Брут, увидев ее выходящей из подъезда, встал со скамьи:

- Здравствуй...

- Идем...

Она сама взяла Брута под руку. Так было удобнее направлять его по нужной дороге. Дай Бруту волю и он наверняка выберет самый короткий путь - свернет на тропинку за домом. По ней в минуту можно пересечь весь пустырь. А в конце него остается лишь обогнуть забор и вот уже серый бок кинотеатра.

Офелия сама частенько бегала по этой тропинке. Бегала, когда была одна. Но сегодня они вдвоем и поэтому пойдут другой, длинной дорогой. Сначала пройдутся по тротуару вдоль всех четырех подъездов дома. Под всеми окнами. На виду у всего двора.

Потом таким же образом вдоль соседских домов. Затем направятся по дороге мимо магазина. Возле него обычно собираются на велосипедах и мотоциклах парни со всего их района.

Дальше прогуляются возле сквера. Там на скамейках сидят и сплетничают все местные девчонки. И уже только потом они с Брутом направятся к кинотеатру. Постоят возле входа, поздороваются, перекинутся парой слов со знакомыми.

Брут, однако, хоть и шагнул послушно в выбранном ею направлении, от самого дома начал поглядывать на часы и все время порывался ускорить шаг. Офелии пришлось почти повиснуть на его руке, чтобы не допустить торопливости в их шествии.

Боле-менее прилично они прошли вдоль всех домов. Когда же на горизонте объявился магазин, Брут неожиданно рванул ее в сторону, потащил через переулок к тропинке:

- Опаздываем, Офель...

Постоять у кинотеатра не удалось, так как кино уже и вправду начиналось. Весь народ был в темном зале и к своим местам им пришлось пробираться на ощупь.

Усаживаясь, Офелия вздохнула. Все получилось немного не так.

Брут не заметил ее вздоха. Он сразу же во все глаза уставился на экран, где в каком-то танце тряслись крашенные от головы до пят девицы.

Офелия почти не пользовалась макияжем. Оставалась самой собой, как есть натуральной. И это от нее, а не от киношных размалевок, Брут должен был глаз не сводить.

Она рассматривала девиц и покусывала губы: не было в них ничего, в чем бы они ее превосходили. Ничегошеньки. В бедрах - узкие, на грудь плосковатые, шейки - тонкие. Только что трясутся, как заведенные.

Танцевали девицы, слава Богу, недолго. На смену им на экране появились суровые парни. Они сходу взяли всех присутствующих в танцевальном заведении на прицел, загнали девиц под столы.

Офелия обрадовалась и глянула на Брута. Но тот и теперь сидел, вперившись взглядом в экран. Как будто совсем забыл про нее.

Она снова вздохнула. От Брута шла такая волна тепла. Словно он днем впитал и принес теперь на себе весь жар цеха, в котором работал на заводе.

Еще от Брута сильно пахло одеколоном. Но парфюмерия не перебивала запах машинного масла, жженой стружки, въевшихся в его кожу, видимо, по конец жизни.

Офелия продолжала искоса поглядывать на Брута, ждала, когда он приобнимет ее, прижмет поближе. И она уже не отпрянет, как думала сделать раньше. Может быть даже склонит на его плечо свою голову. И тогда они будут сидеть точно также как и другие соседние парочки.

Но Брут вел себя смирно. За весь сеанс не прикоснулся к ней даже плечом или коленом. Не проронил и ни одного слова.

И провожал он ее, как всегда, без приставаний.

Они постояли у подъезда. Брут молча курил. Офелия также молча смотрела на вьющихся вокруг тусклой лампы мошек. Минута бежала за минутой. В окнах квартир стал гаснуть свет.

- Ну, я пошла?

Брут пожал плечами:

- Ну, иди. Я это... Завтра еще погуляем?

- Ладно. Погуляем...

Офелии долго не засыпалось. Она несколько раз вставала с кровати. То пила воду, то подходила к окну, смотрела на то место, где они стояли с Брутом.

- Спи, давай, чего шебушишься, - ворчала сонная мать.

Офелия послушно ложилась, но Брута из головы не отпускала.

Он не был похож на кавалеров, что пытались ухаживать за ней до него. От тех каждый раз пахло вином. И все их предложения были заранее известными:

- Офель, прогуляемся? Можно ко мне зайти... Или к Додику пойдем, у него только дед старый дома..., музыку послушаем... Ну или просто по улице поболтаемся, пошли...

