|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Сделалось
тихо - это липы перестали возить по крыше ветвями, грузными от утренней
грозы.
В сенях старик прислушался. Наверху, в мезонине, капли вперебежку сочно
чмокали
в таз. Так и не выйдя на крыльцо, он поставил опять в угол сеней косу -
собирался подкосить по двору лопухи, - скинул резиновые сапоги и вернулся в
залу.
Угол неба в окне
заливало
лиловое брюхо тучи. Что за лето дал Бог, грозы так и катят
одна за одной... Старик лег на диван, прижался виском к зернистой
коже
спинки и сунул на язык дробину нитроглицерина, косясь на быстро темнеющее
окно.
Нет, никак не поспеть уснуть до громового наката, а жаль - во сне гроза
переносилась легче. Но и пропустить тоже жаль это явление жизни, которая
несется мимо все стремительнее, как поезд, с которого сошел с вещами, прежде
чем оборваться окончательной тишиной.
Кроны лип над крышей
охнули, лохматая ветвь припала к стеклу, заглядывая, словно ища укрытия.
Свет
померк. Туча навалилась на старый дом и с грохотом лопнула, облив его
мокрыми
молниями. На крышу рухнули потоки,
сотрясая стропила, и хлестнули по стеклам тугие жгуты, потащили
обрывки
листьев, и окна вдруг на долгое мгновение озарились белым, торжественным,
страшным огнем, а потом над домом раскатился многоголосый рев, от которого
старик бессильно прикрыл глаза. Вся ярость и мощь небесного жерла обрушилась
на
него одного, ибо не было в доме другой живой души. Гром кипел и рвался со
всех
сторон, ветер налегал на стены, и старик при каждом порыве напрягался
сам, помогая дому перестоять еще одну бурю, и дом кряхтел и не
поддавался...
* *
*
Гроза еще ворчала,
уползая
к станции, глушила посвист улетающей электрички, а солнце в полную силу уже
окатило мокрый дом и старика на его крыльце, полня двор лиловой испариной. С
листьев
лип срывались цветные искры, стучали по нескошенным лопухам, собирались у
черешков в ртутные озерца, и водостоки по углам урчали и брызгались,
вышвыривая
из переполненных бочек ряску и головастиков.
Старик спустился с
крыльца
и обошел дом. Мокрые стекла в мезонине полыхали отраженным солнцем так, что
за
их слепящим сиянием можно было представить себе что угодно. Накрахмаленный
тюль, например, а в раздвинутых занавесках темные волосы, голое плечо,
улыбку -
все женщины этого дома любили послегрозовой озон. Но никаких улыбок там быть
не
могло, и не было, конечно.
Сад тоже помнил времена,
когда этот дом о восьми комнатах, считая с мезонином, был полон людей и
звуков,
запахов еды и семейных праздников, когда его с утра до вечера оглашал
детский
топот по лестницам. Сад помнил собственную молодость, когда весной черемуха
светилась по ночам и ошеломительно пахла, а летом
розовой россыпью наливалась на грядках клубника, а осенью яблони стряхивали
в
траву сладкое бремя. Липы, что нависают над домом, тогда все были разного
роста, ибо высаживались в честь рождения очередного младенца. Счет начал
дед,
построивший этот дом, продолжили сыновья с зятьями - где все они? А липы
стоят до единой, и дом им теперь по пояс.
Старик шагнул с тропинки
к
дереву, потрогал ствол своей ровесницы, мокрый и теплый от напряжения
борьбы.
Держится. Стало быть, должен и он держаться.
Завершив обход, он
поднялся
на крыльцо, потянулся к ручке, но дверь сама отворилась навстречу, а из
сеней
выступил на крылечко господин лет сорока, аккуратненький, кругленький, в
жмущих
очках и с только что сложенным зонтом, с которого еще капало. Пластиковый
пакет
в руке завершал впечатление полной безвредности гостя, и все же старик
попятился на ступеньку ниже.
- Я тут вторгся без вас,
извините,- ласково сказал господин.- Звонил-звонил, смотрю - дверь не
заперта. Бурлакин моя фамилия.
Он сверху протянул
розовую
ладошку и вполне по-хозяйски помог старику подняться на
крыльцо.
- А я - Викентий
Павлович, - озадаченно сказал настоящий хозяин. - Чему обязан
посещением?
- Ах, ну и воздух у
вас!-
пропел Бурлакин, и даже зажмурился, и носом
потянул,
попискивая.- Сплошной озон и фитонциды!
- На воздух не жалуемся.
Ищете кого-нибудь?
- А гроза
какая - грандиозная вещь! В городе разве грозы? Мусор в морду,
лужи по колено, а все равно никакого трепета перед мощью природы - одни
неудобства, сырость и дрянь. А здесь - сотворение мира! Полный катарсис,
доложу
я вам! - С зонта восторженного гостя капало не переставая,
да
так густо, будто, складываясь, он зачерпнул клок дождевой
тучи.
