Внуки, праздники и многое другое.

эссе

 

Анечке шесть с половиной лет. На дворе морозно, третье тысячелетие. Мы ещё ждём Деда Мороза. А пока с дедом можно походить на голове, а с бабой - пошвыряться лохматыми мягкими мишками. Слава Богу, мишек у нас хватает.

Хроническое истечение времени по часовой стрелке. Играем в круговую в домино с самозваными и самоназванными страшилищами на картах и дублях. Дуплимся бабой-ягой, хрюном с клыками и другими кощеями.

- Давайте играть против часовой стрелки,- предлагает деда.

- Давайте! Пусть она будет у нас "часовой стрелкой", и мы будем играть против неё.

Шестилетняя внучка упорно не хочет признавать власть часовой стрелки над человеком. Двое играют против одной: иногда "часовая стрелка" выигрывает.

Интересно, что на Крымском берегу мои часы идут точнее. А здесь, где север вреден для меня, часы убегают на десять минут за неделю. Куда бы это они спешат? Ведь новый век только что распечатан. И "часовая стрелка" могла бы "отрубиться" и "оттянуться" в свободной словесной игре с внуками. Издательства ведь никуда не торопятся. Хотя оплату требуют исправно. А поэту с кого же требовать? Разве что с Аполлона, когда он призывает поэта к священной жертве.

Главное, чтобы треножник был всегда готов принять продолжение рукописи, и Музы не погасили свой огонь, ведь на морозе на глаза набегают слёзы. Да, выходить на мороз Музам и вовсе не рекомендуется. Правда, они оставили позади уже столько просыпавшегося песку и остановленных часовых стрелок, что сам Аполлон удивляется их молодости.

Аполлон пока не требует поэта, но поэзия-то жива!

 

Он душу младую в объятиях нёс

Для мира печали и слёз...

И когда пространство вдруг плеснёт нам в лицо вселенским морозом декабря, и выплеснет нас вместе с неожиданно расцветшей мечтой о младенце, вместе с согретой душой не родившегося существа для мира печали и слёз. Куда уходит душа, минуя этот мир?

Прямо в мир радости и потерянного нами рая?

Мы грешники получаем рождественские райские апельсины и яблоки. А она безгрешная, не нашедшая здесь приюта душа, обходится без них? Зачем в раю апельсины и яблоки? Чтобы съесть яблоко и от многого знания и печали слететь в ад размышлений грешников?

Ещё одна, вырвавшаяся на свободу душа?..

 

А игрушки, а ёлки, а сникерсы, которыми мы продолжаем баловать внуков. Игрушки, ватрушки. Продолжаем терпеть их капризы и готовить их для будущей жизни, лучшей, чем наша. Их жизнь будет лучше нашей. Лучше дизайном? Или они её лучше проживут?

А пока:

Белая берёза под моим окном

Принакрылась снегом, будто серебром,- запоминает Анечка. Берёзы и снежинки в золотом огне. Золото, серебро, бархат - млечный путь словесности.

- А можно прожить сто лет? - спрашивает Анечка.

- Можно. Наверное, когда ты вырастешь, все будут жить по сто лет.

- Это значит, все будут такие старые, - Анечка поморщилась, сделав гримасу, - А я одна буду молодая? - покрасовалась внучка.

Анечка, проживи сто лет и останься молодой. А пока она вырезает снежинки, пишет письмо Деду Морозу, чтобы он принёс Мишку, который нарисован на крышке Кока-Колы, которую мы пьём, чтобы не болела голова. Ох уж эти трудные короткие декабрьские дни и тёмные декабрьские ночи. Она посыпает своё письмо блёстками, чтобы Дед Мороз заметил её просьбу, достал из ящика письмо и принёс Новогодний подарок.

Блёстки просыпаются на нашу грубую словесность.

- Блин!- говорит Анечка,- Это золотые блёстки для Деда Мороза,- и снова, и снова натирает золотинками письмо, и оно поблёскивает из почтового ящика.- Дед Мороз, принеси мне Мишку!

 

Он душу младую в объятиях нёс

Для мира печали и слёз...

И как мы упустили, прикоснувшуюся к нам душу? Она так доверчиво прильнула, не смотря на темницу декабря... Ангел нёс, ещё не родилась, ещё не окрестили, а ангел нёс и пел.

И тихую песню он пел...

