|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Зануда
Редакция предлагает этот текст в качестве литературной викторины. Герой
памфлета нигде не назван - но легко угадываем. Необходима, однако,
профессиональная осведомленность в реалиях современного российского
Парнаса. Ваше слово, эрудиты: "Зануда" - кто это? Приславшие правильные
ответы (или аргументированные версии) будут премированы.
Несколько лет тому назад на страницах "Литературной газеты" был опубликован очерк-памфлет "Человек с ружьем". Очерк вызвал большой резонанс, его читали и о нем спорили даже в кругах, к литературе отношения не имевших. Его героем стал плодовитый и бездарный критик, заполнявший своими суконными обзорами все окраины газетно-журнального пространства. Очерк был написан мастерски. Абсолютная точность попадания в образ, почти художественная плотность письма, убийственный сарказм - казалось , несчастному критику ничего не оставалось, как застрелиться или продолжить жизнь в каком-нибудь другом качестве.
Вы думаете, он так и поступил? Ничего подобного. Утершись и обождав, пока публика насмеется , он снова принялся за свои опусы, а редакторская братва продолжила эти опусы печатать. Почему бы нет? Читатель сегодня не в счет, сегодня платит за книги и журналы не он, и вообще, - подумаешь, заработал публичную оплеуху? "Брось, Андрюша, не бери в голову, наше дело правое, гонорарное".
И действительно. Эти углекислые обитатели сегодняшнего Парнаса выживут, даже если в него угодит атомная бомба. У них там уже нарыты подземные ходы связи, налажена система паролей и премиального доппитания, установлены дойки для спосноров - сам Сорос ногу сломит в этой норной terra.
До нее не доходят никакие внешние увещевания. Мало ли кто там снаружи насмехается и пишет фельетоны. "Ну его, Белинского неистового, пусть пишет, а мы тоже писать будем. У нас свои Белинские".
Главный персонаж "Человека с ружьем" покорял шевыревской уверенностью в праве на окончательную истину. Перед читателем возникал и вызывал улыбку пополам с состраданием критический Поприщин в наполеоновской треуголке, раздающий литературные номера и принимающий парады. Но в лабиринтах сегодняшнего Парнаса водятся и другие, не менее интересные персонажи. Назовем очередного из них: знакомьтесь; перед вами "Зануда".
"Зануда" ухитрялся быть занудой даже в диссидентские времена. Когда другие наполняли стаканы и сдвигали их разом, сея вокруг себя шумные манифесты, экспромты, анафемы и осанны, зануда, пристроившись за краешком стола, старательно конспектировал, систематизировал и наутро вручал проверенным друзьям тексты опальных знаменитостей. "Что это мы такое вчера наговорили, и куда оно все делось? - спрашивали друг у друга знаменитости. - Пойдем к зануде, у него записано". И у него действительно все оказывалось записанным. Снималось с полки полное собрание сочинений Марк Твена - любимое чтение зануды - а за ним обнаруживались папки с надписями: "Григорьянц", "Сахаров", "Континент", "Метрополь". Короче говоря, зануда был бескорыстным и надежным архиватором. Ему доставлял удовольствие сам процесс переписывания, перебеливания и перепечатывания. Кто-то назвал его однажды гоголевским Башмачкиным - зануда перечитал "Шинель" и смертельно обиделся. Он решительно не понимал, что имел в виду обидчик.
В силу своей занудности, за которой крылась подкорковая осторожность, зануда не последовал за своими отчаянными друзьями ни в ссылку, ни в эмиграцию. Он увлеченно коллекционировал крамолу - и писал старательные курсовые работы, пользовавшиеся единодушным успехом у институтских дам. Особенно ему удавались сноски и списки использованной литературы. Кто-то из однокашников назвал его Клеточниковым. Зануда прочитал "Нетерпение" Трифонова и остался доволен.
