В Академии Наук кишмя кишат аспиранты, плодятся при институтах, заводятся в общежитиях - как тараканы. Аспиранта век недолог: минуло три лета - и нет его. В комнате из трех человек обязательно кто-то живет еще короче, временнее других - с человеком начинают случаться истории одна другой круче, пока он не входит в пике и не исчезает вовсе, оставив в наследство соседям настольную лампу да пару учебников по научному социализму/ национализму/ капитализму.

Так исчез полный обид и слез аспирант из Казахстана, которому приходилось каждый вечер выяснять отношения с кунаками из землячества, а поутру ехать в Институт и вкалывать над диссертацией по истории социализма. Было это еще в те времена, когда такая история считалась верным товаром - не то что теперь, когда она девальвировала и превратилась в дурно конвертируемую туземную валюту, что-то вроде купонов или гривны. Ныне призрак коммунизма гонят из всех углов Европы, как нашкодившего кота, а тогда его привечало пол мира - и кормил он не одна сотню аспирантов.

Диссертация вошла в диссонанс с вечерними драками за смазливую казашку, товарищ историк схватил мой нож, который дотоле мирно служил делу нарезания колбасы, и с оглушительным воплем исчез в коридоре. Стало ясно, что долго он не протянет. Жить в Москве, вдали от родины, трудно, вдвойне трудно жить, материализуя призрак за малую стипендию и невозможно жить без любимой женщины. Чувствительный к обидам сосед не мог выдержать этого тройного унижения. Он вернулся со следами крови на лице и начал вытирать руки полотенцем, которое на глазах меняло цвет и становилось густо бордовым. Недолго ему оставалось жить в общежитии, недолго махать ножом и писать диссертацию...

Койка пустовала с неделю - и вот, пришед домой (если это можно назвать домом) - я встретил светловолосого, голубоглазого юношу из господ. Так вычурно он выражался, так галантно вел светский разговор, что стоило немалого труда следить за ходом его мысли и разбирать, не путая, где тонкая ирония, где мистификация, где притча, а где намек. Судьба, казалось, улыбнулась мне - и до конца аспирантских дней своих я буду слышать эту импульсивную, возвышенную речь, восхищаться умению употреблять слова и суждениям своего соседа. Наша комната грозила превратиться в салон, в нечто вроде отделения Дворянского Собрания: она могла собрать общество, в котором жизнь рассматривают как изысканное наслаждение, удовольствие и развлечение. Мы воссоздадим Академию в высшем, античном смысле слова - как место, где светлейшие умы и в философических беседах открывают смыслы бытия и созерцают реальность в истинном свете!

Однако тут я допустил стратегическую ошибку. Когда возвышенный субьект сказал с неброской, усталой гордостью в голосе, что имел честь закончить Московский Физико-Технический Институт, я решил в пику ему заявить, что являюсь коллегой-физиком. Это оказалось крайне неосторожным поступком: во-первых, интерес юноши ко мне потух мгновенно, и как оказалось, навсегда. Может быть, он во мне подозревал бакалавра искусств из города Падуи - и разочарование его было так велико, что во-вторых, он срзу перешел с языка дворян и философов на обыкновенный мат. Как произошло в нем это переключение, не представляю - но больше слова путного от него я не услыхал. Верно, он решил, что перед "своим" нечего чиниться. Или что я даже не просто свой, а человек, стоящий на ступеньку ниже - как сержант перед старшиной.

Итак, сосед стал изьясняться битым словом. Ко мне его слова не имели прямого отношения: оказалось, что мат - нормальный, адекватный язык его повседневного сознания, все равно что автокод для компьютера. Автокод? Это что-то глубоко интимное, электронно-машинное - язык, на котором разговаривают между собой отдельные части компьютера. Влезть в соглашение между блоками, процессорами и схемами можно только на этом самом автокоде.