В эту шумную тьму декабря, в нагроможденье сумрачного дизайна неоконченного ремонта и тёщиных истерик. Ждать этого ангела девять месяцев. А кто же нам даст?

Покоя, тепла и тишины, коктебельского воздуха? И чтобы никто не сглазил, и не пришмурился ночью, и не притёр в троллейбусе? Да и у нас внуки. Да и мы связаны, повязаны, спелёнуты. И оклёмываемся только в осеннем Крыму. Только бы дотянуть до Крыма, окунуться в его тишину. А тут вдруг появилась перспектива - девять месяцев, и потом растить, то есть жить и жить. Кто же нам даст дождаться ангела?

И тихую песню он пел...

Разве расслышишь здесь тихую песню? Внучка и то всё время кричит. А нашему малышу тоже бы Деда Мороза... Но для этого надо вцепиться в жизнь, в ангела, в эту горькую, тоскливую замёрзшую землю.

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

 

Скучные песни земли создают долгие зимние паузы. Когда не можешь ни высловить, ни вымолвить, ни вымолить это неумолимо жадное, замёрзшее пространство с просыпающимся из-под ног временем, оставляющим горечь и жалость невстречи.

Куда уходит небесное создание, не долетевшее с ангелом до нашей суровой земли?

За что мстит нам глухое и немое пространство-время? За дар словесности? И это такой ценой? Ценой рождения в этот жестокий мир нездешнего существа, которого здесь ожидает тепло родительского дома, яблоки, сникерсы и ёлки, ёлки, ёлки.

 

Оказывается, бедная внучка Анечка собирала крышки от знаменитой Кока-Колы, где под крышкой - мишка. Соберёшь десять крышек, будет тебе мишка в банке. Мишек у неё много; кошек, собак, тигров, хрюш, кукол, кенгуру. А вот .Мишки в банке. ещё не было. В одну из крышек с мишкой мамина подруга затушила сигарету. И Анечке пришлось написать письмо Деду Морозу. Она опустила письмо в свой почтовый ящик, и Дед Мороз получил это письмо. Но до этого она долго училась писать печатными буквами, выучила стихотворение Сергея Есенина про белую берёзу и записала его для Деда Мороза. И обсыпала блёстками, чтобы берёза сверкала в золотом огне:

Принакрылась снегом, будто серебром...

Дед Мороз подарил ей "Мишку в банке", красивого белого поющего и играющего мишку в красной шапочке на ухе, он привёз ей этого мишку прямо во Францию, в Chamonix, где она встречала Новый год вместе с Ваней, мамой и папой. Ваня начал осваивать роль Деда Мороза ещё с семи лет. Что ему курица Феня или "Мишка в банке"! Вот урок русского языка - это очень трудно, особенно, если учительница никогда не помнит, куда она дела твоё сочинение.

 

Белая берёза под моим окном

...

Обещает встречу впереди.

За что так неумолимо жестоко это пространство-время выплеснуло Сергея Есенина? Ведь игрушечное Новогоднее пространство обещает ребёнку встречу с Дедом Морозом и много лохматых мишек и собачек.

Но вот, белый ретривер Васка, лучший Ванин друг, потерялся среди звенигородских берёз этой лютой зимой. А там - и волки, и лисы. Неужели это опять "естественный отбор"?..

Я последний поэт деревни...

- Поэзия немножко умирает, - говорит издатель и прячется в кусты.

Хоть бы эти кусты зацвели, и издатель бы, наконец, нашёлся, и станок бы починили, и вышла бы "Тетрадь каприсов Бархатного века", ведь ему так понравилась обложка!

 

Да обложка ему понравилась, и издатель нашёлся, и кусты уже потихоньку начинают зацветать в Коктебеле. Мы ещё не успели допить Коктебельский белый мускат. А в типографии закупили германский клей, но станок - наш, отечественный, как водится. И праздники у нас католические, православные, языческие, гражданские и военные - скоро, не успеешь попоститься, и Пасха. Станок встал ещё с декабрьского заговенья, так что с наступающим вас Международным женским днём и недавно заржавшим годом Коня! По случаю весенних праздников в издательство из типографии привозят не приклеенные обложки - Вам нравится? Издателю нравятся обложки. И издательство переехало поближе к Дому литераторов. Наверное, чтобы нам легче было найти издателя, и не шарить по коктебельским кустам.

Хотя, лучше бы уж в Коктебель - пора! А в нашем отечестве всё время чувствуешь себя буратиной. Если уж из Пушкина буратину режут, то нам-то и вовсе отечество - тюрьма.

