Р азмышления на эту тему составляют излюбленное занятие просвещенного слоя нации. Из поколения в поколение интеллигенция поражается тупости и жестоковыйности предержащих власть. Начиная с Радищева и завершая Игорем Виноградовым, российские либералы беспрерывно пишут портрет государственного чудища, у которого все "обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Вполне кабинетные люди, поклонники муз и философских граций превращаются в неистовых обличителей, как только речь заходит об институте власти. При этом само собой разумеется, что вместе с интеллигенцией страдает народ.

С этим позволим не согласиться. Что на самом деле творится в народных головах - сие есть великая тайна . Народ вообще непредсказуем, рационально не постигается, - и мы еще скажем об этом. А вот интеллигенцию описать ее же словами можно. Не угодно ли?

Интеллигентами не становятся, ими рождаются. Если в ораве потных, вопящих, царапающихся школьников, вываливающихся из 5-го "А" на большую перемену, вы увидите бледного меланхоличного очкарика, которого бодают головой в живот сразу три человека, - знайте: перед вами будущий интеллигент. В институте он единственный, кто остался чужд разнообразных студенческих скверн, как-то пропитие стипендии в день ее получки, битломания у Жанки на квартире, картежный марафон в общежитии и тому подобное. Все пять институтских лет будущий приват-доцент скрывался от этих и прочих напастей в библиотеке, где писал "Традиции Симеона Полоцкого в эклогах Василия Тредиаковского", увенчав сим дипломным трудом студенческую младость.

После чего окончательно погрузился в дивный мир филологических созвучий, изредка и с опаской поглядывая на творящиеся за окном безобразия.

Он, собственно, не человек, а герменевт, ушу, сталкер. Органы осязания, обоняния, прочие эрогенно-органолептические зоны подавлены почти полностью. Изо всех внешних раздражителей реагирует только на печатный текст. Кругом хлопают пробки, льется шампанское, гости несутся в вакхическом танце... а это кто, намертво прилепившийся к полке с книгами? Или втолковывающий оторопелому хозяину разницу между компаративизмом и структурализмом? Или лукаво спрашивающий у прелестной соседки о ее подлинном (только честно!) отношении к Бахтину?

Разумеется же, он, наш неповторимый текстолог, жрец филологической глоссы, мастер подстрочного примечания и структуралист!

Проходят годы. В голове у нашего персонажа поселилась новая теоретическая зараза. Он уже глава семейства и академический секретарь, но его хлебом не корми, дай создать концепцию, учение, трактат о вечном мире. Он уверен, что человеческая история является суммой смыслов; нужно только их правильно расположить, "и начнется все новое".

В итоге он однажды едва не становится политиком. Это происходит в разгар перестройки, во время великих сидений в Доме кино, куда его приглашают для кворума. Наш герой искренне воодушевлен зрелищем четырехсот филологических барбудос, сплошь в окулярах, требующих одновременно диктатуры духа, рыночных реформ и возвращения буквы "ять" в русский алфавит. Нужно лишь цивилизовать власть, обучить ее хорошим манерам - и соотечественники станут счастливы, и всяк, идя за плугом, будет читать труды Юрия Карякина.

Но почему-то в президентский совет попадает лишь сам Карякин, остальным намекают, что караул устал. Как это, почему такое? Ведь их построения были так мудры. Ведь была написана программа "500 дней", создан Фонд государственных технологий, и сам Джеффри Сакс одобрил проект АО Россия. И так далее, и тому подобное, и в конце почетная демократическая свалка, потому что складно излагают, собаки, да больно уж охочи до должностей. Вспоминается эпизод пятилетней давности. На встречу с президентом были приглашены главные редакторы ведущих российских СМИ, в том числе некая либеральная дама с ногой в гипсе. Собравшиеся принялись увлеченно поучать президента, как ему следует себя вести перед народом. "Борис Николаевич, если бы я был вы, я бы так не одевался. А знаете, что сказала моя деревенская тетка, простая душа? Она сказала, президент всегда ходит в костюме с галстуком, а к нам обращается в каком-то свитере. Значит, не уважает". Было дано еще много подобных рекомендаций, но президент всю встречу промолчал, как сфинкс. Он явно не мог взять в толк, кто эти люди, о чем они говорят, размахивая руками, и вообще, зачем это все. И в ответ на укоры своих приближенных, что вот де, нельзя так обращаться с демократической общественностью, бросил убийственную фразу: "А куда они денутся".