Мой сосед проводил все время за программами, распечатками, "листингами", как их звали - и что-то бормотал себе под нос. Не буду врать - и я порой тоже не сдерживаюсь и в сердцах посылаю куда подальше электронную технику крепкими словами. Но не вошли они так непреложно в само существо мое: я думаю, что сила этих слов в уместности их употребелния, в ситуации, когда они действуют, помогают, работают - в общем, живут. Бросаться ими без особого повода - моветон, признак дурного вкуса. Но у нового соседа было нечто покруче, чем отсутствие вкуса: он по-настоящему мог сообщаться с миром только на фортране (когда писал программы) и с помощью мата. Так он был устроен, так запрограммирован - и тот клочок разговора, который он провел со мной на человеческом языке, был анахронизмом, атавизмом, сбоем. Видно, большого труда стоила ему имитация членораздельной человеческой речи - потому так вычурна она была!

Это был первый выпускник Физтеха, которого я имел счастье наблюдать так близко, очти изнутри. Он все время что-то бормотал матерком, разглядывая программы под громной настольной лампой в красном абажуре, которую приобрел в магазине лектротоваров. И мне показалось, что передо мной уже не просто человек, не овсем человек - нет, это был гибрид человека и компьютера. Подобно кентавру ревности, в котором самым физиологичным образом соединялся человек и верный друг его - конь, так и в этом "физтехе" (так они сами себя именуют!) был чудесным образом достигнут гибрид человека и компьютера - первого друга и помощника людей на новом витке цивилизации. Он включался, выключался, подходил к окну - как бы жил - но я видел, что все это время в нем работали программы, которые проверяли, контролировали, классифицировали и продолжали расчеты компьютера.

Как легкое гудение, жужание вычислительной машины, так и его бормотание, матерение были следствием энергетических затрат, эмоциональной напряженности, в которой он находился. Действия его во время работы были не машинальными - чисто машинными: все чувства и ощущения были подчинены одному - решению задач. Изредка, ближе к ночи, он хотел отключиться - видно, ему было надо выключаться из сети. Тогда он покупал бутылку, к нему приходили друзья - такие же "физтехи" - пили водку, пели песни: строго одни и те же - типа КСП. Верно, это позволяло им почуствовать себя на какое-то время людьми. Вели бесконечные разговоры о Физтехе. Они не были фанатами, опять своего МФТИ. Эти зрелые по всем вторичным половым признакам люди, недавние выпускники, напоминали только что родившихся волчат. Они уже вышли из утробы - но волчица-мать еще не пергрызла пуповину... Барахтаются - неуклюжие, слепые. Только родная утроба Физтеха вызывала в них какие-то переживания. Академия наук, диссертация, аспирантура - "все дерьмо" - говорили они, и это были еще самые нежные слова.

Появлялись рядом с ними какие-то девицы, которых они по своим демократически-подзаборным трдициям находили в кафе "Метелица" - и тащили в общежитие, услащали винами, а потом, укладываясь вповалку на полу комнаты, уговоривали... Но девицы стеснялись, не могли при свидетелях раздавать любовь свою горячую, им было неудобно, они не кончали физико-технического института, не знали еще, что "все - дерьмо" и поэтому привередничли... Девицы уходили под утро, если их не выметал праздничный наряд милиции, котрый выставлял по женским и советским праздникам из каждого номера по две-три привереды - и вместе с аспирантами те направлялись в местное Отделение писать протокол о нарушении порядка вечерних свиданий...

Вскорее и этот уникум, этот чудесный "физтех", уникальный гибрид человека и компьютера пропал. Не выдержал видно, подлости судьбы, которая оторвала его от материнского лона, перекусила пуповину - и отправился в бега в окрестности Долгопрудного. Может быть, когда-нибудь в лесах найдут его, поймают - и посчитают за снежного человека или инопланетянина.

Приезжала его мать, расспрашивала - дело-то нешуточое: был человек в аспирантуре, окончил самый лучший институт - а потом пропал. И никто не знает где он - ни научный руководитель, ни друзья, ни большая электронно-счетная машина, ни девушка Зина из кафе "Метелица". И я не знаю ничего - жаль, конечно, ее: бедная женщина, даже представить трудно, какое это горе - сын пропал. Может быть, раньше надо было жалеть - когда поступил в Московский Физико-Технический Институт, выдержал экзамены, прошел огромный конкурс - как лучший человек из своего поколения.

Может быть, где-то выплывет еще? Неужто попал в небожители и пасется где-нибудь на Олимпе рядом с кентаврами - хранителями священных знаний? В миру же его узнать довольно легко: голубоглазый, статный, отлично программирует - и изъясняется исключительно матом.