|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Cтраницы творчества Станислава Минакова с 16 декабря 2003 года
посетило
человек.
Из книги "Хожения"
|
КАМУШЕК Песенка калики Стоит наш батюшка на камушке, Под кровом бора - как во храмушке. Как столп, как крест, как Спас-на-кровушке. И "Богородицу" поет. Стоит наш батюшка, наш дедушка, Приходит к дедушке медведушка Сухарика отведать, хлебушка, В ладошку влажный нос сует. Ай, свиристят, щебечут, цвенькают Пичуги! И пеньки с опеньками Обсели, а бельчата спинками У старцевых мелькают ног. Пусть распрострилось семя змеево, Крепчает дело лиходеево, - Да диво дивное, Дивеево, Намолено среди дорог. А с дедушкою - Божья Матинка! И, даром что спина горбатенька, За грешников молися, батенька, Господень умаляя гнев. Когда б у старца Серафимушки За всю за Русь достало силушки Молиться, не смыкая крылушки - Два века словно тыщу днев! Где веют промыслы бесовския, Там плачут ангелы Саровския. Но живы серафимы русския, Покров - их до поры таит. Повырастала снитка-травушка, Где стынет борушка-дубравушка. Хоть нет того на свете камушка, Да батюшка на нем - стоит. 5 мая 2003 ПЯТНИЦА ПАРАСКЕВЫ Прасковья Иванна Ромашкина в пятницу, второго мая две тысячи третьего года от Рождества Христова оделась нарядно: в синий (как небо) платочек, зеленую (как лес) кофту, черную (как земля) юбку. Мы с Юрком подсели к ней на лавочку у целительной купели Серафима Саровского. - Вона, кака у тебя борода-то, а лицо молодое, - сказала мне Прасковья Иванна. - Ты с какого года будешь? - С пятьдесят девятого, бабушка. - А я - с шишнацатого, - сказала Прасковья Иванна и улыбнулась во весь однозубый рот. - Сорок три года разницы. И мне столько же. А всего: - Осьмдесят шесть! - не без озорства воскликнула Прасковья Иванна. - Бабушка, купаться будете? - спросил Юра. - Из ведрышка. Меня сноха польеть. - А давайте мы вас сфотографируем! - Мне бы - с батюшкой Серафимом: Юра и снял ее: возле большой иконы преподобного Серафима, опирающуюся на палку. Двое: не плоть от плоти, но дух от духа. И еще Юра снял: то Прасковья Иванна смеется со мной, а то - я с ней, то Прасковья Иванна с сыном Иваном ("главный на заводе каких-то агрегатов"), внуком Иваном да снохой Еленой, а то - все мы, двенадцать харьковских паломников, вместе с семьей Прасковьи Иванны (попросили дядечку нажать на кнопку); мы - уже послекупельные, со взъерошенными ветром мокрыми волосами, и Прасковья Иванна - в синем (как небо) платочке, зеленой (как лес) кофте и черной (как земля) юбке. :Фотки мы теперь отошлем в село Абрамово Арзамасского района Нижегородской области, благо, почта нынче работает хорошо, послание дойдет быстро: днёв за пятнадцать-семнадцать - из Харькова сначала через Киев, потом через Брянск, затем - Москву, Нижний, Арзамас: И будут у Прасковьи Иванны Ромашкиной стоять на полочке снимки: она у целительной купели - с сыном Иваном, внуком Иваном и снохой Еленой, и отдельно - вдвоем с батюшкой Серафимом - на веки на вечныя. Дух от духа. 8 мая 2003 * * * Памяти Н.Клюева и О.