- Ну, если катарсис,
тогда
уж лучше в дом войдем, - старик шагнул в темные сени. - Может, там что толковое скажете.
В зале гость озирался с
искренним и чрезвычайным интересом. Все здесь было старое или очень старое:
буфет с витыми колонками, с портиком и гранеными стеклами в дверцах, темный
в
трещинах пейзаж над диваном, сам диван, обитый мерцающей кожей. Стол был
карельской березы на львиных лапах, такие же монументальные стулья вокруг,
на
щелястом полу ковер персидский, вытертый, но денег же стоит - как десяток
новых. Однако никакая вещь здесь не выглядела ветхой. Все могло служить еще
век
- за исключением, конечно, телевизора в углу.
- Я, собственно, по
объявлению, - сказал Бурлакин, испытующе толкая
качалку красного дерева.
- Это я уже понял,-
отозвался
старик, по очереди открывая дверцы буфета.- Яйца... тут тоже яйца. Яишенку могу соорудить...
- Я что, произвожу
впечатление голодного? - полюбопытствовал Бурлакин. -
Или вы всех кормите, кто по объявлению приходит?
- К нам пока доберешься,
оголодаешь. Вы ведь из Москвы?
- Ага, я произвожу
впечатление голодного москвича!
- Да у наших денег нет
таких, чтобы дома покупать. Вы, считайте, первый
объявились.
- Это хорошо. Конкуренты
меня нервируют.
- У вас в авоське не помидоры ли? На станции овощи дешевы, многие
как
сойдут с электрички, так сразу и берут.
- В нашем деле на
электричке много не наездишь. Я на машине, с вашего
позволения.
- А где
машина?
- У станции оставил. Но
помидоров не купил.
- Чего ж сюда не
подъехали?
- Ландшафты, знаете ли.
Пешочком их лучше уясняешь, - объяснил Бурлакин,
лаская бронзовую лампу.
- Значит, нету помидоров. А жаль. Я бы салату вам
нарезал.
- Салат как раз имеется.
Как вы к крабовому
относитесь?
Бурлакин
поставил на стол свой пластиковый пакет и начал выгружать из него, близоруко
щурясь, консервные банки и баночки, пласты красной рыбы в прозрачной
упаковке,
потертый пистолет в песочной кобуре, кубическую бутылку виски, корзиночку с
иноземными фруктами в сеточке, плотно сжатую кисть бананов, несколько
запаянных
в пленку пачек долларов, полдюжины алых яблок, палку багровой колбасы и уже
с
самого дна - батон, опять же в пленке, но уже нарезанный.
Пистолет и деньги этот интересный москвич сунул опять в пакет и швырнул на
диван, будто в нем были старые шлепанцы.
- Это вы по объявлениям
с
таким комплектом ездите? - спросил старик
- В сложное время живем,
-
пояснил Бурлакин. - Объект вы для меня интересный,
не
скрою, а для ответственных переговоров нужна соответственная
атмосфера.
- Поэтому вы с
оружием?
- Поэтому я с задатком.
А
пистолетик - чепуха, газовый. В дороге чего не
бывает...
- А не поспешили с
задатком? Вдруг не сговоримся?
- Исключено! - еще
сердечнее улыбнулся Бурлакин. - Клиент свое
решение
принял.
* *
*
Покончив с едой,
некоторое
время оба будто даже припоминали, что же могло
свести
их за этим столом. Виски в бутылке заметно убавился, причем гость от хозяина
не
отставал, несмотря на машину у станции. Хотя, возможно, в машине ждал
водитель.
В виду пакета, валявшегося на диване, в этом не было бы ничего
удивительного.
- Ах да, - спохватился
Бурлакин, - я ведь по
объявлению...
- В самом деле,-
согласился
старик.
- Надо бы дом
посмотреть.
- Полдома. В объявлении
написано - полдома.
- Разве? Не помню.
Впрочем,
это детали. Когда мне что-то нравится, я покупаю это что-то всегда
целиком.
- На сей раз не
получится, -
сказал старик.- Продаже подлежит полдома.
- Ах, - вздохнул Бурлакин.- В этой жизни продаже подлежит все, на что
есть
покупатель. Уж в вашем-то возрасте следует это знать. Ведите меня, Вергилий
Павлович.
Из залы в гулкие недра
дома
вел коридор, по две двери с каждой стороны. Все были заперты - это Бурлакин проверил на ходу. Обои в пятнах сырости,
пучатся,
попахивают плесенью. Бурлакин тыкал пальцем в
бумажные пузыри, качал головой. Коридор вывел к лестнице, охряные ступени
которой, осыпанные каплями, освещало окно. Под ногами лестница
постанывала.
- Вам не бывает страшно
одному?
Старик поднимался первым
и
вроде не слышал гостя. А может, и в самом деле не слышал за вздохами
ступенек.
- Продается верхняя
половина, - сказал он. - Только мезонин.
- Лучше говорить -
продается второй этаж. Даю бесплатный совет. За этаж выручить можно вдвое
больше, чем за мезонин, такова уж сила слова.
