В жизни много всего непонятного и недоступного тогда было, и именно это подтолкнуло Вячеслава Игоревича к поискам. Как так можно допустить, что скоро уже стариком станешь, а непонятного всё больше и больше? Трудность тут была в том, с чего начать, но, если идти вперёд и вперёд, то всё равно чего-нибудь интересное да обнаружится.

В жизни много всего повторяется. Смотришь на что-то, и кажется, что нечто похожее ты уже видел, и почему-то к этому тянет непонятная русская душа. Но это хорошо, если знаешь, где видел, или на что это похоже, а иначе смотришь и мучаешься, тошнит иногда даже.

Распахнулась дверь, и открылся незнакомо-знакомый вид. Сколько Вячеслав Игоревич ни жил в этом доме, а такого не видел. Вот песочница, с облезшей красной краской и покосившимся зонтиком, но оббитого правого края, как ни странно, нет. А у соседского дома, из-за тополя, выглядывает не четыре окна, как обычно, а только три. А вместо исхоженного тротуара, перед его ногами была теперь затоптанная клумба. "Чудеса!" - подумал Вячеслав Игоревич и стал жить дальше под впечатлением увиденного.

Полузнакомый переулок вывел его, как ни странно, всё на то же родное шоссе, что круглыми сутками шумело под окнами. Машины сновали туда и сюда, и казалось, что они на самом деле одни и те же, только зачем-то ездят по кругу, может, специально для Вячеслава Игоревича? Эта почти извечная мысль приходила ему уже не раз. Но теперь она задела его особенно, так, что он даже покачнулся. Он почувствовал великое одиночество, захотелось поплакать. Он сел на бордюр спиной к проносившимся субъектам и задумался. Это очень трудно - решать философские вопросы, особенно если внутри (специально для Вячеслава Игоревича!) под резиновым покровом получились теперь тропики. Он стащил по очереди сапоги и сразу стало легче. Ему на ум пришло гениальное решение: зачем же считать, что ты один на белом свете, а всё остальное для тебя? Гораздо проще думать наоборот, к тому же: "Люди любят собираться в стаи", - переиначил Вячеслав Игоревич Окуджаву, но сам того не заметил, наверное из-за детского склероза. Такому простому разрешению проблем мог бы позавидовать не один Ницше, или там какой-нибудь Лев Николаевич, хотя для них это может и показалось бы неубедительно, но всё это произошло от того, что они померли раньше времени и не видели кружащих машин, и не говорили со Вячеславом Игоревичем. Вот в чём вся заковыка. Много бед происходят из-за того, что люди не встречаются, когда надо.

Прохожие удивлённо оглядывались на маленькую фигурку (а должен вам доложить, что Вячеслав Игоревич ростом мал бе, но почему, другой вопрос), закутанную в резину и печально осматривающую окрестности. Некоторым становилось жалко его. Какая-то тётенька подошла и спросила, не потерялся ли он, Вячеслав Игоревич как можно более густым басом с достоинством заявил, что "он, а именно Вячеслав Игоревич Достопивский, имеет обычай ходить сам по себе и нигде не теряться". Тётенька, кажется, обиделась и ушла. Зато сзади промчалась ужасно крутая иномарка и чуть не задела его спину. Тогда он поднялся и, натянув сапоги обратно, пошёл, размышляя о тщетности всего суетного, но размышляя не так, как все нормальные люди, а одному ему известным способом, который не имеет названия. Мысли проносились в его голове в совершенно спонтанном порядке, определяя этот порядок без участия Вячеслава Игоревича. Вообще-то это не очень удобно, но зато иногда приходят такие мысли, что закачаешься. Сейчас правда ничего особенно умного не синтезировалось из этого хаоса, но и сил затрачивать не приходилось вовсе, оно как-то так, само по себе - думалось.

Когда путешествуешь, полагается делать открытия, но пока ничего нового не открывалось, только старое виднелось с другой стороны. Люди тоже были почти знакомые, а разные - чуть-чуть. В жарком воздухе города уныло каркали птицы, и казалось, что они каркают так только для вида, дескать вот мы, живы, а не лежим, высунув языки, как бедуины. Вячеслав Игоревич имел смутное представление, как живут в Сахаре, и оттого он так думал. То, что знал он по сути не много, заставляло его голову вырабатывать мысли о собственном возрасте, она почему-то считала, что ему вряд ли много больше десяти. Но на самом-то деле он был ужасно большим.

Долго Вячеслав Игоревич продвигался как настоящий первопроходец по лабиринту улиц и ему было печально: все туристы думают, как вернутся домой, а вот он не собирался, пока. Вдруг за очередным переулком, вместо серого большого кирпича, оказалась река. Она была совсем небольшая. Метров двадцать шириной, но солнце отражалось в ней по-настоящему. Даже несколько травинок пробивалось сквозь асфальт. Вячеслав Игоревич уселся на край набережной, за оградой. Вода была совсем близко, вот-вот - и коснёшься, но его сапоги не достали. Тогда он ещё немного потянулся, махнул руками и бултыхнулся. "Странно, - появилась мысль у него в голове, - я, никак, тону?" После этого он стал опускаться дальше в глубину, но плотно застёгнутый комбинезон, который он так и не расстегнул, воды не пропустил, и большой пузырь воздуха вытянул Вячеслава Игоревича на поверхность. Тот, сохраняя абсолютную невозмутимость, плыл вниз по реке и заботился лишь о том, чтобы дышать, а во всём остальном предался воле течения. Жадная река, видя, что жертва уплывает, сердито булькала вокруг и стаскивала с него виновный сапог. Тот сначала не поддавался, но потом слез и топором ушёл на дно. Вячеслав Игоревич хотел нырнуть и спасти его, но ничего не получилось, и он стал дальше плыть, скорчившись, как полагалось по ОБЖ. Делать было абсолютно нечего, размышлять разве что, тем более, что над поверхностью воды торчала только голова, да ещё коленки, но коленками ничего толкового не надумаешь, а вот головой - очень даже можно.

Таким образом Вячеслав Игоревич медленно плыл и варил себе в голове разные мысли, да осматривал окрестности. Собственно ничего особенного увидать он не мог, в создавшемся положении вещей, только иногда в небо втыкались деревья или многоэтажки, или проносились чайки. Настроение было не ахти какое весёлое, поэтому он приложил многочисленные барахтанья и развернулся ногами вперёд, потому что гораздо веселее куда-нибудь плыть, чем откуда-то уплывать. К тому же настроение повысилось из-за сознания собственного небессилия, а солнце оказалось впереди, и получилось, что Вячеслав Игоревич плывёт на юг, а не просто так. Может, ему просто сподручней так передвигаться, чем пешком.

Неизвестно, что творилось в его голове. Лицо у него было очень серьёзным и сосредоточенным, но это абсолютно не доказательство того, что голова занята чем-то важным. Может, даже наоборот: мысли какие-нибудь бестолковые, а лицо самое важное. Скорее всего, Вячеслав Игоревич сочинял стихи.

Плыл он на самом деле не долго, хотя ему самому с непривычки показалось - целый час. Вода стала всё-таки просачиваться сквозь швы и уже изрядно наплескалась за шиворот. От этого на него стала наваливаться мировая скорбь, но он ей не поддавался, а надеялся на лучшее. За это судьба смилостивилась над ним, и на изгибе его водного пути какой-то случайный водоворот выкинул его на берег. Правда при этом Вячеслав Игоревич основательно набрал воды себе вовнутрь, но это - так, по сути, мелочь. Путешественник тоже так рассудил и двинулся от реки дальше в путь, хлюпая неестественно раздавшимися ногами.

Вокруг был какой-то парк, довольно заброшенный, даже без набережных. Где-то сварливо ворчала ворона. Самозабвенно чирикали воробьи на заросших дорожках, радуясь тому, что здесь они недоступны солнцу. Вячеслав Игоревич шёл между деревьев, оставляя за собой мокрую дорожку, срывал созревшие одуванчики и пускал в полёт парашютистов. Это занятие так увлекло его, что он не заметил сразу первого действительно стоящего открытия: в удивительно опрятном, по сравнению с окружающим, газончике, как-то ощутительно пустом, что даже все травинки там были высотой ровно три сантиметра, сидел мужичек при полном параде: в пиджаке, брюках и прочей ерунде, и явно медитировал. Это было очень интересное зрелище, и Вячеслав Игоревич долго рассматривал его, прежде чем ему надоело. Тот, казалось, и не замечал его, только глядел в Нирвану, воспетую ещё у Астрид Линдгрен в "Братьях Львиное сердце". Вячеслав Игоревич деликатно прокашлялся и стал переминаться с ноги на ногу. Это тоже было неинтересно, тогда он подошёл поближе и заглянул под кепку. Мужичёк стекленел глазами перед собой и иногда вздыхал. Его левое плечо было ближе всего, и Вячеслав Игоревич потрогал его. Оно не откликнулось. Тогда он громко сказал:

- Дядь, а дядь? Ты жив иль как там?

Тот молчал, и в этом молчании Вячеславу Игоревичу почудилось какое-то величие, но только лишь на миг. Потом опять стало скучно. Тогда он сильно рассердился, и в ярости стал трясти жертву изо всех своих немногочисленных сил, и орать что-то невразумительное. Тогда мужичёк вдруг очнулся и пробормотал:

- Право же, зачем беспокоиться? Я просто прыгаю, понимаете? Пры-га-ю, - повторил он по слогам для полной ясности. Вячеслав Игоревич опешил. Мало того, что разрушилось его устоявшееся мнение о том, что пред ним всего-навсего труп, а тут он ещё прыгает куда-то, тут впору самому с ума сойти. И он разъярился ещё сильнее, как видно стремясь всё-таки превратить непостижимый индивидум в препарат для препарирования. Ярости его не было предела, и он прыгал вокруг непоколебимой статуи всем своим маленьким телом, исполняя дикий танец племени Мумба-Юмба над котлом с варевом из тел врагов. Потом Вячеслав Игоревич также внезапно успокоился и тоже, усевшись на траву, стал глядеть куда-то далеко. На небе застыло солнце, и не верилось, что оно на самом деле несётся со скоростью тридцать километров в секунду. Вдруг вспомнилось, что иногда бывает двойное солнце, или даже тройное. Опять в желудке возникла мысль, что он где-то про это читал, или слышал, а то и видел. Немного поташнивало. На небе стали появляться тучки, заволакивая солнце тонкой пеленой, как бы жертвуя сами собой, чтобы в мире стало всем холодней.

- Слушай, мальчик, - внезапно нарушил молчание мужичек, при этом Вячеслава Игоревича покоробило от такой фамильярности, но он на самом деле в глубине души не мог не согласиться с этим определением, и потому стерпел, - слушай, мальчик, а ты когда-нибудь видел солнца?

Вячеслав Игоревич удивился необыкновенному вопросу, но сказал:

- Конечно.

Мужичек весело захохотал, показывая белые зубы.

- А вот и врёшь, солнце-то, может и видел, а вот солнца, чтоб сразу несколько за раз - это врёшь. Так ведь?

Вячеслав Игоревич обиделся.

- А может, видел...

- Ну, это враки. Ты ж в центре мира.

- Чего? - в голове появилось словосочетание: "пуп вселенной".

- Ну это же проще простого, про это ещё в одной книге написано: "в центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила". - с великим наслаждением процитировал мужичек.

- В какой такой книге?

- Неуч, - с лёгким оттенком превосходства объяснил Вячеславу Игоревичу собеседник, - её каждый сам для себя открывает. Я тебе скажу, а ты всё равно не поймешь. "Не метайте бисер ваш...", да ты же знаешь, - доверительным тоном почти прошептал обладатель огромного богатства.

- Я что же по-твоему - свинья? - придрался к словам Вячеслав Игоревич. Мужик ничего не ответил, но на его лице так и было написано: "Ну-у, как тебе сказать, все мы такие...". Разговор заглох. Стало почему-то грустно. Чувствовалось, что они как-то отделены от мира. Оба. Даже непоколебимый адамант, казалось готов был дрогнуть, но ещё держался.

- Слушай, - чтобы стало веселей, опять заговорил он, - ты чего, собственно, пришёл? Мне тут и без тебя неплохо было. Шёл бы ты, правда, своей дорогой, а? Ступай, тут прыгать надо, а ты ходишь.

