Роман
21 февраля 2024 года

Глава 1.

Валерий Евгеньевич всю жизнь писал. Но его никто не печатал. «Потому что ты – бездарь!» – говорила жена.

Она, судя по всему, разлюбила Валерия Евгеньевича, так он думал в минуты плохого настроения. Маргарита Львовна не знала, что муж так думает. Но не удивилась бы, скажи он ей о своих подозрениях. Она и сама не была уверена, разлюбила его или нет. Но вот то, что он бездарь и что этот бездарь её раздражает, это она знала наверняка. Заглушить неприятное знание ей помогала домашняя работа. Маргарита Львовна скоблила, мыла, убирала, готовила, штопала, чистила, она, наконец, красила волосы, лепила косметические маски, ковырялась с маникюрами-педикюрами, бросалась под контрастный душ… Это тонизировало и, главное, позволяло не только меньше видеть и слышать мужа, но и не слышать саму себя.

Валерий Евгеньевич обычно после работы сидел у окна в спальне, за компьютером, и сочинял. После очередного ответа с отказом в публикации он впадал в тяжёлое состояние духа, выключал компьютер, и думал о том, что жена права, он действительно бездарь и вообще лучше заняться, например, запущенной дачей. Но не писать он не мог. Для него это было ещё тяжелее, чем нелюбовь жены. Прийти в себя после очередного осознания своей бездарности ему могло помочь одно средство – возобновление главного дела жизни. И он возобновлял, и опять садился за компьютер и погружался в то волшебное состояние, какому равных не знал. Когда он творил, он был счастлив. Это и есть, наверное, смысл жизни, думал он.

В его рассказах оживало то, что казалось ему крайне важным, и это, ожившее, кочевало со страницы на страницу, и вскоре набиралось много знаков, много запятых, и электронные страницы летели друг за другом так быстро, что у Валерия Евгеньевича поднималось настроение. И тогда его всё радовало. Радовало и то, что здесь, близко, на диване жена, она читает любимый роман, а быть может, сидит в смартфоне, или засыпает, а быть может, делает педикюр, и её лицо склонилось к придвинутой к носу ноге. Ему хотелось оглянуться и удостовериться, чем именно занята жена, но он был в потоке того, что сияло на мониторе всё новыми буквами.

И счастье ещё сильнее наполняло душу Валерия Евгеньевича, и ему ещё больше нравилось всё в этой жизни. Нравилось шуршание у соседей за стеной, там жили чудесные люди, они недавно обрели ребёнка, и в их жизни появилось много нового, необыкновенного. Они радовались этому необыкновенному, и этой радости сопутствовал голос маленького человечка, он пищал, требовал чего-то своего, и родители кудахтали над ним, и в их голосах жило счастье, какое и должно быть, если в семье всё хорошо. Валерию Евгеньевичу тоже хотелось иметь ребёнка, и не одного, и чтобы в доме было шумно, весело. Но жена ходила на аборты и говорила, что детей лучше не заводить, с ними много шума, а если и заводить, то после сорока. Но после сорока она сказала, что возраст уже не тот, и тему с детьми закрыли навсегда.

А когда во дворе лаяла собака, то Валерий Евгеньевич думал об этой собаке и о том, как там ей одиноко, и надо бы выйти, поговорить с ней, что ли, вынести чего-то съестного. Собака вздыхала, она ждала, что кто-то поймёт её мысли, и Валерий Евгеньевич понимал, откликался, и вот уже собака входила в его стремительно разраставшийся в виртуальном пространстве текст, и начинала жить там, внутри его текста, новой, весёлой, жизнью, не той, как во дворе, где до неё никому нет дела.

Потом Валерий Евгеньевич слышал ещё много, много разных звуков. Они переливались друг в друга, булькали так ярко, так живо, как сверкающая боржоми булькает из бутылки в пересохшее горло, и будто какой-то странный оркестр пилил и пилил свою особую мелодию.

Что-то чавкало там, где было темно, внизу, под громадами мокрых, ещё не высохших от недавнего дождя, нагромождений кустов. Что-то спешило глухими шагами во мраке неба, то ли новый дождь, то ли нечто иное, например, беспилотник, и надо бы пойти, взглянуть, нет ли опасности там, в небе.

Мысли Валерия Евгеньевича переключались на беспилотник, и тот входил внутрь его произведения, как скальпель хирурга, и вспарывал безжалостно всё то, что до этого момента так безмятежно реяло тишиной и неспешностью потока слов. Теперь сильное, страшное, мощное появлялось на страницах, и оно сотрясало так необыкновенно, так стремительно, что буквы мчались с ещё большей скоростью, и нос Валерия Евгеньевича почти касался морды компьютера, и глаза писателя горели, и пальцы были наполнены особой дрожью вдохновения, и в груди тоже была особая дрожь вдохновения. Это талант, думал Валерий Евгеньевич, и соглашался сам с собою, да, это талант.

И вот, однажды, Валерия Евгеньевича напечатали. Это не был бумажный толстый журнал. Это не было какое-то издательство. Но, тем не менее, там был редактор, и там были люди, которые откликнулись, поняли, распознали что-то такое, чего не видела в Валерии Евгеньевиче жена.

– Меня напечатали, – сказал он ей.

– Одевайся, надо на рынок за картошкой, – сказала она.

– Меня напечатали, – сказал он ей снова, когда они вышли из дома, и соседка Капкина поприветствовала их палкой из подмышки, оторвавшись от чтения объявлений на двери подъезда.

– А вы всё читаете, – сказала Маргарита Львовна приветливым голосом, и поспешила уйти от настроившейся на разговор Капкиной.

– Много интересного пишут, – сказала Капкина им вслед. – Стиральные машины ремонтируют. Мужа на час предлагают.

В голосе соседки звучала целая повесть, которую она не успела, а так хотела рассказать. Валерий Евгеньевич пожалел Капкину, творчество которой так же, как и его, проигнорировала Маргарита Львовна. Он стал думать о той повести, что за долю секунды вспыхнула в голове Капкиной. Вспоминал, сколько вдохновения было в её голосе, сколько горячей надежды на то, что её кто-то сейчас выслушает и узнает, какие электрики и сантехники предлагают свои услуги, и где можно сдать старый холодильник на металлолом, и сколько стоит теперь услуга та или иная, и как много этих разных, прекрасных услуг, и тех людей, что от всего сердца предлагают свои услуги, всё это так же прекрасно, как солнце над головой. Так представлял себе повесть Капкиной Валерий Евгеньевич, он уже горел желанием начертать монолог старой соседки.

– Слышь, Капкина о чём мечтает, муж на час, – Маргарита Львовна пихнула Валерия Евгеньевича локтем в бок и гоготнула.

Она весело взглянула на Валерия Евгеньевича и рассказала анекдот. Ей хотелось, чтобы муж обратил на неё внимание, а не смотрел в ту дурацкую пустоту, из которой в его голову чмокались, как капли из выкипевшего чайника, всё новые дурацкие романы и повести. Сегодня у Маргариты Львовны была новая причёска, взбитая из свежевыкрашенных волос в яркую яичницу, так же у неё приятно блестел на губах чудный соус из двух тонов губной помады. Она ради выхода в свет выпендрилась в открытый сарафан, из которого выпрыгивали многие части тела, как колбаса на прилавок магазина.

Ему показалось, что следует засмеяться в ответ на рассказанный женой анекдот, и он это сделал. Его смех был искренним, потому что он был счастлив. Он чувствовал, что вместе с первой публикацией в настоящем литературном журнале в его жизни начинают происходить необыкновенные вещи, то, чего он так долго ждал. В его голове было много счастливых мыслей, а в сердце много чувств, и всё, что он видел, на кого смотрел, всё представлялось ему наполненным особым сиянием и глубоким смыслом. Жена виделась ему, как никогда, доброй и приветливой. Люди с их озабоченностью, спешкой, с их хозяйственными сумками и смартфонами, вызывали в нём умиление. Они хорошие, эти люди, думал он обо всех, чьи силуэты как корабли проплывали сквозь него в солнечных струях. И ему не терпелось вернуться домой, к компьютеру, и погрузиться в то, что давало ему возможность жить и дышать, и чувствовать себя не лишним в этой жизни.

Он слушал жену, и любил её голос. Любил то, что она говорит, хотя не вникал в смысл сказанного, но ему было неважно, о чём именно говорит жена. Ему было важно, что она рядом, и её голос весел, и в её голосе он слышит, как бьётся её доброе сердце, и это сердце заполнено любовью к нему. Он нёс сумку с картошкой и радовался, что несёт сумку с картошкой, эта сумка с картошкой соединяла его с женой, как прекрасная и невидимая цепь любви. Ради этой любви он несёт то, о чём просила жена, и его покорность подарила ей радость взаимного дружелюбия. Как хорошо, когда мы с ней дружны, как хорошо быть рядом, думал он и писал в мыслях главы нового романа, в котором речь пойдёт о его любви к жене, о том, как хорошо иметь вторую половинку и знать, что такое счастье.

А когда они вернулись домой, и он сел за компьютер, то открыл первым делом тот электронный журнал, где среди прочих авторов теперь значилось и его имя. Он перечитывал своё произведение вновь и вновь, и заново как бы видел его глазами тех не известных ему людей, которые уже прочитали или будут читать написанное им. Он обрадовался, что за опубликованное произведение можно проголосовать, и если наберётся достаточно голосов, то оно займёт первое место в рейтинге. И он стал голосовать за своё творение каждый день, по много раз в день. А когда его имя вошло в тройку победителей по итогам месяца, сказал жене об этом. Маргарита Львовна в ответ попросила пропылесосить квартиру.

Глава 2.

Через открытую в знойный август дверь полз кисель кипучего воздуха, облипал закипающих человеков. Тесный вестибюль длиннющего одноэтажного корпуса был полон перегретым народом. Здание архитектурного стиля умерших веков. В этой серой, унылой безликости могло показаться, что время остановилось. Под масками угадывалось общее выражение муки. Хотелось треснуть соседа, прорваться к амбразуре, да и взять огонь на себя там, где за стеклянным пенсне регистратуры сопело что-то и квохтало. Разглядывали ненавистные объявления, в них со ссылкой на закон некто угрожал административной и даже уголовной ответственностью за оскорбления медработников. С неприязнью встречали тех, кто посмел войти с улицы без маски. Чужак озирался с ответным неудовольствием, выслушивал назидание мёртвой от жары санитарки на стуле при входе, цеплял-таки марлевый дресс-код на подбородок и погружался в котёл народного томления.

Маргарита Львовна прижала к груди четыре пухлых, в картонных самодельных обложках, досье пациентов и вышла из регистратуры. Коридор оживился от явления Маргариты Львовны, загляделся на взмахи лебединых крыльев халата над толпой. Взирали с надеждой, что лебедь в бело-голубой маске не пропадёт где-то в недрах ада до вечера, а всё же вернётся и продолжит своё квохтанье. Уже никого не раздражало то, что всё медленно и нудно, а вызывало страх, что и этого «медленно» может не быть.

– А вы скоро вернётесь? – решился один из очереди, и приспустил маску в надежде, что в этом случае его голос будет быстрее услышан.

– Маску верните на место, – ответствовала Маргарита Львовна уже не только с другого конца коридора, но и вовсе из другого мира, где не было больничного столпотворения, а летело куда-то в космос небо с лунами и солнцами, звёздами и дождями, и где каждое мгновение заново рождался мир грёз и истин.

В этом мире жил и творил её супруг, к которому сейчас стремилась её душа.

Она разнесла по кабинетам карты пациентов и направилась к мужу. У двери Валерия Евгеньевича толпились, как и везде тут. И никаких звёзд и космоса никто не видел ни перед дверью, ни за дверью Довгаря Валерия Евгеньевича. Он сидел перед выключенным служебным компьютером, склонившись над столом, со сдвинутыми бровями писал рецепты, медсестра тоже писала, на стульях маячили два человека, на подоконнике дрых кот. Через открытое окно пёр свежим навозом воздух, вполне вписывающийся в местный климат. На территории больничного городка ещё до его создания находилась с дореволюционных времён конюшня, сумевшая пережить всех царей и все эпохи, до сего дня здесь жил её дух, слышалось ржание, будто призраки прежних веков искали выход в другое измерение.

– Чая попьём? – сказала Маргарита Львовна.

Пожилая медсестра Квасина подняла нарисованные брови и, сделав глаза, указала этими глазами на пациентов – худого небритого старика в пузырящихся спортивных штанах и его кислолицего сына, он со вздохами описывал состояние впавшего в детство отца.

– Не сейчас, – сказал Валерий Евгеньевич, не подняв головы.

Он был без маски. Его, как единственного в коллективе мужчину, здесь за это никто не осуждал. Он не верил в силу масок, но верил в силу иммунитета, и об этом говорил на планёрках, главврач с ним в дискуссии не вступала, но советовала остальным придерживаться протокола.

На работе супруги Довгари менялись ролями. Он переставал быть мямлей, каким казался ей дома, говорил с ней на людях строго и весьма мало. Она же держалась с ним в казённом учреждении подобострастно, словно выпрашивая премию. В рабочей обстановке, в отличие от домашней, муж с его официальной сдержанностью её не раздражал. Напротив, такая его неприступность ей даже нравилась, и она как бы заново в него влюблялась, а потому не упускала возможность при удобном случае заглянуть к нему.

Получив после визита в мужнин кабинет заряд самых приятных чувств, она с энтузиазмом пронзила птичьим полётом бурлящую коридорную хлябь и вынырнула на свободный от людей пятачок перед входом в регистратуру. А когда улеглась на свой рабочий стул, тут же увидела перед собой в окошке человека с большими глазами. Человек сквозь маску стал жаловаться на тяжёлую участь существования в одном доме с людьми, которые ему мешают жить.

– Вы впервые на приём?

– Да, то есть нет, – сказал большеглазый.

– Понятно. Значит, впервые. Ваши фамилия, имя, отчество.

– Мальчиков. Леонид. Борисович.

Она завела карту на Мальчикова, и отправила его во второй кабинет к Довгарю.

Ей было слышно, как Мальчиков громко занял очередь, в которой шло обсуждение процесса психических болезней.

– Моя мать по ночам не спит, бродит, путает день и ночь, не помнит ничего, разговаривает сама с собою.

– Вы что, на дом хотите психотерапевта вызвать? Ну, год будете ждать.

– Отчего же. В прошлом месяце приезжал. Беседовал. Лекарства назначил.

– Это же замечательно, – вмешался Мальчиков. – Мне весьма и весьма требуется, чтобы на дом. Тех, кто там, возле меня, их очень много, и всех лечить надо.

Вот мужу удружила, подумала Маргарита Львовна с тревогой, как бы чего не вышло. Взяла карточку Мальчикова и понесла во второй кабинет.

– К тебе пациент странный, – сказала Валерию Евгеньевичу на ухо, втягивая ноздрями родной мужнин запах.

Он хмыкнул. Пора привыкнуть к нашим пациентам, как бы сказал он, она поняла его, однако продолжила с беспокойством:

– Как бы не впутал тебя в историю.

Он кивнул. Его кивок её успокоил.

Валерий Евгеньевич знал, супруга опасается тех, кто входит в его кабинет. Она ждёт провокаций, предвидит потрясения, а потому, в удобную минуту, что случается обычно дома после ужина, уговаривает сменить работу.

– Наконец вижу врача без маски, в лицо. Приятно побыть в обществе смелого человека, – сказал вошедший, стягивая со своего лица маску. – Как славно, однако, без этого фигового листка.

Медсестра Квасина с неудовольствием зыркнула поверх своей маски на нового посетителя, и взялась снова писать. Её стол был завален справками, бумагами, личными делами больных.

– Понимаете, у меня особая история, – начал Мальчиков и, задержав взгляд на подоконнике со спящим котом, сел на краешек стула. – У вас тут коты, надеюсь, психически здоровые.

И пояснил:

– Я писатель. Поэтому и реплика. Котяра в ваших пенатах – это ещё тот персонаж. В сюжет его! Хе-хе.

Мальчиков широко улыбнулся и сказал с доверием к слушателям:

– Прямо представил, котик – на учёте в психдиспансере, на него заведена карта, он является в регистратуру, стоит наравне с людьми в очереди, и идёт на приём к врачу. Врач, вот вы и есть тот врач, вынужден знать кошачий язык, чтобы понимать жалобы пациента, и вы вдвоём ведёте беседу на нечеловеческом языке.

– И чем закончится ваш рассказ? – засмеялась медсестра, оторвавшись от писаний.

– Ну-у… Навскидку… думаю, тем, что доктора постигнет участь героя известной чеховской палаты.

Медсестра Квасина от всей души захохотала, и сквозь смех сказала посмотревшему на неё Довгарю:

– Простите, Валерий Евгеньевич, представила ваш диалог с Мурзиком-психбольным. – Она перестала смеяться. – Однако, такая концовка – это скучно.

– Согласен, – кивнул Мальчиков. – Потому что не ново. Надо подумать, чем закончить рассказ.

– Для начала его надо написать, – сказал Валерий Евгеньевич.

Он пристально посмотрел на Мальчикова и подумал: интересный тип. Не беден, с амбициями, судя по прикиду. Хлопчатобумажный светлый костюм из дорогих, кожаные белые сандалии на босую ногу, шея обвита, несмотря на жару, белым шёлковым кашне в чёрную крапинку, под пиджаком чёрная, наверняка брендовая, футболка. Ногти ухожены. Сам Мальчиков приятно пахнет, но не навязчиво, лёгкий такой мужской парфюм.

Не исключено, птица высокого полёта, решил Валерий Евгеньевич. Как же это его сюда занесло. Для таких есть недурные платные клиники без очередей и с прочими удобствами.

Ему было примерно столько же лет, как и Довгарю – под пятьдесят. Полфизиономии Мальчикова занимали глаза, притягивали своей выразительностью, всё остальное в лице уже казалось неважным, а и вообще как бы отсутствовало, будь то невзрачный тупенький носик, или усохшие, как сухофрукты, случайно оказавшиеся под ноздрями, губы младенца.

Всех достаёт, подслушивает соседей, жалуется в жилищное управление, а его имидж – это пыль в глаза, синдром тщеславной натуры, а не свидетельство высокого статуса, в голове Валерия Евгеньевича прошумели первые главы романа о Мальчикове.

Особо заинтересовало в посетителе его сообщение о принадлежности к писательскому цеху.

– И что, вы даже член одного из многочисленных в нашей державе союза писателей? – спросил он у Мальчикова.

Валерий Евгеньевич благоговейно относился к членам всех существующих союзов писателей и мечтал оказаться в их рядах, не говоря уже о писательской славе и литпремиях.

– Что вы, какой союз, мне бы хоть разик опубликоваться, а то всё в стол, в стол.

– Хм. Зачем же. Надо рассылать в журналы.

– Как без этого. Так разве ж там читают, у них свои авторы, именитые. Таким, как я, пробиться куда-то дело немыслимое.

– И о чём же вы пишете?

– Как о чём. Разве мало на свете такого, о чём бы взять, да и написать? Сами понимаете, жизнь наша такая многоплановая.

– И образование у вас тоже есть?

– Ну, как вам сказать. Есть какое-никакое и образование. Куда ж без него. Да я, впрочем, и забыл давно об этом образовании, не востребовано всё это. Теперь айтишники и подобное, вот где стержень.

– Так где-то же вы работаете, зарплату получаете?

– И это имеется, как же. Но вам, наверное, надо бы о другом спросить. О моём самочувствии, например …– Мальчиков скосил глаза на прикреплённый к халату доктора жетон с его ФИО, – или я не прав, Валерий Евгеньевич? Разговор-то зачем в сторону уводить.

– Так у нас здесь всё имеет значение для полноты картины. Чем больше информации, тем яснее анамнез, тем понятнее причины и последствия, суть и течение…

– Ну-ну.

– Так где же вы работаете, Леонид Борисович?

– Об этом в другой раз как-нибудь. Мне сейчас не до бесед. Мне требуется ваше срочное вмешательство, в противном случае не ручаюсь за себя. У меня соседи – сумасшедшие. Сплошной сюрреализм. Вот я поэтому здесь. Вызов на дом, так сказать.

– Вообще-то по соседям мы не ездим, Леонид Борисович.

– Тогда к близкому родственнику вызов. Со мной в квартире живёт. Тот ещё фрукт.

– Кем же вам фрукт приходится, отец, сын, дочь?

– Какая разница. Приедете, познакомитесь. А там и поговорим.

– Хорошо, – согласился Валерий Евгеньевич и посмотрел на удивлённое лицо медсестры. – Запишите, Елена Андреевна, мне на понедельник.

– Адрес мой я вам не скажу, – вдруг заявил, понизив голос, Мальчиков и оглянулся на дверь.

«С ним всё понятно», – подумала Квасина и многозначительно посмотрела на спокойное лицо Довгаря.

Доктор привык за долгие годы работы психотерапевтом к неожиданностям, сохранять спокойствие в любых ситуациях было для него делом профессиональной чести.

– Хорошо, не говорите, – согласился Валерий Евгеньевич. – Назовите время и место, где мы с вами пересечёмся. Но только в понедельник, в этот день у меня выезды на дом, в другие дни – в кабинете.