- Что имею, то и продаю.
У
меня продается мезонин.
Лестница привела их в
верхний коридор, светлый от остекленных по пояс дверей. На площадке стоял
переполненный таз, вода в нем вздрагивала, булькала, выбрызгивалась
стрелочками. Слева дверь, справа дверь, прямо тоже дверь, по рифленым
стеклам
плавают тени - кто-то явственно подходит изнутри, берется за ручку, но не
открывает, отплывает снова, и не сразу понимаешь, что это в окнах комнат
колеблются ветви лип.
- Впрочем, мезонин
действительно звучит вкуснее, - сказал Бурлакин.
Позвенев связкою ключей,
старик отпер комнату слева. Она оказалась не очень просторна, но может быть от этого и выглядела по-особому уютно. Комод с
рассевшимся на нем трельяжем, никелированные вензеля кровати, покрывало и
подушки с подзорами ришелье, этажерка с книгами в одном углу, приемник
.Ригонда. на жидких ножках в другом - Бурлакин
даже хмыкнул от удовольствия. Социалистический комфорт шестидесятых, борьба
со
стилягами, покорение космоса, целинники, "Куба си, янки но", но уже
покатилась с Запада тлетворная пена вещизма, в головах у строителей
коммунизма
забродило сусло из морального кодекса, доклада Хрущева, Ивана Денисовича, а
главные споры все еще о физиках и лириках... очень, очень занятное
помещение.
- Кто жил в этой
комнате?-
спросил Бурлакин.
- Сын c
невесткой.
- И где
они?
- Где нынче русские
доктора
наук - в Америке...
- Ну, ясно, что доктору
наук в дыре вашей делать.
- Да нет, сюда он на
выходные приезжал. А жил в Москве, раковых оперировал на Каширке.
Теперь оперирует в Бостоне.
- Везет. Хорошо
зарабатывает?
- Не знаю, наверно. Ему
главное - процент излечения втрое выше. А те же руки, та же голова.
- У нас свое главное.
Давайте следующую смотреть, - сказал Бурлакин.
Комната справа была
просторнее, в два окна. Здесь когда-то жили внуки, трое сыновей его сына, -
боже ж ты мой, было ли это вообще?
- Площадь ничего, -
заметил
Бурлакин. - Слушайте, хорошая была бы дача для
ваших
детей.
- В штате Мэн теперь у
них
дача,- сказал старик. - Называется - ранчо.
* *
*
И
они осмотрели третью комнату, где воспитались в ушедшие времена и откуда
поочередно уехали племянницы Викентия Павловича
(Верочка замуж за военного вертолетчика, в Афганистан, и давно уже вдова,
Надюша за кожей с челноками в Турцию, и уже без
возврата),
оставив по себе прелестный девичий раскардаш -
халатики на спинках стульев, засохшие букеты, на стенах россыпь карточек и
календарей, занавески раздернуты на стороны... И чем более доволен был увиденным Бурлакин,
тем больше хмурил он замшевый лобик, чертил рантом ботинка в щелях меж
половицами. Когда же спустились снова в нижний этаж, Бурлакин
придержал старика за локоть.
- А эти комнаты? Их тоже
надо посмотреть, Викентий
Павлович.
- Вот уж не
надо.
- Я вас прошу. Для
общего
представления!
Старик поколебался, но
все
же вытянул из кармана ключи.
- Что вам тут
представлять... За этой дверью мой отец всю свою жизнь прожил. Здесь
родился, отсюда и вынесли через восемьдесят четыре
года.
Дверь направо открыла им
большую комнату, затемненную шторами и от этого казавшуюся почти пустой.
Хотя
имелась в ней, конечно, меблировка - две одинаково заправленные кровати
полосового
железа, комод с фаянсовым кувшином и тазиком для умывания, в углу лампадная
горошина мерцала, отсвечивая в тусклых окладах. В простенке вытянулись
гренадерского роста часы - темно-вишневое дерево, фарфоровый циферблат,
во чреве за стеклом тускло лоснились гири и неподвижный
маятник.
- Кажется, интересная вещь... Довольно пожилой антик, - забормотал
Бурлакин.- Но вы их зря остановили. Часы для сохранности
должны ходить.
- Эти свое
отходили. Матушки моей приданое, точность имели, как в обсерватории. Это я
их
остановил, когда она скончалась. Ушла в полном разуме - на девяносто седьмом
году.
- Удивительно,- сказал
Бурлакин,- до чего были прочные люди. Главное было в
лагерь
им не попасть, или на фронт, или не спиться, а так... - Он уже в дальнем
углу
обнюхивал обратную сторону иконы, которую без церемоний снял с гвоздя. -
Девятнадцатый век, не раньше. Можно сказать, новодел.
Но для часов и девятнадцатый век - уже кое-что. Специалистам показывали?
Если
этот агрегат в приличном состоянии...- Бурлакин подергал запертую дверцу и даже попробовал
отодвинуть корпус от стены, но качнулся, но не
поддался.