С некоторыми она гуляла. Почти до магазина доходила. С некоторыми даже целовалась. С одним по глупости ходила "послушать музыку". Только вошла она тогда в комнату, как ее тут же повалили на кровать то ли трое, то ли четверо пьяных "музыкантов" с их двора. Начали лапать, стягивать одежду. Но она так закричала, так заорала благим матом, что перепугала все соседние квартиры. Ее тут же отпустили...

А от Брута, когда он в первый раз пригласил ее в кино, вином совсем не пахло. И еще он в тот вечер сказал:

- Офель, ты это, не бойся, приставать не стану...

Конечно, Брут не был тем парнем, которого она себе представляла в идеале. Тот был высок, строен, блондин и автогонщик. А Брут - среднего роста, плотненький, брюнет и фрезеровщик. Ничего общего. Но Офелия знала, что тот блондинистый автогонщик никогда не подгонит свой красный кабриолет к ее подъезду, не пригласит ее сесть рядом. И потому она сказала Бруту:

- Я и не боюсь, - и спросила как будто это имело значение: - А кино хорошее?..

- Вроде бы.., - растерялся тогда Брут. Он, наверняка, и не знал: о чем будет тот фильм. А теперь она не помнит: о чем был тот фильм.

Офелия перевернулась на другой бок. Конечно, Брут не был красавцем. Колледжей не заканчивал. На пианино или на мандолине не играл. Так, самый обычный парень.

Но ведь и она была не "Мисс района". И школу закончила такую же среднею. И музыку играла только на магнитофоне.

Офелия снова перевернулась. Все же не уродина она какая-нибудь - вполне симпатичная девушка. Приличная. Работящая, хозяйственная, приветливая. И тоже ведь не со всяким пошла бы в кино.

И он бы пошел не со всякой. Брут в списке женихов среди ее подруг был далеко не на самом последнем месте. Офелия мысленно загибала пальцы: выпивает только по праздникам - раз, не драчун - два, не бабник - три...

С тем она и заснула.

С утра Офелия бежала на работу - в районное почтовое отделение. Там она до обеда разбирала письма, бандероли. Разглядывала марки. Листала журналы. Читала завораживающие названия :

- Гонолулу... Рейкьявик... Монтевидео...

Думала о том, что хорошо бы провести где-нибудь на Гаваях или Багамах недельку со ставшим вдруг автогонщиком Брутом.

Вторую половину дня Офелия была свободна. Она не спеша возвращалась домой. По пути рассматривала киноафиши. Заглядывала в магазины. Болтала со знакомыми продавщицами - соседками или бывшими одноклассницами. О погоде, о последней моде и о парнях, конечно.

Вернувшись домой, Офелия расправлялась с хозяйственными делами, потом перекусывала что-нибудь и садилась у окна. Ждала, когда появится Брут.

Мать, заставая ее у окна, посмеивалась:

- Жениха своего высматриваешь? Не придет он больше. Другую завел.

Офелия надувалась на нее. А заодно немного и на Брута. Заранее. Когда они собирались в кино, то он по прежнему приходил впритык, чтоб только до кинотеатра и добежать. А не пройтись как нормальные.

Когда же они шли просто гулять, то он всячески отговаривал ее от длинных прогулок:

- Посидим на скамейке. А то я сегодня весь день у станка, на ногах да на ногах...

Как-то постепенно они начали встречаться практически каждый день. После кино или посиделок Брут доводил ее до подъезда. С каждым разом становился все смелее и смелее. Прощаясь в темноте теперь уже не просто махал ручкой, а целовал. Сначала в щечку. Потом в губы, по настоящему. И где только научился?

До боли мял грудь. Хватал за бедра. А в последний раз даже потянул ее было за дом. В кусты.

Офелия оттолкнула его:

- Не надо так, Брутик. Все по-человечески должно быть, как у людей...

Офелия видела в кино, как это бывает. Сначала развернется красивая торжественная свадьба. Все будут поздравлять их, глядеть, как они с Брутом кружатся в медленном танце, ласково держатся за руки. И уже потом, когда солнце стыдливо заалеет на закате, он отведет ее в тихую светлую комнату с большой белой кроватью. Она снимет с себя фату, платье, кружевное белье. Он возьмет ее на руки. Утром все их встретят понятливой улыбкой и еще раз поздравят.

