологии, были на земле только одни люди - арийцы, а все остальные считались недоразвитой скотиной. А у нас, по нашей коммунистической идеологии, человек человеку друг, товарищ и брат.
Да и в жизни, ты посмотри, сколько народностей у нас в стране мирно живут. У нас воспитаны интернационалисты, а у них была в чести ненависть ко всем другим народам. У меня в Шумерле рядом с собственным частным домом в соседях живут мордва, через два дома - чуваши, дальше - татары. В основном, поволжские народы. И между всеми нами добрососедские отношения. Да в школьных классах с моими детьми учится половина школьников нерусских национальностей! Дружно живут, вместе отдыхают. У них нет проблем в общении. А у фашистов была заповедь - немец-ариец людям всех других национальностей - волк! Нет уж, Григорич, виноваты немцы перед всеми народами! А мне они все враги, по гроб жизни! Вот наши особисты тоже были "бойцами идеологического фронта", и подчинялись Сталину. Но это были наши русские люди, и к нам пленным - "изменникам Родины", - многие из них относились по-человечески, а иногда и по-братски, частенько, несмотря на приказы и политику партии и Сталина в нашем отношении.
- Эт наши-т НКВДисты к нам относились по-братски? Ну, ты Митрич не бывал в ГУЛАГе! Узнал бы, как это "по-братски"! Со мной полчаса один "чекист" побаил, и пятнадцать лет припаял, вот так - "по-человечьи"! Оно конечно, как ты рассказывашь про фашисский концлагерь, там было всё одно хужее, да и всё ж таки чужи люди в охране. Тут я с тобой согласный. Да и живём здеся в России конешно дружно. Вот, баю, рядом мордовско село Сыреси, дык мы с имя друзья. Чово там, у меня жена оттудова, во как! Тут ты опять кругом прав. Токо ты всё ж таки зазря огульно всех немцев под одну гребёнку гребёшь, они все разны. Просто тебе человшных мало встренулося. И всех "чекистов" в святые, тож зазаря определил. Эт просто тебе с одним из их повезло. А посередь всех: и наших, и ихних, - были и люди, и сволочи. А ты больно уж сплеча рубишь, обида в тебе баит.
Да и то, сам же баишь, кода в плен-т взяли, каки-т из немцев же и у тебя и у меня с пересыльново лагерю отпускали ж нашим бабам мужей, сынов и братов. Правительство у их фашиско точно было супротив людей. Ну, дык их и перевешали, перестреляли, чово николи не бывало ране. А тебя, Митрич, я конешно понимаю. Токо вот што тебе побаю, нам с тобой всё одно невыносимо повезло. Вот сидим мы среди красы луговой да лесной, баим за жисть, самогонку пьём. А сколь наших лежат по всей Европе? Вот ты што думай, да радуйся жисти-т!
Слушал их с огромным вниманием, тем более, что в школе рассказывали о войне совсем по-другому. Там всё было просто и ясно, кто прав, кто виноват, как к кому нужно относиться. Здесь мне стала открываться настоящая правда о той войне, о её участниках, о правителях стран - участниц и о сотнях граней взаимоотношений в этом сложнейшем клубке человеческих судеб, поступков и правд. Я соглашался с тем и другим спорщиком, понимал, что они оба правы по-своему. Намного позже понял, что в крайних радикальных суждениях не может быть правды. Да они и сами всё это рассказали, только согласиться на эту истину, рождённую в их споре, ни тот, ни другой не хотел. Только к концу жизни отец стал немного спокойнее в отношении к бывшим врагам. Но дружелюбия к ним, я так и не заметил. Ну, да не мне его судить.
На первый взгляд гораздо легче разрешить все проблемы силой, "одним махом". Так сказать "разрубить гордиев узел", как сделал это мечом Александр Македонский, уставший распутывать хитро завязанный верёвочный узел. Но это обманчивая лёгкость. Каждый взмах меча тут же рождает не менее яростное противодействие, создаёт множество убеждённых противников, в разы увеличивает ряды врагов. Выражение "лес рубят, щепки летят" хорошо для леса, но никак не для человеческого общества. Особенно если оно состоит из людей с чувством собственного достоинства. Так что, трудный переговорный способ решения общественных проблем, считаю, в конечном итоге, самым лёгким и единственно правильным. Причём, как во внутригосударственных отношениях граждан, так и в решении международных споров и проблем. Особенно актуальным мирный способ решения конфликтов становится в наше время, когда множество стран обладают огромными арсеналами оружия массового поражения.
Некоторые солдаты Княжого погибли на глазах товарищей на полях сражений. Их жёнам пришли похоронные извещения с хотя и скупым, но указанием где, когда и при каких обстоятельствах погибли их мужья. Как сложилась судьба без вести пропавших мужчин Берёзовой Поляны, навсегда ушедших на ту войну, остаётся только гадать. Может быть, они были убиты, да их тела не найдены, не опознаны и не захоронены. А, возможно, попали в фашистский плен и умерли в земном аду концлагерей. Советский ГУЛАГ мог стать их могилой. Любой из этих кругов ада мог стать их последним испытанием в земной жизни. В каком из них они видели последний раз в своей памяти оставленный рай Берёзовой Поляны, не узнает уже никто. Но у меня нет сомнений в том, что перед смертным часом видели и вспоминали семьи, избы, деревеньку и окрестности, всё то, что сейчас называют покоем, красотой, согласием, то есть полной гармонией их отношений с людьми и природой.
Вернувшись, наконец, в родные места, дядя Гриня не застал своей жены. Мне рассказывали, что она умерла, правда могилу её на деревенском кладбище не показывали. Может быть, просто не считали нужным. На счастье, или на горе, детей у них было по деревенским меркам немного - один сын Василий. Вести хозяйство в деревне без хозяйки было трудно, и дядя Гриня взял себе жену Ульяну из мордовского села Сыреси, располагавшегося на другом берегу Суры, приблизительно в километре за паромной переправой через неё. Его младший сын Сергей, приходившийся мне двоюродным дядей, был моим ровесником! А старший - Василий был более чем на двадцать лет старше нас с Сергеем! Так сказалось в семье двенадцатилетнее отсутствие дяди Грини. Во время жизни в Берёзовой Поляне, Сергей был моим постоянным спутником во всех походах, рыбалках и купаниях, и наперсником в некоторых проказах.
Дядя Гриня знал меня с годовалого возраста, когда меня привозили в гости к бабушке, и сразу принял, как своего. Наверное, потому, что я был внуком его брата, так и не вернувшегося с той страшной войны. А ещё, моя фигура была точной копией - самого дяди Грини. Природа распорядилась так, что я был похож на него больше, чем его собственные сыновья. Такой же, как дядя Гриня худой; среднего роста; чуть сутулый; так же, как он немного под углом ставил стопу правой ноги; немного набок наклонял голову во время беседы; у меня были такие же зеленые глаза и даже с тем же оттенком, как у него. Мой внешний вид никогда не доставлял удовольствия мне, но - не дяде Грине!
Вечером после трудового дня он любил отдохнуть, сидя на крылечке своего дома, не спеша поговорить с кем-нибудь из соседей, женой, детьми, иногда со мной. Я в это время обычно уходил на деревенские вечерние посиделки. Глядя мне вслед, цедя свою самокрутку из крепчайшего самосада, который он выращивал на своём огороде, дядя Гриня прищуривал глаз от едкого дыма, и с неприкрытым одобрением в голосе неторопливо тянул своему собеседнику: "Э-эт наш, э-эт Улитин!".
Он любил мои приезды, потому что сразу получал в моём лице товарища по рыбалке на окрестных озёрах - ста¢рицах. Это были бывшие глубокие плёсы Суры. Их дно было покрыто толстым слоем плодородного ила, на котором буйно разрослись водоросли. Вдоль берега поверхность этих озёр была покрыта сплошным полем жёлтых и изредка - белых кувшинок. Часто встречались белые и розовые водяные лилии. Берега окаймляла лесополоса шириной несколько десятков метров с непроходимыми зарослями кустарника в подлеске. Некоторые участки берегов оставались открытыми и к ним подходили заливные луга. К каждому из озёр были протоптаны среди лугов и прорублены через лесные участки узкие тропинки.
Прежде чем ловить в этих заросших лесных озёрах рыбу, необходимо было расчистить берег и прибрежную часть дна озера от осоки, тростника, камыша, коряг, кувшинок и водорослей. В противном случае крючок раз за разом цеплялся за их стебли или ветки, и рыбалка становилась невозможной. Сын дяди Грини - Сергей тоже любил рыбалку, но ещё больше ему нравилось спать по утрам. Поэтому летом вся его утренняя жизнь проходила в борьбе между этими двумя несовместимыми желаниями. Иногда всё-таки побеждала страсть к рыбалке, и тогда он присоединялся к нашему с дядей Гриней постоянному дуэту.
В отличие от сына, дядя Гриня был фанатично влюблён в этот процесс, рыбалка на озёрах не надоедала ему никогда и неизменно брала верх над всеми остальными желаниями, а иногда - и надобностями в работе. К ловле той же рыбы на Суре он относился абсолютно безразлично, хотя там можно было поймать её значительно больше, да и красот на реке тоже хватало. Из этого я сделал вывод, что ему нужна не столько рыба, сколько обстановка и сама рыбалка именно на озере. Сейчас, с высоты прожитых лет, я стал лучше понимать его.
Жизнь изрядно помотала дядю Гриню по миру, дала ему непрошенную возможность посмотреть множество других уголков в Европе. Вернувшись, наконец, домой, он окончательно убедился в непревзойдённой красоте своей деревни, её озёр - ста¢риц, заливных лугов, по которым нужно идти к этим озёрам. Пейзажи Суры, с его точки зрения, значительно уступали природным картинам ста¢риц в окружении заливных лугов. Поэтому он не мог тратить на реку драгоценные свободные летние часы, тем более что не знал, сколько ещё у него их осталось в этой земной жизни.
Выяснилось, что суровый, ломаный жизнью дядя Гриня был в душе отъявленным почитателем прекрасного, художником и романтиком! После выпавших на его долю тяжёлых испытаний, он сумел не зачерстветь душой, сохранить любовь: к красоте природы; к радостям жизни; и, что самое удивительное, - к окружающим его людям! "Ну што ж сделашь, видать, так было нужно. Многим пришлось ишо хужее. А уж, сколь народу вобщщэ не вернулося домой, как например, мой младший брательник, твой дед Матвей. Мне ль обижаться-т на жисть!", - говорил он мне на рыбалке, прищуриваясь от дыма неизменной самокрутки с самосадом.
На мои вопросы о жизни в лагерях дядя Гриня отвечал неохотно.
- Там, племяш, свои законы, своя справедливость. А токо те порядки - волчьи. Чуть што не так сказал, али сделал, ну тебе "перо" под ребро ("перо" - эт тюремно названье ножа, обычно стилета - длинного и узкого). Нам в народе таки порядки ни к чому. Люди-т у нас добры. Могут, конешно, наказать, но только за уж очень больши преступленя. Ты хучь раз милиционера у нас на Княжом видал? То-то же. Он иной раз и приедет рыбалить на озеро. А токо без формы, штоб не токо селян, а и рыбу ненароком не испужать! А начальству сообщат, што поехал профилактически разъяснительны беседы с нами баить! Ну, там галки-т в отчётах ставют. Тем боле, што у нас, окромя Себякиной, да нещщастя с Ванькой Ларьковым, милиции за всю жисть и делать было неча. Нет уж, воровски законы тебе изучать ни к чому. Пусть их живут по им в лагерях, да тюрьмах. А у нас в России народ разумный и терпеливый к ослушникам, токо окончательных, непоправимых подлецов не потерпит.
Позже я привозил ему по нескольку блоков "Примы". Дядя Гриня искренне радовался подарку, откладывал за печку: "Пущщай здеся полежат, запас будет, заодно и просохнут как следоват! Эт на зиму, как водка, аль вино. А для лета больно жирно, щас сойдёт самосад, самогон и брашка". Хотя летом было столько работы, что нормальному работящему деревенскому мужику-землепашцу и выпивать-то было некогда. За всё время моей жизни в доме дяди Грини, он выпил в честь уж очень больших событий считанное число раз, да и то поздним вечером после работы и совсем немного, чтобы на следующий же день с рассветом снова быть в поле.
На озеро выходили, когда было ещё довольно темно, чуть-чуть начинал брезжить рассвет. Погода почти всегда была безветренной. Отдельные порывы лёгкого, по-утреннему свежего ветерка с далёкой Суры, доносили фимиам запахов трав и цветов заливного луга. Свежесть и чистоту утреннего ветерка Берёзовой Поляны можно было сравнить со слабым морским бризом. Насыщенность воздуха ароматами напоминала букет запахов весеннего сада. Но я не могу рассказать словами, с чем можно сравнить чу¢дное сочетание этих и множества других достоинств речного воздуха, настоянного на смеси ароматов трав заливного луга с эфирными испарениями соснового бора, пронизанного по-утреннему редкими голосами птиц, петушиными криками, отдельными мычаниями коров, блеянием овец.
Из разных концов деревни доносились петушиные крики. В городе я их не слышал, поэтому встал, как вкопанный с удилищами на плече. Дядя Гриня засмеялся и слегка подтолкнул меня: "Эт Иван Ильича петух крычит, слышь, голос геройской, да с хрипотцой. А эт - Кольцовых, тонко¢, да заливисто. Щас Марфуткин запоёт, вот тот голосист, заслушашься! Подём, подём, успешь ишо наслушаца, а то первый клёв пропустим". Сразу отметил про себя волжский "окающий" говор дяди Грини и всех жителей деревни. Слушать его было необычно, хотя моя мать тоже "окала", когда я был совсем маленьким. Бабушка так и не перешла на "аканье", несмотря на то, что речь всех окружавших теперь людей, отличалась от её волжского говора.
Сквозь утренний туман проглядывали только очертания ближайших окрестностей. Водяная дымка над землёй была ещё плотной, хотя часть её уже ложилась обильной белой серебристой росой на листья деревьев и кустов, и плотные полевые ковры растений. Вдоль узкой тропинки на заливном лугу трава стояла выше колена, а местами по пояс и выше. На её стеблях и листочках блестели отдельные мелкие капельки утренней росы. Иногда они сливались в шарики побольше и становились приплюснутыми, как капли ртути на ровной поверхности. Наиболее тонкие листочки тяжелели, наклонялись всё ниже и ниже и, наконец, сбрасывали с себя воду на землю небольшой тонкой струйкой и упруго гордо распрямлялись, слегка покачиваясь, готовые принять из тумана новые серебристые капли.
Было немного прохладно, и дядя Гриня специально для утренней рыбалки выделил мне личный стеганый ватник. Я носил его не застёгивая, и постоянно задевал его полой росистую траву, отчего края ватника начинали намокать. Капли росы стряхивались на тропинку и мою одежду с высоких растений, от чего их листочки резко меняли серебристо-зелёный цвет на - зелёный или - тёмно-зелёный. Для дяди Грини и Сергея эти утренние изменения цвета было привычным, и они не обращали на них никакого внимания. Я же удивлялся, останавливался, трогал руками эти потемневшие травинки, и соседние - светлые, незадетые мной.
Вообще-то останавливался я на этом коротком пути частенько. То принимался рассматривать переползавшего тропинку царственного ужа с яркой, оранжево-жёлтой короной на голове. Останавливался и у замеченного гнезда с яйцами перепёлки или куропатки рядом с самой птицей, запоздало, прямо передо мной выпорхнувшей из травянистых зарослей. Она специально взлетала рядом со мной, пытаясь отвлечь внимание от гнезда с будущими птенцами на себя, искусно изображая собой лёгкую добычу, и делая короткие перелёты, неестественно вытягивая в сторону одно или оба крыла, стараясь выглядеть подбитой. Я на эту уловку не попадался, но птиц - будущих матерей, не обижал, их гнёзд не разорял, впрочем, как и все деревенские жители, включая детей и подростков.
Подобные действия считались здесь постыдными, и если кто-то когда-то почему-то и разорял какое-то из гнёзд, то никому об этом не рассказывал, твёрдо зная, что это нехорошо, и в награду от односельчан он получит в лучшем случае укор, а в худшем - и презрение. И вообще, ни у меня, ни у кого-то из других подростков Берёзовой Поляны никогда не было: ни луков со стрелами, ни рогаток, ни по¢джигов. Хотя в Шумерле, в разном возрасте это самодельное оружие изготавливал. А в деревне оно не пользовалось популярностью совсем не потому, что там проживали робкие, забитые, трусливые подростки. Просто традиционно оружие убийства (в том числе и зверушек и птиц) там не пользовалось уважением. Я внимательно с интересом рассматривал в гнезде, свитом какой-нибудь птицей из множества искусно переплетённых сухих стебельков растений, отложенные яйца необычного размера и различных расцветок. Иногда мой путь пересекал непуганый заяц, на всякий случай петлявший передо мной, смешно выбрасывая вверх непропорционально большие задние лапы.
Прослеживал путь прошуршавшей в сторонке полевой мыши или другого мелкого зверька. Если получалось, пытался разглядеть и определить, кто это такой. У себя в городе Шумерле я часто ходил по окрестным лесам, и довольно хорошо знал животный мир средней полосы России. Но здесь несколько раз встречал неизвестных зверьков и птиц. Дядя Гриня охотно просвещал меня по их поводу, рассказывал: что это за животное, какие у него повадки, чем замечателен. И уж конечно, я не мог спокойно пройти мимо ветки сочной крупной луговой клубники, аппетитно покрытой росой, неожиданно представавшей перед моим алчным взором! Потом приходилось бегом догонять своих компаньонов.
У каждого из нас было несколько личных поплавковых удочек. Взять чужие удочки можно было только с разрешения хозяина. Поэтому дядя Гриня смастерил мне пять удочек с длинными высушенными ореховыми удилищами, перевязал их вверху и внизу верёвками и сказал: "Эти удочки поступают в твою собственность, и в твоё отсутствие никто их трогать не будет, они будут ждать твоего приезда. А если долго ими не пользоваться, то портится леска и поплавки, да и удилища рассыхаются, помни об этом". Добрейший дядя Гриня! Искренне поблагодарил его, и пообещал приезжать каждое лето, хотя бы для того, чтобы не испортились мои удочки.
Закидывали удочки в озеро с широкого участка берега в заранее приготовленном месте, которое дядя Гриня уже очистил от кувшинок, водорослей и других мешающих рыбалке растений и предметов, и прикармливал в течение нескольких дней. Наступало самое приятное время рыбной ловли. Поплотнее закутавшись в необъятную ватную телогрейку, приблизительно на два размера большую, чем мне требовалось, садился на приготовленный пенёк или старую поваленную лесину. Начинал пристально вглядываться сквозь клочья тумана, пытаясь не пропустить малейшего движения какого-нибудь из поплавков. Первое лёгкое покачивание, первая поклёвка, и вот уже рыбацкий азарт полностью захватывает нас.
Острым крючком своей удочки хищно подсекаю первого жирного широкого золотистого красавца-карася. Эта осторожная, хитрая рыба представляет собой достойного противника и ценную добычу. Карась бьётся в воздухе на натянутой леске, запоздало растопырив красные плавники, которыми он обычно притормаживал в воде, но в воздухе этот приём для него становится бесполезным. А вот глубоко заглотил червя неосторожный окунь. В тот самый момент, когда этот жадный ненасытный глупец торжествует победу над наживкой, неожиданно для себя, сам становится моей лёгкой добычей. Окунь - приятный противник для азартного, но не для опытного знающего рыбака. Его ловля не требует ни специальных знаний о повадках, ни сноровки, ни терпения и выдержки. Это сверхлёгкая добыча для новичка.
Следующая, более чем полукилограммовая рыбина, уже вытащенная мною из воды и приподнятая в воздух, вдруг срывается с крючка и с громким шлёпаньем падает плашмя на поверхность воды. У меня обрывается сердце - сорвался самый осторожный, хитрый, редкий в местных озёрах тёмно-зелёный линь, покрытый толстым слоем слизи. Какая жалость, ведь это одна из самых древних рыб на нашей планете! Чешуйки на нём втрое мельче, чем на других видах рыб, правда, их и расположено на лине втрое больше. А присущий в здешних местах только ему запах тины, который раздражал некоторых старожилов посёлка, с моей точки зрения, придавал пикантность его вкусу. Он делал линя изысканным деликатесом для гурманов. В здешних местах линь чаще всего встречался в старице Заводи, в других озёрах он бывал редким гостем, тем обиднее был его срыв с крючка.
Вдруг пенопластовый поплавок размером со спичечный коробок без малейшего намёка на поклёвку в мгновенье ока исчезает под водой. Что это должна быть за рыбина, чтобы так легко без усилий утащить на дно подобную снасть!? Хватаю удилище и изо всех сил начинаю вытягивать из воды удочку. В первый момент леска натягивается как струна, затем начинает идти легко, почти без сопротивления. Ну, надо же, как мне сегодня не везёт: опять сорвалась такая большая добыча! Между тем из воды неожиданно вылетела тёмно-бурая извивающаяся змея и с громким писком устремилась к моей голове. Я оцепенел от внезапности и страха. Лишь в последнее мгновенье как-то сумел увернуться от атаки грозного незнакомца. Змея промелькнула надо мной оранжевым брюшком, пролетела в считанных миллиметрах от головы, и с непрекращающимся громким пищщанием и шорохом задетой листвы, упала в кусты за спиной.
Только теперь наконец-то сообразил, что уворачивался от собственной добычи, а это неизвестное мне существо и обладало той силой, которая утащила на дно озера поплавок. Подтащил силача поближе и начал его рассматривать. Остановить взгляд оказалось особенно не на чем. Похожее на змею существо было похожим на одно из самых древних на планете - рыбу угря: удлинённое туловище около двадцати сантиметров длиной с короткими закруглёнными плавниками, покрытое многочисленными чёрными точками, да несколько усиков у рта. Но откуда в озёрах взялись морские угри? С этим вопросом я и обратился к Сергею. Он лениво посмотрел на мою добычу и спокойно произнёс: "Так это же обычный вьюн. Нормальная вкусная рыба, без чешуи. Говорят, очень древняя, старше самого линя. Только она сильно уж маленькая, в ней и есть-то особенно нечего. Ну да для навару в уху сойдёт. А пищит он всегда. Кто не знает, сперва пугается, а потом привыкает".
В такой увлекательной борьбе с рыбой за еду (рыба - за червя, я - за рыбу) время клёва пролетает быстро, незаметно, как одно мгновенье. Но вот поплавки успокаиваются, телогрейки давно сброшены, солнце начинает нещадно палить. Мы начинаем вынимать из воды и сматывать удочки. На сегодняшнее утро рыбалка закончена.
Дома нас прямо у порога встречают, усевшись на хвосты, в ряд самые главные почитатели наших рыбацких талантов, самые искренние ценители добычи и самые благодарные её потребители: одна зеленоглазая трёхшёрстная кошка и два кота чёрно-белый и серый тигровой расцветки - с прищуренными глазами такого же цвета.
Вся мелкая рыба распределяется между ними прямо у порога, иначе они просто не дадут прохода, потому что знают, откуда мы идём, и чувствуют запах рыбы, от которого любой, мало-мальски уважающий себя деревенский кот мгновенно теряет всяческое самообладание. Картина "Коты в ожидании законной доли свежевыловленной рыбы" всегда доставляла мне искреннее удовольствие. Я сразу присвоил себе право распределять между ними часть нашего улова, состоявшую из мелких рыбёшек. Мне приятно было наблюдать, с каким аппетитом и счастливым урчанием расправлялись с мелкой рыбёшкой эти хвостатые члены семьи Улитиных.
Дядя Гриня смеялся, глядя на мою кормёжку его кошки и котов: "Эт што! Ты поглядикося как наш сосед, Иван Ильич ходит рыбалить, со смеху умрёшь!". Своей загадочной фразой он заинтриговал меня: "А как он ходит?". Но дядя Гриня в ответ только усмехался: "Погодь, погодь, ужо сам увидишь". Я окончательно заинтересовался способом рыбалки соседа, несколько дней маялся в ожидании дня, когда он пойдёт на рыбалку.
Меня распирало любопытство. Наконец, не выдержал, терпение моё лопнуло, и я сам подошёл к Ивану Ильичу, хотя обычно старался незаметно проскользнуть мимо цепкого взгляда не в меру словоохотливого соседа: "Иван Ильич, когда на рыбалку с нами?". Тот подозрительно покосился в мою сторону, стараясь разгадать, в чём тут подвох, потому что знал, о моей нелюбви к длительным беседам с ним. Но мой простодушный вид убедил его в искренности вопроса, взгляд потеплел, застывшее было в напряжённом ожидании провокации лицо, разгладилось, на нём снова появилась богатейшая мимика: "А давай завтре и пойдём. Куды хош, на Курюкуры? Там ноне не шибко-т и клюёт. Пошли-к луче, юнуш, на Башатеры...". Иван Ильич заливался соловьём, причём, отвечать было необязательно, ему вполне достаточно было звуков собственного любимого голоса, так ласкавшего его слух. Я вздохнул, делать нечего, сам напросился, теперь придётся не менее получаса слушать разглагольствования соседа.
На следующее утро за¢темно встретились с Иваном Ильичём, и пошли в сторону Башатер. За плечами у него висел небольшой рюкзачок. Мне показалась странной его форма, но особенно не обратил на это внимания, тем более что было ещё темно. Началась оживлённая беседа, то есть говорил-то, конечно, Иван Ильич, тем более что я по утрам обычно не очень расположен к разговору. И вдруг вздрогнул от взгляда в упор звериных фосфоресцирующих глаз. Пригляделся и ахнул: так вот почему мне показалась странной форма рюкзака соседа! На самом его верху удобно, видимо привычно, расположился его крупный чёрно-белый кот с простым деревенским именем - Васька. Он чувствовал себя уверенно, мерно раскачиваясь в такт шагам своего хозяина - рыболова.
Оказалось, что мы идём на рыбалку втроём! Вид низенького Ивана Ильича, семенящего по неровной полевой грунтовой дороге с раскачивающимся за его спиной наверху рюкзачка спокойным Васькой был настолько необычным и потешным, что я не смог удержаться от хохота. Васька несколько высокомерно посмотрел на меня и с неколебимым спокойствием и достоинством проделал за плечами хозяина весь наш неблизкий путь. На берегу озера он мягко спрыгнул на землю, сразу занял привычное место на старом пеньке за нашими спинами и не мешал раскладываться и забрасывать удочки. В предрассветном туманном сумраке загадочного озера Башатеры, чёрная спина и морда Васьки с горящими зелёными глазами смотрелись мистически. При случайном беглом взгляде на него иногда даже оторопь брала: уж больно он походил на представителя потусторонних сил. С первыми лучами солнца Васькины глаза перестали светиться, стало хорошо различимо белое брюшко и лапы, и весь его внешний вид потерял своё колдовское очарование.
Кот с живым нескрываемым неподдельным интересом наблюдал за вздрагиваниями и плясками наших поплавков на воде. Вот Иван Ильич вытащил первого небольшого карася. Васька начал нетерпеливо переминаться с лапы на лапу на своём пеньке, но не сделал ни шагу по направлению к хозяину и его добыче, ожидая хозяйского решения в отношении выловленной рыбёшки. Сосед снял карасика с крючка, выждал садистскую паузу и, наконец, кинул первый улов своему постоянному напарнику по рыбалке. Васька заглотил карасика не жуя, по-моему, даже не дотронувшись до него клыками. Сразу следом поймал небольшого окунька и я. Кот молча сидел на пеньке и вопросительно смотрел на меня. Я не стал его мучить и тут же кинул рыбёшку ему на пенёк. На него Васька набросился уже с довольным урчанием, разрывая трепещущего окунька клыками. Кот зажмурил глаза от удовольствия, при этом размахивающий рыбий хвост торчал из его рта. Картина была настолько смешной, что меня снова охватил приступ хохота. Однако шуметь было нельзя, чтобы не распугать рыбу, и я только тихонько прыснул в кулак.
Хулиганистый вольный деревенский кот Васька был основательно вышколен Иваном Ильичём и вёл себя просто примерно: на крупную рыбу не претендовал, провожая её погружение в рюкзак спокойным взглядом, мелкую рыбёшку терпеливо ожидал на пеньке, не мяукал, урчал во время вкусной еды негромко. После рыбалки, как только Иван Ильич надел на плечи рюкзак, Васька грациозно запрыгнул на его верх, и мы тем же походным порядком вернулись домой.
Кошкам в Берёзовой Поляне вообще было раздолье. Их кормили молоком, частенько перепадала и сметана. Почти у всех в рационе была свежая озёрная или речная рыбка. Зимой их потчевали сырым и отварным мясом. Мне не понятно было, зачем им нужно было ловить каких-то там мышей!? Наверное, они делали это скорее из хищнического спортивного азарта, чем для добычи еды. Ну, может быть ещё для некоторого дополнительного разнообразия в питании. Несмотря на отменную кормёжку, ни одного толстого ленивого кота я не видел. Все деревенские представители когорты кошачьих были подтянутыми, поджарыми, я бы сказал, обладали "тренированным спортивным сложением".
Иногда дядя Гриня не мог пойти со мной: или очень рано нужно было на работу, или сильно уставал за предыдущий день. Тогда я ходил на озёра один. В один из таких дней как обычно увлечённо следил за поплавками и вдруг почувствовал резкий, неприятный, даже немного тошнотворный "аромат". Решил, что ветер донёс запах выброшенной на берег и протухшей рыбы или мёртвого зверька. Инстинктивно повернулся в сторону, откуда так "невкусно" пахнуло, и столкнулся с любопытным взглядом чёрных глаз - бусинок симпатичного небольшого неизвестного мне зверька. Он стоял прямо на тропинке метрах в пяти от меня. Как только я повернулся, этот небольшой представитель местной фауны тут же юркнул за толстый ствол ближайшего дерева. Однако я успел немного рассмотреть его.
Удлинённое гибкое тело около
Чтобы лучше рассмотреть новое для меня существо, я стоял неподвижно, смотрел на дерево, за которым оно скрылось, и терпеливо ожидал его появления. Заинтересовался им настолько, что решительно отложил рыбалку, хотя и видел краем глаза сразу несколько прыгавших на воде, буквально сходивших с ума, поплавков. Зверёк, убедившись в отсутствии опасности, выглянул из-за дерева, "сделал на меня стойку" - застыл и неотрывно смотрел на меня несколько секунд, затем снова скрылся. Я продолжал терпеливо стоять вполоборота к зверьку, не меняя положения тела, чтобы не испугать этого жителя местной природы. Он выглянул снова, уже сидя на дереве на высоте около двух метров и на более длительное время. Зверёк спокойно висел на дереве, крепко вцепившись когтями своих коротких лап в его кору. Видимо он понял, что я ему не угрожаю, успокоился и осмелел. Тогда я попытался подойти поближе к нему. Однако незнакомец не был готов к столь быстрому развитию дружеских отношений: за деревом раздался шорох, и зверёк исчез.
Вернувшись с рыбалки, я горячо стал рассказывать дяде Грине о невиданной зверушке. Тот внимательно выслушал меня и рассмеялся: "Эт ласка! Так зовут зверька. Их тут много в округе. Они, быват, и к домам подходют. Выдающща зверушка! К нам одна постоянно приходит. Ульяна во дворе нальёт молока кошкам в чашку, токо отвернётся, а уж ласка тут как тут, лакат с её. Любит молочко-т! Эт што. Вона Енька одна живёт, ни кошки, ни собаки у ей нет, и ни курей, ни скотину не держит, токо козу. Старая уж, сил не хватат, да и неколи ей за ими ухаживать. Так она ласку в дому привечат, замест кошки. Та у ей и на коленях сидит, и в лицо носом трётся, и на кровати под одеялом спит. Прям любит её. Потому, наверно, и назвали эту зверушку лаской. Хотя она не така и безобидна. Ловит и мышей, и ужей, и мелку птицу, и разных мелких насекомых. Иной раз смотришь, а она рака разделыват, клешни у яво разрыват. Может даже на гадюку напасть, хотя ежли та укусит, то ласка помрёт.
А гадюки у нас ноне стали помене размером, да поспокойне, да и мало их осталося. Уж и не знай, пошто така напасть на их: то ль люди да скотина поубивали, то ль леса изменились и стали им мене подходить, а може ишшо почему. А до войны встречались чуть не в руку толщщыны. Да чуть што не по них - ки¢дались на человека, как бешены! Дед-т твой Матвей был бы жив, рассказал бы тебе, как он уворачивался от одной такой. Замахнулся на её, а она не испужалася, о наоборот, разозлилася. Свилася в кольца, да и прыгнула на яво! Матвей увернулся, да начал пятица. А она вдругорядь. Он отвернуца, побежать-т не мог, так задом наперёд и гулял по¢ лесу, играл с ей, пока не изловчился повернуца между прыжками гадюки-т, да побежать. На¢долго запомнил, с той поры обходил змей десятой дорогой!
А за самой лаской ястребы, коршуны, даже вороны охотяца, - она ведь маленка. Маленька, да удаленька! Пока птица её несёт, она может ей и горло перегрызть. Даже ястребу, а про остальных и говорить неча. Ворона часто и схватить-то её не могёт. Как и хорёк, ласка в голодный год могёт и на курицу напасть. Хыщщница! Только силёнок у ей помене. Курей-то больше пугат, а вот зазевавшегося цыплёнка запросто съесть. И увидеть её трудно, рядом будет, а не заметишь. По запаху её определям. У хвоста у ей каки-то пахучи выходы. Вот как почуешь, што завоняло, знашь, она где-т рядом. Мы её не обижам, она всех мышей в огороде и на задах в усадьбе половит. Прям в нору к ним залезат. Так что пользы от ей много боле, не чем вреда ".
Расположение Берёзовой Поляны на террасе реки, на краю её долины, определило значительные отличия растительного и животного мира с одной и другой стороны деревни. На заливных лугах росла клубника, а на задах деревни, лесные поляны были усыпаны земляникой. В долине реки местные жители собирали чернику, смородину. В ста¢рице "Заводь" собирали даже в большом количестве водяной орех, занесённый в "красную книгу", а вдоль её берегов густо разрослись заросли ежевичника с крупными отборными ягодами. А за деревней на высоком берегу в сосновых борах переплетались заросли брусники, частенько встречались рощицы лещины и отдельные ореховые кусты, с которых селяне запасались фундуком. Отсюда же приносили грибы, самыми ценными из которых здесь считались обитатели всё тех же сосновых боров - рыжики. В каждом доме на зиму стояла кадушка с солёными рыжиками. А уж насколько она была заполнена, зависело от урожайности года и от старания владельцев дома.
Бабушка с матерью и братом обычно приезжали в Берёзовую Поляну в середине июля дня на три и привлекали меня к работе на пользу семьи - активному сбору земляники. Все вместе собирали два - три ведра душистых ягод. Каждый вечер на огороде, на открытом костре варили из дневной добычи варенье. Ароматнейший земляничный запах заполнял все окрестности. Детям и подросткам полагалась пенка, образовавшаяся во время варки. Ничего более вкусного и изумительно, аппетитно пахнувшего, я в жизни не нюхал и не ел! Хотя здесь было много незнакомых мне и неожиданно вкусных вещей.
Тётя Ульяна как-то достала из печи особым образом томлёное молоко. Известным ей одной способом заквасила, и предложила мне попробовать: "Вот поешь ряженки, у вас в городе её продают, а мы так сами делам". Она положила мне в поллитровую эмалированную кружку приготовленного продукта с толстой, коричневой запечённой в печи пенкой. Этот напиток был похож на ряженку, но отличался от неё, как небо от земли. Я поднял на тётю Ульяну изумлённый взгляд и искренне, от души воскликнул: "Да это вкуснее шоколада!". (Тогда я очень любил шоколад). Ульяна довольно засмеялась и бухнула мне в опустевшую кружку ещё один половник чудесного напитка с пенкой. Мне и одной такой было более чем достаточно, но удержаться не мог и снова опустошил её. Тётю Ульяну слёзно попросил больше не наливать, потому что опять всё съем и тогда обязательно лопну. Она опять тихонько довольно засмеялась и убрала со стола мою посуду.
Да что там особые блюда! Даже обычная пшённая каша, приготовленная на молоке в чугунке в русской печи, была просто восхитительной. Чего стоила покрывавшая кашу тёмно коричневая корочка, похожая на пенку ряженки, но обладавшая совсем другим вкусом и запахом. Самое обычное блюдо, запеченное в русской печи, становилось особенным, абсолютно непохожим на то же самое, но приготовленное на плите или в духовке газовой или электрической плиты. Вся известная еда, приготовленная и притомлённая в печи, по-особенному разваривалась и приобретала своеобразный непередаваемый, аппетитнейший вкус и запах!
Бабушка, перед отъездом к дочери (моей матери) продала добрый дом - пятистенок в соседнюю деревню. Его разобрали на брёвна и увезли, оставив пустую заросшую усадьбу, справа и слева от которой располагались жилые дома. В одном из них жила с родителями её молодая подруга Дуня Якунина. Замуж вышла после войны за парня из большого, недалеко расположенного села Сур-Майдан.
Якунины держали пчёл, и в их усадьбе, на задах, ближе к лесу стояли три улья. После откачки мёда из рамок, баба Дуня каждый год "отлавливала" меня, когда шёл мимо её дома на Суру, и угощала свежим пахучим жидким мёдом. Собирала она детей на открытой веранде или за открытым столом с лавками на огороде. На столе стояли чашки с жидким мёдом и кусками мёда в сотах. Неземной аромат свежего только-только выкачанного из сот ульев цветочного мёда, разносившийся на сотни метров по округе, был нисколько не хуже, чем от варки земляничного варенья! Тем более, что пчёлы собирали нектар с разнообразнейших и чистейших цветов окрестных лугов, полей и лесов. Баба Дуня ставила рядом с каждым приглашённым ребёнком полуторалитровую кринку холодного молока, чтобы запивать мёд: "Чтобы было вкуснее, и больше вошло!". Мне она постоянно приговаривала: "Ешь а ты, ешь. Дед-т твой, Матвей всегда держал небольшу пасеку. Он и меня подбил и научил пчёл-т держать. Не довелось ему накормить тебя свежим-т медком, дык хучь я накормлю". Мне больше всего нравился мёд в сотах из натурального воска, с пергой, цветочной пыльцой и прополисом. Нравилось зубами и языком раздавливать во рту наполненные ароматнейшим заполнителем соты, нравилось разжёвывать мягкий пластичный воск. Я жмурился от удовольствия от кисловатого привкуса перги, доставлял чисто эстетическое удовольствие сам внешний вид наломанных кусков сот неправильной формы. Что за прелесть были эти наполненные тягучей янтарной жидкостью соты, источавшие вокруг себя, чуть ли не на всю Берёзовую Поляну, сильное, невообразимое по букету запахов амбре! Наедался быстро, но глаза оставались ненасытными даже тогда, когда с трудом "выползал" из-за стола!
В самом первом от Суры доме на краю волшебной берёзовой рощицы жили Михаил и Маруся Себякины. Они были одной из благополучных семей в деревне. Рыжеволосая зеленоглазая белокожая хохотушка Маруся была на пять лет старше своего красавца-мужа. Для деревни это было невиданным событием. Но высокий стройный Миша, с открытым доверчивым взглядом, высоким лбом с зачёсанными назад волнистыми каштановыми волосами, и широкой обаятельной белозубой улыбкой, не смог устоять перед рыжеволосой чаровницей. Поженились они после войны и почти не пострадали от невзгод, то и дело обрушивавшихся на нашу многострадальную страну. Только Марусю вскоре после войны арестовали за подобранный на поле подгнивший сноп пшеницы, оставшийся после окончания уборочной страды, и посадили на три года.
После этой истории они ещё долго жили в Берёзовой Поляне. Михаил работал лесником, и пользовался большим уважением односельчан. Он запомнился мне с неразлучным ружьём на плече. Приезжая в деревню, я в течение нескольких лет встречался с Себякиными и заходил к ним в гости. Это ружьё с потёртым, видавшим виды ремнём, занимало полстены в прихожей, и всегда было объектом моего пристального внимания. Правда, подержать его в руках мне так ни разу и не дали. После очередного отказа Михаил приговаривал: "Один раз в год и незаряжено ружьё стрелят!".
Когда Миша с Марусей увидели, что жизнь в деревне окончательно замирает, то переехали в Нижний Тагил. Купить оставшийся добротный дом у них было уже некому: перевозить в другую деревню стало накладно, а в Берёзовой Поляне и так стояли несколько пустых изб. Им пришлось просто заколотить рамы и уехать на новое место жительства налегке. Устроились в этом сибирском городе хорошо, рассказывая нам, не могли нарадоваться, особенно в первое время: "Господи, что же это мы раньше-то сюда не переехали, насколь легше тут жить-то! И рыбы, и ягод в окрестных лесах сколь хош. Зима похолоднее, да лето покороче, да эт ничё, небось не замёрзнем!". И всё-таки в Берёзовую Поляну их тянуло. Несколько раз летом они приезжали в деревню, останавливались в своём доме. Потом стали появляться раз в два-три года, и, наконец, вовсе перестали посещать свои родные места.
Следующий домишко я долго не замечал, считая его одним из сарайчиков хозяйственного дяди Миши. Как-то мы с бабушкой в очередной раз приехали в деревню на пароходе и шли к дому дяди Грини. Навстречу двигалась, покачиваясь, гора хвороста, крепко перевязанная верёвкой. И только подойдя на расстояние десятка метров, заметил между вязанкой сухих сучьев и дорогой маленькую тощую старушку. Её сморщенное, сжавшееся в кулачок лицо с жёлтой морщинистой кожей и какими-то веснушками, было повязано чёрным платком. Из приоткрытого рта виднелся большой жёлтый зуб. Одета она была в рваную тёмно-серую телогрейку и плотную длинную чёрную юбку. На ногах красовались ещё довольно крепкие лапти, обутые: то ли на портянки, то ли на светло - жёлтые высокие, почти до колен, тонкие шерстяные носки. Шла она довольно быстро. Эта старушка представляла собой классический образ активной, подвижной суетливой бабы-яги из экранизированных сказок.