Вячеслав Игоревич молчал. Потом со строгим выражением лица сказал: - У меня нет пока дороги, я так пока... иду... в общем.

Мужик вдруг обрадовался:

- Ух, ты-ы-ы, они тебя, значится, прогнали?

- Да, нет. Я сам ушёл...

- Ага. Эфто значит, ты их прогнал?

- Да, нет, - на всякий случай поскромничал Вячеслав Игоревич. - Я просто - ушёл, никому не сказал.

- Хм, странный индивидуум, - мужик снял кепку и почесал в затылке. Потом плюнул и с удовольствием проследил, как плевок, сверкая, улетел за три с половиной метра в кусты.

- Вот, видишь. Маленькое светило улетело, - как бы про себя подумал он. Вячеслав Игоревич немного испугался. Он в первый раз встретил человека, который считал, что его слюна - светило. На всякий случай он решил спросить, с кем он имеет дело.

- А вы, дядь, кого из себя представляете?

Тот молчал, но в этом молчании сквозил скорый ответ. Так и случилось. Через минуту до Вячеслава Игоревича донёсся как бы шелест мыслей собеседник:

- Затворник...

Мужик сказал это, как говорят очень понравившуюся мысль, которая пришла только что, хотя чувствовалось, что она вынашивалась уже издавна. Он аккуратно достал из брюк носовой платок, протёр сначала запотевшее лицо, потом обмахнул пиджак, и стал дальше медитировать, не обращая больше внимания на Вячеслава Игоревича. А тот был оглушен обилием ассоциаций. В голове мелькали "Принц и нищий", "Князь Серебряный", какие-то картины и даже, почему-то, "Последний из могикан". Потом его вдруг осенило, и он, с трудом удержавшись от желания схватить "Затворника" за грудки, завопил:

- Ты чего это, Пелевина начитался, что ли?

Мужик был недоволен, тем, что его опять отвлекают, и обиженно прошептал:

- Никакого я не начитался "пилевина", тоже мне, догадался. Я, понимаешь ли, прыгаю, просто прыгаю...

Вячеслав Игоревич послушал его бормотание, но остался при своём мнении, что бедняга перечитал Пелевина. Только непонятно, почему именно "Затворник и Шестипалый"? И, кстати, почему "бедняга"? Эта мысль настолько поразила его, что пришлось надолго задуматься.

Они сидели рядышком и оба о чём-то думали. Вячеславу Игоревичу это нравилось, хотя и было трудно, а вот Затворника это расстраивало. Потому что, когда ищешь Пустоту, мысли абсолютно не при чём. Честно говоря, до неё было ещё очень далеко. Пока бы выпрыгнуть из курятника, а там... Авось да получиться чего-нибудь, ведь не может же такого быть, чтобы трудился-трудился, а потом всё насмарку. Правда?

- Слушай, - вдруг обратился к нему с небольшим хрипом в горле Затворник, - ты про японцев чего-нибудь знаешь?

Вячеслав Игоревич с трудом очнулся от мыслей и бухнул первое, что пришло в голову:

- Маленькие и буддисты.

- Как?

Вячеслав Игоревич промолчал, потому что у некоторых людей есть неприятная привычка: переспрашивать, хотя всё слышно. Затворник помолчал, и в какой-то из его памятей - в долговременной или там оперативной, а может и ещё какой - правда всплыли слова: "маленькие буддисты".

- Как это - маленькие буддисты? - переспросил он.

- Так это, - тонким разраженным голосом почти крикнул Вячеслав Игоревич. В его голове выстраивалась стройная картина из каких-то цветных лоскутков, а теперь она стремительно разрушалась. С каждым словом она становилась всё бесформенней и бесформенней, а под конец осталась только какая-то жалкая кучка, в которой изредка вспыхивали, как светофор, огоньки. Они там перемешались, и после красного шёл сразу зелёный, потом желтый, дальше - зелёный и так далее. Это было абсолютно непонятно, - почему они так спонтанно загорались, как мысли в голове Вячеслава Игоревича. Он возмущённо вздохнул и недвусмысленно посмотрел на Затворника. У того, казалось, глаза вылезли на лоб в прямом смысле этого слова.

- Как это - маленькие? Я вот, например, крупный, - он расправил плечи и с достоинством посмотрел на проступившие на груди бугры.

- Крупный, крупный, - успокоил его Вячеслав Игоревич. - Ты душой маленький.

- Я?! - оскорбился было Затворник, но потом решил не унижаться, - А японцы, по-твоему, тоже?

- Нет, они наоборот, слишком крупные, - пророчествовал его собеседник, удивляясь сам себе. - Но это тоже самое. Косинус альфа равен косинусу два пи минус альфа, - продемонстрировал он свои познания в алгебре. Голова под кепкой очевидно напряглась, проверяя гипотезу. Как ни странно, оказалось - правильно. Затворник тяжело вздохнул и съехидничал:

- Ага, значит, предпочитаешь золотую середину, центр мира. Я же говорю: не видать тебе трёх солнц сразу... Или даже одиннадцати... - мечтательно закончил он.

Вячеслав Игоревич не отреагировал. Он считал ниже своего достоинства упражняться в остроумии. Затворник обиделся:

- А чего ты, собственно, припёрся? Я тебя, кажется, не звал.

- А я тебя искал.

- Н-нда? - польщённо сказал мужичек.

- Ну, не тебя конкретно, - пояснил неумолимый правдолюбец. - Я просто искал. Ну, а на тебя наткнулся, так, случайно.

Затворник скуксился, но внутренне; а фасад свой постарался обстроить так, как рисуют у самураев перед боем на хороших японских гравюрах. Но опытный путешественник не поддался на провокацию и решил при случае ещё подколоть его самолюбие. Случай не замедлил представиться. Затворник спросил:

- Ну, как там у вас, в мире?

Вячеслав Игоревич хмыкнул.

- А ты чего, не от мира, что ли? Вона - какой упитанный?

Затворник промолчал. Что-то перевернулось в его душе, но так незаметно, что даже новый "Шестипалый" ничего не почувствовал. Только как-то холоднее стало в мире, и неприкаянней. Грязно-серо-зелёным видением пронеслась пустыня мира. На горизонте тускло, как "тюремное солнышко" ночью, леденящим светом пробивались четыре солнца. Недалеко холмом вздымалось "убежище души". Захотелось плакать от чувства, что кто-то понимает мир лучше тебя.

- Чуешь? - грозно спросил Затворник. - Приближается "перерождение" в другую плоть, "решительный этап", конец света, наконец. Чуешь?

Его глаза грозно сверкнули. Вокруг свистела Пустота. Вячеслав Игоревич почувствовал себя очень маленьким. Таким, что если Пустота ещё его не смыла волной цунами, то только из-за своего великого снисхождения. Его душа наполнилась благодарности, и захотелось всё-таки стать с ней одним. Он взял Затворника за руку и так переждал бурю. Ему казалось, что этот миг ужасно растянулся, на многие часы или даже годы, а на самом деле мрачная ворона не успела ещё закончить свой хриплый крик, как всё уже кончилось. Стало опять тихо.

- Знаешь, что, - сказал вдруг Затворник, забирая руку, - ты бы всё-таки шёл своей дорогой, нам не по пути.

Вячеслав Игоревич испугался:

- Как это - не по пути, очень даже по пути.

- Да, нет. Чую я, что всё равно мы разойдёмся.

Но тут его новый верный ученик сделал такое лицо, что стало ясно: раньше чем он умрёт, этому не бывать. Затворник хмыкнул.

- Только не думай, что я Кавабата, - сказал он наставительно. "Ух, ты, - обрадованно подумал Вячеслав Игоревич, - он ещё и "Чапаева" читал? Ну, мы таперя заживём!"

- Я, конечно, не буду посвящать тебя в самураи, я тебе не пьяный японец. Но имя я тебе дам, новое, какое-нибудь... э...

Видя, что Учитель затрудняется, Вячеслав Игоревич превзошёл само смирение и посоветовал:

- Давай я буду Шестипалым.

Мужичек почесал переносицу и сказал:

- Снимай ботинки. Без них прыгать лучше.

Временно безымянный человек послушно стянул последний сапог. Потом взялся за кончики носков и вопросительно посмотрел на Затворника.

- Давай-давай, - пробурчал тот.

Вячеслав Игоревич стащил и их. Учитель слегка приблизил свой лик к его ступням и с сомнением их исследовал. Пальцев было пять. Ученик сокрушенно вздохнул. Затворник обиженно почесал в затылке и немного растерянно сказал:

- Дело, конечно, не в этом... я понимаю... но всё-таки... - через минуту он добавил с надеждой:

- Что ж это, у тебя так-таки ни одной мутации и нету?

Вячеслав Игоревич молчал, и на лице у него было написано: "Как же это так могло получиться, что какой-нибудь такой, самой завалящей мутации у меня нет?"

- Придумал! - вдруг обрадованно воскликнул мужичек. - Ты у нас будешь Пятипалым, в ознаменование того, что даже духовного уровня того Шестипалого не достиг, и в силу твоей пошлости в старинном смысле этого слова.

Вячеслав Игоревич немного обиделся, но он ещё не вышел из той стадии, когда ученик свято верит учителю, а потому так же обрадованно согласился:

- И мы вместе будем идти, да?

Учитель немного нахмурился, охваченный профессиональной учительской ревностью, и сказал:

-Нет, я немного впереди.

- А какая разница? Если смотреть издали, всё равно мы с тобой сольёмся в одно целое... и с Пустотой... - мечтательно добавил Пятипалый. Всё-таки это приятно - быть одним целым с чем-то очень могущественным.

Червь самолюбия грыз сердце Затворника, потому что он хоть и буддист там и всё такое, но почти всё человеческое ему всё-таки было присуще. С одной стороны - это приятно: последователь; с другой... а вдруг он скоро сам тебя обгонит и ещё учителем станет, тут уж ни об какой Пустоте и речи не может быть. Он, конечно, понимал, что такие мысли недостойны возникать в его голове, но единственное, что он мог сделать пока - не очень приятное, правда, - это отрубить себе голову. Или нет, лучше сделать харакири, или там сэпуку. Эти мысли навели на него такое гадкое ощущение, что его чуть не стошнило. Он почти с ненавистью посмотрел на последователя, который сидел рядом и по всей видимости впал в транс. Но Затворник всё-таки взял себя в руки.

Яркими красками пылало тёмно-красное светило, пробиваясь словно через амбразуры, сквозь чёрную листву. В бесконечных лучах кружились комарики, и казалось, что это вовсе не насекомые, а бессмертные человеческие души, танцующие в Пустоте. Вячеслав Игоревич тихо плакал, печалясь о прожитой жизни. Она прошла - эта лучшая половина её - незаметно и бесполезно, тёмно и отрывочно. От этого наваливалась зелёная тоска. Он не мог вспомнить жил ли он, или не жил ещё. Ничего такого яркого, вернее, ценного в ней как будто и не было. Единственное спасение виделось в том, чтоб вырваться на волю, где нет болезней, и такие яркие, чистые цвета, и свежий воздух, и бессмертие во власти. Обобществлённый воздух, которым уже дышало множество людей, был каким-то затхлым, нужно было чего-то сверхнового. Новый мир.

Пятипалый повалился на бок и стал биться в беспомощности, потому что не знал, в чём смысл жизни. Он крепко стискивал зубы и едва сдерживал крик, рвавшийся наружу из самого сердца, чтобы не услышал его этот неведомый "враг", который всё сделал так, как это было пока.

А Затворник возвышался над ним горой с таким непоколебимым выражением, какое обычно бывает у людей, которые сидят в непробиваемом доте. Да так оно и было, потому что убежище души находилось внутри его. Ничто человеческое и теперь не было ему чуждо, но теперь это "оно" обернулось другой стороной, крепкой и гладкой, как камень, много лет пролежавший в море. Былые бури отражались в его взоре, направленном на Пятипалого, который лежал около его туфель. Он понимал всё, что чувствовал его ученик, а если и не понимал, то этого нельзя было узнать по его спокойному лицу. Он смёл пылинку с лацкана пиджака и потянул за воротник Вячеслава Игоревича. Тот поднял мрачное лицо, посмотрел вокруг и, так как мир не изменился, сел.