А поэзия оживает вместе с коктебельскими кустами, выползает листиками терновника:

Поэзия, я буду клясться,- стонал над весенними ветвями кустов Пастернак.

А Сергей Есенин у белой берёзы посмеивался:

- Поэт должен быть знаменитым, а то так Пастернаком и помрёшь.

 

Так начинаешь жить стихом.

 

В Коктебельских кустах маячит ещё один издатель, планетарный кружковец и руководитель астрономических кружков, закрытого необъяснимо Московского Планетария - Валентин Цветков. С днём Валентина Вас! Вот вам и Валентинка: "Настоящее я отличаю сразу!" - Разве это не признание? Если хотя бы один издатель признаёт, что настоящее, разве этого не достаточно, чтобы издать книгу? Хотя бы и за семьсот зелёных или двадцать тысяч отечественных плюс одна тысяча сверху за счёт роста курса доллара. Деньги - это насмешка над нами, превращающая отечество в тюрьму, село в чужбину. Лишь бы слово уберечь от инфляции, ведь есть же кому отличить настоящее...

День Валентина теперь тоже стал отечественным праздником, хотя некоторые православные почвенники протестуют и настаивают на том, чтобы кроме Двадцать третьего в феврале не напиваться и не праздновать аж до самого Восьмого марта.

Вот и Анечка поздравила деда с ДНЁМ ЗАШИТНИКА АТЕЧИСТВА. Нам ещё писать и писать. Русская словесность накопила такую глубину, что тоскует по настоящему лёгкому пёрышку, как душа по празднику.

Вот праздниками и расплачивается с нами пространство за свою неумолимость. Чуть помолился, и цветочки! И праздник.

- Праздников побольше, праздников! - требовал Бенедикт.

 

Кажется, в типографии пьют германский клей, должно быть, он на спирту. Потому что обложки до сих пор не склеили, а праздник ещё один справили. А теперь - масленица. Это, стало быть, на блины должно клею хватить? А на книгу?..

С праздником и Анечка поздравила конфеткой Рафаэллой с твёрдым орешком внутри. Твёрдый орешек воспитания Анечек. Зато праздник. Зато - белая роза в брызгах расцветающих экзотических ветвей. Белое свечение розовых лепестков в холодной мартовской ночи. У нас ещё слякотная зима, а в Коктебеле уже плюс двадцать восемь градусов по Цельсию - праздник солнца. Загар, море и просохшие тропы среди расцветающих долин.

Жалко, что роза долго не цветёт - головка склоняется, лепестки сохнут, а праздник сменяется масленицей - смогут ли в типографии, наконец, применить клей по назначению? Вот и книжная ярмарка началась. Осеннюю пропустили, весеннюю - тоже. Зато издателю понравилась обложка. Когда это было?! Может быть, он уже и забыл?

- Я даже не ожидал, что так хорошо получится,- говорил он ещё осенью.

А теперь весна, и где-то в недрах типографии книга уже отпечатана и ждёт, когда приклеится обложка, поздравленная издателем.

- Книга должна лежать сто лет... Анечка, проживи сто лет!

- Это тогда все будут старые, а я одна буду молодая?

- Это в Америке книги могут лежать,- сказал издатель,- А нам деньги нужны.

Ну, так издавайте! Продавайте. А вдруг она Вас выручит? Она ведь повысится в цене через сто лет.

А теперь масленица - и германский клей... Неужели они его пьют?! У нас тут "Молоко любимой женщины" в супермаркете, как в Америке. Вы продайте книгу, и у Вас будет на что выпить. Теперь уже зацветают Крымские виноградные сады: и белого, и красного камня, и белый, и розовый мускат, и бастардо магарацкий. А клей оставьте для обложки!

 

Я ждать могу, но до каких же пор?

Пространство, перетекающее в бесконечное время, вытекающее из-под ног пыльным мартовским тротуаром. Мы с дедом и внучкой идём в школу и держимся все за руки, чтобы не потеряться в этом забывчивом мире.

- Мы никого не забываем и не кидаем, - говорят в издательстве, - В типографии только что закупили германский клей, а станок наш... Вы же понимаете, в нашей стране... - это долго объяснять.

Понимаю - отечество тюрьма, село чужбина. Плохие книги они издают сразу, а хорошие - пока не начитаются, оторваться не могут.

