Сегодня девочек и дам,
Мужей, багровых на закате,
К высокомерным берегам
Доставил пригородный катер.
Вчера напившаяся вдрызг,
Толпа устраивает пенье,
Вскипая миллиардом брызг,
Волна дрожит от нетерпенья.
Хотя до пристани чуть-чуть
Осталось, над пустыней водной
Летят, расстраивая грудь,
Мелодии души народной.
 
Остановившись на виду,
С лицом, обветренным и мокрым,
Гипнотизирует звезду
Худая девочка с биноклем.
Мечтает дама из ларька
Со свертком пошлого романа
Стать новой жертвой рыбака, Крадущегося из тумана.
Ее герой - седой брюнет
Взирает, утомленный скукой,
На деву сорока двух лет,
Не расстающуюся с куклой.
Она белеет на ветру,
Но бредит запахами трюма...
Кудрявый дым из длинных труб
Вываливается угрюмо.
И прорастает сквозь туман
В трагическом подъемном кране
Весь город, легкий от ума,
С фабрично-заводских окраин.
И медленнее холодок
Качнет речными бугорками,
Когда привалочный гудок
Притягивает дебаркадер.
 
 
 
***
Изба-старуха в ватной кацавейке,
Заросшая землей до самых глаз.
Какой анахронизм в двадцатом веке!
Здесь русский дух. Он жидкость или газ?
А может, это плоть, где нету духа,
Облеплена подсолнечной лузгой?
Здесь вечно благоденствует разруха,
Не Русью пахнет - бедностью людской.
 
Для странствующих в мире ради Бога
На стол поставлю воду, соль и хлеб...
Как будто марсианская тренога
Среди полей торчит опора ЛЭП.
Рвись, туча, над поверхностью речною,
Бей градом опаленное жнивье...
Автопортреты Родины со мною...
Как поздно мы оплакали ее.
 
***
Двуногое в перьях во тьме закричит кукареку,
И звери домашние станут от голода выть,
С кисельного берега брошусь в молочную реку,
Заранее зная, что мне ее не переплыть.
 
В такие мгновения все вспоминается снова:
Короткие слезы от дыма затопленных бань,
Тяжелая, нежная пыль большака продувного,
Где сбоку сложил свои ржавые кости комбайн.
 
Блины да картошка и злая заморская сказка,
Лай уличных псов под лучом однорогой луны ,
И кажется, будто тевтонские рыцари в касках,
Висят на заборе кастрюли, пимы, чугуны...
 
Крути - не крути, мы продукты крестьянской работы,
Что б ни говорили о наших корнях доброхоты.
В родимой деревне, где в каждом окне по цветку,
Внутри кукареку поют, а снаружи - ку-ку.
 
Пусть каждый земляк будет в новую жизнь переизбран,
Но первыми встанут из гроба отец мой и мать...
Всего за три сотки души поклонюсь в ноги избам
И вновь в опостылевший город уйду умирать.
 
***
Круша цветочные розетки,
Играет ливень в бильярд
И вздохи парочки в беседке
Оценивает в миллиард.
Должно быть, местный парикмахер
С буфетчицей забрел сюда,
Кусты похожи на монахинь,
Зажмурившихся от стыда.
И в паузе приставив ухо
К решетке, вымытой до швов,
Дождь слушает, но слышит... эхо
Давно разыгранных шаров.
 

 
* * *
Плачь Ярославной, дева в платье бежевом,
В сумбурной жизни вечно неполадки:
В груди пожар - и сердце рвется пейджером,
И недра дискотеки кисло-сладки.
Хотя октябрь раскинул перед взорами
Пасьянс бульваров, ярких, как комета,
Между тобой и мной мосты не взорваны,
А сгнили, развалившись незаметно...
Ломоть батона мажешь маслом сливочным
И пьешь из чашки крепкий чай с лимоном,
Но вдруг воспоминанием обрывочным
Душа тебя трясет бесцеремонно,
Как в греческой трагедии без зрителей...
В окне буран кипит молочным супом,
Хруст листьев скорпионов отвратительней,
И муха в стену ввинчена шурупом.
Укором обезлюдевшей окрестности,
Заставив смолкнуть в сквере хоры дичи,
Повис свинцовый ужас неизвестности,
Как фон в портретах позднего да Винчи.
Я прогуляю тело возле тополя,
Оставшегося за ночь безволосым,
И тень моя, похожая на Гоголя,
Свой подбородок совмещает с носом.
И кажется темней шкатулки лаковой
Мой бывший дом, где враг трубит победу.
Меня другая обнимает ласково...
Я никуда отсюда не уеду!
Снег, наждака белее и шершавее,
Лежит на сучьях сосен темно-рыжих,
Любимая - оплот самодержавия -
Давай с тобой прокатимся на лыжах?
Январь 2005.
 