- Вот мы с тобой кто? - спросил его Затворник. Вячеслав Игоревич вспомнил, что в какой-то книге на такой же вопрос ученик ответил: "Воины". И он тоже ответил:

- Воины.

- Неправильно, - поморщился во внешности учитель, - мы с тобой не воины. Вернее не совсем воины. Постольку, поскольку... По скольку?

-Не знаю...

- Мы с тобой охотники, понимаешь? Охотники за Пустотой. А воины мы, если надо. Это неправильно, что буддист обязательно воин. Просто это профессия заметная. Р-романтика.

Вячеслав Игоревич вспомнил строчки:

А ещё он подумал, что папа эту песню ругал за романтику. Тут он вспохватился, что родители беспокоятся, но вспомнил, как ещё утром решил уйти от них на пока, раз они не могут ему обеспечить исследовательскую деятельность, а только мешаются. Что-то заскреблось у него на душе, и он пожаловался Затворнику:

- Тут это... Я, в общем, из дома-то сбежал, а папу с мамой жалко.

Тот засуетился было, но потом опять превратился в адамант.

- А они как, сильно огорчаться будут?

- Н-не знаю... - Вячеслав Игоревич и правда не знал, будут ли они огорчаться, они - люди непредсказуемые. - Они искать будут.

- Это ладно. Какая разница, где Её искать, она, может, у тебя дома. Главное - не бояться радикальных поступков. Ради Неё.

- Ага. Я не боюсь.

Он чувствовал, что таких проблем будет ещё целая куча, но он надеялся всех их преодолеть, потому что ради чувства единства с Пустотой, он готов был отдать очень многое. Но, правда, не всё. Что-то, он и сам не знал, что, всё-таки было важнее. Только это тоже надо было отыскать. Получалось, что главное в жизни, это - поиск, вопрос только в том - что искать? Пока Вячеслав Игоревич так размышлял, Затворник всё пророчествовал:

- Это не важно, где; важно - что. Если найдёшь, считай, всё. Эврика. Нашёл и... плюй на всё. Ныряй туда с головой. Пусть тебя сумасшедшим считают. Да после смерти сам не обрадуешься, коли мнение бездельников будешь слушать. Ты слушай тех, которые сами нашли, или хотя бы ищут... А то после смерти в какого-нибудь человека превратишься┘ или в червяка там. Вот и соблюдай потом червячью мораль. Сам виноват. Да... это... где это сказано, как там? Будешь ненавидим всеми┘ Как там? - Затворник наморщил лоб. - Где же я это слышал?.. А-а, ладно не помню, умная вещь... Слышь, ты, Пятипалый, спишь ты что ли? Эй, где это сказано?

- Не помню, - ответил Пятипалый, не отрываясь от внутреннего процесса мыслей.

- Ну, вот - ты тоже не помнишь, стало быть, так надо. Коли не знаешь - ищи. Понимаешь, нельзя пропускать поворотов, нужно ходить по правилу левой руки и палочек. Надо будет поискать.

Затворник ещё долго мог распространяться о природе этих палочек и философии буддизма, но спохватился и рассудил, что, раз ученик всё равно не слушает, стало быть сам виноват, а его, учителя, совесть чиста. Поэтому он замолчал. Их молчание было полно такими великими мыслями, что вся природа замолчала, внемля их откровениям, окрашенным кроваво-красными лучами заходящего солнца. Впрочем, оно скоро зашло и стало холодно. Тогда Затворник поднялся с травы, которая уже начала покрываться росой.

- Пошли, Пятипалый, - сказал он. В его сердце уже прочно укрепился уголок, посвящённый его новому подопечному, который никак не хочет признать, что он маленький. Ему не хотелось, чтоб тот простудился. Вячеслав Игоревич послушно встал и двинулся вслед пиджаку, маячившему среди веток. Ему пришлось пробежаться, чтобы догнать Затворника, и они пошли рядом. Ему стало ужасно весело, он и сам не знал почему. Хотелось погладить весь мир, если бы это было возможно, а пока он взял учителя за руку, и они вошли в город, казавшийся издали серым непробиваемым наростом. Как ни странно, стена расступилась перед ними грязными переулками, и пока они не вышли на оживлённую улицу, ни одна машина не заставила сойти их с середины дороги. Потом они недолго и без особых впечатлений ехали в метро, думая каждый о своём, и наконец вышли на улицу на станции, названия которой Вячеслав Игоревич не запомнил.

Каждый раз, выходя из подземелья, Вячеслав Игоревич любил подышать свежим воздухом, пока не привыкал к нему. Случалось это, как он ни старался, очень быстро, и было обидно. Отчего так бывает, что люди никогда не останавливаются на достигнутом, из города хотят в деревню, а в деревне ставят какой-нибудь очиститель воздуха и так далее? Когда дело идёт о смысле жизни или там о ещё чём-нибудь таком, это понятно, а тут - ерунда какая-то. Он решил спросить у Затворника:

- А почему так бывает, что люди привыкают, а потом ещё чего-нибудь хотят?

Затворник додумывал мысль и оттого расслышал только первую часть вопроса. К тому же у него было весёлое настроение, и он ответил шуткой:

- Люди, говорят, ко всему привыкают, даже на виселице: сначала дёргаются, а потом ничего - спокойно висят.

Вячеслав Игоревич немного обиделся, он не понимал, как можно шутить, когда ещё не знаешь смысла жизни. Он ещё раз спросил:

- А почему денег всегда мало?

Учитель задумался.

- Люди потому гоняются за деньгами, - сказал он, как бы рождая новую мысль, через некоторое время, - что ходят по лабиринту одной левой рукой, без палочек. А когда так ходишь, то запросто можно пропустить боковые ходы. Вот они ходят, понимаешь, думают, что везде были, а на самом деле самых важных ответвлений не замечают.

Он замолчал, скорбя о заблудившихся.

- А когда им говоришь, что они по кругу ходят, они не верят, он, этот круг-то, довольно большой. Вот им и кажется, что они вперёд идут, а на самом деле┘ Некоторые успевают до начала дойти, а многие так и мрут┘ Да, это всё Пустота┘ Такие люди должны быть, понимаешь? Вот мы с тобой сразу туда не пойдём, ерунда там, а если б не они, мы бы на их месте были┘ Закон жизни такой. - Добавил он немного спустя. - Понимаешь? - Обратился он вдруг к Пятипалому, как будто он и был виновником всех бед. Но тот не ответил, а стал думать от каких ещё ложных путей их спасают такие лётчики-камикадзе. Ему было жалко их.

- Слышь, а им за это награду-то дадут, ну, там Пустоты кусочек какой-нибудь, или ещё чего?

- Чего? Награду? - Затворник улыбнулся. - Нет, брат. Пустота - это дело такое, личное, там мораль другая. А, впрочем, не знаю┘ Да, это Пустота, понимаешь? Награда - это когда они сознательно, а они же так, ничего сами знать не хотят.

Настроение у Вячеслава Игоревича упало, он задумался о чём-то очень важном. Очнулся он только на лестничной площадке, перед сделанной под красное дерево дверью.

- Слушай, а нут-ка, мы тоже такие же?

- Чего? - не понял учитель, а когда разобрался, то уже не успел ответить, как обычно в таких случаях бывает. Дверь стремительно открылась, и на пороге оказался старичёк лет шестидесяти со всклоченной русой бородой и такой же шевелюрой, одетый в старые, ещё, наверное, советские спортивные штаны и такую же безрукавку. На ногах у него были шлёпанцы.

- Ага-а, - сказал он, как будто знал заранее, что придёт Вячеслав Игоревич, а тому показалось, что даже немного плотоядно или ехидно. - Ага-а, сейчас мы будем картошечку жарить, м-мням.

Если бы Вячеслав Игоревич был в знакомой обстановке, то он бы сделал испуганно-брезгливое лицо, растянув кончики губ вниз, потому что ему на мгновение показалось даже, что из рта этого дяденьки брызнула слюна, но теперь он сдержался, а Затворник втолкнул его в прихожую. Они постояли с пол-минуты в молчании, а потом дяденька, видя, что Затворник их знакомить не собирается, сам взял инициативу в руки:

- Знакомьтесь, - сказал он и, немного театральным жестом указывая на себя, представился, - Феофилакт Федотыч, честь имею┘ и прочее. А это, - добавил он как бы про себя, ткнув пальцем Вячеслава Игоревича, - это┘ э┘

- Пятипалый.

- ┘Мистер Пятипалый.

По выражению лица Феофилакта Федотыча опять нельзя было понять, удивлён он, или нет, но что-то человеческое проскочило в его глазах явно.

- Раздевайтесь и чувствуйте себя как дома, а для того, чтоб вам лучше вжиться в роль, мы все сейчас пойдём чистить картошку.

На сей раз он обошёлся без "м-мням", и это вселило в Вячеслава Игоревича некоторую надежду. Он быстро стащил с себя с единственный сапог и стащил носки, один из них был совсем грязный и уже протёрся до дыр. Потом он немного подумал и, облегчённо вздохнув, снял, наконец, резиновую броню. Остался в спортивном костюме. Сразу стало веселее, он даже забыл о своих сомнениях на счёт Пустоты. Вообще, такие важные вопросы почему-то всё время забываются.

Ванная блистала чистотой и какой-то явно дорогой плиткой. Вячеслав Игоревич немного опасливо коснулся крана необычайного фасона, но руки помыл всё-таки довольно успешно. Потом пошёл на кухню. Затворник шёл следом, и всем своим видом показывал, что Пустота Пустотой, а кушать тоже надо. Вячеславу Игоревичу это не нравилось, но он сам чувствовал какой-то расслабление и ничего не мог поделать. Он попробовал было сконцентрироваться, но ничего не получилось. Уже через полминуты он словил себя на том, что, немного приоткрыв рот, разглядывает кухню. Здесь было непостижимое сочетание полуразвалившихся табуреток и стола из ужасно вкусной на вид пластмассы. От окон, сквозь прогнившие рамы, явно дуло, даже приподнимало занавески, зато вместо батарей самодовольным фасадом ухмылялся кондиционер. Из посуды, рассыпанной по электрической плите, которая отличалась от близлежащих столов только нарисованными кругами, резко выделялась старинная чугунная с толстенным слоем нагара сковородка. И как бы в противовес этому, рядом солидно попискивал чайник, который в пору был бы какому-нибудь Ротшильду, по крайней мере так подумал Вячеслав Игоревич. В общем, чувствовалось, что все вещи здесь покупают только тогда, когда старые совсем выходят из строя. Эту догадку подтверждал примитивный чайник с прогоревшим дном, с гордостью, как ветеран, притулившийся около ножки стола.

Тут Вячеслав Игоревич поймал на себе игривый взгляд Феофилакта Федотыча, который с удовольствием наслаждался произведённым впечатлением. Пятипалый смутился и даже немного покраснел, но вдруг вспомнил, что это всё Пустота, и посмотрел в глаза старичку. Тот потёр руки одна об другую, стряхивая землю от картошки, потом высыпал её в тазик с водой, проверил результат на глазок, добавил ещё одну картошину и пояснил:

- Это мы не специально, это так получается само, лень, просто лень, - Феофилакт Федотыч так умоляюще посмотрел на Пятипалого, как бы говоря: "Дескать, я надеюсь, ты хоть это-то понимаешь?", что тому стало стыдно. Он посмотрел на Затворника, но тот с самым непроницаемым видом вручил ему нож и помытую картошину, и сам стал чистить, сбрасывая очистки на газету, расстеленную на полу. Вячеслав Игоревич последовал его примеру и, не посмев от страха за свои ещё мягкие кости сесть на древний табурет, устроился у ног учителя, как и подобает примерному ученику. Феофилакт Федотыч ещё немного посуетился и тоже уселся рядом с ними, образуя равнобедренный треугольник, в вершине которого оказался Вячеслав Игоревич. От этого ему стало смутительно, как он говорил про себя, особенно от того, что ему как бы надо было вести разговор. Но тот, естественно, и не думал завязываться, и Пятипалый с надеждой заглянул в глаза Затворнику. Тот с интересом наблюдал за ним, как будто изучал какую-то подопытную муху. Минуту помолчали, так что Вячеслав Игоревич даже почти обрёл спокойствие, но ещё не до конца, и на лице у него были отображены его сердечные муки. Феофилакт Федотыч решил спасти его, за что тот наполнился глубокой благодарности, что тоже выразилось в его физиономии.