- Оставьте часы в
покое,-
сказал старик. - Я закрываю комнату.
- Да ради бога,
закрывайте,
- отвечал Бурлакин, утирая внезапно взмокший лоб.
-
Ну, Павел, ну, Буре - дореволюционный ширпотреб, практически массовое
производство...
Дверь за ним старик
запер
на два оборота ключа. Но Бурлакин уже дергал ручку
следующей двери.
- А здесь что
было?
- Это вам совсем
неинтересно. Дочка моя здесь жила.
- Уж если начали
смотреть, Викентий Палыч, давайте все по
порядку. Да вы не бойтесь, ничего не буду трогать, если это вам
неприятно.
Комната за дверью
выглядела
неожиданно жилой, бы ла
прилично обставлена, в бликах полировки витал лимонный дух мастики, запахи
духов, какой-то косметики, вообще молодой свежей
женщины.
- А кто сейчас тут
живет?
- Уж восемь лет никого,
-
старик и сам осматривался в комнате с некоторым недоверием, словно кто-то
мог
взять и выйти из шкафа. - Но скоро она приедет.
- Скоро? Это завтра или
через год?
- Ответственное дело у
нее,
вдруг не бросишь... - уклонился старик от прямого
ответа.
- Поет, танцует дочка?
Шоу-бизнес?
- С чего вы
решили?
- Ну
так афиши же!
На самом деле афиш по
стенам для такого заключения было маловато, и те не афиши были, а
предвыборные
плакаты с толстомордым реформатором, любимцем
интеллигенции. Однако же роящиеся на плакатах вокруг него
избиратели - в том числе деммасса в кепках,
длинноволосые девицы с компьютерами, толстошеие предприниматели с мобильниками в кулаках, - все они и впрямь словно пели и
отплясывали в предвкушении райского завтра.
- Афиши, тоже
скажете... Это политика.
- А я что говорю?
Шоу-бизнес и есть. И что, ваша девочка в депутаты
выбилась?
- Как знать, может выбьется. Пока в переводчицах она у этого вот, у
лидера... Весь мир с ним
объездила.
- И дома
бывает?
- Два раза гостила.! По целому дню. При ихнем
графике - очень немало.
- Видите, как хорошо. Не
забывают вас дети - пишут, навещают...
Посмотрев на Бурлакина хмуро - не издевается ли? - старик оттеснил
его с
порога в коридор и запер дверь. Но тот, неугомонный, уже дергал последнюю.
- Здесь такая же
планировка, как наверху?
- Точно такая же. Все,
хватит, пойдемте на кухню.
- Ну, Викентий
Павлович! Так не годится - все посмотрели, а что-то одно
нет...
В этой комнате старик
прожил
с женой тридцать девять лет, восемь месяцев и четырнадцать дней - до самой
ее
кончины. А после похорон и сам ни разу сюда не входил, а другим не отпирал
тем
более. В первые годы - оттого, что опасался расплакаться в этой комнате, а
потом откуда-то пришло ощущение, что стоит только раз отпереть эту дверь, и
под
натиском детей и внуков необратимо нарушится расположение предметов,
сочетание
запахов и пятен цвета, хранящее память о ней.
А когда он в доме
остался
один, то стал все чаще размышлять о том, что же делается теперь за
заповедной
дверью, что вообще происходит в заповедниках памяти, если их не тревожить? И
однажды понял, что хотя время движется всегда в одном направлении, однако
рано
или поздно оно замыкается в круг, но это происходит не прежде, чем все
забудут,
что было в его истоке. И если не тревожить старого русла, время обязательно
вернется в него - забытыми жизнями.
Он никому не говорил о
своем открытии, не желая прослыть сумасшедшим. Но иногда подходил неслышно к
двери, запертой почти семь лет назад, опломбированной по косяку паутиной, и
вслушивался. Ничего не слышал. Но нисколько бы не удивился, услышав однажды
молодой тихий смех новобрачной и крахмальный хруст отворачиваемой
простыни...
- Пианино там не
прячется
старинное? - допытывался Бурлакин. -Внутренний
голос подсказывает, что у вас должно непременно оказаться интересное
пианино!
- Идите в залу, вместе с
вашим внутренним голосом, - буркнул старик, ибо пианино за дверью
действительно
имелось. Циммермановское еще, от поставщика двора
Его
Императорского Величества. И как этот черт унюхал?
* *
*
В зале Бурлакин
энергично потер вспотевшие ладошки.
- Милейший
Викентий Палыч, к делу,
к
делу, к делу! Итак, сколько вы желаете получить за свой домик? В
зелененьких,
налом?
- Во-первых, - сказал
старик,
усаживаясь за стол, - хочу знать, кто покупает.
- Разве это имеет
значение?
- удивился Бурлакин.
- Неужто
нет?
