Культура сиротствует. Нет денег, чтоб ее содержать. Но ведь только потому и были деньги на культуру в советское время, что была она - содержанкой. Угодное для суррогата идеологического нынешнего и теперь содержится в полном порядке, а ненужное для украшения власти и престижа новоявленный господ - брошено на произвол судьбы. Содержится то, что приятно и угодно власти. Содержится то, что развлекает нуворишей или что престижно для них. Поэтому, во многом, рождается у деятелей культуры выучка - что надо нравиться и угождать, чтобы взяли на содержание.

То, что Союз Писателей как некое скопище привилегий, развалился и литераторы своих привилегий лишились - так должно и быть. Теперь мы только и осознаем, что же такое есть л и т е р а т у р н ы й т р у д. Труженики, а не привилегированная каста, рано или поздно осознают, что им необходимо объединятся, но только с целью защитить свое право на труд, свой трудовой интерес. Ни один из нынешних союзов писательских не является сегодня союзом тружеников. Нынешние союзы, если в них присутствует хоть какая-то организованность - это филиалы политических движений. Лелеют надежды возвратить свои привилегии, придя вместе с той или иной политической силой все равно что к власти. Тем временем, литературный труд в России делается совершенно рабским. Нет защиты авторских прав. Нет права на трудовой стаж. Нет управы на монополию издателей, доведших оплату литературного труда ниже минимального оклада, который есть в России. Именно так: сегодня в России разрешено издателям н и ч е г о не платить авторам за их т р у д, ссылаясь на то, что книги якобы не окупаются. Но если издательство не в состояние окупить своих книг, то это ведь равносильно банкротству - и тогда должен быть закон, чтобы издательства объявились официально банкротами и уже как банкроты отвечали б по своим обязательствам. Писательские союзы встают в очереди за госстепендиями, грантами благотворителей, но у многотысячных организаций так и нет своих профсоюзных касс взаимопощи, коллективных средств, чтоб уже не получать по крохам помощь, но оказывать-то гарантированно помощь всем своим членам.

Деятели же культуры, скажем, литераторы, и теперь лучатся почти сановным высокомерием - и оно тем удивительней, что оказывается качеством литераторов именно советского времени, этим временем, по уверениям их дежурным, истерзанным да прошедшим через него как сквозь огонь-воду-медные трубы. Они так и не поняли, что время их было не страшно своими ужасами, но чудовищно порочно своим мздоимством и советским барством, когда глядели они на свой народ как баре и писали о нем как баре, и вся-то подлость cоцрелизма и была в барском этом поучении народа, как ему надо жить. Лучшие из барства, наподобие декабристов, "выходили на площадь", однако ж потому наши диссиденты есть по природе своей заговорщики, что барской их мечте и дано было осуществиться, осмыслиться только в заговоре. Задумывали самолично революцию , задумывали осчастливить всех; а вот думал ли в те годы такой либеральный мечтатель, что если революции делаются, то обязательно с кровью того самого народа, или что революция - это братоубийство, никакими идеями, свободами, конституциями не оправданное. Тех, кто призывал "cвергать", вовсе не мучило, что это свершаться будет братоубийство. А вот Достоевского бы мучило, Толстого бы мучило. Эту разницу мы и научились понимать.

Одному барину ничего не стоило сказать всей России, что она одурела, то бишь, он сам cо своими "мыслями", "убеждениями" для себя важнее, чем весь народ, в выбор которого даже не хочется ему и вдуматься, а не то чтоб уважать. Появилось понятие, вершина высокомерия этого - "творческая интеллигенция", и теперь, когда голодных учителей да нищих врачей не выставишь напоказ, уже и официально признанной остается только эта "творческая" - и каждому творцу по юбилею, по шубе соболиной с царского плеча. Но либеральные деятели - герои одной песни. Те же, кто сегодня воодушевляет к восстанию, в душе такие же баре советские да высокомерные заговорщики. И так же невыносимо читать прохановские и прочие передовицы, зовущие народ к топору. Проханов тоже ведь революционер, и с тем же уклоном - звать к топору, всучивать топор, диссидент наоборот. В запасе у таких или в уме по меньшей мере две-три войны. Но почему их дело воодушевлять, а простых людей - воевать да умирать? Но и воюет великорусская наша интеллигенция только до победного конца, а если такового нет, если конец-то выходит бесславным и въехать на белом коне не получается, то просто люди и просто жизнь людская их не вдохновляют - это уж и не люди, а "быдло"; не жизнь, а "свинячий хлев".