- Ну, и где вы сегодня были? - спросил Феофилакт Федотыч, обращаясь в основном к сыну. Тот ответил не сразу.

- Мы, пап, сегодня далеко были, - и что-то такое Пустое сквозило в словах Затворника, что Пятипалый замер, наслаждаясь звоном Пустоты.

- Далеко - это как?

- Средне.

- Ну, вы что, в Америку ездили, что ли?

- Эк, куда ты, пап, хватил. Америка - это близко.

- Гм, - сказал Феофилакт Федотыч, сгорая от любопытства, только вот опять не было понятно, на самом деле, или только для виду, - а далеко, это как?

- Ну-у, на Солнце - далеко.

- И вы, что ж, на солнце были? - удивился простак. - Ну, как там, прохладней, чем у нас?

- Я бы не сказал, - ответил Затворник задумчиво и замолчал. Феофилакт Федотыч тоже больше не спрашивал. Опять воцарилось молчание, нарушаемое только равномерным похрустыванием ножей об картошку. Потом Затворник весомо сообщил пространству, потому что такие заявления никогда не получается сделать кому-нибудь конкретному, всегда получается, что и миру тоже:

- Мы, папа, сегодня Правду искали, понимаешь, вот я и не знаю, далеко мы были или близко.

- Ну, и как, нашли? - Вячеславу Игоревичу показалось, что Феофилакт Федотыч это довольно ехидно спросил, и он исподтишка сердито посмотрел на него, но так, что тот ничего не заметил.

- Кажется, да.

Старичок хитро посмотрел на сына.

- Да, ты вроде как её ещё три недели назад нашёл.

- Да, ну?!

- Ну, как же. Помнишь, как ты про матерь Терезу говорил? Восхищению твоему не было предела┘ А как ты меня убеждал, что, дескать, служение человечеству и всё такое прочее┘ Какие-то высшие цели ставил, ась? Да ещё к этому, как его, отцу Феофадорию-то всё ездишь, а?

- Так уж и три недели? - не поверил Затворник, ему почему-то казалось, что это было очень давно, год или два┘

- Ну, да. Три, ну, может три с половиной. Больно твои правды-то┘ - Феофилакт Федотыч повертел рукой с ножом, воочию показывая эфемерность идей своего сына. На Пятипалого попало несколько капель. Он с неудовольствием посмотрел на старичка, а потом на Затворника. Тот, как ни странно, не обиделся. Только лицо у него стало немного отрешённое, как давеча в парке.

- Так в том-то всё и дело, пап, что Правд-то никаких на самом деле нету, понимаешь? Это всё игрушки, детские развлечения. Чем бы дитя ни тешилось┘ Мы выше взяли, я и теперь мать Терезу и бога не отрицаю, есть они, только они, знаешь ли, тоже┘ - Затворник точно скопировал жест отца. - Пустые. У них континуум слабже, чем у Пустоты. Понимаешь?

- Эк, ты куда-а?.. - даже присвистнул Феофилакт Федотыч и почесал затылок остриём ножа. - Эк, ты куда┘ - опять повторил он, как бы не находя слов. - Ну, что ж, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось. - Он покачал головой и стал сумрачно чистить картошку с таким видом, словно ему страшно хотелось плюнуть.

- Ты, пап, просто-напросто не понимаешь. Вот есть у тебя какое-нибудь утверждение?

Феофилакт Федотыч хмыкнул, всем своим видом показывая, что есть-то, есть, да только не про твою голову.

- Ну, вот, нету, - неправильно понял его Затворник. - Это хорошо, что - нету. Значит, у тебя в голове ещё маленькая Пустота┘

- Это у меня-то пустота, - возмутился Феофилакт Федотыч, - это ты про отца-то родного?! Прадед моего внука┘ тьфу, заговорился, мой дед бы тебя так оглоблей угостил, что тебе бы твоя Пустота с овчинку бы показалась┘

Он хотел ещё дальше продолжить эту мысль, но древний табурет не выдержал её и наконец развалился. Вячеслав Игоревич откатился, уберегая свои кости от сокрушения, с целью дальнейшего постижения Пустоты, и с испугом встал, прислонившись к умывальнику. Затворник тоже вскочил, а потом они стали суетливо поднимать старика. Феофилакт Федотыч с места не трогался, а задрав кверху ноги, коленки которых подпирал покойный табурет, глубокомысленно взирал на потолок. Через минуту он сказал:

- Ничего-ничего, не беспокойтесь, я полежу. - И успокаивающе помахал им рукой. Потом достал из кармана сотовый телефон и стал звонить в какую-то фирму то ли по поводу нового табурета, то ли с жалобой на качество продукции, точно Вячеслав Игоревич не разобрал.

Они ещё немого посмотрели, выражаясь фигурально, как медленно оседает пыль, и стали дальше чистить картошку.

- Вот видишь┘ - шёпотом сказал Затворник Пятипалому немного расстроено. - Вот и говори потом - закон жизни и тайна веков. У христиан это называется Провидение.

Затворник не понял, у каких "крестьян", но спрашивать не стал, чтобы не отвлекаться. Он почувствовал, что учитель стал серьёзней, и не хотел этого терять.

- Да, - мрачно и медленно говорил Феофилакт Федотыч в трубку, - один венецианский табурет. Нет, не комплект, один. Да, с доставкой. Нет, пуфик не надо. Да, мне, домой┘ Я Феофилакт Федотыч.

Он встал, тяжело дыша, и вытащил с полки сковородку. Она была в толстом слое нагара, но от этого казалась ещё аппетитней. Феофилакт Федотыч медленно поставил её на плиту, подождал когда она прогреется и налил масла. Потом стал нарезать картошку. Ломтики падали и скворчали, иногда капельки масла отлетали в сторону, и старик ворчал, вытираясь тыльной стороной ладони. В его движениях появилась какая-то медлительность или усталость, так что Вячеславу Игоревичу казалось, что он обиделся. Он неловко молчал, и было печально, хотя и понятно, что всё - Пустота. Она казалась теперь не только чем-то всеобъемлющим, но и обладающим всемогуществом. "Нужно учиться летать, - подумал Пятипалый, - интересно, как это?"

В кухне стояла печальная тишина. Затворник сидел без дела с блаженным выражением, казалось, что он просто-напросто богатый бездельник, а никакой не "охотник". Вячеславу Игоревичу вдруг страшно, до дрожи в животе, захотелось сбежать отсюда и никогда больше не поддаваться на провокацию, а мирно лежать на диване, смотреть телевизор и никого не трогать. На душе было очень гадко от таких мыслей, но он ничего нем мог с собой поделать и даже попробовал подняться, но тут Феофилакт Федотыч обратился к нему, причём как-то обидно:

- А ты, Пятипалый, откедова такой взялся?

Тот обиделся и не знал, что сказать, но тут за него вступился Затворник:

- Это, пап, мой друг. Мы с ним договорились поехать завтра┘- он споткнулся, придумывая, что сказать, - к отцу Фёдору.

- Ну-ну, - с сомнением протянул Феофилакт Федотыч, - ты ребёнка не совращай.

Вячеслав Игоревич внутренне обиделся за "ребёнка", но смолчал.

- Да, я и не совращаю┘ некуда┘

- Как же - некуда! - проворчал старик. - Ты найдёшь - куда. Иди лучше, посуду расставь.

Затворник отрешённо расставил посуду, как бы предвкушая что-то, и, получив порцию, ушёл из кухни. Пятипалый посмотрел ему вслед и смущённо обернулся. Ему почему-то абсолютно не хотелось оставаться с Феофилактом Федотычем наедине. Тот непроницаемо положил картошку в тарелку, подвалил каких-то приправ и обернулся к Вячеславу Игоревичу:

- Ну, чего, брат, кто твои родители?

Пятипалый хотел было возмутиться, дескать, я сам по себе, но представил, с какой кислой миной будет его слушать старик, и смог выдавить из себя только какую-то банальность вроде - "так, люди"┘ Феофилакт Федотыч ехидно смотрел на него и потирал зачем-то руки.

- Так-так, понятно, люди, оно и не заметно как будто с первого взгляда, - говорил он как бы про себя. Через минуту он наконец решил, кажется, оставить Пятипалого в покое, с подчёркнутым безразличием уселся в кресло, включил телевизор и стал поглощать ужин, протянув ноги почти в самый экран. Вячеслав Игоревич подумал немого и, преодолев смущение, пошёл искать Затворника.

В коридоре было шесть дверей. Как всегда на Затворника напали сомнения, какую дверь выбрать. "Надо таблички вешать," - сварливо сказал он про себя, но вспомнил, что в собственном дома эта проблема никогда почему-то не встаёт. Наконец он выбрал дверь, которая, по мнению Вячеслава Игоревича, должна была соответствовать внутреннему типу Затворника, и тихонько потянул за ручку. Дверь послушно открылась. Там была темно до пустоты, и Пятипалый стал искать выключатель. Это была сауна. Сквозь затемнённую дверь была видна ванна, где Вячеслав Игоревич забыл выключить свет. Согласно теории невозмутимости он пробрался туда, умылся и двинулся на поиск дальше. Неизведанных путей осталось только два. Он взялся за ручку наугад и даже с некоторым разочарованием, потому что уже начал чувствовать какое-то удовольствие от таких поисков, когда лабиринт вот-вот кончится, но ещё не кончился, нашёл Затворника.

Это была небольшая комната, в которой было столько достопримечательностей, что глаза разбегались и грозили выпасть из орбит. Чтобы избежать этого, Пятипалый сосредоточил внимание на учителе, сидевшем перед большим компьютером спиной к нему, положив ноги на стол. В этом положении наблюдалось определённое родство Феофилактом Федотычем. Вячеслав Игоревич тоже заметил это подсознательно и подошёл поближе. На экране что-то медленно менялось, сверкая разными боками и определённо обволакивая, как паук муху, нечто уже почти совсем спрятанное. В комнате свет шёл только от компьютера, и от этого казалось, что комната тоже принадлежит этому чему-то. Пятипалый испугался и чуть не заплакал, он неловко повернулся, и Затворник заметил его. Он нажал на кнопку, так что изображение спряталось вглубь и появились какие-то строки, и включил свет. Вячеслав Игоревич удивился, заметив в его глазах скуку. Учитель зевнул.

- Чего, испугался?

Пятипалый не ответил.

- Это у меня работа такая. Папаня заставляет. Я тебя покамест кормлю, а ну, как помру, говорит, учись, пока не поздно. То ли дизайнера, то ли какого-то рекламиста┘ или как там их называют┘ из меня хочет сделать. Да только я его машину продам и лет десять потом жить можно будет┘ А это, - он кивнул на компьютер, - я произведение искусства делаю. Конкурс скоро будет. Там всякие картины и такие штуки делать будут. А потом отец продаст куда-нибудь┘ Скучно┘ - внезапно закончил Затворник, когда казалось, что он сам увлечён этой идеей. - Впрочем, довольно интересно, - добавил он вдруг спустя минуту. - Деньги тоже не помешают. Как сказал один философ: я тебя, сын, если ты миллионером станешь, презирать буду, но деньги брать тоже буду.

Затворник хмыкнул одобрительно, пожал плечами и стал опять что-то менять в виртуальном нутре своего "произведения искусства", а Пятипалый задумался. Ему почему-то обидно было, что учитель занимается чем-то посторонним, пусть даже вещи хорошие получаются. Это всё-таки обидно, если человек бросает главное и начинает заниматься ерундой. Сам он едва мог удержаться в правильном устроении мира и от души сочувствовал учителю, в голове которого всё время роятся всякие умные мысли, мешая охотиться за Пустотой. "Ум мой - враг мой," -подумал Вячеслав Игоревич и стал искать способы вызволения Затворника из пут ума. Ничего не находилось, и они вместе с увлечением рассматривали экран, по которому что-то всё двигалось. Учитель несколько раз уже говорил, что скоро кончит, но Пятипалый по собственному опыту знал, что вероятнее всего это случится не раньше чем через час. Он тяжело вздохнул и стал есть картошку с приправами, причём не замечая почему-то вкуса. Стало скучно.