- Успокойтесь, у вас
никто
не будет топтаться над головой. У вас покупают весь этот дом, с землей,
хозяйственными постройками и садом, за липы, думаю, еще доплатят, - и я
прошу
вас это принять как основу сделки.
- Ей-богу, вы странный,
Бурлакин, - сказал старик. - Я в объявлении писал и
лично
вам объяснил - продается половина дома. Только мезонин. Весь дом не
продается.
Это наше родовое гнездо. И когда сюда вернутся дети...
- Они никогда не
вернутся,
вы это знаете, - ласково сказал Бурлакин. - На
ваши
похороны приедут, это так, а заодно толкнут домишко
первому, у кого деньги найдутся. То есть отдадут даром. И это вы тоже
знаете,
потому дали объявление. Ведь сами, если не торопиться, за полдома выручите
вдвое больше, чем они за весь. Им-то лишь бы похороны окупить, да дорогу из
Америки...
Старик перебил
его:
- Вас мои похороны не
касаются. Пока я жив, я тоже должен где-то жить. А другого жилья не
имею.
- Живите сто лет, о чем
разговор! - замахал ладошками Бурлакин. - Это
входит
в условия! Денег срубите столько, что купите квартиру хоть в Москве, и еще
на
жизнь останется, плюс детям наследство. Кстати, я же вам и
квартирку устрою - есть штучные, у метро. Евроремонт организую, если
пожелаете.
- Так вы, значит,
маклер, -
догадался старик. - Ясно...
- Мне давно это ясно. И
что?
- А кто же сам
покупатель?
- Да вам какая разница?
Считайте, что я. По доверенности.
- Вам бы я, пожалуй,
даже
комнаты не сдам. Не хочу, чтоб вы здесь жили.
- Крутенько. Чем же это
я
вам не угодил?
- Суету
производите.
Бурлакин
крякнул, мотнул головой, но - ничего не сказал. Вместо этого налил старику
стопку рыжего виски. И себе тоже.
- Не сердитесь, Викентий Палыч, если что то я не так сказал или сделал. За ваше
здоровье.
Старик возражать не
стал.
Закусил оливкой. Кислило приятно, только косточка по протезам
гремит.
- Покупатель ваш -
человек
состоятельный и надежный, - сказал Бурлакин. -
Платеж
произведет в любой форме. Хотите - рублями, хотите - долларами, хотите -
переведет в зарубежный банк. Сыну вашему на счет, или дочке, как
скажете.
- Кто он
такой?
- Коммерсант,
естественно...
- Фамилия? Откуда
сам?
- Что вам до его
фамилии... Ну, таджик один, Бесланов,
беженец из Средней Азии. Это имеет значение?
- Беслан - имя
кавказское.
Неправда, что таджик. И беженец - неправда, беженцы по общежитиям мыкаются,
дома не покупают.
- Слушайте, - начал
снова
закипать Бурлакин. - Мы ж с вами не органы
внутренних
дел, Викентий Палыч, мы
-
люди. Нам какое дело -таджик он или чеченец?
Главное -
как платит.
- Зачем сюда, в глушь
нашу
полез? Чем Москва не нравится?
- Нравится, очень
нравится
ему Москва! У него там давно квартира, в самом что
ни
на есть Крылатском! Про дачу лучше не спрашивайте
- в
Малаховке поставил, в три этажа, медью крыта! А сюда он пришел с инвестициями. Вашу
деревообделочную фабрику кто приобретает, не интересовались? А лесопилку? А
фактически весь лесхоз? Ну, поинтересуйтесь, спросите фамилию. Так что
теперь
господин Бесланов для вашего района очень важное
лицо. Не национальности лицо, а первое, которое рискнуло денежки вложить в
ваш
нечерноземный бардак. Инвестор пришел! С чем вас
поздравляю.
- Спасибо. Дом мой здесь
при чем?
- А при
том, что господин Бесланов решил тут
поставить
особняк. Должен где-то останавливаться хозяин, наезжая? И управляющего
своего
поселить, из родни кой-кого, друзей опять же,
беженцев. У них там нынче жарко.
- Пусть ставит особняк,
не
возражаю. - сказал старик.
-
Пустошей у нас на сто особняков хватит. Чего он от меня-то
хочет?
- Липы, Викентий
Павлович, липы. Целый парк их у вас, красавицы, во всей округе ничего
подобного. Архитектор выбрал ваш участок, даже уже весь проект привязал к
липам. Так что назад ходу нет.
- Вы там все какие-то
странные, - криво засмеялся старик. - Под этими липами я родился, я и живу.
По
старинной фамилии - Иванов. Уясните себе эту
фамилию...
И повалился со стула
набок,
по-рыбьи хватая воздух серыми губами.
* *
*
- Ну
уж, ну, разволновался, Иванов ты наш старинный... - приговаривал Бурлакин, сидя на краю дивана. Плавными пассами он
растирал
старику плечо, грудь, левую руку, и в завершение каждого движения стряхивал
с
розовых ладошек невидимую нечистоту, и лицо старика светлело с каждым этим
потряхиванием, словно в самом деле Бурлакин
смахивал с него некую бурую мертвую влагу. Под голову ему подсунут
был пакет с пистолетом и долларами.