Свадьба была в кафе, что в двух кварталах от дома. Хотелось, конечно, Офелии отметить такое событие в лучшем ресторане города. Чтобы фонтан посредине зала, чтоб скрипачи и официанты в золоченых фраках, чтоб настоящий фарфор и хрусталь по столам. Но такое празднество было не по карману ни ее стороне, ни стороне жениха. И Офелия заранее смирилась с неотстиранными пятнами на скатертях, с местным ансамблем из двух гитар-малолеток, вечно пьяного барабанщика и косоглазого пианиста.

В церкви правда все было почти как полагается: электрические свечи вполне смахивали на настоящие, поп сбился в своем причитании всего два раза. И когда она глянула вверх под купол, Бог похоже действительно благословил ее. Офелия увидела, что высоко над головой ее что-то ярко сверкнуло. Может быть отблеск поповского креста, но скорее это был нимб божественный. И подумав об этом, Офелия вздрогнула, сердце у нее в этот миг будто замерло. Мысли покинули голову, и она лишь натужно улыбалась, пытаясь осознать все происходящее далее.

Офелия сказала "да". Брут одел ей на палец кольцо. Почему-то заревела мать.

По окончанию официальной регистрации свадебный эскорт из трех нанятых машин направился к кафе. Там все столы уже были сдвинуты в один большой. Их с Брутиком усадили по центру.

Поздравили родители. Потом родственники: близкие и дальние. Затем: друзья, знакомые, полузнакомые и какие-то совсем незнакомые люди.

Сначала все говорили красивые тосты и даже читали стихи. Через каждые две-три минуты кричали "Горько!" и они с Брутом целовались до немоты в губах. Но постепенно гости от них отстали. Все навалились на еду и выпивку. В конце концов грянул кафешный ансамбль и начались танцы.

Брут вывел ее первой. Но дотанцевать в одиночестве им не удалось. Подвыпившие разгоряченные гости тоже ломанулись на танцевальный пяточек. Кто-то толкнул ее локтем в бок. Кто-то наступил на полу белого платья. Кто-то неразборчиво проорал в ухо.

Потом все устали, снова расселись и начали петь застольные песни: грустные и жалобные. У Офелии от них накатились слезы на глаза. Брут насупился.

Хором, однако, пели не долго. На место солиста ансамбля выскочил троюродный брат Брута и прокричал в микрофон матерную частушку. Все заржали. Офелия порозовела. Брут хмыкнул.

Парня у микрофона сменила блестевшая хмельными глазами и стеклянной брошью подруга матери по работе. В ее частушке бранных слов было не меньше. Гости снова глупо смеялись.

К микрофону полез еще кто-то, но запутался в проводах и упал. Его оттащили в сторону и все тут же забыли о песнях. Кто начал рассказывать соседям по столу анекдот. Кто прилаживался к чужой жене. Кто попросту лез в драку с первым подвернувшимся под руку.

Но совсем о них все же не запамятовали. Время от времени общий гвалт прерывался маршем Мендельсона. Это неутомимый косоглазый пианист налегал на клавиши.

И тогда снова кричали "Горько!". Но целовались уже чуть ли не все.

Брут аппетитно закусывал ее поцелуи огурчиками и картошкой, салатами и колбасами. Офелии же в горло совсем ничего не лезло.

Когда же жених, наконец, насытился, то, поглядев на веселящихся гостей, засопел ей в ухо:

- Поехали, Офель, домой, пока в квартире никого нет...

Она оглядела бушующее застолье. Теперь ей уже было все равно, что и как будет дальше.

Брут, однако, здорово ошибся. В квартире его родителей тоже шел пир горой. Часть гостей из-за общего стола в кафе давно перекочевала сюда, в более душевную домашнюю обстановку. Здесь тоже одновременно пили, ели, смеялись, плакали, танцевали, целовались, ругались, дрались и мирились. И здесь также почти никто не обращал внимания на появившихся жениха и невесту. У каждого была своя свадьба.

Новобрачные боком-боком протиснулись в комнату Брута. Там на подаренной им кровати широко раскинувшись спал какой-то пьяный родственник.

С большим трудом Бруту и Офелии удалось стащить грузного мужика на пол, выволочить в другую комнату и уложить в подходящем месте.

Замка на двери Брута не было. Почесав затылок он подпер ее тумбочкой:

- Сделаю замок. Завтра же...

И это было все, что Брут сказал. Выключив свет он тут же завалил ее на кровать. Стянул свадебную одежду.