У него можно было достать все, начиная с романа Оруэлла и кончая перепиской Астафьева с Эйдельманом. Он становился незаменимым. Перед ним заискивали. Он мог дать, а мог и не дать раритетную копию. Он капризно высился над диссидентствующими. "Чтоб завтра принесла - высокомерно ронял он просительнице, чающей движения воды. - Это не для твоей провинциальной головки. Это слишком глубоко, сложно". "Старик, я занят, - говорил он в телефонную трубку. У меня сегодня вечер с лианозовцами. Старик, ты не знаешь лианозовцев? Ты меня удивляешь, старик". После чего заваливался на диван с любимыми "Приключениями Гельберри Финна" или перебеливал в папочку что-нибудь интересное.
Однажды он неожиданно для себя продал за хорошую цену пару материалов объявившемуся у него гостю из Грузии. Сумма по тем временам была огромная. Темпераментный грузин предлагал купить сразу чемодан крамолы, но зануда избежал соблазна. Он все-таки был книжный юноша и идеалист... расчетливый идеалист. Он точно представлял себе свой жизненный коридор.
Этим коридором были редакции литературных журналов, расположившихся в центре столицы. О, эти московские литературные особнячки советских времен с их зальцами, буфетами, ковровыми дорожками, вахтершей на выходе и метро в трех минутах ходьбы! Вальяжный ритм жизни, три присутственных дня в неделю, чай с баранками, а то и с коньячком у шефа, милейшая Руфь Соломоновна с гонорарной ведомостью ("Да не ошиблись ли вы, Руфь Соломоновна? - Ах, как можно, товарищ редактор"), выездные заседания в Переделкино, профсоюзные путевки в Дзинтари и споры, споры, споры о литературных событиях.
- Товарищи, а Евтушенко во Франции...
- Подождите, а Любимов на Таганке...
Обсуждался сигнальный номер, и чествовался ответственный секретарь, и отъезжал на служебной "Волге" главный редактор на дачу, и разъезжались сотрудники, чтобы в домашней тиши заняться надомной творческой работой... Где они, эти золотые денечки, миллионные тиражи, литпроцессы, уютные чаепития с баранками и редакционные "Волги". Все порушилось и перемешалось, вчерашние литсотрудники влачат существование, они стали как одинокие птицы на кровле, как филин в развалинах, как тростник на ветру. Их авторы исчезли в туманных далях эмиграции, их этажи сданы в аренду, их зарплаты приказали долго жить. Все оказались лишенцами у нового времени.
Но не наш зануда. Он остался в редакционной обойме и стал еще более незаменим. Он в диссидентские времена поражал верностью диссидентской букве - таков же он и сейчас, безошибочный страж новых букв. Главный в нем души нее чает. "Я за моим занудой, как у Бога за пазухой, - делится он в разговорах с другими главными. - В жизни не пропустит антилиберального высказывания". И зануда не пропускает. "Старик, - увещевает он топорщащегося автора. - Пойми, мы сегодня не в осаде, мы в наступлении. Демократия победила. Юра Карякин уже в Президентском совете".
И так зануда перебрался в конце концов в самый уютный, надежный и престижный журнал столицы, публикация в котором по сей день считается биографической удачей. И тоже возжелал стать прозаиком! Он написал несколько рассказов о друзьях диссидентских игрищ и забав и начал осматриваться в поисках издателя. Издатель нашелся. Но такой, что в свою очередь мечтал стать могучим публицистом и повелевать умами. Так они и сговорились. Издатель принялся заполнять своими многодумными диссертациями публицистический отдел журнала, а книжка зануды пополнила библиотеки знакомых и родственников. "Занудно пишет наш зануда, - делились между собой знакомые и родственники - но хоть не кощунствует. А Володя-то Сорокин, слышали? Написал, что он отца родного пополам с анашой съел, а живет с козою. Срам-то какой от него родителям."
Литература представляется нашему персонажу в виде этакого многоэтажного комплекса, состоящего из редакций, премиальных конкурсов, филиалов "Открытого общества", Академии Российской Словесности, галереи Марата Гельмана и прочих литературных контор, где служат разные полезные и вредные люди. Если бы его попросили объяснить, что он понимает под полезным и вредным, зануда затруднился бы ответить и даже разозлился бы на спрашивающего. Это не объясняется, это чувствуется. При чем здесь "полезное" или "вредное", что это вы такое говорите, коллега? Есть достойные и недостойные. Достойные - те, кто воспитан, содействует либеральным процессам и вообще. Недостойные - те, кто им не содействует и вообще, обзывает достойных людей бездарями и занудами. Вы же бывший диссидент, вы что, не понимаете?
