|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Необходимые истины
Гавриила Николаевича Троепольского
я видел трижды. Первый раз это случилось 24 марта 1974 года, когда мне шёл
четырнадцатый год. В этот день Гавриил Николаевич посетил школу, в которой я
учился. Была встреча с известным писателем, автором нашумевшей повести
"Белый
Бим Черное Ухо". В
классной комнате собралось много народа, а за столом сидел он - серьёзный
человек с внимательными, думающими глазами и отвечал на вопросы. Таким я
тогда
его запомнил.
Троепольский
был
первым писателем, воочию увиденным мною. Мне тогда, по детским моим
представлениям, почему-то казалось, что писатель, в лучшем случае, должен
жить
где-то далеко, в Москве, по крайней мере, или ещё где-нибудь подальше -
подальше от суеты будней, чтобы ему ничего не мешало в одиночестве творить.
В
общем, что-то вроде небожителя, изредка спускающегося к людям, - да и то не
всякий может его увидеть. Должно же быть в таком человеке что-то
необычное?
Разочарован я не был. Мои ожидания
оправдались. Но главным всё же было открытие: вот настоящий писатель,
написавший книгу, о которой все говорят, и к тому же живущий, оказывается, в
том же городе, что и я. Иначе говоря: где-то рядом, неподалёку.
Сейчас практически невозможно себе
представить, чтобы какая-нибудь книга безо всякой рекламы, просто потому,
что
она вышла в свет, может иметь повсеместный успех, стать событием. Настоящее
время уже успело приучить нас к тому, что к популярности надо приложить
определённые усилия, затратить средства, провести кампанию. Правда, зачастую
то, что нам рекламируют, навязывают, оказывается очередным "мыльным
пузырём".
А прежде было иначе. Какая могла быть реклама в те годы? Люди просто знали, что надо непременно
прочитать, не пропустить.
Повесть "Белый Бим
Чёрное ухо" оказалась как раз такой книгой.
Воронежское Центрально-Чернозёмное издательство, 1973 год, умные и грустные
собачьи глаза на обложке. Именно в этой книге Гавриил Николаевич расписался
мне
на память и поставил дату: 24.3.74.
В следующий раз я его увидел в начале
80-х, в районе улиц Чайковского и Студенческой, мокрым осенним днём - уже
как
самого обыкновенного прохожего, разве что шедшего с собакой, тем самым Бимом, как тогда подумалось мне. И уже не надо было мне
представлять, что писатель - это далёкая, сокрытая в своей лаборатории,
этакой "башне
из слоновой кости", творческая личность. Или, в
худшем случае, живший когда-то давно классик - и только. Да нет, вот он -
рядом
со мной, стоит только руку протянуть, известный на всю страну автор, чей
"Белый
Бим" переведён на многие языки мира, и одноимённый фильм, снятый по его
повести, имел такой же успех и даже едва не отхватил "Оскара" за лучший
иноязычный фильм года.
Вот это ощущение близости странным
образом
бодрило, имело для меня значение, при том что я
тогда
сам начинал что-то сочинять.
И потом была ещё одна встреча,
последняя,
через несколько лет, на совещании молодых писателей, когда мои творческие
потуги воплотились в повесть, и, стало быть, я был участником этого
совещания,
а Гавриил Николаевич - приглашённым для ободряющего и напутственного слова
мэтром, самым настоящим патриархом. И эти слова, я надеюсь, многие из нас,
молодых, услышали.
В них не было ничего поучающего или
назидательного, однако сама интонация его голоса убеждала в том, что это -
учитель. Понятие, которое, кажется,
нынче совсем уже исчезло, если не подвергается насмешке, как будто в самом
это
слове есть нечто если не постыдное, так устаревшее
уж
точно. В большей степени это было такое интуитивное общение, когда перед
тобой
явлен живой пример сложившейся творческой судьбы.
Это ведь на самом деле большая удача
для
писателя, когда его имя ассоциируется с одной, главной для него книгой. Счастье, когда такая книга у него есть.
Ведь если мы произнесём: Булгаков, - то первым делом вспомним роман
"Мастер и
Маргарита", а если: Шолохов, - то "Тихий Дон". Точно так же обстоит
дело
и с Гавриилом Николаевичем Троепольским.
Казалось бы
внешне простая и безыскусная история о собаке, изложенная в "Белом Биме"
тем не менее с подкупающей художественной выразительностью, на самом деле
затрагивала вечные вопросы бытия. Частное, благодаря особой поэтической
интонации и обнажённому драматизму повествования, вырастало до общего,
становилось притчей с обозначенным в ней мотивом жертвенности и утраты.
Недаром
в начале книги упоминается Библия, а в конце её возникает образ "весенней
молитвы". Внешние признаки исповедальной лирической прозы уступали место
неожиданному на малом пространстве романному мышлению в том аспекте, который
касался моральных и экологических проблем.
Печальная история о сеттере "не того
окраса", исключённого из породы, на другом уровне прочитывалась как
метафора
выбраковки непохожести, удаления не одинакового со всеми, изгоя, не
нашедшего
своего места.
Характеризуя Бима
Троепольский не случайно говорит о "собачьем
лице",
а не о морде. Выражение "морда" больше подходит
некоторым людям. Собака оказывается умнее некоторых из них не в каком-то
банальном, упрощённом смысле, не потому, что так говорят: "собаки
умные",
если животное принесёт своему хозяину брошенную им палку. Она оказывается
умнее
в природном, изначальном смысле, потому что не ведает в себе зла. Это тот
ум,
который сохраняет себя для добра и теплоты. И в этом же его уязвимость,
потому
что наш мир - не таков. И всё познание зла начинается с погружения в его
противоречивый котёл...
Рассказывая о судьбе собаки, Троепольский рассказывал нам, читателям, о нас же. О
наших
духовных болезнях: чёрствости и бездушии, но и об отзывчивости и
сопереживании.
И это был необходимый урок, которого нам так не хватает сейчас, - хотя бы
для
того, чтобы последнего в нас сохранялось значительно
больше.
Виктор
Никитин
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