Потом он уснул. Офелии же было не до сна. Всю ночь кто-то ломился в их комнату и она несколько раз вставала, устанавливала сдвинутую тумбочку на место. Под окнами во все горло орали и то ли стреляли, то ли взрывали что-то. Офелия вздрагивала, вновь и вновь вспоминала в подробностях прошедший день и вечер. И никак не могла уснуть.

Утром, когда Брут еще спал зарывшись головой в подушку, Офелия раскрыла заранее перевезенный чемодан. Достала любимый домашний халатик. Оттащила в сторону тумбочку и осторожно вышла из комнаты.

Офелию встретила стоящая посреди разгромленной квартиры свекровь:

- Не поздновато ли просыпаемся, невестушка? Я тут что одна должна эту блевотину отмывать...

На голос из кухни высунулся свекр. Не отрывая губ от банки с рассолом, сверкнул глазом на ее выглянувшее из под халата колено.

Офелия машинально запахнула халат и кивнула:

- Я сейчас. Сейчас помогу...

Она сбегала в ванную. Умылась на скорую руку, заглянула в комнату. Брут все еще крепко спал.

Офелия взялась за предоставленные свекровью тряпку, щетку, пылесос, принялась двигать кресла, стулья, какие-то банки и коробки.

Прибираться ей всегда было не втягость. Но сегодня она как ни старалась, не могла сосредочиться только на мусоре и грязи. Незнакомая квартира с незнакомыми закоулками. А еще взгляды. Недовольный, стерегущий - свекрови. Бродячий, пощипывающий - свекра.

До свадьбы Офелия, конечно же, представляла себе свой будущий дом по другому. Тот дом был отдельным, на одну семью. И стоял он не в старом жилмассиве, а на берегу озера. С камышами, с лунной дорожкой.

Мечтая Офелия строила планы, как посадит перед домом цветы. Розы, георгины, "анютины глазки". Как обустроит за домом сад с вишнями и яблонями. Деревья по весне будут цвести и пахнуть. А потом под ними можно будет варить варение. Подавать его с чаем за столиком возле дома, там где цветник.

В тот дом она долго бы подбирала мебель, обои, утварь. По цвету, по размеру, по моде, так, чтоб как у всех, как полагается.

Уборщицу бы Офелия нанимать не стала, нет. Сама бы поддерживала порядок в доме. По субботам делала большую уборку. Протирала пыль, мыла полы, подметала дорожку возле дома. Натирала бы до блеска их фамильную табличку над дверью.

По воскресениям повалявшись с утра в кровати, где-нибудь к обеду они навещали бы родителей. В одну неделю - его. В другую - ее мать. Обедали бы у них. Или пили чай. Обсуждали бы городские новости, общих знакомых.

Чем дольше жила Офелия в доме родителей Брута, тем меньше ей хотелось не только говорить с ними, но и видиться. Свекровь все время бурчала:

• Чего это у тебя коленки торчат из под юбки? Не девочка уже.

Мужняя жена.

- Чего, это у тебя, невестушка, столько пыли под кроватью?..

Иногда Офелии хотелось ответить резко: " А твое какое дело?" Иногда вообще - послать теми же словами, что посылал жену свекр, когда возвращался домой поддатым и недовольным своей семейной жизнью. Но помня наказ матери, тоже пожившей в свое время в чужой семье, Офелия старалась сдерживаться, говорила спокойно:

- Со своей кроватью мы сами разберемся. А вас я, кажется, просила не заходить в нашу комнату без разрешения...

Мать Брута тут же наставляла руки в боки:

• А ты у меня спрашивала разрешения на сына? У меня может таких

невест десяток было. А ты окрутила мальчонку. Знаю, знаю, как это делается. Прибрала к рукам чужое. А я, дура, и сына отдала, и комнату, которую своим горбом заработала, в твое распоряжение предоставила: нате, невестушка, пользуйтесь на здоровье.

Свекровь даже вскрикивала:

- Люди добрые! Она теперь мне еще и ультиматумы выставляет. Это, чтоб я теперь и за свое-то собственное разрешения просила...

Офелия напомнила Бруту об его обещании врезать замок в дверь. Тот кивнул:

- Конечно, сделаю.

За ужином он сказал о своем намерении матери. Та, конечно, же воспротивилась:

- Не дам имущество портить. Всю жизнь без замков внутренних жили и дальше также будем. Воров у нас в семье нет. Тайн каких-то - тоже. Чего это вам вздумалось за замками прятаться в родном-то доме?