Поравнявшись с ней, бабушка произнесла: "Здравствуй, Енька! Отколе идёшь? Опять цельный воз на себе тащишь. Мотри, когда-нибудь переломишься". Баба Енька положила на траву обочины дороги свою огромную вязанку, перевела дух и хрипловатым надтреснутым голосом, немного шепеляво ответила:
"Здорово, Дунька. Ничё со мной не сделаца. А если и переломлюсь, то ничё страшного, надоело здесь, давно уж пора помирать, да бог меня всё никак не приберёт, не даёт мово Ваську встретить. А эт кто ж с тобой, внучёк што ль. На твово-то Матвея обличьем не похож. Гля, а вот на Гриньку похож. А по фигуре, да по походке, так вылитый Гришан! Я издаля смотрю, ктой-то рядом с тобой ногой загребат, да головой раскачиват на ходу. А у тебя в городу-то лицо сделалось глаже, да белее! Ладно, пойду, прощевай".
"Прощевай и ты. Я погощю, может ещё увидимся". Я оглянулся и с удивлением увидел, что Енька подошла к низенькой, почерневшей, покосившейся сараюшке сбросила со спины хворост и стала заходить в неё. Избушка на курьих ножках оказалась домом бабы Еньки, окрещённой мной про себя бабой-Ягой. Я и представить себе не мог, что настоящий живой человек не в книжке, а наяву может жить в таком домишке. Даже избушка на курьих ножках из сказок выглядела лучше. Да и баба-Яга в кино была красавицей, по сравнению с бабой Енькой.
Моя бабушка долго молчала, потом с тяжёлым вздохом произнесла: "Мужик у ей тоже с войны не вернулся, детей не успели завести, близкой родни нет, деваться некуда. Вот и кукует тут одна, никому, даже самой себе не нужная: ни богу свечка, ни чёрту кочерга! Наложила бы, говорит, на себя руки, да не по-христиански это. Гля, во что превратилась шустрая проказница Енька, смотреть страшно. Что с людями тяжёла тосклива одинока жизня делат, ужасть! А ведь она моложе меня".
Наверное, впервые, внимательно, оценивающе посмотрел я на свою бабушку. С удовольствием мелкого собственника увидел, какое у неё симпатичное, нормальной полноты лицо, белая кожа, до сих пор хорошая фигура, живой взгляд. Стало приятно, что жизнь с нами не прошла для неё бесследно. Об этом наглядно свидетельствовал её внешний вид в сравнении с более молодой, чем она, бабкой Енькой. Лишь позже сердце стало щемить от жалости к простой русской деревенской женщине, к кругом несчастной Еньке. Она родилась, как и все мы, для счастья, поселилась в одном из самых райских уголков нашей планеты, а практически всю жизнь прожила в горе, нищете и непосильной работе. Бабка Енька честно жила и работала, была незлобной приветливой незлопамятной женщиной и ничем не заслужила своей незавидной участи.
Она стала достопримечательностью, непременным атрибутом деревни. Односельчане даже не помнили её фамилии. В гости к ней не ходили: у всех хватало своей тоски, печалей и забот. Из близких живых существ осталась у неё в опостылевшей земной жизни только коза, а впоследствии дикая, но пригретая и почти прирученная ею ласка. Сразу за её небольшим огородом располагался старый пруд, давно не чищенный и превратившийся в настоящее болото с кочками, затянутое толстым слоем ряски и заросшее камышами.
Метрах в ста за болотом располагалось небольшое деревенское кладбище с невысокой ветхой оградой и покосившимися, почерневшими от времени крестами. Это место было для бабы Еньки давно вожделенным, таким близким и в то же время - недосягаемым. Она терпеливо ждала своего часа освобождения от тоскливой земной жизни, хотя уже устала. Все жители Берёзовой Поляны вели простой здоровый образ жизни, отличались отменным здоровьем и, несмотря на невзгоды, болезни и тяжёлую работу жили долго: и по 80, и по 90 и более лет. Енька знала это, но молилась и надеялась на более быстрое избавление. Видимо бог услышал её мольбы, и она умерла в возрасте чуть более семидесяти лет.
Грунтовая дорога из Порецкого проходила по Княжьему яру, вдоль пионерского лагеря, мимо кладбища и, жёлтой змеёй среди зелёной травы вползая в деревню, отделяла дома Себякиных и Еньки от всех остальных. В придорожном доме жила замечательная женщина Берёзовой Поляны, единственный представитель деревенской интеллигенции, учительница Клавдия Петровна. Она проводила на фронт своего жениха Ваню. Свадьбу наметили сыграть после быстрой победы, как было обещано и подробно показано в популярном рекламном фильме того времени "Если завтра война".
В деревне и до войны, да и долгое время после неё были строгие неписанные патриархальные порядки: до свадьбы - ни-ни. Да и измены замужних женщин на селе мгновенно становились достоянием гласности, были крайне редки и подвергались суровому осуждению односельчан. А в небольшой деревеньке Берёзовой Поляне ни одного подобного случая старожилы так и не смогли вспомнить.
Война пошла совсем не так, как в кино, и в конце сорок первого Клавдия Петровна узнала от Ваниной матери о гибели своего возлюбленного. Ей даже "похоронку" не принесли: они ведь не были женаты. Она на всю жизнь осталась старой девой. После окончания Порецкого педучилища моя мать Надежда Матвеевна уехала по распределению в Узбекистан. Там познакомилась с моим отцом, они поженились. А затем вернулась в деревню к матери и пару лет проработала учительницей вместе с Клавдией Петровной. Вскоре мы вместе с бабушкой переехали в город Шумерлю, а Клавдия Петровна до конца своих дней жила в Берёзовой Поляне.
На закате лет она увлеклась рыбалкой на озёрах - ста¢рицах и летом редко пропускала утреннюю или вечернюю зорьку. Клавдия Петровна держала корову, вела небольшое хозяйство. В доме и во дворе она всегда, до последних дней старалась поддерживать порядок. У неё была небольшая библиотека, в которой можно было найти много произведений художественной литературы. В составленном Клавдией Петровной домашнем самодельном каталоге были представлены проза и поэзия большинства разрешённых в советское время отечественных и зарубежных классиков. За книгами к ней обращалась молодёжь, и она охотно подбирала для каждого произведения по вкусу и давала читать. Взятые односельчанами потрёпанные томики всегда неизменно возвращались законной владелице.
Захаживали сюда и пожилые женщины: поделиться горестями, посоветоваться по той или иной проблеме, наконец, поговорить "за жисть". Из женщин только её, да поселковую продавщицу все деревенские жители называли по имени - отчеству. До войны Клавдия Петровна демонстративно избегала посещения церкви и называла себя атеисткой. После получения известий о смерти жениха стала регулярно ездить в храм Порецкого вместе со всеми женщинами деревни, а затем и вовсе организовывала эти посещения церкви.
Клавдия Петровна резко отличалась от односельчанок не только по разговору и манере поведения, но и по одежде. В отличие от бесформенных платьев и вязаных кофточек - тёмных, преимущественно серых тонов, в которые были одеты жительницы Берёзовой Поляны её возраста, на ней всегда были светлые, иногда модные платья, сарафаны и жакеты. Она никогда не носила лапти. На скромную зарплату сельской учительницы Клавдия Петровна покупала туфли и босоножки. Для времени распутицы: осени и весны, она приобретала цветные, невысокие аккуратные резиновые сапожки. Красавицей она не была и в молодости, но благодаря тому, что всегда строго следила за собой, выглядела намного выигрышнее своих односельчанок. Некоторые молодые парни заглядывались на неё, но Клавдия Петровна ухаживаний не принимала и так и осталась одинокой.
В её соседях проживала одна из благополучнейших семейных пар деревни: Мария и Николай Ларьковы. Высокая широкоплечая Маня обладала низким голосом, большими сильными руками и резкими, мужскими чертами лица. И развалистая походка, и все грубоватые ухватки у неё тоже очень походили на - мужские: были резкими, немного по-медвежьи неуклюжими. Маня была взрывной и властной женщиной, и безраздельно распоряжалась в семейном хозяйстве. Николай был ниже неё ростом, но коренастый и сильный. Он был уравновешен до такой степени, что, казалось, на свете не может быть причины, которая выведет его из себя. Был замкнут и неразговорчив с односельчанами. Лишь со своей Марией мог вести довольно длительные беседы. И у Марии, и у Николая были широкоскулые лица. И вообще, они были похожи внешне, как брат и сестра.
Николай спокойно отдал жене пальму первенства в доме, старался с ней не спорить, особенно по мелочам, поэтому жили они дружно. Они поженились после войны. Вскоре родился сын, которого они назвали Ваней, Ванечкой. Ванюшей. Родители души в нём не чаяли. Не знаю причин, но больше детей у них не было. Они погоревали, но не очень сильно, ведь сын, будущий кормилец, надежда и опора, у них уже был.
Ванька рос вольным парнем: во-первых, он был единственным сыном, и ему многое позволялось, а ещё больше - прощалось; во-вторых, сама обстановка деревни предполагала большую свободу для детей; и в - третьих, сам Ванька был не робкого десятка и постоянно попадал в переделки, чем доводил мать до постоянного страха за его жизнь. Отец тоже переживал, но меньше, и виду не подавал. После очередного, благополучно закончившегося опасного "подвига" сына, он вслух сурово отчитывал Ваньку. Потом, за его спиной довольно ухмылялся: "Моих кровей, я так же проказил в детстве!". Ванька прекрасно знал, чувствовал послабление от родителей, и продолжал прежнюю жизнь. А впрочем, всё шло хорошо, и с годами родители стали воспринимать ссадины, порезы и сами "подвиги" сына спокойнее.
Как-то мы с дядей Гриней вышли за пределы его усадьбы на опушку леса. Он показал мне на огромную старую берёзу: "Помнишь это дерево?".
- Нет, а что я могу про него вспомнить?
- Как, дык ведь на ём было гнездо-т шершенов. Дык ты со своим старшим братом Вовкой, да с Ванькой Ларьковым взялись его разорять.
- А когда же это было?
- Да неза¢долго до вашего переезда в Шумерлю. Вовка-т с Ванькой в первом классе учились, а ты - ишо нет. Наделали вы тоды шуму в деревне! Матерей чуть до сердечной хвори не довели, испужали их до полу¢смерти. Родители дня два вас из до¢му на улицу не выпущщали.
Да и то сказать, шершен ведь- эт тебе не пчела али оса, али, к примеру, - шмель. Эт насекомо сурьёзно: несколько штук зараз куснут и карачун человеку, то есть - насмерть. Эт взрослому, а вам мальцам и по паре штук было б вдосталь. Ваньку-т от единово куса шершена тогда Мария почитай неделю выхаживала. Эт, наверное, он, Ванька - разбойник вас и подбил. Твоя мать посля того случая стала вам запрещать с им водиться, да куды там. Эт деревня, всё одно всегда вместях гуляли.
Я судорожно пытался припомнить эту историю, и вдруг, о радость, вспомнил! В основном из-за испытанного тогда ощущения опасности, воодушевления на битву с грозными врагами. Постепенно начали всплывать и мельчайшие детали этого события, схватки не на жизнь, а на смерть, с грозными ядовитыми рассерженными летучими врагами. Это я понимаю сейчас, как и то, что шершни - полезные насекомые. Сами они ни на кого не нападают, и атака на них было попыткой неразумного разрушения живой природы, убийства злосчастных шершней. Правда, в их рацион входят и полезнейшие пчёлы, но только наряду с мухами и другими зловредными насекомыми. Инициатором этой, беспрецедентной для Берёзовой Поляны, схватки был не Ванька-разбойник, а мой правильный брат. Но Вовка был примерным мальчиком, а Ванька - хулиганистым, потому вся деревня единогласно посчитала Ваньку зачинщиком этого смертельно опасного приключения. Да ещё он получил боевую рану в виде порции яда шершня.
Как-то осенью мы с братом и соседским Ванькой Ларьковым отправились в лес за грибами. В это время начали появляться грузди и рыжики. Несмотря на юный возраст (мне было около пяти лет!) процесс поиска у меня пошёл значительно веселее, чем у солидных компаньонов, которым было уже семь и восемь лет отроду. Буквально в течение получаса выкопал из-под листвы три груздя и огромный сочный нечервивый красавец - рыжик. Этот чуть ли не полукилограммовый гриб окончательно добил менее удачливых спутников. Сначала-то они радовались моим находкам, а тут стали смотреть на меня очень недобро. Дети не умеют притворяться, и Вовка с Ванькой не были исключениями. Да они и не хотели скрыть своей зависти. По возвращении домой им нечем будет похвастаться перед взрослыми.
Вот тут у Вовки и появилась мысль, как им удивить родителей, а заодно и прославиться перед сверстниками. Он предложил Ваньке найти и убить гадюку. Тот тоже был огорчён неудачей в "тихой охоте" и с радостью согласился. Походили немного по лесу, но ни одной ядовитой гадины не встретили. И не удивительно, ведь гадюки встречались в здешних лесах довольно редко, случайно, и попытка найти их самому, практически была обречена на провал. И вдруг Вовка заметил большой эллипсовидный серый ком, прилепленный к дереву. Он странным образом гудел. Затем из него вылезла оса, но она была намного темнее и в несколько раз больше - обычной. Вовка аж подпрыгнул от радости: "Шершенъ!". На Княжом этих грозных ядовитых насекомых называли именно так - шершенъ, с жёстким окончанием, подчёркивавшим его серьёзность и опасность.
Вовка с Ванькой знали, что взрослые с опаской отзываются об этих существах. Тут же родился новый план собственного прославления, состоявший из - старого, в котором только гадюка была заменена шершнями. Мы были одеты в огромные старые ватники взрослых, поэтому легко накрыли ими головы, руки втянули в длинные рукава и сами поплотнее закутались в них, стараясь не оставлять открытых участков тела. На ногах были резиновые сапоги на шерстяной носок, так что их не смогла бы прокусить и гадюка, не только что шершни. В руки кое-как зажали палки и приготовились к бою с пока ещё мирными, ничего не подозревавшими врагами.
Меня брать в битву не предполагалось, тем более что я и так отличился в сборе грибов, и делиться со мной славой по уничтожению или разрушению гнезда опаснейших насекомых, Ванька с братом не хотели. Но долгие уговоры смягчили сердца старших товарищей, или им просто надоело слушать моё нытьё, однако, в конце концов, взяли поприсутствовать при их подвиге. Сразу поставили условие: в момент нападения на гнездо шершней, мне надлежит находиться в стороне, и в самом разорении участия не принимать. Я тоже хотел быть героем, но скрепя сердце согласился. Да они и не оставили мне выбора. Про себя решил, что когда брат с Ванькой увлекутся борьбой с летучими врагами, незаметно подбегу и тоже начну сражаться со злыми шершнями.
Остановившись "далеко", метрах в десяти от гнезда, стал наблюдать, как Вовка с Ванькой подкрадываются к гнезду. Подобравшись на расстояние вытянутых палок, они почти одновременно ткнули их концами в серый ком и немного повредили его внешнюю стенку, тонкую, как бумага. Множество рассерженных шершней вылезли на поверхность потревоженного пробитого гнезда: и из внешнего отверстия - летка, и из щели повреждённой стенки. Раздался низкий мощный угрожающий гул. Сердитые насекомые всё больше облепляли гнездо. Пока они не взлетали, пытаясь определить агрессора, сломавшего их родовое жилище, чтобы дать ему отпор. Шершни готовились по первому сигналу вожаков стаей устремиться на врага, возить в него десяток ядовитых жал и покончить с ним, даже если тот окажется медведем. Ведь они - шершни, и нет в здешней округе ни зверя, ни человека способного устоять против них и выжить после их смертоносной атаки.
Нас они за врагов, по-видимому, не принимали. Тем более, что Ванька с Вовкой оцепенели от страшной картины множества грозных рассерженных шершней, которые всё вылезали и вылезали из надорванного гнезда, хотя внешняя поверхность его была уже полностью покрыта тёмным, чёрно-жёлтым шевелящимся слоем обитателей. Низкое многоголосое жужжание озлобленных крупных насекомых перешло в ровный устрашивший нас гул. Мы стояли неподвижно и думали не об атаке и сражении, а о возможности незаметно покинуть поле боя. Ванька с Вовкой стали потихоньку пятиться в мою сторону, потом не выдержали, повернулись и изо всех сил побежали прочь от больших, страшных, сильно кусающихся, быстро летающих, смертельно опасных существ.
Я немного отстал от старших друзей, хотя бежал тоже быстро. Наши ватники во время позорного бегства с поля боя распахнулись, и если бы шершни устремились в погоню, они бы легко покусали нас "влёт". Но они так и не догадались о нашей роли в их беде, хотя и долго не могли успокоиться. Необычно много их летало над деревней в этот день. Селяне удивлялись непривычной активности и агрессивности ранее спокойных и безобидных, хотя и грозных насекомых. Некоторые рассказывали, что даже находили укусы шершней на своих животных.
Мы отбежали от ужасного гнезда на почтительное расстояние и остановились перевести дух. Ванька ежился, морщился и пытался достать из-под ватника со спины какую-то колючку, попавшую ему за шиворот во время бегства. Наконец это ему удалось, он нащупал мешавший комок и ухватил его. Тут же неожиданно вскрикнул и выбросил находку в траву. Помехой оказался случайно залетевший в распахнутый ватник и слегка придавленный там шершень. В ответ на грубое сжатие детской руки он укусил злосчастного, невезучего Ваньку в верхнюю часть спины, недалеко от шеи.
Мы озадаченно посмотрели на ужаленного Ваньку и молча быстро разошлись по домам. Через считанные минуты из дома Ларьковых раздался басистый голос Ванькиной матери Марии: "Ну и где ж ты, идол, нашёл-т энтого шершена? Почему твои дружки с им не встретились, а ты мимо яво никак не прошёл? И што ты у меня за нещщасный такой? Всю жисть в кажной дыре затычка!". Причитая и всячески ругая непутёвого сына, баба Маша развила активную деятельность по лечению укуса крупного и опасного для ребёнка насекомого. Она тут же напоила Ваньку молоком через "не хочу" и продолжали заставлять его пить как можно больше. Затем быстро принялась готовить какие-то отвары. Некоторые давала сыну пить, другие прикладывала к месту укуса, быстро отекавшему, распухавшему, захватывавшему всё большую поверхность тела и превращавшегося в мягкую подушку.
Появился на скамейке возле дома наш дружок только на следующий день к вечеру. Мы сразу побежали к нему и вдруг остановились, поражённые невиданным зрелищем. Ванькино лицо распухло настолько, что огромные веки полностью закрыли глаза. Нашему неудачливому товарищу приходилось применять усилие, чтобы образовались две щёлочки - смотровые щели, через которые он и взирал на нас. Лицо округлилось, а кожа, то ли от яда, то ли от примочек из травяных отваров, приобрела жёлтый цвет. Нам стало жалко Ваньку: "Что, больно?". Но непоседливый сосед, глядя на наши вытянувшиеся, постные, побледневшие лица, начал показывать на нас пальцем и весело смеяться.
У нас отлегло от сердца, и мы тоже облегчённо засмеялись. Баба Маша запретила ему отходить далеко от дома, и мы весь вечер провели с ним. Время от времени мать звала Ваньку домой, поила его отварами, и снова отпускала к нам. Ещё пару дней у него спадала опухоль, пока его лицо не вернулось к обычному нормальному облику. Но баба Маша всю неделю продолжала поить его своими травками.
В деревне всё тайное быстро становится явным. Наша неудачная атака с печальными последствиями стала известна всей деревне, нас наказали, но отношение к нам односельчан немного изменилось: сверстники завидовали, наш авторитет среди них значительно вырос, попасть в нашу компанию стало престижно; взрослые заметили, что мы существуем на свете. И то сказать, дядя Гриня помнил эту историю через десяток лет. А уж у него в памяти было - столько и таких событий, что запоминал он самые яркие, значит, наше опасное детское приключение входило в их число.
В очередной раз приехав в Берёзовую Поляну, услышал от своего родственника Сергея печальную историю про Ваньку Ларькова. После отъезда Михаила Себякина в Нижний Тагил, в деревню, от лесничества прислали нового лесника. Ему скатали из толстенных сосновых брёвен новую избу на Княжьем яре. Она стояла вплотную к территории пионерского лагеря, метрах в ста от кладбища. Это было лучшее место в округе: под окном катила свои чистые воды широкая Сура, вокруг росли сосны, за которыми располагалась берёзовая рощица перед причалом и паромной переправой. Новый лесник поселился вместе с женой и сыном Пашкой - ровесником Ваньки. Подростки познакомились, быстро подружились и стали неразлучными друзьями.
Как-то весной, сразу после ледохода Суры, Ваня пришёл в дом Паши. Его родителей не было дома, и подростки стали свободно резвиться, делать то, чего нельзя было при родителях: бегали по комнатам, прыгали на заправленных кроватях и творили другие шалости. Они разыгрывались всё больше, и в какой-то момент, разошедшийся Паша, снял со стены разряженное отцовское ружьё. Приложив к плечу по всем правилам, он взвёл курки и навёл его на Ваню. Тот играть перестал, опомнился и закричал другу: "Убери, убери, ещё выстрелит!". Ваня стал уворачиваться от страшного чёрного зрачка ружейного дула и, наконец, залез под стол. "Ага, напугался, трусишка! Не выстрелит, оно не заряжено!". С этими словами Паша нажал на курок. Раздался негромкий щелчок, и Паша засмеялся.
Ваня облегчённо вздохнул, вылез из-под стола и двинулся к другу: "Щас я тебе дам за такие шутки!". Паша, продолжая ухмыляться, начал отступать к стене и нажал второй курок. В закрытом помещении оглушительно грохнул выстрел охотничьего ружья. Небольшой дымок и едкий запах пороха заполнил комнату, но ни Пашка, ни Ванька этого не заметили. С трёхметрового расстояния прямо в Ванькину грудь ударил заряд крупной картечи и отбросил его к противоположной стене. Разворотил он и шею подростка, только в лицо не попало ни единой дробины.
Сильна была Ванькина природа, даже после такого десять раз смертельного ранения, с простреленным сердцем и лёгкими, он умер не сразу. Остался стоять на ногах, но ему не хватало воздуха, и он со свистом в разорванном горле и пузырящейся там кровавой пеной пытался и никак не мог втянуть этот воздух внутрь, в залитые кровью лёгкие, продырявленные в десятках мест. На его лице не было ни страха, ни боли, только в широко раскрытых зелёных глазах появилось и застыло непомерное детское удивление. До последней секунды жизни, до самой смерти он так и не поверил в то, что сейчас умрёт: "Это же только игра с другом! А так громко выстрелил патрон с холостым зарядом! Просто пороховой дым заполнил лёгкие, и у меня перехватило дыхание. Сейчас я вздохну полной грудью, и всё пройдёт. Мы с Пашкой выйдём из душной надоевшей избы, и будем играть на улице!".
Это было характерным для всех подростков, по крайней мере, моей компании: никто никогда не верил, что может умереть: "Да, бывает, что люди умирают, но - не я. Со мной этого ни за что не случиться! Разве что когда-нибудь потом, но не сейчас".
Паша с нескрываемым изумлением разглядывал отцовское ружьё. Он точно знал, оно никогда не висело на стене заряженным, в его стволах просто не могло быть заряженных боевых патронов. Было бы просто чудовищным, если бы хоть один патрон каким-то чудом оказался в ружье. А это был холостой патрон. Ваньку, наверное, опалило пороховыми газами от близкого выстрела, да и напугался он не на шутку. Только вот почему у него вся грудь покраснела? И почему он молчит? Хоть бы закричал, обругал, пусть бы убежал домой от жестоких, издевательских шуток дружка. Но Ванька продолжал молча стоять у стены, только из уголка рта у него появилась и побежала по лицу струйка алой пенящейся крови.
Паша не знал, сколько всё это продолжалось: потерял чувство времени. Так с открытыми удивлёнными глазами Ванька с шорохом сполз спиной по стене на пол и громко ударился головой о деревянные половицы пола. Под ним тут же образовалась, и быстро продолжала увеличиваться кровавая лужа. Паша тупо смотрел на красный ручеёк, побежавший из лужи под Ванькой, на его открытые глаза, с навеки застывшим в них удивлением, и продолжал, как каменный истукан, стоять на месте с опущенным ружьём в руках.
Его отец второпях забыл вынуть патрон из одного из стволов своего ружья, хотя был человеком внимательным. рассудительным непьющим ("правильным" - как говорили в деревне), и всегда следил, чтобы ружьё в доме было разряженным. Он даже патроны держал отдельно под амбарным замком. Никто, в том числе и он сам, не мог взять в толк, каким чудом остался в стволе боевой патрон.
И погиб Ванька! Открытый, немного хулиганистый, смелый, работящий, непоседливый, по-крестьянски смекалистый и мастеровитый, но исключительно невезучий. Ни за что, глупо, нелепо, по несчастливой случайности, по велению злого рока был он убит на самом пороге своей взрослой жизни. С огромной неохотою пришлось-таки ему покинуть своё земное тело так рано. Рыдала, обливалась слезами душа его, никак не желавшая покидать этот прекрасный мир, приоткрытый ему родной деревенькой - Берёзовой Поляной. Родился он к великой радости до того бездетных родителей.
Сколько ещё прошло времени, Пашка не знал. Он вдруг ясно, отчётливо, бесповоротно понял, что убил человека, друга Ваньку. Не желавшее принять эту реальность сознание, наконец, с беспощадной открытостью приняло её и поставило разум Паши перед этим свершившимся фактом. Он вышел из ступора, очнулся, осознанно посмотрел на лежавшего на полу у стены Ваньку, отметил про себя кровавую лужу под ним, расчётливо и брезгливо отодвинулся немного в сторону от приблизившегося к его ногам кровавого ручейка. Потом вдруг вскинулся, с отвращением и страхом, как ненавистную ядовитую змею с силой отбросил в комнату ружьё, так что оно плашмя с глухим стуком ударилось о бревенчатую стену, и выбежал из дома.
Несколькими прыжками преодолел расстояние до обрыва над рекой и прыгнул с более чем шестидесятиметрового яра в только-только освободившуюся ото льда Суру с мутной ледяной водой. Метрах в ста против течения реки от места падения Пашки в Суру, рабочие леспромхоза грузили лесом баржу. На их глазах тело подростка с глухим шлепком влетело в реку. Они тут же с баграми ринулись к нему и вытащили Пашку из воды. Он дико озирался, дрожал и ничего не мог ни сказать, ни объяснить.
Пашу определили в больницу и больше месяца лечили от сильнейшего нервного расстройства. Он выздоровел и вернулся домой, только начал немного заикаться во время сильного волнения. Состоялся суд над Пашей и его отцом. Им дали небольшие условные сроки: Паше - "за убийство по неосторожности", его отцу - "за халатное хранение огнестрельного оружия, повлекшего за собой гибель третьего лица". История была нелепой и страшной, но односельчане не осудили ни Пашку, ни его отца. Только поэтому те остались жить и работать рядом с Берёзовой Поляной. Приговор селян всегда окончательный, и если они не захотят видеть рядом с собой какого-то человека, то тому придётся уехать, и ни одна власть ему уже не поможет.
Я был потрясён этим рассказом. Вспомнил своего старого товарища детских игр. Мне ярко представилась картина Ванькиной смерти, когда он судорожно пытался и не мог сделать полный вдох разорванными лёгкими в развороченной картечью груди. Сначала на эмоциональном, а затем и на физическом уровне начал явно чувствовать, как будто находился в его положении, всё усиливавшуюся нехватку воздуха, спазмы полностью перехватили горло, и некоторое время не мог сделать даже самого маленького вдоха. Через некоторое время в сознании появилось неизвестное чувство какого-то страха, быстро переходящего в ужас.
Впоследствии, уже в тридцатилетнем возрасте, мне в реальной жизни пришлось пережить это ощущение. После огромной потери крови (более трёх четвертей общего объёма) в результате внутреннего кровотечения, я стал задыхаться из-за острой нехватки переносчика кислорода - гемоглобина. Появились все описанные выше, знакомые ранее на эмоциональном уровне симптомы удушения. Спросил у своего лечащего хирурга, с которым был в дружеских отношениях, что это такое. Он охотно и подробно объяснил, что это инстинктивный, бессознательный страх смерти. Крик бестелесной души человека о помощи её материальной, осязаемой обители, её настоятельное требование немедленно принять неотложные меры по спасению своей физической оболочки, сохранению её в этом мире, перед угрозой перехода в астральное, нематериальное состояние.
Всё это довелось испытать перед вечным забытьём несчастному Ваньке. Я видел Пашку года через полтора после трагедии. Он наматывал на колени эластичный бинт, готовился к футбольному матчу с ребятами из соседнего села. Пашка был высоким подтянутым спортивного сложения парнем. Смуглое вытянутое волевое лицо внешне добавляло ему лет. Он играл вратарём команды Берёзовой Поляны. Стоял отчаянно, самоотверженно сражался за каждый мяч.
А я всю игру смотрел только на него, пытаясь уловить в его лице черты переживаний: страха, отчаяния, вины, - за несчастный случай, за нелепое убийство его закадычного дружка, моего давнего знакомого - Ваньки Ларькова. Хотел даже после игры спросить его, как же это получилось? Но прошло уже достаточно много времени. Он, не без помощи врачей, вылез из бездны отчаяния и помутнения рассудка. Немного поразмыслив, я решил, что такой вопрос будет верхом бестактности, а может и снова свалить его в старую нервную болезнь. В результате так ничего ему и не сказал, и, не дождавшись окончания игры, ушёл с поля.
Несколько дней и ночей после страшного происшествия над Берёзовой Поляной раздавался хриплый низкий нечленораздельный вой. То ревел не смертельно раненый зверь лесной, то билась- каталась на полу опустевшего дома, убивалась-заходилась по ненаглядному сыну Ванечке враз осиротевшая Мария. Погасла её надежда, и не стало у неё будущего, и померк её свет в окошке - Ванюша. Не знала Мария, зачем ей жить дальше, и не хотела смотреть на белый свет. Ни на шаг, ни на минуту не отходили от неё сердобольные соседки. И плакали вместе с ней над её горем, жалели её, увещевали отдохнуть немного, а потом ещё поплакать. Но не слышала их Мария и не могла прекратить своего басистого внутреннего рвущегося наружу дикого горестного воя.
После нескольких дней отчаянных, лишь ненадолго прерывавшихся рыданий сел голос у Марии. Она вконец обессилела и молча лежала на кровати, куда подняли её безотлучные сердобольные соседи. Селяне всерьёз опасались за её разум, здоровье и жизнь. Но Мария пережила без видимых последствий этот страшный удар. Не слишком разговорчивый и до этого страшного происшествия Николай, замолчал совсем. Застывшей каменной маской стало лицо его, не проронил он ни слова, не пролил ни слезинки. "Бесчувственный чурбан!", - осуждающе говорили соседи и большинство жителей деревни.
Вскоре после похорон сына, Ларьковы переселились на противоположный конец деревни в дом, расположенный напротив дяди Грининого, чуть наискосок. Оба стали ещё более нелюдимыми, с соседями без крайней нужды не общались. Отец Ваньки - Николай, впал в глубокую депрессию. В первую же зиму он заболел воспалением лёгких и умер. Поняли селяне, что в себе держал он горе бездонное, и теперь пришли к единодушному мнению: "Крепкий был мужик, прожил бы ещё полвека, умер только потому, что не захотел жить". Похоронили его рядом со свежей ещё могилой сына, как сам Николай и попросил. А волевая сильная Мария оплакивала своих мужчин ещё лет пять. Затем в самую распутицу у неё воспалился аппендицит. Её повезли на телеге к Сур-Майданскому мосту через Суру, в сельский медпункт. Но в длинной тряской дороге аппендицит лопнул, начался перитонит. К медпункту привезли мёртвое тело, освидетельствовали, и на той же телеге отправили обратно в Берёзовую Поляну. История жизни семьи Ларьковых в деревне закончилась тремя надгробными холмиками в ряд на местном кладбище.
В следующем доме жила подруга моей бабушки - баба Дуня Якунина. Она была небольшого роста, смуглой, круглолицей, полноватой, я бы сказал, "в меру упитанной". Толстых женщин, я уж не говорю про мужчин, в Берёзовой Поляне вообще не было. И это несмотря на прекрасное питание и свежий воздух. Хотя сейчас бытует мнение, что полнота женщин, начиная с определённого возраста, нормальна и закономерна, что она наблюдается у 90% современных дам, и что подкожные жировые отложения являются неотъемлемой частью женской физиологии. Не знаю, по-видимому, в Берёзовой Поляне эта особенность женской физиологии решительно отказывалась действовать.
Итак, в меру упитанная баба Дуня неизменно была одета в светлый с синим горошком платок, широкое ситцевое синее в мелкий неяркий цветочек платье и светло-серый фартук. На ногах у неё обычно красовались просторные высокие резиновые калоши. Во время походов по окрестностям деревни она предпочитала обувать мягкие удобные лапти. Во время беседы она стояла со сложенными на животе руками и наклонённой немного набок головой. Баба Дуня была приветливой и жалостливой женщиной. Её внешний вид удивительно точно гармонировал с внутренним содержанием. Моя бабушка говорила: "Спасибочки Дуняше. Без неё и не знай, как бы я выжила после смерти Ванюши, да пропажи Матвея". После войны Дуня вышла замуж за парня из соседней деревни - Дмитрия и жила с ним долго и счастливо. У них народились дети, а потом и внуки. Дочь с мужем и сыном Коляном ненадолго приезжала к ней каждое лето. Внук Колян вообще жил здесь почти всё лето, до одного неприятного события, виновником которого он стал, и которое потрясло тихую деревеньку.
С Коляном мне довелось встречаться, делить будни летних каникул на пляже Суры и в вечерних посиделках в пионерском лагере. Бродить с нами днём по лесам и встречать и провожать зорьку по утрам и вечерам Колян не любил и категорически отказывался. Хотя он был на два года моложе меня, и, проживая в крупном городе, изобилием нетронутой природы не был избалован. Зато, для своих четырнадцати лет, он был физически развит не по годам: при средней комплекции он был под два метра ростом.
Даже находясь в компании, он был всё время замкнут, молчалив, даже угрюм - "себе на уме". В глаза собеседнику Колян никогда не смотрел. А если иногда всё же исподтишка и бросал короткий колючий взгляд стальных серых глаз на кого-нибудь, то этому человеку под ним становилось неуютно и холодно, даже в знойный летний день. Был Колян немногословен: говорил редко, мало и неохотно, всё больше отмалчивался. Попытки как-то "разговорить" его, сделать более расслабленным спокойным и открытым, вытащить из его "кокона", неизменно заканчивались провалом.
Тем не менее, Николай не избегал нашей ватаги. Более того, стремился постоянно быть с нами. Оценивающе посмотрел на крепких деревенских парней, крутивших на турнике "солнце", подтягивавшихся раз по пятьдесят кряду и без одышки переплывавших Суру туда и обратно, и на лидерство и не попытался претендовать. В конце концов, его перестали тормошить и лезть к нему в душу. Что ж, не всем быть открытыми и разговорчивыми. Хочет что-то скрывать или опасается чего-то, ну и бог с ним: Колян был принят в летнее подростковое сообщество Берёзовой Поляны таким, каким был.
После переезда Ларьковых на противоположный край деревни, в их доме поселилась другая семья. Замужняя дочь хозяев жила в городе со своей дочерью Ольгой - внучкой теперешних деревенских обитателей бывшего дома Ларьковых. Ольга приезжала в деревню к бабушке с дедушкой до пятнадцатилетнего возраста. Она была невысокой миловидной девушкой. Подвижная и весёлая, Ольга, тем не менее, не производила впечатления доступной и легкомысленной девушки. Был у неё в душе какой-то стержень, который останавливал отдельных представителей мужской полвины нашего сообщества, которые любили распускать руки и позволять себе другие вольности в отношении девушек. Оля пристрастилась к вольному летнему отдыху в Берёзовой Поляне с детского возраста. Она охотно приезжала сюда ежегодно и практически на всё лето. Успела стать постоянным товарищем нашей компании, и с удовольствием участвовала во всех дневных и вечерних развлечениях: прогулках, купаниях, посиделках. Обязательно бывала на "танцах" у эстрады пионерского лагеря.
С нелюдимым соседом - Коляном общалась мало, как и все остальные. Хотя и вынуждена была, как соседка, бывать с ним чаще: вместе ходить на Суру, вместе возвращаться домой с прогулок и вечерних посиделок. А впрочем, её это не очень тяготило, потому что Колян почти всё время молчал, и беседовать с ним было необязательно. Кроме того, он никогда не распускал руки, не отпускал двусмысленных шуток, в том числе и в её адрес, и не делал попыток ухаживать за Ольгой. То есть, Колян, по многолетнему убеждению девушки, был безобидным идеальным попутчиком для дневных гуляний, а также ночных, иногда и утренних возвращений домой. Парень же поглядывал на неё совсем не равнодушно. И хоть делал это украдкой, исподтишка, все заметили его плотоядные взгляды, и беззлобно подтрунивали над ним. Несмотря на симпатию к Ольге, Колян никогда ничего не говорил ей, и они продолжали общаться, как и прежде, то есть практически - никак.
Деревенская "мода" предписывала девушкам, даже современным, носить блузки с юбками, платья или сарафаны. Причём, вся одежда должна была закрывать колени. Для самых отчаянных модниц допускались платья чуть выше колена. В жаркий летний день это было хорошо и удобно, но вечером голые ноги нужно было неустанно защищать от назойливых комаров. А их водилось в здешних лесах, а особенно, на заливных лугах и озёрах-старицах, весьма и весьма изрядное количество. И, тем не менее, ношение девушками брюк считалось абсолютно недопустимым, и строго осуждалось старожилами деревни. Чтобы не выслушивать нотации от своих бабушек и дедушек, их внучки предпочитали "не дразнить гусей" и придерживаться установленных местных неписанных правил скромности в одежде. Обычной одеждой для парней считались тёмные брюки со светлой рубашкой.
Как-то один из приезжих мальчишек вышел гулять на улицу в шортах. Его подняли на смех. Старушки на лавках у домов подзывали его и с невинным видом спрашивали: "Милай, а ты пошто надел юбку-то? Нешто ты девчонка? Мамка заставила? Ты ей, мамке-то скажи, что ты мужик, а в юбках ходют только девки!". В результате всеобщих неиссякаемых шуток мальчишку довели до слёз. Он убежал домой, сказал маме всё, что думает про шорты, переоделся в брюки, и больше никогда в шортах не появлялся, к огорчению модной мамы и к радости отца, бабушки и дедушки. Дело было в том, что здесь жили родители его отца, а мама-то была родом из города и плохо представляла себе неписанные деревенские правила, их силу и действенность. Муж не смог её убедить, а расплачиваться насмешками местных жителей пришлось их сыну.
В солнечные жаркие летние дни мы частенько отправлялись загорать и купаться на Суру. Пустынный песчаный берег начинался прямо от Княжьего яра, от паромной переправы и протягивался на многие километры. В нашем безраздельном владении оказывалась огромная территория дикого естественного пляжа. Здесь можно было: и погонять в футбол на песке, и поиграть в бадминтон, и просто побегать в догонялки. Деревенские, да и некоторые приезжие ребята демонстрировали сначала свои мускулы, а затем и удаль, немного картинно кролем - "саженками" переплывая Суру.
Но здесь вне конкурса был мой двоюродный дядя, ровесник, Сергей Улитин, сын дяди Грини. Он без спортзала и анаболиков выглядел так, что мог дать сто очков форы любому культуристу. Причём его мышцы, в отличие от мускулов "качков" из спортивных залов, обладали недюжинной силой и выносливостью. Авторитет Сергея был непререкаем, и он мог делать всё, что ему вздумается, в полной уверенности, что не получит отпора. При всём при том был парнем спокойным, честным, порядочным и до щепетильности справедливым. Этим он добавлял к авторитету ещё и уважение деревенской ватаги, да и молодёжи соседних деревень.
К нам частенько присоединялся физрук пионерского лагеря - Миша. Проработав физруком один сезон, он так полюбил здешние места, что стал приезжать каждое лето и стал своим для нашей деревенской компании. Он приплывал на деревянной лодке, и мы затевали шумные и небезопасные игры на середине Суры. Миша был высоким, полным и очень весёлым и жизнерадостным мужчиной лет тридцати пяти. Его круглое красное лицо постоянно растягивала добродушнейшая улыбка до ушей. Пользуясь своими необъятными размерами и весом за центнер, жизнерадостный Миша с демоническим хохотом в два раскачивания переворачивал лодку вместе с нами. Под водой за короткое время необходимо было увернуться от острого борта лодки, отплыть от кучи-малы барахтающихся рядом товарищей, выплыть на поверхность реки чуть в стороне от места переворачивания, вдохнуть, наконец, глоток живительного воздуха, и подплыть к перевёрнутой лодке, чтобы хоть немного отдохнуть.
По опыту могу сказать, что эта игра на выплывание из-под опрокинутой лодки требовала мобилизации всех сил, во всяком случае, для меня. Мише было конечно намного легче, чем нам: он мог лежать на воде в каком угодно положении и сколько угодно времени, и при этом ещё и нисколько не замерзал. Мы же вылезали из воды, лязгая зубами, с посиневшими от холода губами. Нам приходилось долго лежать под солнцем на горячем песке, прежде чем удавалось согреться, чтобы снова броситься в воду и продолжить бесшабашные забавы на воде.