- Охххоссподи... -
прошелестел старик и разлепил с усилием глаза,- давно так не
прихватывало... Думал - всё уже, пошел ... за
Катей...
- А не спешите туда,
Викентий Палыч! - засмеялся
Бурлакин, продолжая свои манипуляции. - Туда спешить не
надо, все туда придем. Здесь еще сколько дел
переделать надо!
Старик дышал мелко и
медленно, но был уже явно по эту сторону тьмы, водил глазами по комнате,
проверяя,
цел ли здешний его мир.
- Что, нитроглицерин? -
спросил он чуть громче.
- Еще чего! - улыбался
Бурлакин. - Таблетками вашими вы бы уже архангелов
угощали.
Экстрасенсорика!
- О, вы еще и
экстрасенс...
- В главном я
экстрасенс, -
сказал Бурлакин. - А маклерство это так, чтобы
волшебство на геморрои не разменивать.
- Ффуу... - старик не
без
помощи гостя сел, откинулся на спинку. - А я полагал, экстрасенсы
богатые...
- Шарлатаны -
да.
- А вы - не
шарлатан?
- Ну, Викентий
Палыч! - огорчился Бурлакин.
- Вам что, еще нужны доказательства?
Старик не успел ничего
ответить, как тот схватил со стола складной ножик, которым час назад резал
хлеб. Лезвие спрятал, открыл трехгранное шило, обтер его об рукав, положил
на
столешницу левую руку ладошкою вниз, примерился и - хррысь!
- всадил острие сквозь собственную плоть, в доску.
Старик крякнул и снова
взялся за сердце.
Бурлакин
же, не обращая на него внимания, выдернул шило из стола, затем
не торопясь вытянул из собственной плоти. Толкнулась темная кровь, потекла
по ладони.
Не изменившись в лице, Бурлакин зажал рану
розовыми
пальчиками и принялся тереть ее настойчивыми движениями, словно заталкивал
кровь назад в сосуды. Насупленный лоб его блестел испариной. Смотреть на эти
чистые руки, мнущие одна другую, было почему-то
приятно.
Скоро Бурлакин
перестал сопеть и протянул через стол левую кисть - красную, заметно
распухшую,
однако невредимую. На коже не осталось даже пятнышка.
- Ну? - сказал он
строго. -
Еще чего-нибудь хотите в этом роде?
Старик только головой
потряс.
- Верю, бог с вами, а то
себе чего-нибудь совсем отрежете! Спасибо, что помогли. И до свидания. Я
передумал, знаете, - ничего не буду продавать вовсе.
- Так, - сказал Бурлакин. - На колу мочало, начинай
сначала.
- Что хотите
делайте, - сказал старик. - Хотите, стреляйте, хотите, бандюг
присылайте - не продам.
- Бандюги
не по моей специальности. По моей специальности - экономика, деньги, здравый
смысл. И я действительно не понимаю вас, Викентий
Палыч.
- Что тут не понимать? С
прошлого века дом стоит, а я его на снос отдам? Да вы с ума сошли, если за
такое деньги предлагаете.
- Один из нас не в себе,
это точно, - согласился Бурлакин. - Деньги... Не просто деньги - огромные деньги для вас, вы столько
за
всю жизнь не заработали! Ну, хорошо, вам трудно представить такую сумму -
о другом подумайте. Только что на том свете побывали.
Если б
не я -там бы и остались. И что? Кому
какое дело до истории вашего дома, кому вообще теперь дело до истории? Вот
я,
бывший музейный работник, дипломированный искусствовед с окладом в сто
тридцать
рублей - чем до сих пор горжусь, - могу сказать ответственно - люди живут
сегодняшним днем, в том числе ваши дети. И это нормально. В такие времена о
будущем надо думать, не о прошлом!
- Вот я и думаю, -
сказал
старик. - Неужели это непонятно?
Бурлакин
помолчал, почесывая ухо.
- Так, допустим, -
сказал
он затем. - Но есть другая сторона вопроса. Мне неприятно это говорить, но
вы
должны понимать, что такие люди, как мой клиент, обычно не отказываются от
своих решений. Иначе б у них не было столько денег. Вы сейчас не более, чем мелкое препятствие, проблемка, которую надо
закрыть.
Эти люди закрывают проблемы много круче. Собственно, вы вообще не проблема.
Ночью короткое замыкание, а такие дома порохом горят, из них выскакивать не
успевают, понимаете? Десять минут - и стройплощадка
расчищена.
- Липы тоже обгорят, -
сказал старик. - Пожаром смысла нет.
- Смысл - любой ценой
поставить на своем. Вы не знаете деловых
людей.
- И знать не хочу. Я
устал,
извините. Мне нужно поспать.
- Викентий
Павлович, решается ведь не только ваша судьба.
- Ну да, конечно. Вам
тоже
нужно свое заработать.