Глава 3.

Они встретились в «Душечке» на Пушкина. Мальчиков прибыл на майбахе. Довгарь – пешком. Кофейня эта была известна как место встречи тех, кто числился в рядах местно-почитаемой богемы. Здесь кипели дискуссии, горели глаза, и звучало в голос свеженаписанное, здесь завязывались знакомства, последствием которых могли стать публикации в бумажном издании.

Довгарь в качестве претендента на роль будущего литгения захаживал сюда, но ничего, кроме чашки кофе, и один раз коронавируса, подцепить не удавалось. Ему нравился главный персонаж данного заведения – его владелец, он был, по мнению Довгаря, личностью безумно незаурядной, по совместительству сочинитель чего-то, по слухам, супер-пуперского, звали его Макарий Притуляк. Человек настроения, способный на сногсшибательные выкрутасы, благодаря чему мог представлять интерес для психотерапевта, но Довгаря вне рабочего времени психи не привлекали.

Его занимало более важное – то, что Притуляк отлично вписался в строки ещё одного из незаконченных романов, что покоились в электронных папках. Валерий Евгеньевич считал для себя, как писателя, литературной находкой героические поступки Макария Притуляка, ему нравилось наблюдать, как тот в горячую минуту опрокидывал столы не понравившихся ему клиентов. А когда успокаивался, то с победной улыбкой угощал за свой счёт всех, и виноватых, и невиноватых.

Не так давно он прославился как воинствующий противник ограничительных санитарных режимов. В вечерних теленовостях показали развешанные по стенам «Душечки» отливающие лазерным сиянием таблички: «Вход в масках запрещён! Граждан в масках выметаем метлой!». Вследствие этой антирекламы к кофейне потекли туристы, фотографировались на фоне метлы при входе. С тех, кто приходил поглазеть на интересное кафе, Притуляк платы за любопытство не брал.

Мальчиков явился пятью минутами позже Довгаря, когда тот уже расположился за столиком возле окна на кожаном диване. Шелестело музычкой, пахло вкусняшками. Шуршало девочками с подносами. В дальнем затенённом углу трое слабо протрезвевших гривастых писателя в шарфах пели вслух стихи собственного изготовления и себе же аплодировали под остывший кофе.

Свой чёрный майбах Мальчиков припарковал рядом с «Душечкой», как раз напротив окна с обозначенным в нём, как на портрете, задумчивым лицом Довгаря, тот был погружён в переписку с женой в смартфоне. Супруга выражала озабоченность предстоящим свиданием с «шизиками», к которым помимо Мальчикова причисляла всех литературных завсегдатаев кафе, включая и его владельца, и просила держать её в курсе последних новостей. Валерий Евгеньевич хотел написать ей что-то успокаивающее, получилось «отстань» и смайлик-роза. Он знал, его супруга не расположена к розам, эти цветы напоминали ей о работе в психдиспансере на улице Розы Люксембург. В народе психушку именовали «розочкой».

– На Пушкинскую въезд запрещён, тем более парковка, если вы не хотите штрафа и прочих неприятностей, – сказал Валерий Евгеньевич, оценивающим взглядом окинув новый прикид своего пациента.

Это был уже не белый, а чёрный костюм из тонкой шелковистой ткани, под ним белая футболка и на шее опять кашне. Аккуратная щетина на подбородке отливала «золотистыми нотами осени», Довгарь занёс придуманный им литературный оборот в записную книжку смартфона.

Он намеренно сказал про запрещённый въезд, ему хотелось услышать подтверждение своих мыслей, что Мальчиков, не исключено, вовсе не пускает никому пыль в глаза, а действительно является птицей высокого полёта, а посему тачку оставляет, где попало.

– Мелочи жизни, – сказал Мальчиков и улыбнулся.

Его улыбка показалась Довгарю символом невинности. Улыбка вылупилась на лице с большими глазами как знак того, чего никому не видно, но оно в этом человеке есть, и это была именно невинность. Валерий Евгеньевич внёс в электронную записную книжку ещё один удачный литературный оборот.

– Оторвитесь от смартфона, – сказал Мальчиков с прежней обезоруживающей детской улыбкой. – Потому что для вас у меня приготовлено ещё более интересное, такое, чего вы и не представляете.

– Правда? – с искренним интересом сказал Валерий Евгеньевич.

– Меня зовут Леонид Борисович.

– Это я уже знаю.

– А вас звать, напомните…

– Валерий Евгеньевич.

– Прежде чем начать рассказ о тех, к кому мы сейчас поедем… – начал Мальчиков.

В эту минуту в кафе вошли два человека в длинных, не по сезону, плащах, из-под которых у обоих волочились по полу гребнистые холодно-бежевые крокодильи хвосты. У одного из вошедших в руке был большой чёрный портфель.

– Достали эти рекламщики, – сказал Довгарь, глядя на крокодильи хвосты.

– Это из моей свиты, – сказал Мальчиков и жестом руки указал вошедшим на соседний стол. – Ребята, располагайтесь.

– Так вы креативщик.

– Нет, Валерий Евгеньевич, я ни то, ни другое.

– А, понял. Вы – трендсеттер.

– А что это? Звучит как-то неприлично.

– Парням с хвостами по большой чашке кофе со сливками, плюс по два пирожных на каждого за счёт заведения, – сказал кто-то из ниоткуда.

Мальчиков огляделся.

– Макарий Притуляк, хозяин, – пояснил Валерий Евгеньевич.

– Ну-ну, – буркнул Мальчиков. – Надеюсь, этот хозяин не захочет более тесного знакомства с нами.

– Вполне возможно и такое.

– Тогда придётся его отбрить.

– Не стоит. С ним лучше не связываться. Он подвержен вспышкам агрессии.

– Так и у вас тут ненормальных хватает, не только у нас.

– А «у вас» – это где?

– Сейчас всё узнаете. Ведь ради этого я здесь.

– Девочки, нам то же самое, что и людям с хвостами, – сказал Валерий Евгеньевич.

– Только за себя вы уже сами будете платить, – сказал голос из ниоткуда.

– Ясное дело, Макарий, ведь у нас нет хвостов, – Валерий Евгеньевич усмехнулся.

– Весело тут у вас. Ладно. Теперь, наконец, о том, кто я. По образованию – учитель физкультуры. По факту – телохранитель. Бывший.

– Как интересно. А хвосты у ваших секьюрити что означают?

– Об этом ещё успеется. Паша, достань.

Хвостатый открыл свой чёрный портфель и подал Мальчикову объёмную пластиковую папку с бумагами.

– Я распечатал из своих мемуаров кое-что специально для вас. Заодно ознакомитесь с моим литературным стилем. Этот труд я никуда не отсылал. Он пока далеко не закончен. Кто знает, может, заканчивать его будем мы вместе, или, если я не доживу, вы один. Читайте, а я выйду, покурю. Для меня покурить – редкая возможность.

– Отчего же?

– Там, где я живу, курить нельзя ни в помещениях, ни на улице, нигде.

Валерий Евгеньевич проводил Мальчикова задумчивым взглядом и погрузился в чтение:

«Поездка М.К. в город Н. пошла мне на пользу. В свите моего начальника произошли необратимые изменения. В пылу гнева он выгнал из автомобиля посреди трассы докучавшего ему своими советами по безопасности начальника охраны, а на его место в тот же день, по возвращении во дворец, назначил меня. Таким образом, не думая и не гадая, я уже имел возможность пить каждое утро свои любимые напитки, без оглядки на окружение, благо мой начальник терпеть не мог присутствия охраны. Мы, он сам по себе, а я сам по себе, предавались удовольствиям в меру своих возможностей. Мне отвели три комнаты на первом этаже, и оставалось лишь дважды в день, утром и вечером, показываться на глаза хозяину, чтобы взаимно удостовериться, живы ли мы с ним. Михаил Кондратьевич был безмерно доволен таким ненавязчивым слугой, и поднял мне оклад. Остальным охранникам я тем более велел не надоедать, этих лоботрясов было, кажется, человек десять, или больше, мне лень их считать каждый день, и они слонялись по территории нашей бескрайней усадьбы.

Здесь было удивительно тихо и очень красиво. Я с удовольствием наведывался к озёрам, где можно было увидеть не только лебедей, но и диких уток (в них, кстати, можно было стрелять без ограничений), с ажурных мостиков ловилась прекрасная рыба. Сюда специально привозили налимов, осетров, карпов. С вертолётной площадки я мог вылететь в любом направлении, и ни один из обслуги не имел права интересоваться причиной подобных оказий. Этим, каюсь, я пользовался не раз.

Сюда я попал по подсказке моего старого знакомого А.Р., он был одно время вхож в круг Михаила Кондратьевича. Он посоветовал взять в услужение меня, присовокупив к словам самую лестную характеристику. А.Р. погиб на охоте, жаль его. В него случайно выстрелило ружьё Михаила Кондратьевича. По пьянке, конечно. Всякое бывает в жизни. Я остерегался ходить с хозяином на охоту. Да он и не любил брать с собой охрану, чем я и пользовался. К нему приезжало много всякого народа, толпой они резвились на природе, но какое мне дело до них, от греха подальше. Я прекрасно проводил время на своей территории. Большей частью занимался тем, что смотрел телевизор, болтал по телефону, торчал в интернете, ну и, конечно, все эти занятия сочетались с валяньем на диване. Мне было двадцать пять лет. Время, когда всё впереди кажется прекрасным и достижимым.

В круг моих обязанностей входило помимо охраны М.К. ещё кое-что. Согласно инструкции требовалось перетряхивать его постельные принадлежности, осматривать прислугу, кухонных работников, снимать пробу с пищи и проводить недолгое время с девушкой из новеньких для М.К., прежде чем она впервые войдёт в его опочивальню. Разумеется, ничего из перечисленного я не делал, чаще всего перепоручая свои обязанности кому-то из охраны, за исключением последнего параграфа. Здесь было трудно отвертеться, да я особо и не старался.

Мне довелось повидать здесь достаточно интересных девиц. И хотя причина написания этих записок не в них, а в невероятном приключении, в которое удосужились мы с шефом вляпаться, я всё же для полной ясности событий вначале кратко опишу некоторых из девиц.

Инга

На вид я бы дал ей восемнадцать. Она, как и остальные, что перебывали здесь, была красива. За каждую ночь эти девочки получали огромные гонорары. Инга сказала мне, что она не ради денег попала к М.К. А ради чего, спросил я с насмешкой. Я хочу стать его женой, и добьюсь этого, ответила она с забавной самоуверенностью. Ну, конечно, в этом возрасте и при такой внешности они переоценивают свои возможности. На правах повидавшего виды человека, я успокоил её: зря надеешься, ты никогда не станешь женой М.К. Даже если он того захочет, тебе не позволят. Так я сказал ей. Кто не позволит, она подняла брови. Как кто, ответил я. Неужели непонятно, у М.К. есть жена, и не одна, и от каждой из жён дети и внуки. Вот они и не позволят. Инга пожала плечами. Кстати, спросил я её, зачем тебе он в мужьях сдался? Она ответила, что влюбилась. Я рассмеялся.

И что вы думаете. Прошло совсем немного времени, два, три месяца, или чуть больше, но М.К. женился на ней.

Я не мог поверить такой новости, пока не увидел подтверждение случившегося в новостных лентах. Я посчитал, это блеф, но через год она родила ему мальчика.

Разве можно в её возрасте влюбиться в очень пожилого мужчину? Наверное, можно, если этот мужчина чересчур богатый. И тогда я заподозрил банальное: Инга вознамерилась избавиться от М.К. и заполучить себе его состояние. Тут пришлось мне изрядно потрудиться, чтобы получить подтверждение своих умозаключений. Я проводил теперь много времени на кухне, контролируя процесс приготовления блюд, по моему приказу охрана следила за Ингой, и так далее.

Всё поначалу шло нормально. Никаких улик. Счастливое семейство с младенцем. Но однажды Инга отпросилась у М.К. съездить в гости к тёте. Я предложил себя в качестве провожатого, М.К. согласился. Инга была недовольна моим присутствием, и по дороге попыталась избавиться от меня. Нет, она не выталкивала меня из машины на полном ходу. Она предложила мне какую-то сумму денег, чтобы я до вечера где-то погулял, а потом забрал её по указанному адресу. Для вида я согласился и пересел во вторую машину, Инга с водителем уехали, но проследить за ними не удалось, мы попали в пробку. Водителя потом нашли мертвецки пьяным в ночном баре под городом, вблизи трассы, машина стояла там же. Инга к этому времени уже была во дворце с М.К.

Хозяин, конечно, не заметил ничего особенного, поскольку я ему на тот момент не делал итогового доклада. Я продолжал своё расследование. Благодаря прикреплённому к одежде Инги чипу я узнал, где она была и с кем. Этот особняк располагался в квартале А., там, где расходятся мосты над рекой. Инга оказалась агентом конкурирующей фирмы, её подослали с целью уничтожения М.К. В их планы не входило рождение ребёнка, поэтому младенца временно взяли из детского дома, беременность Инга только изображала.

Когда я изложил М.К. подробности своей спецоперации, он пришёл в крайнее смущение. С одной стороны, он был рад, что избежал плачевной участи, но с другой стороны, весьма опечалился из-за потери прекрасной партнёрши.

Ингу он велел не трогать, а лишь выгнать, не более.

Она попыталась напоследок разыграть сцену, но ей молча вручили мнимого сына в руки и выставили за бронированные ворота. Против такого обращения с ней Инга ничего сделать не смогла. Юридически это оказалось невозможным: документы по регистрации брака оказались фальшивыми благодаря предусмотрительности М.К. У меня богатый опыт, сказал он, видя моё удивление, я знаю, как именно надо жениться, чтобы не попасть потом впросак. Ну, конечно, с его богатством он имел такую возможность.

Вероника

Эта девица запомнилась мне. Она влюбилась не в хозяина, а в меня. И что поделать, я не мог устоять перед её напором. После нескольких недель утех я пообещал на ней когда-нибудь жениться, на том мы и расстались. Отправить её на знакомство с любвеобильным Михаилом Кондратьевичем я не возымел желания, хе-хе.

Настя

Настя имела настолько невинную внешность и чистые глаза, что я пропустил её к Михаилу Кондратьевичу без экзамена. Хотя, признаюсь, причиной моей опрометчивости была ещё и обычная лень, иногда хотелось отдохнуть от этих девиц.

Очень быстро выяснилось, что Настя, так сказать, одержимая. Она носила с собой молитвенник. Когда подходило время для утех, она просила Михаила Кондратьевича или спать, или слушать то, что она будет читать. Таким вот образом и проходили их странные ночи. Он дремал, вполуха внимая звукам её голоса, она молилась. Не знаю, на что она рассчитывала, но, как мне показалось, нужного результата не добилась, Михаил Кондратьевич остался глух к тем высшим добрым силам, которые, вероятно, пытались к нему достучаться через Настю. Почему он позволил провести ей над собой этот эксперимент? Даже не знаю. Могу лишь предположить, что присутствие в углу его спальни, на большом расстоянии от брачного ложа, целомудренной девицы ему казалось чем-то из ряда вон выходящим, а значит, вполне интересным для пресытившегося жизнью человека. Есть и другая версия в моей голове, менее вероятная, что Настя произвела на него такое же впечатление, как врач на больного, и какое-то время Михаил Кондратьевич возлагал тайные надежды на необычный вид целительства. Но вскоре ему вся эта непонятность наскучила, и с Настей расстались.

Луна

Она назвалась Луной, и не случайно. В её юбках с многочисленными кармашками я находил пучки высушенных трав, её шея была обвешана амулетами и чёрт знает чем. Её глаза горели бесовским пламенем, внутри которого я видел себя на дне ада. Она любила ночью выйти на балкон спальни Михаила Кондратьевича и застыть в позе статуи. С распущенными смоляными волосами, скрывавшими до самого пояса её наготу, в блеске луны, она представлялась мне выпрыгнувшей из болота бесовкой. Как-то я посветил ей снизу в лицо фонариком, делая рукой знак, чтобы убиралась обратно в спальню. Когда она увидела через хрустальный пол балкона, под своими ногами, мою физиономию, то запрокинула голову и захохотала таким диким лошадиным голосом, что уже я сам поспешил убраться восвояси, в душе сильно жалея Михаила Кондратьевича.

Я напряг нерадивых, как и я сам, помощников, и те, вздыхая и ленясь, но таки нашли в интернете среди прочих ведьмовских сайтов и портал нашей Луны.

Вскоре разведка получила определённые доказательства, что Луну подослали с целью уничтожения Михаила Кондратьевича путём чёрной магии.

Луна в считаные часы была выслана из резиденции Михаила Кондратьевича, но или она успела навести порчу, или что другое, но тут-то и началось то самое, ради чего я взялся за перо.»

Глава 4.

– Так что, едем? – Мальчиков щёлкнул пальцами хвостатым.

– Я с вами.

– Это Макарий Притуляк, – представил Довгарь хозяина кафе.

– Ах-ха, – Мальчиков оглядел с ног до головы Макария. – Весёлый парень, может, поэтому и на психа не похож. Учти, брат, мы едем в опасное место. И там всякое может случиться. Я тебя, Макарий, предупредил.

– Но меня ты не предупредил, – сказал Довгарь, усмехнувшись. – Впрочем, так даже интереснее.

– Считай, уже предупредил.

– Любезно. Главное, на работу завтра не опоздать, – сказал Довгарь и замолчал.

Он поймал себя на врачебной ошибке. Я только что допустил оплошность, с неудовольствием подумал он, я перешёл на «ты» с пациентом (так он называл про себя Мальчикова).

Общение на «ты» с больными Довгарь считал крайне опасной вольностью. Как бы чего не вышло, он покосился на Мальчикова.

Вскоре плохие мысли оставили его, и он положился на судьбу. Пока ехали по городу, все молчали. Но вот городские улицы остались позади, и в тонированных окнах побежали поля, деревенские усадьбы, речушки с деревянными мостиками. «И ветра с тучами вдоль горизонтов.» – Довгарь занёс в записную книжку смартфона литературную находку. Хвостатый раздал бутылки с газировкой.

– Так на чём мы остановились, а, Валерий Евгеньевич?

Довгарь ждал этого вопроса. Он открыл последнюю страницу рукописи Мальчикова и прочитал вслух:

– «Луна в считаные часы была выслана из резиденции Михаила Кондратьевича, но или она успела навести порчу, или что другое, но тут-то и началось то самое, ради чего я взялся за перо.» На этом ваша рукопись обрывается.

– Ага. Так я больше ничего и не написал. К сожалению. Кстати, как вам мой текст? Может претендовать на признание широкой аудитории?

– Владеете пером, надо признать. Однако, вас можно заподозрить в какой-то поверхностной лёгкости, и я бы сказал, местами даже надуманности. Мне показались иные моменты явным перебором, чего в реальной жизни не могло быть.

– Небось, чип в одежде, или там, навскидку, фальшивый младенец, это вас напрягло?

– И это тоже. Придумали, так?

– А вот не скажу. Итак, что было дальше. Вы, как понимаю, уже заждались продолжения. Время позволяет. Ехать ещё достаточно.

– А куда именно едем-то? – спросил Притуляк.

– В ЗОЛ.

– ЗОЛ, зона особых людей, – задумчиво сказал Довгарь. – Что-то припоминаю из газетных сообщений.

«Так даже ещё интереснее», – подумал он.

– Вы что, всерьёз, пацаны? – Притуляк засмеялся. – Особый режимный объект. Кто нас туда пустит.

– Пустят, если со мной. Я там у них за самого главного, – сказал Мальчиков.

– О таком и мечтать не мог, – Притуляк снова засмеялся. – Если, конечно, это правда.

Мальчиков взглянул на него:

– Не спеши, брат Макарий, радоваться раньше времени.

– И как это вас туда занесло? – спросил Притуляк.

– Результат этих самых, вами описанных, приключений молодости? – Довгарь постучал пальцем по рукописи на своих коленях.

– Валерий Евгеньевич, вы догадливый человек, – Мальчиков передал рукопись помощнику и продолжил деловым тоном. – Очень скоро, буквально прошло два или три дня, как мы прогнали Луну, к нам заявились люди с удостоверениями, забрали моего начальника Михаила Кондратьевича, и меня заодно. Долго с нами не церемонились, после формального допроса усадили в машину с решётками и отвезли в ЗОЛ. Всё. Мы оказались там, куда нормальный человек не желал бы попасть.

– А вот интересно, почему? Настолько засекреченный объект, что аж удивительно, в наш век коммуникаций, а тут вообще ноль информации.

– Вот теперь и узнаете, почему, Валерий Евгеньевич.

– А-а-а!

– Что это? Кто кричал? – Притуляк включил смартфон для видеосъёмки.

Из-под сиденья выползла змея, она повращала глазами и вновь крикнула что-то заунывное человеческим голосом.

– Уф, даже я вздрогнул. Что значит эффект неожиданности, – сказал Мальчиков, в его голосе слышалось облегчение. – Отбой тревоги. Просто мы уже въехали в зону аномалии.

Он взглянул на перепуганные лица и засмеялся.

