Уже замечено совершенно точно умными и, надо полагать, верными хоть какой-то идее людьми, что современный человек ничего не хочет знать об окружающих его страданиях. И даже если ткнуть его носом в явную проблему, показать ему кричащие общественные язвы, то не содрогнётся он от открывшейся ему правды, не придёт в негодование, а только что и скажет с недовольством напрасно потревоженного: "Ну, сколько можно? Опять одно и то же! В который уже раз!" Как будто жизнь то ли сама по себе, то ли по каким-то скорым и действенным, а стало быть, не бездумным и заботливым распоряжениям давно уже устроилась на разумных основаниях. Или тут "опять" означает, что всё и так всем давно понятно, "по горло уже сыты", и ничего ведь всё равно не изменится, останется незыблемым как есть, и потому и голову нет нужды себе ломать, и настроение лишний раз портить.

В принципе, в этом нет ничего нового. Ещё в двадцатые годы прошлого столетия, восемьдесят лет тому назад, А. С. Грин в предложенной ему анкете с вопросом о том, каким он видит будущего человека и его самые характерные черты, прозорливо указал, что всё станет намного грубее, проще и циничнее; кажется, он один из всех высказавшихся, витающих в облаках прогресса даже в душевных сторонах, с сожалением предсказывал, что чувства будут отменены за ненадобностью, потому как только душевное огрубление поможет выжить в создавшихся условиях.

Каждый за себя и все против одного - вот принцип, по которому нынче на разных общественных уровнях и этажах осуществляется жизнь. Вряд ли строится, как кому-то мнится, а разрушается - разрушается традиционный уклад жизни, её моральные и нравственные устои. В который уже раз, кто был ничем, тот вдруг становимся всем, а кто был никем, то и вовсе перестал существовать. Человек десятилетней и более давности, закосневший в своих прежних предпочтениях и верованиях, упраздняется и отменяется.

Вполне возможно, что на развалинах построят пусть что-то не обязательно новое, но явно другое. Может так случится, что и строить-то ничего не будут, не завершат-таки почти подпольное, полукриминальное строительство, а объявят развалины красивым архитектурным ансамблем, соответствующим европейским да хоть мировым стандартам; так и примут с вопиющими недоделками и под весёлую музыку и громкий смех предложат оставшимся в живых копаться в своих пожитках.

Книги Олега Павлова не раз уже объявлялись трудными для чтения - во всех смыслах. Определили ещё раньше, как он сам пишет, что "читать уже вредно даже для здоровья". Нынче же нам доходчиво объясняют, уже не о книгах, а обо всём буквально, что вообще думать вредно. Для жизни как раз, какая никакая она тебе выпала, и вредно. У нас теперь вся жизнь стремится к упрощению. Разве кто вспомнит слова Достоевского, что лёгкость понимания указывает на пошлость понимаемого? Чтобы оказаться простым до одурения - достаточно смотреть телевизор. Через потребление бесконечных, конвейерных юмористических и эстрадных шоу становится легко до невесомости, до несуществования. Так нам облегчают жизнь, но живут другие. Народная мудрость гласит: простота хуже воровства. В данном случае простота соотносится с убийством. В нас хотят убить всё способное к сопротивлению, к мысли. Леонид Бородин однажды высказался в том духе, что он не против юмора, но что если смех перерастает в гогот, то становится страшно - страшно за обманутый народ.

Мы уже и новости по ТВ воспринимаем только как череду картинок - любая самая потрясающая новость в итоге вытесняется фактом переданного нам и воспринимаемого приёмником изображения. Душа в нас уснула - как уснул Бог. Нет, он не мёртв, как провозглашали прежде философы, он просто крепко спит. И лучше его не беспокоить ужасающими фактами несправедливости в ожидании возмездия.

Не думать - не знать. Незнающего человека проще обманывать, он легче поддается всяческим манипуляциям с его сознанием. Но когда он не знает, он не чист, как лист бумаги, а пуст. Пустота - забвение, мрак, зло. Стало быть, незнание есть либо уже законченное зло, либо движение к нему. Если знание умножает скорбь, то незнание умножает покорность и отупение.

Однако действительность даёт волю почти уголовной иерархии - модели своего порядка, маргинального, а если вынужденными маргиналами становится большая часть населения, такое государство обречено. И вот вопрос: когда говорят, что общество больно, почему-то забывают о государстве. А оно-то разве не болеет? Но что такое общество? Как его понять? Есть ли оно, в самом деле? Или от имени общества выступает каким-то образом устроенное руководство? Как услышать самостоятельный, единый голос общества, без понуканий, без призывов?

И снова череда унижений, бессмысленных и бесчеловечных запретов - уже личный опыт писателя, опыт больничного охранника. "Всякое с л о в о проваливается теперь неизвестно куда, в пустоту┘Тень сильней человека. Она всё существо его пожирает, она уже хочет управлять всем и вся". И что же, молча всё принимать как есть, как узаконенный порядок вещей?

Примером того, как человек не мог молчать, не мог смириться с неправдой, служит в книге яркая личность Солженицына. Это и был и есть настоящий голос народа, не забитого, не обманутого, не ожидающего подачек от властей. Это как раз тот случай, когда и один в поле воин. Другая сторона одного и того же вопроса ("куда жить русскому человеку?") - гений Андрея Платонова, который оставил после себя дыру в космосе и из неё тянет неизбывным холодом смерти. Смерть же, как физическое понятие, уничтожается бесчисленными свидетельствами её неодолимой силы, которая странным образом прорастает из неправедной жизни и переходит уже в разряд философской категории, как учреждённый и закреплённый постулат.

Почему люди могут оказаться друг другу как звери? - вот каким вопросом задаётся Олег Павлов. И это при том, что мирное время вокруг. Во всяком случае, внешне. А если война - чеченская ли, Великая Отечественная, - то: "Когда вернётся утраченное нами то общественное состояние, когда люди были естественно честны, а зло┘ было невозможно? Когда станет снова ясным, где слава, а где позор?"

В нашей нынешней российской жизни произошло сильнейшее, коренное разделение, размежевание, расслоение - как угодно назовите, - но главным образом, отдаление друг от друга. Мы уже не слышим друг друга, сколь громко бы мы не кричали. Когда мы остаёмся одни, наедине с собой или со своими близкими, ещё не отказавшимися от сочувствия и понимания людьми, то для всех остальных, как будто нам уже назначена беда, мы вдруг оказываемся немы как рыбы. Мы только будем впустую открывать рот - нас никто не услышит. И как раз именно в горе-то и не услышат, не примут для себя - как чужое. И это наша беда, и наша вина.

Когда Олег Павлов говорит: "Читая, мы изучаем книги, только если в них заложено некое задание. Каждая книга содержит какое-то знание о жизни, но не каждая содержит в себе задание", то я полагаю, что эти слова могу быть отнесены и к его собственной книге. В ней есть задание - уроки прежних лет и в то же время задача всем нам на будущее, если мы, конечно, хотим, чтобы у нас было будущее. В ней нет иронии - ирония нужна для того, чтобы не видеть себя. Эта книга полезна для душевного здоровья. Потому что на одних технологиях сделать человека, как хотят, не получится; одними лишь технологиями его можно только убить. А без метафизики сознания не устроится даже самого простейшего человеческого бытия. В любом обществе и при любом строе.

------------------------------------------------------------------------------------