Пятипалый проснулся как раз через час, исполненный сил. Проснулся от внезапного устремления, направленного в неизвестную сторону. Он вскинул голову, подхватил тарелку со стола и благовоспитанно понёс её мыть. На кухне никого уже не было. Стояла горой немытая посуда, тоскливым своим видом напоминая о бренности всего суетного. Вячеслав Игоревич не знал как здесь полагается мыть тарелки и поэтому пополивал немного посуду и обратно составил всё на столе.

Когда он вернулся, Затворник с несколько кровожадным видом сидел перед экраном и что-то читал, то потирая руки, то пытаясь взбуровить ёжик на голове. "Ага! - говорил он с таким увлечением, что даже Пятипалому захотелось узнать, что там такое. - Ура! Попался, голубчик! - продолжал Затворник и чуть было не прибавил достопамятное "мням-м".

Прошло довольно много времени, прежде чем Вячеславу Игоревичу удалось добиться какого-нибудь результата. Учитель неопределённо гукал и затравленно мычал, если Пятипалый пытался заглянуть в экран. Наконец он возгласил:

- Слушай!

И зачитал ему следующий текст. Прямо из середины. От этого Вячеслав Игоревич долго не мог понять о чём там речь, слышал только довольно часто встречающееся слово "пустота".

- Пустота пуста только для нас, - начал Учитель, - для тех, кто является ее следствием. Но Сама в Себе она не пуста, о чем можно узнать только от Нее Самой. Рассуждая непосредственно, раз она может производить следствия, значит, Она - не совсем Пустота. Но это уж слишком наивно. Рассуждая изощренно, Ее действительно нельзя отличить от пустоты постольку, поскольку, мы действительно не можем различить Причину и следствия: ведь все, что доступно нашему наблюдению - это только следствия Причины. Итак, не лишено ли смысла утверждение, будто Сама в Себе Она не является Пустотой? Если мы хотим быть последовательными монистами, сводя все к одному, то мы обречены прозябать в этой плоскости рассуждений. Тогда все суть ничто и ничего не имеет значения. Что мне возразить на это? По сути, мне-то возразить нечего, я только настаиваю на утверждении, что все это - только Ваша вера. Вы ВЕРИТЕ в то, что все есть что-то одно, и это одно, конечно, не может не быть Пустотой, иначе выходит один фарс. Верить так не запретишь. Я же настаиваю только на одном: С НЕЙ МОЖНО РАЗГОВАРИВАТЬ, ОНА ВСЕ ПОНИМАЕТ И МОЖЕТ ОТВЕТИТЬ. Назовем ли ее Пустотой, поскольку Она не имеет ничего общего ни с чем из вообразимого? Назовем-ка Ее Богом, чтобы возвратиться в русло древних токов нашей мысли. Не недостойно ли Бога имя Пустота? Не думаю. Это краткое выражение апофатики (помянем Дионисия Ареопагита) на жаргоне нашего времени. Бог наш действительно Таков; он невообразим, Он - Пуст для нашего воображения. Он - Ничто из того, что представишь себе. Как и Пустота ведь - не вакуум. НО С НИМ МОЖНО ГОВОРИТЬ - ВОТ ВЕЛИКОЕ ОТКРЫТИЕ АВРААМА. О Нем в полном смысле невозможно говорить. Но можно говорить с Ним, обращаясь к Нему, как я сейчас обращаюсь к Вам. И тогда открывается бездна новых смыслов. И тогда открывается смысл жизни. Но я не могу Вам это изъяснить, ведь сейчас-то я говорю, обращаясь к Вам, а не к Пустоте. И это - барьер непреодолимый. Вы сами должны сделать это, если хотите понять мои слова. Начните говорить с Пустотой, веря, что в Ней - причина всего. Что к Ней все сводится, а Она ни к чему не сводится. И тогда Вы - даст Бог - поймете, что Пустота - не пустота. Ведь с Ней можно говорить. И это - здорово.

Дальше Затворник незаметно стал читать про себя, только изредка вдруг бормотал какое-нибудь слово. Пятипалый как заворожённый стоял и смотрел ему в нос, стараясь постигнуть пустоту ноздрей. Обилие умных слов навалилось на него словно одеяло, и он несколько ошалело почёсывал свой затылок. Затворник наконец оторвался от чтения и посмотрел на Вячеслава Игоревича.

- Ничего не понял, - заявил тот, а дальше стал изъясняться правильным литературным языком.- Монисты, апофисты, репагиты. Это┘ уму непостижимо. Это┘ понять не возможно. Говорить? Здорово?

Он растерянно сел в кресло. Было ощущение, что их разоблачили, и теперь деваться абсолютно некуда. "Беда, - подумал Вячеслав Игоревич, теперь хана." От этой мысли его душа наполнилась храбростью, и он спросил с явным неодобрением:

- А кто это всё пишет-то? - мол, нашлись тут всякие - пишут ещё.

- Это-то? - рассеянно переспросил учитель. - Это┘э-э-э┘ это, этот - философ. Тот самый, что про деньги сказал.

Наконец он дочитал. Потянулся и внимательно осмотрел Пятипалого. Тот сидел несколько расстроенно, но, по теории невозмутимости, без особого испуга. Душа Затворника вдруг прониклась к нему почти отцовской нежностью, и он поспешил объяснить.

- Это в деревне какой-то мужик живёт, раз в три месяца в Интернет вылазит и высказывается. Потом обратно прячется. Я ему просто ещё два месяца назад писал, а его только сейчас раскачало. Да только врёт он это всё, - опять начиная задумываться заявил он, - Это он всё думает. Ему напишут, а он - думает.

Затворник вдруг развернулся в другую сторону на своём вертящемся кресле и замолчал. У Вячеслава Игоревича было ощущение, что тот обиделся, и он от этого постепенно заснул опять.

Следующим утром солнце тянулось розовыми лучами, когда Затворник растолкал Пятипалого. Тот, как это обычно бывает на новом месте, проснулся быстро. Откуда-то неслась музыка, но сколько Вячеслав Игоревич ни прислушивался, он не мог разобрать слов. На душе было скверно, Затворник тоже был хмурым.

Пятипалый преданно смотрел на него, но тот, казалось, не замечал его. В то же время разговаривал как обычно, только как-то отрывисто.

- Мы куда сейчас? - спросил Вячеслав Игоревич.

- К отцу Феодору.

Пятипалый тоже решил на всякий случай обидеться, и всё время пока они собирались, он не сказал ни слова, решив предать себя на волю учителя.

Разговорились они только в электричке.

- Да, чего-то мой старик не то задумал, - сказал учитель. - Он это может┘

- Чего? - испугался Вячеслав Игоревич.

- Да, это, что называется, выдать тебя. Родителям.

- Ой, - вдруг сказал Пятипалый, и ему ужасно, до боли в поджелудочной железе, захотелось домой. Он сжал зубы как бы в приступе бессильной ярости и решил сбежать домой на следующей станции. Затворник заметил, что с учеником твориться чего-то не то, и заботливо спросил:

- Что с тобой, Пятипалый?

От этого обращения на душе у Вячеслава Игоревича стало немного теплее, но он всё же спросил:

- И что, неужели нельзя как-нибудь по-другому существовать?

- Можно, - сказал Затворник. - Развлекаться. Но в этом случае тебе придётся действовать одному.

Пятипалый подумал: "Ну, вот опять обиделся", и решил пока остаться.

- И что, так что ли всю жизнь и искать?

Учитель с минуту молчал. В это время электричка тронулась, дома и деревья двинулись назад, как прожитые дни, и Вячеслав Игоревич подумал, что вот, поезд будет постепенно разгонятся, словно время по мере приближения к старости, и скоро прибудет на станцию "Смерть". От таких мыслей стало совсем грустно, Пятипалый чуть было даже позорно не заплакал, но тут Затворник утвердил:

- Да, так и искать. Пока живешь.

- Так ведь душа бессмертна, - возразил Пятипалый и представил про себя бесконечную стрелу рельс с полустанками "Рождение", "Смерть". Ещё почему-то вспомнилась песня, где бесконечно повторяются почти одни и те же слова: "Полустаночки ночные, полустаночки".

- Всё равно искать. Пока не найдёшь.

- А когда найдёшь?

- До конца всё равно не найдешь. Но пока ищешь, становишься Пустотой, понимаешь, частичкой Пустоты.

У Пятипалого закружилась голова, он откинул голову назад и увидел на потолке следы грязных сапогов. "Странно", - подумал он, но удивился не сильно. В это время поезд стал останавливаться, и Вячеслав Игоревич испуганно вскочил, как будто они уже прибывали к перрону смерти. Затворник усадил его обратно, проворчав что-то про себя, и наставительно сказал:

- Ехать ещё полтора часа.

- Всего-то? - Расстроился Вячеслав Игоревич.

- А тебе сколько надо?

Пятипалый смутился, увидев странность своего поведения, и решил вернуться к теме разговора.

- Скучно же.

Затворнику это уже стало надоедать.

- Во-первых, я тебе уже сказал: хочешь - двигай к маме и папе, но я с тобой не пойду. А во-вторых, как говорил один мой приятель: если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того, чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь?

Пятипалый, кажется, понял.

- Мы живём, пока в нас живёт надежда. Но, если надежда умирает, нужно ни в коем случае не догадываться об этом, - продолжал учитель. Но тут ему в лицо попал луч света, и он замолчал.

За окном стремительно мчались деревья, убегая назад, а небо оставалось на месте, как Пустота. Жизнь приобретала какой-то странный оттенок. Пятипалый не мог сформулировать его смысл словами, но чувствовал это явственно.

- Значит, нам надо стать как Будда?

- Нет, - быстро ответил Затворник, - Будда - ерунда. Он однобокий. Засел в пустыне и сидит там. Он - лётчик-камикадзе, чтобы показать нам неправильный путь. И буддизм - ерунда, и мать Тереза - ерунда. И я - ерунда, и Пустота - ерунда. Понимаешь?

У Затворника так скривилось лицо, что Пятипалый испугался больше его, чем того, что он сказал. Он испуганно отъехал на край лавки и приготовился бежать под чью-нибудь защиту. Он даже приметил в конце вагона какого-то здоровенного парня в майке.

- Понимаешь ты, или нет? - грозно прошептал учитель, понизив зачем-то тон.

- Н-не очень - пока, - выдавил Вячеслав Игоревич, придумывая, что бы сказать. То, что Будда - ерунда, он никак не ожидал и теперь не знал, что и подумать. - Я, знаешь ли, это┘ Не знаю.

Опять свистела ветром Пустота, заволакивая его как "произведение искусства" учителя. Он стал мужественнее, потому что вспомнил, что он человек, а не тварь дрожащая. Только как-то пусто было внутри и беспредельно. Он тяжело вздохнул, и воздух странно охладил внутренности, как будто было минус двести семьдесят четыре градуса.

- Эй, учитель, - сказал Пятипалый, обращаясь к какому-то дяденьке, который сидел на соседней лавке, но, казалось, ничего особенного не замечал в поведении странной парочки, - мы в космосе, что ли?

Дяденька внимательно посмотрел на него и кивнул. Пятипалый тоже кивнул и успокоился. Посмотрел на Затворника. Тот сидел с несколько убитым видом и тупо разглядывал певца, нарисованного на майке, которую он дал Вячеславу Игоревичу вместо его комбинезона.

- Ты чего? - спросил Пятипалый.

Учитель с минуту молчал, потом медленно сказал:

- Не получилось.

- Что? - не понял Вячеслав Игоревич.

- Оно.

Пятипалый всё равно не понял, но решил больше не спрашивать. Стал смотреть в окно. Проезжали какой-то город, почему-то без остановки. На перроне волновались люди, одна бабушка мчалась рядом с поездом, взяв на буксир свою сумку-тележку. Поезд замедлил ход, или бабушка бежала так быстро, только у Пятипалого было достаточно времени, чтобы рассмотреть её. Когда она достигла середины окна, он вдруг, неожиданно для самого себя, вскочил, высунулся наружу и закричал ей:

- Бабушка, не торопись! Конечная станция "Смерть"!

Но бабушка не растерялась. Она продолжала мчаться, крикнув:

- Мне не на конечную, дуралей! Мне на предпоследнюю надо!

Вячеслав Игоревич проводил глазами убегающий перрон с его обитателями и сел обратно на лавку.

- Она ещё рождаться будет, - пояснил он Затворнику, который почему-то повеселел.