- Само собой, но речь не
об
этом. Вы думаете о себе, вам ничего не хочется менять в укладе... Но неужели вашим детям хорошие деньги не нужны? Неужели
вы
думаете, что кто-нибудь из них когда-нибудь вернется?
- Это их дело. Но если
дома
не будет, то и возвращаться будет некуда.
Бурлакин
вскочил, описал два круга вокруг стола, вздымая и опуская руки в дыхательных
упражнениях, снова плюхнулся на диван.
- Гвозди бы делать из
этих
людей! - сообщил он люстре, и повернулся к старику. - Вы
наверное были настоящим коммунистом. То есть, даже им и остались. Какой-то
Урбанский на лесоповале, не человек. Подумайте о
семейных
реликвиях. Вот вам небезразлична память о родителях, а все исчезнет в
момент! Буфетик симпатичный, ковер, качалка, стол чиппендейловский - все в головешки, а? В дым! И вы это
собственными руками...
- Руки-то не
мои.
- Да практически ваши.
Вместо того, чтобы принять разумный и выгодный
вариант, вы кочевряжитесь, как созревающая девушка.
- Да как я могу принять
его, ваш вариант, куда эти вещи в квартире дену?
- Возьмете самое
необходимое. Остальное - продайте в хорошие руки.
Кое что б, например, и я бы у вас
купил.
- Помру,
тогда и купите, - сказал старик. - Момент не пропустите
только.
- Ффу!
- выдохнул Бурлакин и потряс головой. Достал
платочек, звонко высморкался, посмотрел, что там выдулось, аккуратно вложил
в
карман. - Ну все, моя совесть чиста, Викентий Павлович. Что мог, для вас сделал. Как
экстрасенс,
как маклер, как искусствовед, в конце концов. Остальное
от меня не зависит.
- Большое
вам спасибо, товарищ искусствовед - сказал старик. - И оставьте нас в
покое.
Дом вздохнул при этих
словах. Это липы его огладили под набежавшим ветром.
- Сейчас опять гроза
начнется, - сказал старик. - Промокнете, товарищ Бурлакин.
- Да ухожу я, Викентий Павлович. Жаль, что вы ничего не
поняли.
- Может быть. Восьмой
десяток, мозги не те... Бутылку заберите, тут много
осталось.
- Это вам на память.
Хотя,
может, свидимся, тогда и допьем.
- А приезжайте не по
делам.
Вы меня еще подлечите, а я вас яишенкой
покормлю.
- Это вряд ли, -
пробормотал Бурлакин, забирая с дивана свой
огнестрельный пакет. - Нет, точно не свидимся. Прощайте, Викентий
Палыч. Приятно было
познакомиться.
- Прощай, прощай, милый
человек.
Старик поднялся и следом
за
гостем через сумрачные сени вышел на крыльцо.
Тррррраа!!!
- раскатилось над двором, и тут же хлынул ливень, светлый и густой, шипя по
старым лужам, на глазах распуская их во всю ширину
дорожек.
- Вон
в какие хляби гостя выгоняете, - нервно засмеялся Бурлакин.
- Хозяин-то вы так себе, несмотря на яишенку.
- Раньше надо было
трогаться - уже б в машине сидели. Хотите, переждите здесь. Только в дом я
вас
больше с этими деньгами не пущу.
- Да подавись ты своим
домом!
- в неожиданном бешенстве крикнул Бурлакин, и,
распахнувнад собою зонт, ринулся с крыльца в кипящую
лужу.
Но остановился прямо в ней и повернулся, еле различимый
в облаке брызг: - Соблазна все-таки боишься, а? Всем нужны деньги, и тебе
нужны, ибо ты такая же шкура, как все! Цену только набиваешь! Что, не так?
Ну,
скажи! Молчишь, хранитель древностей? Тогда имей в виду - клиенту ждать
недолго
осталось. Сегодня же - конец!
И как в скверном кино,
замерцало при этих словах, полыхнуло и сделалось так, будто с неба не ливень
валился, а жидкий огонь, и в этом озарении они увидели друг друга - ясно,
точно
и окончательно.
- Полдома хотя бы
продай! -
крикнул с ненавистью Бурлакин. - Ты же дал
объявление! - На стеклах очков крупно дрожали капли. Не дождавшись ответа,
он
повернулся и, горбясь, заскользил к калитке разъезжающимися
ногами.
* *
*
Старик поморщился -
ломота
за грудиной не проходила - и вернулся в сени. За спиною грохнуло так, что
стекла задребезжали. Впотьмах задел ногой ведро, покачнулся, схватился за
косяк, что-то опрокинулось на него, стукнув по плечу и шее, повалилось на
пол,
и лишь по дребезгу он опознал, что это коса упала. Поднимать нет, не стал.
Завтра наведет порядок, а сейчас - спать, спать...
Он вошел в темную залу,
включил свет и заложил за собою дверной крюк. Страшно не было, только
неприятно, что кто-то может снова войти в дом, не спросив
позволения.