Мандельштама Поставь на полочку, где Осип и Никола, Осенний томик мой: я там стоять хочу. Мне около двоих родны словес оковы, Где - колоколом течь, приколото к лучу! Реченья их - речны, свечение - угодно Тому, Кто чин дает журчале-словарю. Коль-ежли иордань жива, хотя подлёдна, Тогда и я, гордясь, глаголю-говорю. Кто - с этими двумя, тот не избегнет злата: Кто складень растворит, тот и обрящет клад. За косным языком искомая палата Венчает звукосмысл и затевает лад. И впредь усладу вить доколе? А дотоле: Хмельною птахой - фить! - в глаголемый силок. Я стану так стоять: я к Осипу, Николе При-льнущий-ка щекой доверчивый телок. Что слабые тела палач забил железом, То слёзно вспомянёт желёзка-железа. Но дождик золотой не смят, не перерезан - Его глотает ртом зелёная лоза. 5.08.02 *** Плоть значенья не имеет? Вот я руку отрублю - Ту, что в похоти умеет Или тянется к рублю. Коль вы пялитесь на ляжки, На задорные зады, Я не дам и вам поблажки, Вырву вас, глаза, тады, Чтоб не бабския обтяжки Видеть - райския сады! Чтобы пела в (д)ухе арфа, Чтобы шел я, человек, - Как Дивеевская Марфа, Не подъемля вовсе век. Тот юродив, кто вериги Нацепил на тайный уд? Но, себя калеча в иге, Он не стал в ряды иуд. Сколько ж можно х..м охать, Ухать филином в ночи? Ты меня "достала", похоть! Тело, сникни, замолчи! Ты - вместилище соблазнов, Хоть замыслено - как храм. Я живу, в тебе увязнув, Страсти ходят по вихрам. Не маячь мне на дороге, Бездуховно не трынди, Не кажи кривые роги, Плоть! Уйди, уйди, уйди: ДОН ХУАН. КУРЕНИЕ ПЕЙОТА* Дон Хуан донны Анны не ищет. Дон Хуан донну Анну не любит. Сирый, в рубище во поле рыщет, Травку пьяную ножичком рубит. А чугунную хрень Командора Он давно разделил на тринадцать. Ни Коран, ни Ригведа, ни Тора За Хуаном не смогут угнаться. Он почти что покинул планету, Обретая такую планиду, Где уже покаяния нету, Где не слышно "Во ад аще вниду:" Одиноко? Уныло ли? Голо? То не ханка струится в лопатки - Дым пейота, входя через горло, В Южный Крест истекает сквозь пятки. Все по кайфу: непыльно и плавно. От свободы дареной бурея, Отъезжает идальго исправно! И - ни гонора, ни гонореи. Золотистое млеко дурмана! Не ищите кромешней услады! Под балдою, и ладушки-лады! Ну чего вам, какого Хуана? Эй, сновидцы, гребем в ясновидцы! Где не пляшут - ни Аньки, ни Инки! Будем благи, небесные птицы, Как ацтеки, как предки, как инки! Ай, раздайся, вселенская сельва! Расступись, рассиянное море! Расточися, развейся, рассейся, Мое трезвое горе немое! И, от шалого пыла чумея, Претворяется серая сьерра. Зеленей Кетцалькоатля**, змея, Змий зеленый - глаза кабальеро. НА КРИК ГУСЯ ИЗ-ЗА ОВРАГА Гусяра, кричи, гусяра, кричи, Веселый, кричи, гусачок! Покуда хозяин, мрачнея к ночи, Тебя не подъял на крючок. Пока чернослив не всандалил в гузно И в горло горох не встромил: Горит над округой гортанный озноб Под шелест подрезанных крыл! На птичьем, но все ж не на рыбьем меху Твоя полыхает доха. И гордо твое - не "хо-хо", не "ху-ху", Не "хрю", не "ку-ку", не "ха-ха". Кричи, мой Гагарин, Гоген и Гюго, В угаре, коль песнь дорога! Покуда у нас эге-ге - ого-го, Потуда весьма га-га-га. 13.07.03 *** А.