В один из летних дней мы, как обычно, пошли на Суру. Колян и Ольга сказали, что придут попозже. Ольга помогала бабушке по хозяйству, а Колян с утра любил подольше понежиться в кровати. Его древняя двуспальная металлическая кровать с четырьмя фигурными набалдашниками по верху ножек спинок, была оборудована панцирной сеткой и скрипела и взвизгивала при поворотах немаленького Коляна, "как несмазанная телега". Это ложе с толстой пуховой периной и такими же подушками, было установлено дедом для любимого внука в сенях, которые фактически являлись деревенской закрытой летней верандой с одним маленьким оконцем.
Этот дощатый деревянный пристрой к добротному дому - пятистенку, в летний зной был наиболее прохладным помещением и считался самым лучшим местом для сна. А чтобы Коленьку, упаси бог, не укусил ночью комар и не помешал ему спать, или, тем более, ненароком не разбудил его, вся кровать до самого пола была покрыта марлевым пологом, прикреплённым за середину к потолку и нависавшим над кроватью наподобие восточного балдахина. Снизу марля была заботливо подоткнута его бабушкой под перину. В этом импровизированном шатре Колян и "кейфовал" в неге и роскоши всё летние ночи в Берёзовой Поляне.
Ольга закончила свои хлопоты по хозяйству и собралась идти к нам на реку. Быстро надела купальник, на него лёгкое тонкое цветное ситцевое платьице и выбежала из¢ дому. Хотелось побыстрее погрузиться в прохладные чистые воды Суры. Но она знала, что когда мы проходили мимо их домов, Коляна в нашей компании не было, он ещё спал. Она вздохнула, умерила нетерпение - долг взял верх - и решила, как обычно зайти за ним. Войдя со света в полутёмные сени, Ольга ненадолго перестала видеть окружающее и шла по прямому коридору сеней по памяти. Она хорошо знала, что марлевый "балдахин" Кольки - лежебоки находится ближе к концу пристроя, сразу за входом в саму избу. Немного присмотревшись в полумраке, Ольга подошла к белому "савану" Колькиной кровати и отдёрнула полог: "Вставай, засоня! Ребята на Суре, поди, уже сгорели на солнце, а мы всё никак не можем дойти до реки. Пойдём быстрее, сейчас и мы окунёмся!".
Колян лежал на перине, почти полностью утопая в ней. До пояса он был укрыт лёгкой простынкой. Глаза его были притворно плотно прикрыты, но Колька уже давно не спал. Он проснулся давно. Ещё когда мы шумной гурьбой проходили мимо его дома. Колян тихонько встал и посмотрел, где находятся дед с бабушкой. Те мирно копались в самом конце огорода, ближе к лесу. Это очень порадовало его. В щель сеней он увидел, что Ольга задержалась дома: "Значит, зайдёт!", - решил Николай. Он принялся следить за соседним домом, чтобы не пропустить момент, когда Ольга будет выходить из него. Вышла! Теперь быстро под полог, затаиться в засаде! Всё его тело горело от предвкушения. Мышцы напряглись, как у хищного зверя перед молниеносным прыжком на беспечную, ничего не подозревающую жертву. Теперь он был полностью готов к нападению. Сейчас главным было, не показать Ольге, что он не спит, не насторожить её, не испугать раньше времени расслабившуюся, потерявшую чувство опасности девушку.
Ольга надавила рукой на плечо Коляна и несильно потрясла его: "Да просыпайся ты, сурок сонливый!". Николай открыл глаза и схватил её за руку. "Ну, наконец-то, изволили открыть глазоньки!", - облегчённо вздохнув, насмешливо произнесла Ольга. Она стояла рядом с ложем Коляна и, продолжая улыбаться, попыталась вырвать руку из лапы соседского парня. Но Николай и не думал улыбаться и Ольгину руку не выпустил. Более того, он усилил хватку так, что девушке стало больно. Ольга взбеленилась: "Ты что, с ума сошёл!? Больно же! Отпусти, дурак!". Она всё ещё не понимала, что происходит. Колян дёрнул девушку за руку и опрокинул её на перину рядом с собой. Даже теперь Ольга ещё не верила до конца в очевидность желания тихого немногословного скромного парня. Он сел на кровати и опустил марлевый полог. Простыня упала с него, и Ольга увидела полностью обнажённого Коляна. С неподдельным ужасом уставилась она на возбуждённый мужской орган. Девушка и не подозревала, что он таких больших размеров. Пока она мешкала, насильник рывком сдёрнул с Ольги плавки купальника, разом рассеяв все её сомнения и лишив её последней надежды на то, что всё происходящее сейчас - просто грубая неумелая шутка неуклюжего соседа, разновидность его глупой попытки заигрывания с ней.
Она начала молча, отчаянно, изо всех сил сопротивляться. Кричать она не хотела, чтобы не привлечь внимания взрослых, которые могли увидеть её в таком постыдном положении. Борьба была яростной, но короткой: где было девушке отбиться от распалённого желанием двухметрового верзилы. Он действовал непривычно расчётливо, неожиданно быстро, удивительно напористо и грубо, воплощая в жизнь давно вынашеваемый в потёмках замкнутой, чёрной души план. В этот момент проявилась его неистовая животная нечеловеческая сила, выплеснулась на свет неудержимая злобная, какая-то маниакальная ярость.
Колян решил получить всё (в его скотском понимании) и сразу без каких-то там слюнявых признаний, унылых романтических воздыханий и долгих ухаживаний с неизвестным результатом. Зачем ему-то, Коляну, всё это было нужно? Николай без унизительных просьб и утомительных, длительных, совершенно излишних для получения необходимого ему результата ласк, заломил Ольге руки над головой. Если бы у неё было побольше сил, и она смогла оказать более упорное сопротивление, Колян просто сломал бы Ольге руки. Надавил своим железным коленом между её ног, широко раздвинул их коленями и одним сильным толчком прорвался в её лоно. Вот и вся любовь, всё труднейшее завоёвывание, доказывание, что ты самый лучший из окружающих её парней, все эти совершенно не нужные ему ухаживания и томления влюблённого!
С того самого момента, когда насильник окончательно овладел ею, Ольга прекратила бессмысленное теперь сопротивление. Полностью вдавленная в перину, она закрыла глаза и молча раскачивалась в такт неистовым движениям охваченного похотью Коляна, желая лишь быстрейшего окончания этого невозможного, постыднейшего для неё действия. Девушка никак не могла смириться с внезапно обрушившимся на неё неожиданным невероятным унижением. Она даже почти не почувствовала боли, просто отметила её про себя.
Только что она была беззаботной, весёлой и жизнерадостной девушкой. Окружённая красотами природы, тёплой компанией сверстников Ольга полностью предавалась нехитрым деревенским развлечениям. Расслабленная душа её пела и жадно впитывала всё прекрасное вокруг. Девушка гордо и уверенно смотрела в своё будущее. Всё изменилось в считанные минуты. Этот скромник и тихоня Колян, оказавшийся последним подонком, своим поведением просто усыплял её бдительность. А сам всё время неслышно крался за ней, охотился на неё, как волк на ягнёнка. И, в конце концов, подстерёг свою невинную жертву, и показал ей своё истинное звериное нутро.
Абсолютно не считаясь с её желаниями, даже просто не видя в ней человека, набросился с нечеловеческой силой исключительно для удовлетворения своей животной похоти. Использовал девушку, как бездушную вещь. В мгновенье ока загубил её девичью честь, растоптал человеческое достоинство, унизил, как только можно было унизить молодую невинную девушку, смешал её с грязью, сделал без вины виноватой перед её бабушкой, родителями и всеми селянами.
Нескончаемой вереницей, с огромной скоростью независимо от желаний Ольги, в её голове пролетали сумбурные мысли: "Боже, какой стыд! Как теперь выходить на улицу!? Как здесь смотреть в глаза бабушке и деревенским жителям? Как появиться перед своими друзьями - сверстниками? А дома, в городе, какими словами рассказать об этом родителям? Как доказать им, что я не виновата? Что недалёкий, несовершеннолетний верзила - негодяй усыпил бдительность и попросту изнасиловал меня. Родители если и узнают, то ещё не скоро, а по деревне худая слава разносится быстро. Так, бабушке ничего не говорить, и сегодня же днём скорее прочь из этой проклятой деревни! Господи, кажется, что прошла вечность, когда же он насытится, когда же этот ужас закончится?".
Как только Николай удовлетворил свой звериный инстинкт и на мгновенье ослабил хватку, девушка немедленно воспользовалась этим, вырвалась из-под него и опрометью метнулась к входной двери. Николай не трогал платье на ней, лишь задрал вверх его подол, поэтому оно осталось целым, только слегка примятым. С момента входа Ольги в соседский дом до её выбегания оттуда в немного растрёпанном виде, прошло всего несколько минут. А девушке казалось, что прошло очень много времени, все её хватились, и, наверное, ищут, так что нужно действовать быстрее. Вихрем ворвалась она в дом своей бабушки и лихорадочно стала доставать таз, наливать в него воду, чтобы замыть кровавые следы своего девичьего позора. Именно в этот момент в избу и вошла её бабушка...
В то утро Ольга не пришла к нам на пляж. Мы увидели её издалека около полудня в сопровождении бабушки. Она шла неуверенной походкой мелкими шагами, низко опустив голову. Нам показалось, что она чем-то сильно расстроена. Девушка взошла по качающемуся трапу на пароход, и, несмотря на прекрасную погоду, не поднялась на палубу, а тут же скрылась в пассажирском салоне. Пароход проходил мимо нашего пляжа, но Ольгу невозможно было разглядеть за отсвечивающими на солнце окнами. И мы не смогли даже помахать ей на прощание. Мы терялись в догадках, почему столь поспешно, ни с кем не простившись, уплыла эта девушка из нашей компании из милой её сердцу Берёзовой Поляны. Как позже выяснилось, покинула она деревню надолго, если не навсегда. Во всяком случае, я её больше здесь не видел.
Во второй половине дня к нам на Суру пришёл Колян. Его спросили, где он был полдня, неужели столько времени спал? Колян словоохотливо ответил: "Да, нет! Тут у нас с Ольгой были такие дела!". Он дождался момента, когда парни оказались немного в стороне от девушек и начал говорить. Весёлым его назвать было нельзя, но, по непонятным для нас причинам, был он непривычно оживлён и разговорчив. Николай быстро и сбивчиво, как бы опасаясь, что ему не дадут договорить, начал рассказывать о происшествии с Ольгой.
После первых же его фраз стало понятно, почему так поспешно, ни с кем не простившись, покинула Берёзовую поляну Ольга. Колян рассказывал негромко, постоянно проглатывая окончания слов, поэтому слушать его было непросто, а ещё труднее - понять смысл сказанного. Поэтому ему приходилось повторять некоторые фразы по нескольку раз. Наконец мы достаточно точно уяснили для себя суть происшедшего, и роль Коляна в этом, небывалом для Берёзовой Поляны преступлении. Сергей Улитин стоял немного впереди всех вполоборота к рассказчику, и был ближе всех к нему. Сразу после того, как Колян бесстрастно произнёс: "Олька-то оказалась нетронутой девкой", - Сергей без замаха, не целясь, резким коротким движением кулака ударил его в лицо возле подбородка. Колян сделал несколько быстрых шагов назад, но сумел удержаться на ногах и не упал. Из разбитой губы потекла струйка крови. Ватага молча смотрела на него.
Никто не сказал ни слова в его защиту и даже просто не поддержал Коляна, но и бить его не стали. Все были просто ошарашены его откровенным рассказом, превратились на время в соляные столбы и не знали, что сказать и что нужно делать. Моментально сориентировался только Сергей. Он произнёс окающим волжским говором: "Если завтра увижу тебя на посёлке, то так ... свистну по организму, что не доживёшь до коммунизму! А сейчас, пошёл отсюда, пока не утопил в Суре! Моряк, так твою разэтак!" (Колян постоянно рассказывал нам, что будет поступать во Владивостокское мореходное училище). Колян немного отошёл от нас, обернулся и угрюмо сказал Сергею: "А я тебя всё одно не боюсь!". "Я сказал, завтра на Княжом тебя увижу, всё, что обещано, получишь! И не думай, что ещё когда-нибудь сможешь сюда приехать, даже если меня здесь не будет! Всё одно узнаю и приеду повидаться с тобой".
Тон у Сергея оставался спокойным, но лицо стало не просто красным, оно побагровело. Он быстро пошёл в реку, окунул голову и немного поплавал, чтобы охладиться. Настроение у нас испортилось, расхотелось играть на песке, купаться, загорать. Мы постояли в растерянности, потоптались, попытались обсудить происшествие. Но говорить собственно было не о чём, всё было просто, ясно и отвратительно. Затем попробовали поговорить на отвлечённые темы, но разговор не клеился. Наконец, махнули на всё рукой и молча в задумчивости разошлись по домам. Размышляли про Коляна, непонятно было, что он хотел себе или нам доказать, откровенно, в мельчайших подробностях, рассказывая о своём "подвиге"? То ли ожидал похвалы и зависти, то ли претендовал на более высокое место в иерархии компании (как же, ведь он оказался способным на такой героический, противозаконный поступок!). Кстати, даже в его сбивчивом пересказе происшествия, за человека Ольгу он так и не посчитал. Думаю, что если бы она даже ударила его, защищаясь, чем-нибудь острым или тяжёлым, он и тогда бы только удивился, но к роду людскому её бы всё равно не причислил. В любом случае, наша реакция на его поведение получилась обратной, совершенно неожиданной и неприятной для него.
На вечерний пароход Коляна провожала его бабушка Дуня. Даже сквозь всегдашний, несходящий даже зимой, загар на её лице, проступала бледность, а полные губы мелко тряслись. Удружил внучек добрейшей порядочной бабе Дуне! На старости лет ославил её и деда на всю Берёзовую Поляну до конца их дней. Одним подлым деянием перечеркнул их добрые имена, заслуженные десятилетиями безупречной жизни на виду у всех селян. Похоже было на то, что это обстоятельство Колян и вообще не принимал во внимание. Да и то сказать, действительно, какое ему, Коляну дело до каких-то там добрых имён древних "как мамонты" бабки и деда? Время от времени невысокая баба Дуня подталкивала в спину своего замешкавшегося рослого недалёкого внука. Она-то хорошо знала, чем могут закончиться для парня в деревне подобные "проказы", поэтому очень спешила. Больше я никогда не встречал в Берёзовой Поляне ни Коляна, ни Ольгу.
Вечером мы сидели с дядей Гриней на завалинке дома. Он, как обычно, цедил свою самокрутку. В связи с последним громким событием рассуждал о деревенских патриархальных и современных порядках, об отличиях жизни в городе и деревне:
"Да-а-а, времена! Допреж войны за таки дела Коляна бы либо сродники ссильниченой девки, либо деревенски робяты убили до¢смерти, и нихто никода б не нашёл виноватых. И не гляди на меня, замест прокурора. В деревне всё решаца по-справедливости. А как жа!? Вот ты вижу осуждаш наши порядки, а посуди-кось сам-т. Порченной-т девке, ославленной на всю округу, посля такого как жить? Замуж таку никто не возьмёт, стало быть, ей одной век вековать. Да ещё всю жисть все будут судачить, да пальцем показывать. Не-е-е, посля такого надругательства часто девка руки на себя накладывала. Одну таку по сю пору иной раз на Башатерах видют. Некоторы в город уезжали, там-т все эти дела и раньше-т были прощщэ, а сейчас, бают, и вовсе честь блюсти не принято, даже вроде как - зазорно. Так что с Олькой-т в городе, наверно, всё утрясёца.
Токо я те вот што скажу, Колька - подлец в самой гнилой своей душе. А подлец он и в наше время был подлецом и в вашем - останется. Не в одном, так в другом покажет себя. Ему ведь главно не што сделать, а штоб супротив людей, их порядков, штоб они поняли, што он их за человеков не щщытат. Вот почему наши порядки энтот заежжый христопродавец нарушил. Потому его бабке Дуне и намекнули, штобы побыстре убрала с посёлка свово стервеца, а то не ровён час...какое-нито нещщасте с ним случица. А Евдокия деревенски приговоры хорошо знат, помнит, каки они круты, потому и выперла свово недоумка нынешним же вечером. Не знай, сделали бы мы што с им, али не - сопляк ведь ишо, одначе терпеть яво рядом с собой на посёлке боле не желам.
У нас и воровства-т не быват. Ежли хто прихватил чужу копёшку сена-т, дык вед все узнают. Ну, скажут, вечером где-нито на перекуре на брёвнах, ты дескать, так боле не делай. И всё, хватат! Был один такой, раз сказали, а посля у его суседа курица ищщезла. Дык он вечером весь белый прибёг к мужикам, кричит: "Христом богом клянуся, не брал проклятущщу курицу!". Конечно, поверили. А прибёг, потому знал, могут суседи не захотеть с им в одном посёлке жить-т, так вота! А перья от энтой курицы посля за усадьбами в лесочке нашли: либо лиса, либо коршун, а може ишо какой хыщщник её задрал.
Обидно, что он-т, Колька, родом получаца отседова, а вишь душой-т не вышел, не наш, не поселковский. Наш бы такого ни в жисть не сотворил. И не токо потому, что правой расплаты испужался, а просто - не по-людски эт. А Колька-т в городе загордился, решил што деревня и мы все ему не указ, за людей нас не щщытат. Дескать здесь-то, на воле, как хочу, так и верчу. Я вроде пуп земли, а деревенски вкруг меня для виду - "народны массы". Я давно за им глядел, видал его чёрну душонку, ну всё жа думал, не хватит у его духу на каку-нито подлость, забоица. Ан видно не угадал. Колька жил здесь себе на уме и думал, што никто не видит, хто он есть, што он самый хитрый, и всех обманул. Не-е-ет брат-паря, я тебя с первого разу наскрозь видал.
Чёрно у его нутро, хотя и годов-то ёму, всево ничево. Много ишо непотребностев он в своей жисти желат натворить, и теперя знаю, беспременно насовершат. Вот, к примеру, вы с Валеркой Муратовым - тоже городски, но одначе души у вас совсем други, не как у яво".
Я поморщился и заёрзал на приступке крыльца, потому что не считал, что в моей душе всё настолько свято и гладко, как рисует дядя Гриня. Тот заметил моё волнение и ухмыльнулся:
"Не бойсь, не бойсь! Твои-то грешки я знаю. Эт и не грешки вовсе, а так, проказы. Но ты и не гордись энтим. В ваши-т годы многи безгрешны в делах и думах, эт не фокус. А вот сохрани-ка эт по жисти, вот где фокус! В жисти ведь по-всяки быват. У меня, к примеру, был и фронт, и плен, и наш лагерь. У вас беспременно будут свои фронта и лагеря. Надо пройтить их и остаца человеком. Ты не думай, эт всё можно, токо к таким житейским битвам душой надо допреж быть готовым. Да-а-а, интересна у вас с Валеркой и мово Сергуньки будет жисть. Хотелось бы мне хоть одним бы глазком на её взглянуть. Да не получица, годов мне уж порядком. Разве што про первы ваши шаги по жисти доведёца узнать.
Ну а про Колькины художества, што могу сказать. Здеся милиции конешно нету, и написанны в книжках законы блюсти некому, а токо у нас есть свои, неписаны правила, и вот их-т блюдут все. Воли тут конешно сколь хош, но других не забижай. Воля, она ведь для всех, а не токо для тебя одново любимово. Так што, брат-паря, коли здесь кого забидишь, за его весь Княжой встанет, тогда уж и ты не обижайсь! Ставить себя выше всех - эт ишо ладно, эт - нам наплевать, а вот - выше наших порядков не только какому-т заежжему сопляку, а и никому не позволим, потому на том стоит наш посёлок, вся наша здешня жисть.
Много чево в деревенской жизни посля войны изменилося. Думаю, потому, што мало мужиков осталося, много народу не вернулося. И ведь не токо у нас, и в Германии-т! Пошто воевали, кому эт было надоть, до сих пор не возьму в разум. У немецкого хозяина двоих сынов побило на фронте, а я у него вмест их работал. Ему эт точно не надоть было, мне - тож. А по всему выходит, что кому-т всё ж таки было нужно. Шутка ли, десятки миллионов пахарей, да работяг и отседова и оттоль полегло! Ну и кому работать посля войны? Бабам? Они-т работали, дык рай сделают, сколь мужики!? Да и не всяку работу осилют. Посля войны всево не хватало - эт понятно.
Щас-т много чево изменилось: тракторами и пашут, и сеют; комбайнами косют и убирают; сорта разны урожайны вывели, а хлебушка в стране всё одно не хватат! Неуж столь народу стало в России? Да нет ж! Пашут не глядя как, сеют и убирают тож. А посля удивляются: и почему ж эт урожаи ноне мене, чем были допреж!? А вот по тому, по самому!
А промеж себя как жили и как щщас живут? На Княжом ведь ране как дома строили. Несколько семей переселились сюды из Сур-Майдану, да из ближних деревень. Был основан колхоз "Организатор". Селянин приходил к преседателю и просил его выправить бумагу на лес. Потом лесник показывал делянку на порубку, делал зарубки на кажном дереве, како можно брать. За зиму мужик, где один, а где со сродниками нарубит брёвен, свезёт их к себе во двор, обтешет, приготовит для стен, стропил и всево, чево нужно. Лошадь с санями бывала и своя, и у сродственников брал, а когда опять у того ж преседателя в колхозе. Ещё с осени заложит фундамент. Ну, с лесопилки из Майдана привезёт напиленных досок да всяких брусков. Тож выписывал преседатель, селянину всё это было бесплатно. Ну а дале всё было, как скажи в народной сказке!
Выбирали погожий весенний день. Мужик с семьёй и сродниками резал поросёнка, либо овцу, да курей. Готовили мясну похлёбку на всю деревню. Заране гнали самогонку, варили брагу. Потом приглашали всю деревню на по¢мочь. Приходили все, даже хворы, токо если не шибко. За день, либо за два всем миром ставили добрый пятистенок со стропилами, крышей и сенями. Настилали полы и потолки, бабы протыкали щели меж брёвен мхом. Прилаживали крылечко. Дом вырастал, прям как в сказке!
Хозяину оставалось вырезать всяки-разны украшенья, ну там: наличники, ставни на окна, каки-нито вензеля под крышу, чтоб красиво было. Красили не всегда, потому краску надо было покупать за деньги в городе. Из железок покупали опять же в городе только крючки да петли, без чево вовсе было не обойтись. Иной раз приезжала автолавка. А случись и коробейники захаживали. Так у них нужну мелочь по хозяйству, да бабам дешёвы наряды брали: цветасты платки, ленты, серёжки. Деревенски-то их любили, а власти не шибко привечали.
Ну, конешно, в перву голову хозяин приглашал печника из Майдана, свово-т на посёлке не было. Кирпич выписывали опять у преседателя. Чтобы добру печь сложить допреж-т мастера всю жизню учились, от отца к сыну уменье передавали, огромадным почётом и уваженьем среди селян пользовались.
Да и то сказать, без большой русской печи, что за изба? Особливо в наши люты морозы. Да без её и не приготовишь ничё, да вон просто хлеба не испекёшь! Все дети и старики в деревне спокон веку и по сю пору и спят на печи. А неумеючи сложишь, так либо тяги не будет, либо дымить начнёт, либо завывать при топке или в ветер. Тоды придётся всю печь, до кирпичика разбирать. И всё одно звать мастера. Вот пришлый печник работал за небольшу плату. Да он брал-т не за работу, а за мастерство. Клал-т обычно сам хозяин, а печник смотрел, подсказывал, да поправлял. А уж всяку пристройку да навесы для скотины уж хозяева опосля исподволь сами делали.
Так, всем миром, построили избу и мне, и твоему деду, а моему брату Матвею. И ни копейки денег ни с ково из наших поселковых сельчане не брали! Да и как брать-т, завтра глядишь и самому потребоваца по¢мочь, тогда тож придётся платить. Вот так-т жили! А уж хорошо ль, плохо ль, решай сам. Эт щас дома за больши деньги продают и покупают, а допреж их просто строили. Твоя-т баба Дуня продала дом в другу деревню на вывоз за десять тыщев рублёв! Да рази допреж отвалил бы кто за избу, даже саму хорошу, таки деньжищи? Ни в жисть! Зачем, коли её можно самому забесплатно построить. Ну а свои труды никто из деревенских никогда не считал.
Вот у немцев всё совсем по-другому. Помочь-т они суседу тож завсегда помогут, но за любу работу друг дружке платют. Дома у них тоже справны, скотина ухожена, поля убраты. Но русскому человеку ихни порядки не по нутру. Ну, выпить чарку посля работы у соседа, наш человек, конешно, могёт, но платы у сельчан за помощщ ни в жисть не возьмёт. Не знай уж, как там у вас в городе, а у нас в деревне спокон веку так заведено.
Да и во всём мы с немцами конечно, разны. Нам ихний орднунг (эт у них значит - порядок) ни к чему, у нас свои законы имеются, не вчерась установлены. Вот по ним жили, живём, и жить будем. А ежели когда-нито посля и поменям их, то сами, без чужих подсказов, а тем боле - приказов. Русский человек, он токо што сверху мяхкий, а ежели достать до нутра, то ни одной железой его не возьмёшь, любу косу затупит. Баили мне в плену, што дескать, коммунисты со Сталиным у вас плохи, потому мы решились вам помощ оказать, спасти вас от иго¢ коммунизьма.
Може и так, а може и - не. Токо вот хто у нас плох, а хто хорош, как нам луче жить, не вам решать, мы с энтим на нашей землице сами разберёмси. Пущай не вдруг, зато без несусветного смертоубийства и чужих доброхотов. И спасать себя сами будем. Так наспасали, так твою разэтак, что ни одного мужика наши деревенски бабы не дождалися! Нет уж, в каку¢ руку взять ко¢су и што и когда ей скосить мне рассказывать не надо. Сам с усам! Так-то, племяш, слухай и запоминай. Дед-т твой был самым грамотным на посёлке. Он по вечерам газеты да журналы нам в клубе читал. Он бы тебе луче растолковал, што к чему. Уж, коли нету яво, так я тебе расскажу, што знаю, и што ты в газетах и книжках не прочиташь".
Дядя Гриня "смолил" уже не первую самокрутку. На улице окончательно стемнело. Появились звёзды, взошла яркая луна и осветила мертвенным синеватым светом окрестности. Этот холодный неживой свет как нельзя лучше соответствовал печальному настроению беседы с весьма горьким оттенком. Стало довольно светло. Воздух становился всё прохладнее. Худощавый мерзляк, дядя Гриня, зябко передёрнул плечами. Я сходил в избу, накинул на плечи тёплый ватник, другой принёс двоюродному деду. Посидели молча, вслушиваясь в ночные звуки Берёзовой Поляны. Безудержно голосили-надрывались сверчки в доме. Где-то в ближнем дворе громко замычала чем-то недовольная корова, проблеяла не успевшая заснуть овца.
Со стороны стариц донёсся голос кукушки. Быстро спросил: "Кукушка, кукушка, сколько мне жить?". Дяде Гриня негромко засмеялся: "Рано тебе ишо таки вопросы задавать!". "Да так принято". "Знаю, знаю, сам пацаном всегда спрашивал", - примирительно произнёс дядя Гриня. Ему давно пора была ложиться спать. Ведь завтра ни свет, ни заря вставать на косьбу. Но он всё задумчиво сидел на крылечке, вспоминал что-то из своей жизни, о чём-то размышлял, иногда начинал говорить. Видно было, что преступление Коляна, произошедшее в деревне, чрезвычайно расстроило его, всколыхнуло, выбило из привычного размеренного ритма. Поэтому наша беседа в тот вечер продолжалась намного дольше обычного.
Наконец дядя Гриня встал с крылечка: "Ну ладно, пошли вече¢рять, а то Ульяна нас, поди, заждалась. Да и спать пора, завтре на зорьке мне в "нахал" косить, а тебе дык ещё ране рыбалить на Курюкуры. Тебе - развлечене, а Ульяне - рыба нам всем на уху". Кукушка продолжала самозабвенно и размеренно куковать, обещая мне долгую жизнь, а я сбился со счёта, поднялся с крыльца и пошёл вслед за дядей Гриней. Если сказать честно, то я бы проговорил ещё сколько угодно времени: так долго и интересно, как с взрослым, на серьёзные темы настоящей современной жизни и недавно прошедшей истории нашей страны, со мной ещё мало кто разговаривал. Я по-достоинству оценил это, жадно внимал "кладезю" житейской мудрости своего двоюродного деда, коренного потомственного крестьянина, любимого мной дяди Грини. Я был несказанно благодарен ему за эту беседу, возникшую неожиданно, стихийно, из-за неприятного происшествия, беспрецедентного для Берёзовой Поляны. Преимущественно это был, конечно, монолог умудрённого опытом пожилого человека. Меня же вполне устраивала и роль внимательного, благодарного слушателя.
Настоящую ценность подобных бесед я понял значительно позже. Думаю, что если бы старшее поколение почаще снисходило до таких серьёзных доверительных разговоров со своими юными слушателями: детьми и подростками, то в их открытых душах, жадно поглощающих из окружающего мира всё хорошее и плохое без разбора, было бы намного меньше черноты. И во взрослой самостоятельной жизни они творили бы гораздо меньше пакостей.
После позднего ужина, частенько отправлялся на сеновал, где уже давно спал непробудным сном Сергей. Мне было удивительно, что ночевать на сеновале любил не только я, городской житель, для которого это было деревенской экзотикой. Постоянный житель Берёзовой Поляны - Сергей, у которого чердак сарая, забитый сеном, находился в собственном дворе, и который мог спать там в любое время, в тёплые летние ночи тоже предпочитал его. Сергею доставляло видимое удовольствие мягкое душистое сено вместо матраса, уличный свежий воздух, лёгкий ветерок, свободно гулявший по чердаку, яркая луна и звёзды, проглядывавшие сквозь небольшие щели в крыше. В такие дни Сергей решительно отказывался от металлической кровати с продавленной почти до пола панцирной сеткой в закрытой на ночь душной избе, и составлял мне компанию на сеновале.
Частенько к нам заглядывал сюда кто-то из друзей-подростков. Каждый приносил с собой краюху хлеба, и тогда ночёвка превращалась в вечерне-ночной мальчишник с продолжительными задушевными беседами. Удивительно, но никто из деревенских и даже городских пареньков нашей компании тогда не курил. Я уж не говорю о девушках, это было бы вопиющим вызовом поселковой нравственности. Нахождение на сеновале вместе с нами девушек было категорически запрещено. Это считалось просто за рамками всех мыслимых местных приличий. Так что, они собирались отдельно от нас у кого-то из девушек на девичник.
Сеновал у дяди Грини представлял собой обширный чердак курятника, зимой до отказа забитый сеном, а летом - покрытый его оставшимися охапками. Высохшая смесь луговых и лесных трав наполняла помещение сеновала таким богатым непередаваемым душистым запахом, с которым не мог сравниться ни один аромат даже самого изысканного цветка. Первое время с непривычки у меня от запахов сена немного кружилась голова. Постепенно нос привыкал к сильной душистости сена, и переставал чувствовать её слишком остро. Но всё равно, даже сквозь сон я ощущал благовония, шедшие от сухих трав вокруг меня.
При любом надавливании на сухие стебли растений, они начинали надламываться, крошиться, и над ними поднималось небольшое облачко мельчайших частиц. По сеновалу прокатывалась новая волна благовоний, которую начинал ощущать нос, даже привыкший к определённому уровню запаха. Правда, иногда от наиболее крупных частичек пыли начинало щекотать в носу и першить в горле. Но что это были за мелочи по сравнению с восхитительными, волшебными запахами сухого разнотравья богатейшей флоры окрестностей Берёзовой Поляны!?
Запах, дурманящий запах деревни - это одна из основных её прелестей. В насыщенном множеством самых различных оттенков букете, от запаха дёгтя с конного двора, до изумительного аромата цветущей сирени и черёмухи, бывало трудно выделить какой-то - один, превалировавший над всеми остальными. И, тем не менее, в каждой части посёлка, на различных участках окружающей деревню природы: на заливных лугах, на вспаханных полях, в лесах, на старицах, на Суре, - можно было уловить один - наиболее сильный или различить несколько основных запахов. Человек внимательный или просто любящий природу, хотя бы около своего селения, при определённой сноровке, довольно легко может различить постепенные изменения в общем букете разнотравья даже во время простой ходьбы по одному и тому же заливному лугу.
Готовый к общению с родной природой человек
просто не может не отметить про себя и не запомнить на подсознательном
уровне
особые благовония, характерные в данное время лета и суток, для конкретного
места на лугах или полях. И потом не стоит удивляться, что при определённом
настроении тебя тянет пойти именно к этому, а не к какому-то иному месту.
Просто
это значит, что твоё сиюминутное настроение больше всего гармонирует именно
с
этим участком природы, с его многоплановыми общими условиями: расположением,
колоритом, красками и тому подобными, и, в том числе, с его индивидуальным
неповторимым букетом запахов.
Совершенно особенным местом Берёзовой Поляны был конный двор. Он представлял собой широкую ровную площадку шириной примерно сто метров, а длиной - двести, расположенную у края расширенного уступа той же террасы Суры, у основания которой вытянулась в один ряд вся деревня. Конный двор с конюшней и несколькими вспомогательными хозяйственными постройками был как раз посередине посёлка, напротив жилых домов. Такое его расположение было удобным для жителей любых окраинных домов деревни.
Это место пропахло конским навозом, собираемым в кучу посередине двора и регулярно вывозимым на поля в качестве натурального природного удобрения. Второй, также характерный для двора ядрёный, резкий запах, источал чёрный дёготь, которым обильно смазывали оси, внутренние поверхности колёс и другие трущиеся поверхности телег. Этот запах смешивался с ароматами сухого сена, выделениями конского пота и навоза и создавал особенный букет, характерный для деревенских телег и рыдванов. Сюда же добавлялся раздражающий нос запах дизельного топлива и смазочных масел для сельхозтехники, перегнивающей соломы из кучи в углу конного двора. В результате и получался основной букет запахов, достаточно полно характеризовавших конный двор Берёзовой Поляны, да, наверное, и любой другой патриархальной российской деревеньки.
Я долго и мучительно пытался вспомнить, откуда мне знаком этот запах, смешанный из таких разных составных частей. И вдруг ясно увидел детские цветные картинки прежнего конного двора! Так ведь это с его обрыва десяток лет назад зимой вся детвора Берёзовой Поляны каталась на "ледянках", потому что санок у нас почему-то не было. Для спуска с горы нескольких детей использовали ещё только одни сани со снятыми оглоблями, самые маленькие, какие только нашлись на конном дворе. Но на них всё равно помещался добрый десяток визжащих от восторга детей. Сани скатывались с горы не очень далеко, проезжали от горки наименьшее расстояние из всех остальных нехитрых подсобных средств: "ледянок", кусков фанеры, "трундлей". Из-за обилия детворы на санях, они часто переворачивались, образуя на склоне "кучу малу" из детских тел, но это лишь усиливало восторг "наездников".
Нельзя было не запомнить ярких красногрудых снегирей, расположившихся неподалёку от горки. Они были хорошо заметны на фоне белого снега, и видны с очень большого расстояния. Эта яркая картина как-то отдельно врезалась в память именно в связи с зимой и катаниями с горки.
Санки - "ледянка" представляли собой ровно отрезанный кусок толстой доски, с трёх сторон которой сооружались невысокие перильца из реек. Нижняя часть этого древнего деревенского самодельного устройства для скатывания детей со снежных горок, покрывалась густым выпуклым слоем слегка разбавленного водой конского навоза, после чего "ледянка" выставлялась на ночь на мороз. Иногда к основанию прибивались две небольшие параллельные реечки, в качестве направляющих. К утру импровизированные санки со скользким очень прочным покрытием (во много раз прочнее обычного льда!) были готовы к покорению склонов террасы Берёзовой Поляны.
Заснеженный крутой склон центральной горки Берёзовой Поляны с наступлением морозов деревенские парни поливали водой. Горка превращалась в - ледяную, правда, только до первого обильного снегопада. На протяжении зимы полив несколько раз повторяли. В итоге получалась горка с многослойным твёрдым скользким покрытием, которое держалось на склоне террасы вплоть до лета. Значительный слой наледи сохранялся на этом участке даже тогда, когда весеннее солнце жарило так, что можно было загорать, и все окрестные луга и склоны террасы были уже абсолютно чистыми от снега. Даже когда лёд здесь стаивал полностью, сам склон довольно продолжительное время оставался влажным.
Чтобы пользоваться "ледянкой" требовалась особая сноровка и длительная тренировка. Дело в том, что при спуске по накатанной твёрдой поверхности снежного наста, она постоянно свободно покачивалась и вращалась на выпуклом овальном основании. Частенько и переворачивалась, награждая седока обильными ссадинами и ушибами. Направляющие реечки в этом случае не могли помочь ей выдержать первоначальное положение. Они могли сохранить его только при спуске по хоть сколько-нибудь проминавшемуся снегу. А впрочем, никого из детворы это не волновало. Многие специально просили не делать таких полозьев на своих местных "санках", чтобы можно было свободно без ограничений и преград покружиться во время спуска с горки. А уж как легко она скользила, какую развивала скорость и как далеко уезжала от склона! Всё это было не под силу любым другим приспособлениям для спуска со снежной горки, включая даже самые современные санки и другие специальные устройства!
Редким, довольно неудобным и опасным для катания с горок приспособлением был "трундль". Никто не смог мне объяснить, откуда в народе взялось это название. Он изготавливался из куска металлической трубы небольшого диаметра (около трёх сантиметров) длиной в три и более метров. Труба посередине сгибалась пополам так, чтобы её концы шли параллельно на расстоянии около полуметра. Затем согнутая полукруглая середина на расстоянии в одну треть от длины получившейся конструкции гнулась вверх под углом в 45-60 градусов и "трундль" был готов! Нужно было ногами становиться на параллельные трубки - полозья, и, держась руками за круглый изгиб перед собой, съезжать вниз. Его преимуществом была возможность ездить по снегу и льду даже по ровной местности, одной ногой стоя на трубе, а другой - отталкиваясь от поверхности земли. Можно сказать, что это была самодельная конструкция зимнего варианта самоката. Но при падении "трундль" мог серьёзно поранить седока или зазевавшегося товарища, случайно оказавшегося на его пути.
Так явно представил себе картину прошлых зимних забав на конном дворе, что даже видел этот хохочущий ком детских тел, катившихся с горки по укатанному снегу, слышал звонкие детские голоса и дружный смех, далеко разносившиеся в морозном воздухе. Я с завистью смотрю на катающихся мальчишек и девчонок: моя "ледянка" ещё не готова и я могу спускаться с горки только на общих санях. А вот уже и я лечу на "ледянке", изготовленной специально по моим размерам дядей (мужем сестры матери - Нины) - Иваном Матвеевичем Давыдовым. Меня сносит к большому дереву, широко раскинувшему корявые сучья у самого основания склона, на краю горки.
Моя крутящаяся "ледянка" как раз успела набрать максимальную скорость. Короткий тупой звук, похожий на тот, который издаёт быстро разрываемая ткань, и я со щекой, глубоко распоротой от виска до края губ чем-то острым, опрокидываюсь лицом на наст, заливая хлещущей алой кровью ослепительно белый, сверкающий на ярком солнце спрессованный снег. Все подумали, что задел щекой край сучка, но при ближайшем рассмотрении обнаружили обмотанную вокруг ствола дерева предательски замаскировавшуюся толстую проволоку, на длинный зазубренный край которой я и напоролся на полной скорости спуска на своей новой "ледянке".
Инстинктивно схватился рукой за щёку и нащупал длинный широкий шрам, который остался на всю жизнь, от того коварного острия ржавой проволоки. Правда, с годами эта отметина на лице значительно уменьшилась в размерах. Самым интересным в этой истории было то, что у моего сына при рождении на щеке была нарисована точная копия этого шрама.
Мой отчаянный рёв, пробежка трусцой к дому деревенской фельдшерицы, жгучий йод, быстрая перевязка длиннющим бинтом. А затем наступил самый тяжёлый период: меня пару дней не пускали кататься на общую деревенскую горку на конный двор. Щека саднила, но мне было не до неё. Уже через час я сообразил, что нужно говорить родителям, чтобы меня побыстрее опять отпустили на вожделенную снежную горку. Я с небольшими перерывами во времени твердил, что у меня ничего не болит, что щека полностью зажила и меня можно снова отпускать на горку. До сих пор помню эти бесконечные дни. Подобные уверения, "шитые белыми нитками", вызывали насмешливые улыбки у старших. Они сочувствовали моему горю, но два дня стойко сдерживали атаки.
На третий день активной непрерывной осады, эмоционального детского прессинга, крепость терпения родителей и бабушки иссякла, они не смогли больше удерживать меня дома. Плотно перевязали щёку поверх повязки бабушкиным пуховым платком и отпустили на улицу. В мгновенье ока преодолел глубокие, теоретически непроходимые для пятилетнего ребёнка сугробы, и снова летел на своей "ледянке" вниз. Яркое солнце слепило глаза. Холодный зимний ветер свистел в ушах и приятно обжигал лицо, в груди захватывало дух от скорости и чувства невесомости, бесконечного падения в бездну. Летящий из-под соседних "ледянок" и санок снег попадал на лицо. Холодные комочки льда и снега проникали за шиворот короткого пальтишки и в вязаные варежки, которые для сохранности были соединены продёрнутой через рукава резинкой. Вот оно, искреннее, настоящее счастье деревенского мальчишки!
Массовые скатывания детворы с этой горки продолжались дотемна. Затем на конный двор начинала подходить и молодёжь Берёзовой Поляны и даже некоторые из жителей среднего возраста. Они брали ещё несколько саней из запасников конюха и начинали свои катания. От некоторых попахивало спиртным, но ни одного пьяного я не помню. Может быть, когда совсем темнело, кто-то из явно нетрезвых селян и появлялся на горках. Но в сумерках, до моего ухода с горки, шатавшихся, плохо стоявших на ногах почитателей Бахуса из местных жителей здесь не появлялось.