– Вы что, парни, сдрейфили?

Змея шипела, извивалась, она всё явственнее принимала очертания чудища, клыки, лошадиная морда с рылом свиньи. Выросли человеческие руки. Длинные пальцы с красным маникюром шевелились перед лицом Притуляка.

– Ой, а смартфон отключился, – сказал он. – Бабка-Яга, ну-ка, пшла вон, пакость, испортила мне технику.

– У нас тут техника очень плохо работает, записывающие устройства, как правило, не включаются. Связи с большим миром тоже нет. Благо, машины пока на ходу, а что там в будущем, никому не известно, – сказал Мальчиков.

– Чудище долго ещё будет тут маячить? – спросил Притуляк.

– Никакое оно не чудище, это – обыкновенная аномалия. Пшик, не более.

Змея растворилась.

– Аномалия-то аномалией, а воняет по-настоящему, фу, какая, однако, мерзость, – проворчал Довгарь, кивнув на тёмное облачко в салоне.

Мальчиков приоткрыл окно:

– Сейчас выветрится. Кондиционер такое не способен уничтожить. В общем, ребята, вы поняли, что влипли, а назад дороги нет. Главное, следите за своими мыслями.

– А при чём тут мысли? – заинтересовался Притуляк.

– Со временем поймёте. Но пугаться пока рано. Всё идёт так, как и должно быть.

– Что это было? Последнее слово науки? – спросил Довгарь. – Закурить хоть можно на нервной почве?

– Курить у нас запрещено.

Довгарь перекрестился:

– Почему не предупредили, что бесовщина будет?

– Ах-ха-ха, как можно о таком предупреждать! Стоило мне заикнуться насчёт, как вы это назвали, бесовщины, то вы бы, Валерий Евгеньевич, тут же поставили мне «шизофрению» и никуда не поехали. А так, удачно сложилось.

– Но зачем вообще меня… нас… надо было тащить в этот ваш ЗОЛ? Я бы, может, и с ваших слов справку выписал.

– Это вы под влиянием пережитого так говорите, аномалия подействовала. И я вас очень понимаю. Но больше чем уверен, никаких фальшивых справок без личного ознакомления не выписали бы, не из тех людей, по вам видно. Да и мне нужна не липа, а очное свидетельство профильного специалиста.

– Свидетельство чего? Ужасов? Или того, что я сойду здесь с ума, и меня по возвращении спишут на инвалидность?

– Ха-ха. Вы, между прочим, недалеки от истины.

– Успокоили.

– На самом деле мне нужно, чтобы вы запротоколировали, так сказать, нормальность тех людей, которые находятся в ЗОЛ. Вы должны убедиться, здесь нечто иное, а не безумие. Этих людей, ну хотя бы часть из них, должны выпустить.

– Вы решили сделать доброе дело, способствовать их возвращению в обычный мир.

– Можно сказать и так. Но пока мало что получается. Вот, на вас вся надежда.

– Допустим, я смогу помочь. А дальше-то что?

– А дальше мы с вами…

– Со мной?!

– Ну да. Вы же теперь мой компаньон. Мы с вами начнём обивать пороги всяких госучреждений, добиваться того, чтобы этот ЗОЛ, наконец, облагодетельствовали.

– Леонид Борисович, я начинаю смутно догадываться, что я не первый в вашей практике психотерапевт, кого вы уже пытались привлечь для поездки в ЗОЛ. Я угадал?

– А почему вы об этом?

– Да потому что в вашей ситуации логично было начать с частных клиник, там консультации платные, а потому и врачи сговорчивее.

– Да я и не собираюсь отнекиваться. Вы правы. Так оно и было.

– И что?

– Что-что. Ничего.

– Как так? Отказались? И сколько таких отказников?

– Самая первая отказалась сразу, как только узнала, куда надо ехать. Я понял свою ошибку, и маршрут поездки в дальнейшем засекретил. Второй, затем третий – они были довольны двойной оплатой, и согласились сесть в машину без расспросов. Со вторым врачом осечка вышла в середине пути. Я рановато открыл тайну путешествия, и мой пассажир, едва услышав про ЗОЛ, потребовал развернуть машину. К сожалению, мы не успели въехать на тот момент в аномальную зону, связь с большим миром ещё не оборвалась, и он действительно мог запросто позвонить в полицию, а именно этим он стал угрожать. Я отвёз его обратно. Третий врач про ЗОЛ узнал уже тогда, когда мы въехали в аномальную зону, он распсиховался, но машину мы не останавливали. И тогда он на ходу выпрыгнул и убежал. Мы с Пашей, – Мальчиков кивнул на хвостатого, – развернулись, поехали следом, но сколько ни уговаривали, врач в нашу машину отказался сесть, боялся, что в ЗОЛ увезём.

– Так он хоть нашёл дорогу домой?

– Нашёл.

– Вы уверены? А вдруг его бабайка похитил?

– Я наводил справки, с ним всё в порядке, где работал, там и продолжает.

– Мда…Что могу сказать. Слов нет, – задумчиво сказал Довгарь. – Меня, значит, вам удалось обвести вокруг пальца, так вы думаете?

Мальчиков пожал плечами:

– Нет. Я так не думаю.

– И правильно. Потому что я в любом случае поехал бы с вами, ибо у меня писательский интерес, а не только медицинский. Но…– Довгарь поднял палец. – Писательский интерес поутих после явления аномальной змеи. И теперь я, пожалуй, тоже не прочь выпрыгнуть из машины на полном ходу.

– Не получится. Чтобы избежать повторения досадного инцидента, мы двери заблокировали. Попробуйте открыть. Ничего не получится.

– Да я и не собираюсь убегать, Леонид Борисович. Это я так сказал, без задней мысли. Назвался гуж, не говори, что не дюж.

– Послушайте, господин, м-м, как вас… Мальчик…

– Мальчиков Леонид Борисович.

– Леонид Борисович, это вы тут недавно намекали на что… Или я неправильно вас понял. Неужто на материализацию «мыслей»? – сказал Притуляк.

– Как хотите, так и понимайте.

– Да вы просто чокнутый!

– Напрасно.

– Что?

– Напрасно озвучиваете то, что взбрело в голову.

– А то чё? Как будто угрожаете? Учтите, я и врезать могу промеж глаз!

Мальчиков вынул из кармана автомобильного чехла зеркало:

– Взгляните.

– Это чё такое? – Притуляк потрогал ослиные уши. – Послушайте, да они настоящие. Вы, господин Мальчиков, не господин, а ведьмак. Сейчас же прекратите безобразия, верните мои человеческие уши на прежнее место.

Довгарь засмеялся, взглянув на соседа, потрогал свои уши, и стал писать о произошедшем.

– А смартфон-то работает, понимает писательскую потребность, умный, вишь, – сказал он вслух.

Он снова взглянул на мрачного Притуляка, тот отвернулся и закрыл глаза.

– Жаль, правда, что интернета нет, и особая печалька, видосики с фотками пролетают, но да хоть остальное действует, – продолжил Довгарь.

Ему хотелось разрядить обстановку.

На Притуляка он поглядывал с сочувствием. В то же время старался вспомнить, не сделал ли чего эдакого опасного для человеческой жизни, по стандартам зоны полтергейста, за последние минуты.

– У меня вроде аномалии не наблюдается, а? – сказал он, обратившись к Мальчикову, стараясь говорить любезным голосом.

– Пока нет. Но…

– Можете не продолжать, – перебил Довгарь.

И поспешно добавил:

– Извините, пожалуйста, если что не так.

Да чтоб ты провалился вместе со своей аномалией, подумал он. «Пожелал бы я увидеть, как у тебя самого чего-нибудь вырастет, поймёшь на своей шкуре, как издеваться над людьми».

– Вот-вот, тут все становятся вежливыми. Всё нормально, ребятушки, – сказал, смеясь, Мальчиков.

В его интонации Довгарь заподозрил демонстрацию снисходительности сверхчеловека к людям-козявкам. «Тоже мне, бэтмен».

– Мысли человека – это, если хотите, яд, может отравить так сильно, что человек превратится в зверя, – сказал Мальчиков.

«Ишь, философ грёбаный. Кто ты такой, чтобы учить нас. Возомнил о себе», – неприязнью думал Довгарь о Мальчикове.

Мальчиков замолчал и поглядел на Довгаря долгим взглядом своих неестественно огромных выразительных глаз, и глаза эти, показалось Довгарю, в эту минуту поглотили лицо, и оно превратилось во всевидящий глазище. Довгарю стало неуютно, он заёрзал и, не сумев скрыть раздражение, сказал, перейдя на «ты»:

– Чего уставился?

– А вот и вас коснулась беда, дружище. Да вы не расстраивайтесь, это на первом этапе все новички испытывают.

– Что же такое случилось?

– А вы не чувствуете?

– Ощущаю, давит спину…

– Так горб верблюжий у вас, как не давит.

– И правда, горб, – с радостью сказал Притуляк. – Поздравляю, мы с вами стали жертвами грандиозного мошенничества.

Потрогав свой горб, Довгарь возмутился:

– За такие шуточки сажать надо, пожизненно.

– И что нам теперь делать? – спросил Притуляк у Мальчикова.

Глава 5.

Маргарита Львовна была в панике. С мужем связь оборвалась. Она стояла возле тёмного окна. Звонить в полицию? В морг? Она листала телефонные номера… Кому же позвонить? Вот, Копытин. Может, ему… Хороший человек, надёжный, не бросит в трудную минуту... Сейчас все люди ей казались, добрыми, способными понять чужое горе. Копытин иногда приходил к ним. Пили чай. Вспоминали истории из их дворового детства. В последний раз был у них на Новый год, говорил, что развёлся с женой, а теперь жалеет. Жена уехала в Европу, и возвращаться не желает.

– Миша, что делать, Валера пропал.

– Сколько времени, как пропал?

– Полдня на связь не выходит.

– Причина в его работе?

– Уехал с неизвестным типом по вызову, на дом. И как в воду канул.

– Я всегда ему говорил, доиграется со своими подопечными.

– Вот-вот…

– Есть у меня знакомый пинкертон. Жди звонка. Из дома не уходи.

Она лежала, глядя в потолок, и кто-то перед её глазами рисовал неприятные картины. А вдруг муж попал в аварию? Какая авария, он в любом случае нашёл бы способ для связи. Если, конечно, жив. Она вспомнила их супружескую жизнь и подумала, что слишком мало уделяла внимания мужу, не ценила их отношения. А ведь всё было хорошо, он был внимательным, заботливым, а она не ценила, привыкла. Она рассердилась на себя, подумала о том, что вот Валера, он да, он хороший человек, и Копытин хороший человек, а она плохая. Да, она плохая. Она стала вспоминать, из-за каких пустяков устраивала мужу разборки, как часто его пилила, как не замечала его, он хотел детей, а она не хотела. Он превратился для неё в одну из вещей в квартире. Её не интересовала его жизнь, его творчество, она думала о себе, о всяких ненужных вещах, которые ей представлялись нужными. А Валера… Она стала думать о том, что сейчас может быть с ним. И тут кто-то нарисовал перед её глазами картину измены. Валера с женщиной.

А вдруг это так? Она поверила этой мысли. Жалость к мужу, раскаяние исчезли. Она была в гневе. Злость не давала ни о чём думать, только об измене мужа. Вот почему он отключил телефон.

Когда она так подумала, что-то стало происходить в квартире. Потолок отодвинулся, помутнел, нечто поплыло, пошло волнами, и в этом колышущемся тумане она ощутила чьё-то присутствие. Муж! Его лицо. Его дух. Его запах. Точно, он. Близко и далеко одновременно. Чётко, осознанно. И будто во сне. Меня всего корёжит, сказал он. Из-за тебя. Прекрати думать ту чушь, что ты принимаешь за своё собственное, это не твоё, и это не ты думаешь, не принимай мерзкие мысли за свои. А если будешь и дальше всё это крутить в себе, то знай – мне от твоих таких мыслей очень плохо. Меня корёжит.

Его лицо исказилось, передёрнулось, будто от удара током, и видение исчезло.

Маргарита Львовна резко села, огляделась, ей было страшно. В квартире ничего не изменилось. Люстра, сервант, шкафы, кресла, стол – всё на прежних местах, никакого полтергейста.

Валера умер, подумала она. И уже в уверенности повторила про себя: он умер. Его призрак явился ко мне.

Ей стало дурно при мысли, что муж умер.

Позвонил Копытин, сказал, что нашёл хорошего сыщика, и они уже едут к ней.

Она подумала, а вдруг эти видения – страшный знак смерти не Валерия, а её самой? Вдруг она сейчас умрёт, и эти призраки подтверждают приближение того самого туннеля, через который душа улетает на тот свет, как об этом трындят в интернете… На всякий случай надо приготовиться, решила она, ощущая обречённость перед неизбежностью. А как приготовиться? Надо открыть входную дверь, чтобы Копытин мог попасть в квартиру и увидеть её тело на полу.

– Маргарита, что с тобой? – сказал Копытин.

Она лежала на полу.

– Я вроде умерла, – сказала она, приоткрыв глаза.

– Поверь, не вовремя. Самое интересное начинается, без тебя никак.

– Мой муж умер. Я тоже. Разве это интересно.

Копытин оглянулся.

– Николай, познакомься с Маргаритой. Маргарита, это сыщик.

– Добрый вечер, меня зовут Николай Павлович Жуков, – сказал сыщик.

– Ничего доброго, Николай Павлович! К сожалению, вообще ничего доброго, – Маргарита поднялась. – Проходите, располагайтесь.

– Что это нашло на тебя? – сказал Копытин. – Что за спектакль? Я за тобой подобных склонностей вроде никогда не замечал.

Взглянув на Жукова, добавил:

– Маргарита человек здравомыслящий, имей в виду.

– В стрессовой ситуации и здравомыслящий человек может поехать, – ответил сыщик.

– Случись с вами то же, что со мной, то у вас бы точно поехало, – огрызнулась Маргарита.

– Успокойся, всё нормально, – сказал Копытин.

– Ты это называешь нормальным, когда привидения по квартире гуляют?

– Привидения? – сказал Жуков. – Оно являлось вам в одном виде, или в разных?

– В одном. В образе мужа.

– Что оно вам говорило?

– Это личное.

– Важна любая деталь, тем более личная. Расскажите всё по порядку.

Сыщик говорил уверенно и властно.

Она любила властных людей. Как раз её мужу не доставало этой вот властности, так ей обычно казалось, когда они с ним находились в домашней обстановке. Я привыкла подавлять Валеру своим характером, своей нетерпимостью, этим моим вечным недовольством и придирчивостью. Это я сделала его в семье таким вот, мягким, податливым, неуверенным, а ведь на работе он другой.

Она была погружена в размышления о муже, и ей было его жалко. Ей хотелось изменить их отношения, что-то исправить, начать с самого начала, и больше никогда не давить на него, не командовать, не презирать…

– Я подумала, он изменяет мне. За всю нашу совместную жизнь между нами не было недоразумений на эту тему. Мы доверяли друг другу. И вот я вдруг подумала такое о нём. И после этого я его увидела. Его лицо было словно перекошено. Я услышала его голос. Он требовал прекратить пороть чушь, ибо его от моих подозрений корёжит. И я как раз и увидела, как его корёжит.

Она замолчала.

– И больше ничего?

– Ничего.

– Маргарита Львовна, вы вообще как, в привидения верите?

– Не знаю я ничего. Что вы ко мне пристали? Лучше расскажите, как будете мужа моего искать. Не на тот же свет думаете наведаться.

– Почти угадали. Предполагаю, мы имеем дело с ЗОЛ. А это почти тот свет. Запределье.

– Думала, я умерла. Потом думала, что я сошла с ума. А теперь даже не знаю, кто из нас двоих не бредит. Зол-не зол, что за белиберду вы несёте.

– Давайте так. Подождём сеанса связи с запредельем.

– Это может продлиться фиг знает сколько.

– Ускорьте процесс.

– И как это вы себе представляете?

– Вы должны начать думать о муже. Причём, мысли ваши о нём будут самые нехорошие. Рисуйте в воображении то, чего вам не хочется видеть и знать о нём, например, то, что компрометирует вашу супружескую верность.

– То есть вы предлагается мне научный эксперимент. Но здесь нюанс. Я была одна в квартире. А вдруг ваше присутствие помешает явлению призрака?

– Так у духов, знаете, сколько талантов? О-го-го, сколько. Они, если захотят, могут являться и одному, и двум, и трём, и толпе. А могут сделать так, что один его видит и слышит, а все остальные нет.

– Но я живой человек. И мне такое экспериментирование не по себе. Страшно как никак.

– Вы эти глупости со страхами оставьте, если желаете узнать тайну нахождения субъекта. Приложите максимум усилий, но вызовите его на связь.

В голосе Жукова была сталь, это подействовало на Маргариту, и она ушла в себя.

Детектив и Копытин уселись в кресла, оба смотрели на Маргариту.

Ей вовсе не хотелось думать о муже плохо, она вспоминала всю их жизнь, как они познакомились, как ходили в обнимку вдоль реки, целовались, и он читал ей свои стихи. В общем, банально и обычно, как у многих. Она в душе посмеивалась над его поэтичностью, литературных дарований в нём она не видела, но всё остальное ей казалось вполне достойным того, чтобы выйти за такого человека замуж.

Она его не ревновала, ни до, ни после свадьбы. Поводов он не давал. Хотя… Тут она вспомнила Свету Носкову, его одноклассницу. В школе она бегала за Валерой. Он сам, смеясь, рассказывал, когда вспоминали с Копытиным школьные приключения. На свадьбе она сидела за столом в числе его друзей. Маргарите почудилась тогда в глазах Носковой зависть. Завистница сидела с кислой физиономией, а после выпитого шампанского прилюдно заявила о любви к жениху. Хмельные гости зааплодировали, кто-то под общий хохот крикнул «горько», и Носкова полезла с поцелуями к Валерию. Маргарита тоже смеялась.

Сейчас же ей не было смешно. Она вспомнила, как Света под предлогом недомогания записывалась к Валерию на приём. Это синдром особой болезни, подтверждал Валерий. Говорил медицинскими терминами, советовал Свете ездить на отдых к морю, но не советовал глотать таблетки. Всё и так пройдёт, с улыбкой добавлял врач и выпроваживал бывшую одноклассницу из кабинета. Света послушалась врача, стала ездить на курорты, нашла утешение в объятиях какого-то холостяка, и вроде бы избавилась от своего детского увлечения.

А вдруг он сейчас со Светкой? В ту же минуту она увидела верблюда. Верблюд смотрел на Маргариту с гневом. Какое-то время они изучали друг друга. Это ж Валера, но почему у него копыта, горб верблюжий?

– Ты там что, белены объелся? Или это меня глючит? – сказала Маргарита.– Что за маскарад?!

– Белены, говоришь? Не ты, а я тебя должен об этом спросить. Когда прекратишь чушь пороть? Я один раз уже предупредил, из-за тебя проблемы у меня. Что за мысли идиотские в твоей голове. Но теперь я предупреждать не буду. Иди-ка сама сюда.

Верблюд плюнул, и Маргариту смыло верблюжьей слюной из комнаты.

– Тьфу, ну ты и вонючий, – она брезгливо вытерла лицо.

– А это что там за компания была за твоей спиной, я не успел разглядеть, – донёсся к ней голос верблюда, но его она больше не видела.

– Копытин с сыщиком, – сказала она, озираясь. – А ты где, эй, верблюд, куда пропал, мне чего-то страшновато, неуютно, что за муть вокруг.

– Сыщик, говоришь. Ладно, давай их сюда. Чтобы меньше болтали там у них.

– Там у них? То есть там у нас? О чём меньше болтали?

– О нас чтобы меньше болтали. А то накличут сюда всякую нечисть, тут и своей нечисти хватает.

Верблюд снова плюнул. И Копытин с детективом оказались рядом с Маргаритой. Морщась, они стали вытирать заплёванные лица.

– А это хорошо, что мы здесь, – сказал Жуков. – Эксперимент удался.

– Рано радуешься, – донёсся из ниоткуда голос верблюда. – Будь бдительным. А не то уродцем станешь. Ох-ха-хо.

Глава 6.

– Эй, господин Довгарь, ты зачем злоупотребляешь? – сказал Мальчиков.

– Чего ещё?

– Ты используешь запрещённые приёмы.

– М-м-м?!

– Не твори безобразия.

– Какие безобразия? Позвать в гости родную супругу с друзьями – преступление?

– Если бы они обычным способом, как мы, на машине… А ты им, остолоп, переход устроил. Теперь у них такое начнётся!

– М-м-м?

– Скоро поймёшь, какую свинью им подложил.

«Пациент обратился на «ты», – недовольно подумал Довгарь, и для самоуспокоения решил инцидент считать случайностью как следствие особой взволнованности больного.

– Ой-ой, гляньте, чё-то там несётся на нас, ай-ай, – забеспокоился Притуляк.