Шапошникову Шелестела трава, шелестела трава, Шелестела трава, шелестела трава. И над тою, иссохшей, травой-муравой Свет Невиданный встал заревой, мировой. И на черный залив, и на скальный разлом, И напрасный народ, проживающий злом, На хмельные дворы прозябающих сел Этот Свет, этот Свет, снизошед, снизошел. Не лавина, не ливень, не лава, не сель - На ладони долин, небывалый досель - Света Свет - не затменье, не кара, не сень - На кривой Карадаг, Коктебель и Тепсень. Шелестела трава, шелестела трава, Замыкая в молитвы - немые слова, У библейских оврагов двугорья Верблюд Горней яви - земной удостоился люд. Облак радуг верховных возник, боголик, К ликованью безродных калек и калик, К онеменью ментовских позорных волчар, Окормлявших себя и своих янычар. То Аллах в небесех, Иегова иль Спас? В ковылях - ковылявший - застыл козопас, Уголовная падаль, полова, отстой - Устремилась ко Свету душонкой пустой. ...Что еще Тебе мнится, Всеведущий, в нас, Коль, слепых, вразумляешь такой красотой? 2-4 августа 2000 *** Не проспи свою смерть, не проспи, не проспи, не проспи, говорю. И Григорий Палама нам то говорит. Не проспи, как проспал-просыпаешь - живую зарю, Что - к заутрене - в небе горит. Как проспал-просвистал золотистые дни (Золотые?), так смерть не проспи. Там такие начертаны светы-огни! Бди! Последние зубы сцепи! Там такая, быть может, грядет благодать, Что - ни в сказке, ни даже - пером!.. И всего-ничего заповедано: ждать. И молиться. И бодрствовать, слышишь, не спать! И луженую глотку со страху не драть: "Эй, паромщик, когда же паром"? Ты представь, что за всю-перевсю хренотень, Оттого, что тверез, а не спишь, Разорвется завеса: сквозь жизни разверстую тень Смерти свет сокровенный узришь! Значит, стоило, стоило, стоило, стоило ждать И рождаться, и мучиться-жить! Даст ведь, даст! Отчего же не дать? :Хоть - в полглаза! Хоть каплю испить! *** Я - не справился. И чаю: впредь меня не посылай В этот мир, где различаю только гогот, вой и лай. А такое же - назавтра ожидается, и впредь. Кончен гон у аргонавта - поперёк волны переть. Ходют, глядь, тиранозавры, веют гогот, лай и вой. Я сегодня - жив, а завтра - расплачуся головой За свою больную душу, за печаль - к тому, кто сир. Трушу, жизнь трушу, как грушу: глядь - вокруг не сад, а тир. Глядь, уже готовят вертел. Где же ты, Ветеринар? Только - небо, только - ветер, только радость плах и нар. Никаким скотам не ставлю никаких делов - в вину. Так бы им и кануть - стадом - в надлежащую волну. Где Ты, Врачу?.. Вседержитель, покажися из-за штор! Погляди, как вянет житель, выйми пламенный мотор Из груди али из заду - у того, кто день-деньской Пробавляется - в надсаду - вкусной кровушкой людской! Их - в грядущем мезозое - сделай сочною травой (Пережеванной козою), а меня - уволь, уволь! Был я, был я тараканом - предпоследнего раза! В чорну щёлку тихо канул, не мозолячи глаза. А теперь я буду Буддой, растворившимся ни в чё, Простираясь сквозь остуду: жёлтый шёлк - через плечо! Октябрь 2001 *** Я думать буду о тебе И дни, и ночи напролет. И что-то, может быть, в судьбе С тобой у нас произойдет: Невнятное волненье крыл С нечаянным свеченьем глаз, Как будто кто-то приоткрыл В иную волю тайный лаз И общей истиной облек Скитания двоих калек... А может быть, твой лик далек На "никогда" - на шаг - на век. Не мука, скажешь, - блажь да чушь. Но, как страдатель, что хотел, Сорвавшись, выйти за предел, За несплетенье тел и душ, Я буду бечь из тупика И дни, и ночи напролет. И