Брут пожал плечами.

Ночью он шепнул Офелии, что замок все же поставит, но не выполнил своего обещания ни на следующий день, ни на последующий.

Так они и жили. Офелия постоянно была настороже. Каждый раз, когда за дверью раздавался шорох, она вздрагивала: не свекровь ли снова хочет нос свой сунуть. Или может отец Брута под каким-нибудь предлогом решил глазом своим на нее зыркнуть.

Свекровь не только не дала врезать замок в дверь, но и перекрасить стены в комнате, сменить занавески:

курицы, стены. С раздражением - на темно-коричневые, с зеленой бахромой и какими-то разводами занавески. А еще ей были ненавистны чужое белье в ванной, чужой запах на кухне, чужая грязь - весь этот чужой дом.

Она все меньше уделяла внимания поддержанию чистоты в общей комнате, на кухне и ванной. Просто отворачивала взгляд от пятен и пыли, от вещей родителей Брута, от них самих. Бралась за тряпку только тогда, когда уж чересчур допекала свекровь.

Офелия, не раздумывая, собрала бы монатки и ушла жить с Брутом к своей матери. Но у той была вообще одна комната и кухня. Жить в такой тесноте втроем совсем невозможно.

К тому же мать, хотя и жалела дочь за ее мытарства, не горела желанием жить под одной крышей с зятем. Да теперь даже, наверное, и с самой дочерью - когда Офелия забегала к ней, то несколько раз встречала одного и того же мужчину. Ее мать была еще достаточно молодой.

Но и жить так дальше Офелия не могла. Стала уговаривать Брута:

- Давай съедем отсюда. Поживем где-нибудь отдельно...

Брут пытался успокоить ее:

- Потерпи. Потом эта квартира будет нашей с тобой.

Офелия задумалась о том, сколько же надо терпеть. Родители Брута также еще были далеко не старики. Здоровье у них по их годам - вполне приличное. И хотя она не любила свекровку со свекром, желать им скорейшей смерти не хотела.

Офелия настояла. И, как это не ударяло по их семейному бюджету, но они сняли квартирку. Крошечную. Уж на самой окраине. Но отдельную.

Свекровь была в истерике. Однако Офелию такое обстоятельство мало волновало. Она, наконец-то ощутила себя полноценной хозяйкой, настоящей хранительницей домашнего очага. В отдельной квартире можно было все привести в порядок, подладить под себя.

На следующий после переезда день Офелия отпросилась с работы. Хозяйничала.

Сама двигала нехитрую мебель. Развешивала заранее запасенные голубые занавески для спальни и розовые - для кухни. Вымывала грязь из углов, оттирала старые подтеки на кафеле и плите. На белой, достаточно чистой стене повесила их с Брутом свадебную фотографию.

Офелия торопилась, ей очень хотелось закончить все к возвращению с работы мужа. Чтобы он зашел и разулся, а не топал как в родительской квартире повсюду ботинками. Чтобы сел за стол, застеленный белоснежной, а не застиранной до желтизны скатертью. Чтобы смотрел в чистое, а не засиженное мухами окно. Чтобы он огляделся и ахнул:

- Какая у меня жена...

И она успела. К приходу мужа, их маленькая квартирка блестела как стеклышко. На плите к тому же стоял свежий горячий борщ.

Брут, однако, ничего не заметил. Протопал, как обычно, прямо в грязных ботниках на кухню. Съел две тарелки борща. Посмотрел в окно. Вернулся в комнату и уселся к телевизору. Там он и стянул с себя грязную обувь. В разные углы комнаты разбросал носки.

Офелия сначала задохнулась от обиды, потом от возмущения. Она долго ничего не могла сказать. В конце концов выдавила из себя:

- Это же тебе не в родительском хлеву...

Брут непонимающе обернулся:

• Посмотри, вокруг. Я все вычистила, выскоблила, а ты ничего не

заметил. Прямо своим грязными ботинками.

- А-а, - только и сказал Брут. И отодвинул ботинки к двери. Офелия не нашлась, что еще сказать.

На следующий день история повторилась. Весь день Офелия стирала, готовила, наводила окончательный лоск. А Брут снова протопал грязными ботинками. Снова молча поел и снова, разбросав свои вещи, засел у телевизора.