Дороги не было видно. Машина давно не двигалась. Всё вокруг было покрыто туманом, сквозь пелену которого виднелись вдали высокие каменные стены. Туман двигался, бежал, а вместе с ним в сторону майбаха летели, крутясь в воздухе, тёмные шары. По мере приближения к машине стало видно, что в каждом шаре имеются глаза, уши, нос, но самое отвратительное впечатление произвели на зрителей пасти этих существ – неимоверно огромные, они как бы опоясывали каждый шар, и когда толстые багровые губы открывались, то каждый колобок словно раскалывался на две половины, становились видны зубы, а когда рты ещё шире открывались, то было видно тёмное нутро.

– Там, в их милых ротиках, прям настоящая пропасть, аль неужто чрево? – сказал Довгарь, он спешил записать в дневник впечатление.

– Да, это их желудки, – подтвердил Мальчиков.

– Что за чудища, тьфу? – сказал Притуляк.

– Обжоры. Несчастные люди. Они при жизни себя погребли.

– Это люди? Мальчиков, ты издеваешься над нами?

– Мне тоже не по себе, – согласился Довгарь.

Обжоры облепили автомобиль, они вращали глазами, открывали пасти и подвывали по-собачьи.

– Они хотят нас съесть, и всего лишь? – догадался Притуляк.

– Что, вместе с машиной слопают? – Довгарь перестал писать. – Надо как-то суметь жене сообщить, пусть обратно возвращается.

– Если даже и хотела бы, вернуться не сможет, – сказал Мальчиков.

– Почему? И кстати, где она, почему до сих пор не явилась к нам? И где мои друзья, где же они?

– Переход у них.

– И долго будет он длиться?

– У всех по-разному. Как повезёт.

Обжоры раскачивали машину.

– Слушайте, там, хватит, меня укачивает. Я боюсь морской болезни, вот как сейчас меня стошнит прям на ваши морды, – сказал Притуляк, постучав по стеклу, за которым теснились большеротые чудища.

– Они точно решили полакомиться нашими телесами, – сказал задумчиво Довгарь, глядя в окно. – Какие, однако, не эстетичные рожи. Прямо саблезубые тигры. Жаль, смартфон глючит. Мальчиков, а ты, вижу, тут хорошо ориентируешься. Эти пузатые явно твои дружки? Это у них что, называется – торжественная встреча? Так дай им команду, чтоб отвалили куда подальше.

– Они лишь доставят нас на место. Не переживайте.

Вскоре машина оказалась на спинах обжор и всё это полетело куда-то в мглу.

– Куда же несёт нас судьба? – сказал Довгарь, записывая впечатления.

– На Луну, куда ещё, – откликнулся Притуляк. – Ты бы лучше молился, чем пустое писать. Может, последние мгновения жизни переживаем.

– Вряд ли, – сказал Довгарь. – Ведь с нами всемогущий повелитель человеческих судеб – сам господин Мальчиков.

Стало темно. Тихо. Ни Притуляк, ни Довгарь ничего вокруг больше не видели и не слышали. Последнее, что донеслось до них, были слова Мальчикова:

– Ребята, непредвиденная задержка, но сами виноваты, болтать надо меньше. Вы попали в переход. До скорой встречи.

Туман стал рассеиваться, и Довгарь увидел себя в тихой солнечной долине. Рядом стоял с бессмысленной улыбкой Притуляк.

– Ого, как хорошо, тепло, тихо, – сказал Довгарь.

– Давай сбежим отсюда побыстрее.

– Куда?

– Домой.

– А дорогу ты знаешь?

– Методом тыка.

– Смотри в оба.

– Смотрю.

– Что видишь?

– Ничего.

– Вот именно.

– Что?

– У меня ощущение, что мы в пустоте.

– Хочешь сказать, дороги назад нет?

– Ты догадливый.

– А вот и ошибаешься. Вон, дорога появилась.

Довгарь пожал плечами.

– У тебя галлюцинации на нервной почве. Не верь глазам своим.

– Сейчас я тебе докажу, кто из нас нормальный.

Притуляк сделал шаг влево и провалился.

– Помоги, спаси! – донёсся из ниоткуда его голос.

– Говорил же тебе! Вот балбес. Где ты? Руку давай!

– Я тебя не вижу. Я вообще ничего не вижу.

– Ну и что с того. Главное, держи себя в руках.

– Ну-у, ладно, попробую. Держу себя в руках. Дальше что?

– А теперь одну из твоих рук тяни на мой голос.

– Тяну…

– Во-от, та-ак…

Из пустоты показалась рука Притуляка. Довгарь ухватил её двумя руками и потянул на себя.

– Тяжёлый, гад…

– Сильнее тяни давай, сам гад.

– Если бы позвать кого можно было, дедка за бабку, бабка за репку, вот тогда…

– Раз дедок-бабок нет у тебя, жену зови.

– Не болтай ерунду.

– Попытка не пытка. Я вообще верю в силу мысли и в силу слова, и особливо в экстремальных всех этих зонах с полтергейстами.

– Ах-ха, так и быть. Ау-у. Маргаритушка-а и компания, где-вы? Сюда, на помощь!

Довгарь почувствовал, как кто-то ухватился за него сзади. Он потянул носом:

– Маргаритушка? Ты что ли? Опять этими вонючими духами намазюкалась.

– Духи нормальные, это у тебя нюх ненормальный. Только не оглядывайся.

– Ты каким образом тут объявилась?

– Ты же позвал меня.

– А почему басом глаголешь? Простыла что ль? Можно я оглянусь? Соскучился, хоть бы одним глазом тебя увидеть, – сказал Довгарь ласково.

Может, это и не жена, а привидение, тут, в этих краях странных, всё может быть, подумал он.

– Меньше болтай. Тяни давай друга своего.

– А твои друзья по несчастью тоже здесь?

– Мы тут, – послышались голоса мужчин. – Тащи скорее Притуляка твоего, а то сил всё меньше.

– Уф, – Довгарь выдернул Притуляка из пустоты.

Довгарь оглянулся, но вместо жены увидел шипящее рыло.

– Да это… м-м… смесь свиньи со змеёй, – сказал он.

Может, это и не Маргарита была, а тогда кто, подумал он.

Тут же всё исчезло.

– Ты зачем оглянулся? – донёсся из пустоты знакомый голос Маргариты.

– Э-э, – сказал Довгарь. – Привет. Хм. Так это ты всё-таки была. Что же так быстро убежала?

– Я не очень хорошо сейчас выгляжу, надеюсь, это временно. Не хочу, чтобы ты меня такой видел, – сказала из пустоты Маргарита.

– М-м, ну-у… Не комплексуй, здесь пора привыкнуть ко всему, у меня вот тоже недавно было верблюжье обличье, – сказал Довгарь.

– Как это «привыкнуть»?! Тебе пакость змеиная нравится больше моего нормального лица?

– Мне показалось, что не только змеиная, но и от свиньи что-то тоже есть. Не переживай, я тебя люблю во всех видах.

– Лицемер. Совсем, может быть, и не любил ты меня! Тебе наплевать на меня!

– Не накручивай. Люблю тебя во всех видах. И в образе свиньи змеиной тоже.

Притуляк засмеялся.

– Извините, ребята, не выдержал.

Маргарита зашипела, и больше её не было слышно.

– Видишь, спугнул жёнушку.

– Оно и к лучшему. Нам и без неё тут проблем хватает. Ох, кушать хочется. И долго пытка будет длиться?

– А вот и скатерть-самобранка.

Из пустоты выплыли очертания накрытых яствами столов. Они маршировали друг за другом. И не было конца и краю этому торжественному явлению. Столы извивались, кренились, пыхтели, но тарелки с едой крепко держались на своих местах, и ничто из пищи никуда не падало. Картошка с укропом, мясные блюда, овощные салаты, аромат, вид блюд – всё указывало голодным зрителям на свежесть и приятный вкус настоящей вкуснятины.

– Рискнём, съедим по паре тарелок? Я прям слюнки глотаю, – сказал Притуляк.

– Сомневаюсь, стоит ли.

– Думаешь, отравлено?

– Всё может быть. Здесь ни за что нельзя ручаться. Подвохи на каждом шагу.

– Я ужасно хочу есть. Такое всё аппетитное.

– Вот это и настораживает.

– Ну, на пробу, отщипну чуть, вот, салатик… В качестве эксперимента. Посмотрим, превращусь в козла или нет.

– А если превратишься?

– Будь что будет.

Притуляк сделал шаг к столу, но идти не потребовалось, тот подпрыгнул и сам поскакал в его сторону с лошадиным ржанием.

– Смотри, а у стола копыта, да это ноги животины какой-то, – сказал Довгарь.

– Лошади.

– Лошадью решил стать?

– Не-а, – Притуляк схватил листик салата, прожевал. – Конём.

– Лучше не шутить так, мало ли…

– Накаркаю, хочешь сказать, ха-ха. Врач, брось эти суеверия, это не вписывается в медицинскую науку.

– А что вписывается? Глупость, как у тебя? Неосторожность?

– Я верю в силу воли, в силу мысли и в силу слова. Вот. Видишь, я не лошадь, и не конь. Но мне ещё сильнее теперь хочется есть. Одного салатика маловато. Мне бы серьёзной пищи.

Притуляк жадно осматривал пиршественный стол.

С хрюканьем подскочило кресло с собачьим хвостом и свиными ножками. Притуляк хохотнул. Он блаженствовал в предвкушении пищи.

Усевшись в хрюкающее кресло, он стал есть всё подряд, что видел перед собою, рыбное и мясное, пирожные и кофе, салаты и винегреты. Довгарь записывал наблюдения, поглядывая по сторонам. Его не удивляло, что смартфон так и не разрядился. Довгарь чувствовал себя уже аборигеном аномальной зоны, а потому был настроен на самое невероятное.

– Неужели тебе не хочется перекусить? – спросил с набитым ртом Притуляк.

– При виде лошадиного стола и кресла-свиньи аппетит отшибло.

– Глупости. Где ты ещё такие приключения найдёшь. Иди, трескай, пока дают и денег не просят.

– А про бесплатный сыр в мышеловке не желаешь вспомнить?

– Не-а, не желаю. Слушай, а как вкусно-то.

– Смотри, не лопни. Давно пора остановиться. Слишком много есть – вредно для здоровья.

– У вас, врачей, всё вредно. А у нас, людей нормальных, что вкусно – то и не гнусно.

Опустошив тарелки, Притуляк стукнул ногами по бокам кресла-свиньи, и оно перебежало ко второму столу с яствами.

Чем больше объедался Притуляк, тем сильнее его раздувало. Заметив эти изменения, Довгарь сказал об этом вслух. Но было поздно. Вместо товарища перед ним находился точно такой же губастый колобок-обжора, каких ещё недавно довелось им видеть.

– Притуляк, это ты или не ты? – спросил Довгарь.

Обжора заскулил по-собачьи и стал рыдать голосом Притуляка.

– Говорил же я тебе, а ты, блин горелый, эксперименты ставил, и что мне с тобой делать теперь…

Довгарь огляделся. Ни столов, ни кресел. Пустота, туман. И под ногами тоже пустота. Он притопнул ногой. Твёрдой почвы не нащупал. Будто в воздухе стою, подумал он. Вдали что-то выло. Он не сразу обратил внимания на эти звуки. Прислушался. Да, воют, почему я раньше этого не расслышал, подумал он. Может, стоит идти туда, где воют? Всё никак живое. Будь оно мёртвое, не стало бы выть, рассудил он и направился в сторону неприятных звуков. Ему хотелось живого. От этой пустоты тянет тоской, не хватало уныние подцепить и подсесть на антидепрессанты, как мои пациенты, подумал он.

– Притуляк, катись за мной, – приказал он.

Обжора, обливаясь слезами, помчался вперёд.

– Ты куда, дурень?

– У-у, – ответил Притуляк и исчез в тумане.

– На разведку, – догадался Довгарь.

Оставшись в одиночестве, он ощутил такой приступ тоски, что захотелось выть так же, как то существо, что выло где-то там, непонятно где.

Его ноги отказывались идти. Страх, понял он. Моим ногам страшно. Они перестали подчиняться, ноги живут отдельно от меня и им ужасно страшно идти туда, куда они не желают. А мне вот не страшно, как бы приказал он самому себе. Ноги, обратился он к своим ногам, хватит тормозить, хватит бояться, топайте живо вперёд.

Будто гири на ногах, подумал он, и увидел в ту же минуту, да, гири. А ноги? Ноги?! Он приподнял брючину и увидел тускло-серую поверхность свинца. Гирь между тем как не бывало.

Уныние охватило его душу. Не хотелось ни дышать, ни видеть, ни слышать ничего, сама жизнь казалось ненужной. Зачем я здесь, с какой целью, думал он о себе. Я жил насыщенной человеческой жизнью. У меня было всё, чего хотел. Ну. Почти. Тут Довгарь вспомнил о писательской славе, которой до сих пор не добился и чего страстно желал. Но ведь мог добиться… А теперь? Зачем я оказался в этой дыре, что повлекло меня на погибель? У меня больше ничего нет. Жена осталась, и та уродина. Да и где она. Увижу ли я когда её. И я урод. И все вокруг уроды. Мои писательские наброски? Но разве они не уродливы? Хотя бы тем, что больше не представляют смысла. Всё псу под хвост. Так думал он, переставляя свинцовые тумбы. Крохотными шажками шёл он неизвестно куда в мутном пространстве непонятной пустоты.

Глава 7.

– Смотрите, что это? Рай? – сказал Копытин.

Истомлённые путешествием  в жаркой пустыне, под ядовитыми лучами пылающего где-то в вечности смертоносного костра, путники остановились.

Жуков прищурился, он смотрел в сторону, куда указывала рука Копытина.

– Ничего не вижу. О каком рае ты говоришь, когда мы уже в аду. Нам конец, вот что ясно, – сказал Жуков глухим голосом разочаровавшегося в жизни человека.

На его сухом, обветренном, красном от жары, лице читалось отчаяние. Он то и дело закрывал глаза, и так мог долго оставаться с закрытыми глазами, не желая больше ничего видеть. Да и зачем смотреть, думал он, разве не всё равно, куда брести в этой безнадёжной пустоте? Под ногами шипело и стенало, будто живое, переливалось сухими струями. Что это было? Песок? Или сама вечность? Что-либо потрогать не представляло смысла, в этом все трое давно убедились. Куда бы ни ткнули пальцем, всюду оказывалась пустота. Мы внутри галлюцинации, думали они. Когда Копытин объявил о близости рая, Жуков и Маргарита восприняли это как бред измождённого трудностями бедолаги.

Они не то, что не видели хороших перспектив, они знали, что обречены. Один раз они понадеялись на чудо освобождения из капкана. Это произошло, когда неизвестно откуда голос Довгаря призвал на помощь. Они расслышали в его голосе испытываемое ими самими отчаяние, и это показалось родным, это требовало откликнуться.

В тот же миг увидели его спину, ухватились друг за дружку, и следом из пустоты к ним навстречу вылупился обалдевший, с выпученными глазами, Притуляк. Они были бы рады поболтать и с ним, и с Довгарём, обсудить ситуацию, как ни в чём не бывало. Но они снова бредут внутри пылающего раскалённого пустого нечто. Единственное, чем порадовало явление  Довгаря-Притуляка, из полуживотных с клыками и копытами они стали прежними человеками с нормальными ногами и руками. Правда, остались ослиные уши у мужчин, а у Маргариты свиной пятак.

Они уже не были ни в чём уверены, где реальность, где нет, был ли Довгарь, или это наваждение. И теперь, этот странный возглас Копытина. Он пришёл в возбуждение. На его лице Маргарита и Жуков видели отблески радости, это была обычная человеческая радость, жизненная сила, что когда-то питала их души, как всех нормальных людей в обычной жизни.

Однако в обстановке небытия мысль о счастье представлялась кощунством. Но Копытин продолжал настаивать. Идём туда, туда, говорил он тоненьким от волнения голосом, он был не похож на себя. Он тащил их, взяв за руки, и они шли, не веря его словам, но шли, подчиняясь его радости, и глядя на его сияющее лицо, больше не хотели никуда смотреть. Им было приятно, что вот, Копытин ожил, он ликует, так лучше уж тогда на него смотреть, чем в нежить. Пусть Копытин сошёл с ума, но зато это так красиво, когда человек радуется. И они смотрели на Копытина и впервые за долгое время стали улыбаться, заражаясь его весельем. Но вскоре и они увидели нечто.

– Чёрт возьми, – сказал Жуков, остановившись.

Перед ними совсем близко сияли грандиозные сооружения. Особняки, замки, озёра, пальмы, сады, птицы в небе, всё переливалось и лучилось, летело и дышало, приятное дыхание исходило от этого чудного мира.

Маргарита настороженно вглядывалась в видение.

– Мираж, – сказала она и стала грызть ногти, облупившийся лак ей мешал.

– Миражи не пахнут, а это… вы чувствуете? – Копытин тянул ноздрями.

– Неужели и правда – чудо? Покой, наслаждение, а, братцы? – Жуков качал головой.

–Ой-ля-ля! – он хлопнул в ладоши.

Маргарита ускорила шаг, она подчинилась общему восторгу.

В городе, на улицы которого они ступили, они не увидели людей, но всё указывало на изобилие еды, одежды, техники и вообще всего, о чём только можно было мечтать. Новые современные автомобили стояли повсюду и никому не были нужны. Вертолёты на лужайках, катера и яхты, безлюдные салоны с дорогими платьями, костюмами. Накрытые пиршественные столы с яствами, ароматы горячих мясных блюд…

И они переходили из дворца во дворец, ели, пили, спали на шелках, купались в океане, и снова ели, пили, спали.

Однажды во время такого пиршества они услышали в дверях очередной виллы, которую облюбовали, сопение. На пороге они увидели размером с лошадь кабана, он был розовый, чистый, но вот лицо у него было человеческое.

– Начинается, – сказал Жуков. – Я так и знал, что будет засада.

– Я тоже подумывал, что здесь всё не просто так, – согласился Копытин, разглядывая кабана, и помахал ему вилкой в знак приветствия.

– Здравствуйте, – вежливо сказала Маргарита. – Вам что надо?

– Здравствуйте, – сказал кабан вполне нормальным мужским голосом. – Мне – ничего. А вам что надо в моём жилище?

– Понятно, дорогой друг, вы хозяин виллы, – сказал Жуков. – Пардон, дорогой друг. Сейчас уйдём.

– Вы, как и мы, жертва местного режима? Пострадали, так сказать? – сказал кабану Копытин. – У нас, сами видите, тоже наблюдаются рудименты. Вот, уши ослиные, а у Марго – пятак свиной. Она вам, значит, почти родственница.

– Я бы на тебя, Копытин, обиделась в прежней жизни, но сейчас мне по барабану. Я лучше ещё поем. А вы, гражданин кабан, проходите, не обращайте на нас внимания. Можете полежать возле нас, пока мы наедимся до отвала, а потом перейдём в другой, такой же гостеприимный, дворец-молодец, дворец-холодец, ха-ха, жизнь прекрасна.

– Вы бы не злоупотребляли, – сказал кабан.

Он приблизился к столу и смотрел на то, как гости поедают свиные отбивные.

– А вот занятно. Свиное мясо. Будет ли есть свинья самое себя? – сказал Копытин.

– Я, между прочим, не свинья, – сказал кабан. – У меня имя есть.

– И как вас звать?

– Михаил Кондратьевич Соловьёв.

– Как же вы дошли до такой жизни, Михаил Кондратьевич? – сказала с набитым ртом Маргарита.

– Теми же путями, что и вы.

– А вы в этом царстве-государстве один такой, или ещё что-то живое есть? – спросил Жуков. – Меня распирает профессиональное любопытство.

– Ой. Да полным-полно.

– А что же мы никого не увидели до сих пор?

– Когда вам видеть, вам нет дела ни до чего, кроме обжорства.

– Да мы с самого начала, как пришли сюда, не заметили нигде ни одного живого существа, разве что рыбки в море, да птички в небе, – сказала Маргарита.

– Сон. Тихий час. Едят, спят, едят, спят. А когда они спят, их трудно увидеть.

– Так кто же они? И где? Мы бы с удовольствием познакомились, – сказал Копытин.

– Ой, да пожалуйста, дело нетрудное, – кабан вышел из дворца и засвистел, заголосил на все лады: хрюканье, ржание, гавканье, рявканье, мяуканье, шипение, кукареканье…

– Прямо кабан-оркестр, – заметил, поедая шашлык, Довгарь.

– А может, он и не Михаил-кабан, а обычный оборотень, – сказала Маргарита.

– Да какая разница, – сказал, улыбаясь, Копытин, – главное, оно живое и способное к разговору человеческому. А всё, что живое и разумное, всё это интересно. Во всяком случае, нам не будет скучно.

– Ты прав, жизнь прекрасна, но пора пойти подкрепиться в следующий дворец, – сказала Маргарита.

Отдуваясь и еле дыша из-за переполненных желудков, они без особой охоты, ленясь, двинулись к выходу. По пути они рассуждали, как бы им разделить между собою все эти богатства, что видят вокруг себя, дворцы, машины, компьютеры, яхты, вертолёты…

Выйдя на широкую мраморную лестницу, спускавшуюся в сад, они увидели, что ступени и лужайки, газоны и фонтаны покрыты розовыми спинами свиней. Нельзя было сказать, что животные были на одно лицо, у каждого свой облик. У кого-то человеческие рот и глаза, у кого-то человеческий нос, а у иных вместо свиной головы – коровья. Словом, разглядывать это пёстрое собрание можно было до бесконечности.