Нас отправляли по домам, потому что молодёжь гораздо больше бесцельного скатывания с горки интересовали игры со случайными объятьями, невинными поцелуями и другими заигрываниями друг с другом. Над горкой начинал раздаваться счастливый девичий визг румяных девушек, да разухабистые басистые раскаты смеха молодцеватых деревенских богатырей. И те, и другие просто светились здоровьем.
Тогда это было естественным и никого не удивляло. А вот сейчас смотрю на молодых людей и думаю, а в том ли направлении развивается наше общество. Не наступит ли в не слишком отдалённое время такой момент, когда блага цивилизации, добытые путём наплевательского отношения к природе, её сохранности и чистоте, и собственному здоровью людей, некому будет использовать. Ну, или, в лучшем случае, они доставят гораздо меньшее удовольствие, чем обычный незагрязнённый свежий воздух, первозданная красота дикой нетронутой чистой природы, полученное от рождения богатырское здоровье, сохраняющееся без всяких лекарств (за исключением местных трав, ягод, мёда и прочего) на долгие, долгие десятилетия.
Понимаю, что невозможно, да и не нужно возвращаться в патриархальную дореволюционную малограмотную Россию. Но почему же прогресс общества, развитие его умственных способностей обязательно должны соседствовать с резким ухудшением состояния здоровья нации, истреблением или приведением в полную негодность вследствие загрязнения мест её проживания, окружающей природы? Неужели нельзя совместить эти, абсолютно не антагонистические позиции!? Тем более, что, вконец истребив одно место на Земле, прекрасно приспособленное для проживания людей, с богатейшей природой, мы не можем спокойно перейти на - другое, чистое и нетронутое. Просто потому, что других таких мест на нашей планете уже нет, она ведь не так уж и велика, и почти полностью заселена нами.
Не может быть, чтобы разумный человек не понял, наконец, что он просто обязан совместить научно-техническое развитие общества с защитой природы, иными словами, с защитой самого себя от загрязнения, от вымирания. Мы должны понять, что даже на такой бескрайней территории, какая есть сейчас у нашей страны, в ходе самого полезного для человечества прогрессивного технического развития промышленного потенциала, у нас нет альтернативы спасению природы и, тем самым, самих себя! В 1986 году дядя Гриня приезжал к нам Шумерлю на похороны мой матери.
Он горестно, сокрушённо качал головой и недоумённо говорил: " И отколь, баю, он взялся на нашу шею, энтот рак!? Мы о ём на Княжом и в жисть не слыхивали! А то ишо, бают, пошла ноне кака-т аллергия, так её разэтак. И ведь, баю, кака молода Матвеевна-т! (Матери было 53 года, а дяде Грине - 81). Дык ведь и ишо сто хворей у вас в городу-т появяца. А и как скажи на милость им не появица, коль тут и продыхнуть нельзя, всё в дыму, копоти да такой вонючей грязи, какой мы за всю жисть не нюхивали. Эх, Матвевна, Матвевна, племяшка ненаглядна, не уежжала б ты никуды с посёлка-т, глядишь и жива-здорова была б. Глядела б на солнышко, радовалась нашим важнеющщым лугам, полям, лесам, да озёрам. Ходила б на Суру, по грибы, да по ягоды. Оно конешно детишков-т малых у нас не осталось, токо на лето приежжают, учительствовать-т не получилось б. Ну, дык и што, можно было, как наша бывша-т учительша Клавдия Петровна, на озёры ходить рыбалить, любоваться на утренню, да на вечерню зорьку. Она-т по сю пору, слава богу, жива и здорова и ишо много годов в здоровье проживёт!
Вот поуежжала молодёжь-т по городам, а ведь в кажном кака-нито уж и червоточинка завелась, хворые все стали. Что ж дале-т будет? Нет уж, испокон веку Россия стояла на деревне, и вам всё одно придёца поворотица к природе-матушке. Ежели вы, конечно, дале жить, а не вымирать сбираетеся. Ты гля што получаца, ежжу по городам хоронить сродников, кои старше меня на два, три, а то и четыре десятка лет! Рази эт дело? Рази так должно быть? Дык ведь я ишо много годов сбираюсь с хозяйством управляца, потому хвори во мне никакой нет, хоша и частенько смолю самокруточки с самосадом. Была одна болезть давно в наших лагерях. Да и то, появилася аж лет чуть ли не через десять скотской жисти, а дома почитай за первый ж год и прошла. А ведь и жисти трудной и горюшка-т хлебнул как следоват!
А вы, сидя в своих домах-муравейниках, ничово не видючи, безо всяких трудностев совсем молодыми хворате, да умирате. Вы бы хоша на лето ближе к вольному воздуху, лесам да полям переежжали. Многи настоящей-т жисти не видали и не ведают, кака она быват. Ну а ты-т ведь знаш, ты-т её видал, жил, чуял, дышал. Дык расскажи своим городским сотоварищщам, кака она быват, и кака должна быть. Э-э-э, да што с вами байки-т баить! Вы, как иной упрямый конь, копытами упёрлися, и не жалате идти к нормальной жисти, а тянет вас в дерьмо. Да ишо мне баите, што так щас необходимо, што тихнически прогрес, што после всё уберём и вымоем. Ну и помирайте в своём мазуте-химии. А уж убрать-т може смогёте, а може и - не, эт как намусорите. Опять жа, если будет кому живому почистить за вами.
А вот только никак в толк взять не могу по своему крестьянскому скудоумию-т: ваш прогресс-т, он для ково? Для вас, ваших детей, вашей богатой, щасливой, лехкой, долгой жисти без хворобы? Дык ведь не достигли ничево энтово, а, по-моему, дык совсем наооборот! Може для чево другово, чево я не ведаю? Дык вы ни об чём другом вроде и не баите, а только о благе прогреса для нашенской цивилизаци. То ли ваши руководители заврались, да вас обманывут, то ли не видют, куды, в каку-таку пропасть тащщыт цивилизацу вашенский прогрес. А токо, у вас-т самоих голова на плечах есть, дык и думайте ею, ну хоша иногда. Нам во всяки времена много хто баил, как и што делать, а мы в деревнях, как жили сто годов назад при царе за щщот своего хозяйствишка, почти тако ж и при коммунистах, тако ж живём и ныне. Мало ли хто и што баит! Язык-т он ведь без костей, поди не переломица. Так-т, племяш. А ты не токо што по учёбе да науке, ты по жисти думай. Вот как все по ей почнут соображать, може што и придумают: как жить дале, што делать и в каку сторону народу луче идти".
Наутро конюх ругал молодёжь, говорил, что в санях опять появились какие-то поломки и мелкие повреждения. Он громко и изысканно матерился, клялся страшными клятвами и божился всеми святыми, что больше ни за что не даст им вечером саней. Но по темноте снова приходили парни и девушки, сани за считанные минуты приводились в порядок, конюха всячески задабривали, и молодёжные катания с горки конного двора продолжались с прежним жаром.
Снежно-ледяная горка сохранялась даже тогда, когда жаркие лучи весеннего солнца уже растапливали снег не только на полях и лугах, но и в лесу. Вокруг уже зеленела трава, и начинали зацветать ранние луговые травы, а на склоне всё ещё блестела широкая зеленовато-белая полоса наледи. Да и после полного стаивания спрессованного льда, откос террасы у конного двора долго продолжал оставаться сырым. Несмотря на задержку начала роста и развития травостоя на этом участке, к середине лета именно на нём вырастала самая высокая и густая трава. Наверное, из-за дополнительного увлажнения почвы в этом месте.
Именно по этой тропинке мать ходила со мной напрямую к домику бакенщика на берег Суры, чтобы после перевоза на лодке оказаться ближе всего к Сур-Майдану. Вся многочисленная кровная родня моей бабушки, урождённой Аржановой, и деда - Улитина, проживала именно в этом большом селе. Мать шла впереди, раздвигая склонившиеся над тропинкой, иногда и сомкнувшиеся над ней высокие травы. Я тогда мог видеть только слегка колыхавшееся на уровне глаз зелёное море разнотравья. А на отдельных участках, где растительность была повыше, вообще мало чего мог увидеть, кроме густой травы, зелёной стеной стоявшей вдоль узкой тропинки, кузнечиков и муравьёв среди стеблей растений, да стрекоз, пчёл и различных мух, неторопливо пролетавших над тропинкой.
Лишь в более старшем возрасте моему глазу стал полностью доступен безбрежный зелёный океан, мягкая поверхность которого плавно волновалась от пробегавшего ветерка. Волны на лугу значительно отличались от - речных и морских. Трава чутко отзывалась на малейшие дуновения самого лёгкого ветерка. Вместо схожих водяных волн, бегущих по направлению ветра довольно ровными рядами, на поверхности луга могли образовываться самые причудливые фигуры. Некоторая схожесть с водной поверхностью наблюдалась только при ровном сильном ветре без порывов в одном направлении. Каждое, даже секундное ослабление или усиление ветра, мгновенно отражалось на внешнем виде сплошного зелёного ковра. Движения поверхности луга были столь же живыми и непредсказуемыми, как колебания насыщенного ароматами воздуха над ним, как сама жизнь в каждый её миг.
На естественные, натуральные колыхания поверхности травяного ковра от ветра накладывалось марево, зрительные искажения от горячего воздуха, поднимавшегося от разогретой земли. Эти горячие воздушные потоки поднимались вверх, плавно изгибаясь. Вместе с видимыми настоящими колебаниями поверхности луга, они составляли картину плавающего, плавно изгибающегося в пространстве зелёного ковра-самолёта, который только-только начал взлетать, уже оторвался от земли и даже немного приподнялся над ней.
На фоне ярко-синего неба неторопливо проползали небольшие белоснежные округлые бесформенные облака. Иногда они принимали причудливые, самые невероятные формы. В этом безбрежном синем воздушном океане с белыми пенными барашками облаков, пролетали какие-то птицы. Но я видел их очень короткое время, потому что глаза разбегались от обилия разнообразных и красивейших картин природы. Сосредоточить взгляд на чём-либо одном, мне никак не удавалось. Именно поэтому детально рассмотреть промелькнувший силуэт очередной птицы, просто не успевал. И лишь много позже, в подростковом возрасте, узнал многих пернатых, обитавших в окрестностях моей деревни.
Как приятно и завидно было смотреть на свободный полёт в воздухе этих, вольных как ветер существ! В награду за какие-то особые заслуги, создатель даровал им одну счастливую возможность, которой напрочь лишил нас - людей: летать над землёй. Конечно, мы научились летать на самолётах и даже ракетах. Но тот, кто хоть раз летал во сне, поймёт меня: это совсем не то, что парить над землёй самому, совершенно не ощущая собственного веса! Подобные ощущения от полёта дано испытать разве что космонавтам в невесомости.
Первым и самым ярким, запоминающимся представителем этого крылатого сообщества был, конечно, хищный чёрный коршун. Этот символ агрессивного представителя зла, олицетворял нечистых духов в детских сказках. Он так зловеще и величественно, так неторопливо, почти неподвижно парил, зависал над лугами и полями, неподвижно раскинув широкие чёрные крылья и зорко высматривая несчастную жертву, что, не обратить на него особого внимания, было просто невозможно. Да что там я! Даже селяне опасались его угрожающего вида и прекращали беседы на улице, если в вышине появлялись мрачные очертания его чёрных, как ночь, крыльев. Жители деревни сразу переключали всё внимание на него. Они прекрасно зная, что этот хищник не побоится камнем упасть с большой высоты и на зазевавшегося хозяйского цыплёнка, не обращая никакого внимания на близко находящихся людей!
Менее устрашающего вида и размера были гораздо более сильные, смелые и грозные небесные хищники: ястреб, беркут и орёл. Например, когда орёл идёт в лобовую атаку на вдвое более крупную, чем он сам, ворону, та прямо в полёте, не дождавшись начала боя, просто умирает от разрыва сердца, то есть - от страха! И орёл, и ястреб, и беркут, и даже глупая трусливая ворона - летали над лугами и полями, выискивая себе добычу. И мышей - полёвок, и других мелких грызунов, и множества птенцов хватало здесь на всех хищников.
Ястреб, орёл, беркут и коршун как будто замирали над лугом на большой высоте. Они неторопливо парили, распластав крылья на фоне синего неба. Дух захватывало смотреть, когда они, зорко всматриваясь в густую траву, находили очередную жертву, и, мгновенно сложив крылья, с огромной высоты камнем падали на неё, умудряясь не разбиться вдребезги! Едва коснувшись земли, пернатые хищники снова поднимались в воздух, цепко держа в своих острых изогнутых страшных когтях пронзённую ими добычу. Не менее когтей страшен в бою их прочный загнутый клюв. Ну а самым главным оружием служит им львиная смелость. Бесспорно, они и есть цари среди обитателей воздуха - птиц. Стоит только взглянуть на них, чтобы понять, что орлиный взгляд - это не только литературная метафора, а и реальность жизни, устрашающая противников и жертв бездонной смелостью его обладателя.
Насколько сильное уважение вызывала охота этих птиц, настолько же смешными и нелепыми казались повадки вороны. Она неровно, какими-то неуверенными рывками вверх и вниз летала невысоко над землёй, безостановочно махая крыльями. Завидев добычу, гналась за ней по воздуху, а затем, зачастую, и по земле, смешно семеня короткими ножками и нелепо растопырив крылья. При этом она часто запутывалась в густой траве, цеплялась ногами за переплетение стеблей и падала, тяжело дыша и потешно раскрыв клюв. Её очередная неудачная охота не только не вызывала у нас никакого сочувствия, но напротив - доставляла радость и давала повод для искреннего смеха и острот. В этом случае мы целиком и полностью были на стороне её потенциальной жертвы.
Желтогрудые трясогузки на зелёном фоне значительно украшали природный ландшафт окрестностей Берёзовой Поляны. Они постоянно выделывали немыслимо резкие и глубокие повороты на ветке, сохраняя равновесие при помощи столь же коротких, резких и непрерывных движений своего балансира - длинного хвоста. Отсюда, видимо, родилось и название этого вида птиц. Да кого тут только не было: и рябчики, и чижи, и залетевшие с обрывов Суры береговые ласточки и чайки, и разнообразные утки, облюбовавшие окрестные озёра. Я уж не говорю про обычных сереньких воробьёв, желтогрудых синиц, длинноклювых чёрных скворцов, иссиня-чёрных галок и чёрно - белых длиннохвостых болтливых сорок!
Воздух над лугами был заполнен пернатыми не менее насыщенно, чем земля лапчатыми, хвостатыми и прочими мелкими животными. Каждое из летающих, порхающих и планирующих в воздухе существ издавало свои неповторимые звуки, сливавшиеся в оглушительную многоголосую птичью симфонию. Эта была самая настоящая разноголосая какафония. Тем не менее, она не раздражала, как плохо настроенный оркестр, а наоборот, услаждала слух, действовала на меня (да, думаю, и на любого обыкновенного человека) очень приятно, успокаивающе и расслабляюще. Но даже сквозь неё пробивалась трель жаворонка, парившего высоко, гораздо выше хищников в лазурном небе. Рассмотреть его, представлявшего собой небольшую чёрную точку на фоне бескрайнего неба, удавалось далеко не всегда, но это нисколько не мешало насладиться его пением, практически всегда сопутствовавшим восхитительному солнечному жаркому летнему дню.
На вечерней и утренней зорьке и ночью птичий гомон ослабевал, и тогда в мире звуков начинал править бал тот самый соловей, о котором не упоминает только ленивый. И всё равно, живущий далеко от шумных городов соловей выводил такие немыслимые трели, что невозможно было не остановиться, не замереть на время, не восхититься этим чудом природы. Обычно соловьи выбирали одно и то же место для своих концертов. Один из них облюбовал себе дерево в лесополосе вокруг озера Курюкуры. Перед рыбалкой я специально делал крюк, чтобы оказаться поблизости от него, остановиться и немного послушать его неповторимое пение, какие-то хрустально чистые трели, далеко разносившиеся в упругом воздухе лугов, и гулко отдававшиеся в лесополосе. В окрестностях Берёзовой Поляны в сумерки частенько можно было видеть ушастую сову, пролетавшую совсем близко от нас. Иногда ночной воздух прорезали низкие глухие уханья невидимого филина, но днём я его здесь так ни разу и не встретил.
Хорошо запомнился восхитительный запах, шедший от луга во время нашего с матерью похода по тропинке от конного двора к дому бакенщика. Протяжённость пути до перевозчика через Суру составляла около пяти километров, и прогулка по открытому лугу под палящими лучами полуденного солнца была тяжёлой для пятилетнего ребёнка. Это тоже врезалось в мою память, но круживший голову аромат цветущего луга, всё равно затмевал эти трудности. Глаза веселил разноцветный ковёр цветущих растений. Тут были и цветки клевера (кашки): белые, розовые и всех переходных оттенков между ними. Его шелковистые листья-трилистники были нежными на ощупь, и, казалось, давали рукам прохладу даже в самую сильную жару. Такие же нежные листья располагались на высоких стеблях люцерны.
Даже над высокой травой возвышались широкие, белые и зеленоватые, идеально круглые, как будто по циркулю нарисованные в воздухе, зонты ядовитого сорняка-борщевика, состоявшие из огромного количества мелких цветочков. Его широкие полые трубки были хороши для стрельбы горохом, который выталкивался сжатым воздухом изо рта. Только вот липким белым соком этого растения мазать губы не рекомендовалось, чтобы не обжечь их до волдырей. Лучше всего было использовать отмершие засохшие стебли, или подождать, пока обсохнут края свежесрезанного зелёного. Правда, зонты борщевика встречались не только на лугах, но и на берегах стариц, и на заболоченных участках.
Высокие тонкие прочные стебли с многочисленными колосьями костреца (костра) пролезавшими в гущу окружающего разнотравья, как бы дружески обнимали их, собирали воедино. Не останавливаясь, прямо на ходу отломил короткий стебелёк с тонким колоском и задумчиво засунул его в рот. Немного пожевал и попытался выплюнуть. Но на стебельке при движении назад открылись какие-то мелкие чешуйки и стали мешать мне. Инстинктивно начал делать глотательные движения, всё более погружая упрямую хитрую травинку в горло и, к своему немалому изумлению, проглотил её.
Кострец оказался очень коварным, и легко проскальзывал только в одном направлении! Я не собирался есть его, но он обманным путём заставил меня сделать это. Оставалось тяжело вздохнуть над природной ловушкой и хорошенько запомнить эту траву. Хорошо ещё, что не попытался выдуть её изо рта воздухом из лёгких. Если бы травинка заползла туда, было бы гораздо хуже!
Узкие зеленовато-жёлтые листья и пушистая верхушка высокого круглого стебля лисохвоста (лисий хвост), похожего на тонкий камыш, склонялись в сторону тропинки. При касании рукой мохнатой верхушки, она начинала осыпаться маленькими "парашютиками", к каждому из которых было прикреплено семя растения. Нижний ярус травостоя на лугу был переплетён сплошной густой упругой сетью полевицы, пырея и других ползучих растений. Только раздвинув эту переплетённую сеть зелёных нитей можно было рассмотреть красные сочные душистые ягоды клубники. Я уж не говорю про стрелки и целые заросли нерезкого, чуть сладковатого дикого лука, совершенно не похожего по вкусу на - злой огородный. Да и по форме круглых тонких побегов, он сильно отличался от хорошо известного нам, культурно выращиваемого лука, с широкими перьями.
Над самой землей вдоль тропинки росла полоса подорожника, широкие листья которого плотно прилегали к самой земле. Его я хорошо знал с раннего детства. Бабушка не признавала других лекарств для заживления моих многочисленных мелких ран, ссадин и ушибов, и сразу прикладывала к ним только размятые листья промытого подорожника. На пониженных увлажнённых участках луга, то тут, то там виднелись зелёные кочки луговика. Но это не были неровности луга, такую форму придавали поверхности земли стебли этого растения, выбросившего равномерно во все стороны жёсткие побеги из округлой, разросшейся корневой системы. Коса натыкалась на "луговину", как на настоящую земляную кочку. А его корни настолько переплетались в почве, что вырвать или выкопать из земли можно было только весь куст луговика с корнями, целиком!
Одиночные кустики и целые поляны луговой ромашки с её белоснежными лепестками торжественно и освежающе смотрелись на зелёном фоне. Кое-где виднелись светло-синие цветы васильков, похожие на осколки неба, по каким-то неведомым причинам упавшие на яркий зелёный луг. Встречались и фиолетовые колокольчики, смело открывшие сжигающему солнцу свои нежные бутоны. Всё это перемежалось многочисленными брызгами мелких цветочков малинового, красного, жёлтого и белого цветов. Тут были и яркие жёлтые пятилепестковые соцветия: куриной слепоты (лютика едкого), жабника или гусиной лапки. Отдельные стебли, усыпанные мелкими жёлтыми цветочками, и целые участки зарослей зверобоя (хворобоя).
Над зелёным покровом торчали розовые шапки цветов змеевика или раковой шейки (горца змеиного). Проглядывали из зелёного многоярусного ковра луга необычной формы жёлтые цветки "собачки", которые при сжатии сбоку открывались, как собачья пасть (львиный зев) и ещё множество видов трав, знать которые вряд ли возможно не специалисту в области ботаники. И уж совершенно невозможно передать ту гамму ароматов, то амбре, ту пьянящую суспензию густых немыслимых испарений, подобных жидкому неземному напитку, который выделяли все эти травы и их цветы вместе, определяя то, что называется запахом разогретого солнцем заливного луга Суры!
Попадались и занесённые с соседних полей колосья ржи, стебельки льна и даже отдельные алые, похожие на кровавые пятна вообще невесть откуда здесь взявшиеся маки. Да разве возможно просто рассказать о десятках и сотнях видов трав, богатейших заливных лугов поймы Суры!? И почти каждая из них обладала какими-то лечебными свойствами. Только после прогулок по лугам, лесам и полям окрестностей Берёзовой Поляны, я понял, почему все стены сеней в доме дяди Грини с Ульяной и практически всех других жителей Берёзовой Поляны, были увешаны пучками высушенных растений, а в их домашних аптечках обычно не было ничего, кроме аспирина и активированного угля!
Трудно было определить, сколько ярусов разнотравья произрастало на этих лугах, тем более, что они густо переплетались между собой образуя сплошную упругую зелёную подушку над поверхностью плодороднейшей почвы. А внутри толщи этого зелёного ковра создавались идеальные, тепличные условия для обитания мириадов насекомых: и жёлтых -, и чёрных муравьёв, и кузнечиков, и несметных полчищ комаров, и всякой мошки, и бесконечных каруселей разноцветных стрекоз с хрустально-прозрачными крыльями и огромными любопытными глазами. Над верхними ярусами луга легко порхали с цветка на цветок невесомые бабочки с широкими бархатными крыльями, оставлявшими на пальцах белую пыль, как будто присыпанными тальком. Они были всевозможных цветов, их оттенков, сочетаний и рисунков: светло-зелёные, жёлтые, оранжевые, невероятно изумрудные, немыслимо тёмно-синие с перламутровым отливом и многие, многие другие.
Трудолюбивые медоносные пчёлы с похвальным рвением и громким жужжанием, сливавшимся от их большого количества в ровный звуковой фон, качали ароматный сладкий нектар из сердцевин цветов. Вовсю старались и нахальные эгоистичные тонкие осы с "осиной талией", крупные грозные шершни, различные мухи, назойливые слепни и оводы, кусавшие с лёта всё, что попадалось им на пути, включая домашних животных и открытые, незащищённые одеждой части тела человека.
Здесь же, на земле луга, прямо под густо переплетённым зелёным ковром растений, нашли себе безопасное убежище многие виды небольших птиц. Идя вне тропинки, по целине, часто можно было наткнуться на гнезда типично луговых птиц. В гуще травостоя встречались: и пёстренькая серенькая куропатка; и похожая на неё по цвету перепёлка; и невзрачной серовато-коричневой окраски луговой конёк, чем-то похожий на воробья, но с более удлинённым хвостом и клювом. Из-под самых ног могла выпорхнуть и желтобрюхая, похожая на синицу овсянка; и светло-коричневый с неяркими пятнышками чёрного и белого цвета неказистый на вид, с длинной шеей и ногами неуклюжий коростель, и множество других малоизвестных или вовсе неизвестных мне видов мелких птиц разного окраса. Но они были преимущественно незаметных цветов и оттенков, замаскированных под краски луга.
Так неспешно путешествовали мы в окружении зелёного океана разнообразнейших луговых растений, в многоголосом гомоне птичьих голосов, окутанные душным воздухом, разогретым жгучим полуденным солнцем и пропитанным эссенцией множества душистых испарений цветов и растений. Несмотря на многокилометровый путь, это первое, сколько-нибудь осознанное знакомство с родными местами оставило в моей памяти неизгладимый след совсем не трудностью похода. Эта тропинка запомнилась восхищённым началом познавания безбрежного океана красок, звуков и запахов дикого, ни разу не паханного, совершенно нетронутого, первозданного заливного пойменного луга Суры, лучшего из творений природы на всей Земле!
Дом бакенщика стоял недалеко от высокого крутого обрыва Суры, в тени небольшой дубравы, выросшей на этом естественном возвышении рядом с низким лугом. Это был среднего размера крепкий бревенчатый некрашеный пятистенок, как брат-близнец похожий на большинство изб Берёзовой Поляны. С той лишь разницей, что рядом с ним отсутствовали сени - глухой дощатый пристрой к дому. Небольшой огород был огорожен невысоким забором из таких же жердей, как и на Княжом. Ни хлева, ни какой-либо домашней живности возле избы видно не было. Только небольшая добротная бревенчатая банька стояла на небольшом отдалении, в пределах ограды. Зашли в дом, чтобы договориться о перевозе через Суру на противоположный берег.
С нашей стороны реки можно было легко разговаривать с бакенщиком. Хуже приходилось тем, кто хотел переправиться сюда со стороны Сур-Майдана: им приходилось кричать через реку о своём желании, пока бакенщик не услышит, если в этот момент он бывал дома. Бывали случаи, когда несколько жителей с той стороны кричали хором до хрипоты, и всё равно оставались ни с чем, просто потому, что бакенщик в это время отсутствовал. А несчастливым людям приходилось идти ещё многие километры в обход, до Сыресинской паромной переправы или - Сур-Майданского моста через реку.
Внутри дома, прямо рядом с входной дверью, на гвоздях, вбитых в бревенчатые стены избы, висели пучки трав. Бакенщик широко пользовался ими, как и все жители Берёзовой Поляны. Но в деревне их держали в тёмных сенях, и разглядеть, какие именно травы были собраны, было невозможно. А здесь мне представилась редкая возможность увидеть высушенные сборы лекарственных растений при дневном освещении. Из подсобных помещений стояла только банька, без которой в здешних местах не обходилось ни одно, даже самое захудалое деревенское подворье. Топившаяся по-чёрному баня была даже на задах Енькиной усадьбы.
Высушенные травы местные жители использовали не только в лечебных целях. Многие из них были обязательными добавками в чай, а некоторые сельчане вообще заваривали их вместо чая. Еженедельная банька была немыслима без пара из набора душистых трав. Подобранная смесь заранее заваривалась кипятком и настаивалась необходимое время. Полученным настоем окатывались раскалённые камни. Что за чу¢дный пар поднимался над каменкой! Можно было даже не париться, а просто бесконечное время нюхать и вдыхать это амбре! Разгоняемый берёзовыми или дубовыми вениками жаркий ароматный воздух накатывал густыми волнами, и ещё более усиливал удовольствие от нахождения в баньке. Ведро холодной воды на голову, приятный озноб, короткий отдых в предбаннике, и можно было снова заходить в парную за следующей порцией здоровья.
Зимой было особое развлечение при посещении бани. Недалеко от неё наметался высокий сугроб. Парились столько, сколько могли выдержать. После этого начиналось самое интересное и приятное развлечение. Мы выходили из бани на морозный воздух и бросались в рыхлый сугроб. Какая это была прелесть! Кожу начинали приятно покалывать тысячи маленьких иголочек, она приобретала ровный интенсивный розовый цвет. Сердце блаженно замирало, как при движении вниз на качелях, а потом начинало биться ещё сильнее, чем прежде. Дыхание на мгновенье перехватывало. Снег, соприкасаясь с перегретой поверхностью тела, быстро таял с лёгким шипением. Мы несколько раз переворачивались в сугробе, некоторое время барахтались в снегу, пока не начинали чувствовать холод. Затем бегом возвращались в баню с горячим воздухом, пропитанным восхитительными запахами трав.
Каждый из участников повторял этот цикл столько раз, насколько у него хватало сил. На посещение деревенской баньки уходило не менее двух- трёх-, а иногда и до четырёх часов. После таких оздоровительных процедур мы не выходили, вылетали из бани, потому что тело было лёгким, почти невесомым. От нас самих, от одежды шёл устойчивый запах разнотравья. Особенно сильно он ощущался в зимнем морозном воздухе, когда окружающая природа спала, и других посторонних ароматов не было. Казалось, что за эти несколько часов, находясь попеременно: то в раскалённом воздухе парилки, то в ледяном снежном сугробе, - мы сбросили с плеч многопудовый груз. Эту школу здоровья в русской бане дяди Грини я хорошо запомнил и применял всю жизнь. Да и сейчас применяю, если предоставляется такая возможность.
Бакенщик Егор сидел на самодельном деревянном табурете прямо напротив двери за небольшим, тоже самодельным столом, стоявшим у небольшого окна. Он пил из большой алюминиевой кружки горячий чай. Судя по запаху, на этот раз он добавил туда листья мяты. Егору было на вид около пятидесяти лет. Он был местным жителем, уроженцем Сур-Майдана, и устроился сюда бакенщиком уже в зрелом возрасте. Что-то не заладилось у него в селе с личной жизнью. Жена умерла, детей у них не было, а искать новую спутницу жизни он не захотел. Обосновался в этом доме, понравилось, а со временем и привык к этой беспокойной жизни бакенщика-перевозчика, вот и жил здесь бобылём.
Среднего роста, плечистый и плотный, заросший густой чёрной бородой, Егор выглядел старше своих лет. Он обладал недюжинной силой: при нас один стащил в воду тяжеленную большую деревянную лодку, рассчитанную десятка на полтора людей. На первый взгляд он производил впечатление угрюмого, сурового и нелюдимого человека. Но после первых же его слов становилась понятной ошибочность такого мнения. Егор действительно был немногословным мужчиной, но вместе с тем бросались в глаза: его открытость, доброжелательность, желание помочь людям.
Мать сказала, что может сама управиться с лодкой, даже против течения реки, и закрепить её на том берегу к металлическому штырю. Это было обычной практикой, если Егору не нужна была лодка в ближайшее время. Затем люди с противоположной стороны отвязывали лодку и сами подплывали к дому бакенщика. При этом ему не нужно было два раза грести туда и обратно. У Егора был старенький мотор, но он хранил его дома, как большую ценность и ставил на лодку только тогда, когда ездил по бакенам, указывавшим речным судам фарватер. Бакенщик согласился с маминым предложением, и сообщил, что он поставил на другом берегу дополнительный штырь для закрепления лодки ниже по течению. Сделал это специально для того, чтобы слабый гребец с этой стороны реки, мог не бороться с течением и позволить реке снести лодку ниже. Мама весело рассмеялась, сообщила, что эти поблажки не для неё, что она выросла здесь, и закрепит лодку там, где обычно. Егор внимательно всмотрелся в лицо матери и воскликнул: "Ба-а-а! Надюрка Улитина! Ты што ль!?". Мать снова рассмеялась: "Ну, уж теперь не Улитина, а Сорочинская, а в остальном - я самая и есть".
- Ну, ты кака¢ сделалась, прям не узнать. Одно слово - городска краля!
- Да что ты дядя Егор! Какая была, такая и осталась.
- Ты ж на учительшу выучилась, всё так же на Княжом с детишками и работаш? Бают, в город собралась переежжать.
- Да, скоро уезжаю, буду работать учителем в городской школе.
- Вона как! Ну, молодчина, молодчина!
- А куда?
- Да тут, не очень далеко, в Шумерлю.
- Знамо, знамо. Там пристань больша, как в Алатыре и Порецком.
- А эт белобрысый-т беленькай пострел, твой што ль?
- Мой, мой.
- У тебя волос-т, как смоль.Ну да у матушки-т твоей, Дуняши белы были и волосы, и лицо. А глаза-т зелёны, в точь твои.
- Ну, бывай, не забывай наших мест. Таких, ведь, боле нигде нету. А хто поездил по¢ свету, бают, што и во всём миру не сыщщэшь! Так вот!
Мы тепло распростились с засуетившимся, подобревшим Егором. Мать села за вёсла, и большая неуклюжая лодка неожиданно легко и ровно заскользила по широкой ровной глади Суры. По реке гулял слабый ветерок, приятно освежавший нас, уставших после долгого пути, и перегревшихся на открытом пространстве под горячим солнцем. Мать гребла сильно и умело, чуть-чуть опуская лопатки вёсел в воду и почти не поднимая брызг. Но всё равно, отдельные капли воды попадали на меня, приятными прохладными точками падая на открытые разгорячённые руки и лицо. Я сидел на корме, перегнулся и почти по локоть погрузил руки в реку. Поток движущейся под лодкой воды был тёплым, мягко и приятно обволакивал кожу, охлаждая руки.
Лодка ткнулась в песок противоположного берега рядом с толстым металлическим штырём, глубоко забитым в песок. Мать широкими размашистыми движениями уверенно закрепила на нём цепь лодки. Этот берег Суры выглядел диким и неуютным. Он представлял собой широкий пустынный песчаный пляж без единого кустика. Лишь отдельные клочки травы виднелись на значительном расстоянии друг от друга. Контраст с заливным пойменным лугом, по которому мы только что долго шли сюда, был настолько велик, что мне стало даже немного не по себе. Да и ветер здесь разгулялся, завывая, как в туркменской пустыне, и перегоняя отдельные песчинки и целые горсти его вдоль пляжа.
Поднялись по пологому высокому склону и оказались на краю огромного распаханного поля, покрытого ровными рядами уже высоких зелёных всходов. На другом краю пашни с колхозными посевами, на расстоянии около двух километров от Суры протягивались улицы древнего села с многотысячным населением Сур-Майдана. Это была родина предков деда и бабушки по материнской линии: Улитиных и Аржановых. Вокруг села на многие километры земли были распаханы и засажены пшеницей, горохом, многими другими видами сельскохозяйственных культур. Поля пересекались разветвлённой сетью оврагов, по большей части остановившихся. Но было достаточно и поныне действующих, зияющих обнажёнными склонами.
Склоны оврагов заросли дикими яблонями. Здесь запасались яблоками все жители окрестных сёл и деревень для изготовления: варений, джемов, пюре и прочих вкусных консервированных блюд. Без переработки есть плоды непривитой яблони - дички было невозможно из-за сильного горько-кислого привкуса. В тех же оврагах встречались также заросли малинника, ежевичника. А в некоторых других - росли и земляника, и клубника, и чёрная смородина.
Несмотря на всё это изобилие природных даров, какое всё-таки разочарование постигло меня от бедности близлежащей Сур-Майданской природы, по сравнению с невероятно пышным, праздничным, ярким миром растений и животных Берёзовой Поляны! Какой скучной показалось размеренная жизнь этого открытого всем ветрам села в сравнении с таинственными туманными колдовскими озёрами, лугами с разнотравьем по пояс, а то и в рост взрослого человека, и лесами с грибами, ягодами, шершнями и гадюками! Село Сур-Майдан располагалось на красавице Суре, одним краем почти упираясь в неё. Стоило перейти реку по мосту, и начинались леса и заливные луга со ста¢рицами. Здесь и проходила грунтовая дорога на Берёзовую Поляну.
Не хочу быть несправедливым к Сур-Майдану: природа в его окружении была очень красивой. Но я был уже до¢нельзя избалован своей тихой деревенькой, притаившейся прямо в непосредственном окружении природы, в которую я погружался, сделав буквально десяток шагов от Улитинской усадьбы. Оторванность Берёзовой Поляны от мелочно-суетливой цивилизации, сильно сказалась на человеческих взаимоотношениях в ней.
Эта изолированность породила в деревне обособленный, спокойный, по домашнему уютный внутренний мир, невидимый постороннему взгляду. Внутренняя атмосфера Берёзовой Поляны была практически недоступна для непосвящённого "туриста", даже если он жил здесь всё лето. Деревенские жители представляли собой большую семью, со сложившимися и устоявшимися отношениями между всеми её членами. Пока мы обходили многочисленную родню в Сур-Майдане, я считал часы до возвращения в затерявшуюся среди буйной природы, такую милую сердцу, сказочную Берёзовую Поляну очаровавшую теперь ещё больше.
Мне стало понятно желание деда, бабушки и дяди Грини навсегда переехать из Сур-Майдана на Княжой. Они пошли на большие трудности в обживании этого маленького посёлка, раскорчёвывали свои приусадебные участки под огороды, ради того, чтобы жить в окружении нетронутой природы. Хотели погрузиться в птичий гомон, затеряться в утренних туманах, сойти с ума от моря цветов. Мечтали захмелеть от дурманящих запахов, раствориться в рощах и дубравах, чтобы не замечать времени, чтобы вся жизнь пролетела, как один миг. И не их вина, а их беда, что не оправдались их надежды, и что они получили лишь малую часть ожидаемого счастья.
На этой же тропинке, правда, среди лютой зимы, совершили мы свой очередной "подвиг" с братом Вовкой и его закадычным дружком детства Ванькой Ларьковым. Инициатива опять исходила от брата, а селяне снова считали организатором этого беспрецедентного для Берёзовой Поляны похода Ваньку - разбойника. В том же семи - и восьмилетнем возрасте (Ваньке было семь лет, Вовка - на год старше) друзья решили пойти в гости к нашему родственнику, бабушкиному племяннику Леониду Аржанову, проживавшему в Сур-Майдане. Дело в том, что тот недавно вернулся со срочной службы. Вся его грудь была увешана воинскими значками отличий. От кого-то Вовка услышал, что один из этих значков дядя Лёня подарил какому-то соседскому мальчику. Вовка с Ванькой тоже решили попытать удачу, а поскольку меня деть было некуда, то прихватили с собой.
Температура воздуха была ниже двадцати градусов мороза, мела лёгкая позёмка, но беспечных малолетних гуляк это ничуть не смутило. Мы пустились в более чем семикилометровый путь по протоптанной тропинке, через вставшую Суру в гости к дяде Лёне. По дороге ветер усилился, и лёгкая пурга перешла в настоящую вьюгу. Но это ничуть не устрашило нас и не остудило общего героического настроя. Вся беда была в том, что тропинку занесло, сравняло с окружавшими сугробами, и мы её потеряли. Резко ухудшилась видимость, и теперь мы шли наудачу. Да уже и не шли, а ползли по сугробам. Я начал отставать от старших товарищей. Они злились, ругали меня за то, что увязался с ними, но сначала терпеливо дожидались, пока их догоню, а потом стали и помогать, подталкивать вперёд.
Как мы перешли Суру - одному богу известно! С обрывистого берега просто скатились вниз. А уж на - противоположный, буквально вползали на четвереньках. Хотя он и был гораздо более пологим. Нам сильно повезло в том, что метель разыгралась в полную силу, когда уже подходили к Суре. Перейдя же реку, трудно было пройти мимо села, раскинувшегося более чем на километр в длину. Хотя из-за снежного бурана его не было видно до самого окончания похода. Короткий зимний день уже заканчивался, когда мы, смертельно уставшие и основательно промёрзшие, вышли, наконец, к околице, противоположной от дома Аржановых.
Когда подошли, наконец, к желанному дому, то вдруг оробели, и не решались войти в него. Мы стояли, неуверенно переминались с ноги на¢ ногу и думали, кого послать первым. То есть в обсуждении-то участвовали только мой брат и Ванька. Вопрос был решён большинством голосов, как обычно, в мою пользу. Именно мне была доверена высокая честь представлять в доме Аржановых нашу небольшую мобильную группу! Заходить первым очень не хотелось, но старшие товарищи не оставили мне права выбора, и я уже было примирился со своей незавидной участью самого бесправного в компании.
На моё счастье Леонид случайно увидел нас из окна и узнал. Он с такой прытью ринулся на улицу в одной гимнастёрке, что мы, завидев его, напугались и изо всех оставшихся сил, ринулись наутёк. Но бравый сержант в два прыжка догнал Вовку с Ванькой, схватил за воротники, на обратном пути прихватил меня и в мгновенье ока затащил нас всех в дом. Начались ахи, охи и всплески руками женщин. Нас тут же накормили, и загнали на горячую широченную русскую печь, где вдобавок начали отпаивать чаем с травами, мёдом и вареньем. Отогревали всё то время, пока кто-то из старших членов семьи бегал на конюшню за лошадью с розвальнями. Аржановы долго смеялись над целью нашего похода. Сначала нас хотели оставить на печи до утра, но потом решили всё-таки отвезти домой тем же вечером, чтобы успокоить родителей. Затем Леонид подарил нам по значку и лично отвёз на розвальнях в Берёзовую Поляну.
На Княжом нас уже хватились родные, расспросили соседей, и выяснили, куда мы могли пойти. Родители и несколько соседей собрались идти по тропинке и искать вдоль неё малолетних непутёвых неслухов. И тут к дому подкатили розвальни с бубенцами. На санях вальяжно, полулёжа, располагались мы - собственными персонами, закутанные в тёплые нагольные овчинные тулупы нестриженным мехом внутрь. С настоящими металлическими военными знаками отличий на груди под взглядами родителей, соседей и (что самое главное!) деревенской детворы, гордо, с видом победителей сошли с розвальней.