Снова Офелия ему сделала выговор и снова он понятливо согласился:

- А-а...

Но и через день, и через два, и через неделю все повторялось почти точь в точь.

Еще пару недель Офелия продолжала по инерции прибирать квартиру. И даже затеяла было небольшой ремонт. Хозяева их жилья были не против того, чтобы обновить линолиум на полу в кухне, покрыть новым лаком ободранные шкафы в крошечной прихожей.

Офелия представляла, как закончит этот ремонт. Как они с Брутом позовут гостей: его друзей, ее подружек. Как она наготовит всякой всячины, испечет пирог. Все будут осматривать их квартирку, уплетать за обе щеки угощение и нахваливать:

- Хороша, хозяюшка, хороша...

И Брут, увидев такое одобрение, поймет, наконец, как это важно - чистота, порядок, уют в доме. И он будет гордиться ею.

Офелия сама содрала старый линолиум. Купила новый. Этот рулон ей привезли из магазина домой и поставили в углу кухни. Офелия попросила мужа уложить его. Брут обещал.

Для шкафов она приготовила специальную жидкость и сам лак. Брут и здесь обещал справиться. Но день проходил за днем. А мужу было то неохота, то некогда. Лишь иногда, когда Офелия особенно нажимала на него, Брут ронял рулон линолиума на пол или подходил к шкафам, чего-то чертил, прикидывал и говорил, что остальное доделает завтра.

И они продолжали жить с валяющимся посреди кухни линолумом, с чертежами на полу и на стенках шкафов в прихожей, с то и дело попадающимися под ноги отвертками, кисточками, линейками, карандашами, гвоздями и шурупами.

Брут не давал убирать инструменты:

- Ты все перепутаешь. Не трогай...

И Офелия не трогала. Пока не поняла, что вряд ли Брут когда-нибудь действительно доведет все до ума. Тогда она решила нанять мастеров, но супруг воспротивился:

- Да ты что? Деньги еще кому-то платить. Или у тебя муж без рук...

Он снова схватился за рулон, но в яростном трудовом порыве тут же сломал нож для резки линолиума:

- Ладно, завтра купи новый, я сразу же дорежу и положу все как надо.

Офелия кивнула в сторону прихожей:

- А шкафы?

Брут посмотрел на часы:

- Шкафы после линолума. Сегодня чемпионат по телеку начинается

Чемпионаты по телеку начинались почти каждый день. Офелии все меньше хотелось заставлять или уговаривать мужа. Она сама размотала часть рулона, чтобы по нему можно было ходить возле плиты и мойки, там, где чаще всего что-то капает на пол. К тому же, что шкафы в прихожей ободраны, Офелия постепенно привыкла и даже перестала замечать, что с ними что-то не в порядке.

На фоне полураскрученного рулона и груды разбросанных инструментов ежедневная пыль была не так уж заметна. И Офелия стала прибираться через день. Потом раз в неделю.

Теперь Офелия могла равнодушно перешагнуть через брошенную Брутом тряпку, убить муху на стекле и не замыть это место. Она уже не спешила ополоснуть каждую использованную чашку - ждала, когда посуды в мойке накопится побольше.

И готовила она теперь без особого желания. Забросила подаренные на свадьбу кулинарные книги, тетрадки с записанными от руки рецептами. Варила и жарила только то, что умела. То, на что уходило немного времени и сил. Самой ей нужно было чуть-чуть, а Бруту было похоже все равно, что есть - лишь бы было что.

Один раз она вообще ничего не приготовила. Вспомнила об ужине только, когда Брут, вернувшись с работы, зашел на кухню:

- Че у нас пожрать?

- Я ничего не приготовила. Поищи в холодильники какие-нибудь консервы.

- А че не приготовила-то?

Офелия сначала хотела как-то оправдаться, но вдруг передумала и сама перешла в наступление:

- Буду готовить, когда ты ремонтом наконец займешься.

Брут почесал затылок и, ничего не сказав, полез в холодильник. К инструментам он так и не прикоснулся. Но готовить Офелия больше старалась все же не забывать.

Что она перестала делать совсем, так это специально одеваться к приходу мужа. Поначалу прихорашивалась, чистила перышки. Но Брут не замечал ее стараний. Он похоже относился к ней как и к еде, чтобы она была, а во что завернуто - неважно. И в конце концов Офелия забросила свои немногочисленные тряпки. Почти все время по дому носила все тот же старенький любимый халат. Только на работу переодевалась. И Брут ее очень удивил, когда через несколько месяцев высказался вдруг по этому поводу:

- Офель, ты бы это, платье что ли какое одела, а то в халате в этом да в халате. Он у тебя уже и дырявый вон с боку...