– Вероятно, эти существа являются хозяевами дворцов и прочих богатств в этом мире изобилия, – сказал Копытин с неудовольствием.

Ему не хотелось ни с кем делиться свалившимся на них имуществом, которое он уже считал своим.

– И зачем они все тут? – удивилась Маргарита. – Они навевают на меня зевоту.

– Так вы сами пожелали увидеть их, – вмешался Соловьёв.

– Ну да, что правда, то правда, необдуманно с нашей стороны, – согласился недовольный Копытин. – Ладно, пусть идут по своим сараям и дальше спят.

Свиньи засуетились, услышав слова Копытина, поднялись и послушно потекли прочь.

– Они обиделись? – спросила Маргарита.

– Нет, им всё равно, – сказал Соловьёв. – Им давно всё равно. И мне тоже. А вы делайте, что хотите. Можете жить в моём доме, можете в другом, какой понравится. Кушайте вволю, но знайте меру. Иначе вам уготована наша судьба.

– Ваша судьба? – насторожился Жуков.

– Да. Наша.

– Кого это «наша»? – поинтересовался Копытин, обгладывая копчёное куриное крылышко.

Из карманов его брюк и рубашки выглядывали прихваченные про запас куриные окорочка.

Жуков держал под мышкой ноутбук, у Маргариты на пальцах были надеты золотые перстни, которые она насобирала где только можно.

– Я имею в виду нас всех, кого вы только что увидели, мы все тоже были когда-то как вы, обычными человеками.

– Так мы это сразу поняли. Можно и не разжёвывать, чай не остолопы, мозги у нас не свиные, как у местных аборигенов,– сказал Жуков.

– Вот именно. Нам разжёвывать не надо, и без того есть, что пожевать, – весело сказал Копытин.

Они неспешно шли по пустынному городу, разглядывая монументальные здания, выбирая, куда бы на этот раз зайти на всё готовенькое, всюду их ждут удобства, свежеприготовленные блюда, накрытые столы, чистые постели. Нам хорошо здесь, думали они, и водили по сторонам осоловелыми глазами.

Глава 8.

Если бы начать сначала. Я бы не стал попусту растрачивать время на всякие там профессии психиатров, гори оно огнём, какая глупость с моей стороны – согласиться на уговоры родителей и пойти в мединститут. А всё ради твёрдого заработка. Так они мне твердили. И вот, сколько лет жизни загублено, лучшие годы я мог провести так, как о том мечтал, в написании тех рассказов, тех романов, что табунами паслись в моей голове. Я очень быстро мог достичь мастерства и славы, как человек, безусловно, одарённый, думал Довгарь.

Вокруг него колыхалось нечто, напоминавшее холодец. То густой, то жидкий. Серый, голубоватый, зеленоватый, или тусклый, как свинцовые ноги Довгаря. Он с ненавистью смотрел на эти невесть откуда взявшиеся изваяния и продолжал через силу передвигать их как бы вслед за своим туловищем. Но зачем я иду, и куда, вдруг подумал он, об этом он думал и раньше, но сейчас эта мысль его как-то особенно сильно напрягла, он остановился, не зная, что делать. А делать было абсолютно нечего. Никакой цели. Никакой перспективы увидеть то, чего хотелось увидеть, а хотелось обычного, простого, той жизни, к которой привык.

Не пойду больше никуда, хватит, сказал он и посмотрел по сторонам. Привычная пустота, повсюду, внизу, вверху, впереди... Раз никуда не падаю, значит, с таким же успехом я могу лечь, решил он и лёг. Он и не надеялся ощутить под собой нечто мягкое, как перина, как того хотелось, пустота есть пустота. Он ничего не почувствовал, облегчения эта поза тоже не принесла, всё та же усталость наполняла члены, всё то же чувство обречённости.

Он не знал, сколько пробыл в такой идиотской, как ему казалось, позе, иногда ему чудилось, что прошла вечность, иногда казалось, минута. Равнодушие охватило его душу. Наверное, вот так человек умирает, подумал он. Или я уже умер? Но ведь я не добился того, о чём мечтал, разве я могу умереть просто так, зачем же тогда мне была дана жизнь.

Несмотря на то, что он посвятил свою жизнь медицине, он даже уже будучи в зрелых годах, по-прежнему, как и в юности, пребывал в уверенности, что смысл его оставшейся жизни – стать писателем, и непременно гениальным. И он говорил себе, что когда-то это случится, он обязательно прославится, его писательские труды станут известны многим, да что там «многим», бери выше, всему человечеству! Его имя войдёт в историю, его слава превысит славу Пушкина и Толстого!

А что теперь? Бесславный конец? Ни за что, не хочу смерти. Хочу славы. Эти мысли заставили его подняться. Буду идти дальше, решил он. Куда? Как куда. К славе. Мне нужна слава.

Он не знал и не чувствовал ничего, но в то же время уже знал и уже чувствовал, что пришёл к цели. Запах славы усиливался. Никакими словами нельзя было описать его, но он был, именно запах славы, Довгарь знал точно.

Пустота стала принимать очертания того, о чём он мечтал всю свою жизнь. Он помнит, как в детстве ему представлялись воздвигнутые в честь его памятники, названные его именем площади. И вот – свершилось.

Всё сильнее слышны аплодисменты, тысячи рук плескали не кому-то, а ему, Довгарю. Бездна обрела миллионы человеческих глаз, которые с восхищением смотрели на него. И великое множество ртов открывались лишь для одного – дабы издавать восторженные звуки приветствия.

Его душа переполнилась блаженством и буквально раздувалась от гордости. Слава, так вот она какая, настоящая, крутая, всем на зависть, думал он. И больше мне ничего не надо. Пусть ноги омертвевшие, пусть всё и вся летит в никуда. Пусть где-то в иной жизни остались работа психотерапевта, жена, квартира, пусть оно там и сгинет, а почёт будет всегда с ним. Он, Валерий Евгеньевич Довгарь, будет насыщаться не хлебом, не иной какой земной пищей, а живительными соками той наивысшей популярности, которая воистину бессмертна. Человеческие похвалы, почитание, преклонение – они источают ток жизни. О, пьянящее ощущение известности. Это и есть то, ради чего стоит жить. Мир рукоплещет ему, Довгарю!

Ковровые дорожки расстилаются, и он ступает по ним с подобающей гению величавостью. Летят розы, их много, их много, будто стаи птиц окружают и награждают, и поют, и лелеют его славу, и ковры из лепестков под ногами. Его ноздри раздуваются, аромат цветов кружит голову. И дамские ручки, беленькие, пухленькие, миленькие дамские ручки, посылают воздушные поцелуи в его сторону, щёки его пылают как в юности. Толпы бегут к нему отовсюду с надеждой на автограф. Люди теснят, топчут друг друга, в стремлении добиться желанной закорючки от знаменитости. Он двигает бровью, ему лень возиться с автографами, и поэтому он лишь двигает бровью. Хватит с них, надменно думает он о поклонниках, и те подобострастно отступают, радость оживляет их лица, если удаётся поймать его взгляд.

Громкие голоса называют имя лауреата: Довгарь Валерий Евгеньевич. Ему несут на подносах литературные премии. Ввинчивают в пиджак знаки отличия, и не только по части литературы, но и значки ГТО, отличника здравоохранения, медали и ордена всевозможных расцветок и названий. Олимпийский чемпион в шахматах, в беге на короткую дистанцию, в прыжках и приседаниях, в метании ядра и арбузов. Дождь славы поливает его зримым удовольствием. Мир расцвечен золотом и серебром. Нет солнца, нет луны – ничего нет, а есть сияние, это сияние золота и серебра, оно насыщает Довгаря, и он знает – это свет его прославленности, которой обладает как личной собственностью. Отныне он сам себя освещает, и других небесных светил ему не требуется.

– Куда же ты запропастился? Я заждалась тебя, – услышал он вдруг голос жены.

Он с неудовольствием огляделся, но в толпе возбуждённых поклонников Маргариты не увидел. Он снисходительно улыбнулся всем тем, кто с обожанием взирал на него, и толпа радостно загудела, овации зашумели с новой силой, и казалось, где-то поблизости бушуют волны океана. «Браво!» – скандировали толпы. Как бальзам, народная любовь пеленала раны его самолюбия. Его подхватило множество рук, его подбрасывали с гиканьем «Ура!», и он будто птица взлетал всё выше, и всё быстрее летел к ещё более грандиозным триумфам.

– Так ты мне ответишь или нет? – недовольно сказала Маргарита после паузы. – Ты собираешься ко мне сюда?

– А это куда? – откликнулся он не без досады с высоты своей популярности.

Его раздражило, что прошлая тусклая жизнь в лице супруги посмела коснуться его величия здесь, где он неприступный, недосягаемый и архиизвестный. А Маргарита обращается к нему как к обычному человеку. Она никогда не ценила его талантов, и сейчас не ценит. Вот скажи ей, что он прославился, а она разве обрадуется? Нет, конечно. Ей начхать на него. Она всегда жила для себя, и больше ей ничего не надо. Муж для неё – это так, пустое место.

– Какая разница, куда. Я тебя зову к себе. Точка. Придёшь?

– И что я там буду с тобой делать?

– Ты будешь моим рабом.

– Чего?

– Я, милый мой, разбогатела. Я теперь тебе не чета. А вот ты, как мой неимущий и несостоятельный супруг, отныне у меня в рабстве. У меня столько недвижимости, что ни одному олигарху не снилось.

– Ну и живи там со своей недвижимостью. Я-то здесь причём? Тебе и без меня там хорошо.

– Мне скучно. Всё же хочется развлечься.

– Я тебя развлекать буду что ли?

– Конечно. Ты обязан, как мой раб, меня развлекать.

– Каким именно образом?

– Буду на тебе кататься, как на лошади.

– Как на лошади?

– Ага. Будешь моей лошадью.

– Но разве свинья может лошадью помыкать?

– А я уже не свинья.

– Совсем?

– Почти. Только пятак свиной остался.

– А… Но я тебя разочарую. Лошадью не смогу стать. У меня ноги отнялись.

– Инсульт? Паралич?

– Типун тебе на змеиный язык.

– А что же тогда, почему отнялись?

– Они у меня каменные. Тьфу.

– Камень хоть драгоценный? Может, золото?

– Свинец.

– Фи… Как был бездарем, так им и остался. Уж если ноги из камня, так хотя бы что-то супер-пупер заказал. Я с пользой тут время провожу, а ты…

– Да я тоже не лыком шит. Я стал всемирной литературной знаменитостью, – похвастался Довгарь.

– Ой, не смеши.

– Не веришь, иди сюда, сама увидишь.

– Нет уж. Ты сам ко мне иди. Я свои богатства ни на что не променяю. Тем более на тебя, бездаря. Выдумал тоже – знаменитость он. Разве осёл может стать знаменитостью? Всё. Отвали.

– Так это не я, а ты сама ко мне привязалась.

– Отвали, – донёсся уже издалека раздражённый голос Маргариты, и связь с ней оборвалась.

Глава 9.

– Война началась! – сказал голос Соловьёва где-то поблизости.

Копытин не пожелал просыпаться. А ну их всех, подумал он вслух.

– И я того же мнения, – откликнулся Жуков.

Маргарита приоткрыла глаза.

– Соловьёв, у тебя острый психоз, – сказала она, вспомнив подопечных с места своей работы.

Кабан стоял рядом.

– Просыпайтесь же. Скоро они будут здесь. Слышите, шумят?

Действительно, где-то очень далеко гудело, и этот гул вроде как приближался. Казалось, земля тряслась.

– Если цунами, это я ещё понял бы, – Жуков поднялся. – Ладно, Соловьёв, не будем паниковать. Заварушка-то серьёзная или так себе?

– Это страшное дело. Межклановые войны. Они у нас тут регулярно. Третий клан свиней против четвёртого клана свиней.

– А куда же первые два клана подевались? – сказал с иронией в голосе Копытин.

– Сожрали друг друга.

– В чём причина-то? – спросил Жуков.

– Передел собственности. Каждый клан претендует на вот это всё, что тут есть.

– То есть грызня из-за недвижимости и земельных участков, – уточнил Копытин с неудовольствием.

Не хватало конкуренции, подумал он.

– И не только. Кланы считают себя также хозяевами воздуха, воды, и так далее. И ни в чём уступать друг другу не хотят.

– Ой, да и пусть грызутся между собой, – сказала Маргарита. – Нам-то что.

– Действительно, – поддержал Копытин. – Сожрут друг друга, нам больше достанется.

– На этот раз дело осложнилось вашим присутствием, – сказал Соловьёв.

– Намекаешь, они идут войной на нас? – догадался Жуков. – А что ж они не напали в первый день, когда предстали в несметном количестве пред нашими очами?

– А кстати, – подхватил Копытин. – Тогда, Соловьёв, ты заверял, что им, как и тебе лично, на всё начхать и нет у вашей братии никаких желаний.

– Тут что-то не так, – согласилась Маргарита. – Ты обманывал нас, Соловьёв?

– Ни в коем случае. Те, что приходили, обычные свиньи-рабы. Когда-то они тоже были владельцами этого мира, но в ходе межклановых войн, ради самосохранения, добровольно ушли в рабство и отказались от любых претензий на имущество.

– То есть сейчас речь об элитах? Это они на нас ополчились, – подытожил Жуков.

– Но как же так – две враждующих мафии сдружились? – сказала Маргарита.

– Это временное объединение для уничтожения вновь прибывших на их территорию конкурентов, то бишь ваших персон.

– Та-а-ак, – протянул Копытин.

– И что делать будем? – спросила Маргарита у всех.

– Залечь на дно, или под диван, – предложил Копытин.

– От них не спрятаться, выход – бежать, – сказал Соловьёв.

– Так догонят же, – сказала Маргарита.

– Догонят, – согласился Соловьёв. – Но они убедятся, раз убегаете, значит, не претендуете ни на что, и тогда, быть может, они вас не сожрут.

– Успокоил, – сказал Копытин.

– Есть ещё один выход. Скажите им, что соглашаетесь идти к ним в рабство, добровольно отказываетесь от прав собственников, и тогда, быть может, вас помилуют.

– Ну уж нет, – возмутился Копытин.

– Требуется военная хитрость, надо сделать вид, что мы идём на уступки, – предложила Маргарита.

– Отличная мысль, всё лучше, нежели всякие кошмары людоедские, – сказал Жуков. – Предлагаю встретить гостей на высшем уровне как вип-персон, да и поговорить по душам. Если с добром к человеку, то и он с добром. А они, как я понял по существующему тут жизненному укладу, тоже когда-то людьми были.

– Как хотите. Экспериментируйте. Мне даже интересно. Но я вас предупредил, – Соловьёв выглянул за дверь. – О, да они уже здесь. Затаились. Думают вас врасплох застать.

Маргарита вышла на крыльцо и огляделась, на неё смотрели многочисленные свиные стада. С одной стороны выстроились рядами свиньи с собачьими головами. С другой стороны тянулись шеренги свиней с волчьими головами. Злобно горели глаза, постукивали по земле в нетерпении копытца.

– Проходите, дорогие друзья вы наши, – Маргарита задумалась и продолжила тем же радушным голосом, – дорогие вы наши свино-собаки и свино-волки. Мы тут, простите, спросить у вас разрешения не успели, зашли в один из ваших особняков, отдохнули с дороги. Но мы здесь просто так. Мы вообще ни на что не разеваем рот. А то, что слегка как бы разинули и как бы подъели ваши припасы, так это нечаянно, кушать хотелось. Но это не означает того, что мы заримся на ваши права. Нет-нет! Честное слово! Вы, уважаемые, самые главные, вы хозяева из хозяев, крутейшие из наикрутейших. А потому, свиньи вы человеческие, не стоит мешать бедным странникам, зашедшим на чаёк в одну из ваших хижин, скоро мы отсюда отчалим. Вы же, други свинские, ступайте мимо, куда-нибудь подальше, катитесь, плиз, на все четыре стороны, скатертью дорожка. Мерси за внимание.

– Маргарита, тебя понесло, – сквозь зубы сказал подошедший Жуков, и, обратившись к свиньям, продолжил. – Уважаемые господа. С нижайшими поклонами предлагаем вам выпить за встречу.

Тут он, не зная, как ещё изобразить гостеприимство и как в действительности можно вообще угостить стадо свиней, поднял руку и щёлкнул пальцами, как бы давая знать неведомым слугам, что пора обслужить публику. Сказать, что Жуков сделал это случайно, было бы неправильным. Как профессиональный сыщик, Жуков, на основе наблюдений за происходящими вокруг него процессами, сделал хоть и банальное, но всё же открытие. В этом государстве Без Людей, как он назвал место, куда они попали, существует невидимая система обслуживания, как именно это всё работает, Жуков пока не понял. Но раз это дело существует, то почему бы этим не порулить, решил он. И не ошибся. По щелчку его пальцев вдруг перед каждой свиньёй появилось невесть откуда корыто, полное водки. То, что это была водка, Жуков не сомневался. Он потянул носом и с радостной улыбкой оглянулся на товарищей:

– Видали?

– Я бы тоже не отказался, – сказал Копытин, глядя, как свиньи набросились на водочное пойло.

– Так в чём дело, будет и нам праздник, ну-ко-ся, – Жуков пощёлкал пальцами, и вот в саду – столы, щедро уставленные бутылками.

Жуков сделал большие глаза: коньяк, водка, шампанское, вино, пиво…

– Блин, чего ж ты раньше не щёлкал, – сказал Копытин, откупоривая бутылку с шампанским. – Столько времени мы в этом БезЛюдье торчим, и до сих пор ни разу не наквасились. Я уж было подумал, у них тут сухой закон. Марго, ты с нами?

– Ребят, да куда ж я без вас. Тем более эти успокоились, – Маргарита кивнула на хрюкающих от удовольствия свиней.

Свиньи жадно пожирали водку, водка же не заканчивалась. Скоро свиньи стали петь на своём языке песни, пошли в пляс и принялись целоваться друг с другом, а иные подходили с поцелуями к тем, кто их облагодетельствовал. Копытин снисходительно подавал им руку для целования, Жуков не одобрял подобного.

– Не стоит так явно выказывать своё превосходство над ними, а то протрезвеют – припомнят, – сказал он.

– Не протрезвеют, ты им почаще там щёлкай, чтобы горшочек варил и варил, – сказал пьяный Копытин.

– Вот-вот, – хохотнула пьяная Маргарита. – Жизнь прекрасна!

– Ребята, пора остановиться, – сказал Соловьёв.

Он стоял в стороне, издали наблюдая за происходящим.

– Ой, Соловьёв ты наш соловушка, что ж ты там не у дел? Иди к нам, – закричала Маргарита, – составь компанию.

– И правда, дружище, дуй сюда, что ты как чужой, в сторонке, – сказал Копытин. – Ребята, предлагаю тост за Соловьёва.

Жуков покачал головой:

– Нехорошо получается. Мы пьём, а Соловьёв в одиночестве. Пошли к нему. Мне жалко Соловьёва.

С ним согласились. Прижав к себе непочатые бутылки, друзья двинулась, поддерживая друг друга, к кабану.

К общему удовольствию в конце нелёгкого для них пути перед ними вырос стол на свиных ножках. Ножки эти переминались, постукивали по земле копытцами, благодаря чему заполнявшие поверхность стола бутылки с коньяками и водочкой заманчиво позвякивали. Стол, словно корабль в бушующем море, опасно раскачивался, кренился, однако ничто с него не падало.

Соловьёв отступил подальше от стола.

– Вот признайся, друг ты наш Соловьёв, кабан ты наш любимый, уважаешь нас или нет? – обратился к нему с довольным выражением лица Копытин, удобно усаживаясь на мягкий стул, который опирался также на вполне живые свиные ножки. – Если уважаешь, то обязан разделить с нами трапезу, и бахнуть рюмашку-другую, – сказал Копытин.

– Осмелюсь вам ещё раз напомнить сделанное мною ранее предупреждение. Вам следует остановиться! – вежливо сказал Соловьёв.

От него отмахнулись.

Кабан вздохнул и добавил с печалью в голосе:

– Пока не поздно.

– Поздно, Соловьёв! – Копытин запрокинул голову, широко раскрыл рот, будто пациент на приёме у отоларинголога, и опрокинул в эту свою пасть стакан водки.

– Ух, хорошо, однако! – сказал он и взглянул на кабана весёлыми глазами. – Поздно ты спохватился. Раньше надо было предупреждать, тогда, когда Жуков пальцами тут выщёлкивал. Правильно я говорю, эй, Жуков?

– Нет, не правильно, – твёрдо сказал Жуков и также, раскрыв пасть, опрокинул туда стакан водки.

– Соловьёв, а ты вообще на что намекаешь? Почему такие грозные предупреждения? Хочешь сказать, мы в свиней превратимся? – сказала, смеясь, Маргарита и погрозила кабану пальцем. – Не смей, а то накаркаешь.