- Да, - ответил тот. - Духовно. Она, знаешь, к кому обращалась? Она стихии кричала. Пустоте.

- Слышь, - посерьёзнел вдруг Вячеслав Игоревич. - А что, если Пустота, ну, искать её - ошибка? Может, надо что-нибудь другое делать?

- Конечно, - согласился учитель. - Ошибка.

- Так надо скорее что-то другое искать?!

- Конечно. А мы что делаем?

- Ну-у, мы как-то не так┘ - во всём виде Пятипалого было видно смятение, и только глаза оставались спокойными. Затворник внимательно посмотрел на него и вдруг спросил:

- А ты, друг, понимаешь, что такое Пустота?

Пятипалый немного растерялся.

- Н-ну, стихия, могущественное, такое┘

- Нет, - ответил учитель, - Это отсутствие всякого могущества. Но не только┘

- А-а-а, позвольте, - стал заикаться Вячеслав Игоревич, потому что рушились его мечты о единении с чем-то всесильным, - Может, всё-таки, нет?

- Нет, - постановил Затворник, - это туалетная бумага, изволите ли знать.

Пятипалый растерянно сидел и мял руками певца. Пришла беда, и он не знал, что делать.

- Что, прямо-таки, бумага?

- Нет, - продолжал задавать загадки учитель, - Это всесильное существо, равного по силе которому ничего нет. Понял?

Вячеслав Игоревич смотрел на солнце и повторял слова "Солнце правды", не помня, правда, откуда он их взял. Светило было высоко и одинаково светило всем, хотя казалось, что тем, кто верит в него, оно должно светить гораздо сильнее. В вагоне стало пусто, хотя люди сидели совсем рядом. Хотелось, чтобы кто-нибудь помог, но никто не приходил, а просить помощи у туалетной бумаги что-то претило.

- Пятипалый, - позвал учитель. Пятипалый молчал.

- Пятипалый, ну ты как, понял?

- Нет, - ответил тот и чуть было не заплакал.

В вагон вошли его родители. Он заворожённо смотрел на них, и не известно, что происходило в его душе, но когда они подошли поближе, он сложился пополам и сделал вид, что спит. Своей макушкой он чувствовал их взгляды на себе и чуть было даже не вскочил, но что-то удержало его, и он остался на месте.

Вячеслав Игоревич думал, что храмы должны быть обязательно забиты народом и иметь золочёные купола. Но, когда они вышли из автобуса и дошли до церкви, оказалось, что золотыми были только кресты. Обшарпанные стены были жёлтыми, а вокруг - кладбище .

Затворник оживлённо оглядывался, как бы ища что-то.

- Ну, что, - спросил он, - войдём?

Пятипалый пожал плечами, он не понимал, зачем они сюда приехали опять, если Затворник уже был здесь. Они прошли сквозь тёмный коридор, освещённый тусклой лампочкой, и открыли огромную дверь, старинные петли которой проворачивались, как ни странно, без скрипа.

Пятипалый решил ничем не показывать своего любопытства, но неосознанно действовал как всякий человек, пришедший в первый раз в храм. Сначала он, конечно, остановился у дверей, засунув руки за спину, а потом стал смотреть по сторонам, вместо того, чтобы обратить всё внимание вперёд, где в это время, правда, ничего не происходило, только детский мальчишечий голос читал что-то речитативом. Направо, в углу, стоял специально адаптированный, наверное, шкаф, и рядом с ним стол, наполовину загороженный здоровенной печкой. Из-за неё выглядывала с любопытством старушка с глазами человека, который спит очень мало. Другая бабушка стояла около батарей, протянутых вдоль стен, и тёрла об трубы руки. Потом они сошлись вместе и стали шушукаться.

Ещё в храме стоял, немного впереди, явный деревенский мужик с маленькой бородой. Он тоже оглянулся, когда они вошли, кивнул Затворнику и повернулся вперёд. Больше в храме никого не было, только свечки одиноко горели на подсвечниках перед иконами.

Учитель подпихнул зазевавшегося Вячеслава Игоревича и сам пошёл к иконе, которая стояла посреди храма.

- Крестись, как я, - велел Затворник, и Пятипалый стал неловко повторять его движения. Потом они опять отошли назад. Вдруг одна икона впереди, на, казалось, глухой стенке с одними лишь вратами в середине, повернулась назад, и из-за неё вышел пожилой священник с длинной бородой, в которой уже виднелись белые волосы. Он, ни на кого не глядя, стал ходить вдоль этой стены, размахивая кадилом, из которого струился дым.

- Отец Феодор, - прошептал Затворник, кланяясь священнику, развернувшемуся лицом к народу и затем пошедшему вдоль стен храма. Все благоговейно сторонились его и поворачивались так, чтобы не оказаться к нему спиной. Это очень удивило Вячеслава Игоревича, поскольку он предполагал, что главное находиться впереди. Поэтому он специально не стал вертеться за ним как подсолнух, а стоял неподвижно. Из-за этого он не заметил, что отец Феодор кадил на них и разглядывал Затворника. Потом он опять ушёл. Мальчик перестал читать, зато старая бабушка стала петь довольно скрипучим голосом.

Всех этих церковных терминов Вячеслав Игоревич конечно не знал, а Затворник не объяснял ему, да, впрочем, это было и не особенно интересно для них.

Они ушли в укромный уголок, где плотно с трёх сторон стояли иконы, и стали молиться. Правда сначала Затворник долго шёпотом объяснял, как это делается.

- Надо говорить с Богом, - говорил он, - как будто он - Пустота. Потому что Он всё слышит. А Он тебе будет тебе отвечать, только не факт, что ты это заметишь. Он часто непонятно отвечает.

А Вячеслав Игоревич думал, что Бог на самом деле и есть Пустота.

- Через некоторое время там возникает одна сложность, только я тебе про неё не буду пока говорить, сам узнаешь.

Он говорил ещё много и упорно, так что даже навлёк на себя гневные мысли хора, который обладал странной особенностью слышать, если кто-нибудь начинал в храме разговаривать даже тихо в каком-нибудь дальнем углу. Пятипалый его больше не слушал, он упорно смотрел на икону, на которой был изображён Нерукотворный Образ, правильно определив, что это и есть изображение Бога.

Неизвестно, что он делал, но через час у него возникло ощущение какой-то неправильности. Как будто он молиться чему-то не тому. Ответа не было заметно, а вроде как трудов было затрачено немало. "Странно, - подумал он, - Затворник говорил, что ответ обязательно будет."

- Затворник, слышишь? Чего ответа-то нет?

- А? Чего? - он едва отвлёкся, и Пятипалый как будто разглядел в его глазах что-то блестевшее. - Ответа-то-о? Ответа у тебя нет? Это от того, что ты, надо думать, не тому богу молишься.

- Это как?

- Ну-у. Ты по-моему видишь в Нём нечто противоположное Пустоте, враждебное, а Он на самом деле есть, так ты Ему и молись, как Он есть.

- Ну, да, - не понял Пятипалый. - Пустота и Бог - одно.

- Ну, а ты неприязнь чувствуешь. Ты Богу прямо так молись, Он же существует, сила.

Пятипалый пробовал. Не получилось. Теперь сторонние мысли лезли в голову как мухи, пришлось опять отвлекать учителя.

- А почему же ты не Бога ищешь, а Пустоту?

Затворник почесал переносицу.

- Да, просто, если искать Бога, то это слишком много лишнего получается, а с Пустотой - просто. А потом они оба - континуум, но Пустота-то, она мощнее. Если что-то есть, то всегда кажется, что это нечто можно как-нибудь поколебать. А если нет, то┘ никаких мыслей даже не возникает. Но на низких уровнях у тех, кто Пустоту ищет, это может выглядеть так, как будто они Бога ищут, всей душой, а потом надо, чтобы их чем-нибудь вдарило, и получится она самая. Нирвана.

Пятипалый задумался.

- Обман, выходит?

Затворник не ответил. Проговорив свой монолог, опять отвернулся в сторону икон. "Ну, ладно," - подумал Вячеслав Игоревич. Огляделся. Народа в храме не было, стоял только мужик, да всё шушукались бабушки. Стало скучно отчего-то.

- Ты это, - заговорил вдруг учитель. - Ты Богу прямо так всё и выложи. Как есть.

Пятипалый смотрел на него молча, но, кажется, понимал.

- Ты, Господи, - сказал он шёпотом, - всё видишь и знаешь, а зачем тогда Тебе ещё что-то говорить?

Вячеслав Игоревич прислушался. Было тихо почему-то во всём храме. Как будто все вышли. Это его удивило и он выглянул из закутка. Все ровно стояли и ждали чего-то. Все двери алтаря были плотно закрыты, самая большая - царские врата - была даже занавешена. Вдруг она открылась, вышел отец Феодор с большой чашей в руках, Пятипалый видел такую в музее.

- Со страхом Божиим и верою приступите, - непонятно сказал священник. Хор что-то запел, но слов уже совсем нельзя было разобрать. " Со страхом Божиим и верою приступите," - повторил про себя Вячеслав Игоревич. Это был ответ. Только непонятный.

- Затворник, - сказал он, - А чего это они делают?

Тот тоже выглянул. Серьёзно ответил:

- Причащаются, Телом и Кровью.

- ???

- Это дар такой. От Бога. А в Чаше прямо Его Тело и Кровь.

- Что, прямо такие, как раньше?

- Ну да. А православные причащаются и получают Его благодать.

- Так просто? - от волнения на переносице у Вячеслав Игоревич даже выступили капельки пота.

- Да не очень-то. Это сохранить трудно. В первые разы, говорят, правда┘ А потом как будто привыкаешь, уже не чувствуешь ничего.

Пятипалый этого не понимал. Это ведь не полувоображаемое чувство единения с Пустотой, а прямо так, кровное родство с самим Богом.

- Затворник, - с замиранием спросил он, - а ты┘ причащался?

- Н-нет, меня отец Феодор не допустил, сказал, что я буддист, а таким нельзя. Я в другие храмы ходил, где исповедь общая, пробовал┘ ничего.

- Это-то понятно, - с какой-то даже неприязнью сказал Вячеслав Игоревич. - Так нельзя. Это надо с верой.

Он вдруг решился и пошёл к батюшке следом за мальчиком с клироса. Отец Федор сначала подозрительно косился на него, потом, когда очередь дошла до Пятипалого, он не стал ему давать Причастие.

- Ты же не исповедовался, - сказал он. Вячеслав Игоревич зачем-то опустил сложенные на груди руки и прошептал:

- Я это┘ в первый раз.

- А ты, собственно, кто, по вероисповедованию?

Пятипалый затруднился.

- Ну, в Бога веришь?

- Верю.

- А Пустота - что такое? - отец Феодор покосился в сторону Затворника, с интересом наблюдавшего за разворачивающимися событиями.

- Ну┘ стихия.

- Что за стихия?

- Отсутствие могущества и одновременно могущественное.

- Самое?

Вячеслав Игоревич молчал, разглядывая пышную бороду алтарника, державшего плат.

- Не знаю┘

- А зачем причащаться идёшь?

- Чтоб знать.

Отец Феодор оставался непреклонным.

- Всё равно исповедаться надо. Давай, после службы поговорим?

У Вячеслав Игоревич навернулись слёзы. Он повернулся и пошёл к Затворнику.

- Ну?

Пятипалый пожал плечами, попытался сказать что-нибудь Богу - не получилось. Учитель что-то сообразил про себя.

- Теперь чувствуешь, что это и есть Пустота?

Вячеслав Игоревич молчал и чувствовал, что двери на Пути закрылись, закрылся какой-то поворот, за которым может быть правда. Но пока ещё осталась надежда, потому что, если не останется надежды, то тогда незачем и жить. "Господи, - сказал он про себя, - Почему Ты не разрешаешь мне причаститься, я ведь правда за Тобой пойду, если там будет правда. Потому что не нужна мне Пустота, если она слабее, а, если наоборот окажется, то тогда всё равно надо же узнать, а к Пустоте я вовсе даже и не привязан. Она какая-то тёмная." Ответа не было, но что-то подсказывало, что ответ будет, потому что так не бывает. Стало лучше. Он повернулся к Затворнику.

- Какая же это Пустота? Ты что?