Было совсем темно, и Леонида уговорили переждать до утра, остаться переночевать здесь. Тем более, что после возвращения из армии, он ещё не успел навестить родню на посёлке. Пришли Григорий и Ульяна Улитины. Леониду устроили торжественную встречу с самогоном, угощениями и расспросами о службе и планах на дальнейшую жизнь в Сур-Майдане. Встреча с беседой и смехом по поводу события затянулась далеко за¢полночь. Только благодаря этому мы не были "выдраны, как Сидоровы козы" родителями, а отделались лёгкими подзатыльниками, да небольшим испугом.
Мой брат выделялся даже в Берёзовой Поляне изумительным, неповторимым, васильковым цветом широко расставленных глаз. Такого красивого оттенка я не видел больше ни у кого. Девушки сразу и окончательно тонули в этих непередаваемых глазах общительного, весёлого умного парня, с ослепительной белозубой улыбкой. После школы он окончил химический факультет МГУ, пошёл работать в военный НИИ в подмосковном городе Мытищи. В возрасте сорока двух лет защитил докторскую диссертацию, получил звание полковника и умер от скоротечного онкологического заболевания. В знаменитом московском военном госпитале имени Бурденко ему уже ничем не смогли помочь.
Ну и ..., кто будет следующим? Да, да, конечно: "Кто угодно, только не я. Со мной этого просто не может случиться!". А если вдруг случится, то каждый недоумённо, возмущённо возопит: "Почему именно я?! За что?!". А за то, за - самое! За то, что мы наплевали на природу, и она начала понемногу отвечать нам. Возьму на себя смелость утверждать, экологическая катастрофа, о которой мы время от времени лениво говорим, запугивая народ, уже давно началась, по крайней мере - у нас в России. Когда именно? Да попозавчера! И это только её начало. Уже сейчас никто из моих бывших знакомых не умер здоровым, просто от старости, как это в подавляющем большинстве случаев происходит в том же Сан-Франциско. Более того, сама мысль о смерти здорового человека от старости кажется нашим согражданам смешной, парадоксальной, если не сказать - кощунственной!
Ну, так флаг нам в руки и с барабанным боем вперёд, в атаку, к научно-техническому прогрессу, к победе капитализма, все, как один, в смысле - до последнего человека. Правда, боюсь, что это победное шествие может занять много меньшее время, чем мы предполагаем. Но уж вот это будет только нашим решением. Этот славный поход, "невзирая на потери" будет продолжаться всё время, пока каждый наш соотечественник не осознает, что это именно его страна. Не олигархов, не правителей, не уголовных авторитетов, а - его личная.
И не надо перекладывать ответственность за происходящее в стране на них. Катастрофа будет углубляться с течением времени в геометрической прогрессии, пока мы все не поймём, что защита нашей природы, а значит - здоровья и жизни нашей и детей зависит от каждого из нас. Нам нужно чётко осознать, что необходимо давать по рукам любому сильному мира сего, который собирается добивать природу на земле наших предков, на нашей с вами земле. И, наоборот, нужно помогать тем, кто заботится о ней. Просто, если что-то кого-то в России не устраивает, то придётся быть настоящим гражданином своей страны. А для этого надо будет принимать участие в решении её назревших проблем.
Конечно, можно и молча наблюдать за превращением страны в свалку промышленных отходов. Тем более, что такое поведение гораздо меньше травмирует психику и расстраивает нервную систему. Только тогда не стоит никому жаловаться на это безобразие. Если до нашей природы нет дела нам самим, то кому интересны её состояние и сохранность вообще?! Когда каждый гражданин России с удивлением скажет: "Как странно, что у меня ещё нет онкологического заболевания! И с чего бы это?", - тогда можно будет считать, что мы осознали степень угрозы и готовы к борьбе за чистоту и сохранность нашей российской природы, за здоровье и долгую счастливую жизнь свою, родных, детей и внуков.
Конный двор и во время моих дальнейших ежегодных посещений посёлка продолжал сохранять своё лидирующее положение "центра общения" для Берёзовой Поляны. Селяне предпочитали гужевой транспорт современному - автомобильному для перевозок сена, дров и других необходимых грузов в условиях грунтовых дорог. Особенно ярко видны были преимущества этого, древнего как мир, вида транспорта в весеннюю и осеннюю распутицу, превращавшую просёлочные дороги в окрестностях деревни в непролазную грязь и абсолютное бездорожье. Даже хорошо зарекомендовавший себя в полевых условиях трактор "Беларусь" с огромными задними колёсами, погружался до самой кабины в плодородный ил заливных лугов Берёзовой Поляны. Да что там "Беларусь", в раскисшую землю глубоко "садились" гусеничные тракторы!
После войны колхоз "Организатор" в Берёзовой Поляне не смог самостоятельно существовать из-за острой нехватки мужских рабочих рук. Он вынужден был влиться на правах отделения в гораздо более крупный колхоз имени Жданова села Сур-Майдана. Руководство нового колхоза честно пыталось облегчить решение транспортных проблем жителей посёлка, отстоящего в стороне даже от асфальтовых дорог местного значения. Но все его попытки оказались тщетными. Современная техника не выдержала испытания грунтовыми дорогами Берёзовой Поляны.
В конце концов, в деревне окончательно восторжествовала и на долгие годы утвердилась в качестве средства передвижения и доставки грузов - лошадь с телегой. Селянин мог проехать на ней в любую распутицу или по дёрну, или по небольшому кустарнику. Лошадь, запряжённая в телегу или рыдван, проходила по любому бездорожью, могла добраться до самой отдалённой лесной поляны, поэтому осталась здесь единственной и незаменимой.
От попыток хоть как-то приобщить Берёзовую Поляну к благам технического прогресса и, по меньшей мере, частично механизировать человеко- и грузоперевозки, на том же самом конном дворе осталась аккуратно сложенная в углу груда изрядно проржавевшего металлолома. Здесь лежали: и знаменитое заднее колесо от трактора "Беларусь", с прорванной покрышкой; и сломанные рессоры от него же; и кусок ленты из нескольких траков от гусеничного трактора; и искорёженные металлические дверки голубого и серого цвета; и ещё множество металлических частей от различных машин.
Отдельно лежали сеялки, бороны, плуги и прочие приспособления для вспашки и обработки полей. Конечно, возделывали поля не на конной тяге. В сухую погоду, "в вёдро" из "метрополии" - Сур - Майдана приезжали современные трактора, к которым здесь прицепляли необходимое агротехническое оборудование. Здесь же, на конном дворе стоял прицеп с закреплённой на нём большой бочкой. Это была небольшая цистерна с соляркой, покрытая слоем многолетней ржавчины. Этим топливом дозаправлялись прямо в Берёзовой Поляне Сур-Майданские дизельные трактора во время полевых работ.
На широкой площадке двора во время посевной и уборочной страды проходили обеды механизаторов и всех селян, участвовавших (или не участвовавших!) в работах. Сюда же селяне приводили всех детей посёлка. Две поварихи на костре готовили в огромном котле вкусную мясную похлёбку. В центре двора устанавливались длинные дощатые столы с врытыми в землю ножками и рядом таких лавок вдоль них. За ними и рассаживались участники бесплатного колхозного пиршества. В глубокие алюминиевые чашки поварихи наливали своё варево с обязательным большим куском мяса. Он выдавался каждому едоку, был приблизительно одного размера и занимал треть чашки! Любому желающему выдавалась добавка без ограничений, но уже без мяса. Поварихи не блистали изысканными кулинарными способностями. Да от них этого и не требовалось, всё равно ничего более вкусного в последующей жизни я не ел!
Конный двор стал центром общения жителей Берёзовой Поляны, вместо сиротливо стоявшего неподалёку, просторного заброшенного и изрядно обветшавшего здания деревенского клуба. После войны, пока в посёлке жили дети школьного возраста, здесь размещали школу. Бессменная деревенская учительница Клавдия Петровна заботилась о сохранности и своевременном ремонте этого общественного строения. Затем этот большой деревянный дом снова переименовали в клуб, и над входом повесили соответствующую вывеску. Но встречаться по вечерам в этом неуютном необжитом необставленном помещении, больше похожем на барак, никто не захотел, и дом постепенно окончательно захирел.
Он стоял в самом центре деревни, зияя пустыми окнами с осколками разбитых стёкол, с прохудившейся во многих местах, протекающей крышей, с деформированными досками пола, с обгоревшей и облупившейся краской на стенах и внутри помещения. По сути это был исторический памятник деревеньки минувшим дням, родным и односельчанам, заполнявшим его по вечерам. Здание клуба напоминало жителям посёлка о тех, кто навсегда ушёл, кто неизвестно какой землёй засыпан, кто никогда уж не вернётся в родную деревню с таким красивым названием - Берёзовая Поляна. Только поэтому руководство Сур-Майданского колхоза так и не решилось его снести, и оно стояло с размытой дождями, больше угадываемой вывеской - "Клуб". Лишь раз в месяц, а когда и реже в нём демонстрировали художественные и документальные кинофильмы, привозимые сюда из города Алатыря по разнарядке "сверху" для "культурно-массового охвата сельского населения".
Заведовал конным двором и безраздельно властвовал на нём конюх Илья. Он был небольшого роста, коренастым, с загорелым широким морщинистым лицом и такими же коричневыми большими кистями рук. Когда он раздевался по пояс около бочки с подогретой солнцем водой, чтобы освежиться, то его молочно-белое туловище резко контрастировало с лицом и руками. Своими немного изогнутыми ногами он легко удерживал себя верхом на любой лошади без седла и стремян. Несмотря на небольшой рост, конюх легко, без видимых усилий, в одно мгновение запрыгивал на лошадь. Одет он был неизменно в потрёпанный, видавший виды чёрный пиджак с тонкими серыми (возможно когда-то они были белыми) полосками. Поясной брезентовый ремень поддерживал такие же засаленные тёмно-синие брюки, заправленные в начищенные с утра кирзовые сапоги. На голове Ильи в дождь и солнце красовалась тёмно - серая кепка с надвинутым на самые брови козырьком. Ходил он вразвалку быстрым шагом, немного наклонившись вперёд и размахивая руками.
Молчаливый конюх казался мне сердитым нелюдимым стариком. Долгое время я побаивался его и, заходя на конный двор, старался лишний раз не показываться ему на глаза. Вся беда была в том, что не бывать в этом месте я не мог. И дело было не только в расположенной там большой куче перегнивающей соломы, перемешанной с конским навозом, в которой копал червей, как и все рыбаки Берёзовой Поляны. Всё обстояло гораздо хуже: меня тянуло в этот центр цивилизации деревни, как магнитом. Впрочем, как и всех жителей посёлка: от ма¢ла, до вели¢ка. Видимо это был, как сейчас утверждают специалисты по аномальным зонам Земли, "центр силы" или одна из "точек схождения силовых линий поля Земли". В дореволюционное время в сёлах строили церкви именно в таких местах. Каждый день я заходил на двор, и избежать разговоров с его повелителем не мог, при всём своём желании.
Основным строением конного двора была, конечно, большая конюшня со стойлами для лошадей. Примерно четверть из них была заполнена лошадьми, остальные стойла пустовали. Большое высокое помещение чердака конюшни представляло собой сеновал, как и на частных подворьях. Сена там хватало для оставшихся лошадей на всю зиму. Конюшня была ещё более ранней постройки, чем клуб, но выглядела гораздо предпочтительнее него. Она, конечно, не красилась с момента постройки, да для конюшни это было и ни к чему. Зато, тёмные подгнившие доски в её обшивке, полу и стойлах были заменены - новыми свежеструганными светло-жёлтыми. Отремонтированная крыша не протекала, и вообще вся конюшня имела опрятный ухоженный вид. Что же касается бревенчатого сруба, располагавшегося под досками, так ведь что же с ним сделается, со срубом-то!? Бревенчатые срубы в Берёзовой Поляне ставились на века, и переживали не одно и не два поколения владельцев.
Большую часть работ по поддержанию конюшни в хорошем состоянии, обеспечению лошадей кормом на зиму, ремонту упряжи, телег, рыдванов и саней, выполнял лично Илья. В довоенные времена здесь работали несколько человек, которыми руководил старший конюх. С годами число лошадей уменьшилось почти вчетверо. Количество рабочих рук в посёлке, особенно мужских, тоже сократилось довольно значительно. А конюшня, между тем, не стала ни меньше, ни новее. Илья искренне любил лошадей, жалел, заботился и лечил их. Только поэтому после окончательного развала колхоза "Организатор" взвалил на себя эту непомерную ношу.
Сначала он пытался выпросить какую-то помощь у далёкого теперь руководства. Затем понял беспочвенность надежд на серьёзную помощь и бессмысленность траты на это времени и сил. То один, то другой селянин иногда в добровольном порядке помогал ему с ремонтом основного помещения конюшни и упряжи для лошадей, с заготовкой сена на зиму. Илья благодарил их, но больше ни на кого не рассчитывал. Чтобы умудриться за 24 часа в сутки сохранить конный двор и поддержать его в мало-мальски нормальном состоянии, Илье пришлось сильно сократить, практически убрать собственную скотину с подворья: у него просто не оставалось на неё ни времени, ни сил.
С женитьбой у него тоже ничего не получилось, потому что почти все его ровесницы разъехались по городам. Илья же не видел для себя другой, городской жизни без лошадей, без природных красот и свободного воздуха Берёзовой Поляны. Что касается немногих остальных девушек, по каким-либо причинам не прижившихся в городе и вернувшихся назад, то кому из них был нужен в деревне неказистый кривоногий мужчина, просто помешанный на лошадях? Да к тому же он был без богатого подсобного хозяйства, вечно пропахший конским потом и навозом, днюющий и ночующий на конном дворе!? Нет уж, видно было ему на роду написано жить нищим бобылём с оплатой в один тощий колхозный трудодень в сутки за титанический труд изо дня в день.
Он давно понял всё это и смиренно, без ропота платил назначенную богом и подписанную им самим договорную цену за любовь к своим несчастным, заброшенным лошадкам. Со всей неистовой страстностью русской натуры, он без остатка отдался любимому делу, и буквально горел на нём, не ожидая ни от кого никаких наград, кроме той, что сам себе определил. Он считал, что ему досталось на этой земле не так уж и мало. Взамен за самоотверженность, преданность делу, которому он посвятил всю свою жизнь, без остатка, отдавал все силы без сохранения про запас, Илья получал чувство выполненного долга, а на десерт - беззаветную любовь и привязанность тех самых лошадок.
Не знаю, какое у него было образование, думаю, обязательное в те годы - восьмилетнее. Но это ровным счётом ничего не меняло в том, что он был ЧЕЛОВЕКОМ! Это был истинный пример требовательного отношения к своей роли на родной земле. Илья представлял собой зерца¢ло души русского человека, несомненный образец для подражания! В России достаточно таких страстных натур. Вот если бы все они нашли дело по душе, направили свою неуёмную энергию, "души прекрасные порывы" на пользу людям. Можете представить себе, какой была бы тогда наша Россия!
Когда какая-то из его подопечных лошадей болела, конюх оставался ночевать в конюшне, на оборудованной для себя простой деревянной лежанке, покрытой старыми ватниками. Но его лошадки платили ему за это такой привязанностью и любовью, о которой невозможно прочесть ни в одной книжке по коневодству! Лошади начинали волноваться, ржать и нетерпеливо бить копытом о пол, когда Илья был ещё в сотне метров от конюшни. Они фыркали, лезли к нему, тыкались в лицо и руки влажными носами, некоторые лизали своими огромными языками. Он должен был непременно подойти к каждой из них, потрепать по холке, расчесать хвост и гриву, иначе, обделённая лаской лошадь, начинала бунтовать, жалостливо ржать, а иногда и угрожающе раскачивать перегородку и ломать копытами задних ног доски. Да Илья никогда и не забывал этого делать. Объявлял однодневный бойкот какой-то из лошадей крайне редко и только в качестве наказания за какие-то очень серьёзные провинности. На моей памяти такое было только единожды. Да и то, вечером всё-таки подошёл к наказанной и потрепал её за холку, опасаясь, что та заболеет.
Примерно раз в месяц, если не было неотложных дел и с лошадьми было всё в порядке, Илья ближе к вечеру напивался "вдрызг". Тогда он не уходил домой, слонялся от лошади к лошади, вёл с каждой из них беседы по душам. Рассказывал про свою тяжёлую пропащую жизнь, сетовал на несправедливую судьбу-злодейку, журил некоторых "саврасок" за плохое поведение, утешал ослабевших, больных и старых. Обнимал за холку своих лошадушек, прижимался щекой к их мордам, плакал в их гривы, жаловался им на свою участь, на несчастную одинокую жизнь без женской любви, заботы и ласки.
Лошади, как и все животные, терпеть не могли пьяных, но Илья был для них и заботливой матерью, и отцом, и господом богом. Они тихонько ржали, но не вырывались из его пьяных объятий. Терпеливо сносили от него невыносимый запах самогона, сочувственно выслушивали жалобные речи. Виновато понурив головы, сносили строгие отчитывания и жалостливо принимали слёзы хозяина на свои морды и гривы. В такой день конюх оставался ночевать на конюшне, на своей простой лежанке. Но наутро Илья стряхивал с себя все печали и снова становился серьёзным ответственным работником, строгим и заботливым руководителем, расчётливым хозяином лошадиного царства.
Когда нужно было запрягать какую-нибудь из лошадей по просьбе одного из жителей посёлка для перевозки людей или какого-нибудь груза, у Ильи мгновенно начинало портиться настроение. Он долго не мог решить, какую лошадь запрягать: одна неважно себя чувствовала; другая была слишком стара, и ей было не под силу таскать за собой телегу, да ещё с грузом; третья - совсем молода, "почти жеребёнок". Для каждой из своих питомиц конюх находил отговорки. Наконец с глубоким вздохом, скрепя сердце, запрягал одну из своих ненаглядных подзащитных. При этом конюх долго и дотошно проверял упряжь: хорошо ли подогнана, не жмёт ли где его лошадке, не натирает ли холку, хорошо ли закреплена. Только после этого Илья отпускал подводу с просителем, но сам при этом был всё равно мрачнее тучи. Селяне знали эту особенность своего конюха, не обижались на него, но за глаза немного подсмеивались над его чудаковатостью. При этом все поселковцы очень уважали и высоко ценили его самоотверженность в работе с лошадьми.
И вообще, я заметил, что в Берёзовой Поляне уважали человека не за богатство и какие-то былые заслуги и награды, а только за выдающиеся личные качества, уменье сделать что-то лучше всех или то, что остальные - вообще не могут. Заслужить признание здесь было очень непросто, потому что в деревне каждый человек на виду, и представиться не тем, кто ты есть на самом деле, практически невозможно. Здесь принимают любого, кто не нарушает установленных порядков и живёт и поступает по человеческой справедливости. А вот высоко ценят только людей, истинно достойных этого уважения.
Как-то ещё в младшем школьном возрасте после нескольких лет перерыва снова приехал в Берёзовую Поляну. Познакомился с какими-то чистенько одетыми мальчишками, ранее не знакомыми. Они подбили меня на проказу на территории конного двора. Она заключалась в том, что мы сбрасывали с чердака в пролом на пол большой ворох сена в пустующей части конюшни, и прыгали в него с этого самого сеновала. Илья страшно сердился, потому что лошади плохо ели сено, по которому ходило множество людей. Мне, хотя и с большой неохотой, скрепя сердце, пришлось согласиться, чтобы не лишиться товарищей по играм. Причём мы и прыгали-то только для того, чтобы наши игры увидел конюх и погнался за нами. Тогда у нас появлялась возможность для настоящего опасного приключения: нам нужно было удирать от него изо всех сил, чтобы не быть пойманными и наказанными. Тем более, что Илья грозил набить штаны пойманному проказнику жгучей крапивой высотой в человеческий рост, которая в изобилии росла по углам конного двора.
Так уж получилось, что я замешкался, к тому же споткнулся, выбираясь их кучи сена на полу конюшни, и был пойман страшным конюхом. Сгоряча, в пылу погони немного потрепыхался, но быстро сообразил, что попытки вырваться из железной хватки дяди Ильи были изначально обречены на провал. Тогда зажмурил глаза, ожидая, как ранее обещанных конюхом, так и новых, доселе мне неизвестных ужасных кар на свою несчастливую, нашедшую, наконец, приключений... задницу. Впрочем, обещанное наказание совершенно не исключало импровизированных добавок, например, в виде подзатыльников, тычков или чего-то подобного. Илья изобразил зверское негодование и, картинно свирепо вращая глазами, на виду у моих соратников демонстративно отвёл меня в полутёмную конюшню. Едва войдя в помещение, конюх отпустил мою рубашку и сказал: "Обидел лошадок, испортил их обед, теперь сам и искупай перед ними вину. Помогай мне убирать их стойла, а потом будем мыть их и причёсывать гривы".
Я обрадовался, что суровых наказаний не последует, и тут же проявил инициативу: "Я могу, и хвосты лошадкам расчесать". "Нет уж, хвосты я расчешу сам, а то один тут такой же знаток взялся выдёргивать волосы из хвоста у одной из лошадей на силки для ловли птиц, так не знали, довезём его до больницы или нет. Запомни раз и навсегда, к лошади сзади подходить нельзя. Знаешь, какой у неё удар назад подкованным копытом: доски стойла легко пробивает! А твою глупую голову может вообще раздавить всмятку, примерно как ты ногой куриное яйцо! Так что делай, что я тебе говорю, и не лезь ничего другого делать без спросу. Понял? Ну, так и приступай, а то я и так заболтался тут с тобой, а у меня дел непочатый край. Да, через полчасика можешь идти на все четыре стороны, а пока побудь здесь, чтобы твои "архаровцы" хоть немного испугались, поутихли и пакостить, и мешать мне перестали.
Я с удовольствием и огромным интересом принялся выполнять доверенную мне важную и почётную работу. Время от времени останавливался и разглядывал недоступные для меня ранее помещения, лошадей и висевшую на огромных штырях в стене разнообразную упряжь. Я не ушёл оттуда ни через полчаса, ни через час. Только ближе к вечеру тепло распрощался с новым серьёзным старшим другом и, окрылённый такой почётной дружбой и массой новых ярких впечатлений, побежал к дяде Грине.
По дороге встретил свою бывшую компанию. Они успели позабыть про меня и играли в догонялки. Увидели меня, вспомнили дневную историю и нехотя поинтересовались, как там у меня всё прошло. Я презрительно посмотрел на них и гордо сообщил, что дядя Илья теперь мой друг, а они делали ему мелкие пакости, и я с ними больше не вожусь. Этим же вечером узнал, что мои новые знакомые мальчишки приехали со своими родителями из ближайшего городка - Алатыря на выходные к кому-то из поселковских жителей, и к Берёзовой Поляне не имели никакого отношения.
Дяде Грине с порога взахлёб начал рассказывать про необыкновенного конюха, дядю Илью. Тот засмеялся: "Знамо необыкновенный! Токо ты ишо совсем не знаш, - насколь! Вот подрастёшь немного, узнаш ему настящщу цену. Илью-т у нас всяк щщытат чудаком, но нету на Княжом чоловека, какой не уважал бы яво. Он за своих любимых лошадок всё в жизни о¢тдал и не жалет об етом. Таких-т даже и в России, ишо поискать и не найти. Во с кого пример-т брать, как жить, как любить, што делать. Токо гляди -кось, не нашлось бабы, кака б поняла, хто он есть, и приняла б таким. Деревенька-т у нас небольша, и невест тож небогато, да и те разъехались сладку да лёхку городску жисть искать. Вот и горит на роботе хорош чоловек один - одинёшенёк. Ты погляди, погляди-кось по сторонам-т полюбопытствуй. Много достойных селян найдёшь, потому, почитай все в посёлке - особенны, кажный по-своёму. Не таки, как Илья, а тож достойны люди.
У нас други-т не приживаюца, кажно ведь слово, кажно дело на виду у всех посёлковских. Эт у вас в городе все попрятались друг за дружку и кажный стал навроде невидимки, а стало быть могёт творить што хош. А здесь такой фокус не пройдёт. Хто будет сильно досаждать селянам, мужики конечно сперва сколь-нибудь потерпют, поувещщэвают разошедшего не на шутку мо¢лодца. Ну а после бок-ат напорют. Не помогет, не образумит - и "красного петуха" подпустить могут. Уж коль мужики не захочут, штоб этот чоловек рядом с имя жил, так он здеся жить и не будет. Не одно, так друго с ним будет случаца, пока не догадаца навовсе съехать отседова. Так-то, племяш!".
Бессменными доверенными помощниками Ильи были Сергей и Валерка, проводившие в Берёзовой Поляне всё лето. Конюх доверял им по вечерам купать лошадей в Суре. Обнажённые по пояс подростки лихо без сёдел запрыгивали на выбранных коней, и верхом сопровождали до реки небольшой табун из - остальных. Въезжали в Суру и самодельными мочалками тёрли лошадиные бока. Желающие мальчишки помогали им. Сергею и Валерке разрешалось пасти лошадей в ночном. Чаще пасли коней по ночам на отдалённых полях. Но изредка лошадям позволяли полакомиться густой душистой травой на заливном лугу, который начинался под откосом, идущим прямо от ограды конного двора. Тогда я тоже принимал участие в этом важном деле, бывшем для деревенских подростков любимым развлечением.
Разжигался костёр, вокруг которого чинно по кругу рассаживались одетые в фуфайки подростки. Иногда присутствовал кто-нибудь из взрослых, или сам конюх Илья. Каждый брал с собой краюху хлеба и какую-нибудь зелень с огорода. Ночной костёр располагал к спокойной неторопливой беседе, суетливость и шумные игры в ночном не приветствовались. Неподалёку паслись лошади со стреноженными передними ногами. Делали это для того, чтобы они не забредали далеко, и не пришлось их потом искать. Передвигались кони при этом довольно неловко, смешно вскидывая сразу обе передние ноги. Свет костра слепил нас, и время от времени кто-то из ребят, чаще Сергей или Валерка, вставали, отходили от костра и считали лошадей по тёмным силуэтам. Если коней не хватало, то неторопливо отправлялись гулять по лугу, искать - пропавших. Обычно их находили где-нибудь поблизости и так же, не спеша, возвращали поближе к маленькому табуну. Всё это происходило спокойно и размеренно, я бы сказал - умиротворённо.
В городской жизни таких периодов безмятежного состояния духа, гармонии с природой, людьми и самим собой у меня не было. Да, наверное, и не могло быть просто из-за совершенно другого ритма жизни. Вот этот режим жизни, зачастую более быстрый, чем в силах без последствий вынести наша нервная система, и стал одной из причин массовых сердечных болезней, нервных расстройств и связанных с ними всех остальных заболеваний людей современного общества. Если бы они могли, хотя бы иногда, пусть только в качестве психотерапевтического сеанса время от времени бывать в том далёком ночном, их психическое и физическое здоровье было бы в гораздо лучшем состоянии. Беда в том, что теперешний городской житель даже в тех условиях, скорее всего, не сможет расслабиться и воспользоваться великой успокаивающей и целительной силой ночного луга.
Ночь на лугу в Берёзовой Поляне была совершенно особенным временем. Да и ночь вообще - это ведь не тёмная часть суток, и не промежуток для сна. Ночь - это время для безграничной фантазии разгорячённого воображения. Ночью рождаются, а часто и воплощаются в жизнь самые невероятные мысли и поступки. Перегруженный, перевозбуждённый дневными впечатлениями мозг, получивший возможность отдохнуть от ярких цветовых раздражений, от огромного количества звуков и запахов, от необходимости ежесекундно реагировать на различные ситуации, начинает анализировать полученные впечатления, делать выводы, иногда самые неожиданные не только для окружающих, но и для самого человека.
И наоборот, после бедного событиями и красками дня, сознание начинает добирать их из окружающего мира, или человек принимается размышлять, мечтать, фантазировать, изобретать, - вообщем, творить. Человеческий мозг во сне способен поднимать на поверхность из глубокого подсознания какие-то тайные знания, неведомые самому человеку, которые он получает то ли из неизвестных информационных каналов, то ли из своих прошлых жизней, то ли из космоса. А, при желании, пищи для ума и ночью можно получить более чем достаточно. Разглядеть что-либо в кромешной темноте бывает довольно трудно, зато легко можно заметить каждый неясный отблеск. И как не попытаться разгадать его происхождение!
Ночь - лучшее время для начала и развития романтических отношений, для воздыханий и томлений влюблённых. Темнота скрывает юных трепетных и просто нежелающих огласки мужчин и женщин от нескромных взоров. Ночь во все времена была и всегда будет их порой. Только ночью они могут позволить себе перестать сдерживаться и отдаться чувству. Могут, наконец, расслабиться и приобрести блаженный, хмельной, немного глуповатый вид, так характерный для влюблённых. Именно это выражение лица новоявленных Ромео и Джульетт и служит неиссякаемой пищей: для плоских шуток дураков; дружеских подтруниваний близких; а порой и острых злых насмешек холодных, злых, обделённых в жизни любовью людей.
Ночь - время совершения подвигов и преступлений. Трепещите жертвы, родившиеся под несчастливой звездой! Ночью неслышно подкрадываются к цели подлые воры, разбойники, насильники и убийцы. Уже сжимают они в руках отмычки, кастеты, ножи и пистолеты. Уже алчут их чёрные души чужой невинной крови, денег, насилия. Нет, и не может быть лучшего времени для свершения их бесчеловечных, преступных дел.
Но и сами злодеи и провокаторы всех мастей не могут спать спокойно: некоторых мучат угрызения совести, кто-то боится справедливого возмездия от служителей закона, или мести от несправедливо обиженных ими людей или их защитников. Самые отпетые негодяи не переживают, никого и ничего не боятся и спят спокойно. А зря! Уже закутаны в тёмные одежды, милицейскую форму или камуфляж и благородные защитники слабых, мужественные мстители за несправедливо обиженных. Иногда и им приходится использовать покровы ночи для свершения праведного человеческого суда.
Но есть ещё защитники и не облечённые властью и служебными полномочиями. Эти люди добровольно и бескорыстно взяли на себя обязанности по восстановлению человеческой справедливости, которую не смог обеспечить закон, или не захотели воплотить в жизнь из личной преступной заинтересованности его официальные служители. Чисты их души, высоки их помыслы и цели. Зачастую им приходится рисковать здоровьем, свободой, а иногда и собственной жизнью даже не ради благодарности, а ради сохранения веры униженных людей в высшую справедливость. Страшитесь презренные люди их праведного гнева, ледяного беспощадного взгляда! Они тоже тихо пробираются по ночным улицам, полям и лесам, - ведь это и их время.
Поэты, писатели, философы, изобретатели и другие мыслители и творцы - усаживайтесь поудобнее в креслах. Наступают часы озарения. Глазами человек видит в темноте значительно меньше, зато - душой может узреть что-то, совершенно невидимое днём! Откройте свою душу или начертайте другую, живущую в вашем воображении, которую вы хотели бы иметь, но не смогли по слабости характера, по несчастливому стечению обстоятельств, по злому року, или каким-то иным причинам. А можете, наоборот, представить на суд людей отрицательный персонаж. На его примере раскрыть сущность недостойного или откровенно подлого человека. Рассказывая о его поступках, мыслях и словах ночью можно гораздо чётче разграничить понятия добра и зла, подлости и благородства в жизни нашего теперешнего или прошлого общества, отделить чёрное от белого. Черпайте вдохновение из насыщенного ночного эфира, иногда кажущегося осязаемым, вяжущим, обволакивающим. Покажите красоту нашего мира, чтобы люди оглянулись вокруг себя, восхитились, засмеялись, задумались или даже заплакали от счастья и восторга и захотели сохранить и приумножить её.
Или заклеймите людские пороки, покажите несовершенства жизни, чтобы человек разумный разгневался, воспылал ненавистью к несправедливости, или смутился, устыдился и захотел исправить окружающую действительность и себя, попытался изменить к лучшему мир, и измениться самому. Это и ваши часы для творчества, полёта фантазии, выстраданных размышлений, порывов бессмертной души, для воплощения всего этого в прекрасные произведения: картины, рассказы, мелодии, трактаты, изобретения и открытия.
В ночной тиши, наедине с самим собой, создаётся та особая атмосфера, когда ты можешь увидеть и себя без прикрас: внешних атрибутов, регалий, званий. Дневные похвалы и брань, незаслуженная ругань и лесть не смогут повлиять на твою беспристрастную самооценку. Укрывая человека непроницаемыми тёмными одеждами, ночь помогает ему снять покровы с души. Ночью становится намного понятнее, что есть ложь, а что - истина. Перед собой невозможно лукавить, и из-под ночного пера могут выйти гораздо более честные творения. Если, конечно, в жизненных баталиях или погоне за материальными благами ты не утратил навсегда эту счастливую способность - быть честным. Ну, хотя бы иногда. Хорошо - по меньшей мере, перед самим собой. Ладно, ладно - ну, очень глубокой ночью!
Честность бесценным даром дана нам с самого момента рождения. Ведь дети не умеют врать, и долго сохраняют эту способность. И это несмотря на массированную обработку нескончаемой цепью лжи и, что ещё хуже, полуправды - полулжи: взрослыми в семье и школе, разнообразными средствами массовой информации, авторитетными людьми. И только на улице, среди сверстников, маленький человечек изо всех сил цепляется за островок непосредственности, честности и открытости. Хотя именно на влияние улицы взрослые по привычке списывают все несовершенства молодёжи, а заодно преступные, да и всё негативные явления в общественных и человеческих отношениях.
Жизнь бывает намного сложнее самого замысловатого сюжета любого произведения. Далеко не каждый может захотеть и найти в себе силы противостоять садистски изощрённому натиску беспощадного окружающего мира, поэтому я далёк от мысли осуждать людей, уступивших в этой битве. Что ж, не всем быть победителями, обманывайте себя и близких, подстраивайтесь под - власть и деньги имущих, оправдываясь витиеватыми рассуждениями и длинными запутанными объяснениями. Но, пожалуйста, всё это враньё не нужно декламировать вслух, печатать на бумаге, заснимать на киноплёнку и прочих носителях информации. Не надо вводить в заблуждение, одурачивать и нагло напрямую обманывать множество, всё ещё доверчивых людей. Преступно пытаться подменить им истинные извечные человеческие ценности вашими прохиндейскими лозунгами, например: "Деньги решают всё! Вся власть добрым олигархам! Они спасут страну и нас! Спихни ближнего, на ...плюй на нижнего!", - и тому подобными, даже в завуалированной форме.
Мы в ночном фантазировали и мечтали: "А вот если бы..." или : "А вдруг....". Всерьёз размышляли о судьбах человечества, о возможном собственном будущем. Свобода бескрайнего луга дополнительно расковывала воображение, способствовала искренности бесед, придавала возвышенность нашим мечтам.
В некоторые ночи к нам присоединялся и кое-кто из девушек. Тогда мальчишки начинали вспоминать страшные истории про ведьм, русалок, упырей, оборотней и вообще про всякую чертовщину. Девчонки боялись, вздрагивали, охали, боязливо озирались, радуя рассказчика. Но чаще над этими историями все посмеивались. Под утро девушки уставали от бессонной ночи. Обычно они расходились по домам, чуть начинало светать. Я тоже рано покидал своё уютное место у приятно потрескивавшего костра. Неохотно отрывал взгляд от завораживающей картины, пляшущих над хворостом языков пламени, потому что не хотел пропускать утренний клёв на одном из озёр. И только Сергей и Валерка были на ночном выпасе до конца. Они лично возвращали накормленных отборной травой лошадей в стойла конюшни.
За домом бабушки и дедушки подлеца-Коляна раньше стоял дом Матвея и Евдокии Улитиных - моих деда и бабушки. После переезда бабушки к нам в городок Шумерлю, дом был продан на вывоз в другое село. На месте дома и огорода вырос сплошным переплетённым ковром бурьян, высотой больше человеческого роста, состоявший из крапивы, чертополоха, лебеды и других трав-кустарников, подобных этим. Эти растения обычно почему-то не росли в поле или в лесу, а только рядом с заброшенными домами, на покинутых огородах, на месте старых пожарищ. Своим видом эти колючие, жгучие, мешающие проходу человека или животного, перевитые между собой самым причудливым образом, травы с толстыми, быстро деревенеющими стволами, подчёркивали удручающее ощущение заброшенности, разорения, безжизненности этих мест.
Я частенько захаживал сюда. Открывал каким-то непонятным образом сохранившуюся, косо висевшую калитку и входил на всё ещё обнесённую забором территорию. Вспоминал, где стояли сени, где стены сруба, где сараи для скота. Особенного внимания удостаивалось место расположения громадной русской печи, занимавшей больше половины кухни. Она была самым любимым местом для меня и брата не только в зимнюю стужу, но и в ненастную погоду летом. Здесь мы не только спали, грелись, но и играли. То есть, во время круглогодичного проживания в Берёзовой Поляне мы вынуждены были проводить "лёжа на печи" бо¢льшую часть времени. Именно здесь происходила большая часть и -приятных, и горестных событий. Так что к небольшому кусочку земли, где была сложена печь, относился с особым трепетом. К осени на участке появлялись утоптанные тропинки и небольшая площадка на месте дома.
Печь занимала бо¢льшую часть кухни. В остальной части вдоль стен и у окна стояли три широкие самодельные деревянные лавки, покрашенные в светло-коричневый цвет. Между ними красовался тоже самодельный стол, накрытый видавшей виды разноцветной клеёнкой, с полустёртыми красками. С четвёртой стороны у стола стояли несколько тяжёлых, основательно, на долгие годы сколоченных самодельных табуретов. Вся мебель, которую хозяин мог сделать в доме, была самодельной. Селяне приобретали только металлические кровати с панцирными сетками, да небольшой "парадный" набор для обстановки горницы. Обычно это были: шкаф для одежды, комод, стол и несколько стульев. Из кухни дверь вела в единственную в избе жилую комнату - горницу. Вся мебель и кровати были покрыты кружевными белыми салфетками, накидками и покрывалами собственного изготовления.
В правом верхнем от входа углу горницы располагались образа. У бабушки самой главной была старая, потемневшая от времени икона богородицы. Она стояла в деревянной рамке под стеклом. Лик богоматери был в потемневшем серебряном окладе. Перед ней днём и ночью горела маленькая неугасимая лампадка. Никогда не спрашивал, но, думаю, это был домашний "вечный огонь" памяти мужу Матвею. Рядом, на той же полочке у потолка стояли ещё несколько небольших образов с ликами Иисуса Христа, Николая - чудотворца и некоторых других особо почитаемых на Руси святых. Все они тоже были в серебряных ризах.
В некоторых избах встречались и небольшие иконки в позолоченных окладах. В основном же ризы образов были серебряными и латунными. Старинные иконы, перешедшие к хозяевам изб от нескольких поколений предков, занимали своё почётное место в правом верхнем углу горницы с момента постройки дома. Лампады горели перед ними и в советскую эпоху, во время гонений на церковь и всеобщей борьбы коммунистов с "опиумом для народа", и в военные годы, и в наши дни. Иконы святых защитников жителей дома грозно и непоколебимо стояли в избе на почётном месте до самой смерти последнего из хозяев дома, или до их переезда в другое жильё.
Самую большую площадь в доме занимала кладовая. Там стояли несколько больших ларей с мукой и различными крупами. Здесь же стояли кадушки с солёными грибами, квашенной капустой, солёным и копчёным салом и мясом и другими соленьями и вареньями, которым не требовалась очень низкая температура. Картошка, свёкла и некоторые другие овощи и фрукты, хранились в неглубоком подполе. Глубокие подполья делать здесь было бессмысленно, потому что тогда его заливали воды Суры в половодье. Скоропортящиеся продукты, в том числе и все молочные, хранились в глубоком погребе перед домом. За кладовой располагался чулан, в котором была собрана вся хозяйственная утварь, используемая на подворье. Тут были: грабли, лопаты, тяпки, вилы, хозяйственные ножи, старая упряжь, колёса от телеги, ульи, рамки от них и прочая, прочая, прочая...Чего тут только не было!
Дальше несколько крутых ступеней вели во двор и хлев частного подворья. Отдельная дверь была сделана в сторону огорода. Изба бабушки была типичной для Берёзовой Поляны. Остальные могли отличаться только расположением входа в кухню и горницу и размерами жилой части, да и то - очень незначительно.
В палисаднике огородов у бабушки росла сирень, да калина. В глубине его сиротливо стояли: пара яблонь, по два-три куста вишен, слив, и крыжовника. Селяне не разводили садов, потому что в окрестностях водилось такое количество разнообразных ягод и плодов, что выращивать что-то подобное на приусадебном участке было просто неразумно.
Следующим вглубь деревни стоял небольшой заброшенный домишко. Смутно припоминал молодую семейную пару, которая задолго до отъезда моей бабушки скоропалительно покинула Берёзовую Поляну, не сумев, даже за символическую цену, продать свою маленькую, неказистую избушку.
Ряд деревенских домов улицы жители Берёзовой Поляны называли - "порядок". Такой "порядок" изб на посёлке рассекался в нескольких местах до самого леса грунтовой дорогой, выходившей за "зады" обширных протяжённых личных приусадебных участков селян. Огороды всей деревни огибала другая грунтовая дорога, использовавшаяся для проезда телег и сельхозтехники. Один из таких проездов был оставлен сразу за домишком бывших соседей Улитиных. На другой стороне этого проезда на продолжении деревенского порядка стоял громадный, как говорили поселковцы, "справный" домина Муратовых. Он был одним из немногих на Княжо¢м, сравнительно недавно обшитым вагонкой, покрашенной в коричневато - кирпичный цвет.
Степан и Нина были хозяевами этого богатого, по деревенским меркам, особняка. Высокий широкоплечий Степан был под стать своему жилищу: такой же большой и со столь же яркой внешностью. Широкое смуглое лицо с немного прищуренными светло-голубыми глазами, по разрезу напоминающими - монгольские. Хорошо сложенный, он ещё и всегда опрятно и чисто одевался. А сделать это в деревенских условиях было очень и очень непросто. Хозяйственный, даже немного прижимистый Степан производил впечатление замкнутого, скрытного, необщительного человека. До первой фразы, а дальше выяснялся резкий контраст между его внешним видом и внутренним содержанием. Степан был открытым, разговорчивым, порывистым человеком, хотя и пытался сдерживать себя. Однако эта черта характера никоим образом не сказывалась на его расчётливости и бережливости. Он хорошо знал цену деньгам и каждой дощечке в своём хозяйстве.