– Всё может быть, – ответил кабан.

– Соловьёв, тебе не кабаном, а вороной надо быть, каркаешь тут всё да каркаешь, портишь нам атмосферу, – сказал Жуков. – Но да мы тебя прощаем. У нас хорошее настроение.

– Жуков, ты не прав в своём великодушии, кабан достал, – сказал Копытин. – Соловьёв, ты на нервы нам действуешь. Развёл тут народный контроль. А мы, согласно конституции, имеем право голоса, у нас демократия. Что хотим, то и творим. Мы – творцы, понял? Творцы своей жизни! Мы люди свободные.

– О, бедные вы люди,– сказал с искренним огорчением кабан.

– Тогда, Соловьёв, прозорливый ты наш, – Маргарита рассмеялась, – если вдруг чего, то крикни Довгарю насчёт помощи для его дражайшей половинки. Он не откажет, он у меня сердобольный.

Маргарита подмигнула кабану и стала пить из горлышка бутылки, ленясь налить в рюмку. Это веселило её. Вот она, полнота жизни, хотела сказать Маргарита. Но своего голоса не услышала. Вместо человеческой речи послышалось хрюканье.

Глава 10.

– Извините, жена ваша помощи просит, – сказал чей-то голос.

В эту минуту Довгарь слушал славословия в свой адрес, насыщаясь токами обожания.

Потоки слов омывали его как воды океана, они искрились, фонтанировали. Я их реально вижу, ну прям живые, и такие красивые, разные, приятные, удивлялся он, разглядывая это необычное зрелище. Торжественные речи многочисленных ораторов о творчестве Довгаря реяли нимбами вокруг его головы, звенели многими струнами в его ушах, сама истина жила в них. От этих речей исходила будоражащая энергия, она пронизывала и наполняла ощущением самодостаточности, пониманием того, что он достиг желанных вершин, что наконец он там, куда стремился. Истинно гений, истинно талантлив, истинно, истинно…. – слышалось отовсюду в его адрес.

О, милые, милые гимны любви, как хорошо, как сладко, шептал он. Он плескался в пучинах счастья. Эти пучины завораживали невероятными красками, каких он и не знал в жизни, они согревали, оглушали, холодили, убаюкивали, то вверх, то вниз, на волнах, и под волнами, сверкание чудных пузырьков лимонада славы повсюду, повсюду. Ах, чудно, ах, славно, приговаривал он.

Но что за блеяние над ухом? Какая ещё, на фиг, жена, какая помощь? Довгарь напрягся. Откуда? Кто?

– Это я, Соловьёв. Михаил Кондратьевич.

­– Не знаю никаких Соловьёвых, пошёл вон.

– Я один. Других нет.

– Я тебя в у пор не вижу. Пошёл вон. Сгинь туда, откуда блеешь.

– Вы меня не видите, да, потому что я не здесь, где вы, а я там, где жёнушка ваша, Маргарита, я по её поручению.

– И что дальше? Почему она сама не высказалась?

– Она теперь только хрюкает. Если хотите, можете послушать.

– Я так и знал. Допрыгалась. Сгинь.

– Но…

– Разговор закончен.

– Умоляю, выслушайте, будьте любезны, – заговорил торопливо голос Соловьёва. – Только вы можете ей помочь.

– Она там не одна. Пусть другие помогают.

– Никто уже не в состоянии.

– Все хрюкают?

– Угу.

– Вот что. Покличь им на помощь… э-э… Для Копытина вызови Ирину, хватит ей по заграницам шастать, пусть о муже побеспокоится. Да заодно их семейство, сына, невестку… да и тёщу не помешает туда же… А для Маргариты…

Он вспомнил Светку Носкову. А почему и нет. Может, хоть теперь общий язык найдут.

– Ты меня, Довгарь, в свои дела не втягивай. Хватит того, что лучшие годы юности по тебе сохла, – откликнулась Носкова.

– Чего влезла? Тебе не сюда. Тебе в другое место. Сгинь.

– Хоть объясни! Ты меня от плиты кухонной оторвал. Что так срочно?

– Жену мою надо спасти.

– А почему я? Твоя жена, ты и спасай.

– Некогда мне, Носкова. Я на Олимпе.

– У тебя что, других помощников нет? Почему ко мне прицепился?

– Клин клином. Твоя физиономия подействует на неё как удар током, – он засмеялся.

– Зачем током?

– Сгинь.

– Воздвигнем памятник! Памятник Довгарю! Возвеличим его! – услышал он торжественные громогласные голоса.

Всё большее число людей радостно завывало мантры про памятник Довгарю, и вот уже людское море, до горизонта, скандирует: «Памятник Довгарю!» А иные: не один, а надо много, много монументов! Всюду, всюду, всюду – на площадях, в городах, в посёлках, на пляжах, на улицах, в скверах: памятники Довгарю! И правда, удивлённо согласился Довгарь, как я не догадался, конечно, мне не хватает для полноценной славы памятников!

Что-то поднялось огромное, великое там, далеко вдали, и кажется, прекрасное, судя по очертаниям, и это огромное несут на плечах люди, а вот ещё, ещё, такие же фигуры, что это? Да это же памятники мне, их установят прямо сейчас, понял Довгарь, и захотел оказаться там, ближе. Народ уловил его желание, и многие с готовностью подставили спины, понесли, как рабы – своего господина, туда, куда он указывал рукой.

Довгарь увидел на высоком постаменте закутанную в покрывало статую. Люди гудели в нетерпении, оркестр играл туш, дирижёр в волнении подпрыгивал. Распорядитель, мужчина высокий, рослый, в большом резиновом фартуке, оглядел толпу и – раз, покрывало падает под бурные овации на землю. Громкий торжественный голос объявляет об открытии памятника великому Довгарю.

Довгарь увидел на постаменте изваянного из чистого золота индюка.

– Как? Что? Это ошибка? Шутка? Это не мне! Глупые рабы перепутали, несите меня в другое место, туда, где не индюку, а мне памятник!

Рабы побежали, перебирая полусогнутыми ногами, с возлежащим на их спинах Довгарём. Но всюду, куда бы, в какое место они не приносили свою драгоценную ношу, всюду натыкались на очередной, только что воздвигнутый, памятник индюку.

Распорядитель в резиновом фартуке в это время надел поварской колпак и громко объявил: начинаем готовиться к пиру в честь Его Величества Довгаря! Всем поварам срочно собраться на индюшиной ферме, для народа отобрать лучших индюков, из них приготовить на тысячи тысяч ртов – индюшиное жаркое!

– Интересно, это какой должна быть ферма, чтобы угостить такое количество народа, – удивился Довгарь.

И вот уже процессия рабов мчит его куда-то в иную сторону, и толпы людские расступаются, сопровождая кумира приятными его слуху возгласами «Браво! Слава Довгарю!».

Но скоро этот же слух уловил помимо славословий иные звуки, похожие на бульканье. Они становились всё громче, булькало всё мощнее, будто целые хоры неведомых певцов устроили соревнование, кто сочнее курлыкнет. Что за фигня, хотел спросить Довгарь, но из горла у него вырвались те же рулады, что он слышал. Он собрался было пнуть рабов, дабы те остановились, но вместо гнусных свинцовых ног обнаружил не менее гнусные – индюшиные. Он возмущённо закурлыкал, в бешенстве распустил хвост, и мясистые багровые индюшиные кораллы над клювом и на шее надулись от негодования. В ту же минуту сети накрыли Довгаря, подъёмный кран перенёс его в центр переполненной гигантской индюшиной фермы.

Глава 11.

– И это всё теперь наше! – сказала с решительностью в голосе Ирина Ивановна Копытина, и от удовольствия хлопнула в ладоши.

На правах хозяйки она прохаживалась по террасе. На её щеках проступил румянец, она то и дело поворачивалась во все стороны и громко перечисляла, что видела, за ней следом шли сын Леонид с женой Ольгой и пожилая мать Ирины Ивановны, она же бабушка Леонида – Зайцева Анна Петровна, в руках у каждого были блокноты, куда они через запятую записывали называемые Ириной Ивановной предметы. Мебель, сервизы, шубы – словом, до бесконечности.

– Итак, что мы имеем, – Копытина махнула рукой, и компания расселась по шезлонгам, расставленным вдоль широкой, усыпанной гравием, дорожке к морю. – Начнём с техники. Лёня, зачитай-ка наш реестр. Потом Оля ты, по мебели. И затем мама – по всему остальному.

Зачитывание списков собственности длилось долго, но это не утомляло. Все испытывали энтузиазм, их переполняло чувство великих перемен.

Природа с великолепием морских пейзажей, свежий воздух, крики чаек, плеск волн, всё радовало. Они были уверены в том, что после многолетних тяжких скитаний в поисках заработков по заграницам начнётся, наконец, счастливая жизнь богачей. Это всё сугубо наше, думали с удовлетворением. И в это «наше», конечно, входило абсолютно всё, включая не только то, что успели занести в списки собственности, но и то, что предстояло увековечить во многих строках нескончаемых блокнотов. А это, между прочим, и небо над их головами, как подчёркивала в своих вдохновенных речах Ирина Ивановна Копытина, и ей согласно кивали. Это и солнце со звёздами и луной, ветры, дожди, бури, или нега тишины – всё, что было доступно их ощущениям и взору, что подчинялось осмыслению их разума, всё это они воспринимали как вечную личную собственность, и никто в мире больше не мог ни на что здесь покуситься, кроме них самих.

– Мы спасены! – говорили друг другу.

Целыми днями шло переписывание того, что они увидели в этом прекрасном безлюдном мире несметных богатств.

И вот однажды, как когда-то это уже здесь случалось, только с другими, перед ними возник некий лошадиных размеров кабан Соловьёв. После короткого знакомства Ирина Ивановна Копытина попросила Соловьёва не мешать им, ибо они весьма заняты составлением реестра недвижимости и прочего, что к этой недвижимости прилагается.

– А свиней вы записали?

– Где же они? – спросила Копытина.

– Я могу провести к ним, познакомитесь.

– Господин Соловьёв, вижу, вы человек разумный, хоть по внешности на девяносто процентов кабан, и вы должны понимать, что всему своё время.

– Извините, осмелюсь ещё раз высказаться. Сейчас как раз самое время.

– В животноводческих фермах, как собственники, мы тоже заинтересованы. Перепишем недвижимость, потом пойдём к свиньям.

– А если я сюда их приведу? Тогда вы и время сэкономите, и свиней поглядите.

– А сколько их навскидку?

– Несметное количество.

– Так зачем их сюда, ораву.

– Я избранных приведу, для ознакомления. Всего три штуки. Чтоб вы получили представление.

– Ладно уж.

– Да вот и они.

Соловьёв оглянулся, махнул рукой, и на лужайку из зарослей вышли два упитанных кабанчика.

– Вы пообещали три, а тут две свиньи, – заметила Копытина. – Неточность. Я этого не люблю.

Соловьёв озабоченно оглядывал окрестности.

– Так что же, куда ещё одну свинью дели? – сказала с неудовольствием Копытина.– Сам удивляюсь. Маргарита, ты где?! – крикнул он.

Вдали послышалось хрюканье, и вскоре все увидели средних лет женщину в домашнем халате, в шлёпанцах на босую ногу, она вела на поводке свинью.

– А, госпожа Носкова прибыла, – догадался Соловьёв.

– Она самая.

– А поводок Маргарите зачем прицепила?

– Чтобы не потерялась. Она теперь моя собственность. Больше мне тут ничего не надо.

– Как это собственность? И эта, и те две, и все остальные свиньи, какие тут есть, уже наша собственность, – возмутилась Копытина.

– А документы, подтверждающие право собственности? – спросила Носкова.

– Мы как раз составляем реестр. Видите, уже три толстых блокнота исписаны.

– А свинья Маргарита есть в вашем реестре?

– Не всё сразу. Но и её тоже туда занесём.

– Опоздали, – Носкова выхватила из рук Леонида Копытина блокнот с ручкой, вырвала чистый лист, сделала необходимую запись. – Вот вам мой личный реестр, подтверждающий право собственности на владение свиньёй Маргаритой.

Копытина молча смотрела на женщину в домашнем халате.

– Вы почему в таком виде, – наконец сказала она.

– Нормальный вид.

– Вы неподобающе одеты для приличного общества.

– Меня Довгарь выдернул прямо с кухни. Я и не успела переодеться.

– Мама, давай не будем, – сказал Леонид, и умоляюще посмотрел на Копытину. – Мадам эта ничего не требует, что сама и подтвердила. А ведь могла приодеться, добра тут на каждому шагу завались. И  этот факт говорит сам за себя, мадам действительно ни на что больше не претендует, кроме свиньи Маргариты. Ну и пусть забирает, да и скатертью дорожка. У нас и без этой хрюшки долбаной всего полным-полно.

Леонида поддержали жена и бабушка.

– Не встревайте в разговор, – Копытина припечатала семью строгим взглядом. – Я на правах главного собственника сама решу, кому свинья, а кому не свинья. А вы не собственники. Вы наследники. Забыли? Когда-нибудь, лет через сто, будете разбираться, кому что достанется. А пока я жива, всё здесь моё. А вам я, как членам семьи, лишь разрешаю этим пользоваться. Запомните: раз-ре-ша-ю! Вот и всё! И зарубите себе на носу навсегда: я ни-че-го ни-ко-му не отдам! И не то что свиньи, а и метра земли не отдам!

– Ладно, ладно, – примирительно сказал Леонид. – Просто скандалов не хочется. Да ещё из-за какой-то свиньи.

– Она вам не «какая-то», – сказала Носкова. – Она – ключ к свободе.

– Чего-чего? – Копытина насторожилась.

С тревогой она подумала, как бы чего важного не пропустить да не прогадать.

Однако Носкова не удостоила её ответом. Не успела Копытина опомниться, как женщина в домашнем халате ловко и крайне быстро взобралась на свинью будто на лошадь, гикнула, и в ту же минуту Маргарита умчалась, погоняемая всадницей.

– Воровка! Держите её! – закричала Копытина.

Ей показалось, что её крупно обманули. Кто знает, её будто током ударило, а вдруг свинья на самом деле – копилка, а внутри неё  – клад, который в тысячи раз превосходит всё, что они здесь обрели.

– Лёня, догоняй! – Копытина в бешенстве топнула ногой.

– Мама, да оно того не стоит, – мягко попытался увещевать её сын, но бесполезно.

Ирина Ивановна так визжала, что Леониду ничего не оставалось, как по приказу матери оседлать Соловьёва, что, между прочим, оказалось нелёгким делом по причине лошадиного роста кабана, да и поскакать следом за Носковой. Погоня длилась недолго, Соловьёв нёсся со скоростью олимпийского чемпиона. Так что очень скоро Маргарита была возвращена на прежнее место, под контроль Копытиной.

К этому моменту у Ирины Ивановны уже был в руках огромных размеров нож, и она весьма кровожадно им размахивала, что всерьёз беспокоило её мать и невестку.

Увидев ещё издали эту мрачную картину, Носкова испугалась. Мне конец, подумала она. Она неохотно и маленькими шажками шла позади Леонида Копытина, мрачно наблюдая, как тот тащил за собой на поводке упирающуюся Маргариту. Как убежать от этого семейства, размышляла она и не знала, что придумать. Без Маргариты никак нельзя.

– Лёня, это тебе, – Ирина Ивановна отдала нож сыну.

Заполучив поводок, она подтянула к себе брыкающуюся свинью.

– Мама, что ты затеяла? – спросил Леонид.

Он перевёл взгляд с ножа на свинью:

– Впрочем, догадываюсь. Но я участвовать в таких делах не буду.

– Будешь, больше это поручить некому, – сказала Копытина. – Мы вчетвером держим Маргариту, а ты ей должен вспороть живот.

При этих словах Маргарита заверещала и задёргалась с такой силой, что чуть было не вырвалась вместе с поводком из рук Копытиной. Так же пронзительно заверещали до этого невозмутимо наблюдавшие за событиями два соловьёвских кабанчика, о которых как будто уже забыли.

– Зачем это нужно? – спрашивали наперебой у Копытиной мать, невестка и сын.

Все трое растерянно переглядывались, не зная, что и думать.

У мамы нервное расстройство, решил Леонид. Надо как-то её успокоить.

– Мама, давай сначала отдохнём, посидим, чайку попьём, на спокойную голову обсудим, а так, с бухты-барахты, не следовало бы, – сказал ласково Леонид.

Копытина смерила взглядом сына:

– Мне нужно просто удостовериться, есть клад внутри свиньи-копилки, или нет.

Общество оторопело смотрело на Копытину, вдумываясь в её слова.

– Мама, что за бред? – спросил после паузы Леонид.

– Если бы клада не было, так Маргариту не пытались бы похитить, теперь понятно? В общем, за дело.

Леонид отрицательно покачал головой.

– Ни за что, – сказал он твёрдо. – Это безумие. Я лучше пойду в море искупнусь.

И он, швырнув нож под ноги матери, ушёл.

Ирина Ивановна рассерженно пнула визжащую Маргариту.

– Ольга, помогай, – приказала невестке. – И ты мама, ко мне, да быстрее. А то свинью эту не удержать.

Копытина взглянула на Носкову:

– Вы тоже могли бы помочь, чем без дела маяться.

– Помочь – в чём именно?

– Свинью подержать надо, пока я живот ей буду вспарывать.

– Хорошо, я помогу, – согласилась Носкова с внезапно просиявшим лицом.

– Правда? – Копытина с подозрением посмотрела на женщину в домашнем халате. – А что так вдруг? Сначала выкрасть свинью-копилку пыталась, а теперь на её убийство согласна? Что-то здесь не так!

– Всё – так! – сказала Носкова. – Более того, вам и держать свинью не понадобится.

– Почему? Вон как она дрыгается!

– Я знаю заговор на свиней.

– Магия что ли?

– Магия или не магия, но заговор, словом. Пошепчу на ухо особые слова, и она успокоится, станет как шёлковая.

– Ну… Попробуй.

– Только поводок мне отдайте.

– Нет, поводок должен быть в моей руке. Мало ли что надумаешь. Ты вон уже один раз ускакала верхом.

– Как хотите. Только от вашей руки энергия плохая, и свинья чувствует угрозу своей жизни, нервничает, а потому заговор может не подействовать.

– Как будто угроза исчезнет. В любом случае брюхо ей мы вспорем. Ладно, забирай поводок, говори свои волшебные слова, да поживее.

Носкова под взглядом Копытиной отвела Маргариту в сторону, туда, где взволнованно похрюкивали два кабанчика.

– Маргарита, умница, оказывается, ты понимаешь человеческую речь, тогда слушай внимательно, – скороговоркой зачастила Носкова. – Я здесь по просьбе твоего мужа. И я должна тебя вызволить. Поняла?

Маргарита в знак согласия хрюкнула.

Кабанчики тоже хрюкнули, они с мольбой заглядывали в глаза Носковой.

– Ребята, я вас услышала. Если трюк прокатит, то и вас заберём, – сказала она.

Оглянувшись на семейство Копытиных, Носкова загорланила:

– Довгарь, погибаем! Спаси нас четверых!

Сети накрыли Носкову со свиньями, и ковш экскаватора перенёс компанию туда, где их ждал Довгарь.

Глава 12.

Он обрадованно подбежал к ним, закурлыкал, за ним следом устремились и другие индюки. Носкова непонимающе озиралась. И только когда индюк и Маргарита стали на свой лад, насколько это возможно между индюками и свиньями, обниматься и плакать, Носкова уразумела суть происходящего.

– Ах вы, бедные мои, – запричитала она. – До какой жизни докатились, и что мне с вами делать теперь?! Ах, бедные, разве можно чем здесь помочь?!

В это время громовой голос прокатился по ферме, кто-то объявлял о начале массового забоя индюков. Мясники в резиновых фартуках подбежали к Довгарю, оглушили электрическим током, а заодно и свиней.

Носкова в ужасе провожала процессию взглядом.

– О бедные, о несчастные, – зарыдала она. – Если бы я могла вам помочь!

– Ты можешь им помочь, – сказал рядом голос Соловьёва.

– Как?

– Мальчикова зови.

Времени на расспросы не было, надо было спасать друзей. И она закричала:

– Мальчиков! Помоги! Убивают!

Подъехал кортеж автомобилей.

С заднего сидения первого майбаха выглянул человек с большими и, показалось Носковой, добрыми глазами:

– Прошу сюда.

Пока ехали, молчали. Она переживала, успеют ли, а вдруг…

– Успеем, – сказал Мальчиков, взглянув на её взволнованное лицо.

– Да?

– Даже не сомневайтесь.

– А почему? Вы такой всемогущий?

– Да я здесь особо не при чём.

– А кто тогда?

– Вы, конечно.

Машина мягко остановилась. Они вышли. В нос ударили тяжёлые запахи, какие могут быть там, где происходит забой скота. Неприятные тягостные звуки погибающих животных. Мрачная атмосфера близости смерти. Низкое сумрачное небо. Всё это действовало угнетающе. Носкова огляделась. Из второго майбаха вышли четверо мужчин с крокодильими хвостами.