Она, как и в случае с едой, тут же парировала:

- Ой, заметил. А то, что бардак в доме такой, ты не замечаешь. Вот ремонт закончишь, порядок наведем, тогда может платье и одену. Чего же мне среди такой грязищи наряжаться...

- А-а, - кивнул Брут. Послонялся по квартире, пнул рулон, поскреб шкафы и затих у телевизора. Все осталось по старому.

Прежде она приглашала подружек:

- Ну, скоро соберемся, только ремонт закончим...

Теперь же отговаривала тех, кто напрашивался сам:

- Ой, мы еще ремонт не закончили. Потом как-нибудь посидим....

Поначалу, когда заходила мать, Офелия извинялась:

- Ты же понимаешь - ремонт. Поэтому грязь такая...

Потом и объяснять ей ничего не стала. Да и мать заглядывала все реже. Так что никто к ним практически не заходил. И сами они перестали к кому-либо из знакомых выбираться. То Брут задерживался на работе, то у Офелии болела голова, то слякоть была на улице, то - жара, а то просто - никакого настроения.

В общем сидели они вечерами у телевизора, смотрели кино или шоу какое-нибудь. Если Брут включал спортивную программу, то Офелия уходила на кухню читать любовный роман или руководство для беременных женщин. Да, она забеременела.

Еще до свадьбы она представляла, как попадет "в положение", как будет выходить с животом на улицу, чтоб все смотрели на нее и интересовались здоровьем, делами, желали счастливо разродиться, дарили ленты, игрушки для будущего малыша. Муж ее будет все время ласково гладить и целовать:

- Труженица ты моя...

Но теперь все было не так приятно. Возле этого дома никого из знакомых не было, тащиться же к своему с таким животом - не с руки.

Офелия все чаще и чаще смотрела на себя в зеркало:

- Уродина...

Бруту она, конечно, о своем наблюдении не говорила, только ревновать вот его стала по-серьезному. Тем более, что на работу в положенный срок ходить перестала и времени у нее для подозрительных мыслей и соображений было полным-полно.

Как-то раз Офелии показалось, что от мужа сквозь привычный запах масла, стружки и одеколона пробивается тонкий аромат духов. Другой раз он пришел с работы уж чересчур поздно. И вообще в последнее время глаза у него как-то странно блестели.

В Офелии кровь вскипала от мысли, что, в то время как она тут с животом мается, Брут развлекается с какой-то бабенкой. Она легко представляла себе эту крашенную блондинку, работающую продавщицей или официанткой в соседнем районе. С вихляющей походкой. С толстенькими губенками. В общем вылитая танцовщица из какого-то давнишнего кино.

В один из вечеров Брут пришел, странно улыбаясь, держа руку за спиной.

Офелия подозрительно осмотрела его. А он вдруг чмокнул ее в щеку и протянул из-за спины букет с цветами, с георгинами:

- Это тебе, Офель...

Сердце ее сжалось. За всю жизнь ей дарили цветы не так часто. На дни рождения и на свадьбу, конечно. Но ведь это не в счет. Это ведь по праздникам. А вот так, просто так... Так она только мечтала. Или вернее мечтать не могла. И вот теперь, наконец, муж, который даже во время досвадебного ухаживания ни разу ей ни одного цветочка не принес.

Офелия встрепенулась, хотела броситься Бруту на шею, поцеловать его, расплакаться в ворот рубашки. Но она сдержалась и лишь криво улыбнулась:

- Они что, твоей любовнице не понравились. Георгины... Ей, наверное, только розы подавай. А эти принес, чтобы даром не пропали?..

- Дура, - опешил Брут, развернулся и ушел на улицу, хлопнув дверью.

Он вернулся чуть ли не под утро и от него крепко пахло вином.

Офелия всю ночь ревела, сидя на кухне. И до его прихода, и после.

Потом они долго не разговаривали. Брут ходил каким-то поникшим. Офелия же думала, что муж окончательно перешел в руки крашеной блондинке. И она плакала, плакала, плакала.

Но в одно прекрасное утро весь этот кошмар закончился. Она родила. Мысли, которые еще вчера мучили ее, разом испарились. Офелия вся ушла в заботы о ребенке.

