ВОБЛЫ

С глазами чудными, как облак,

На нерест, косяками, воблы

Плывут и берега не чают.

И на пороге умиранья,

На перекатах - через брызги.

Они плывут... И душу ранят

Осипших чаек злые визги.

Они плывут - им не до чаек.

И хищных взоров не заметив,

Своей исполнены печали -

Проходят воблы через сети.

С глазами дивными, как облак,

Тяжелые и неземные

Плывут по нашим рекам воблы

Как посвящение - в немые!

Бывает некий час - торжественнее, тише

Плывет над головой развенчанная твердь.

Еще не видно звезд. В пустующие ниши

Сквозь черные очки глядит на землю смерть:

Как будто сдвинут люк - и древний звездный ужас

Врывается сюда с порывом сквозняка.

Деревья, онемев, как под январской стужей,

Трепещут, и стоят над миром облака.

Природа замерла - нежнее, суеверней,

Доверчивее льнут к воде кусты ракит,

С тревогой и мольбой, в тоске своей дочерней

Припавшие к струям ласкающим реки...

Мой безнадежный мир! всей глупостью, всей злостью

Повремени сейчас, угомонись, смотри,

Как ты безумно схож с простой игральной костью,

Летящей в темноту, сияя изнутри.

Облака, провода - до скончанья, до сказочной, странной,

До твоей ли последней, моей непосильной, сохранной,

Как ничто в этом мире, любви - беспримесной, напрасной:

Как угодно зови, навсегда оставаясь прекрасной...

Что дороги нам было дано - до конца, до упора;

Там - закатная кровь, разливаясь, густеет над бором.

...До вечерней звезды над замерзшей чудовищной гладью,
До последних моих сигарет - с этой шуточной кладью:

Невесомой, несомой, по венам бегущей, отпетой,

Уходящей по капле в ничто, в темноту, без ответа

Уходящей по капле...

Осталась какая-то малость -

Этой нежности, этой любви непонятная жалость.

Как много воды в Оке утекло с тех пор,

Как много песку натащило, как много льда

Растаяло, - слишком неравен спор

С рекой Гераклита в твои лета.

И точно издевка - маячит все тот же куст,

Смеясь поколеньям, опавшим за этот срок.

И новой зеленью он разодет и густ,

И так же глубок...

Но нет сожаленья, прости, даже боли нет,

Той сладкой, ноющей, долгой - когда закат.

Как будто что-то пропало во сне, на дне,

В груди моей, между строк, на масштабах карт...

Моя горькая муза не любит сухого вина.

Здесь подмешана в воздух попытка и пытка познанья;

Даже римскую медь едкий уксус точил - Ювенал,

Бедный Лермонтов пел, остальные хотели восстанья.

Я не верю Вселенной, где рыба одна и права,

Потому что молчит, - остальное отпало от Бога,

Потому что кричит... потому что остался провал

Между мною и мной - и оттуда доносится гогот!

Зима беспощадна к своим недоношенным детям -

Веселая гибель медовых осенних сердец,

Где яблоки в полночь - как мягкая поступь столетий,

Как сочные головы - падают на торец...

"Мой милый - до моря, до самого синего моря!

Осталось немного погоды и водных путей.

И все это скоро коростой покроется, корью,

До самого моря, куда не достанет метель.

Мой милый, послушай, ведь это уже и не снится -

Какая тревога нам путь выстилает в ночи?.."

Последние яблоки, как незнакомые лица,

Блуждают по саду - бескровные, злые, ничьи.

Последние яблоки воском и медом прогоркли,

Тяжелые слезы на них выступают к утру.

"Мой милый, а море..." - уже замирающий окрик

Сквозь долгие ночи и глупый, безрадостный труд.

Зачем тогда так глубоко и тонко

Алело солнце сквозь туман полей?!

Теперь весь век - обманутым ребенком

Бежать за первой стаей журавлей.

О чем-то милом, давешнем, своем.

Дощатый мостик, и на самом срезе -

Мы не себя, а детство узнаем.

Какая тень! Как заросли пахучи!

Где злой мальчишка нудит пескарей,

Чтобы потом с полуразмытой кручи

Тягать тугих лобастых голавлей.

Как ты завидовал им, деревенским, цепким,

Серьезным даже в резвости своей!

А сам пускал рассохшиеся щепки

И провожал их мыслью до морей.

Но, видимо, такой большой поклажи,

Такой мечты не вынесли суда:

Устали голуби, увязли в такелаже,

И не вернутся с письмами сюда.

И поздно, милые - чай, жизнь уже успела

Нас отучить от писем и звонков;

И ждать вестей не в оперенье белом,

А чаще - с перебитым позвонком;

И полюбить навек в огне закатном

Свою судьбу и трепетную даль,

Усиленную эхом троекратным,

Но счастье обещавшую едва ль.