Что на это возразить? Этот конфуз российская интеллигенция переживает с екатерининских времен. Ее допускают ко двору, приглашают писать конституции и билли о правах, а затем выставляют на порог, не особенно заботясь о приличиях. Начинается очередной виток противостояния, интеллигенция вновь затевает диссидентскую песнь, теперь уже ее врагом становятся враги ее врагов, и так оно и движется по вечному кругу.

Но эмпирическому интеллигенту невдомек. Ему кажется, что только эта (царская, ленинская, сталинская, хрущевская, андроповская, ельцинская) власть обла и стозевна. Вот выведем ее на чистую воду, разоблачим перед цивилизованным человечеством - и начнется Век Просвещения.

Роковое заблуждение, и никакого Века Просвещения не наступит. Реальная жизнь совершается по неписаным законам. Эмпирический интеллигент слишком глуп, чтобы понимать это. Он критикует Николая 2-го, но приходит Ленин. Он критикует Ленина, но приходит Сталин. Он критикует Сталина, но приходит Хрущев. И так далее, вплоть до сегодняшнего, но и завтрашнего, и послезавтрашнего дня. Потому что эмпирический интеллигент неспособен помыслить себя в координатах Большого Исторического Времени.

В малом историческом времени сталинская власть ужасна и безжалостна. В большом историческом времени имманентно жестока любая власть, потому что иною она и быть не может, такова ее метафизика, содержание, самость. В малом историческом времени Сталин есть изверг и мучитель народа. В большом историческом времени он - кесарь, который неизбежен и необходим. Малое время - это микрокосм частных человеческих существований, большое - их summa summarum, людской космос. Обитатели Большого Исторического Времени - стоики, фаталисты и, следовательно, мудрецы; обитатели малого - его психоло-гические жертвы, следовательно, несчастны, глупы и близоруки.

Первых единицы, вторых сонмы. Первые предпочитают кумранские пещеры, вторые - городские площади, чтобы заполнять уши и головы соотечественников преходящей демократической дрянью.

"/.../ Много набралось народу. Замечательно, поистине замечательно было то уважение, с которым все посетители обращались к Губареву как к наставнику или главе; они излагали ему свои сомнения, повергали их на его суд; а он отвечал... мычанием, подергиванием бороды, вращанием глаз или отрывочными, незначительными словами, которые тотчас же подхватывались на лету, как изречения самой высокой мудрости. Сам Губарев редко вмешивался в прения; зато другие усердно надсаживали грудь. Случалось не раз, что трое, четверо кричали вместе в течение десяти минут, и все были довольны и понимали. Беседа продолжалась за полночь и отличалась, как водится, обилием и разнообразием предметов. Суханчикова говорила о Гарибальди, о каком-то Карле Ивановиче, которого высекли его собственные дворовые, о Наполеоне 3-ем, о женском труде, о купце Плескачеве, заведомо уморившем двенадцать работниц и получившем за это медаль с надписью "за полезное", о пролетариате, о грузинском князе Чекчеулидзеве, застре-лившем жену из пушки, и о будущности России; Пищалкин говорил тоже о будущности России, об откупе, о значении национальностей и о том, что он больше всего ненавидит прошлое; Воро-шилова вдруг прорвало; единым духом, чуть не захлебываясь, он назвал Дрепера, Фирхова, г-на Шелгунова, Бишá, Гельмгольца, Стара, Стура, Реймонта, Иоганна Миллера физиолога, Иоганна Миллера историка, очевидно, смешивая их, Тэна, Ренана, г-на Щапова, а потом Томаса Наша, Пиля. Грина... "Это что же за птицы?" - с изумлением пробормотал Бамбаев. "Предшественники Шекспира, относящиеся к нему, как отроги Альп к Монблану!" - хлестко отвечал Ворошилов и тоже поговорил о будущности России и даже расписал ее в радостных красках /.../ Один офицерчик под шумок ругнул русскую литературу, другой привел стишки из Искры; а Тит Биндасов поступил еще проще: объявил, что всем бы этим мошенникам зубы надо повышибать - и баста! не определяя, впрочем, кто собственно были эти мошенники. Дым от сигар стоял удушливый; всем было жаро и томно, все охрипли, у всех глаза посоловели, пот лил градом с каждого лица. Бутылки холодного пива появлялись и опоражнивались мгновенно. "Что бишь я такое говорил?" - твердил один; "Да с кем же я сейчас спорил и о чем?" - спрашивал другой. И среди всего этого дыма и чада, попрежнему переваливаясь и шевеля в бороде, без устали расхаживал Губарев и то прислушивался, приникая ухом к чьему-нибудь рассуждению, то вставлял свое слово, и всякий невольно чувствовал, что он-то, Губарев, всему матка и есть, что он здесь хозяин и первенствующее лицо..."