Дел у нее с маленьким было невпроворот, но тем не менее она заметила, что Брут стал чаще приходить с работы вовремя. И про ремонт он вдруг сам вспомнил, линолиум по всей кухне раскрутил. Но Офелия его остановила:

- Не сейчас. Не пыли и не шуми.

Он послушно вновь все бросил.

Кроме матери стали заходить в гости и свекр со свекровью. Они как-то неожиданно подобрели к ней. Офелия услышала от них совершенно новое для себя обращение:

- Доченька... Доченька, как там у тебя наша кровинушка? Здорова ли?..

Офелия удивленно качала головой и шептала на ушко своему сыну:

- Ты мой, только мой.

Она кормила, мыла и пеленала его, постоянно представляя, каким он будет, когда вырастет. Как пойдет в школу с портфелем и цветами. Потом на работу, а может быть и в институт. По выходным дням они с сыном будут навещать ее мать - его бабку. Возвращаясь, он поведет ее под руку вдоль домов, мимо магазина. Они пройдутся возле сквера и потом направятся к кинотеатру. Постоят возле входа, поздороваются, перекинутся парой слов со знакомыми.

Она будет говорить своим:

- Мой сын.

Он - своим:

- Моя мама.

Офелия будет выслушивать от старых подруг жалобы:

- Мой-то сынок совсем от рук отбился...

И добрые завидки:

Качая на руках маленького и представляя себе такой оборот, она действительно счастливо улыбалась.

Улыбался и Брут. Довольно крутил ус свекр. Свекровь же просто обхаживала ее со всех сторон:

• Давай помогу. Одной-то знаю, как тяжело. Сама рожала. То

постирать, то погладить, то приготовить. А муж, он что в этом деле понимает. Мужики тут совсем бестолковые. Что мой, что твой...

Брут со свекром согласно кивали. Не возражала и Офелия. Вдвоем действительно управляться с ребенком и хозяйством было легче.

Между делом свекровь делилась своими соображениями:

- И зачем вам эта квартира. Жили бы мы все вместе - все бы справляться было легче. И денег бы больше оставалось... Ну, даже если и поругаемся иногда. Так помиримся же. Мы же родные, родня. Поругались-помирились, дальше дружно зажили. Ничего зазорного или обидного в этом нет. И мы ведь так жили со своими родителями, земля им пухом...

Слушая ее Офелия порой задумывалась: может верно после рождения внука свекр со свекровью изменились, будут помогать им и при этом не лезть в их дела. А хозяйствовать вместе точно - намного легче и дешевле. И, наверное, теперь свекровь согласится поменять кое-что в их комнате. А может даже и во всей квартире сразу ремонт сделают. Не здесь, так там. В общем решила Офелия как-нибудь в подходящий момент намекнуть Бруту, что она согласна снова податься к его родителям.

Теперь, хотя ребенок не давал ей продыху ни днем, ни ночью, Офелия как-то успокоилась. Она уже практически не нервничала при появлении в их доме свекрови, шурудящей на кухне, прибирающей разбросанные вещи сына, стирающей пеленки внука. Взгляды свекра принимала как просто одобряющие ее.

Все было покойно, но до поры до времени. В один из вечеров мать Брута попросила:

Уже привыкшая к таким предложениям Офелия, ничего не подозревая, передала ей Брутика с рук на руки. Вышла на кухню. Помыла посуду. Присела передохнуть. Потом, решив предложить свекрови чая, снова встала.

Офелия заглянула в комнату да так и замерла с открытым ртом. Свекровь, качая внука, нашептывала ему:

- Скажи: ба-ба. Скажи: ба-ба.... Ба-ба...

Офелия тут же ворвалась в комнату и выхватила сына:

- Спасибо вам за помощь. Ребенка пора кормить... И потом спать... А вам - домой, домой...

Она в минуту выпроводила за порог растерявшуюся свекровь. Захлопнула дверь. Положив Брутика на кровать, тихо заговорила с ним:

- Ма-ма... Сыночек, скажи: ма-ма... Ну, скажи : ма-ма... Ну, же: ма-ма... Ма-ма...

Ребенок непонимающе пучил на Офелию свои глазки, пускал слюну, ворочался. Потом вдруг напрягся, натужился и громко пукнул...

Москва - София, 1998-1999

---

Проголосуйте за это произведение

Copyright (c) "Русский переплет"