Я не рассуждаю о деятелях культуры с известным обывательским налетом: "вот они, образованные, ничего не делают"... Но интеллигенция русская именно-то занималась делом, трудом, работала она, созидала; учителя - учили, врачи - лечили, художники - творили. А вместо идеи практической с л у ж е н и я и явилась в людях образованных - а, советские, все ведь были на деньги народные обучены - идея управлять сознанием и душой народа, то есть сделать его неким орудием, сплоченной послушной толпой и заставить служить своим эфемерным целям. Одни вдохновляют громить Останкино, другие - оправдывают расстрел из танков российского парламента. Война в Чечне тоже была работой, делом жизненно важным творческой этой интеллигенции. Когда среди писателей, так сказать, демократического лагеря подписывалось обращение против войны в Чечне, всего-то закорючка, то они же с пеной у рта спорили, ссорились, что нельзя подписывать, что это на руку будет перед выборами Зюганову. А кончилась война в Чечне миром, так явились уже с другой стороны подписанты, уже против этого мира, и тоже на руку Зюганову... Что за мир, что против мира, оказывается, все Зюганову на руку. Гибли же люди, но своя закорючка - простое волеизъявление - была драгоценней человеческих жизней!

За власть, против власти - интеллигентство, смятение дворянской гвардии: важна даже не власть, а важно остаться в том же положении привилегированном, как в советское время, когда были деятели культуры своего рода сословием, со своими особыми правами, но простым людям и советская власть только одно даровала право - на труд. Когда требовали хором, чтоб партийные здравницы отдали для сиротских домов и здравниц детских, то вопрос отчего не встал, что и дома творчества, элитные дачные поселки, особняки - это такое же выслуженное у власти советской добро, что их-то тоже надо детям отдать, а особняки, дарованные Cталиным советским писателям, - возвратить в народное достояние; отдать под литературные музеи, где бы чтили память русских писателей тем же Сталиным убиенных. Если б отдали, возвратили, то не из-за чего было б сегодня драться, да и нечего было б, бесхозное, разворовывать. И все уповают в конце-то концов на Власть, чтоб взяла на содержание, хотя кто, как ни деятели культуры, должны бы спасать н а ц и о н а л ь н о е наше культурное достояние, а не самих себя. Ведь есть то - и только оно должно быть взято на содержание государством - что является не просто ценным, но ценным исторически, что хранили и сберегали из века в век, еще и до нас, даже голодая, а порой и погибая, чтоб сберечь.

Особенность русской интеллигенции в том, что будучи всегда по сути сословием, имея все права, привилегии и возможности вышестоящего над массой простых людей сословия, этот класс образованных просвещенных людей осознавал свои интересы как общие с народом, а не как отдельные от народа. И это уже не сословие, а слой; в советскую эпоху и того формальней, легковесней - прослойка. Интеллигенция, однако, нарушила в России гармонию общественную в том смысле, что не дала среднему классу стать в ней хребтом. Как если костям не дать кальция и они будут хрупкими, ломкими, кривыми, так вот и интеллигенция, отнимая себя добровольно от своего сословия, делала скелет социального устройства в России рахитичным. Но потому так многое и стало зависеть от интеллигенции - от ее кости, что в том уродливом состоянии, при уродливом этом социальном скелете, она для равновесия общества и государства несла на себе уже значительную их тяжесть. В советскую эпоху стало возможным такое явление, когда людей простых именно образование подымало выше их социальной среды. У простых был путь один пробиться к лучшей жизни, чем та, которой они жили, - это выучиться, потому как заработать и выбиться "в люди" при уравниловке тогдашней было нельзя; а в империи российской образование открывало путь к лучшей жизни инородцам, права которых ущемлялись тогдашним гражданским кодексом - и надо ли говорить, что значила графа "национальность" уже в советском паспорте? Учеба была в общем-то и единственным достойным способом смены жительства, то есть уже миграции внутри страны - как и работа по лимиту. Но это социальное извращение, когда образование было только средством, чтобы достичь не состояния интеллигентности, а состоятельности, внутренне уродовало уже саму интеллигенцию; советская интеллигенция, всей массой новообращенных, устремлялась к потребительскому существованию. Этот слой теперь осуществил со всей свободой свои устремления в сферах политиканства, делячества, и явилось уж во всей красе скромное обаяние этих людей "в фуляре". А вот слой служивых людей науки, культуры, просвещения - это в большинстве провинциальная, земская интеллигенция - в своем социальном положением стал чуть не самым бесправным.

И вот уже парадоксальное положение: бастующие, скажем, в Кузбассе шахтеры бастовали за себя, но и за врачей, за учителей, как за бесправных. Вопрос теперь в том, осознают ли уже рабочие люди свои интересы как общие с интеллигенцией.

Проголосуйте за это произведение