Кто у нас нынче в Губаревых, уточнять не стоит. Написано сто лет назад, а читается, как репортаж с собрания какой-нибудь "Демократической России". Подставьте на место Суханчиковой Новодворскую, на место Биндасова - Зиновьева, на место Пищалкина любого Нуйкина - все сойдется один к одному. Либеральная репетиловщина бессмертна. Ею в разных пропорциях мечен каждый российский - особенно же столичный интеллигент.

Он легкомыслен и несчастен, несчастен и самолюбив. Он подобен лодочнику, несущемуся по стремнине между двух скал, на одной из которых написано "власть", на другой "народ". Лодку прибивает то к одному, то к другому берегу, но тут же отшвыривает к противоположному. Сверху хохочут и бросают в лодочника палками. В него, знающего обо всем все! Предполагается, что лодочника несут волны народного гнева. На самом деле это не так. Народы безмолвствуют. Мудрее этого никто никогда не сказал. Это интеллигенция, а не народ страдает из-за отсутствия гласности, свободы слова и ущемления прав личности. Ему всего этого не нужно. Ему нужно хлеба и зрелищ. Это никакая не напраслина, а просто констатация факта. Недавно на Украине выбирали президента. На действующего президента были вывалены горы компромата, просвещенные граждане скрежетали зубами, ему предрекали позор и изгнание. Но перед самыми выборами была полностью погашена задолженность по зарплате, а страна превращена в праздничную площадку для фестивалей и феерий. Результаты выборов известны. Или вот еще, из недавнего российского прошлого. Когда демократы победили, то на многотысячном митинге в поддержку победителей слово предоставили молодому простолюдину в армейской форме. "Думал ли я, что буду стоять рядом с такими людьми, как Ельцин и Геннадий Хазанов", - восторженно заорал в толпу человек из народа. Стало расхожим местом напоминать, что Гитлер пришел к власти путем законного голосования. Большинство скорее равнодушно к тому, кто и что им правит - только бы не чужеземцы. Октябрьская революция победила не потому, что идея овладела массами, а просто большевики разрешили бедным грабить богатых.

Вот вижу я:

Воскресные сельчане

У волости, как в церковь, собрались.

Корявыми, немытыми речами

Они свою обсуживают "жись".

............................................

Хромой красноармеец с ликом сонным,

В воспоминаниях морщиня лоб,

Рассказывает важно о Буденном,

О том, как красные отбили Перекоп.

"Уж мы его - и так и раз-этак, -

Буржуя энтого...которого... в Крыму"

И клены морщатся ушами длинных веток,

И бабы охают в немую полутьму

"Русь Советская"

А есть другие люди.

Те, что верят,

Что тянут в будущее робкий взгляд.

Почесывая зад и перед,

Они о новой жизни говорят.

Я слушаю. Я в памяти смотрю,

О чем крестьянская судачит оголь.

"С Советской властью жить нам по нутрю...

Теперь бы ситцу... Да гвоздей немного..."

Как мало надо этим брадачам,

Чья жизнь в сплошном

Картофеле и хлебе.

Чего же я ругаюсь по ночам

На неудачный, горький жребий?

Певец березок и Шаганэ лучше других представлял реальное содержание "русского вопроса", точнее, отсутствие этого самого вопроса. Действительно, простой россиянин прост. Он в поте лица добывает хлеб свой, заботится о материальном достатке для себя и своих ближних и не особенно склонен созерцать небеса в поисках божественных смыслов собственной жизни.