 
* * *
Жестоко в городе январском
По окнам бьет метели плеть,
Ты, сытый злобой и коварством,
Решаешь завтра умереть.
Как школьник, выучив уроки,
Откроешь серый, пыльный том:
⌠Белеет парус одинокий
В тумане моря голубом■.
Какое море, ветер, парус!
Что кинул он в краю родном?
Бог сыплет с неба звезд стеклярус
На мэрию и на роддом.
В квартире все тебе не мило,
В тумане пуля ищет грудь
У Лермонтова Михаила,
И не блестит кремнистый путь.
 
* * *
Невтерпеж душе от русских песен,
А без них она скорей умрет.
Почему луны тяжелый перстень
На воде не тонет, а плывет?
Поднимает ветер черно-пегий
Стаи водоплавающих грез.
Дождь ночной, запутавшийся в снеге,
Обдирает ржавчину с берез.
Стонут флоры фурии в пейзаже,
Принуждая фауну молчать...
Милостивый Господи, когда же
Перестанет жизнь во мне кричать?
Неохотно листья ниц ложатся,
Кроме тех, кто легок и упрям.
Эшелон алмазного эрзаца
До утра разбросан по полям.
И холодной, серой, нежной мглою
На бордовый глинистый бугор
Вдруг плеснет с отвагой молодою
Из реки русалок мертвый хор.
А художник, вымокший до нитки,
Слушает, пока еще не пьян,
Проводов высоковольтных скрипки
Да осин ободранный баян.
 

 
* * *
Пока танцует дворник возле булочной,
Зима в сентябрь является царевной,
С ее приходом станет жизнь рассудочной,
С ума сойдешь от нищеты душевной.
Смешались в кучу листьев тарабарщина,
Вороний грай и хриплый лай собачий,
Вдруг пожелаешь по примеру Гаршина
Разбиться насмерть, прыгнув с крыши дачи
Хотя в честь двадцать первого столетия
Шумит оркестр на Выборной фальшиво,

Летают листья, словно междометия,

Танцует сквер, как многорукий Шива.

Весь день апофеозом невезения

Царь мух жужжит в пространстве междурамном,

Невозмутимо в небеса осенние

Взмывает шар над Вознесенским храмом...

Один поэт новосибирский вечером

В тоске самоубийства ест варенье,

Хрустят дожди, подруга смотрит глетчером...

Тогда-то вот и всходит вдохновенье.
Сползает ночь на снег туманом грифельным,
Горит ладонь, лишь стоит снять перчатку...
А ты готов пожертвовать двугривенным,
Чтобы душа могла плясать вприсядку?
 
 
***
За декабрьским окном ледяным
Белый ужас родного пейзажа,
Из трубы поднимается дым,
И на улицу сыплется сажа.
 
Но лопату берет человек,
Выполняя работу с размахом:
Месит черную сажу и снег,
Словно тесто для бубликов с маком.
 
 
 
 
***
 
Крылья окон словно крышки гроба,
Раскрывает ветер створки рта...
Разве может быть святая злоба?
Может быть святою доброта!
Заревет железная гагара
В жестком оперенье голубом,
Ветвь с цветами русского пожара
Доставляя в европейский дом.
Содрогнитесь, нежные народы,
Вот яйца кощеева секрет:
Скорчившейся статуи свободы
Черный и обугленный скелет
 
 
 
* * *
Куста осеннего брошюра, зачитанная на ветру,
Я уходящая натура, но, к счастью, весь я не умру.
Душа моя в заветной лире стряхнет воспоминаний прах:
И вкус блинов на гидрожире, Афган, Чечню и грудь в крестах,
Где сочиненную Лесковым с похмелья сказку про блоху
Шут с выговором местечковым сыграет в лицах дураку.
И сфабрикованная сцена тому милей земли родной,
И он, как ветер копны сена, затылок чешет пятерней,
И нет в душе его отрады, и власти белый дом не свят.
Все женщины как симплегады его расплющить норовят.
А ты стоишь под образами и крест рисуешь, как актер,
Лаская грешными глазами тугие прелести сестер.
Но чудо строчки Мандельштама сдирает катаракту с глаз:
Поэзия - фундамент храма, Бог ей преображает нас.
Поэты шьют стихи на вырост, они любви дают простор...
Роса отчизны очи выест, пока звезда взойдет в фавор.
Жизнь прошмыгнула между пальцев, в стихах - пыльца ее и сок,
Чтоб с Божьей помощью скитальца отпеть народный ветер смог,
И бронзовый от древней мощи, запутывался между строк
В трехцветных гимнах русской рощи китайской грамоты знаток.
Пускай шаманит понарошку субъект и тянется к кресту,
Букет мороженой картошки ловя ноздрями  за версту.
Март - апрель 2005
 