Опять полыхнуло в окнах.
По
шее текло. Он провел ладонью, утирая дождевую влагу, но пальцы окрасились
кровью. Тогда он повернулся к зеркалу.
В померкшей от времени
трещиноватой глубине амальгамы он увидел седого, измятого, плохо знакомого
человека, у которого по небритой шее текла кровь из пореза.
Неглубоко... Но много глубже был рассечен ворот куртки, заслонивший
от
лезвия артерию. Мельком отметив это обстоятельство, он всмотрелся в лицо,
словно давно не видел его. Как одичал... Люди, вон они какие - розовые,
гладкие, красногубые, а это что за рожа? Эбеновые
листья винограда и черномазые купидоны весело вились вокруг венецианского
овального стекла, из которого смотрел на него бомж не бомж, но и не
домовладелец. Кто такого примет за проблему? Такому место в богадельне, а то и на помойке. Но этот,
экстрасенс-то, как он узнал про косу, что плохо в углу поставлена?
Спать расхотелось. Он
прошел в умывальную, где была аптечка. Разделся, заклеил пластырем порез,
умылся холодной водою по пояс. В чайнике вода еще была горячей. Тщательно
побрился, растер лицо одеколоном, причесался, чистую рубашку надел. Теперь
другое дело. На человека снова похож. И даже -
опять
на учителя.
Под громовые раскаты,
перемежающиеся дробью ливня по железной крыше, он без каких-либо колебаний
отпер заповедную комнату. Там все было как было,
никто
не появился в ней, конечно, кроме сукном лежащей пыли на поверхностях; да и
не
мог появиться, потому что память его так и не позволила времени замкнуться.
Он
снял со стены ружье, достал из ящика стола две коробки патронов. Дверь за
собою, однако, запирать не стал - надо потом здесь
прибраться.
В зале проверил ружье.
Стволы блестели смазкой. Зарядил, поставил у дивана в изголовье. Теперь
пусть
приходят, беженцы.
Отгрохотал ужасающей
силы
раскат, растворился в плеске и шипении ливня, но опять на крыльце затопали ноги и он вспомнил, что не запер наружную дверь
-
она и распахнулась.
Бурлакин
стоял
за порогом, мокрый насквозь, отдувая брызги с носа, и вывернутый ветром зонт
дыбился спицами над зализанной дождем головой.
- Викентий
Палыч! Вы - живой, - сказал
он.
- По-моему, да, -
согласился старик. - А ты что, деньги что ли
позабыл?
- Викентий
Палыч, я что хотел
сказать...
Часы эти ваши - цены им нет. Это не Буре, а если кто-то будет про Буре врать, гоните его вон. Это редчайшая Англия,
конец
семнадцатого века, мастер по фамилии Томпион.
Запомните? Или запишите - Томпион!
- Это я всю жизнь знаю.
Мог
бы не возвращаться.
- Вы понятия не имеете,
на
какие аукционы некоторые ваши вещи
тянут...
- Что мне нужно знать,
то
знаю. И успокойся, маклер, никакая вещь из этого дома не
уйдет.
- Плохой я, к черту,
маклер. Я - искусствовед, - обтер лицо Бурлакин, -
и
в этом моя проблема. А вы на меня, как на шестерку, смотрите, и в этом ваша
проблема... Думаете, расшифровали торгашика,
хотевшего редкостей ваших урвать, да? Ошибаетесь, праведник Иванов. Я совет
вернулся дать, только и всего. Хотите выжить, хотите дом спасти - спилите вы
эти липы к чертовой матери!
- Совет благоразумный, -
согласился старик, - только мне не годится. Зря мок,
говорю.
- Ну да, ну конечно, -
сказал Бурлакин, опуская растерзанный зонт. - Вы старый, липы старые, помирать, так вместе, да?
- Езжай в Москву,
искусствовед, - сказал старик. - Забудь про нас. А я дверь закрою,
позволь-ка...
- Воевать с ними будете?
Не
справитесь.
- Как знать. Я - у себя
дома. И дома останусь. А ты иди себе на станцию, не мешайся в наши
дела.
- Не гоните меня! Не
имеете
права! - в раздражении крикнул Бурлакин. - Дом ваш, кто спорит, да ведь и
мне
уже не чужой! Я... я - подумать должен.
- Отчего ж, подумай, -
сказал старик.
И закрыл дверь перед
гостем, переминающимся на мокром крыльце.
Но запирать ее не
стал.
|
Проголосуйте за это произведение |
Угол неба в окне заливало лиловое брюхо тучи. Что за лето дал Бог, грозы так и катят одна за одной... Старик лег на диван, прижался виском к зернистой коже спинки и сунул на язык дробину нитроглицерина, косясь на быстро темнеющее окно. Есть над чем работать!
|
|
"...Наверху, в мезонине, капли вперебежку сочно чмокали в таз. " Мне кажется очень образно и точно сказано. а как по-другому сказать?
|
|
|
|
|