Но иногда он читает газеты, журналы и смотрит телевизор. И оттуда ученые люди, не ему чета, читают лекции о его правах и свободах, производя в его голове непредсказуемую смуту. Простой россиянин слаб. Ему лестно почувствовать себя большим, чем он есть на самом деле. Только что он ощущал себя хозяином бани и огорода, как вдруг его объявляют гарантом общественных договоров и конституций, наследником новгородских хартий и зовут к гражданскому подвигу. Результат - красноармеец "с ликом сонным" появляется на трибуне Учредительного собрания и для начала разгоняет тех, кто носит шляпу, калоши и очки. Ибо почему-то именно "интеллигенты" и "очкарики" вызывают рефлекторное отторжение у массы. Народ не понимает, он чувствует. Он воспринимает происходящее с ним и вокруг на уровне первой сигнальной системы, там нет места артикулированному причинно-следственному мышлению. А интеллигент потому и интеллигент, что реагирует на то же самое второй сигнальной системой. Вслушайтесь в модные ныне телеопросы на улицах.. Это разговор глухонемых. Это как у Чехова: мужики выслушивают негодующую речь соседа-дачника о том, что он вынужден их презирать, и расходятся в твердой уверенности в том, что отныне их "призирать будут" ("Новая дача"). Как говорят на Украине, из хама не выйдет пана - поразительно глубокое, "человековедческое" наблюдение. Но и наоборот: пан никогда не сможет стать своим в безбрежном мире простолюдинов, простецов, "хамов". Это ему только кажется, что он возмущается властью от имени и вместе с народом. Антинародною власть вообще не бывает. Народ попросту не мыслит в подобных категориях. Его роевое, коллективное "эго" непроницаемо и внепонятийно, оно подобно плазме за иллюминатором орбитальной станции в "Солярисе" Тарковского. Герои фильма освобождаются от своих интеллигентских неврозов только после того, как признают невозможность рациональных контактов с этой плазмой.

Так же внерациональна и власть. Она самодостаточна. Из властелинов двадцатого века лишь Гитлер и Ленин содержали в своем жизненном веществе, кроме жажды власти, еще и иные устремления. Первый хотел облагодетельствовать немцев, а второй все человечество. Сталин гений власти, но не идеи. Главы тайной политической полиции СССР стали главами националистической Грузии и мусульманского Азербайджана и для удержания своих новых постов согласны на альянс хоть с НАТО, хоть с дьяволом. Коммунист, Герой Социалисти-ческого Труда и член ЦК КПСС совершает хадж в Мекку - какова метаморфоза? Шиллер сказал, что миром правят голод и любовь. Но в каждом человеческом поколении рождается определенный процент людей, для которых эти первичные инстинкты вытеснены жаждой власти. Простой смертный пожертвует какой угодно карьерой, если у него станут отнимать земные радости жизни. У властелинов наоборот. Иван Грозный и Петр Первый убили собственных сыновей, а Мазепа пожертвовал возлюбленной ради короны.

В биологической сцепке "власть - народ" интеллигенция всегда оказывается третьей лишней. Биология интеллигента - это его идеология. Если эта идеология ограничивается академическими теориями, тогда она угодна предержащим власть. Но среди прекраснодушных теоретиков непременно обнаруживается процент нарванных практиков, и тогда спасайся, кто может. Вот некоторые из них: историк и краевед Альбуфас Эльчибей, музыколог Ландсбергис, искусствовед Звиад Гамсахурдия, этнограф Ардзинба, письменник Павло Мовчан, поэт Зелитхан Яндарбиев, - одни фамилии способны нагнать страху. И их носители не подкачали. Они ввергли свои народы в разорение и нищету, пока не были повержены столь же властолюбивыми, но более прагматическими правителями. Здесь перечислены шигалевы окраинно-патриотического разлива - мало ли их среди российских интеллектуалов. Философ Геннадий Бурбулис, например. Или декан Гавриил Попов, или ректор Афанасьев, или академик Сахаров, или этнопсихолог Галина Старовойтова, или писатель Александр Солженицын. Каждый из них в свое время рвался обустроить Россию согласно собственным представлениям о порядке и справедливости. Почему ни у кого из них не получилось? - да по интеллигентской неспособности избить тех соотечественников, которые этим представлениям не станут соответствовать. Никто из них, кроме, может быть, Бурбулиса, не смог бы отдать приказ стрелять танками по парламенту. Читайте мемуары Коржакова, там очень точно выставлены человеческие пределы и уровни, которые претендент обязан преодолеть, чтобы стать властью:

"В момент колебаний шефа - идти на выборы в паре с Бурбулисом или нет - Гена сам испортил себе карьеру. Он, как и семья Ельцина, жил в Архангельском. Однажды выпил лишнего и в присутствии и женщин - Наины Иосифовны и Тани Дьяченко - во время тоста начал мате-риться. Потом от спиртного Бурбулису сделалось дурно, и он, особо не стесняясь, отошел в угол комнаты и очистил желудок, а затем как ни в чем не бывало, продолжил тост."

Напротив, Гавриил Попов этой способностью прилюдно очищать желудок не обладал. Он "ходил" идеями, поэтому тоже получил неуд от президента:

"Попов спиртным не злоупотреблял, зато "забивал" шефа интеллектом. Ельцин уже не знал, куда деваться от профессорских идей космического масштаба."

В итоге Бурбулис по сей день числится участником кремлевского теннисного турнира "Большая шляпа", а профессора наук Гаврилу Попова перестали показывать даже по телеви-зору.

На переломе восьмидесятых-девяностых годов интеллигенция пережила состояние эйфории. Сколько было создано координационных советов, подписано меморандумов и хартий! Как сильна была уверенность новых Радищевых и Петрашевских в том, что они стали, наконец, начальниками жизни и воплотят в России Хрустальный дворец и Четвертый сон Веры Павловны. Посмотрите теперь, много ли их осталось в думских и кремлевских корридорах власти. Никто не удержался. Именно потому, что каждый из них полагал власть лишь средством для достижения других, благородных целей, но когда они попали, наконец, на эти олимпийские высоты, они вострепетали. Там, оказывается, творилась особенная, совершенно неизвестная жителям равнин действительность. Там происходила беспрерывная, не знающая правил и пощады борьба, причем участники борьбы черпали смысл и наслаж-дение в ней самой, а не в достижении каких-то идеалов. Там жестокость побеждалась еще большей жестокостью, искрилась ненависть и полыхал азарт.

Власть такова, какова она есть и иною быть не может. Она действительно обла, стозевна и лаяй, но стоит ей перестать быть таковою, как в народе учиняется смута, на улице появляются толпы с флагами "за сърб и молд!", воцаряются маргиналы, постмодернисты и распадается страна . Что и произошло при Горбачеве.

Р усская интеллигенция располагает опытом, какого не знает ни одна интеллигенция в мире. Она семьдесят лет подряд была советской и находилась на полном обеспечении у государства. Еще никогда и нигде не было такого случая, чтобы государство принимало на казенный кошт целую социальную прослойку - зачем? - затем, что это было особенное государство. Предполагалось, что оно станет вечным. Для этого нужно было воспитать у подданных твердую уверенность в том, что они живут в самом замечательном и единственно возможном мире. Подлино прочен не тот режим, который прочен военной или эконо-мической мощью. Говоря словами Достоевского, "это главное, но не самое главное". По-настоящему он прочен тогда, когда большинство разделяет его установки на личностном, эмоционально-психологическом уровне. Но кто в большей степени властен над людскими умами и эмоциями, как не художник, поэт, писатель? Он как никто другой способен заразить общество определенным умонастроением, верой, гражданской страстью . Поэтому умная власть никогда не пренебрегала и не пренебрегает творческой интеллигенцией. До 1917 года М. Горький был искренним поборником марксистско-ленинского учения. Но когда произошла революция, когда она стала пожирать собственных детей и обнаружились ужасающие ножницы между прекраснодушной теорией и жестокой практикой, когда Россия вместо того, чтобы превратиться в стройное рабоче-крестьянское государство, стала погружаться в скифский хаос - М. Горький отшатнулся от новой власти, рассорился с Лениным, написал "Несвоевременные мысли" и покинул Россию так же, как ее покинули девять десятых мастеров культуры.