И бывший диссидент покидает редакцию, скрежеща зубами и в твердом подозрении, что его в очередной раз одурачили. "Ведь посыльным у меня служил, портфель за мною таскал, шестерка этакая, а сейчас он кто? А я сейчас кто? Мер-рзавцы." Наш педант остается наедине с собой, искренне переживая за провалившегося в ночь приятеля. Ведь какие хорошие люди не хотят поддержать правое дело и друг друга. Ведь как хорошо бы всем вместе, как раньше.., как у Сендерова.., когда тогда в Доме кино... - ах, как неинтеллигентно все вышло.
Прозу он писать перестал и продолжает заниматься критикой. О, не в прямом смысле этого слова - эти Викторы Топоровы, Александры Агеевы, Павлы Басинские такие грубые - а разбором и анализом произведений своих друзей. После того, как он стал распределителем престижной печатной площади, их у него появилось невидимо. Некоторые имеют других друзей, правда, не литераторов, но тоже обладателей достойных профессий и должностей, в том числе муниципальных. Но нет, мы ничего не имеем в виду и ни на что не намекаем. Это само собою приписалось; так сказать самодвижущая логика образа. Возвратимся на первое.
Поскольку литература представляется ему суммой текстов, а не стихией
мыслей и чувств волнующих грудь нации, - таковы же и его критические выступления.
Это такие жужжалки "по ходу текста", но непременно оптимистичные. Да вот,
не угодно ли:
"/.../ Времена изменились. И журналы уже не претендуют на роль общественных
лидеров. В таком качестве они, похоже, уже не нужны. Журналы становятся
прежде всего ЛИТЕРАТУРНЫМ явлением. Соответственно изменилась и читательская
аудитория. Не исчезла, а - изменилась. Читают по-прежнему много. Во-первых,
газеты. И это естественно, это не так унизительно, как вылавливание новостей
сквозь радиозаглушки и знакомство с современной общественной мыслью по
намекам из процеженной через цензуру критической статьи в толстом журнале.
Во-вторых, читают любовные (детективные, сентиментальные, "жизненные" и
прочие) романы. И это тоже естественней, чем выписывать годовой комплект
"Иностранной литературы" ради одного романа Хейли или двух-трех повестей,
где есть не стесненное идеологией изображение нормальной свободной жизни.
И наконец, вот он - сидит и читает в толстом журнале повесть Пелевина.
Один-разъединый на весь вагон электрички, шелестящей газетами. Мало? Сколько
есть. На мой взгляд, вполне достаточно для существования Литературы. Не
думаю, что кто-нибудь из моих современников помнит такое цветущее и богатое
время в литературе."
Ну, и так далее и тому подобное, "цветущее и богатое". Взамен предлагается
вспомнить
"почему-то умиляющую сегодня многих, а по мне, так крайне унизительную
для человека, "которому повезло родиться в одной из культурнейших европейских
стран" (Басинский), почти подпольную, почти кротовью атмосферу нашего культурного
общения, вспомнить ее атрибуты: бледные ксерокопии или третьи (из-под копирки)
экземпляры машинописи романа Набокова, кухонные ночные разговоры про Солженицына
или Аксенова под магнитофонный голос Галича"
Сегодня нашему зануде кажется, что вчера ему было хуже некуда, но это
не так. Им всегда было хорошо под магнитофонный голос Галича. Они выходили
сухими из любых положений.
Погиб и кормщик, и пловец! -
Лишь я, таинственный певец
На берег выброшен грозою.
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою.