- Ба, ба, ба, - опешил учитель. - Эва куда тебя занесло, зря я тебе не сказал про эту трудность. Дело в том, что, если правильно молиться, то скоро получается именно то, что с тобой сейчас, с мной тоже так было, только я выздоровел, и ты, брат, излечишься. Начнём с того, что скажу тебе такую простую вещь: конечно, это не Пустота, это другая крайность, но крайности - они сходятся. Так что это одно и тоже. Ты признаёшь, что Бог и Пустота - диаметрально противоположные вещи?

Пятипалый молчал, потому что не знал, и потому что не хотелось ничего говорить.

- Не признаёшь?

Помолчали.

- Ну, и ладно, - проговорил вдруг Затворник, как бы обретая твёрдую опору. - Это всё ерунда, и ничего того, что не ерунда - нет. Это безразлично - быть как ты или быть как я. Для меня это безразлично, какой ты, а вот для тебя, правда, не безразлично. Впрочем, у тебя, может, миссия такая - лётчик-камикадзе.

Он ещё что-то говорил, и Вячеславу Игоревичу это в конце концов надоело.

- А, может, это ты - камикадзе.

Затворник нисколько не изменился в лице, замолчал. Между ними появилась какая-то странная отчуждённость и, когда служба окончилась, Затворник пошёл из храма, не позвав Пятипалого за собой. У того уже что-то заскребло на душе, он побежал за ним и догнал уже на тропинке, шедшей кругом храма.

- Затворник, - сказал он, заглядывая тому в глаза, - ты просто не понимаешь, если бы ты понимал, ты бы сам так же чувствовал.

Тот молчал, потом с расстановкой проговорил:

- Я за тем и пришёл, чтоб это почувствовать. Я ведь тоже всё это чувствую; а главное только потом получаешь, ты, кстати, сейчас увидишь - как, и понимаешь, что всё это - Пус-то-та. Понимаешь, Пус-то-та.

Вячеслав Игоревич задумался - вдруг, правда. "Ладно, - решил он. - Слепой сказал: посмотрим. Только, Господи, Ты, по-моему, лучше чем - Пустота. Ты сделай как лучше." В услужливой памяти всплыли услышанные слова: стопы моя направи по словеси Твоему, и да не обладает мною всякое беззаконие. А ещё в голове всё время было: Солнце правды. "Откуда это?"- подумалось вдруг Пятипалому и он, чтобы разбить окончательно стенку между ними, спросил:

- А что это такое - Солнце правды?

- Солнце правды? - переспросил учитель. - Это так православные Бога называют - Солнце правды.

- А почему?

- Не знаю. Наверное, потому что правду высвечивает.

Потом ещё раз повторил с удовольствием:

- Солнце правды. Хм. А Пустота - это, стало быть, тьма правды. Только если правду видно или правду чувствуешь - это всё равно одно и то же.

Они подошли к ближнему дому и стали там.

- Чего мы ждём-то? - спросил Вячеслав Игоревич, ему уже непривычно было стоять, нужно было всё время идти вперёд, а то до смерти не успеешь. Затворник в ответ отшутился:

- Ждём продолжения банкета.

- Это как?

- Сейчас узнаешь.

Мимо прошёл отец Феодор. Он неодобрительно посмотрел на Затворника, а на Пятипалого - с сочувствием. Проходя, как бы мимоходом бросил:

- Пойдёмте, поедим.

Они пошли за бородатым алтарником, который без стихаря был гораздо меньше.

В соседнем доме была трапезная. Длинный стол был накрыт наполовину, заставлен различной едой.

- Они тут неплохо едят, - шепнул Затворник. Выражение лица у него было какое-то ехидное, такое оно обычно бывает, когда кто-то ждёт скорого удовольствия. Вячеславу Игоревичу это не понравилось.

- Какая разница-то?

Опять запела бабушка скрипучим голосом, потом священник благословил еду, и все расселись.

Пятипалый автоматически ел и чувствовал на себе взгляд бородатого мужика, который был в храме. Это его немного раздражало, хотелось пожаловаться учителю, но разговаривать было нельзя: давешний мальчик что-то громко и невнятно читал. Вячеслав Игоревич пытался разобрать слова, но они как горох из дырявого мешка сыпались, и не отпечатывались в сознании. "А всё-таки, - думалось ему, - Если даже так, по-мирски, посмотреть, то у них тут хорошо, тепло как-то." Он чуть ли не с благоговением смотрел на отца Феодора, от давешней обиды уже не осталось и следа: "Стало быть, так надо," - думал Пятипалый. Лицо у священника было худое, от поста, наверное, а, если кругом головы и не было нимба, то это от того, скорее всего, что зрение неправильное. "Вот бы такого учителя, - размышлял Вячеслав Игоревич. - Он, хоть, может, и однобоко мыслит, а всё ж таки в этом направлении далеко продвинулся."

Обед кончился, опять молились. Потом отец Феодор благословлял каждого- крестил человека, а тот целовал его десницу - даже Затворника благословил. Тот умильно глядел ему в рот, взяв Пятипалого за руку, и всё время подёргивал его, не рассеивайся, мол. Отец Феодор заговорил, и Затворник весь подался вперёд:

- Вы чего приехали-то? - спросил священник. Кругом все тоже с интересом следили за происходящим, Пятипалый внимательно слушал. Искатель правды отвёл глаза.

- Посмотреть, что к чему.

- Ну что, посмотрели?

- Ну-у, да, в общем.

- Ещё чего-нибудь надо?

Затворник даже дрожал от возбуждения, его рука комкала ладонь Пятипалого, и тот морщился.

- Ну, что ж, - вздохнул священник. - Автобус в час сорок.

Он ещё раз посмотрел на них внимательно, остановился на сияющем отчего-то лице буддиста, провёл рукой по голове опешившего Вячеслава Игоревича (тот машинально посмотрел на часы, висевшие на стене, было двадцать минут второго) и ушёл, не сказав почему-то ничего, когда с ним можно поговорить.

Странное ощущение испытывал Пятипалый, бредя следом за учителем, возбуждённо разговаривающим со всё тем же бородатым мужиком. Какая-то горечь стояла во рту, хотелось плакать, но одновременно что-то грело душу, и к отцу Феодору никаких претензий почему-то не было. "Господи, - сказал Вячеслав Игоревич так, как будто уже давно умел молиться, - Утешь меня, Ты же можешь." Стало легче, и он прислушался к разговору.

- Пустота пуста только для нас, - говорил мужик, которого учитель называл Максимом. - А в Самой Себе Она не пуста, это можно узнать от Неё самой. С Ней можно разговаривать, Она всё понимает и может ответить. Можно, конечно, называть Её Пустотой, в том смысле, что в Ней нет ничего постижимого для нас ┘

Все эти слова плохо укладывались в голове Вячеслава Игоревича, было только ощущение, что где-то он уже слышал это, а, когда там опять стали фигурировать монисты, апофисты и репагиты, он вспомнил, когда это было.

- Постой-ка, Максим, - вдруг перебил его Затворник, уже не в первый раз, по-видимому, говоривший с ним. - Точно такими же словами мне вчера по интернету писал один дяденька, кстати, тоже Максим, это не ты, случайно?

Дальше они, почувствовав лёгкость, быстро и непонятно затараторили, перебивая друг друга, а Пятипалый ушёл опять в себя и стал следить за внутренним процессом своих мыслей.

Между тем они пришли на остановку. До автобуса оставалось пять минут. Вячеслав Игоревич с какой-то горечью и сонливостью смотрел на недалёкий храм, слушал непонятный разговор, безуспешно пытаясь вникнуть в смысл слов, и в мыслях его был полный разброд. Они опять спонтанно проносились в его голове, почти не задерживаясь, среди них было ощущение единения с Пустотой, перекрываемое расстройством от того, что не пришлось причаститься, мысли о родителях, - опять страшно захотелось домой, - и вообще, было какое-то заторможенное состояние то ли от того, что мало спал ночью, то ли ещё от чего-то.

Он взял Затворника за рукав, чтобы укрыться от всех бед. Сумятица впечатлений без единого строя накрывала душу дурно пахнущей дырявой мешковиной, и Пятипалый искал выхода из этого мешка. А учитель явно имел какое-то внутреннее основание, потому что при всех обстоятельствах оставался относительно спокойным, справившись с учительской ревностью. Основание это было - что всё ерунда, но сейчас оно не импонировало Вячеславу Игоревичу. Захотелось что-то сказать, но было неудобно встревать разговор, и оттого хотелось плакать, что никто внимания не обращает и утешения не несёт. Горесть усугублялась ещё и тем, что недалеко завывал автобус, а значит, жизнь продолжала своё течение в едином направлении, не обращая внимания на мелкие радости и горести, ощущая свое великое, но непонятное предназначение. Захотелось приостановить этот безличный процесс, чтоб можно было одуматься, и Пятипалый шёпотом сказал:

- Господи, Ты знаешь, что я сейчас думаю, сделай как лучше, а то можно и умереть, так и не поняв жизни по существу.

А в голове подумал: Бог сильный, но добрый, и Он же не будет обманывать, а раз так, то стало быть, Ему можно довериться, Он же больше знает, чем какой-нибудь учитель. Что-то странное появилось в последнее время, не длинное по годам, но плотное событиями, в их отношениях с Затворником. Казалось, что учитель как-то всё больше разговаривает, но к цели движется мало, а от этого иногда Пятипалый оказывался сверху в борьбе, неизбежно возникающей между людьми с хоть немного разными видами на жизнь.

С революционными мыслями, понимая, что надо что-то в жизни сломать, а на этом нечто новое построить, Вячеслав Игоревич смотрел на приближающийся автобус и ждал ответа. Зашипели, открываясь, двери. Надо было прощаться. Разговор Максима с Затворником внезапно прекратил течение, использовав отведённый на него отрезок времени. Пятипалый в ожидании смотрел в глаза нового знакомого, встав на ступеньки автобуса. Тот тоже смотрел. Глупо было говорить "до свидания", так как это и так понятно. Нужно было сказать что-то, имеющее особый смысл. Двери стали закрываться, и Максим, придерживая их, сказал ему:

- Дорога длиною в тысячу миль начинается под ногами.

Двери закрылись, оставив Пятипалого самого размышлять над этой загадкой, но тот, внезапно почувствовав непонятную лёгкость, не стал себя утруждать целенаправленной умственной работой, а помчался в пустоте к будущему, уже почти рассмотрев контуры намечающегося ответа. Он приготовился ничему не удивляться, но извлекать самую суть, и, готовясь к событиям, плохо слушал Затворника, рассуждавшего вслух сам с собой, потому что душой чувствовал, что словами делу навряд ли поможешь.

Дальнейшие события отразились в голове Вячеслава Игоревича непрерывным ощущением ясности и радости. В них не было той тяжести, которая смутно давила свистящей Пустотой, но чувствовалось счастье и хотелось, чтоб это не прекращалось. Впрочем, было понятно, что это само в себе конца не имеет, важно только не потеряться самому.

Автобус шёл долго и тяжело, надсадно взрёвывая на подъёмах. Это немного раздражало Пятипалого, ему хотелось поскорее получить ответ, надо было нестись к нему по диагонали, но что-то поминутно ставило препятствия. Тем не менее через час они добрались до районного города, электричку ждали ещё час, долго ехали.

Всё это время Вячеслав Игоревич находился в радостном возбуждении, - такое бывает у детей, когда им вот-вот подарят игрушку, - а от такого медленного движения иногда наворачивались слёзы. Впрочем, он ещё в зале ожидания нашёл против этого верное средство: просто упрашивал Бога, чтобы всё это вязкое время ушло быстрее. Помогало. Становилось легко-легко, хотелось смеяться, и Пятипалый счастливо улыбался, чем несказанно удивлял окружавших людей и особенно Затворника. Тот пытался задавать вопросы, но Вячеслав Игоревич, казалось, их не замечал, углубившись во внутреннюю духовную жизнь. Отверз уста он, только подъезжая уже на электричке к месту назначения.

- Затворник, - обратился он, - а для чего мы вообще туда ехали?

Тот от неожиданности ответил несколько с пафосом:

- В дни сомнений и тяжких раздумий, когда не уверен в том, что всё - Пустота, очень полезно бывает погрузиться на неправильный путь, а потом получить по голове, и тогда понимаешь Истину. Тьму правды.