хриплый Гайдн огонь прольет В слепую душу мотылька. *** Не думай ни о чем - Что будет, то и будет. Кто свыше наречен, Того - и снег разбудит, Возьмет из забытья, Где горе горевало, Из черного провала - В ладони бытия. Горючим первачом Февральский холод пьется. Не думай ни о чем. Откуда что берется - Земных ответов нет. Дарован, безначален, Сочится вещий свет Из неземных венчален. Какого лада ждать В хоромах снегопада? Смеяться ли? Рыдать? А мне - и то услада, Что гладишь по щеке Озябшею ладонью На клятом сквозняке Судьбу мою долдонью. Исход - не изречен. А снегопад - бездонен. Не думай ни о чем. Не отводи ладони. +++ Бердяев жил в Люботине, Григорий Саввич* - в Бабаях.** А где же поселиться мне, В каких провидческих краях? В каком пророческом углу, Какой мыслительной норе? Из печки выгребать золу И думу думать на заре, Что всё, конечно, тлен и прах, Но всё ж, не всё есть прах и тлен. И ежели привстать с колен, Окажешься в таких мирах, Пронзительном стеченье утр, Где снег евангельский валит, Где слышен шепот всех молитв И пенье мантр, и чтенье сутр, И свет живой дрожит в окне. ... Возьмем хатенку на паях В ведическом Люботине Или библейских Бабаях. И узрим или же узрим В своем дому, в своем уме, - Чего не зрят Париж и Рим, И Киев, сущий на холме. Я крикну узнице одной, Меня разящей, как гроза: "Уедем, женщина, со мной!" И поцелую три раза. "У нас с тобою Бог один, И зелены глаза твои! Уедем, дроля, в Люботин! А коль не хочешь - в Бабаи!" +++ У зим бывают имена. . . . . . . . . . . . . . . . . . . И я порою зимней, длинной Влюблялся и сходил с ума... Давид Самойлов Я придумаю самую лживую лжу, Только имя зимы никому не скажу. Образком сокровенным в груди затвержу И скользну под колоду подобно ужу. За щекой утаю золотым леденцом, Сигану в полынью, да и дело с концом. И на дне-глубине буду имя катать - Сладостраст, страстотерп, суеверен, как тать. Коль дарована радость, о ней и радей, Хоронись, как от сглазу, от добрых людей. Не сумеешь сокрыть - завтра будешь спасать. Ведь начнут помелами часами чесать: - Говорят, у него... Говорят, что она... - Отойдите, собаки! Какого рожна!? Имя тайной зимы я скажу лишь Тому, Кто меж нас, но над нами. Ему, Одному. В храм войду и затеплю прямую свечу. Над свечой имя этой зимы прошепчу. И, смиренный, предстану - как будто под нож. Что, убьешь? Убивай! Все равно не убьешь! Ты ж со мною ночами о ней говорил! Ты же Сам это имя зиме подарил! Не в Твоей ли горсти я дрожаньем дрожу, Как молитву, любимое имя твержу! И в глазу Его отчем зачнется слеза, Разрешая мне то, что иному - нельзя. ЭЛЕГИЯ АВГУСТА К осени человек понимает, что лад его обречен. Что дом его увядает, течет, как в песок вода. Помнишь игру такую - "холодно-горячо"? Вот они - машут, дышат белые холода. Вместо дареной манны - марево, муть, туман. Но различит сквозь это верный грядущий лед Грустный и нервный мальчик, хваткою - графоман, Сущностью - созерцатель, умыслом - рифмоплет. А стихотворцу, мальчику, лет уже шестьдесят, Хотя из метрики ясно, что тридцать пять. Патлы его седеющие торчат и висят, А он все старается, тщетный, что-то в судьбе менять. А он все ныряет, рьяный, из лебеды в бурьян. Это - сиротство сердца или иной изъян? Он с женщиной