Сегодня продвинутое литературное общество все чаще встречается на сайтах Интернета. Требования политеса там не действуют, и всяк высказывается от души, "без галстука"; выражает свой онтологический статус, так сказать надо. Как часто именитые соотечественники говорят в печатных СМИ одно, а в Интернете совсем другое, как клянут они иногда собственную репутацию и маску, которую вынуждены надевать ради карьеры, партийной дисциплины и материальных щедрот. Иные откровения просто поразительны. Публичный журналист превращается в трагического философа, записной либерал - в фундаменталиста, смиренный священник начинает задавать негодующие вопросы Богу. Интернет - это такой мировой доктор Фрейд, провоцирующий каждого на окончательные правды о самом себе. Если хочешь узнать все об интересующем тебя человеке, подожди, пока он появится в Интернете. Наш зануда появился и там - и предстал еще более занудным. У него расковались только речевые центры. Он и внутри себя, оказывается, состоял из благонамеренных банальностей и общих мест. Скрижаль мирового Сервера он использовал на то, чтобы поделиться с человечеством радостями по поводу успехов другого критика, который по чистой случайности является одним из распорядителей Интернета. Затем задушевно поведал о своих опасениях по поводу возвращения коммунистов. Назвал Брежнева травоядным, а его последователей последышами. Вступил в тонкую полемику с третьим критиком, из которой выяснилось, что с одной стороны этот критик прав, а с другой абсолютно неправ, но в его неправоте тоже есть какая-то неуловимая правда. "Может, я ошибаюсь", "боюсь быть не так понятым, но", "не хотел бы показаться пристрастным", "возможно, меня поправят" - сыпалось из каждого абзаца. "Рискну, наконец, со всей решительностью утверждать" - и решительно утверждалось, что дважды два четыре, а Волга впадает в Каспийское море. Зануду несло. Косово, Макашов, судьба провинции, судьба литературы, антисемитизм не пройдет, Сенека, правильные патриоты, неправильные патриоты, взгляд из метро, культура видео, отечество вся Россия, эмиграция, Букер, Пелевин - с обязательным рефреном: "давайте жить дружно, ребята". После чего зануда принимался описывать нравы, кухню, цены на средиземноморских курортах. Чувствовалось, что он попал, наконец, на своего конька. Уточнялись расценки на гостиничный сервис, давались практические советы по экономии чаевых и воды в номере, живописались комплексные обеды и многое другое, вплоть до финального вывода: за все про все можно, оказывается, отдохнуть на берегу Красного моря за 350 долларов. И имея 110 долларов на курортные расходы. Но лучше двести. Но и за 110 долларов можно отдохнуть вполне прилично. Главное же человековедческое открытие зануды заключалось в том, что европейцы ведут себя на заморских курортах раскованно а, русские, наоборот скованно.
"Но еще несколько лет - и наша заторможенность за границей выгорит под
турецким (египетским, греческим и каким таким еще) солнцем, выветрится
ветрами со Средиземного, с Красного, с Эгейского и прочих морей до полной
неразличимости с немцами или итальянцами. К тому все идет".
Какая безрадостная перспектива, однако! Когда рухнула тоталитарная система, и соотечественникам были дарованы свободы, и каждый стал жить, как ему хочется, то самые проницательные утверждали, что изо всего этого получится не страна Муравия с молочными реками и кисельными берегами, а всеобщая анархия и бандитизм. Они ошиблись. Победило занудство и зануды. С другой стороны, именно они обеспечивают в обществе, политике, литературе необходимый гомеостаз. На противоположных полюсах всевозможные пророки, пугачевы, постмодернисты - дай им волю, и они учинили бы такой новый Октябрь, что мало бы никому не показалось. С занудами скучно, но попробуйте прожить жизнь в окружении ярких личностей. Тоже мало не покажется. Томас Манн был ярчайшей личностью, но нашел высшую мудрость в буржуазной вегетации Будденброков и размеренных буднях Ганновера. Так что, если бы наш зануда сумел возвести свои нудные речи в мировоззренческий квадрат - кто знает, может, читатель и проникся бы к нему искомым интересом. Но для этого нужны - вот парадокс - интеллектуальная яркость и талант, то есть качества, которых наш литературный зануда, несмотря на свою бусурманскую фамилию, лишен изначально. И на этом мы с ним расстанемся.
|
Проголосуйте за это произведение |