Роса вечерняя легла на травы,

Медвяный привкус обмелевших рек...

Да,господа,вы, без сомненья,правы -

Россия не шагнула в этот век.

Но было что-то от ее величья

В разрывах стали и простых сердец.

Лишь вывелась порода ваша птичья,

Да расплодилась дюже под конец.

Вот и теперь,в деревне,знай не спится -

В таких полях,в тени таких лесов

Нет-нет мелькнет напыщенная птица,

Родных не узнавая голосов.

А по сему откладываю волю,

Коплю безумье,все - про черный день.

И кланяюсь уже лишь чисту полю,

Куда леса отбрасывают тень.

Это август, приятель.Теперь и светает поздней,

И роса по утрам тяжелее блестит под ногами.

Знаешь,я заприметил,считай уже несколько дней

Осень бродит в сенях и хлюпает сапогами.

А дождей еще нет.Полнолунье.И холод такой

Будто впрямь налегке осень вырвалась конной разведкой.

Воды стали прозрачней,и в мире - какой-то покой

С ретким ветром к утру и с птичьей погудкою редкой...

Это все потому,что неделю уже - без нее.

Не поверишь,так грустно,что впору садиться на поезд.

Правда,лучше с рыбалкой.И рыба под вечер снует.

Так что будем ловить,понапрасну с судьбою не спорясь.

...Как ее проводил и не помню,должно быть,молчал.

В этих вечных размолвках с девической глупостью в ссоре

Даже миг расстованья,когда и вокзал - как причал:

Только волны да мы,и ночь обступает,как море.

И в остатки тепла завернувшись,садится в вагон

Твоя поздняя нежность,твой маленький глупый найденыш.

Что уж там за обиды - остался один перегон:

Дальше станция осень,и все,и стоп-крана не дернешь.

Какой простор мучительный и трудный!

С набрякших веток опадают капли;

Ковер травы седой и изумрудный;

Две колеи, мерцающих как сабли.

Весь этот день в стальном и тусклом свете,

С тяжелой охрой в ближнем перелеске,

Весь этот день, сродни любви и смерти,

Скользил в поля в потустороннем блеске.

И долго остывал в последней муке,

Касаясь лбом небес лимонной тверди;

Весь этот день, невыразимый в звуке,

Смотрел на нас и ждал любви и смерти.

Не верил он, больной и уходящий,

Ни нам,ни жизни - но одной беде лишь.

И так и не узнал, что там,за чащей,

Мелькнул уж поезд и что ты в нем едешь.

Черноморская фотография - 96 г.

В мире,где с каждым шагом сужается горизонт,

Где с каждой брошенной горстью - горестней соль земли,

Ты ищешь любви,а солнце садится за Гелеспонт.

Ты хочешь уплыть туда же,барахтаясь на мели.

Глупый,в твои неполных цезаревых двадцать три

Пора бы понять,что вечность превыше всех клеопатр.

И волны согласно ропщут: здесь нету ее - смотри.

Мог бы и улыбнуться,чтобы не портить кадр.

Луг,в зеленых пежинах - покатой

И холеной телушке подстать...

Я как-будто был уже когда-то

В этой местности и силюсь наверстать:

Стай осенних листьев перелеты,

Шорох веток,сумрачная высь

...Голос женщины земной - ее ты

Так давно не слышал!

- Отзовись,

Так ли,милая,спокойней ли,ленивей

Твой бескрылый искренний досуг?

И ничуть тебя не изменили

Будни без желаний и заслуг?

Я не верю; уходя - не верил!

Слишком много листьев на земле,

Чтоб забыть про осень и потери,

И прогоркший одинокий хлеб.

Ведь теперь мы брошеннее,злей.

Даже сны мои теперь - с другими...

Но безумство в темноте полей

Вновь твое выкрикивает имя!

Ни ветра,ни движения - одни.

Лишь белая чума грозит полям.

Нас стало меньше,нам даруют нимб,

И счет ведут по избам и по дням.

У незамерзшей маленькой реки

Сползают в воду годы и дома.

Здесь трудно жить - привычкам вопреки,

Но только здесь и не сойдешь с ума.

Под звездным непролившимся дождем

Насытишь взор сияющим зерном,

И станет страшно - все чего то ждем,

А снег тихонько заметает дом.

Забвение и снег - все будет в масть.

Нас засыпает белая чума.

Когда над нами затвердеет наст,

Всего важнее не сойти с ума.

...А в граде Китеже звонят колокола

И день,и ночь.

Но водная еще свинцовей мгла -

И нам нельзя помочь.