ходит в церковь, и чья, кто скажет, вина, Что она - мать чужого ребенка и не его жена? К осени человек понимает, как быстротечен смех, Как лаконично время, но жаловаться - кому? К осени человек понимает, может быть, паче всех, Что телегу тянуть с другими, а умирать - одному. Настойка валерианы, а вслед - отварной бурак. Замыслы ирреальны, и потому - не унять. К осени проясняется, что пропись писал дурак: В каждой строке - ошибка, а почерк нельзя понять. Впрочем, на осень это как еще посмотреть! Осень - венок волшебный, жертвенный урожай. Осень - ведь тоже лето на четверть или на треть. В осень верхом на ворохе жаркой листвы въезжай! Где, утоляя жалких, свой золотой Покров, Греками иль болгарами названный "омофор", Держит над миром Матерь выше любых даров, Как бы ни пела плаха, как бы ни сек топор. +++ Я ворую тебя у него, ты воруешь меня у нее, Как ворует, упав на погост, поминальную снедь воронье. Мы с тобою - родные на треть или, может быть, даже на две. И мечтаем вдвоем умереть, прислонясь - голова к голове. Только вряд ли мы вместе умрем, ведь, скорее, подохнем поврозь, Потому что пугливым ворьем в этом мире нам быть привелось. Потому что глотаем взахлеб, как жулье озирая жилье, Перепутав полову и хлеб, а чужое беря как свое. Не простит Судия, не простит, ибо ведаем то, что творим. Слышишь, плеть вестовая свистит, скоро вдарит по нам, по двоим. Страшно жить под уздою у лжи, ход неверный ведя по песку: Любишь, любишь, кохаешь? скажи! - Отлучи каменюку-тоску! Крив ли умысел, зол, невысок, - все равно - не молчи, отвечай! А то клюну со страху в висок или в черный зрачок - невзначай. ПРИГЛАШЕНИЕ К ПУТЕШЕСТВИЮ Пoeдeм нa Ceвep! К cнeгaм нeoтcтyпным, К вoзлюблeннoй cкyднocти тpyднoй пpиpoды, Гдe дpeвниe cpyбы нa звeзднoй ocтyдe Пpичacтны peликтoвым cнaм миpoздaнья. Пoeдeм - тaм дyx в пoднeбecьe cтyчитcя, Гдe c тyндpoю cлит yбиeнный Кapcaвин, И Пaвeл Флopeнcкий, зaвepнyтый в caвaн Лeдoвый, лeжит в нeдoчepпaннoм чpeвe Зeмли, и пycтыми глaзницaми зeки Тapaщaтcя в выcи, плывyщиe к кpaю Пo клю-кoв-кe кpacнoй, и в пoлыe зeнки Cпaдaeт зимa - и не тает... нe тaeт. Дyшoю пpиткнyтьcя пoeдeм жe, бpaтe, К ceдoй этoй cтыни. B пopывe гopбaтoм C кaйлoм oкaянным нa бeлoм кaнaлe, Bишь, кpecтник Toммaзe cвoeй Кaмпaнeллe, Haвeчный, кaк мaмoнт, лeжит в мepзлoтe бoльшeвик. Beдь cкaзaнo ж былo: вoздacтcя, вoздacтcя Зa aдoвый caд нa кocтяx чeлoвeцкиx, Зa "цapcтвo cвoбoды", зa вcю coлoвeцкyю coль! Зa вcё oтыгpaли шaльныe мyзыки*, Зa вcё - дo кoпeйки кpoвaвoй, пo cмeтe. "Дoкoль, пpoтoпoп, нaши cyдныe мyки?" "Дo caмыя cмepти, дo caмыя, Mapкoвнa, cмepти..." ГОРОД Ангел с черными крылами Молча ходит по земле Между тщетными телами, Заплутавшими во зле. Здесь, в селенье невеселом, Веселясь, жильцы живут. И по венам новоселов Жажды жадные плывут. Вянут в жилах старожилов Тени выпитых утех. А глаза ничтожны, лживы И у этих, и у тех. Лишь одна златая главка В грешном граде - на века. Как вселенская булавка В мертвой плоти мотылька. |
|
Проголосуйте за это произведение |
|
|
|
А вина-то моя виновата -
Пусть некоторые не думают, что их не читают: читают, читают и тащаться
|
Читала Минакова и до этого... Всё классно... Главное, что родное (я живу недалеко от Бабаёв) :-)))
|
|