* * *
 
Кажется минувшее былинкой - ты уже не нужен никому,
Но душе, как птице перед линькой, жаль терять привычную тюрьму.
Оставляя правду осязанья в карусели сумасшедших дней,
Загрусти по яблокам Сезанна, потерявший Родину Эней.
Приголубить нежную Дидону не велит кремнистая звезда -
Неужели этому пижону светит участь Вечного Жида?
Пыльная шоссейная наука открывает нашей жизни суть:
Погулять и - в мураве без звука до Христова праздника уснуть.
А проснувшись - поздно просыпаться: ты во сне еще успешней смог
С тенью сумасбродного испанца завязать галантный диалог,
Бьется сердце чаще и сильнее, и сегодня всех живых живей
Дон Кихот с мечтой о Дульсинее носится, как с песней соловей.
И хотя проигрывал все матчи, и любви жар-птицу упустил -
Миф о дворянине из Ламанчи только трезвым умникам не мил.
Что, поэт, от запаха наживы прячешь нос в атласное жабо?
Кто в оффшор спустил твои активы, понял вдруг: ему уже слабо
Царственным бомжом в чертополохе, глядя в лужи грязное трюмо,
Чуять, как автопортрет эпохи прожигает вечности клеймо.
Март - апрель 2005.
 
 
 
* * *
 
Пускай ты родом из Дубровина и помнишь поле, бор и реку,
Но память - странная штуковина: она мешает человеку
Бежать вперед, вбирая жабрами членистоногие минуты,
И обещать глазами жадными полцарства за стакан цикуты.
Ужели смерть - гарант спасения души от мусора и срама,
Коль не вмещает сны осенние реальной жизни панорама?
Покуда яд в стакане пенится, Обь, как царевна Несмеяна,
Плетется человечьей пленницей с Алтайских гор до океана.
На берегу с друзьями грации поют и честно пьют винище.
Реки в Российской Федерации для пьяных нет добрей и чище.
Раз суждено здесь дни разматывать - мы никогда не протрезвеем.
Стихотворение Ахматовой висит в глазах воздушным змеем,
На фоне вод по воле случая взбредет минувшего картина,
Ноктюрном неблагополучия - дрожь насмерть бьет простолюдина,
Но вдруг из тьмы народа праздного взмывает ангелов эскадра,
Туда, где у проспекта Красного встал храм Святого Александра.
Как будто церковь благоденствует в составе местных Божьих вотчин -
Мощь благодати в ней не действует, и дух в стенах ее испорчен:
Полвека в храме киностудия квартировала областная...
Больных колоколов прелюдия и хриплая воронья стая.
 
Сдувает скукой повторения золу проигранных сражений...
Не Андромаха, а - Каренина мечтает о самосожженье,
Как только заблагорассудится обнять любви завсегдатая.
От чувств, скорей всего, отшутится в раю душа ее ночная.

Но снов житейские подробности сжигают фабрик кочегарки,
У фей новосибирской области из рукавов торчат цигарки.
Поодиночке или парами, объединенные в артели,
Они преследуют радарами агентов транспортных артерий.
И вот к ним мчатся привидения, готовые от жизни мутной
За дециметр наслаждения сердечной жертвовать валютой.
Ну, полно, милая, упрямиться, не будь овцой среди товарок -
Садись в авто с улыбкой пряничной, держа в руке души огарок.
 
15 мая 2005
 
 
* * *
Кому дороже сажа жирная, чем зеленеющая нива?
И туча, в небе барражируя, бьет поле молнией лениво.
Овес - животное домашнее - покрылся страха мелкой дрожью.
Как сновидение вчерашнее проходит дождь по бездорожью.
Дурман травой, грибами, ягодой несет из черной пасти бора,
И кедр растет китайской пагодой, набитый шишкой до упора.
Снуют бурундуки да белочки - шумит сосна глухонемая.
И наш Творец такие мелочи не принимает во вниманье.
 
...Ждут перемен в околках лиственных береза, белая от страха,
И клен, дрожащий как молитвенник в руках неверного монаха.
И волоча мешок со свеклою - что делать, раз такая карма -
Сияет вор улыбкой блеклою в сопровождении жандарма.
Молись, поклоны бей, рассчитывай - и добавляй к своим наградам
Мигрень шкатулки малахитовой, вкось инкрустированной градом.
Любить, как Бог велел, - утопия, спеши оказывать услугу...
Страдающий от плоскостопия брел ливень вброд босой по лугу.
Чтобы не видеть жизни мерзости в развесистой телепрограмме,
Над истолченной ливнем местностью поэт весь день летал кругами.
Апрель-май