Но он был талантливым и знаменитым. Его безусловно признавали Чехов и Лев Толстой, а в Европе в круг его почитателей входили Ромен Роллан, Стефан Цвейг, Анри Барбюс, Герберт Уэллс, Фейхтвангер. Глупая власть предала бы его забвению: уехал из Совдепии - Совдепия найдет себе других певцов и художников. Умная власть поступила иначе.

С какого-то момента, М. Горький стал испытывать за границей денежные затруднения - Сталин организует в Советской России миллионные тиражи его изданий. Горький посте-пенно теряет в Европе известность - Сталин называет именем писателя улицы, заводы, города, самолеты(!), он организует поездки в Сорренто целых делегаций, которые упра-шивают Горького вернуться на родину. "Горький, возвращайтесь! Вас ждут миллионы ваших читателей, вы единственный, кто может возглавить культурное строительство Страны Советов, стать архитектором литературной цивилизации целого народа и прославить этот народ на весь мир в его новом, социалистическом качестве"

...И Горький возвращается. Его встречает почетный караул и ликующие толпы, его приезду отводит первые страницы всесоюзная пресса, его заключают в свои объятия вожди государства, - была ли у Горького минимальная психологическая возможность воспроти-виться этому массовому признанию в любви своих земляков, начиная с ткачихи- рабфаковки и кончая кремлевскими руководителями? Дело сделано, но власть закрепляет свою победу над художником предельным и рискованным образом. Горького везут на строительство беломорского канала; там перевоспитываются социально отсталые, враждебные советскому народу элементы - вот они, тупые единоличники, сепаратисты-националисты, диссиденты-интеллигенты, вся эта анархическая шпана, мешающая России осуществить, наконец, великую идею и стать Новым Иерусалимом. Ведь декабристы, и народовольцы, и Некрасов, и Салтыков-Щедрин, и Герцен, и Чернышевский мечтали о социалистической Икарии, и вот, даже вчерашние враги этой мечты перековываются, они становятся активными бойцами трудовой фаланги, сдвигают горы и преобразуют природу, ими руководят лучшие педагогические кадры ГПУ - скажите, Горький, с чем вы не согласны? Что вам во всем этом не нравится?

Горькому нравится абсолютно все. "Я буду петь эту страну, этот строй и эту власть" - отвечает Горький.

Такие же действия были предприняты в отношении других крупнейших писателей-эмигрантов. Граф Алексей Толстой стал "нашим, советским писателем, товарищем Тол-стым" (из речи В. Молотова на 12-ом съезде Советов). Славя и благодаря советскую власть, вернулся на родину Куприн. Остался в эмиграции, но был многократно искушаем кремлев-скими литэмиссарами Бунин. То же и в отношении внутренней эмиграции. Сталин лично покорял телефонными разговорами Булгакова и Пастернака и добивался славословий от Ахматовой и Мандельштама. И, между прочим, добился: пьеса Булгакова "Батум", "Ода" Мандельштама и цикл Ахматовой "Слава миру" тому доказательством.

Сталин хотел от творческой интеллигенции служения, Хрущев и наследники требовали от нее службы. Высокий роман интеллигенции с властью стал давать сбои; ее продолжали сытно кормить, но перестали ценить. Оскорбленная и негодующая, она ответила встречной неприязнью, а в горбачевские времена полностью перешла в оппозицию и предъявляла власти одни обвинения и укоризны. В 1990 году с социализмом в СССР было покончено. Наступили демократия и рынок - и преподали сочинителям протестов жестокие уроки. Их попросту ввергли в нищету. Призывавшая штурмовать советские небеса и с изумлением обнаружившая, что эти небеса на нее же обрушились, интеллигенция по сей день не может придти в себя. Она продолжает по инерции ругать коммунистов - а втайне мечтает об их возвращении. Никогда ей не жилось так комфортно, как в советскую эпоху. Власть капитала оказалась более жестокой, чем прежняя власть. Та унижала, но платила и содержала, "эти" вообще не понимают, зачем она нужна, и платят только газетчикам и телевизионным обозревателям - но поди, пробейся в этот круг акул и железных прохвостов...

---

Проголосуйте за это произведение













Copyright (c) "Русский переплет"