- А-а-а, - немного разочарованно протянул Пятипалый, хотя уже заранее ожидал чего-нибудь такого. - А я думал, ты по-настоящему ехал.

- Да, - согласился Затворник, - я сначала по-настоящему ездил, а теперь вот привык, и эффект уже плохой получается.

Помолчав, он добавил, скорбно поглаживая себя по голове и разглядывая певца на майке Вячеслава Игоревича так, как будто в первый раз его видел:

- А в первый раз ехал, думал - тут Истина. Я в храме плакал, вообще хорошо было. Причащаться, правда, меня отец Феодор тоже не пустил. А потом, опять-таки после трапезы, спросил: а ты кто такой, по вере? Я ему: буддист. А чего тогда приехал? Я говорю: посмотреть. А сам думаю: вот истинно святой человек, не то, что там Будда. А он мне: посмотрел? Автобус в час сорок. Как холодной водой окатил. Я: а-ва-ва, что ж Вы меня, мол, так распинаете. Он послушал-послушал, да и ушёл. А я скорбел-скорбел, и тут-то меня впервые осенило. Впервые. Как вспомню, так вздрогну. Пустота это всё. Понимаешь? Всё. Если уж это - пустота, то всё! Вычистил он меня, отец Федор, своим "час сорок". Враз вычистил. Это ж и есть дзен. Тут-то я и постиг смысл и дзена, и Православия, и вообще всего. Надо, чтоб человек поверил, поплакал чтоб, сердце чтоб раскрылось, и вот тут-то вдарь его по голове! Хотел я было и тебе такую чистку произвести, а ты вона чего выкинул┘

- А чего я такого выкинул? - спросил Вячеслав Игоревич, с интересом выслушав неожиданно жаркий монолог.

- Ну┘ - чувствовалось, что учитель и сам толком не понимает, что произошло, а только ощущает какое-то неудобство. - Ты уж больно по-буддистски это всё принял. Нету в тебе христианской культуры, чтобы как надо прочувствовать.

"Господи, пусть нету культуры, главное же , чтоб с тобой говорить, " - подумал вместо ответа Пятипалый.

- А я ещё вот что... Про Крест┘ - добавил Затворник, помолчав. - Что чувствовала Мать, стоя у Креста? Он ведь, Сын-то, был подарен ей Самим Богом. А потом одним ударом так безжалостно отнят. Тем же Богом.

Разговор заглох. Поезд подходил к станции, на часах было шесть. Пассажиры потянулись к выходу, и Пятипалый с Затворником тоже. Вышли из вагона последними, электричка умчалась, и вдруг вокруг вместо знакомого городского перрона зашумели высоченные деревья, из-за которых как-то ненавязчиво выглядывал храм с золотыми крестами и жёлтыми обшарпанными стенами, окружённый кладбищем.

Затворник непроизвольно охнул, а Вячеслав Игоревич чуть было не завопил ура от благодарности к Богу. Потом, боясь, что чудо может мгновенно исчезнуть, схватил учителя за рукав пиджака и помчался по тропинке между могил. Затворник делал слабые материалистические попытки упереться, но Богочестивое стремление Вячеслава Игоревича увлекло его, и они оказались на паперти перед большими дверями. Напрашивался вывод, что они сошли с поезда не на своей платформе. Пятипалый шёл по-пророчески и, остановившись только для того, чтобы перекреститься, проник внутрь храма.

Из-за большой белой печки выглядывала бабушка с глазами человека, который спит очень мало, другая бабушка тёрла руки о батарею, на клиросе читал мальчик. Бородатого Максима что-то не было видно. У Вячеслава Игоревича было такое чувство, какое бывает у человека, возвратившегося из дальней поездки. Затворник же никак не мог оправиться, и в его голове, наконец ошарашенной хорошим ударом, высветились отчего-то слова: "Ты страшен еси, и кто противостанет Тебе?" Умом он был готов к чудесам, но материалистические установки его организма были настолько крепки, что даже стыдно становилось оттого, как плохо дело следует за словом. От этого ощущения он решил держаться поближе к Пятипалому, по всей видимости, сохранявшему полную ясность мысли. Был странным такой расклад вещей, но всё ж таки это лучше, чем краснеть от стыда и делать материалистические выводы - уж больно это было глупо.

Из алтаря вышел священник - не отец Феодор, как ни странно, - и приблизился к ним. Он шаркал старыми ногами в тапочках и зябко кутался в рясу, подслеповато глядя сквозь очки на Пятипалого. Затворник словно уменьшился ростом и, весь спрятавшись за своего ученика, оставался, по-видимому, незамеченным.

Священник был очень старым. Наверное, ему было не меньше девяноста лет. Стоять ему было тяжело, и от этого Вячеславу Игоревичу стало жалко его и немного не по себе, что такой старый, и приходится ещё что-то делать.

- Вы, батюшка, сели бы.

Батюшка не расслышал, а может, просто не придал значения. Он задумчиво перебирал губами и смотрел в сияющие глаза Пятипалого. Тот видел, что старые потухшие глаза батюшки тоже сияют, только внутри. Потом такому же осмотру подвергся и Затворник, позорно и абсолютно не по-буддистски оробевший. У него было такое чувство, словно сейчас состоится какой-то решающий этап, скорее всего, суд, страшный.

- Вы от игумена Феодора? - вдруг без предисловий спросил священник. Вячеслав Игоревич, нимало не удивляясь, легко ответил:

- Ага.

- И что, не причастил?

- Нет, - пролепетал Пятипалый, отчего-то вдруг теряя почву под ногами.

- А вы к нему зачем ехали?

Затворник взял Пятипалого за рукав с чувством прояснения от сугубо земных соображений.

- Мы к нему вообще-то ехали┘ Я - потому что везли, а Затворник┘ - Вячеслав Игоревич махнул головой в сторону учителя, бесчестно выдавая его вместе с его пострадавшей головой, которая вжалась теперь в плечи, - он - чтоб по голове получить и впасть в Нирвану.

Растерявшийся Затворник пытался взбуровить ёршик на голове и в смятении ругал про себя ученика-предателя.

- Ну и что, получили? - спросил священник, обратившись к незадачливому искателю просветлений.

- Н-не очень, надо другие пути искать, - ответил Затворник.

- А потом?

- Что "потом"? - не понял Затворник, начиная соображать и сразу вовлекаясь в разговор; то была знакомая ему стихия.

Но священник не стал продолжать. Он стоял напротив них, смотрел непонятно свозь очки и перебирал губами.

Прошло минут десять, а казалось - целая вечность. Служба продолжала неспешно развиваться, не требуя участия священника, но все равно Затворнику казалось, что он напрасно отнимает уйму чужого времени. "Что же он делает? - думал он, стараясь исчезнуть за Пятипалым, - Молится? Не понимаю." Ему было неловко внутри, но сказать было нечего, а повернуться и уйти без какого-то ответа - неудобно. Он решил медитировать. Вячеслав же Игоревич напротив, казалось, не испытывал ни малейшего неудобства, а смотрел в большие круглые очки и старался понять что-то самое важное.

Вдруг священник сказал:

- Чтоб без исповеди причащать - это надо дерзновение иметь, как Иоанн Кронштадтский. Надо ведь и самому движение сделать, чтобы возлететь к Богу. А если все только прыгать, тогда можно попасть в цех номер один.

Пятипалый вспомнил покинутого Пелевина. "Странно всё сходиться, - думал он. - Во всех религиях что-то настоящее есть, нужно только правильно истолковать." И ещё подумал: надо летать учиться, летать, а иначе всё без толку.

- А вы ведь Пустоту-то не в Пустоте ищете, - добавил священник, обращаясь к одному Затворнику, - а в мире, дорогой, в миру.

Потом священник в немногих словах сказал им про внутреннюю жизнь христианства, как в молитве отречься от земного, словесною мыслью обращаясь к Тому, Кто вне мира, и как стать достойными причастия. Велел сначала приготовиться в духе, а потом уже идти соединяться кровно и ощутимо с Богом.

- Потому что это не просто так, а шаг, и так постепенно можно научиться летать, Божьей помощью.

Деморализованный Затворник окончательно потерял нить и остались у него теперь одни чувства, которые были непонятны. Если бы исходила от священника какая-то сила, он бы нашел, как ему противостать. Сила та была, но не от самого батюшки, а как бы с ним. Она была непонятная. И хотелось, чтоб быть единым с этой силой, проникая в бесконечность Единого Существующего, но одновременно жалко было расстаться с животной силой пустоты, потому что буддист - тоже человек. И всё же Бесконечность превозмогла пустоту, когда батюшка подвёл их приложиться к святыне храма - малой частице того орудия, которым был спасён весь мир - Креста. Позолочённый ковчежец таил в себе эту тайну, и Затворник, вглядываясь в небольшое отверстие, никак не мог сообразить словами, что там.

Только оказавшись уже в метро и даже уже подходя к дому, он вдруг определил:

- Знаешь что, Пятипалый, а ведь там и есть Пустота. Дальше некуда.

- Где? - не понял тот, с некоторым беспокойством подсматривавший за учителем, в котором теперь явилось что-то незнакомое. Затворник резко обернулся к Вячеславу Игоревичу и в первый раз посмотрел по-простому, так, что тот увидел, что глаза у него серые.

- Ну, там.

- А-а, - легко согласился Вячеслав Игоревич, - я про то и говорю.

Лифт, подвывая, вёз их вверх, а они смотрели друг на друга радостно-беспечными глазами, как дети, один оттого, что получил ответ, другой, потому что┘ впрочем, и так понятно, почему. Они были не одинокими охотниками, а были детьми, у которых Отец сильнее всех сильных и непостижимее всего непостижимого. И было теперь не страшно, какие бы козни им ни предстояли еще на пути в тысячу миль.

В квартире кроме Феофилакта Федотыча, с хитрым видом сидевшего в мягком кресле, было ещё несколько человек, и Вячеслав Игоревич обрадовался, увидев их. Затворник же был немного расстроен, и что-то хрустнуло в его душе от предстоящей разлуки. На новом венецианском табурете заседал милиционер, а на угловом диване напротив домашнего кинотеатра волновались родители Пятипалого. Телевизор, конечно, был выключен, но его мама, насмотревшаяся сериалов, вместо киногероев несколько приторно бросилась выражать свою радость по поводу нового обретения сына.

- Славик, как же ты мог сбежать из дома, а мы думали, ты попал под машину, спасибо Феофилакту Федотычу, а то мы совсем переволновались, у меня чуть не случился инфаркт┘

Папа, тот ликовал более по-человечески: сначала просиял, потом посерьёзнел и стал тянуть непослушный ремень из брюк, однако, сообразив, что штаны на одном энтузиазме держаться не будут, решил заняться воспитательными мерами дома.

Оказавшись в объятиях пушистой маминой кофты, вопреки обычаю, не надушенной, Вячеслав Игоревич испытывал понятную человеческую радость и спокойствие. Потом всё-таки стали прокрадываться мысли о главном. Он с трудом выглянул, ища глазами Затворника. Тот стоял у окна, повернувшись лицом к окружающей дом обстановке. Стало тревожно на сердце и досадно как-то. Аккуратно вывернувшись из объятий, Пятипалый заглянул в лицо учителю, спросил:

- Ну? Что же мы теперь делать будем?

Вокруг шумели люди, одновременно начавшие говорить: Феофилакт Федотыч отказывался от вознаграждения, милиционер требовал какой-то подписи.

- Как что? - как будто удивился учитель. - Как что? Мы полетим┘

- Куда? - как по правилам, спросил опять Пятипалый.

- К Пустоте, - ответил Затворник, загадочно улыбнувшись, и в этой улыбке сквозило что-то пустое. Он ещё раз облегчённо хмыкнул и стал глядеть в окно.

Вячеслав Игоревич тоже глянул вниз, как бы стараясь разглядеть под ногами многомильный путь к Тому, на Которого намекал ему огромный багрово-сверкающий круг, зависший невысоко над Землей.

Затворник же тоже глядел на садящееся солнце, и с привычной пристукнутой горечью старался рассмотреть там что-то новое, но оно напоминало ему лишь иные виденные им светила.

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

269644  2006-11-09 23:53:03 Екатерина - Замечательное произведение, очень понравилось! Очень жду следующего произведения.

Copyright (c) "Русский переплет"