И мы отрываемся из этой страны по Млечному пути, усеянному млечными лепестками подаренных нам роз. Праздники, праздники, праздники.

 

Вот и масляная неделя, а молока на блины нет. Таков наш млечный путь. Яйца принесёшь - молока нет, молоко принесёшь - яиц нет. Тащишь, тащишь, рука правая болит, Млечный путь искрится празднествами.

Зато Анечка отпраздновала, блинами в своей подготовительной школе: накормили, сплясала дракона-скомороха, похвалили, пришла радостная с яйцом-сюрпризом в руке. Который уже, ну который приз? Всё ищем неизбывную, заветную пиратку с попугаем - продаётся извечная тяга к яйцу: что в нём? Мир зелёных не даёт скучать - то мишка в банке, то попугай в яйце.

 

Как у нашей Нюрочки -

Петушок да курочка.

Выйдет Нюра на крыльцо,

А под курочкой ...?

 

Нюра знает - яйцо! А ещё приз есть?.. Ну, тогда выигрывать не интересно. Должен быть приз: игрушка в яйце. Большой взрыв маленького дома вселенной. Все мы вышли из яйца. Вселенная - взрывом благоприобретённый, опасный дом, полный пустоты и темноты, и "горизонтов событий". Яйцами мы объясняем происхождение мира, удовлетворяем любопытство внуков и празднуем пасхальный день.

Воскресение из трагического принародного распятия на кресте.

Крест - символ преодоления нашего Млечного пути. Потому в конце пути ставят крест. Крестный путь. Крестное знамение.

 

Тебя жалеть я не умею

И крест свой бережно несу...

 

Мы все несём крест последствий Большого взрыва Вселенной. Сингулярное яйцо Начала определило наши большие ожидания и наши расплаты.

Каждый ищет своего Бога. Стивен Хокинг ищет своего. Или вернее ищет возможность не нуждаться в этой гипотезе. Можем ли мы не нуждаться в такой гипотезе?

Для одних - это абсолют. Для других - это гипотеза... Каждый с надеждой смотрит в темноту и пустоту Вселенной. Одни молятся о себе и ближних, желая привлечь к себе внимание всевидящего, всемогущего и абсолютного идеала. Другие, для которых релятивизм может превращаться в абсолют, ищут систему абсолютно объективных законов, называемую Великим объединением. Оно подчиняет себе все процессы Вселенной. Ищут ловушку пространству-времени, чтобы не нуждаться в гипотезе существования Бога.

Освободит ли нас Великое объединение от этой гипотезы?

Если Вселенная без края в пространстве, без начала и конца во времени, то в ней нет каких-либо дел для Создателя - к такому выводу приводят Стивена Хокинга размышления о Великом объединении.

А есть ещё третьи: им надо ни больше, ни меньше - привлечь к себе любовь пространства, услышать будущего зов. Это поэты. Их мало. Вселенная с жестоким постоянством заботится о том, чтобы их было как можно меньше. Они не удовлетворяют закону о естественном отборе: делать правильные выводы о мире с помощью данных им органов чувств. Если выводы неправильны, живое существо не выживает, говорит Хокинг.

 

- Разрешите приступить к естественному отбору, товарищ Сталин?

- Приступайте, товарищ Дарвин.

 

Итак, либо они делают неправильные выводы, либо они живут в другом мире?

... глухо,

Вселенная спит, положив на лапу

С клещами звёзд огромное ухо.

Над нами одно и то же небо с Большой и Малой Медведицами. Но их небо нельзя описать с помощью математических формул:

Нет правды на земле,

Но правды нет и выше...

И Вселенная сбрасывает их с Земли, временного пристанища неумолимого пространства. Но их мир остаётся с нами. Можем ли мы не нуждаться в гипотезе существования Бога?

Стивен Хокинг потерял дар речи и способность передвигаться. Но Бог сохранил ему ясный ум, память, своеобразное видение мира и творчество. За творчество надо платить. Кто требует от нас этой расплаты?

Вряд ли Великое объединение даст ответ на этот вопрос.

 

Мы на счету у Вселенной, у времени в плену, у вечности заложники, в долгу у Бродвейской Лампионии, глушим вино из одуванчиков, балуем внуков и гадаем, какой нам из этого выпадет киндер-сюрприз... Киндеры любят фильмы, развлечения, компьютеры, самокаты, игрушки и прочие карусели, и лениво читают книги.