Его прекрасная половина Нина была довольно хрупкой (во всяком случае, для деревенской жизни) невысокой женщиной. Она слыла на Княжом модницей и старалась, с переменным успехом, соответствовать своему имиджу. Иногда у неё это получалось. И Степан, и Нина выглядели значительно моложе своих лет. Частенько Нина захаживала к деревенской учительнице Клавдии Петровне, чтобы обсудить с ней новые веяния моды и планируемые обновки. Впрочем, большого урона их семейному бюджету это не наносило, так как она почти все новые наряды перешивала сама из старых платьев и сарафанов.
Муратовы считались в Берёзовой Поляне зажиточными хозяевами. У них в усадьбе стояли пять ульев. Часть мёда Степан продавал на рынках Порецкого и Алатыря. А со временем у него появились свои покупатели, которые раз приехав к нему, и посмотрев, с цветов каких полей и лугов его пчёлы собирают нектар, в дальнейшем покупали мёд только у него. На подворье у Муратовых были постоянно две коровы, пара десятков овец и множество другой живности. Кроме того, они держали даже собственную лошадь, что было непозволительной роскошью для Берёзовой Поляны. Как они умудрялись содержать и кормить такое стадо животных, откуда брали столько сил, мне было непонятно. При этом не выглядели утомлёнными и сохраняли жизнерадостность. Жители деревни относились к ним уважительно, но не завидовали, ведь любой селянин мог завести и пчёл, и лошадь, и большое стадо. Не завели, значит по тем или иным причинам не захотели. А тогда, чему же тут завидовать?
Летом к ним иногда приезжала дочь, ещё более модная, чем мать. Обычно она бывала здесь вместе с мужем и сыном всего несколько дней. А внук Валерка потом оставался один на попечении деда с бабушкой, и жил уже в Берёзовой Поляне всё лето. Он был закадычным дружком Серёжки Улитина, поэтому и я с ним проводил довольно много времени. И надо сказать, что общение с открытым, горячим и умным сорвиголовой Валеркой Муратовым, доставляло мне удовольствие.
Колян чёрной завистью завидовал Валеркиному умению легко общаться с людьми, всеобщей любви к нему и подростков, и взрослых. Впрочем, он завидовал и Сергею, да и, по-моему, всем нам, его товарищам, потому что считал себя лучше всех, в то время как всё население Берёзовой Поляны, почему-то, было твёрдо уверено в - совершенно обратном. Он долго искал и, наконец, нашёл объяснение этому загадочному парадоксу. Колян прочно утвердился в мнении об ошибочном, незаслуженно плохом отношении к нему всех окружающих! При этом он так и не удосужился хоть раз критически посмотреть на себя, трезво оценить своё отношение к людям. Тогда, возможно, Колян понял бы, почему никто не стремился с ним общаться, и уж тем более, категорически отказывался подружиться. Сумел бы сообразить, из-за каких-таких личных качеств, его просто терпели в компании, да и то, как выяснилось впоследствии, совершенно напрасно.
Но Колян не догадался даже подумать об этом и уехал уязвлённым в самое сердце вопиющей несправедливостью людей, в полной уверенности, что его героическую натуру в очередной раз просто не захотели оценить по-достоинству. В его тупой голове, судя по его же рассказу, даже не мелькнула мысль о том, что он смертельно обидел девушку, может быть, изломал ей жизнь. Когда ему намекнули об этом, он искренне пришёл в полное недоумение. Колян никак не мог взять в толк, она-то тут при чём? Ведь разговор идёт о нём, о его выдающейся натуре!
Более или менее хорошо я знал тех жителей деревни, внуки которых часто и надолго приезжали в гости, и с которыми я общался. Остальных знал в лицо, постоянно здоровался с ними на улице, но сведения о них имел случайные и отрывочные, хотя как раз они-то и были самыми несчастливыми в Берёзовой Поляне.
Через несколько домов от Муратовых вдоль деревенского порядка в небольшом доме проживали Линковы: бабушка Пелагея и её внук Сашка. Их хозяйство считалось на посёлке захудалым. Да и откуда было взяться достатку в доме, в котором проживала немощная больная старушка, да её непутёвый внук - повеса? Сашка Линков был бессменным членом нашей компании. Его родители и дед умерли, другой более или менее близкой родни у них не было, и жили они с бабушкой одни-одинёшеньки на всём белом свете.
Бабушка Пелагея была несказанно рада присутствию ненаглядного внучка, и ничего не заставляла его делать по хозяйству, кроме самого необходимого. Она ни в чём ему не отказывала, да и не могла что-то запретить просто из-за постоянных хворей и отсутствия сил. Это привело к тому, что весельчак и гитарист Сашка устроился матросом на один из пароходов, совершавших регулярные рейсы по Суре. В свободное от работы время, вместо улучшения собственного подсобного хозяйства, он выходил в тельняшке речного флота на вечерние посиделки и развлекал поселковую молодёжь песнями под гитару, предварительно "приняв на грудь" необходимую дозу практически бесплатной брашки, в изобилии изготавливаемой бабкой Пелагеей в целях экономии, для потребления любимого внучка.
Впоследствии Сашка получил отсрочку от армии, как единственный кормилец больной пожилой женщины и развил свою страсть к браге и самогону до критических размеров. Во всяком случае, во время моей последней встречи с ним, ни одного дня не видел его трезвым. Причём, употреблять горячительные напитки он начинал с самого утра, то есть был законченным алкоголиком.
В деревне, кроме него был ещё один безудержный любитель спиртного - дед Матвей Давыдов. Хочу обратить на это особое внимание - один алкоголик на всю деревню! Это к широко муссируемому нынче во всевозможных диспутах вопросу о всеобщем поголовном пьянстве в русских деревнях. Не берусь судить, как обстоят дела на селе в России в наши дни, кроме деревень Южного Урала. Там тоже ничего подобного нет, во всяком случае, люди в деревнях пьют ничуть не больше, чем городские жители.
Деду Матвею было далеко за шестьдесят, жил он один, и селяне относились к нему жалостливо-снисходительно. Когда в каком-то из домов намечалось торжество, Матвей был тут как тут. Никто никогда ему не отказывал. Много ему было не надо, поэтому наливали кружку браги или стопку самогона, Матвей суетливо залпом выпивал, сразу пьянел, и быстро уходил. Он знал своё место, и своё болезненное пристрастие, но бороться с ним не имел ни малейшего желания.
Его трое сыновей: Виктор, Иван и Павел, - разъехались по городам России, стали достойными, уважаемыми людьми, завели семьи, звали его к себе жить. Все они, как на подбор, были высокими широкоплечими светлоглазыми богатырями. При этом отличались от подвижного немного суетливого низенького худощавого отца спокойным характером, были очень уравновешенными. Надо было изрядно потрудиться, чтобы вывести кого-нибудь из них из несколько отрешённого состояния. Но уж гнев их бывал страшен. В такие минуты самым лучшим выходом было держаться от них как можно дальше. Мне пару раз довелось видеть "огорчение" среднего брата - Ивана в частном доме.
Деревянные табуреты в миг стали казаться сделанными из картона, а ножки кухонного стола начинали выглядеть просто приставленными к столешнице. Во всяком случае, - все эти и ряд других деревянных предметов за пару минут оказались плоской кучкой обломков и щепок на полу. Странно и немного смешно было видеть братьев рядом с отцом. Матвей погостил у одного, у другого, третьего и вернулся в Берёзовую Поляну с вполне оформившимся убеждением, что лучшей жизни, чем на своём деревенском подворье, у него нигде не будет. В городах у сыновей ему не позволяли пить, сколько вздумается, куролесить и позорить родню перед соседями и сослуживцами. Да и в самих семьях сыновей вечно пьяный до "положения риз" Матвей делал невозможной совместную с ним жизнь для невесток и внуков.
Он понял всё это, и ездил к сыновьям только в гости. Причём, чётко уяснил, семья какого сына сколько времени в состоянии выдержать общение с ним, и старался не злоупотреблять их долготерпением. Самое удивительное было в том, что, будучи много лет алкоголиком с неизменно слезящимися глазами и трясущимися руками, он умудрялся содержать в исправности небольшое подсобное хозяйство. Кроме того, долгие годы он ничем не болел, и у него были все задатки жить долго. Природа Берёзовой Поляны, простая деревенская жизнь в экологически чистом уголке России, поддерживала даже организм алкоголика Матвея в хорошем состоянии. Дядя Гриня говорил про него: "Выпиват, конешно, поболе нормы. Одначе эт ево дело: сынов взрастил, да каких добрых, настоящщых нашенских; жена померла, царствие ей небесно; хозяйство содержит в справности; никому не мешат, - ну и пусть себе пьёт, коли яму эдак жить легше".
Примерно такого же мнения по поводу Матвея и его пристрастия к "зелёному змию" придерживались и все остальные жители Берёзовой Поляны. Совершенно по-другому они рассуждали о пьянстве Сашки Линкова. Тот же дядя Гриня так говаривал про него: "Ишо такой молокосос, семью не создал, дерева не взрастил, ничегошеньки в жизни не сделал, малёхонько хозяйствишко своей бабки Пелагеи привёл в запустенье, ишо и сам-т нихто, а всё туда ж: грусть у ево об своей тяжкой жисти, об судьбах мира переживат, об "народных массах" скорбит. А ежели сказать взаправду, то распустился парень до¢нельзя.
Мало што Пелагея ему потакат, ей и деваться-т некуда, не могёт она яму возразить, потому сама-т уж не может ничово по-хозяйству: ни сил у ей нету, ни - мало-мальски здоровья. Дык Сашке-т надо и свою голову¢ иметь, понимать, куды катится. Ведь он тепереча голова в етом дому. И куды докатится хозяйство при этакой голове? Што есть, во што одеваться будут? В тельнике всю жисть ходить будет? Дык ведь вскорости выпрут ево с парохода-т: зачем скажем капитану пьяница-т нужон, кода нормальных желающщых работать у них парней - хош пруд пруди. Ишо и не видал жисти-т, а коль так дале пойдёт - дык и не увидит. Нужды и горя паря не хлебанул, вот и куражица. Ну ничово, для ево щас, чем хужее, тем луче. Бог даст ему одно, да друго испытанье, глядишь и образумица. Времечко-т пока у ево есть, да и паря он в душе-т неплох, глядь всё ишо наладица". Дядя Гриня рассуждал о нём намного мягче, чем другие жители деревни, верил в его исправление.
Многие высказывались в отношении Сашки гораздо жёстче и определённее: "Лентяй и бездельник, одним словом - полнейший тунеядец. Сидит и ждёт, када на его упадёт манна небесна. А она, известно дело, никудышных людей не любит. Полностью сопьётся и прям в сопливом возрасте замёрзнет где-нито недалече от порога бабкиной избы. Жаль, что так и не увидит настоящей жисти. Ну, уж он сам себе таку дорогу выбрал, считат, дурак, что саму лёхку. На небесах-т поди спохватится: "Што ж я братцы мои наделал-т?! На брагу, самогон, да хмельной угар разменял свою непутёву жисть!". Всхомянется, да будет уж поздно. Оно конешно, кажный человек поступат, как хотит. Нам он не мешат, ну и пущай ево запьётся. Только обидно наблюдать молодого парня без царя в голове, совестно глядеть кажный день на его непотребный вид. Ведь не жил ишо, а так уронился в глазах селян".
Приблизительно в середине Берёзовой Поляны в крепких середняках проживали Мария и Фёдор Якунины, однофамильцы Евдокии Якуниной. Уже на моей памяти хозяин этого прочного пятистенка умер. В доме остались мать с дочерью - Татьяной. Таня входила в нашу компанию, хотя была чуть старше большинства из нас. У неё было много обязанностей по дому, но она была частым участником вечерних посиделок, ходила вместе с нами в пионерский лагерь "на танцы", купаться на Суру, в лес по грибы и ягоды. Голубоглазая стройная блондинка среднего роста, умная, подвижная и доброжелательная, она всегда была желанным товарищем в деревенском молодёжном кругу. Правда, ей в последние годы моих летних посещений деревни, не всегда было интересно с нами, так как у неё уже появились проблемы, сильно отличавшиеся от - наших. Татьяна начинала прощаться с беззаботными развлечениями Берёзовой Поляны и входить во взрослую жизнь. А пока матери и дочери удавалось поддерживать дом и хозяйство в хорошем состоянии, теперь уже без главы семьи - Фёдора.
Со временем Татьяна поступила в Шумерлинский техникум. После окончания вышла замуж и уехала в один из городков центральной России. Её мать ещё долго жила одна в Берёзовой Поляне. Затем состарилась, совсем обессилела и навсегда переехала жить к дочери с мужем. Продавать дом не стали или не смогли, поэтому просто заколотили кусками досок окна и оставили его, как очередной памятник погибающей деревне.
Далее вдоль порядка после пяти - шести деревенских домов жила младшая подруга Тани и такой же непременный участник наших нехитрых деревенских развлечений - Ирина Гаранина. Она была высокой, средней комплекции, рыжеволосой, веснушчатой девушкой с молочно-белой кожей. У Иры был неплохо подвешен язык, и она свободно могла общаться с любым человеком. Она была единственной кареглазой девушкой в посёлке и очень гордилась этим. Её незлобное остроумие украшало наши поселковые будни. Её мать Наталья и отец Василий были довольно молодыми людьми для Берёзовой Поляны. Причём на посёлке родился Василий. Поступил в военное училище, стал офицером, служил в армии. Повредил позвоночник, долго безуспешно лечился, стал горбатым и был списан по инвалидности. Вернулся на Княжой с женой, не бросившей его после всего случившегося. Первое время он ходил по деревне, как неприкаянный: ни живым, ни мёртвым.
Но со временем родная привычная обстановка подействовала на него, и постепенно Василий оттаял. Неописуемой красоты природа Берёзовой Поляны, с её раздольными полями и лугами, светлыми сосновыми борами, тенистыми берёзовыми и дубовыми рощами снова вдохнули в него жизнь. Он привык к своему незавидному положению, уродливой фигуре. Спустя некоторое время обзавёлся обширным хозяйством и добросовестно делал всё, что положено мужчине в частном деревенском доме. Процесс его преображения проходил на моих глазах. Приблизительно через год к Василию вернулось всегдашнее расположение духа, а через пару лет его лицо порозовело, голос снова стал звонким. Он стал часто смеяться, шутить и полностью вернул себе вкус к жизни. Частенько я встречался с ним на рыбалке на одном из озёр - стариц. Глядя на него, радовались и жена с дочерью. Ирина, как и почти все девушки Берёзовой Поляны, со временем переехала в город Алатырь, устроилась на работу, поступила на заочную учёбу и приезжала к родителям на каждые - выходные и все отпускные дни.
Не доходя нескольких домов до дяди Грини, в небольшом доме проживал ещё один наш товарищ по летним забавам - Сашка Кольцов. То есть Кольцовыми-то их называли на посёлке за глаза, а на самом деле они были Зубковыми. Однако бабушка забыла меня предупредить об этом, и я, со спокойным сердцем зайдя к ним, в первый раз спросил: "Кольцовы здесь живут?". Сашкины бабушка и дедушка, конечно, знали, своё прозвище среди односельчан, но, услышав его в глаза от приезжего мальчишки, заулыбались: "Здеся, здеся!". Не удалось узнать доскональную историю возникновения этого прозвища. На все расспросы моя бабушка сказала только, что оно было связано с какой-то смешной историей, много лет назад произошедшей именно с Сашкиными: дедом Валентином и бабкой Натальей, прямо перед их свадьбой.
Сашка был невысоким, средней комплекции невозмутимым парнем. Удлиненное лицо с несколько утончёнными чертами и белоснежная кожа создавали ощущение изнеженности их обладателя. Однако это внешнее впечатление было ошибочным. И только его стальные серые глаза достаточно точно отражали Сашкину сущность и не вводили в заблуждение окружающих. Сашка пускался на опаснейшие авантюры всё с тем же невозмутимым выражением лица, которое не выражало никакого видимого беспокойства даже в самые критические моменты.
Он нисколько не походил на своего деда Валентина ни внешне, ни по характеру. Разве что ростом они были примерно равны. Во всем же остальном представляли собой почти полные противоположности. Дед Валя в свои семьдесят с лишним лет был широколицым, розовощёким красавцем мужчиной. Чего стоили только одни его усы, очень напоминавшие эту же часть мужского украшения известного героя революции - Будённого. Голубенькие глаза только подчёркивали его несерьёзность. Пока Сашка одевался на вечерние посиделки, я коротал время в его ожидании за кринкой молока с душистым, этим утром испечённым свежим деревенским хлебом. Дед Валя за это время быстрой рысью "слетал" в сельпо и успел вернуться с чекушкой водки. Бабка Наталья нарочито строго стала ему выговаривать:
- Водки что ли набрал. Как перед детями не стыдно, в будний-то вечер напиваться! Ты ишо им налей!
Весёлый дед Валя успокоительно с улыбкой:
- Чекушечку Наташечька, чекушечку, только для ради здоровья. Хотя бы немного кровь разогнать, да согреться. А то старый ведь уж стал, мёрзну!
- Я тебя старый давно, не первый десяток лет знаю. Мёрзнет он! Найди дуру, коя поверит тебе! Замёрз, дык полезай на¢ печь, только утром ведь протопила. Н-е-е-тушки, тебе не тово надо, а штоб ненасытны буркалы залить!
- Да што тако ты баишь, голубка моя сизокрыла! Эт чекушкой-т хочу глаза залить. Всё шутишь со своим покладистом мужом! Врать не буду, согреться желаю изнутря, а на твоей пече токо бока согреш. А детьми-т ты ково ж эт назвала? Этих парнищщэй? Да мы с тобой в их годы миловались и уж о свадьбе думки были! А наливать я им и не собирался. Им-т эт пошт? Им, поди, и так хорошо и тепло! Их горя¢ча молода¢ кровушка грет.
Всё это дед Валя говорил весело, с огоньком и молодым задором. Он заводил своим юмором, жизненной энергией, до сих пор бьющей в нём через край. Бабка Наталья молча улыбалась, глядя на мужа и слушая его весёлую болтовню. Видно было, что его простой юмор ей чрезвычайно по душе, и что и сам дед Валя нравится ей и сейчас. Мне было очень приятно смотреть на них, слушать их весёлую, благожелательную перебранку. Тем более что она была немного театральной, предназначенной для нового человека, в данном случае, лично для меня.
Я был благодарным зрителем и слушателем и специально немного затянул наш с Сашкой выход из избы, чтобы дать возможность его деду и бабке немного покрасоваться передо мной. Понимал, что был слишком молодым и не самым уважаемым и желанным зрителем. Но со зрителями, а тем более - свежими малознакомыми, в Берёзовой Поляне всегда была "напряжёнка", поэтому за милую душу сгодился и я. Меня поразило, сколько сил и энергии скрыто в этом древнем, "как мамонт" старике. Именно так считал я в том возрасте. Да что там дед Валя! Человек возраста старше двадцати пяти лет был для меня уже пожилым человеком! Через год-два, приблизительно в возрасте шестнадцати лет я удивился, насколько помолодели и поумнели за столь короткое время окружавшие меня люди (включая родителей)!
В сельпо за вином или водкой дед Валя бегал нечасто, впрочем, как и всё мужики из Княжого. А вот просто заходил туда практически каждый день. Сельпо в деревне - это не просто магазин, в котором можно купить самые необходимые в быту продукты питания и хозяйственные товары, это центр цивилизации селения, источник самой свежей информации о внешнем мире. А его продавец обладала здесь таким весом, властью и авторитетом, что с ней мог сравниться разве что далёкий Сур-Майданский председатель колхоза. Да и то: он был далеко, а Мария Григорьевна - рядом, так что она могла ещё и поспорить с председателем даже в собственной зна¢чимости среди местных жителей, я уж не говорю о её популярности среди селян.
Но особое положение продавца сельпо в Берёзовой Поляне, накладывало и большую ответственность на Марию Григорьевну. Она рассказывала односельчанам об основных событиях в ближайшем крупном селе Сур - Майдане и во всём другом мире. Кроме того, высказывала своё весомое мнение по всем вопросам политики, по житейским делам на Княжом, наставляла заблудших на путь истинный. То есть была на посёлке по-совместительству и политинформатором, и прокурором, и священником. И вообще, кем только она не была в Берёзовой Поляне!
Высокая, широкоплечая, поджарая, с зычным низковатым голосом с хрипотцой, стремительной походкой и резкими угловатыми движениями, Марья Григорьевна мало походила на слабую женщину. Гораздо больше она напоминала генерала в юбке, причём, тянула как минимум на командира дивизии. Продукты в небольшой деревне раскупались медленно, тем более что в каждом доме всё было запасено впрок не на один год. Так что ассортимент товаров месяцами сохранялся в сельпо без изменений. Но Мария Григорьевна регулярно, каждую неделю ездила в местный центр - село Сур-Майдан, за продуктами.
В хорошую погоду за ней присылали машину, а в распутицу она ездила на телеге, запряжённой лошадью. Десяток километров езды по раскисшей грунтовой дороге мог не просто сильно растрясти непривычного, неподготовленного для таких поездок человека, а и вытрясти из него душу вон! Но продавщица еженедельно решалась на этот гражданский подвиг, ради одной только цели: получить сведения о жизни вне Княжого, чтобы всегда быть в центре внимания односельчан. Свою пальму первенства на посёлке она ревниво берегла, и попытки подвинуть её на этом месте, решительно пресекала на корню. Особенно доставалось неопытным приезжим горожанам, которые автоматически попадали в центр внимания селян. Они понятия не имели о роли продавщицы в деревне - вообще, и о личности самой Марии Григорьевны в - частности. Поговорив один раз с ней, как с обычной городской продавщицей, они нарывались на такие неприятности, получали такой шумный скандал на всю деревню, что предпочитали побыстрее убраться из Берёзовой Поляны подобру-поздорову!
У двери помещения магазинчика висело расписание времени его работы. Наивные непуганые непредупреждённые местными родственниками приезжие горожане именно в это время и приходили за покупками. Некоторые проделывали это по нескольку раз, но никакого результата не могли добиться: продавщица упорно никогда в означенное в расписании время и не думала появляться в сельпо. Знающие сердобольные местные жители подсказывали незадачливым покупателям, где живёт сама Мария Григорьевна. Соискателям встречи с ней предписывалось тихонько постучать в окошко и терпеливо ждать милостивого появления в окошке продавщицы. Затем надлежало слёзно попросить её прийти в магазин, подробно и чётко аргументировав необходимость покупки, и резонность прерывания Марией Григорьевной собственных домашних дел.
Затем претендент на высокое звание покупателя Марии Григорьевны должен был подождать у дома продавщицы, пока она соберётся, после чего лично сопроводить её в сельпо. По дороге потенциальный покупатель обязан был терпеливо, молча ждать, когда Мария Григорьевна всласть наговорится со всеми встречными женщинами. Только тогда у него может появиться шанс что-нибудь купить в местном сельпо. Попытка защиты своих прав потребителя на любом из вышеописанных этапов получения продавца в магазин приводила к весьма печальным последствиям. В-частности новичок знакомился со значением старого русского выражения "попасть под трамвай". После этого приезжий горожанин навсегда выбывал из списка претендентов на заветную роль потенциального покупателя Марии Григорьевны, даже в самом отдалённом будущем.
За более мелкие грешки продавщица наказывала строптивых граждан менее строго. Им мог быть выдан подгорелый или чёрствый хлеб, мятые консервные банки или другой товар с явным или скрытым браком. Этот процесс сопровождался таким уничтожающим взглядом, что до самого непонятливого доходил скрытый смысл действий Марии Григорьевны. И уж, конечно, никто из деревенских жителей никогда не ссорился с ней. Более того, каждый старался угодить ей и преподнести какой-нибудь подарок со своего подворья, привезти гостинцы из города!
Сокращение срока похода продавщицы от собственного дома к сельпо говорило о явном благоволении и глубочайшем уважении Марии Григорьевны к конкретному покупателю. Но в такую категорию попадали только единицы избранных, самых заслуженных и уважаемых людей, и только из числа местных жителей. И никакие, даже самые богатые или изысканные дары и подношения не могли повысить статус человека в глазах этой деревенской женщины. В её душе для каждого человека было навечно определено своё место в установленной ею иерархической лестнице. Никогда и нигде я не встречал больше такой своеобразной неподкупности. Самым странным в этой истории было то, что жители Берёзовой Поляны искренне глубоко уважали её за это, вне зависимости от личного места, занимаемого в её "табеле о рангах"! Среди избранных был и мой дядя Гриня.
В соседях у дяди Грини проживали Иван Ильич и Ефросинья Караваевы. Бог наградил их двумя дочерьми: Машей и Любой. Все члены семьи Караваевых были похожи друг на друга, как братья - и сёстры - близнецы. Все они были розовощёкими, широкоплечими, плотными, с глазами немного навыкате. Единственным различием в них был рост: дочери были высокими, а родители - намного ниже них. Другое отличие состояло в поведении. Иван Ильич и тётя Фрося при встречах болтали без умолку, и остановить их было трудно. Во всяком случае, меня могло вызволить от непрекращавшегося общения с одним из них, только вмешательство дяди Грини. Наученный горьким опытом, я старался проскользнуть мимо них незаметно. Хотя проскочить мимо цепкого взгляда Ивана Ильича было практически невозможно. Так что зачастую приходилось заходить в дом с "задов", с огорода.
От Маши и Любы мне довелось услышать за годы летних посещений деревни всего несколько фраз. Люба была нашей с Сергеем ровесницей, постоянно присутствовала в деревенской компании, но всегда упорно молчала, как воды в рот набрала. Она "сохла" по моему родственнику, атлету Сергею, но была совсем не в его вкусе. Её мужеподобная фигура и такое же лицо были хороши для воина, типа Жанны д¢Арк, но ни как не для нежной невесты. Она догадывалась об этом, может быть, это и сковывало её в общении, делало молчаливой. А вообщем-то, Любка была неплохим товарищем, всегда готовым подставить своё крепкое плечо. Люба и Маша, как и другая молодёжь Берёзовой Поляны, после окончания Сыресинской школы, тоже "выпорхнули из гнезда", и уехали жить и работать в Алатырь, навещая родителей в летний отпуск и в выходные дни.
Мужчин в деревне с самой войны не хватало, хотя подросло поколение мальчишек военного времени и ещё несколько семей переехали сюда из Сур-Майдана и поселились на местах опустевших усадеб Берёзовой Поляны. Уж больно по душе им пришлись здешние фантастические места с неземными природными красотами и богатейшими дарами полей, лесов и озёр. Про Суру не говорю, потому что Сур-Майдан и сам стоит на ней, в десятке километров вверх против течения.
Мужчины чаще женщин гибли и в мирное время: от несчастных случаев на работе и в быту; от разных хворей, которые почему-то косили их здесь больше; мужчины тонули в Суре зимой, и даже летом; не обходили их стороной и другие несчастные случаи. Видимо, поэтому даже на нас, на мальчишек женщины Берёзовой Поляны, особенно пожилые, смотрели, как на реликтовый, вымирающий вид, занесённый в "красную книгу". Старались как-то оградить нас от напастей, защитить, сберечь. Но что они могли для этого сделать? Постоянно рассказывали нам, как нужно вести себя на Суре, в лесу и на озёрах. Но разве мы в том возрасте хотели слушать чьи-то нравоучения и предупреждения? Мы вежливо кивали и делали всё, что считали нужным.
Мой обычный день, как и любого подростка в Берёзовой Поляне (разумеется, без учёта утренней рыбалки, которую мог пропустить только по причине плохой погоды, а конкретнее - проливного дождя) начинался с завтрака. Практически неизменно пили молоко с хлебом собственной выпечки хозяйки дома - тёти Ульяны. Холодное молоко аж ломило зубы, потому что мы с Сергеем доставали его в кринках прямо из выложенного зимним льдом погреба. Кринка вмещала полтора литра. Я с изумлением смотрел, как Сергей методично осушал её, пока не выпивал полностью. У меня подобный фокус, разумеется, не получался. Если мог осилить пару стаканов, то это было ещё хорошо.
Тётя Ульяна критически осматривала меня и во всеуслышание объявляла, что будет лично спасать от истощения и голодной смерти, парным молоком. Она приступала к выполнению своей угрозы на следующее же утро. Там дело шло ещё хуже, меня хватало только на неполный стакан парного молока. Выяснялось, что пить его не могу в принципе, начинало просто подташнивать с непривычки. За годы летних посещений деревни, так и не удалось привыкнуть к нему.
Но Ульяна не отступилась от достижения всерьёз поставленной цели. Надо заметить, со временем она сильно преуспела в этом. Стала томить молоко в большом чугуне в русской печи, специально для этого растопленной в разгар лета. Получилось обычное топлёное молоко, но до чего же оно оказалось вкусным! Да ещё с толстой (больше сантиметра), коричневой запечённой корочкой-пенкой, которая была ещё вкуснее самого¢ молока, долго постепенно томлённого в русской печи. Но и это было ещё не всё. Часть этого молока Ульяна перелила в пятилитровую эмалированную кастрюлю и добавила туда какой-то своей закваски. На следующий день в ней образовалась самодельная обыкновенная ряженка, широко известная, продававшаяся в любом продуктовом магазине.
Меня в деревенских продуктах больше всего всегда поражало одно обстоятельство. Никак не мог взять в толк, как неграмотные деревенские женщины, необученные выверенным, просчитанным и тысячи раз проверенным способам изготовления настоящих магазинных продуктов из того же сырья, что и на заводе, умудряются изготовить такие невероятно вкусные вещи? Такой парадокс не в состоянии разрешить даже самый современный суперкомпьютер. Это вам не другие разумные миры в космосе разыскивать! Эта проблема, на мой взгляд, не имела, не имеет, и никогда не будет иметь научного объяснения и разрешения.
Ряженка была совершенно необыкновенного, абсолютно неземного вкуса! Я даже зажмурил глаза от удовольствия, и, повернувшись к Ульяне, сидевшей рядом и внимательно следившей за моей реакцией на дегустацию её деликатеса, искренне воскликнул: "Да это вкуснее шоколада!". Ульяна негромко довольно засмеялась. Ей явно по душе пришлось моё неподдельное восхищение её кулинарными способностями, вырвавшееся из глубины души без тени лести. Понравился громко выказанный восторг по поводу изысканного вкуса её молочных изделий. Вкус ряженки, над которой два дня колдовала Ульяна, был, конечно, значительно лучше, и, главное, - утончённее, чем у шоколада. Я выпалил это сравнение именно с ним автоматически, просто потому, что в то время не пробовал ничего более вкусного. Однако сразу отметил про себя, что новый молочный продукт, получился совершенно другого, качественно более высокого уровня, он был несомненным деликатесом.
В день моего приезда на обед обязательно готовилась куриная лапша из свежей курятины. И только позже узнал, что это было знаком большого уважения, тем более почётного, что было оказано мальчишке. Дело в том, что летом жители Берёзовой Поляны практически не употребляли мясо. Зачем резать кур, овец или другую живность, когда в огороде полно свежей зелени? Кроме того, корова давала столько молока, что хватало на всех домочадцев, да ещё оставалось на сметану и масло собственного изготовления.
В окрестных озёрах и Суре водилось много озёрной и речной рыбы, а поля и леса в определённые периоды были засыпаны ягодами и грибами. При необходимости можно было разнообразить свой летний рацион и этими природными дарами. Может быть, именно эта ежегодная летняя, традиционно выдерживаемая в деревнях уже в течение не одной сотни лет молочно-травяная диета, иногда перемежаемая ухой, жареной рыбой и грибными блюдами и способствовала долголетию? А самое главное, подобное питание способствовало отсутствию множества болезней у жителей Берёзовой Поляны.
Старались садиться за стол все вместе. Ели из одного чугунка или большой миски расписными деревянными ложками. На столе были и металлические, но они не пользовались спросом, потому что, в отличие от - деревянных, быстро нагревались и начинали обжигать губы. Кроме того, деревянные ложки были красиво расписаны местным умельцем под хохлому и доставляли ещё и эстетическое удовольствие. Быстро уяснил эти преимущества, и, обитая в деревне, пользовался только деревянной ложкой. Когда на столе стояла мясная похлёбка, то мясо из неё можно было брать только тогда, когда глава семьи произнесёт ключевое слово: "Тащщы!". Меня не предупредили об этом, и когда дядя Гриня увидел, что я взял кусок мяса, то покряхтел, не сказал мне ни слова и произнёс заветное "тащщы". Бабушка после завтрака, смеясь, рассказала мне об этом, и получила горячий выговор, а дяде Грине я принёс свои извинения. Но он только засмеялся: "Знаю, что Дуня тебя не упредила, не переживай, племяш, я не в обиде".
В каждом доме посёлка был обязательным атрибутом собственный механический сепаратор. Да ещё всегда держались на случай поломки запасные части к нему. В магазинах свободно и недорого продавались и электрические сепараторы. Однако селяне не хотели их приобретать, потому что боялись зависеть от наличия электроэнергии. То и дело что-то происходило на длинной линии электропередач, проложенной к деревне, и тогда в домах селян переставали работать электроприборы. А молоко не могло долго ждать восстановления подачи электричества, через определённое время оно просто скисало. Подобного расточительства сельчане допустить не могли, поэтому предпочитали приобретать самые надёжные сепараторы - механические. Про вкусовые качества самодельной сметаны, масла, творога, простокваши, кефира и прочих местных молочных продуктов я уже говорил, поэтому не буду особенно распространяться на эту тему. Скажу только, что всё это было чрезвычайно вкусным и уж, конечно, - абсолютно экологически чистым.
В результате изощрённых усилий Ульяны, ею был изготовлен целый ряд вкуснейших молочных блюд, которые начал поглощать в довольно большом количестве. Во всяком случае, съесть такое количество продуктов, находясь в своём городке, я был просто не в состоянии. Таким образом, вопрос борьбы с отсутствием у меня аппетита был окончательно решён, к вящему спокойствию тёти Ульяны и дяди Грини.
После завтрака мы с Сергеем отправлялись купаться на Суру. Для этого нужно было пройти через всю деревню. По дороге к нам присоединялись другие сверстники, желавшие в летнюю жару освежиться в прохладных водах довольно быстрой для равнины реки. Обычно утреннее купание бывало недолгим: полуденного зноя ещё не было, да и вода в Суре не успевала прогреться, как следует.
Бабушка убеждала меня ходить в деревне босиком, утверждая, что это очень полезно для здоровья. Я честно попытался внять её совету. В первый же день вышел босиком на свежескошенную стерню луга и серьёзно наколол обе ноги в середине стопы, где кожа особенно тонкая. Несколько дней приходилось прикладывать к проколотым местам листья подорожника и бинтовать стопы. После этого решительно отказался оздоравливать организм таким образом. Ходить босиком мне нравилось: мягкая трава или пыль действовали на кожу ступней действительно приятно и умиротворяюще. Но теперь я гулял без обуви только по припорошенной тонкой пылью деревенской дороге, по травке деревенской улицы, да по песчаному пляжу Суры. Так что, перед походом на Суру, снимал обувь прямо рядом с крыльцом и до самой реки шёл с сандалиями в руке.
С пляжа шли бродить по окрестностям Берёзовой Поляны. Обычно первые дни гуляли с Сергеем, которому дядя Гриня специально для этого давал "отпуск" от полевых работ. В последующие дни я чаще ходил по полям и лесам один. В другие дни ко мне присоединялся кто-то из приезжих. А во время сбора ягод или грибов, мы снова гуляли по лесам или полям с Сергеем.
Больше всего мне нравилось бездумно брести среди природных красот одному. В этом случае можно было идти в любую сторону, ни с кем не согласовывая маршрут, останавливаться, где вздумается, и находиться на одном месте столько времени, "сколько бог на¢ душу положит". В одиночестве было значительно легче раствориться в природе, слиться с ней в единое целое, не ощущая собственного "я" отдельно, в только как малую часть леса или луга. Многие сугубо городские жители могут и не представлять себе подобного состояния. Да и мне самому с годами всё труднее преодолевать эту невидимую грань и сливаться с природой, входить в своеобразную отрешённость от себя. По¢ лесу у деревни ходил намного реже, потому что много времени проводил в окрестных лесах своего городка Шумерли. Однако там не было такого обширного светлого соснового бора, с высоченными толстыми вековыми деревьями, как на Княжьем яру. Поэтому в этот, пронизанный солнечными лучами лес, я захаживал частенько и с большим удовольствием.
И всё-таки больше всего меня привлекали, несомненно, заливные луга долины Суры, украшенные орнаментом из причудливых петель озёр - ста¢риц, старательно копирующих меандры бывшего русла реки. Здесь полновластно царила буйная разнообразнейшая растительность пойменных лугов. Травостой поднимался почти до пояса, в иных местах доходил по высоте до человеческого роста, а кое-где поднимался и выше него. В зарослях луговых трав встречались и нигде не виданные мной ранее виды растений. В любое время лета здесь цвели свои растения и в зависимости от этого менялись расцветки и интенсивность вкрапливаний в сплошной пышный густой зелёный ковер лугов.
С надпойменной террасы Суры, на которой ровной линией - "порядком" растянулась более чем на километр Берёзовая Поляна, на заливные луга спускались несколько протоптанных тропинок. Они вели через гущу луговых трав к старицам Суры. Одна их тропинок, считавшаяся в деревне основной, начиналась от конного двора и протягивалась на добрых пять километров до дома бакенщика - перевозчика на берегу Суры. Другая тропа шла прямо от дома дяди Грини до озера Курюкуры, более всего любимого им и другими рыбаками деревни. Эта невидимая сверху тропинка пользовалась и моим особым расположением, хотя мне нравились и все остальные. Каждая из них была хороша по-своему, вдоль каждой было что-то своё особенное, присущее только этому участку луга.
Прямо с края террасы открывался ласкающий взор вид на безбрежную, пока хватало глаз, зелёную с редкими цветными точками поверхность поля-моря. Она практически беспрерывно волнообразно колыхалась под постоянно менявшимся ветром. Лесные островки, состоявшие из деревьев, обрамлявших старицы, только подчёркивали необъятность лугов. Здесь, на нагретой земле вершины склона террасы, обдуваемый тёплым летним ветерком, я частенько просиживал по часу и более. Поднимавшийся снизу с луга тёплый воздух от разогретой земли, доносил с собой запахи некоторых цветов и свежей зелени. На зелёном фоне можно было различить множество порхающих пятен белого, кирпичного и других цветов. При ближайшем рассмотрении они оказывались лёгкими бабочками с затейливыми, разноцветными узорами. На здешних лугах встречались эти невесомые создания с пятнами даже тёмно-синего цвета на крылышках.
Картина луга резко менялась во время приближения и прохождения дождя, а особенно - грозы. О надвигающемся ненастье можно было узнать задолго до его начала, когда небо ещё не предвещало никаких изменений погоды. Здесь не нужны были ни барометр, ни другие метеорологические приборы. Среди бела дня начинали закрываться некоторые цветы, спешно покидали луговые угодья пчёлы, до того без устали набиравшие ароматный нектар, начинал затихать птичий гомон. При внимательном рассматривании муравейника, можно было заметить, как из него перестают выбегать муравьи, и, наоборот, со всех сторон туда спешат запоздалые обитатели.
Обитатели флоры и фауны наделены тончайшими приборами, регистрирующими малейшие изменения, особенно ухудшения погоды и вообще, всяческих условий их существования. Человеку от природы не досталось такой высокой чувствительности, или он растерял её за время своего обитания на планете Земля. Поэтому ему остаётся только внимательно посмотреть на изменения внешнего вида или поведения отдельных представителей природы и суметь сделать из них правильные выводы.
Вот на горизонте появляется маленькая тёмная тучка. Она быстро разрастается, превращаясь в ядовито-тёмно-синюю грозовую тучу, закрывающую всё небо. Всполохи молний видны издалека, а вот громовые раскаты сначала слышны негромким низким гулом. Они становятся всё громче. И вот уже небо просто раскалывается на части толстыми красными ослепительными шнурами с оглушительным грохотом, неприятно бьющим по ушам. Часто ствол молнии расщепляется в воздухе на несколько ответвлений. Тогда грозовой разряд приобретает вид перевёрнутого огненного дерева без листьев. В подавляющем большинстве случаев грозовые облака проходили по долине Суры, и грозные фейерверки молний были хорошо видны из окон изб деревни.
Таких грозы, какие бывали на Суре, я не видел больше нигде, хотя поездил по стране немало, и довелось побывать даже в некоторых отдалённых частях земного шара. Толстые, вздрагивающие ослепляющие глаз изгибы молний почти ежесекундно распарывали небо. Яркие всполохи были видны сразу в нескольких частях неба. От ударов грома создавалось ощущение, что крыша дома подпрыгивала, а стены дрожали так, как будто по избе сверху, раз за разом били огромной дубиной.
Во время ночной грозы все члены семей в посёлке просыпались, собирались в одной комнате и все вместе пережидали устрашающее буйство природной стихии. На моих глазах одна из молний расколола надвое огромный одинокий ветвистый дуб, росший немного в стороне, всего в нескольких десятках метров от сплошной лесополосы, обрамлявшей старицу Курюкуры. Правда дуб не сломался, и впоследствии эта трещина на нём заросла. Но огромный шов почти во весь ствол, чуть ли не до самой земли, навсегда остался наглядным напоминанием о силе электрического разряда, бушевавшей тогда над лугом грозы.