Подошли к длинному одноэтажному зданию, где на крыльце их ожидал человек в зелёном халате и таком же зелёном чепце.

– Значит, вы здесь, – сказал он, глядя на Мальчикова.

– Именно.

– И что же, решение окончательное, не передумают ваши подопечные?

– Так они сами могут об этом сказать.

Мальчиков оглянулся на хвостатых. Все четверо склонили головы в знак согласия.

– Но вы же понимаете, чем это обернётся для вас?

Хвостатые вновь склонили головы.

– Вас не принуждали к этому?

– Нет, – ответили они.

– Тогда пройдём в мой кабинет, вы дадите расписку, и мы отправим вас куда следует.

В кабинете директора хвостатые подписали нужные бумаги, их сфотографировали и взяли отпечатки крокодильих хвостов. Директор задумчиво сказал «так-так», и нажал кнопку вызова.

Вошли четыре мясника в резиновых фартуках, они надели наручники и смирительные рубашки на хвостатых, и увели их.

– А куда их? – спросила Носкова.

– Так, – неопределённо сказал Мальчиков.

Директор посмотрел поверх головы Носковой, снова произнёс своё «так-так» и, поднявшись из-за стола, подошёл к окну.

– А вот и обещанный синоптиками дождь, – сказал он.

Вошла похожая на упитанную свинку секретарь с ярко-накрашенными малиновыми губами.

– Чай, кофе? Кровь? – спросила она, глядя на шефа.

– Чай или кофе? А может, стакан парной крови свежезабитого кабана? – спросил директор у гостей.

Когда гости стали пить чай, снова пришла секретарь и сообщила, что сейчас начнётся обмен.

– Тогда можно идти, – директор опрокинул себе в горло второй стакан крови кабана и несколько мгновений сидел с закрытыми глазами, его лицо стало красным, как сырое мясо свиньи.

Он поднялся, пошатнувшись, махнул рукой, и Мальчиков с Носковой пошли за ним по длинному коридору.

В конце его через стеклянную дверь Носкова увидела знакомых свиней и индюка. Рядом находились хвостатые, в эту минуту они обнимались, словно прощаясь. Затем пришли мясники, надели мешки на головы хвостатым.

Индюка и свиней вывели на проходную, куда директор привёл Мальчикова и Носкову.

– Вы свободны, прощайте, – сказал человек в зелёном халате.

– А куда увели ваших сотрудников? – не выдержав, спросила Носкова у Мальчикова, она чувствовала какую-то мрачную недоговорённость.

Мальчиков похлопал по спине индюка и сказал:

– На убой.

– Не поняла. Хвостатых – на убой?!

– Они принесли себя в жертву. Вы наблюдали только что церемонию обмена добровольцев на тех, кого пожелали они спасти ценой своих жизней.

– Но ведь это бесчеловечно! – воскликнула в ужасе Носкова.

И не раздумывая, она бросилась в ту сторону, куда повели хвостатых. Следом за ней устремились индюк и свиньи.

– Не смейте! Не убивайте! Нельзя! – кричала Носкова.

Это же кричали её спутники на своём языке.

Когда топор был занесён над головой первого из хвостатых, через окно, под звон разбитых стёкол, в центр скотобойни запрыгнули успевшие в последнюю минуту кабаны и накинулись на палача. Это была схватка не на жизнь, а на смерть, кабаны рычали, палач тоже рычал, у всех глаза налились кровью, однако топор из рук убийцы удалось вырвать. Индюк с Маргаритой держали оборону, не подпуская подоспевших охранников к хвостатым.

– Я прикажу стрелять на поражение, – предупредил Мальчикова директор.– Это нарушение протокола.

– Посмотрим, что из этого выйдет, – сказал Мальчиков.

Они имели возможность следить за происходящим через систему внутреннего видеонаблюдения, рядом с ними находился автоматчик. На крыше административного здания расположились снайперы.

Директор включил микрофон и сказал:

– Внимание. Граждане террористы, если сейчас вы не покинете территорию, будет открыт огонь на поражение. Минута для принятия решения.

Прозвучали выстрелы.

Услышав стрельбу, находившаяся за пределами скотобойни Носкова бросилась внутрь. Она не решилась участвовать в кровавой драке, но теперь, когда стали стрелять, она забыла про свой страх. Одно желание овладело ею – спасти несчастных, спасти Маргариту и Валеру Довгарей, спасти всех этих людей, с кем так жестоко обошлись. У неё сердце сжималось от жалости. Бедные, мало того, что в свиней, в кабанов их превратили, да ещё и убить хотят, думала она. Ей было жалко и других, которые с хвостами. Ах, как жалко их, сколько мучений, с хвостами крокодильими, ах, бедные, бедные, думала об этих людях в те считанные мгновения, что бежала к ним на помощь.

В скотобойне она обнаружила страшную картину, в лужах крови лежали её друзья. Но при этом они уже не были ни свиньями, ни индюками, и даже крокодильих хвостов у тех четверых не было. Это были обычные люди. Каждого настиг выстрел.

Носкова заплакала, прижавшись к безжизненному лицу Маргариты.

Прибыла вызванная директором бригада врачей-реаниматоров. Пострадавших увезли в больницу.

– Как же так, – сказал в недоумении директор, когда вместе с Мальчиковым и Носковой они вернулись в его кабинет. – Они стали людьми, но согласно протоколу это не разрешено. Такие штуки с перевоплощением не имеют юридических оснований, в договоре у нас чётко было прописано: индюк, два кабана, одна свинья, всё, точка. Затем, после обмена, значилось четыре полу-крокодила, но не человека! А вы тут нам устроили перфоманс. Вы нарушили все возможные правила, господин Мальчиков. Это безобразие!

– Зачем так много слов. Дело сделано. После драки кулаками не машут, – невозмутимо сказал Мальчиков.

В его больших глазах мелькнула улыбка.

– Как так – «не машут»?! Вы же меня подставили! Как директор скотобойни, я не имею права стрелять в людей. У нас дело с животными, а не с людьми. Что я скажу полиции?

– Ну… Скажите, террористы. Вы же так их назвали.

– Но у меня нет доказательств терроризма. Оружия у них не было. Это раз. Убить их хотели мы, это два. А в итоге – они люди. Всё. Точка. Кто докажет, что они были свиньями, индюками, крокодилами? Никто. Сейчас сюда примчится полиция, и меня арестуют. Вот под что вы меня подвели, господин Мальчиков.

– Я могу вам помочь.

– Как?!

– Мы сейчас уезжаем, можем вас с собой взять.

– Куда?! В ЗОЛ?! Туда я не поеду, ни за что.

– Я уже давно вам говорил, что лучше места, чем ЗОЛ, вы нигде на планете не найдёте. А самое главное, в вашей ситуации ЗОЛ для вас – это возможность спастись от тюрьмы.

В кабинет вошли полицейские, на директора надели наручники.

– Вот, вот, я же говорил вам, – сказал тот, взглянув умоляюще на Мальчикова.

– Сейчас я поеду с вами, возьму вас на поруки, и вместо тюрьмы вам разрешат отбывать срок в ЗОЛ.

– А что с Довгарями? Что со всеми? Они умерли? – спросила Носкова, по её щекам бежали слёзы.

Глава 13.

Врачи обнаружили, что раны, казавшиеся смертельными, зажили.

– Так и должно быть, – сказал Мальчиков, когда вышли в больничный двор.

– Кажется, я знаю, почему, – сказал Жуков. – Как профессиональный сыщик, могу высказать свою гипотезу.

– И? – супруги Довгари переглянулись, они испытывали счастливое чувство людей, заново родившихся.

– Так в нас же стреляли как в животных. И в хвостатых стреляли как в крокодилов. Вот раны и пошли туда, на индюков, свиней, крокодилов. А мы не скотина, мы ведь люди, как никак.

Мальчиков взглянул на Жукова, хмыкнул и сказал:

– Ну так что, будем рассаживаться и вперёд, в ЗОЛ. По машинам.

– А я не хочу ни в какой ЗОЛ, – сказала Носкова. – У меня суп на плите остался недоваренным.

– Конечно, вы можете спокойно вернуться домой, – согласился Мальчиков, и Носкова только успела крикнуть всем «прощайте», как уже оказалась дома возле плиты и продолжила варить суп.

Часы на стене показывали, что она отсутствовала одну минуту.

– Вы тоже хотите вернуться домой? – спросил Мальчиков у Жукова и Копытина.

– Но моя семья зависла в Безлюдье, хоть жена и бывшая, но всё равно как я могу бросить её на произвол судьбы, да и сын с невесткой, и тёща. Хорошо, хоть внуков догадались с дедушкой-бабушкой дома оставить, – сказал Копытин.

– Раз такое дело, то и я друга в беде не брошу, – сказал Жуков.

– Вы хотите вернуться в Безлюдье? – спросил Мальчиков.

– Мы хотим вытащить оттуда наших близких, – сказал Копытин.

– И про меня не забудьте, – донёсся из Безлюдья голос Соловьёва.

– Соловьёва тоже надо бы вызволить, хороший мужик, – согласился Жуков.

– Но надо спасать тогда, когда люди сами того хотят, – сказал Мальчиков.

– И правда, а вдруг они не захотят? – поддержала его Маргарита.

– Ой, да я вам помогу, – услышали они опять голос Соловьёва. – Сейчас спрошу. Ирина Ивановна, где вы?

– Что надо? – донёсся голос Копытиной.

– Тут ваш муж и иные люди на связи. Побеседовать желаете?

– Можно, если не долго.

– Это я, – сказал Копытин. – Тот, один из двух кабанов.

– А, понятно. Значит, муж мой был рядом, а я не признала. Ты всё ещё кабан или уже не кабан?

– Я снова человек.

– Поздравляю. А свинья-копилка где?

– Она больше не свинья. Это Маргарита, жена Валеры Довгаря.

– От меня-то чего хотите?

– Спросить, обратно домой вернуться есть желание? Можем помочь.

– О чём ты говоришь, Миша. Тут я владелица таких огромных сокровищ. А ты предлагаешь мне снова в нищету и неприкаянность.

– Я тебе предлагаю вернуться ко мне. Пусть небогато, но будем нормально, по-семейному, жить, как раньше.

– Не хочу.

– А я хочу, – послышался из Безлюдья голос Леонида. – Папа, мы с женой желаем вернуться.

– Лёня, что ты такое говоришь, – возмутилась Ирина Ивановна. – Здесь так чудесно! Мы разбогатели, что ещё надо?

– Смотрите, как бы чего не вышло, – предупредил голос Соловьёва.

– А что может случиться, – возмущённо сказала Ирина Ивановна. – Всё будет отлично. Когда человек богат, то ему и море по колено.

– Я в этом не уверен, – возразил Соловьёв.

– Вы бы, господин кабан, лучше не встревали в разговор, – сказала Ирина Ивановна. – Нам пора дальше реестр писать. Миша, прощай.

– Нет, я не хочу прощаться. Папа. Не слушай маму. Она за нас всё решила. А мы не хотим так. Ну их, богатства, к лешему. Я по сыновьям соскучился.

– И я тоже к детям хочу, да и папа с мамой меня заждались, – вмешалась в разговор Ольга.

– Честно говоря, и я бы отсюда смоталась, – присоединилась к беседе мать Ирины Ивановны – она же бабушка Леонида – Зайцева Анна Петровна.

– Значит, так, да? Решили меня одну оставить?

– Мама, мы не хотим тебя одну оставлять. Вместе с нами вернёмся обратно, к папе, пока есть такая возможность, – сказал Леонид.

Но Ирина Ивановна рассердилась и от сильного гнева стала хрюкать.

– Мама, прекрати, не надо так, не пугай нас, – сказал Леонид.

– Да я что, специально, оно само захрюкало из меня, – сердито ответила Ирина Ивановна.

– Мама, а вдруг это тебе знак?

– Конечно, это знак, – сказал Соловьёв.

– Знак? Что вы хотите сказать?

– Мама, посмотри, вот зеркало.

– Вижу.

– Ты правда видишь?

– Ой, ну и подумаешь, пятак свиньи. Зато я самая богатая в мире. Мне плевать, какая у меня внешность, деньги важнее.

– А дальше что? Того гляди, и совсем обличье свиньи примешь!

– Лёня. Хватит. Я пошла реестр писать. А вы куда хотите, туда и отправляйтесь. Свои богатства никому не отдам, никому, никому.

Тут Ирина Ивановна завизжала и стала громко хрюкать. Прохрюкавшись, она сказала:

– Прощайте.

– Мама, взгляни на себя, у тебя ноги свиньи, ты наполовину уже свинья. Одумайся, пока не поздно, давай покинем это проклятое место.

– Богатство не может быть проклятым. Отстань, – и Ирина Ивановна с хрюканьем ушла.

– Лёня. Давай руку, я заберу вас.

С этими словами Копытин вытащил из пустоты сына, невестку, тёщу.

– Про меня забыли, – сказал Соловьёв.

Мальчиков улыбнулся и сам выдернул из Безлюдья кабана, в ту же минуту тот стал, как и все, нормальным человеком с головой, руками и ногами.

– И про меня забыли, – закричал изо всех сил Притуляк и вдруг сам выпрыгнул к ним из ниоткуда.

– Притуляк, ты где шлялся? – обрадовался Довгарь.

– А ты думаешь, я знаю, где я был? Муть полная вокруг, и более ничего. То ли миражи, то ли бред сивой кобылы.

– Поздравляю, у тебя прежний человеческий вид.

– Ой, и не говори. Врагу не пожелаешь, такое пережить.

– Слушай, а кто там выл? – вспомнил Довгарь. – Ты же не знамо куда, на вой, умчался.

– Да. Нашёл его. Кость в горле у него застряла. Вот и выл.

– Кто?

– Обжора, кто ещё. Чуть руку мне не откусил, пока я в его пасти рылся, кость искал.

– Что же ты его с собой не забрал, к нам?

– Отказался наотрез. Жаль. Мы с ним сдружились. Общий язык нашли.

– На почве чего общий язык?

– Обжорство сблизило. Обсуждали, что вкуснее. Там этой еды – валом, столы накрыты, конца и края нет. Он куриц копчёных любит, целиком, дурак, в себя запихивал, да одновременно ещё и окуня жареного с костями, вот и подавился.

– Отчего же он отказался выпрыгнуть вместе с тобой из той мороки?

– Так я же говорю тебе, жратвы там валом. А здесь, он меня предупредил, такого изобилия для обжор нет, да и вообще для обжор тут ничего нет, разве что, кроме травы. Он уже бывал здесь.

– Ты специалистом стал по обжорам.

– Ещё бы, в их шкуре пожил.

– Удивительно, что ты, на тот момент – обжора, сумел преодолеть собственное обжорство, будучи в эпицентре соблазнов.

– Ха. Да я бы не смог. Просто повезло. Когда удалось ему горло прочистить, то сразу и стал снова человеком, а тут и ваши голоса услышал, ну и айда на свободу. Что интересно, я как только получил обратно свой прежний человеческий образ, то на эту еду там смотреть уже не мог, понял, что к чему, аппетит исчез. Не знаю, почему. Может, это как-то связано с тем, что того бедолагу спас, да ещё с угрозой своей жизни. Он, как я уже сказал, всё порывался мне руку откусить. Ему казалось, что я хочу выкрасть из его чрева проглоченную им курицу.

– Всё равно мне непонятно, как этот твой напарник взял, да и отказался воспользоваться шансом вырваться оттуда, там ведь такая гнусь, как вспомню, так вздрогну, и одиночество к тому же. Тут он хоть с друзьями-обжорами был бы.

– А он, знаешь, ещё что сказал. Здесь, говорит, я не разучился человеческой речи. А там, в предЗОЛ, у обжор речь человеческая в нокауте. Просил ему прислать двух-трёх сотоварищей, чтобы было с кем разговаривать. Радуется, что говорить может как человек.

– Так и сказал?

– Да. Так и сказал. Говорит, когда-то, в прошлой жизни, боксёром был.

– Жалко их всех, несчастные, что тут скажешь, – вздохнул Довгарь.

– Мне маму жалко, – признался Леонид.

– Не расстраивайся, тёзка, – сказал Мальчиков. – Со временем, если одумается, она сможет вернуться к вам. Но здесь условие. Если сама того пожелает. Кстати, шанс вытащить вашу маму сохраняется лишь в том случае, пока вы находитесь в ЗОЛ, или хотя бы в предЗОЛ.

– ПредЗОЛ? А что это?

– А так это всё, где вы все уже побывали, это Переход. Так что, Леонид, решайте, домой или с нами в ЗОЛ?

– Разумеется, в ЗОЛ. Бабушка? Оля? Вы со мной?

– Конечно!

– Всё тогда, по машинам. Нас ждёт ЗОЛ, – сказал Мальчиков.

– Там тоже в свиней превращаются? – спросил Жуков.

– Там уже иная история, но не менее интересная, – донеслось из компании бывших хвостатых.

Глава 14.

С приближением к ЗОЛ первыми, кого увидели, были обжоры.

Колобки толпились перед огромными железными воротами. Вдоль высоченной каменной стены в колючей проволоке вся земля, до горизонта, была заполонена табунами колобков.

Стеной этой, что нетрудно было понять путешественникам, было ограждено то, что именуется ЗОЛ.

Обжоры окружили кортеж. Завыли, мигая глазками, протягивая к людям короткие лапы.

Тоненькое «и-и-и» понеслось, набирая силу, от первых к последним, и вот уже заунывный хор навевал тоску, холодил души своим пронзительным звучанием обречённых, голодных, одиноких и при этом всё ещё живых существ.

– Прибыли. Выходим, – сказал Мальчиков.

– А они будто просят чего-то, – сказал Притуляк.

– Просят откусить от нас по кусочку, да зажарить и слопать, – сказал Довгарь.

– Сказанул – «зажарить». Да они сырыми нас проглотят. Жарить – это для них слишком долго.

Все смотрели в окна, выходить не решались.

Мальчиков тем временем уже стоял возле машины, разминаясь, он подпрыгивал, потягивался и был, судя по выражению лица, весьма доволен жизнью.

– Обжоры они и есть обжоры, угощение вымогают. У вас есть чего-нибудь из съестного? – Мальчиков заглянул в салон.

– Разве что орешки, – Притуляк сжал в кармане пакетик жареного арахиса.

– У меня бутерброды, жена дала в дорогу, – сказал Довгарь и покосился на спящую Маргариту, – но с какой стати я буду им отдавать свои богатства. А вдруг в этом ЗОЛе аномальном нам предстоит неизвестно сколько пробыть без еды?

– Ладно тебе, не жадничай, – сказала Маргарита, не открывая глаз.

Она уже давно проснулась, но не могла вынести вида обжор и их заунывных воплей. Это зрелище вывело её из равновесия, ей хотелось плакать, и она делала вид, что спит.

– Да, – поддержал её Мальчиков, – лучше не жадничать. А то как бы…

– Ах, да, – Довгарь спохватился, вспомнив об истории с верблюжьим горбом, и в эту же секунду ощутил, что горб вернулся.

Он закатил глаза. Вздыхая, выбросил припасы обжорам. Притуляк, взглянув на товарища, усмехнулся, но и у него возник неприятный зуд в спине. Снова эта фигня, он ощупал себя, и, стараясь ни на кого не смотреть, молча раздал чавкающим обжорам орешки.

Друзья помрачнели. Надо было домой вернуться, а мы тут опять с этими кошмарами, прочитали они в глазах друг друга. Но через минуту неприятность рассосалась – их спины очистились.

– Господин Мальчиков, там, где я был, обжора один бултыхается, просит ему друзей двух-трёх выслать, ему одному скучно, это возможно?

– Спроси у них самих, может, кто и захочет.

– А они поймут?

– Поймут.

Притуляк вышел к обжорам и, оглядев их, описал свои недавние приключения внутри какой-то мути, с множеством пиршественных столов с угощениями, и передал просьбу их сотоварища.

– Скучно одному. Приглашает желающих разделить с ним трапезу.

Обжоры слушали внимательно. Но узнав суть просьбы, попятились и ушли прочь, семеня короткими лапами, а потом, поджав их, покатились колобками, запрыгали как футбольные мячи, завыли, загудели, и казалось, что грозовая туча стелется по земле.

– Странно, – удивился Притуляк.

– У них здесь есть надежда снова стать человеком, потому что тут ЗОЛ, живые люди, нормальность более-менее, хоть и со своими особенностями, – пояснил Мальчиков. – Ради этого они готовы жить впроголодь, питаться травой. А там, куда их вы позвали, надежды на возвращение обжорам человеческого облика – нет. Бывают исключения, но крайне-крайне редко, да и то без гарантий на будущее.

Пройдя через железные ворота, туристы остановились по приказу многочисленной вооруженной охраны в боевой экипировке, с прикреплёнными на спине, груди и рукавах шевронами «ЗОЛ». Этот же логотип был на бронезащитных шлемах и противоударных забралах.

– Ишь, парни грозные, каждый ух, как зол, зол, зол,– съязвил Жуков.

– Группа, в одну шеренгу – стройся! – раздался приказ.