Читаем книги за них и за себя, поскольку мы у всех в долгу. Купили Ване Рэя Бредбери "Вино из одуванчиков" и "Марсианские хроники" и надеемся, что внук начнёт, наконец, читать книги.

"Вино из одуванчиков" - это повесть о времени. Не об утраченном времени, а об открытии времени двенадцатилетним мальчиком Дугласом и его младшим десятилетним братом Томасом. О пробивающихся ростках времени тонкими упругими, сочными стеблями золотистых одуванчиков. Одуванчики копят летнее жаркое, тягучее детское время, из которого дедушка делает золотистое обжигающее вино, и сливает это вино-время в огромные, яркие, цветные бутыли, закупоривает их и настаивает вино до зимы, а иногда и годы. Годы выдерживается золотое время летнего лёгкого бега в парусиновых тапочках по дорогам, тропкам и оврагам, заросшим кустарниками и одуванчиками.

Золотистые ковры бархатных цветков возвращаются горячим лечебным глотком в пору болезни или в пору зимней хандры, когда уже нельзя пробежаться по лесам и полям в парусиновых тапочках.

Дедушка знает секрет приготовления вина из одуванчиков - секрет сохранения времени. Время прошедшего лета не уходит бесследно, оно остаётся с нами в ярких, разноцветных закупоренных бутылях.

Поэзия прозы Рэя Брэдбери, как выдержанное вино, приходит к нам из прошедшего века, с далёкого заокеанского континента. И странным образом время начала прошлого века в маленьком городке Гринтауне соприкасается с началом двадцать первого века в столице России. Читаю о мальчике Дугласе и вижу двенадцатилетнего внука Ваню. Что-то фантастически сближает этих мальчиков. Наверное, в этом фантастика повести Рэя Брэдбери. Кажется, что мы в результате фантастических усилий догнали американцев начала прошлого века. С их свободомыслием, отсутствием провинциальности, любовью к природе. Когда читаешь Рея Брэдбери, будь то "Марсианские хроники" или "Вино из одуванчиков", чувствуешь, что мы именно сейчас приблизились к американскому ощущению мира столетней давности.

Теперь каждому российскому мальчику доступен сэндвич, вместо очереди за хлебной пайкой, или топтания на морозе с бабушкой в очереди за котлетами. Уходит в прошлое комплекс провинциальности и желание непременно завоевать Москву, особенно свойственное украинским хлопцам - утереть нос москалям. Именно поэтому советские столичные правители долгие десятилетия умиляли нас своим оптимистическим "г".

Украину теперь потянуло в Европейское сообщество. А российским мозгам, которые не утекли в Америку и другие развитые страны, становится близкой Брэдберевская ирония по отношению к техническому завоеванию мира и космоса, к полётам на Марс, к изобретению машины времени и машины счастья. Становится близким американское разочарование в экономических чудесах капитализма и предощущение экономической депрессии начала прошлого века. Видно, и нам этой депрессии не миновать. Пусть хоть на Марс, лишь бы не оставаться здесь, в рабстве у этой осточертелой валюты.

И зачем нужна машина времени, когда есть дети и старики, хранители времени. У взрослых время необратимо сыпется из-под ног в песочницу часов Вселенной.

А дети и старики могут бесконечно долго пересыпать драгоценные песчинки времени, забегая в философию старости, и возвращаясь в красоту юности, растягивая дни, годы, столетия.

Рэй Брэдбери и его юные герои внимательно смотрят на нас и посмеиваются над нами.

 

Наше время не считано, не меряно. Мы отсчитываем века по косточкам на пальцах. Через полвека косточки на пальцах начинают болеть. Надо быстрее писать, быстрее мыслить. Надо больше плавать в море, улучшая пластику костей и мыслей. Довольно быть косточкой в горле эфира, пора выплеснуться в эфир свободным цветком. Цветенье загадочно, оно удлиняет время, раздвигает пространство. И скалы чёрной горы Кара-Даг каждый год терпеливо ждут своего цветенья. Персефона возвращается из Аида, и расцветает всё.

Сто лет мы гордились двадцатым веком. И вот, наступил двадцать первый, и оказалось, что гордиться нечем. Время потекло в новую вечность. Пространство прикинулось розовым бутоном неведения. Внуки задают суровые вопросы, на которые мы ищем ответы, а часовая стрелка водит нас за нос.

Надо долго бродить по земле, чтобы не утерять млечности своего пути.

 

 

2001 - 2002 г. Авторская редакция 2009г.