Горе неопытному, или чересчур самоуверенному, или захмелевшему человеку, который окажется во время грозы в реке. Несчастливая голова пловца возвышается над всей обширной ровной поверхностью Суры. Любая молния, ударившая на этом участке в реку, обязательно попадёт в пригорок - голову плывущего человека. Во время особенно водообильной, ливневой грозы интересное зрелище представляла собой Сура. Её вспененная струями дождевой воды, размытая поверхность, зрительно сливалась воедино с низвергающимися с неба потоками воды. Перед глазами человека вырастала сплошная светло-серая водяная стена, верх которой упирался в тёмно-лиловую тучу, а основания вообще не было видно!
У каждого дома в Берёзовой Поляне был установлен высокий шест (обязательно хоть немного, но выше конька крыши), к которому прикреплялась толстая медная проволока - громоотвод. В этих местах он был совершенно необходимым средством защиты от молний. Такая предосторожность дала свои результаты: на моей памяти ни один из домов в деревне не сгорел.
Зашлёпали по траве первые крупные капли дождя. Промежутки между шлепками всё уменьшались, и, спустя считанные минуты, сливались в сплошной шум заливаемой струями воды травы. Стебли растений постепенно пригибались к земле и, наконец, под неослабевающим напором хлещущей, как из ведра воды, полностью ложились на землю. На поверхности луга становились видными все неровности земли. Почти мгновенно наполнялись водой незаметные до грозы сухие русла, оставшиеся после сброса с поверхности поймы паводковых вод в половодье. На их месте образовывались новые бурные ручьи, несущие излишки дождевой воды к Суре.
Роскошный пойменный луг, усыпанный цветами всевозможных оттенков и растениями самых разнообразных видов, кишевший насекомыми, многоцветными бабочками и мелкими зверьками покрывался неровными рядами длинных тонких жёстких стеблей растений. Намокшие листья бессильно обвисали, слипались между собой и были мало заметны. Контраст нового луга с - прежним был просто разительным. Луг приобретал однообразный зеленовато-серый цвет. Он прямо на глазах терял свою неземную привлекательность, и приобретал довольно унылый вид. Впервые повстречавшись с таким послегрозовым преображением праздничного красавца-луга, я просто не узнал его!
Правда, в таком виде он существовал недолго. Казалось навечно прибитые к земле растения, быстро освобождались от излишней воды. Их примятые стебли начинали упруго распрямляться, приподниматься от земли всё выше к свету, к солнцу, к жизни. Преломляясь в бесчисленных капельках воды на листочках растений, солнечные лучи превращали их в богатейшую россыпь бриллиантов и самоцветов, равномерно покрывавшую всю растительность луга. В довершение феерической картины послегрозовой природы, появлялась огромная разноцветная радуга в половину неба. Капельки быстро исчезали под горячими лучами солнца, и луг начинал парить. Дождевая вода за короткое время всё-таки успевала вобрать в себя ароматы лугового разнотравья, поэтому водяные испарения чем-то напоминали по запаху банный пар с раскалённой каменки, на которую плеснули настоем из трав. Дымящийся после грозы луг представлял собой удивительное зрелище, достойное кисти художника!
Созерцание буйства красок и форм пойменной растительности было, несомненно, приятным занятием. Но ничто не могло сравниться с прогулкой по узкой луговой тропинке. Воздух над ней был насыщен головокружительной, одурманивающей смесью всевозможных, немыслимых ароматов разнотравья, луговых цветов, пыльцой растений. В качестве музыкального сопровождения этого путешествия природа использовала оглушительный гомон множества различных видов птиц, шорох трав и шелест листьев редких одиноких деревьев под порывами ветра. Во время ходьбы задевал верхушки разнотравья, нависавшие над тропинкой и ревниво закрывавшие её от посторонних непосвящённых взглядов. Разглядеть тропинку со склона террасы или другого возвышения, например, с верхушки дерева, было невозможно, даже человеку, приблизительно знавшему место её прохождения по лугу. Во время прогулки по одной из этих тропинок в компании друзей, мы частенько принимались за игру, пользовавшуюся неизменным успехом.
Один из подростков, находившийся прямо посередине группы, выбирал момент, когда никто не смотрел на него, и неожиданно прыгал с тропинки в сторону, в гущу высокой травы. Там он приседал, затаившись на некоторое время, стараясь не произвести ни одного звука и даже шороха. Спустя какое-то время, мы спохватывались и начинали звать и искать потерявшегося товарища. Впрочем, все уже знали, что он просто спрятался, но добровольно включались в увлекательную игру по его поиску. Увидеть человека в высокой густой траве поймы было невозможно. Даже отыскать его, заведомо зная, что он находится здесь, и то было непросто. Во всяком случае, на это уходило довольно много времени. Бывали случаи, когда долгие поиски так не увенчивались успехом и прятавшийся приятель, выходил на тропинку сам, устав неподвижно сидеть в траве.
В июне на лесных полянах начинала поспевать душистая земляника, а в пойме реки, на её заливных лугах средь густой травы появлялись высокие кустики крупной сладкой клубники. Аромат земляники был столь насыщенным, что урожайные поляны можно было искать по запаху. Сначала я удивлялся такому способу поиска и недоумевал, как такое возможно. И только позже случай помог мне разгадать этот ребус. Ежедневно ранним утром деревенский пастух Петька собирал стадо коров и овец с частных подворий и уводил его на отдалённые от посёлка сочные пастбища. По пути животные на особенно обильных ягодных полянах, иногда наступали на землянику и раздавливали по нескольку душистых плодов. А уж запах размятых ягод земляники мог разноситься ветерком над невысокой травой на добрую сотню метров. Вот и вся разгадка головоломки!
С клубникой такой фокус не проходил по нескольким причинам. Во-первых, плотная трава играла роль упругой защитной подушки над сравнительно невысокими кустиками клубники, и промять этот защитный экран до самой земли было довольно трудно, почти невозможно, даже узкому копыту крупного домашнего животного. Во-вторых, она росла в густой высокой траве, и запах ягоды, всё-таки случайно раздавленной кем-либо, всё равно не мог распространиться на значительное расстояние. И, в-третьих, над заливными лугами стоял настолько насыщенный ароматами всевозможных трав и цветов коктейль запахов, что различить в нём - отдельный клубничный, даже от раздавленных пахучих ягод, было практически невозможно.
Ах, этот дивный запах безбрежного цветного ковра заливных лугов! Спускаясь от деревни в пойму, человек постепенно погружался в океан дурманивших ароматов. Это амбре с каждым шагом вниз усиливалось, густело и, наконец, приобретало, казалась, осязаемую кожей вязкость. Первая волна запахов от разогретого разнотравья и полевых цветов на мгновенье сбивала дыхание и заставляла сильнее биться сердце. Начинала легонько кружиться голова. Дышал этим упоительным воздухом, как будто неотрывно пил восхитительный слабый хмельной напиток. Правда к сильному запаху человеческое обоняние привыкает довольно быстро и затем ощущает только новые, или особенно сильные раздражители. В первые дни пребывания в Берёзовой Поляне, после продолжительной прогулки по лугам, к вечеру начинала побаливать голова. Затем я привыкал к постоянному насыщенному букету запахов окружающей деревню природы.
Но во время покоса все вышеописанные ощущения проявлялись с новой силой. И немудрено! Прекрасный аромат свежескошенной травы перемешивался с флюидами полевых цветов и эфирными выделениями некоторых растений, создавая неповторимый букет из разнообразнейшей гаммы естественных запахов. Насыщенность получившейся густой смеси была такова, что её аромат заполнял всю деревню, вползал в улицу, вливался в открытые окна изб. Густой обволакивающей волной спускался он и к самой поверхности Суры, расстилался над её поверхностью и на километры распространялся в обе стороны вдоль русла реки. Ощущался даже на конном дворе, хотя там хватало и своих запахов - специфических и очень сильных. Чтобы узнать о начале страды покоса в Берёзовой Поляне, было совершенно необязательно даже выходить из дома, или покидать пляж на Суре!
Иногда дядя Гриня разрешал мне участвовать в покосе вместе с Сергеем, но только до обеда, и только на сгребании скошенной травы в валки¢. Давать мне косу он так и не рискнул: "Тупой косой валить траву у тебя ишо силов не хватит, а - острой , кою я наточил, не ровён час ногу себе отрежешь, али кого другого полоснёшь. Какими глазами тады на твою бабу Дуню, да родителей глядеть буду? Нет уж! Я баю, ежель и впрямь так уж взгрептилось поработать на луговом покосе, бери грабли, да сгребай траву, кою скосили, в валки. Духману от ей ничуть не мене, а не поранишься. Так оно и мне покойней будет".
Несколько раз в отсутствие дяди Грини я, конечно, брал косу и пытался пройти несколько рядков. Но брал либо очень высоко и оставлял изрядное количество травы у корней, либо задевал бугорки и неровности поверхности, камни и торчавшие из земли старые пеньки кустов и деревьев. Иногда остриё косы с размаху глубоко втыкалось в землю, и её лезвие опасно изгибалось и начинало вибрировать и издавать высокий предупреждающий звон. Тогда коса быстро тупилась, могла изогнуться и сломаться. Поэтому я не злоупотреблял добротой Сергея и косил по нескольку минут в день.
Сергей был тренированным косцом. Он широко размахивался и, соответственно, захватывал широкую полосу травы. Лезвие косы он вёл низко над землёй, но за её поверхность не задевал. Движения его были плавными и размеренными, в такт дыханию. Каждому резу косы соответствовал резкий полный выдох Сергея. Его обнажённое по пояс тело атлета действовало, как совершенный, прекрасно отлаженный и смазанный механизм. При этом сильные движения были по-кошачьему плавными и мягкими. Ни один сустав не скрипнет во время его работы, ни одна косточка не хрустнет. Если дядя Гриня во время косьбы был похож на стального робота, то Сергей больше напоминал очень крупную местную рысь.
С каждым взмахом косы в воздух поднималось невидимое облачко мельчайших, невидимых для глаза капелек соков срезанных трав и пыльцы, стряхнутой с распустившихся цветов некоторых падавших растений. Этот природный пульверизатор включался после каждого срезанного валка и методично продолжал насыщать и так плотно наполненный ароматными флюидами воздух. Даже в разгар полуденного июльского зноя под палящими прямыми солнечными лучами, рядом с новым покосом появлялось и постоянно присутствовало обманчивое ощущение свежести. Сергей сравнительно мало уставал даже за полный световой день косьбы, и к этому виду деревенского труда относился довольно хорошо. А вот дядя Гриня, страшно уставал, просто выматывался физически к концу рабочего дня. Когда он возвращался домой с косой на плече, его просто шатало из стороны в сторону. Но он говорил Сергею: "Я баю, после поймёшь, што тако - косьба. Где ишо найдёшь такой дух, такой воздух, таку ширь, да простор!? Н-е-е, луче этого ничово нету на всём белом свете!".
Я с воодушевлением соглашался: "Точно, дядя Гриня! Хорошо-то как! И не уходил бы с покоса. Может быть, мне так нравится, потому что в новинку, в охотку? ".
- Не-е-е, племяш. Сергей ведь у нас бравый парень, он всю нашу красу тоже видит, но вскользь, невсурьёз. Н-е-е, не подумай, я баю, он наши края душой-т любит. Но потом, сперва друго яму надо. Боле по душе силушку приложить, себя показать. Пойдёт служить срочну в десант. И то! Там таки нужны. Ты - другой, всё в лесах, на лугах, да на озёрах замечаш, всему здеся рад. Да, баю, и в других местах. Вот, к примеру, про Суру важнецки рассказываш. Хоша её так не привечаю, а слухать от тебя про её люблю. Разны у вас с Серёжкой путя в жисти, а, баю, у кажного будет хорош. А што? Воевать-т все в Европе я баю, надолго навоевались, стало быть, живи, как хош, и радуйся.
Мне всегда было интересно послушать простую незатейливую основательную крестьянскую мудрость дяди Грини, прошедшего огонь и воду и давно определившего для себя, что в этой жизни главное, и что - второстепенное. Он говорил много интересного о жизни, о людях, о справедливости, о возмездии, и других вечных вопросах, с точки зрения обычного селянина. Но мало у кого находилось время и хватало терпения послушать его неторопливые суждения. Дядя Гриня высказывал их не спеша, с большими паузами, под неизменную самокрутку, после трудового дня вечерком, сидя на крылечке собственной избы. В гостях у него у меня было сколько угодно свободного времени, и я его никогда не торопил, тем более, что мне были действительно интересны его рассказы. Он со своей стороны был тоже рад обрести в моём лице заинтересованного благодарного слушателя, тем более, что ему было о чём -, и что сказать. Наверное, поэтому наши беседы проходили к обоюдному удовольствию, и растягивались иногда и на долгие часы, порой заканчиваясь за¢полночь.
В самую жару грех было не окунуться в освежающие воды быстрой, для равнинной реки, Суры. Вечером снова опять шёл на рыбалку на одно из ста¢ричных озёр. Серёжка в это время дня частенько составлял мне компанию. Жара спадала, хотя разогретая солнцем за день земля излучала ещё много тепла. Запахи ослабевали, но воспринимались ярче, потому что кипучая дневная жизнь лугов, уже покрытых огромными уродливыми тенями от кустов и деревьев начинала замирать. Ещё немного греющее багровое солнце уже висело над самым горизонтом, приготовившись к последнему за день прыжку, чтобы, улучив удобный момент, нырнуть за него на заслуженный ночной отдых и уступить Берёзовую Поляну и её окрестности в безраздельное распоряжение отрезвляющему холодному лунному свету. А пока деревня на высокой террасе ещё была освещена, а на луга неумолимо надвигались серые сумерки.
Цвета луга, начинавшего постепенное погружение во тьму, меркли, звуков становилось значительно меньше, да и доносились они глуше. Господствовать над травянисто-цветочным ковром поймы начинала богатейшая гамма запахов и её всевозможные оттенки. Вечер над заливными лугами Суры давал возможность отдохнуть глазам от обилия солнечного света и буйства ярких красок. Звонкие резкие отрывистые голоса птиц по большей мере прекращались, и слух тоже мог передохнуть до следующего дня.
В то же время именно вечер давал возможность обонянию почувствовать, различить и запомнить дополнительные, более тонкие запахи, которые практически невозможно было выделить из общего букета в дневное время. Вечер в Берёзовой Поляне умиротворяюще действовал на все органы чувств человека, располагал к благодушию, спокойствию, неторопливости в движениях и мыслях, желанию не спеша перебрать и оценить события прошедшего дня, посмотреть самые яркие и запомнившиеся картины природы, вспомнить и проанализировать образы встреченных людей, оценить произошедшие события.
В таком расслабленном, даже немного заторможенном состоянии, мы приходили на озеро. Рыба начинала "играть". Всплески и шлепки от выпрыгивавших из воды жирных, казавшихся неуклюжими карасей, раздавались всё чаще. В отличие от Суры, круги по поверхности воды видны были очень чётко и распространялись на значительные расстояния от места всплеска рыбины, иногда доходя до самых берегов озера. Особенно красиво смотрелись при этом красные караси. Их яркие тёмно-жёлтые бока с красными плавниками быстрыми вспышками мелькали то в одной - . то в другой части озера. Особенно яркие картины вырисовывались над озером, если карась выпрыгивал в пока ещё освещённой части старицы и попадал в лучи заходившего солнца. Ослепительные отблески его крупной чешуи некоторое время вызывающе подчёркивали поблёкшие тона цветов вечернего озера.
Жёлтые кувшинки и белые водяные лилии начинали закрываться на ночь, складывая свои большие лепестки. Их движения были постепенными, очень медленными, совершенно незаметными для глаза. Всё меньше стрекоз пролетало над ними и над зеркальной гладью тёмного озера, вода в котором становилась просто непроницаемо чёрной. Зато в воздухе появлялся и всё усиливался тихий, звенящий, нудный, однотонный, надоедливый звук комариного роя. Эти кровососы гнусные начинали жалить в открытые руки и лица, забираться в свободные отверстия фуфайки, попадали в рот, нос и глаза. На месте укусов мгновенно образовывались неприятно зудящие красные пупырышки, которые невозможно было не расчёсывать.
Так что обычный вид рыбака на озере представлял собой человека, внимательно следившего за движениями и покачиваниями поплавков, практически непрерывно похлопывавшего себя то по одному, то по другому месту, отгоняя и убивая комаров, и расчёсывавшего уже укушенные места на теле. Однако любители рыбалки смирялись с присутствием комаров, как с необходимым злом, неизбежной платой за возможность почувствовать и в очередной раз пережить чувство рыбацкого азарта, полюбоваться красотами старицы, её уникальными растениями и обитателями подводного мира.
Под самыми удочками в любой момент могла вдруг проплыть непуганая любопытная водяная крыса - выдра. Иногда на крючок попадался нежданный гость - тритон. А однажды прямо к червяку на крючке моей удочки присосалась громадная чёрная пиявка! Долго с изумлением рассматривал это чудо природы, пытаясь понять, зачем ей понадобился мой червячок. Наконец решил, что загадка для меня неразрешима, моих знаний в области биологии для этого всё равно не хватит. С громким чмокающим звуком оторвал вакуумные присоски этого настоящего кровососа от наживки на крючке, и с миром отпустил нарушителя рыбалки в его излюбленное место обитания - на дно старицы, в самую гущу толстого слоя мягкого чёрного ила.
Сумерки сгущались всё больше, уже еле-еле различимыми становились даже белые пенопластовые поплавки на фоне чёрной воды, кажущегося ночью бездонным озера. Клёв практически прекращался.
Озёрная рыба гораздо чётче речных обитателей соблюдает распорядок дня. На реке можно и ночью наловить достаточное количество рыбы, особенно на донную удочку, именуемую в народе "закидушкой". На озере - старице поймать на удочку рыбу в промежуток времени между окончанием вечернего - и началом утреннего клёва, практически невозможно. В старице вся рыба по ночам спит или просто пребывает на заслуженном отдыхе в полусонном состоянии, едва шевеля плавниками, во всяком случае, о добывании еды и не думает.
Глаза постепенно привыкали к слабому синеватому, отражённому луной свету. На озере, по всей его длине, в направлении диска освещённого Солнцем из-за горизонта спутника Земли появлялась яркая лунная дорожка. Её изображение чётко вырисовывалось на чёрной глади воды, без разбивания мелкой зыбью и волнообразных колыханий, так характерных для речной поверхности. На тропинке уже можно было различить кочки, крупные сухие сучья деревьев, небольшие пеньки и выступающие корни растений. Ещё один летний день в Берёзовой Поляне подошёл к концу. Но сутки далеко не закончились! Мы с Сергеем на бегу ужинали ("вече¢ряли", - как говорили селяне) и одевались "прилично". То есть, "наряжались" в чистые, глаженные, более или менее новые белые или светлые рубашки и чёрные или тёмные брюки, и шли на "танцы" к деревянной эстраде пионерского лагеря.
Иногда именно в этот свободный промежуток времени в моём, до краёв заполненном расписании суток в Берёзовой Поляне мы затевали разговор по душам "за жисть" с дядей Гриней. Сергей подключался ненадолго, а затем уходил один "на танцы". В такие вечера я подходил к лагерю попозже. Во время вечерних бесед мне доводилось быть свидетелем возвращения стада с пастбища. Это было значительным для деревни, хотя и ежедневным событием.
В сгущавшемся вечернем воздухе звуки разносились на большие расстояния. Издалека начинал доноситься монотонный перезвон колокольчиков, висевших на шее большинства коров. Хозяева снабжали ими своих "бурёнок" на случай, если они отобьются от стада и заблудятся. Затем становилось слышным мычание отдельных коров. На грунтовой дороге вдалеке появлялось облако пыли, которое медленно приближалось к посёлку. Смотрел на это пыльное облако и думал, что в древности, наверное, именно так выглядело приближение вражеской конницы. Разве что происходило это значительно быстрее. В непосредственной близости от деревни к перезвону колокольчиков и всё более массовому громкому мычанию коров присоединялось разноголосое блеяние овец.
Время от времени эту какофонию звуков приближающегося стада рассекал резкий устрашающий удар-щелчок длинного кнута - бича пастуха Петьки о землю. Деревенский пастух редко, только по необходимости опускал на спины и бока коров тонкий режущий конец своего грозного, более чем трёхметрового рабочего инструмента для поддержания дисциплины, порядка и кучности в стаде. Да и в этих безвыходных ситуациях стегал ослушниц вполсилы. Вот запугивающие, предупреждающие удары-выстрелы страшного бича пастух делал изо всех сил.
Годы тренировки превратили этот процесс в очень быстрый, а звук от него стал максимально громким. Петька делал рукой, с зажатой в ней ручкой кнута едва уловимое замысловатое, какое-то округлое движение с последующим резким перечёркиванием этого овала прямолинейным взмахом. Со стороны это походило на рисование в воздухе скрипичного ключа. Верёвочный кнут тоже выписывал в воздухе какую-то свою фигуру, неопределимую для непосвящённого человека.
Причём, по словам дяди Грини, у каждого пастуха был свой секрет щелчка бичом, своя длина кнута и индивидуальная траектория, выписываемая деревянной ручкой и верёвочной частью бича. И только конечный, достигаемый различными методами результат был одинаковым: конец бича ровно, прямолинейно ложился на землю с резким щелчком - выстрелом. Выяснилось, что это тоже искусство, требующее определённых знаний, сноровки и долгой тренировки. Производство и владение кнутом оказалось не таким простым делом, как представлялось со стороны!
Одновременно с последним отрывистым взмахом руки пастуха кончик бича со звуком выстрела ложился на твёрдую дорогу, поднимая пыльную дорожку по линии удара. Как-то я попросил у Петьки кнут и сделал несколько попыток ударить им по дороге. Тот предупредил, чтоб я ненароком не поранился и посоветовал энергичнее уворачиваться от опасного тонкого неуправляемого "хвоста" кнута.
У меня не получилось ни одного хоть сколько-нибудь громкого хлопка. Зато, под ухмыляющимся взглядом изобретателя, изготовителя, владельца и укротителя этого, казалось, нехитрого инструмента, умудрился больно отхлестать себя по рукам, ногам и туловищу. Последней каплей, переполнившей чашу моего терпения в этой тренировке, был неудачный отскок кончика кнута по щеке, на которой тут же вздулась багрово-красная полоса. Этот удар окончательно убедил меня в необходимости долгих и болезненных тренировок для освоения искусства удара бичом. Он заставил отказаться от попыток мгновенного повторения лихого росчерка и громоподобного удара пастуха. Степень моего уважения к владельцу кнута после этих неудачных попыток возросла неимоверно!
Летние домики для организованного отдыха детей были построены всего несколько лет назад. Но этот новый обжитой приезжающими летом детьми участок соснового бора на Княжьем яре прочно занял своё место в жизни обитателей Берёзовой Поляны, и стал её неотъемлемой частью, непременным атрибутом. Деревенская молодёжь уже не мыслила проведения своего вечернего досуга без его посещения, вне дощатой танцплощадки, под которую использовался помост эстрады. Мы с Сергеем с противоположного конца деревни первыми отправлялись на вечернее развлечение. По дороге к нам присоединялись другие юные обитатели посёлка.
Наш путь пролегал мимо небольшого деревенского кладбища. Оно было одним из особенных, значительных мест Берёзовой Поляны. Здесь лежали упокоившиеся, окончившие свой земной путь селяне. Испокон веков их души считались защитниками односельчан от нечистой силы и всяческих напастей, включая даже эпидемии, пожары и прочие массовые несчастья. Хотя на территории самого кладбища, над их истлевшими телами, по народным поверьям, всегда водились всякие враждебные живому человеку потусторонние "сущности". Наверное, поэтому, живым людям не нужно было находиться там излишне долго, хотя и забывать умерших и долго не посещать их могилы тоже не рекомендовалось.
Днём десятка три ухоженных могильных холмиков с подкрашенными деревянными крестами смотрелись хоть и грустно, но вполне обыденно, ну может быть немного торжественно. Прогнившие штакетины в старой низенькой, потемневшей от времени ограде были заменены - новыми, свежеструганными, белыми, резко выделявшимися на общем фоне. Печальную картину изредка оживлял кто-то из деревенских жителей, пришедших на могилу родственника. Но появление на маленьком кладбище Берёзовой Поляны кого-то из людей было редкостью, и случалось далеко не каждый день, за исключением дней церковных праздников. Небольшое кладбище посёлка выглядело ухоженным, аккуратным, и казалось мне игрушечным, по сравнению с теми большими захоронениями людей, которые мне довелось видеть раньше в городах и больших сёлах.
Ночью погост Княжого преображался до неузнаваемости. Освещаемые мертвенным синеватым светом луны, простые деревянные, почёрневшие от времени, неподвижные могучие кресты приобретали прямо-таки угрожающий вид. Повязанные на некоторых наиболее свежих из них, белые полотенца, развевались под ночным ветерком и создавали видимость какого-то движения на территории деревенского захоронения. Шорохи свежей стружки, вырванной сухой травы, шум листвы деревьев кладбища, стук веток друг о друга при сильных порывах ветра, - все эти звуки создавали какую-то напряжённость над погостом. Появлялось чувство, что некоторые из них появились не без участия потусторонних обитателей мест массового упокоения людей - нечистых духов. Хотя на соседнем участке леса значительно бо¢льшее количество звуков воспринималось совсем иначе, гораздо более спокойно и без мистической подоплёки.
Ещё издалека на территории кладбища виднелись светящиеся точки. При приближении они увеличивались по количеству и в размерах, как звёздное небо при рассматривании в бинокль. И только зайдя на территорию погоста, становилось понятно, что свет излучают фосфоресцирующие большие и малые гнилушки деревьев, хаотично разбросанные по кладбищу. Странным было то, что куски сгнивших досок напоминали обломки гроба. И откуда было взяться сгнившему гробу на поверхности земли погоста? Хотя, каких только чудес и странностей, зачастую не очень приятных, а иногда и страшных, происходивших именно на территории ночных кладбищ, не описывают предания минувших дней, рассказы и легенды людей, передаваемые из поколения в поколение.
Сашка Линков несколько раз подбивал меня ночью зайти на эту территорию мёртвых, чтобы испытать волнующее жутковатое чувство сопричастности с потусторонним миром. Действительно, ночное посещение погоста заставляло сильнее биться сердце, при каком-нибудь резком звуке прогоняло восхитительный холодок страха по спине. Однако однажды мы наткнулись между могил на проворную гадюку. Отблёскивая чешуйками своего хитинового покрова в лунном свете, она быстро уползла в разросшийся здесь же куст, противно волнообразно изгибаясь довольно толстым длинным телом. Я шёл первым и чуть-чуть не наступил на неё. Моё лицо передёрнула гримаса отвращения. Быстро развернулся и ушёл оттуда, потащив за руку и своего товарища. Рассказал Сашке про гадюку и наотрез отказался в будущем шастать ночью по кладбищу для подъёма уровня адреналина в крови. Тем более что ночи часто бывали и тёмными, безлунными, и тогда разглядеть чёрную ядовитую змею в непроглядной темноте будет просто невозможно.
Когда же мы вечером вынуждены были проходить мимо кладбища, хоть нас бывало и много, но меня всякий раз охватывала какая-то скованность. В глубине души иногда пробегал лёгкий холодок необъяснимой жути. И дело было не только в гадюке, хотя я искренне не любил этих ядовитых гадов. Глубинные древние инстинкты подсказывали, что ночное кладбище - это не самое лучшее место для нахождения крещённого живого человека, никак не связанного с нечистой силой. Кроме того, мне очень не нравилось, что эстрада пионерского лагеря была установлена вплотную к кладбищенскому забору, и весёлые мелодии с пластинок проигрывателя и кассет магнитофона гремели прямо над могилами упокоившихся жителей Берёзовой Поляны. Особенно удручало то, что разудалые песни и пляски с моим, пусть косвенным участием происходили, в том числе, и над маленьким холмиком моего годовалого дяди, бабушкиного сына Ивана, которого мне не довелось увидеть.
Но пионервожатые, как и большинство деревенской молодёжи, были атеистами (во всяком случае, на словах) и не обращали внимания на "старушечьи предрассудки". В результате я тоже со временем забывался и веселился вместе со всеми, пока не накатывала новая волна сомнений и непонятного тогда самому, внутреннего протеста.
Тёплый воздух поднимался от разогретой земли, обволакивал нас невидимым приятным покрывалом. Он создавал в атмосфере ощущение "парного молока", когда человеку становится ни холодно, ни жарко, легко дышится и вообще, когда он физически чувствует себя наиболее комфортно. Лёгкий ветерок с Суры, обдувавший нас при подходе к Княжьему яру, нисколько не холодил, а лишь слегка освежал наши загоревшие на дневном солнце лица, разгорячённые, перегревшиеся за день тела. Он же сдувал с нас надоедливых комаров. Эстраду окружал сосновый бор, насыщавший за день воздух ароматом разогретой смолы и запахами других эфирных выделений хвои сосен. Это пропитанное природными флюидами упругое воздушное пространство заполняли волнующие звуки какой-нибудь из песен. Они лились из динамиков проигрывателя или катушечного магнитофона, установленного в глубине деревянной эстрады. Обычно воспроизводились новые мелодии того времени, подчёркивавшие лирическое, романтическое настроение собравшейся молодёжи. Например:
"...Словно сумерек наплыла тень,
То ли ночь, то ли день,
Так сегодня и для нас с тобой
Гаснет свет дневной...".
Начинались танцы, беседы, шутки. То тут, то там звучал смех. И что удивительно, пьяных не было вообще. Кто-то мог немного выпить "для храбрости", но старался не демонстрировать своё состояние окружающим, потому что здесь это не считалось престижным. В эти же годы идти трезвым на танцевальные вечера в городе, например, в той же моей Шумерле, считалось смешным и устаревшим. Курение не осуждалось, но тоже не было шиком. Курили только юноши, приезжавшие на лето из города (городские, что с них возьмёшь!). Деревенские парни были, как на подбор, атлетического сложения, и все как один демонстративно не курили. Надо заметить, что их пример там был заразительным. Ближе к полуночи, а точнее, после одиннадцати часов, некоторые из парней и девушек нашей деревенской компании и кое-кто из ребят и девушек - пионервожатых лагеря, парочками разбредались гулять по Княжьему яру, крутить "любовь на пять минут".
Эти романтические свидания не имели ничего общего с понятиями современной молодёжи о разовом сексе без взаимных обязательств. Это сейчас вошёл в моду секс без какой-либо попытки познакомиться с внутренним миром незнакомого или малознакомого друга-подруги, и даже без видимости какого-то ухаживания, а тем более сопливого романтизма. Несчастные молодые люди! Насколько они обеднили свою жизнь, низвели до животных инстинктов свои желания. А ведь они могли стать источником самым возвышенных чувств, дать пищу для вдохновения, поднять их души над обыденностью жизни до неимоверных высот!
Невинные ночные прогулки вдоль обрыва Княжьего яра в одном из красивейших уголков России заканчивались лёгкими целомудренными поцелуями и объятиями. Дальше этого дело ни у кого не шло. А если влюблённость начинала перерастать во что-то бо¢льшее, то молодые люди начинали после осеннего расставания переписываться, встречаться и одна пара на моей памяти даже поженилась. Но главным в этих прогулках вдвоём при луне было конечно волнующее чувство влюблённости, трепетности, необычности происходящего, прикосновения к чему-то прекрасному.
Прогулки "крутящих любовь" парочек начинались после официального отбоя в пионерском лагере. Остальная компания обычно располагалась на облюбованной ровной площадке неподалёку от обрыва Княжьего яра, немного в стороне от территории лагеря. На этой довольно обширной полянке соснового бора, у нас было место для традиционного ночного костра. Мы дружно приносили сухих веток из окружающего леса и разводили новый огонь. Размещались поудобнее вокруг его согревающих, почему-то всегда приятных для глаз красновато-жёлтых языков пламени, неустанно пляшущих под порывами лёгкого ветерка с Суры.
Гуляка Сашка Линков со своей старенькой, видавшей виды гитарой, был здесь как нельзя, кстати. Он исполнял разные песни: и эстрадные, и народные, и простенькие, так называемые - "дворовые". Время от времени мы просили его аккомпанировать нам. Распевали популярные эстрадные песни и сочинения бардов, уже появившихся тогда на широкой публике, и становившихся популярными в народе. Но особенно нравились нам почему-то протяжные русские народные песни, хотя в городских компаниях эти песни не пользовались популярностью.
Может быть потому, что для исполнения подобных песен была необходима соответствующая им обстановка: огромные просторы России; ширь необъятная её полей и лугов; угрюмая задумчивость лесов с угрожающим шумом деревьев в сильный ветер; реки да озёра, уходящие за горизонт, в бесконечность. Глаз русского человека, исполняющего народную песню, должен видеть вокруг себя свободное пространство, столь же бескрайнее, как размах его бессмертной души. Вот тогда и будет настоящее исполнение песни, тогда захочется выплеснуть из души такую песню, даже если ты совсем не умеешь петь, и у тебя абсолютно нет слуха.
В закрытом душном ящике из четырёх стен, пола и потолка городской квартиры, народные песни звучат неестественно, даже немного смешно. Особенно фальшивы они в исполнении молодёжи, которую сразу появляется желание причислить к обидной когорте "ботаников", "маменькиных сынков" и "папенькиных дочек". Как-то зимним вечером была вечеринка с одноклассниками в городской квартире. Попытался затянуть одну из тех народных песен, которые мы с большим успехом выводили летней ночью на Княжьем яре у Берёзовой Поляны. Меня дружно поддержали товарищи. Но народная мелодия и слова зазвучали настолько натянуто, надуманно, что я тут же круто оборвал песню. После того случая больше никогда не предпринимал попыток запеть её вне вольной природы.
На крутом песчаном обрыве широкой реки, с панорамой обзора на десятки километров вокруг, рядом с потрескивающими, раскалёнными, ярко-красными углями ночного костра народные песни лились легко и непринуждённо, слушались серьёзно, без тени усмешки. И совсем не важен был разношёрстный социальный состав и юный возраст исполнителей. Эти песни вышли отсюда, здесь они живут, в таких местах им и до¢лжно звучать, только тут их и надо исполнять.
Древний реликтовый сосновый бор с огромными столетними деревьями, сохранившийся в целости и сохранности, являлся дополнительным украшением Княжьего яра. Он не сгорел в лесном пожаре, несмотря на сильнейшие грозы с молниями и постоянно бывающих здесь людей. Характерной особенностью этого бора было гулкое громкое эхо. Время от времени мы выкрикивали в сторону сосновой чащи с детства известные фразы: "Кто была первая дева?". Многократно усиленное эхо отвечало: "Ева". "Какой цветок не боится мороза?". Новый громовой ответ из соснового бора : "Роза".
Этот же бор был единственным местом в окрестностях Берёзовой поляны, где обитали ночные выпи. Её необычные громкие, протяжные или рассыпающиеся, плачущие звуки, время от времени тревожили нас. Даже слушая их довольно часто, иногда начинал сомневаться, принимая их за плач ребёнка.
За¢темно возвращались мы с Сергеем домой. В избу не заходили, чтобы не загреметь там случайно опрокинутым в темноте чугунком, не уронить в сенях метлу или не произвести какого-нибудь другого незапланированного погрома, переполошив и разбудив уставших за напряжённый бесконечный летний день хозяев. Тихонько пробирались во двор, и по приставной лестнице залезали на сеновал. Падали в мягкую глубину душистого сена, и тут же засыпали, как убитые. Но это нисколько не мешало мне ранним утром снова идти на рыбалку, на одно из озёр.
Сначала рыбачил на самом близком от дома дяди Грини озерце под названием Чернушка. Оно находилось в какой-нибудь сотне метров от избы, сразу за околицей. Чернушка представляла собой водоём овальной формы размерами приблизительно двести метров в длину и около пятидесяти -в ширину. Её характерной особенностью был чёрный цвет воды, который не менялся даже под прямыми вертикальными лучами солнца. По-видимому, такой отличительный признак объяснялся сравнительно небольшой глубиной озерца, толстым слоем чёрного ила на его дне и полным отсутствием кувшинок, лилий и прочей растительности на поверхности воды у берега. Ещё одной особенностью озерца были рыбы-вьюны, в изобилии водившиеся почему-то по большей части именно здесь. Дядя Гриня только махал рукой на Чернушку: "На ей рази можно рыбалить? В ей и рыбы-т доброй нету, так, одна мелочь!". Порыбачив пару раз, на собственном опыте убедился в справедливости слов двоюродного деда, и больше сюда не ходил. Разве только, если просыпал зорьку, и оставалось всего пару часов времени поклёвки.
Первым из серьёзных ста¢риц, в которых водилась: "...сурьёзна рыба", - было, конечно, излюбленное озёро дяди Грини - Курюкуры. Как-то вместе с ним наткнулись около этого озера на воткнутую в землю палку, с прикреплённой к ней фанерной табличкой. На голубом фоне там виднелась свежая надпись, чётко нанесённая белой краской: "Озеро Курюкулки такого-то лесного хозяйства...". Дядя Гриня долго изучал табличку, неодобрительно качал головой: "Хоша бы кого из селян спросили али нашего лесника, грамотеи, так твою разэтак. Вот ведь изуродовали настоящщэ народно прозвищэ, а дале в писульках так и будут писать Курюкулки. А звучит-т как, слыш, баю - Курюкулки, тьфу, прости господи. Я баю, Курюкуры - вот эт названье, вот эт звучит!".
В последующие дни стал понемногу осваивать другие, более удалённые, но не менее плотно заполненные рыбой старицы. Перед этими походами дядя Гриня дополнительно рассказал мне о неписанных правилах рыбалки на местных озёрах: "Кажный рыбак вырубат и очищат на любом озере себе место от осоки, камыша, кувшинок и коряг, штоб удобно было рыбалить, да удочки ни за што не цеплялись. Подкармливат место, и рыбалит на ём. Ежели хто другой, то тож могёт на ём рыбалить, эт пока не пришёл хозяин. Ежель пришёл, будь добёр, без спору ослобоняй чужо место!". Заверил, что буду строго соблюдать местные порядки, но дядя Гриня всё же согласовал со мной и приготовил мне собственное место, видимо во избежание возможных недоразумений. Надо сказать, что я на каждом озере всё равно постоянно менял места рыбалки. За всё время только пару раз приходили хозяева, да и то вели себя очень дружелюбно, предлагали никуда не уходить, а рыбачить здесь же вместе с ними.
До озера Башатеры было около километра. Название не очень нравилось, потому что в Берёзовой Поляне мне дали прозвище "Башан". Правда именно оно было в молодости и у дяди Грини: "А Гришан идёт домой и качает головой. Гришан - башан". Башан, производное от слова башка - голова. Селяне сразу подметили схожесть наших фигур и походок и тут же заменили слово Гришан, на - Сашан. В общем-то, ничего обидного в этом прозвище и не было. Но прозвище, есть прозвище, его иногда стали применять вместо имени, чтобы обозвать, "наругать", поэтому я и стал относиться к нему отрицательно. Дядя Гриня знал моё прозвище в Берёзовой Поляне и добродушно посмеивался над моей нелюбовью к нему: "Да брось ты, племяш, обижаца на его! Я с им поболе тридцати годов ходил и ничово со мной не сделалося!". Я согласно кивал, но всё равно продолжал злиться на тех, кто меня так называл (обзывал!).
Неприязнь к названию старицы никоим образом не распространялась на само озеро Башатеры. Этот оазис природы был одним из красивейших уголков в здешних местах. Пыльная грунтовая дорога к нему проходила среди распаханных полей, занявших под сельскохозяйственные угодья часть пойменных заливных лугов. Несколько лет эта пашня засевалась высокой рожью. Её посевы вырастали гораздо выше человеческого роста. Тогда стебли ржи закрывали обзорную видимость окрестностей своими верхушками. Играть в прятки здесь было даже лучше, чем на заливных лугах, из-за того, что высота посевов ржи была значительно большей, чем у самых высоких из луговых растений, даже сорного завоевателя-борщевика.
Затем вдоль этой дороги стали сеять новые сорта ржи на низких стеблях, гораздо более устойчивых к сильным ветрам и дождям. Выведенные сорта ржи не "ложились" на землю, практически ни при каких, даже самых неблагоприятных условиях. Это позволяло всегда быстро и без излишних хлопот убирать их прямым комбайнированием. Я хорошо понимал преимущества низкорослых сортов ржи. Но как же много прелести, таинственности и загадочности потеряли из-за этого новшества окрестные колхозные поля!
Сама старица Башатеры находилась среди полей, засеянных льном. Во время цветения посевов этого растения, все подходы к озеру покрывались сплошным синим ковром. Многочисленные мелкие цветочки этих растений, ничем не заменимых в лёгкой промышленности и так любимых в народе, на некотором расстоянии начинали сливаться для глаза наблюдателя воедино. Бесчисленное их количество образовывало ровное синее покрывало, растянутое над всем полем. Вокруг озера, окаймляя его сплошной полосой, рос лес шириной от десяти до пятидесяти, а кое-где и до ста метров. Деревья в основном были твёрдых пород, преимущественно дубы и вязы. Это были угрюмые старые сучковатые великаны, с толстыми стволами темных цветов.
Под ними располагался густой подлесок из кустов лещины, шиповника, бересклета и многих других - мне не известных. Ближе к урезу воды встречались заросли ольховых и ивовых кустов и отдельные большие деревья ольхи и ивы. У самого уреза воды картинно опускали висящие ветви в воду несколько плакучих ив, придававших озёрному пейзажу романтичность и загадочность. Пространство под кустами тоже не было пустым, его заполняла густая трава. Многие виды растений, облюбовавших сырые тёплые места на берегах озера, считались ядовитыми.
Именно в подобных лесополосах вокруг стариц Суры местные женщины, в том числе и тётя Ульяна, собирали определённые виды лечебных трав, в том числе девясил, валериану. Здесь же находили и те самые ядовитые растения, которые селяне также применяли против различных хворей, но в определённых видах и дозах. Встречалось и широколиственное растение с белыми цветами - белена. Оно широко известно в народе и вошло в русский язык в виде выражений, характеризующих ненормальное, перевозбуждённое, полупомешанное состояние человека или животного: "как белены объелся", "взбеленился" и тому подобных.