Группа под стволами автоматов выполнила команду и не без настороженности, но и с увлечением путешественников, попавших в экзотическую страну папуасов, разглядывала мужчин в бронежилетах. Группа выискивала признаки аномалии, но ничего, кроме крокодильих хвостов у солдат, не обнаружила.

Всех обыскали и, наконец, велели пройти на автостоянку.

Подъехал автобус.

Пожилой водитель, без хвоста, в синем форменном костюме, выпрыгнул из кабины и доложил губернатору, что к приёму делегации объект готов.

Мальчиков пригласил в автобус.

Пока ехали по городским улицам, все находили, что тут нет ничего такого особенного, обычный город, обычные люди идут по своим делам. Однако вскоре обратили внимание на то, что дома, ограды, двери, витрины и даже стволы деревьев – всё было в зеркалах: зеркальные панели, плитка, мозаика.

Жители ЗОЛ в немалом количестве курсировали вдоль зеркальных стен и часто на себя взглядывали. Многие из этих людей подолгу молча стояли перед зеркалами и смотрели на себя.

– Это что вообще означает? – спросил Довгарь.

– Сеансы медитации, – предположил Жуков.

Мальчиков усмехнулся, но ничего объяснять не стал.

– Мы проехали пограничную зону. Сейчас въезжаем в трубу, – сказал он, посмотрев в окно.

В подземном туннеле автобус помчался с удвоенной скоростью, теперь за окнами только можно было видеть стены и мелькающие фонари.

Ехали так долго, что многих охватил сон.

Довгарь и Жуков старались не уснуть, обоим хотелось увидеть то, что могло бы приоткрыть для них одну из тайн ЗОЛ.

– Я об этом обязательно напишу книгу, – сказал Довгарь.

– А я шпионские заметки, – рассмеялся Жуков.

Но и они вскоре крепко уснули, и лишь когда автобус остановился, пришли в себя.

– Вот мы и дома, – сказал Мальчиков.

Его слова насчёт «дома» показались гостям кощунством, но возразить хозяину никто не решился.

Старинный парк встретил их тишиной. В пруду покоились в трясине кувшинки и пара дремлющих уток.

По узкой дорожке, уложенной древним булыжником, все пошли гуськом туда, где их ждала резиденция для гостей – усадьба помещика девятнадцатого века, а теперь гостиница.

На крыльце стояла полная женщина в форменном синем халате со сложенными руками на выпирающем животе и улыбалась им.

– Наша администратор, Любовь Антоновна, – сказал Мальчиков и на ходу приобнял её радушно, похлопав по плечу. – Что, Любочка, заждалась?

– Та ещё бы, – сказала она. – Наконец хоть какие-то постояльцы.

В небольшом холле с диваном и торшером в углу Любовь Антоновна взяла со служебной стойки приготовленную горсть ключей от номеров и раздала путешественникам, взглядывая при этом с улыбкой каждому в лицо.

– И долго мы тут будем находиться? – поинтересовался у Мальчикова Довгарь.– Чем я должен заниматься?

– Если всё пойдёт по плану, то уже завтра вы все вернётесь домой. От вас, господин Довгарь, ничего не требуется. Вы просто посмотрите на окружающую действительность, поймёте, что к чему, и завтра к обеду напишете мне справку, что в этом городе живут нормальные люди, без психических отклонений. А уже к вечеру вас и ваших спутников отвезут домой.

– Неужели вы верите в бумажки?

– Бумажки, как раз, это первое дело. Как известно, человека без бумажек чиновники в упор не видят. А для меня, как губернатора ЗОЛ, это и тем паче важнейший документ. С ним я смогу пробивать социальные льготы, выплаты, пособия, и многое чего другого. Но самое главное, я смогу выдавать жителям ЗОЛ путёвки для поездок за пределы зоны, а иным, кто для того созрел и имеет желание, разрешение на окончательную свободу и поселение в любой точке планеты.

– А до сегодняшнего дня у вас, значит, тут обычная тюрьма.

– Этот закон принят давно, он устарел, но депутатам некогда нами заняться. Жители ЗОЛ значатся как психически неполноценные и особо опасные, при этом они приравниваются к прокажённым, общение с которыми запрещено обычным людям. Жители ЗОЛ лишены права на жительство за пределами ЗОЛ. Поэтому вся надежда на вас, господин Довгарь. А вообще, по большому счёту, ЗОЛ следовало бы переименовать в ЗОЯ, зону особых явлений. Думаю, так когда-то и будет. Да, забыл предупредить, здесь только одиночные номера. Вдвоём и более жить в гостиницах запрещено.

– Зона особых явлений, слышь? – Копытин толкнул плечом Довгаря, и они понимающе переглянулись.

– Послушайте, господа губернатор и психврач, – сказал Притуляк, – а можно ли и мне получить подобную справочку, я турбюро открою и организую к вам платные экскурсии. И мне будет прибыль, и вам тоже.

– Ага, экскурсии ко мне, в психдиспансер, – заметил Довгарь.

Путешественники засмеялись, смех разрядил общее напряжение.

– Напрасно ржёте, это будет архиприбыльный бизнес, – Притуляк поцокал языком.

– Добро пожаловать!

Компания девушек в глухих и весьма длинных, в пол, форменных мешковатых халатах спустилась со второго этажа, стуча по деревянной лестнице каблуками. Каждая имела прекрасную внешность. Их появление навело Довгаря на мысль, что девушки – по части интимных услуг. Как только он это подумал, в его носу стало чесаться, он зачихал. Маргарита взглянула на него и ойкнула.

– Валера! Твой нос!

– Могла бы промолчать, – рассердился Довгарь, он видел, что с его носом, такое не заметить было невозможно.

Нос Довгаря превратился в длинную соплю, она моталась во все стороны, была на ощупь скользкой и, он лизнул, да, солёной. Он ещё раз лизнул, точно, на вкус солёненькая, какой и должна быть сопля. Он хотел убедиться, что произошло, мял, дёргал, ощупывал. И пришёл к выводу: нос чуть не от глаз плавно перетекал вот в эту зеленоватую скользкую субстанцию, свисавшую до живота.

Восклицание Маргариты привлекло внимание остальных членов делегации, они столпились вокруг несчастного и молчали.

Первым заговорил директор скотобойни.

– Ого, какая, – сказал он, разглядывая соплю.

– Как вас звать, уважаемый господин мясник? – посмотрел на директора Копытин.

– Зовите просто Борей.

– Боря, мы и не такое испытали, а тут, подумаешь, сопля. Справимся и с этим. Правильно я говорю, Валера? – обратился к Довгарю Копытин наигранно беспечным тоном.

Довгарь взглянул на Мальчикова.

В больших выразительных глазах Мальчикова Довгарю удалось разглядеть признаки сочувствия, но вслух губернатор ЗОЛ ничего не сказал.

Надо перевести разговор на другую тему, подумал Довгарь.

– А кто эти девушки? – спросил он у Мальчикова.

Девушки заулыбались.

– Мои давние подружки, с первого места работы. Знакомьтесь: Луна, Инга, Вероника. О них вы, господин Довгарь, читали в моих мемуарах.

– Их в ЗОЛ на перевоспитание поселили?

– Что-то вроде того.

– Время их не коснулось.

– Чему удивляться. В ЗОЛ что угодно может быть. Кстати, а вот и мой бывший начальник – Михаил Кондратьевич Соловьёв. По мемуарам он вам, господин Довгарь, тоже должен быть памятен.

Соловьёв широко улыбнулся, обнажив крепкие зубы, и раскланялся.

– Вот оно что, – сказал Довгарь, – вы, значит, тот самый... Жизнь кабана вам пошла на пользу, хорошо сохранились.

– Спасибо, – вежливо ответил экс-кабан Соловьёв.

– Значит, так, господа, расходитесь по номерам, примите душ, потом вас пригласят на ужин. И – отдыхайте. Если возникнут вопросы, нажимайте тревожную кнопку. Наши девочки придут на помощь, – Мальчиков указал рукой на улыбающихся девиц.

«Шлюхи», – глядя на них, подумала Маргарита.

И в тот же миг она чихнула.

– Маргарита, твой нос! – сказал Довгарь.

Маргарита молчала, она скосила глаза и изучала длинную соплю там, где только что находился нормальный курносый носик.

– Ты подумала о них то же самое, что и я, – сказал игриво Довгарь и подмигнул, указав глазами в сторону горничных.

Ему стало веселее от того, что теперь не он один с соплёй вместо носа.

– Ладно, не горюй, – он приобнял Маргариту. – Главное, дожить до утра. А там, Мальчиков пообещал, домой, в путь-дорогу. Как только из ЗОЛ выберемся, жутики с соплями и горбами прекратятся.

– Вы уверены в этом? – задумчиво сказал Соловьёв. – Как бы чего не вышло.

– Ой, господин Соловьёв, – зашумело семейство Копытиных. – Не пугайте. Мы помним, как ваши проклятые пророчества сбываются.

– И правда, Михаил Кондратьевич, вам бы лучше промолчать, а не накаркивать на ночь глядя, – сказал Притуляк. – А то мне что-то расхотелось идти в одиночную камеру. Да ещё аж до утра.

– Будем уповать на судьбу, что нас не постигнет судьба Хомы Брута, – сказал Довгарь.

На него взглянули.

– Вий, друзья мои, о нём речь. Да не постигнет нас то, что описал классик в своём блокбастере. Да не будет у нас встреч с нечистью.

– А вдруг? – спросила Ольга, жена Копытина-младшего.

– Чертим мелом круг, внутрь его монстр не сможет влезть, указано в инструкции Николая Васильевича Гоголя.

– Мела нет. Губной помадой можно?

– Вместо мела – зубная паста.

Ночь прошла спокойно. За окнами молчаливой гостиницы спал нормальным сном город. Небо тоже было вроде как нормальным: звёзды, луна, всё, как полагается. Иногда могло что-то промяукать, прошуршать в траве, но без полтергейстов, и снова тихо. Маргарита один разок не вытерпела и, переборов страх, выглянула-таки на лаянье уличного пса. Тот подбежал к окошку, увидев её голову, и в надежде на подачку вильнул хвостом. Обычная псина, не свино-собака, Маргарита облегчённо вздохнула.

Утром, едва солнце засияло на небе, горничные разбудили постояльцев полицейскими свистками и приказали спуститься в ресторан на завтрак.

За длинным накрытым столом вниманием общества завладела не пища, а они сами. У каждого произошли за ночь изменения во внешности. У кого-то изо рта выглядывали клыки саблезубого тигра, у кого-то вместо человеческих ушей образовались водянистые, в плесени, лопухи с квакающими лягушками. Из головы Жукова и вообще выросла целая пальма с кучей живых обезьян.

Никто ничего не говорил.

Наглядевшись на своих спутников, Довгарь ещё более повеселел. Моя сопля – пустяки в сравнении с этими ужасами, и он, довольный, принялся за овсяную кашу. Вот бы и у Мальчикова чего-нибудь выросло, то-то поржали бы, подумал Довгарь.

– Господин Довгарь, вы бы поосторожнее, – услышал он вежливый голос Соловьёва.

– А что такое, Михаил Кондратьевич? Опять грозные предупреждения? Кстати, вы один, у кого ничего за ночь не выросло, как это вам удалось? Вы коллаборационист?

– Опыт, – кратко сказал Соловьёв. – Однако, повторяю, будьте осторожнее.

– А то что?

– Да вы уже опять чего-то там накрутили.

– Где – «там»?

– Как где. В голове.

– В чьей?

– В своей.

– Что же я накрутил?

– Так у вас теперь всё это на лице написано.

– И что у меня написано?

– То самое. Но это не моего ума дело.

– И как вам «то самое» прочесть удалось, откроете тайну ваших прозрений, ась?

– Так у вас ещё один предмет вырос.

– Как так?

– Ну, вот же…

И Соловьёв ткнул пальцем в лоб Довгаря, откуда выглядывала живая и, кажется, пьяненькая, кукушка, она дохнула перегаром и подмигнула.

– Ку-ку, – сказала мужским басом и спряталась на прежнее место.

Из кукушкиной норки донёсся храп с посвистыванием.

– Что-то кушать расхотелось, – Довгарь отодвинул тарелку.

– Что-то кушать расхотелось, – Довгарь отодвинул тарелку.

– Ку-ку, – отозвалась кукушка.

Довгарь посмотрел по сторонам. Народ изучал кукушку и улыбался.

– Вы лучше на себя пяльтесь, – огрызнулся Довгарь.

– Доброе утро, – в зал вошёл жизнерадостный, только что освежённый спортивной пробежкой и ледяным душем, Мальчиков и остановился при виде живописной компании.

– И что дальше? – мрачно спросил у губернатора Довгарь.

– Ку-ку, – раздалось во лбу Довгаря.

– Вижу, у вас была весёлая ночь, – сказал Мальчиков.

– Знаете, что, а давайте мы скорее уедем отсюда домой, – поднялся с места Копытин-младший, вокруг его головы реял чёрный нимб из какого-то очень вонючего дыма.

Вонь, впрочем, исходила теперь от каждого из них.

– Видите ли, – сказал Мальчиков после продолжительной паузы, пройдясь по залу, – вы действительно должны были сегодня уехать.

Мальчиков остановился возле Жукова, изучая пальму с обезьянками. Те развеселились и стали раскачивать пальму. Жуков нахмурился и двинул кулаком по своей лысине, обезьяны отозвались возмущённым гвалтом.

– Но, как теперь выяснилось, – сказал Мальчиков и продолжил расхаживать под взглядами своих слушателей, – с вами не всё в порядке. И по законам ЗОЛ в таком виде отсюда никого не выпускают.

– Как же не выпускают, когда вы сами ко мне в «Душечку» в сопровождении хвостатых прибыли? – рассердился Довгарь.

– Вот именно, – поддакнула Маргарита Львовна.

– Хвостатые, как вы их называете, это особая песня, – сказал Мальчиков. – Это даже не подлежит обсуждению.

– Отчего же? – спросил Жуков. – Знаете ли, нам теперь, с этими вот уродствами, с обезьянами-кукушками-соплями, теперь всё-всё-всё равно, можете смело говорить любые наистрашнейшие страшилки.

– И правда, господин губернатор, – поддержал Довгарь, – хотя бы в двух словах. Мне вот это интересно в первую очередь, как писателю, а не врачу.

– А мне, как сыщику.

– Какая разница, сыщик, врач, тут вся прошлая атрибутика – ноль. Ещё неизвестно, пригодятся ли теперь нам вообще до конца жизни наши специальности, навыки... – сказал Копытин-старший.

И, обращаясь к Мальчикову, добавил:

– Просто любопытство человеческое, извините, разбирает, почему хвостатых с вами выпустили, а нас нельзя на свободу, мы как-никак люди всегда были полноценные, и там, откуда прибыли, ими же, уверен, и продолжим быть. Уж там у нас всё ненужное поотваливается, все эти дрянные наросты.

– А я честно скажу, меня не столько любопытство, сколько страх заставляет поинтересоваться, отчего одним уродам можно выехать из зоны мерзких явлений, а другим, как мы, нормальным людям, подвергшимся насильно дискриминации, нам, значит, запрещено? Это произвол, это тирания! – сказала возмущённо Маргарита Львовна.

– Хорошо. Объясняю, но кратко, ибо тут длинная история, – согласился Мальчиков. – Во-первых, они выехали из ЗОЛ на непродолжительное время и не самостоятельно, а в качестве моей свиты. Во-вторых, хвостатые – это люди класса закалённых. Они превзошли всех в ЗОЛ своими достижениями, какими именно, это сугубо их каждого личная тайна. Благодаря этому они смогли достичь наивысшего уровня самопожертвования. И подводя итог, остаётся сказать главное: хвостатые – те, кто добровольно принесли себя в жертву и согласились взять на себя часть изъянов других людей из Зоны, наиболее немощных, дабы разгрузить их, как бы сняли с них часть непосильной ноши, то есть, как вы это называете, уродств.

– С больной головы на здоровую? Да уж, прямо жития святых, – с ехидством в голосе сказал Жуков. – Как-то не верится в эти ваши сказочки. Более того, могу высказать одну из своих гипотез, как профессионал, посвятивший жизнь расследованию преступлений, и как человек трезвомыслящий. Метаморфозы с людьми в ЗОЛ, это, уверен, следствие секретных биологических, генетических испытаний особых супер-ужасных излучателей коротковолновых, или фиг их знает, по превращению человека в покорную скотину. Кстати, в интернете полно об этом. Зомби-люди. Трансгуманизм. Квантовая генетика. Думаю, мы теперь войдём в число тех жертв, которых, наверняка, регулярно и, конечно, обманным путём, вербует в команду подопытных наш уважаемый монстр Мальчиков. Вот так, господа.

– Ку-ку, – крикнула кукушка из головы Довгаря.

Речь детектива произвела впечатление, и теперь взгляды слушателей были обращены на Мальчикова в ожидании его реакции. Женщины приняли слова Жукова близко к сердцу и были близки к панике. Они с нескрываемым ужасом в глазах изучали монстра. На их лицах будто было написано: и как мы раньше не догадались! Ольга, жена Леонида-младшего, не в силах сдерживаться, зарыдала, уронив голову на стол, выросшие у неё за ночь крылья курицы громко хлопали, и казалось, сейчас Ольга закудахчет и улетит в окно.

Мальчиков с задумчивым видом неспешно прохаживался по залу, он будто не слышал ничего из сказанного Жуковым.

– И что дальше? – Довгарь оглядел присутствующих.

– Да-да, что дальше? – повторила за ним Маргарита Львовна.

Она испытывала после услышанного кошмара, пусть и высказанного сыщиком в виде гипотезы, смешанные чувства. Её тоже тянуло зарыдать и высказать в адрес Мальчикова нелицеприятное, но чувство самосохранения удерживало от опрометчивых поступков.

– Я ведь справку должен вам написать, – сказал Довгарь, умоляюще взглянув на Мальчикова. – Хотите, не одну, а сразу десять справок напишу! Да и на работу нам с Маргаритой Львовной пора!

– Насчёт прогулов не беспокойтесь. Я вам с супругой для работы сам справку оформлю, на правах губернатора. А вот со всем остальным, – Мальчиков обвёл своими большими глазами присутствующих, – теперь проблемка. Придётся подождать, пока проблемка рассосётся.

– Да вы не переживайте, – услышали все вежливый голос Соловьёва, зачерпывающего ложкой кашу.

Соловьёв подмигнул улыбающимся официантам и продолжил, жуя:

– Всё будет путём! Посмотрите на наших девочек, или на этих официантов, вспомните местных, там, на улицах – публика явно усвоила стратегию выживания в ЗОЛ. И вы рано или поздно научитесь. И тогда…

– Ага, как же. Публика на улицах, а мы эту публику и эти улицы видели? Нас же большую часть пути везли через подземный туннель, – сказал ворчливо Жуков.

– Поддерживаю коллегу, – поднял руку, как в школе на уроке, Притуляк. – Нам показали лишь малую часть, самую образцовую, как можно догадаться, тот район города, где толпы непонятно зачем торчат перед зеркалами. Хотя, я уже начал подозревать, признаюсь, что это за столбняк у них, ну да ладно, не о том сейчас речь.

– Действительно, – согласился Довгарь. – Мы же города как такового и не увидели. Проехали чего-то там непонятное, именуемое почему-то пограничной зоной, а потом нырнули под землю, и на этом экскурсия закончилась.

– А чему они лыбятся, – сердито указала пальцем на официантов Маргарита Львовна. – Если нашему горю, тогда почему у них ничего не вырастает?

– А это не улыбки, это у них аномалия, – сказал ехидно Жуков.

– Господа, разрешите вам заметить, – подала голос с другого конца стола тёща Копытина-старшего, и бабушка Копытина-младшего, – Анна Петровна Зайцева.

Она говорила сквозь шёлковый шарф, которым было до глаз замотано её лицо, под шарфом она скрывала то, что выросло у неё за ночь.

– Ваш ропот преждевременен, господа, – сказала Анна Петровна. – Всё у нас впереди. Ещё насмотримся на местные, как бы это выразиться, прибамбасы, вот.

Соловьёв невозмутимо надкусил яблоко:

– В общем, дорогие вы мои, все люди – хорошие. Плохих нет.

Яблоко смачно хрустело.

– Как это у вас аппетит не отшибло, господин Соловьёв? – спросил Притуляк.

– А что?

– Смрад, как в сортире, – Притуляк зажал пальцами нос.

– Скажу честно, у меня ощущение, что когда мы сюда пришли, воняло меньше, а сейчас прям тучи сгустились, – признался директор скотобойни Боря.

– Не преувеличивайте, – возразил Соловьёв. – Вполне нормальная атмосфера. Я особо ничего не замечаю. Ну, может, чуть-чуть. И на мой аппетит такие мелочи не влияют.

«Подхалим и идиот», – хотел было так подумать о Соловьёве Довгарь, но не решился.

И рассердившись, стукнул кулаком себе по лбу.

– Ку… – начала было кукушка, но рассосалась вместе с дуплом.

– Все люди – хор-р-ро-ши-е! – нараспев закричал попугай в ухе Притуляка.

Copyright (c) "Русский переплет"