Озеро было длиной около двух километров и шириной примерно сто метров. Его изогнутая форма напоминала подкову, и была характерной для большинства стариц Суры. Разве что срединный изгиб Башатер был более крутым, так что края подковы почти смыкались между собой. Две трети поверхности озера были покрыты широкими листьями кувшинок, среди которых виднелись ярко-жёлтые цветы с крупными лепестками. Кое-где встречались белые и розовые водяные лилии. Весь берег и прилегающая к нему часть озера поросли осокой и высокими, выше человеческого роста камышами и тростником. Стебли камышей, увенчанные тёмно-коричневыми толстыми бархатистыми верхушками, даже в практически безветренную погоду величественно слегка покачивались.
Берега озера были низкими, а отдельные участки его - топкими или даже - заболоченными. Небольшие болота встречались и на некотором отдалении от берегов старицы. Вода была теплее, чем в других старицах, и часто "цвела", наполняясь на всю глубину мелкими желтовато-зелёными растениями или мхами. В такие периоды рыбачить в его водах было бессмысленно. Многометровой слой ила на дне Башатер был значительно больше, чем в других старицах.
Шероховатые листья осоки, мгновенно, как лезвие бритвы разрезающие руку при неосторожном проведении по их острому, твёрдому, слегка зазубренному краю, также постоянно колыхались. Задевая друг о друга, они непрестанно шелестели, создавая над Башатерами постоянный звуковой фон. Он часто менялся по силе и тембру в зависимости от скорости и направления ветра, проникавшего к озеру через мощную защиту великанов-деревьев, плотным кольцом окружавших старицу. Некоторые порывы ветра делали этот шелест похожим на шёпот водяных, всхлипывания русалок или хихикание кикимор, наверняка обитавших в этих диких, закрытых от посторонних глаз местах.
Неясные звуки, издаваемые осокой, камышами и другой болотной и озёрной растительностью время от времени заглушало кваканье лягушек. В отдельные дни лягушки "пели" особенно громко и задорно, "с огоньком", и тогда какофония, называемая "лягушачьим концертом", заглушала все остальные звуки. В определённые брачные периоды некоторые лягушки начинали издавать горловые звуки с каким-то даже рвотным надрывом в конце "музыкальной фразы". Такое "пение" лишь отдалённо напоминало обычное лягушачье кваканье. Оно больше походило на хрипловатый дикий отчаянный пьяный женский смех. Дядя Гриня спокойно произносил: "Штой-то кикиморы ноне развеселились. Силу свою пробуют. Ты мотри, аккуратней с имя¢. Поддашься, заробеешь, защекотют, свалишься в воду и поминай, как звали! Могут корягой с озёрной травой да мхом прикинуться, и рядом будут, а не распознаш, она ведь махонька така, как робёнок. Не слухай ихний смех, вниманья на его не обращай. Да, и на девок незнакомых, тем боле голых на Суре али на озере, особливо на энтом - не заглядывайся, а то не ровён час...!
А то тут припозднивши проходящщы с Сур - Майдану русалку иной раз видали. Старики баили, што сидела на бережку девкой пригожей, совсем нагой, даже без исподнего, и тихохонько, горько¢ так, безутешно плакала. Загорат на лунном свету. А ног у ей видно не было, потому што быдто оне её длинными белыми волосьями были закрыты. Но некоторы баили, што из-за волосьев всё ж таки видали край большущщэво плавника. Ну, волосья-то у всех наших девок допреж были длинны, эт щас все стрижены, враз и не поймёшь: то ль девка, то ль парень. Одначе, девка была незнакома, и всё покачивалась красиво так, плакала потихоньку, да гребнем свои мокры длиннющи белы волосья расчёсывала. Эт так она заманывала припозднивших проходящщых. Бают, в стары-т времена, в энтих Башатерах девка силком спорченна из Сур - Майдану утопла. В те поры нашего-т Княжого ишо и не было, сюда ж с Сур-Майдану почали люди селица токо аж в двадцаты годы.
С тех самых пор тут иной раз её то тот, то энтот и встречат. Навроде в другой мир она не ушла навовсе, а осталась на энтом самом месте, где утопла, русалкой. Ну и мстит мужикам-т, а токо - всем, без разбору. Быват, тонут в ём, в озере-т мужики, даже в наши дни. Один, навроде выпивши был, другой - спотыкнулся неудачно, я третий - ишо почему. А всамделе были справны, правильны, да непьющщы. И все как были в одёже, так и потонули, прям у бережку, на том самом месте, где девку-т и видали. И все, как один, были с Сур - Майдану! Ни одного поселковсково. Во как! Н-е-е, не в их было дело! Взаправду всё одно выходит, обиженна девка-рыба заманула и утопила прохожих-т, кои по-глупости, али простоте мужицкой растаяли душой, и жаль к её плачу поимели, или раззявили рот на её отравленну приманку: на красу девичью писанну, кожу белу нежну, да волосья густы длинны.
Извесно дело - мстит за поругану девичесть, за растоптану жисть, за то, што пришлось самоёй руки на себя наложить. Жалет поди, што быстро из жисти пришлось уйти. Да и то, баю: места-т у нас - глаз не оторвать; жисть наладилась - токо живи да радуйся; парни - один другого статне да краше. Конешно жаль сердешной, што из-за мужика-подлеца всего энтого лишилася. Осерчала крепко, и уж разбирать не желат: хто - хорош, а хто - плох, загребат всяково под один гребень, всех к себе на дно утягиват.
А кои бают, што она парня - полюбовника - мужа для себя ищщэт, какому она так глянеца, што он её в нашу настоящщу жисть возвернёт. Навроде должон он тода свой освящёнен в церкви крест с шеи снять и на её надеть. Тода она возвернётся в энтот мир живых, и они смогут обвенчаца. Да всё никак не находица таков смел добрый молодец. Да и то баить, ноне измельчал народец-т. А я так думаю, што парни-т те видно прельстились её красой, да токо позабавица с ей захотели, зато и утопли обои. Мотри, ежели встренешь таку запоздно, кинь ей платочек, али каку-нито тряпочку и быстро уходи прочь. Да не вздумай ея слухать, жалеть, да с ей разговоры разговаривать, али хуже тово, смеяться над ей: тут уж ничово тебе не поможе!".
"Дядя Гринь, а с парнем-то тем, который девушку обидел, что дальше было?".
"Дык, понимаш, в Сур-Майдане-т допреж по празникам мужики потешалися в кулашных боях стенка на стенку, порядок на порядок. Девка была из низовых сельчан, с району "Кобелихи". Там спокон веку живут и сродники твоей бабы Дуни - Аржановы. Ране жили и Улитины, да ноне по мужской-т лини никово не осталося, ну и фамилии нашенской в том селе - тож. Дык Аржановы-т щас дружно держаца, сгрудились вкруг Лёньки. А тот с малолества твёрдый и правильный был мужик.
Было яму двенадцать годов, кода "красный околыш" (эт так звали уполномоченново НКВД по сбору налогов) взял у их в избе ново одеяло за недоимку. Хозяйка заплакала и ушла в кухню. У Леньки глаза полыхнули полымем, схватил он топор: "Ты не видал, когда мои браты-сёстры с голыми задницами на печи лежали, а ново одеяло увидал! Ложи на место одеяло! Порублю к такой-то матери!". Поверил яму "красный околыш", да и совесть у его видимо сделалась неспокойна, видел ведь, што дети мал-мала мене, и живут вовсе бедно. Положил тихохонько одеяло, да и вышел молча. Мать-т испужалася за Лёньку, всё ждала, што яво в тюрьму посадют. Ну одначе нихто яво не тронул. Ишо в те поры Аржановы и приметили Лёньку верховодить имя.
Ну дык вот, а парень-т был с верхних селян, с "Большой Вонявки". Улицы-т ноне назвали: Интернациональная, Советская, Ленина и все такие, - а в народе всё одно кличут по старинке: Больша и Мала Вонявка, Кобелиха, и други таки названья. Дык вот, в первый ж празник был кулашный бой "Кобелихи" с "Большой да Малой Вонявкой". Старики бают, тово парня ненароком и зашибли до¢смерти. И нихто ничово никому и не сказал - в кулашном бою всяко ведь быват. Эт давно было, уж боле ста лет прошло. Да што там обышный парень! Совсем недавно в Сур-Майдане за таки дела навроде по пьяному делу на кулашках зашибли до¢смерти секретаря колхозной партейной организаци! Хош ты секретарь, хош - преседатель, а коль живёш здеся, наши обычаи блюсти должон. Так-т вот, племяш".
Смешным показался мне серьёзный рассказ дяди Грини про русалку, но сдержал улыбку, чтобы не обидеть его ненароком. Да и концовка его сказания была уже совсем не смешной, и очень похожей на суровую правду местных обычаев. А деревенская легенда крепко засела в голове, и необычность её взволновала моё воображение.
Вот эта таинственность в сочетании с дикой первозданной красотой природы, некоторой удалённостью от деревни и какой-то заброшенностью и привлекали меня больше всего на Башатерах. Сплошной лесной пояс вокруг озера кроме защиты от ветра создавал ощущение замкнутости, изолированности от всего другого мира. Только на этом озере у меня в душе появлялось восхитительное волнующее мистическое ощущение близости существ потустороннего мира. Иногда по спине пробегал лёгкий холодок инстинктивного страха перед встречей с тем миром. Наверное, он пришёл с нами из глубины веков, как результат встреч с так называемыми "сущностями". Ещё с незапамятных времён обитали в диких лесах, водоёмах и болотах Руси лешие, водяные, русалки, кикиморы и прочие потусторонние "твари". А в наши дни чувство невидимой опасности просто проявляется при подсознательном ощущении присутствия поблизости этой нечистой силы.
На вечернем клёве время от времени отрывал взгляд от поплавков и поглядывал по сторонам: не промелькнёт ли поблизости бледный силуэт прекрасной, обнажённой, загадочной несчастной русалки. И, наконец (о, удача!), в один из поздних вечеров, сразу после заката солнца, в лёгкой туманной дымке, начавшей образовываться над Башатерами, на песчаном участочке берега вдруг увидел белую фигуру обнажённой девушки. Она сидела прямо на песке под балдахином из длинных, свисающих до самой земли ветвей плакучей ивы. Большим полукруглым старинным гребнем русалка расчёсывала длинные мокрые светлые волосы. Сердце бешено заколотилось, с ног до головы обдала тёплая приятная волна: и всё-таки мне удалось увидеть прекрасную загадочную несчастную русалку!
Бросил удочки и вихрем пробежал отделявшую меня от русалки почти сотню метров по полю за лесополосой. А затем, осторожно, стараясь не наступить случайно на сухой сучок или не выдать себя ещё как-нибудь, затаив дыхание, начал подкрадываться к ней. Все предостережения дяди Грини я конечно тут же забыл напрочь. Да и до них ли мне было, когда передо мной появилась настоящая русалка! Между нами оставалось не более пяти метров. Я уже различал её слегка загорелую кожу, слышал её тихий грустный напев. И тут под моей ногой неожиданно громко хрустнула тонкая, незамеченная под опавшей листвой сухая веточка. Русалка быстро обернулась...
На меня смотрели голубые, широко распахнутые, немного встревоженные и вопросительные глаза Таньки Якуниной - юной жительницы Берёзовой Поляны, подруги нашей деревенской компании. Наверное, у меня был сильно разочарованный и глуповатый вид. Танька мгновенно всё поняла, громко рассмеялась, вскочила с песка, подбежала ко мне слегка обняла и дурашливо-утешительно, продолжая проказливо улыбаться, погладила по голове: "Да ладно, не расстраивайся ты так, встретишь ещё настоящую русалку!". Продолжая улыбаться, отступила немного назад: "А вообще-то, скажи, пожалуйста, я-то, чем хуже твоей русалки?".
Я немного опешил от неожиданности вопроса и внимательно, оценивающе посмотрел на Таньку. На меня в упор смотрела стройная загорелая девушка среднего роста. Когда она улыбалась, на щеках худощавого, немного удлинённого лица, образовывались небольшие симпатичные ямочки. Широко расставленные большие голубые глаза светились насмешливыми искорками, умом и открытостью. Мокрый плотно облегающий купальник телесного цвета только подчёркивал красоту её фигуры. Светлые, белые с лёгким золотистым оттенком мокрые волосы до пояса, подчёркивали её естественную женственность, делали Таню ещё более обаятельной, даже обворожительной. Нет, она была нисколько не хуже мифической русалки! Но по сравнению с ней у Таньки был огромный недостаток: она была понятной, близкой и земной, я мог видеть её, дотрагиваться до неё и общаться с ней каждый день.
Танька была на три года старше и относилась ко мне, как взрослая девушка - к подростку: чуть-чуть заигрывала, немного подшучивала. Делала она всё это доброжелательно, но не всерьёз, по-дружески. И всё-таки она была из нашего, а не потустороннего мира. Тяжело разочарованно вздохнул, но справедливости ради, сообщил Таньке, что она нисколько не хуже местной русалки. Затем повернулся и собрался идти сматывать удочки, потому что больше рыбачить в этот вечер мне не хотелось, да и было уже поздно. Но Таня лукаво спросила меня: "А кикимора тебя не устроит?!".
Я взглянул на поверхность озера и увидел приближающийся вдоль берега клубок водорослей, который громко отфыркивался, а после Танькиной фразы решительно произнёс голосом Ирки Гараниной: "Нет уж! На кикимору я не согласна!". Она вышла из воды, отряхивая с головы нитки водорослей, и обратилась ко мне: "Ну, ведь, правда, я не похожа на кикимору?!". Поспешил серьёзно, насколько только мог, без тени улыбки, утешить её, уверенно заявив: "Ты очень мало на неё похожа! Да и ростом настоящая болотная кикимора будет, пожалуй, намного ниже тебя!".
Надо прямо сказать, Ирка не была красавицей. Особенно ей не удалась непропорционально большая нижняя челюсть. Но до кикиморы болотной ей было, конечно, очень далеко. Однако от такой наглой, неслыханной поддержки она сначала опешила, затем уловила едва заметную ухмылку, всё-таки промелькнувшую на моём нарочито - простодушном лице. Схватив в руку свои длинные мокрые чёрные волосы, она начала шлёпать ими нас с Танькой: "Я вам дам кикимору, шутники! Сами вы чуды болотные!". Мы перестали сдерживаться, захохотали и ринулись от её грозной хлёсткой косы в разные стороны.
Выяснилось, что Таня с Ирой шли от родственников из Сур-Майдана. Было очень душно, и они решили искупаться в тёплой воде Башатер. Там я и заметил Таньку, приняв её за русалку из местной легенды. Подруги подождали, пока я соберусь, и мы все вместе, как старые добрые друзья, пошли по нагретой за день грунтовой дороге, среди полей колосящейся на лёгком ветерке ржи, в Берёзовую Поляну. По пути обсуждали дурную славу таинственного озера Башатеры. Танька посмеивалась над нашей с Ириной верой в слухи и предания старины о населявших его окрестности потусторонних существах, но с интересом слушала наши мысли и рассуждения по этому поводу.
При расставании пожелала мне удачи в поиске встреч с кем-нибудь из представителей любезной моему воображению и любопытству чертовщины. Ира тоже пожелала успеха, но на моё предложение поучаствовать в этом интереснейшем, захватывающем дух мероприятии, ответила категорическим отказом: "Без меня! Ты, похоже, не сильно веришь в способности и силу нечистых духов, раз так легко, шутливо ищешь встреч с ними. Смотри, не заиграйся! А я слабая девушка, да к тому же ужасная трусиха, мне эти встряски-встречи с чудищами, похожими на Вия, ни к чему. Уволь меня от таких приключений, а то ведь от них не только можно начать заикаться, а и вовсе ополоуметь. Мне к моей красоте только беспрерывного хихиканья не хватает. Вот тогда точно до конца дней буду жить одна!".
Даже деревенские рыбаки бывали здесь почему-то редко. Может быть потому, что, несмотря на относительную близость Башатер к Берёзовой Поляне, человек, попадавший сюда, чувствовал себя находящимся в другом пространственном измерении, совершенно в ином мире. Он ощущал оторванность от привычной жизни, как будто его вырвали из одной, обычной среды и поместили в другую, - чуждую, незнакомую, враждебную. На Башатерах у человека через некоторое время появлялось какое-то гнетущее чувство, некоторое неосознанное беспокойство, ощущение скрытой опасности. А бывалые деревенские жители рассказывали и о внешних проявлениях необычности этой старицы.
Некоторые странные видения и непонятные звуки мне довелось увидеть и услышать самому. Несколько раз среди бела дня без всяких предпосылок над частью озера неожиданно появлялся какой-то чуть-чуть желтоватый лёгкий прозрачный, но явно различимый туман. Он медленно перемещался над озером, хаотично меняя направление, и так же внезапно исчезал. Другой особенностью было появление неизвестных ухающих звуков, причём, и днём тоже. То есть, их не могли издавать малоизвестные ночные обитатели Башатер. И вообще, эти звуки не были похожими на голоса животных или птиц. Старожилы рассказывали, что видели, как на противоположной стороне старицы раздвигались кусты, как если бы кто-то, довольно большого размера, сравнимого с человеком, выходил к воде, но никого не было видно.
Зимой подо льдом Башатер часто раздавались звуки, похожие на тяжёлые вздохи огромного существа. Какие-то из этих признаков наверняка объяснялись особенностями строения самого озера, но селяне раз и навсегда связали их воедино и отнесли к проявлениям нечистой силы. Башатеры считались у жителей всех близлежащих сёл и деревень заколдованным озером, местом массового обитания нечистой силы. Может быть, именно поэтому пожилые женщины Берёзовой Поляны предпочитали именно здесь собирать лечебные травы. А кое-кто из них находил здесь и особые растения для заговоров, заклинаний и даже для наговоров.
Из-за дурной славы рыбаки посёлка и посещали эту старицу реже, чем - другие. Однако именно мистическая загадочность Башатер как магнитом притягивала меня. Когда видел или слышал здесь что-то необычное, то иногда уже и не помнил, что пришёл сюда ловить рыбу. На время забывал об удочках, поплавках и поклёвках и пытался получше рассмотреть загадочные картины или вслушаться в странные звуки. Очень хотел выяснить, что всё это значит, найти хоть какую-нибудь зацепку для разгадки тайн озера. Или, по меньшей мере, надеялся немного приподнять занавес, скрывавший мистические особенности старицы Башатеры.
Даже воздух здесь казался (а может быть и был!) более спёртым. Довольно быстро становилось душно и тяжело дышать. Да и на душе делалось неспокойно, давил какой-то груз. То ли это было психологическое воздействие плохой славы озера, то ли гипнотическое влияние этих самых "сущностей" - нечистой силы, то ли давление чего-то другого, находящегося в здешней атмосфере, но мне и жителям посёлка неизвестного. Но факт оставался фактом: после нескольких дней, проведённых подряд на Башатерах, у меня начинала побаливать голова, и наступал некоторый упадок сил. Сначала связывал это с длительным систематическим недосыпанием. Однако попробовал пойти следующим ранним утром на другое озеро, и здоровье пришло в норму. Я просто вынужден был на какое-то время менять старицу для рыбной ловли. Но вскоре неизменно возвращался на озеро Башатеры, чем-то похожее на затерянное душное необитаемое болото, опасное, таинственное и такое притягательное.
Дядя Гриня рассказал мне, что во время зимней рыбалки на Башатерах сетью, под ним подломился край толстого льда одной из лунок, через которые деревенские мужики протягивали снасть. Никогда прежде ни на одном из озёр ничего подобного ни с ним, ни с кем-то из других селян не случалось. Тем более что был разгар зимы, и подтаявших участков на озёрах не могло быть. Ватник тут же промок насквозь и свинцовым панцирем потащил его вниз. "Ежели б эт случись на Суре, ни в жисть бы не выплыл. Затянуло б под лёд, и поминай, как звали! Но и тут, баю, тяжко пришлося. Отяжелел ватник-т, и я никак не мог за лёд зацепица. Руками шкребу, все ногти до мяса обломал, а всё одно сползаю в лунку-т. А ведь соседу мому Иван Ильичу было до меня рукой подать. Дык ведь я б и яво стащщыл в воду. Еле дождался, пока он мне багор подал. Тут уж с грехом пополам потихоньку выбрался на лёд! Н-е-е, племяш, Башатеры - эт гнило, про¢клято место. Боле мы здеся зимой не рыбалим".
Уж и не знаю, что в этих рассказах о Башатерах было правдой, а что выдумками и слухами, со временем ставшими народной легендой. Но несомненным было то, что в этом озере было много странного, таинственного и загадочного. Очень часто над его поверхностью стоял туман, в то время как за лесополосой было солнечно, ясно и не было даже намёка на него. При этом цвет водяного пара мог быть и обычным - белёсым, и с синеватым оттенком, ну уж про странные желтоватые облачка - вообще отдельный разговор. Может быть, влияние на душевное равновесие людей оказывали какие-то испарения зарослей той же белены, которой росло здесь немало. Могли воздействовать другие ядовитые или галлюцинирующие растения и грибы, облюбовавшие себе местечко в тёплых переувлажнённых заболоченных окрестностях Башатер. Каковы бы ни были причины, но озеро сходным образом действовало на всех обычных людей.
Хаживал и на другие озёра. В сотне метров от Башатер, по другую сторону просёлочной дороги, начиналось озеро Чермень. То есть, занимаемый этой старицей участок бывшего русла Суры, раньше был продолжением меандры, на месте которой сейчас расположились Башатеры. Эти озёра по всем условиям образования и формирования должны были быть братьями-близнецами. Разве что лесополоса вокруг Черменя была поуже, а временами и вовсе прерывалась, оставляя открытыми участки берега озера, иногда до сотни метров длиной. Однако старица Чермень была намного шире - более ста пятидесяти метров и короче - около пятисот метров и была правильной овальной формы. Вся прелесть загадочности Башатер на берегах Чермени исчезала бесследно.
Это было открытое озеро, насквозь продуваемое ветрами. В нём даже в самую сильную жару была холодная прозрачная вода. Кроме того, уровень воды в озере Чермени был несколько выше, чем в старице Башатеры. По-видимому, это происходило из-за выхода на его дне большого количества обильных подземных источников с ледяной водой. Средний размер рыбы в Чермени был больше, но зато таких крупных карасей, как в Башатерах, там тоже не водилось. В Башатерах обитали преимущественно красные караси, а в Чермене - белые. Только в Чермене можно было видеть косяки рыб, резвящихся прямо у поверхности, и хорошо видных с берега. Этот список отличий можно было бы долго продолжать, потому что Башатеры и Чермень были абсолютно разными озёрами. Вот вам и братья-близнецы одного и того же старого русла Суры, расположенные практически вплотную друг к другу!
Старица Акшатеры, расположенная приблизительно в километре за озером Башатеры, была внешне похожей на него, разве что имела форму более разогнутой подковы, да длиной была чуть более километра. Но берега озера Акшатеры были более крутыми, высокими и, соответственно, более сухими. Да и лесополоса вокруг него была уже, около десяти метров шириной, и не была сплошной, то есть закрывала лишь часть озёрного побережья. Поверхность этого озера заросла значительно меньше, чем у старицы Башатеры. Да и болот вдоль его берегов почти не было. Но самое главное состояло в том, что никаких загадочных таинственных мистических проявлений на нём местные жители не наблюдали. Славы колдовского озера за ним не водилось, и этим старица Акшатеры теряла для меня значительную часть своей привлекательности. Хотя красота природы в окрестностях этого озера была ничуть не худшей, а на отдельных участках и лучшей, чем возле старицы Башатеры. Проживая в Берёзовой Поляне летом довольно длительное время, начал выбирать для посещений самые интересные и красивые места. В результате порыбачил на старице Акшатеры всего пару раз, да и то во второй раз просто составил компанию Сергею, разохотившемуся пойти именно туда.
Ещё одним интересным и своеобразным озером была старица Заводь. Она практически всегда была связана ручейком с Сурой, хотя этот ручеёк мог, как втекать в старицу, так и вытекать из неё. Причём направление движения могло меняться даже в течение дня! То есть этот водоём фактически и был заводью Суры, хотя формально уже отделился от её русла пятидесятиметровым перешейком. Но селяне, кроме того, дали ему название, имя собственное - Заводь. Соответственно и рыба в Заводи водилась, и речная, и озёрная. Но самым удивительным было то, что в этой старице водилась в бо¢льшем количестве, чем в других озёрах поймы Суры, такая рыба, как линь. Дело в том, что линь предпочитает озёра с тёплой неподвижной водой, живёт на дне, устланном толстым слоем ила, и обычно в меньшей степени распространён в заводях рек. То есть, предпочитает даже болото. От него и пахнет-то всегда тиной и болотом.
Линь вообще очень интересная рыба. Он всегда покрыт слоем тёмно-зелёной слизи. Селяне считают её лечебной и прикладывают через тряпочку к порезам, для быстрейшего заживления, к голове для избавления от мигреней. Сам линь окрашен в красивый золотисто-жёлтый цвет, но вытащенный из воды приобретает какой-то фиолетовый оттенок, а затем покрывается чёрными пятнами. "Линяет"! Сначала кажется, что у него совсем нет чешуи. При ближайшем рассмотрении выясняется, что толстый, неуклюжий на вид линь, покрыт большим количеством мелких чешуек. Чем-то линь похож на карася, но в отличие от него обладает более короткими плавниками, толще него, и покрыт втрое большим количеством чешуек.
Другой характерной особенностью Заводи являлось наличие в ней естественных плантаций водяного ореха, чилима, называемого жителями Берёзовой Поляны - чёртовым орехом. Все жители деревни, желавшие полакомиться этим редким деликатесом, набирали его именно здесь. Правда для этого нужно было лезть в воду: или голым, или в высоких болотных сапогах, а это не всем нравилось. Необходимо было отрывать чёртовы орехи от стеблей, протягивающихся со дна озера до его поверхности. Обычно плоды водяного ореха располагались на глубине около полуметра и более. Черно-бурый орех с двумя или четырьмя острыми рожками действительно напоминал голову чёрта. Особенно похож на него был - двурогий. Правда, многие сборщики находили у чилима сходство с головой быка.
В его сыром вкусе не нашёл ничего особенного. Чем-то он немного напоминал недозревший фундук. Отваренный в солёной воде, водяной орех становился более жёстким и приобретал специфический изысканный вкус. Но, конечно, больше всего в этом орехе привлекали необычность его формы, места произрастания и способа добычи. Огромным преимуществом чилима перед другими, гораздо более вкусными орехами, была его большая редкость. Чёртов орех выкладывался на стол для городских гостей, в качестве местного экзотического угощения. Он всегда вызывал у них удивление своим необычным внешним видом.
Окрестности Заводи тоже были особенным местом, даже среди многочисленных необыкновенных, живописнейших стариц и заливных лугов местного участка поймы Суры. Тра¢вы здесь были ещё в бо¢льшей степени густыми и вдобавок, переплетены вьюнковыми растениями и зарослями ежевичника. Так что, каждый шаг в сторону от тропинки давался с большим трудом. Ноге приходилось в буквальном смысле этого слова продираться сквозь травяные заросли, прорывать сплетения растений. Даже в летнюю жару местные жители надевали сюда самую ходовую в деревне высокую обувь: кирзовые или резиновые сапоги. Ежевичник расползался от берегов Заводи на значительные расстояния, и в сезон был просто усыпан сизовато-чёрными крупными вкусными кисловато-сладкими ягодами. Мы с бабушкой за пару часов набирали десятилитровое ведро ежевики. Набрать за столь короткое время такое же количество земляники или даже клубники было просто невозможно!
С другой стороны Заводи, между ней и Сурой находились отдельные кусты и целые заросли чёрной смородины. Вся деревня запасалась отсюда этими вкусными ягодами, несмотря на сравнительно небольшую площадь, занимаемую смородиновым кустарником.
Ещё одной, но уже неприятной характерной чертой прибрежных лугов Заводи, было одновременное присутствие в её зарослях и безобидных ужей, и ядовитых гадюк. Хотя эти два вида пресмыкающихся обычно строго делят среды обитания и довольно редко встречаются в одних и тех же местах. Такому соседству способствовало промежуточное положение Заводи в начале поймы, сразу под террасой Суры. Ну и конечно, обилие пищи: и для ужей, и для гадюк. Видимо поэтому они терпели присутствие друг друга в этих густых непроходимых зарослях причудливо переплетённых трав.
Сейчас в Берёзовой Поляне зимой практически никто не живёт, все немногочисленные престарелые обитатели уезжают на зиму к детям в тёплые уютные благоустроенные городские квартиры. Несколько усадеб выкупила одна благотворительная организация, предполагающая создать здесь общину, в которой круглодично будут проживать семьи с больными дети вместе со здоровыми людьми. На лето возвращаются в Берёзовую Поляну доживающие свой век старики. Обычно вместе с ними здесь постоянно находится кто-то из более молодых и дееспособных членов семьи. Но обычная деревня с постоянным населением, в том виде, в каком она была отделением Сур-Майданского колхоза имени Жданова, та деревня, которую я довольно хорошо знал, прекратила своё существование. Не помогли ей выжить, устоять перед натиском современной жизни: ни заколдованные озёра, ни очарованные этим фантастическим уголком России люди, ни волшебная природа вокруг неё, ни оберегавшие деревню сокрушенные души умерших, но не покинувших её окрестности людей.
В 1995 году территорию окрестностей Берёзовой Поляны общей площадью 9000 га: её сосновый бор, дубовые и берёзовые рощи, смешанные леса, её поля, заливные луга с уникальной системой озёр - ста¢риц и неповторимым растительным и животным миром, - объявили биологическим заповедником "Присурский". К огромному основному участку прикрепили ещё две небольшие, отдельно расположенные степные территории, на которых обитают сурки и другие редкие животные и растения.
Яндекс.Картинки:
фото заповедника Присурский
Государство официально признало неповторимость природы этого бесценного уголка России и взяло его под охрану и защиту. Думаю, что людям - биологам этого заповедника, истинным энтузиастам своего дела и почитателям сказочных мест вокруг Берёзовой Поляны удастся сохранить многообразие растений и животных, ещё оставшихся здесь, включая виды, занесённые в Красную книгу.
Но уже невозможно сохранить саму деревню Берёзовая Поляна, с её самобытным патриархальным укладом, неписанными законами и общественными отношениями. Этот уникальный пласт жизни одной из многочисленных российских деревень, безвозвратно канувших в Лету, останется теперь только в памяти людей моего поколения, вышедших из таких посёлков, да в повестях, подобных этой. Долгое время сохранялся прямо в центре России, в Чувашии нетронутый уголок природы, в котором умудрилась затеряться в стороне от асфальтированных шоссейных дорог милая моему сердцу деревенька - Берёзовая Поляна. Но она не смогла остаться также в стороне от потрясших Россию бурь, от неблагоприятных для села тенденций в стране.
Неумолимым катком прошлась по деревеньке последняя война, полностью "освободив" её от трудоспособного мужского населения. От этих потерь Берёзовая Поляна так и смогла оправиться до самого конца своего существования. Мне очень нравилась первозданная, мало затронутая цивилизацией, природа вокруг деревни. Но в зрелом возрасте всей душой осознал, что всё-таки больше всего меня привлекала здесь гармония сосуществования жителей друг с другом и с окружающей природой. В деревне оставались старые патриархальные, по-семейному тёплые отношения между всеми поселковцами. А сами семьи создавались раз и навсегда. В деревне не было ни одного развода. На вопрос, почему так происходит, жители старшего поколения терпеливо разъясняли мне, что это вековая традиция, что так было в этих краях испокон веку, и что других семейных отношений они для себя не мыслят.
Сейчас некоторые общественные деятели призывают народы России, всех её граждан постараться жить одной семьёй. Для полутора сотен миллионов людей это, скорее всего, невозможно. А вот в пределах одной маленькой, затерянной в лесах и полях деревеньки, селяне без всяких призывов просто жили одной семьёй. Населённая выходцами из села Сур-Майдана, она вобрала и хранила столетние традиции семейного и общественного уклада, народных духовных ценностей и традиций. Время как будто замёрзло, остановилось, в ней. Наверное, навсегда ушла её эпоха в России, полностью отпала необходимость в её оторванности от цивилизации, неповторимости и загадочности.
Каковы бы ни были причины, суть произошедшего - одна: ещё одна "Атлантида" в России - деревенька Берёзовая Поляна - безвозвратно погрузилась в бездонную пучину океана времени. Возможно, через сколько-то лет она исчезнет и с карты России, а затем и вовсе канет в Лету - реку забвения. Не в человеческих силах было остановить гибель моей родной деревеньки. Я же хочу, по крайней мере, уберечь её от забвения, ибо память наших сограждан она, на мой взгляд, заслужила. Может быть, в будущем ещё придётся напиться из этого источника нехитрой крестьянской мудрости. Вдруг нам захочется что-то принять из той гармонии людей и природы, которая безраздельно царила в этом, забытом властями (на горе или на счастье?), удалённом от селений и дорог, райском уголке природы средней полосы России.
Ну, а пока... Кому нужны в наше холодное трезвое, рассудительное время, всякие мистические глупости!? Например, какой прок нормальному человеку от кружащих голову, покрытых хмельным туманом с испарениями ядовитых растений, загадочных колдовских озёр - ста¢риц с мифическими русалками и кикиморами? Стакан-два водки без закуски и кружение головы, появление рядом всяческой нечисти будет обеспечено! Дёшево и сердито!
Ну, скажите на милость, для каких-таких высоких целей занято¢му гражданину одурманивающие запахи и краски заливного луга? Пузырёк духов "Красная Москва" на голову, можно добавить для букета пару заморских ароматов и никуда не нужно будет выходить или даже выезжать: сногсшибательный неистребимый запах будет обеспечен минимум на неделю! А цветовые гаммы? Набрать компьютерной графикой формы и окраску и распечатать на цветном принтере, и будут такие яркие цвета, каких в природе и не сыщешь!
А расскажите-ка мне, пожалуйста, зачем современному образованному человеку странные деревенские погосты со старыми почерневшими покосившимися крестами? Иногда с неуспокоенными мятущимися душами погибших или умерших родственников или бывших односельчан? Можно просто посмотреть западный фильм "Пятница 13", или "граф Дракула", или какой-нибудь другой из тысяч подобных. И все-то загробные страсти будут представлены тебе прямо на дому!
И для чего добропорядочному горожанину дремучие леса с опасными для жизни ядовитыми шершнями и гадюками? Сходить в террариум зоопарка и, задумчиво жуя горячий пирожок или, наоборот, холодное мороженое, лениво посмотреть из-за безопасного стекла на этих противных гадов!
А кто из людей в трезвом уме и твёрдой памяти захочет в наши дни не таких уж и вкусных водяных орехов, за которыми, к тому же, нужно залезать глубоко в воду? Несравнимо проще купить на рынке очищенных поджаренных орехов: и кедровых, и фундука, и миндаля. Да и вкуснее они!
Кто растолкует, зачем нужны все эти трудности замученным проблемами, постоянно куда-то зачем-то бегущим жителям современных городов, да и большинству обитателей крупных сёл? Да, никто! Потому что серьёзному уравновешенному образованному человеку без суеверий, действительно ни к чему эти прелести деревенской первозданной природы.
Всё вышесказанное ужасно правильно и страшно логично. И всё-таки, и всё-таки... Отчего же так щемит сердце, когда вспоминаю исчезнувшую деревеньку с таким простым и красивым, истинно русским названием - Берёзовая Поляна!? Так неужели никому не нужны деревенские патриархальные справедливые ценности чистых и честных человеческих отношений? Не говорю о форме, она может быть самой современной, спрашиваю о сути? Так ведь это есть те самые заповеди, которыми пользовались коммунисты, пользуются все мировые религии, и которые являются общечеловеческими. Думаю, что сейчас нравственные нормы жизни актуальны для нашего общества гораздо больше, чем даже во времена великой смуты. А сейчас...
За последние пятнадцать лет по статистическим данным с карты России исчезли восемнадцать тысяч сельских населённых пунктов. Чуть больше деревень, к которым относится и Берёзовая Поляна, ещё остались на административной карте, но исчезли фактически. Но в России до сих пор существуют более 152 000 сёл, деревень и посёлков. И, слава богу! Пусть они живут и здравствуют, жизнь в них обустраивается по уровню современных требований, а природа в их окрестностях расцветает на радость всем жителям России. Даже тем, кто пока не понимает зна¢чимости и необходимости этих островков чистой природы, сохранности культурных ценности, традиций и преданий, и рассадника простой неизвращённой психологии человеческих взаимоотношений, однозначных определений для понятий "добро" и "зло".
Если принять, что человеческая цивилизация действительно развивается по восходящей спирали, то, возможно, со временем россияне вернуться к ценностям деревни, но на более высоком уровне. Может быть, и я застану тот день, когда вся Россия превратится в цветущую Берёзовую Поляну. Каждый человек будет чувствовать себя там, как дома. Россияне всех национальностей будут добрее и снисходительнее друг к другу, потому что будут чувствовать, что связаны между собой бесчисленными, невидимыми нитями единства. Люди будут жить в гармонии друг с другом и природой. Они будут чувствовать себя в этой стране духовно уютно и комфортно. Каждый человек будет достоин уважения, потому что будет личностью. За соблюдением законов будут следить сами граждане путём сильнейшего в России общественного мнения. Милиция нужна будет только для профилактических бесед и предварительных внушений потенциальным нарушителям. Трудоспособные граждане будут получать материальные блага и уважение окружающих за свой труд, а не за махинации. Нетрудоспособных людей общество будет достойно содержать, заботиться о них, найдёт им области применения, обеспечит полноценную разнообразную жизнь.
В общем, всё в России будет, как в огромной, на всю страну Берёзовой Поляне, включая чистейшие луга, поля, леса, реки, озёра, разнотравье и полевые цветы, изобилие разнообразнейших зверушек и птиц. Только на гораздо более высоком материальном и культурном уровне.
Коммунистическая утопия? Да нет же! Единственно возможный способ совместной жизни мыслящих людей. Где же на нашей планете в настоящее время он претворён в жизнь? Пока нигде. Просто потому, что общество ещё недоразвилось до этого: ни материально, ни духовно. Но люди всех стран обязательно придут к этому, вне зависимости от сегодняшнего политического устройства, просто с разных сторон. Я не сомневаюсь, что подобное обустройство общества явится конечным результатом развития всех форм общежития на Земле. На мой взгляд, вопрос только во времени прихода к этой конечной цели, вершине общественных человеческих взаимоотношений.
Сказание
о деревне Берёзовая Поляна.
1.Пароходная остановка
"Княжий
Яр"
Сельские
церкви в военные годы
Празднование
дня Победы в Берёзовой Поляне
Советские
немцы в послевоенные годы
4. Утренняя рыбалка на
озере - ста¢рице
Утренняя
тропинка по заливному пойменному лугу.
Русская
печь и изготавливаемые в ней деликатесы
О
Коляне и порядках в Берёзовой Поляне
О фашистской "помощи" в борьбе с
коммунистами в России
Скатывания
детворы с зимней горки
Катание
со снежной горы взрослой молодёжи
Дядя
Гриня о современных болезнях
9. Летняя тропинка к
дому
бакенщика
Банька
в Берёзовой Поляне и соседних сёлах
10. Значение конного
двора
в Берёзовой Поляне
Продавщица
сельпо Мария Григорьевна
12. Мой обычный день в
деревне
Танцевальные
вечера в Пионерском лагере
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
Озёра, ночи, дни стрекоз, Рыбалки, грозы и мороз Всё к следу родины свелось, И в сердце враз отозвалось. Быть может, после ╚казни╩ И чёрной грязной травли Вам неприятен голос мой, Однако, тешусь: Вы другой.
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
2. «Я стараюсь давать другим, а не брать, поэтому брать у других приходится много!» - Но если брать деньгами, то люди сильно возмущаются и не дают или начинают отстреливаться, поэтому я беру у них мысли, да и то, стараюсь брать у мёртвых. 3. «Власть всегда остаётся жестокой и эгоистичной, но такова не только она, но и люди!» - С этим тоже будут спорить только идиоты, а с идиотами я спорить не буду. 4. «Человек должен ставить труднодостижимые цели и идти к ним, выбирая правильные средства! Аморальна не цель, аморальны - неверные средства!» - Боже! Как это мудро сказано, и я все еще не объявлен на всю Россию русским Ларошфуко. Где орден для Гуськова?! Куда смотрит Общественная Палата, или хотя бы Палата № 6?! 5. «Все к лучшему в этом лучшем из миров, даже худшее!» - А с этим, кто-то наверняка захочет поспорить, но не сможет. Проехали! 6. «Мудрые стихи требуют мудрых читателей, поэтому, чтобы их читали все, нужно, чтобы они были простыми!» - Кто мои читатели на Стихире? Я в Избранных у 825 человек, но из них меня читает человек 25. Много это или мало?! А Вы представьте себе, если однажды они захотят прийти к Вам домой, чтобы лично засвидетельствовать своё почтение Вашему таланту?!.. 7. «Любовь часто переходит в ненависть, даже оставаясь любовью. Пока страсть не отпылала, она все время "плюс" превращает в "минус", и, соединяя их, превращает в "нуль"!» - Мудро сказано, но поймёт это лишь Лана Майорова да Ирина Петал! Вот так и теряешь верных поклонниц, называя имена одних и не называя имена других. Поэтому большинство поэтов не называет ничьих имен, а в результате никаких имен в истории не остается... © Copyright: Михаил Гуськов, 2012 Свидетельство о публикации №112031406164
|
"С этим тоже будут спорить только идиоты, а с идиотами я спорить не буду."
|
|
|
