Рассказ
08 мая 2020 года

Глава 1. «Ты в порядке?»

– Ты в порядке?

– Ага.

Сказав «ага», она облизнулась, но раздумала есть шоколад. Шоколад на блюдце таял и уже превратился в блестящую кашу. Она ждала, когда кофе остынет, постукивала пальцами по столу и задумчиво глядела в подёрнутое туманом окно.

Он подошёл ближе. Сейчас его рука по привычке ляжет ей на плечо. Она угадала. Он положил руку ей на плечо, нагнулся и поцеловал за ушком. Она дёрнула плечом, отодвинулась от него вместе с креслом, это получилось вызывающе громко, как ему показалось, и отхлебнула кофе. Кофе обжигал, но она продолжала отхлёбывать.

– Ты точно в порядке? – снова сказал он.

– Ну, я уже ответила.

«Она могла обойтись без «ну», без «я уже ответила». Что за психозы опять?» – подумал он и сделал усилие, чтобы промолчать.

Какое-то время стояла тишина.

Он плеснул из турки обжигающую жидкость в свою чашку, сел напротив Лидии. Он пил кофе, не глядя на неё. Он боролся с раздражением, очень желал не вступать в пререкания, но когда покосился на её холодное лицо, не смог сдержаться.

– Ты могла просто ответить, без «ну» и без раздражения, – сказал он, стараясь придать голосу приветливость.

Она молчала.

Они оба любили эти утренние минуты сидения за круглым столом, покрытым кружевной белой скатертью. Рядом шевелились кружевные белые занавески, их трогал ветерок из приоткрытой форточки. Вместе с ветром в комнату входили запахи осени, свежесть, ощущение чего-то близкого и вечного, как это ему казалось. Доносились гудки машин, весёлые крики детей из дворовой песочницы.

Он взглянул на себя в зеркало за спиной Лидии, убедился, что он в порядке, и его крашеные жидкие волосы не взъерошены. Ему хотелось мира, и он решил загладить недоразумение.

– Мы оба в порядке, – сказал он медленно, на французском языке.

«Сидит в моей квартире, пьёт мой кофе, и ещё выпендривается», – подумал он, и мысленно выматерил Лидию.

Он смотрел на Лидию, приподняв левую бровь, ухмылка искривила левый уголок рта, и оттого лицо казалось перекошенным. Она мельком взглянула на него и опустила глаза, но он успел сделать вывод о вспышке гнева. Поэтому она опустила глаза, подумал он. Она хочет спрятать от меня гнев. Но чем я рассердил её? Он сделал аккуратный глоток, осторожно поставил чашку на блюдце, он был удовлетворён тем, что удалось это сделать беззвучно. В минуты беспричинного, как он считал, раздражения Лидии он старался всё делать бесшумно.

По своему обыкновению он решил проанализировать то, что было в последнее время, чего он не заметил, в чём допустил оплошность в их взаимоотношениях. Он хотел докопаться и, наконец, понять причину её скрытого недовольства. Нельзя сказать, что это он замечал за ней каждый день. Но… Это с ней стало происходить чаще. Он не желал и мысли допускать о её охлаждении к нему. Он душил подобные предположения глубоко внутри себя, и старался держаться трезвого анализа своих и её поступков.

Первым делом он решил припомнить, как прошла для них обоих минувшая ночь. Был ли он хорош с Лидией. Он вспомнил особые минуты близости, их взаимные ласки, её ненасытность, вспомнил, как он хотел уже спать, а она была ещё полна энергии и не прекращала игр с ним. Он больше всего опасался этих моментов, когда осознавал, что пасует перед ней. И не хотел, чтобы она догадалась об этом. Он приходил в изнеможение от её настойчивости, и уже был готов придумать отговорку, но усилием воли подавлял малодушие, как он называл минуты физического утомления, и через «не хочу» старался угодить ей во всём, чего она желала от него в эти часы её страстной, молодой любви.

Его удивлял, восхищал, но ещё больше и пугал её любовный азарт. Он понимал, такого неравного соревнования, при сорокалетней возрастной разнице между ними, он когда-то не выдержит. И тогда он сдастся, а её глаза откроются, и она поймёт, с кем имеет дело. Она увидит в нём то, что он из себя на самом деле представляет. Обыкновенного пятидесятивосьмилетнего стареющего мужчину, но никак не того повелителя, каким он выглядел в её глазах.

Да, она влюбилась не в меня, а в Наполеона, в образе которого я живу, – думал он. От этих мыслей он приходил в бешенство. В такие безрассудные минуты ярости, когда он сатанел от понимания бессилия что-либо изменить, ему хотелось порвать свои труды о Наполеоне, об истории Франции, ему хотелось сбросить с себя мундир Бонапарта как шкуру змеи, чтобы стать самим собой и увидеть: а будет ли она в этом случае по-прежнему любить его, стареющего сутулого мужчину с выпирающим брюшком…

Он тщательно скрывал душевные терзания от всех, и в первую очередь от Лидии. Для неё он оставался нежным, сильным, циничным, и обязательно повелевающим ею. Он прекрасно понял её в первую же ночь их близости – эту восемнадцатилетнюю студентку сможет удержать только тот, кто будет издеваться над ней. Ей нужны сила, перемешанная с нежностью, цинизм пополам с насмешкой, любовь, приправленная ненавистью, надменность в сочетании с грубостью. Вот тот образ, к которому тянулась Лидия. Такой она ему показалась. Он и сейчас считает, что не ошибся.

Её тайные пристрастия совпали со вкусами зверя, который жил в Андрее Михайловиче Ястребове. Ему не нужно было с ней притворяться вежливым. Он охотно, в соответствии с инстинктами, допускал грубые ласки на грани с жестокостью. (Впрочем, такого стиля он придерживался со всеми девушками. Лидия оказалась первой, кто пожелал ещё большего.) О, он хорошо знал, это притягивало к нему их, едва вошедших в возраст любви. Но вот потом, когда он вступал в права хозяина над их телом, они пасовали. Им нужны кисель, сироп, слащавость, думал он презрительно об эталоне любви, который от него ждали, как этого ждут от мужчин. Но он не такой, как все. Девочки с замашками отличниц быстро надоедали. Но вот Лидия…

Он был ошеломлён, когда обнаружил перед собой это, превосходящее его по грубости, существо. Её возбуждали его дикие выходки, и она с готовностью объявляла ему войну. Это была война страсти. Он приходил в неистовство, когда терзал её молодое тело. Её вопли вызывали в нём ещё большую жестокость. Так они могли всю ночь находиться в бесконечной борьбе друг с другом, и засыпали порою уже под утро в изнеможении и пресыщении.

Мы нашли друг друга, с удивлением думал он о Лидии. Да-да-да, говорил он много раз себе, да, пожалуй-пожалуй, это у меня первая такая женщина. «В искусстве любви наши вкусы совпали». Всё, что было до Лидии, казалось спектаклем. Вместе с тем появление в его жизни этой, кроткой с виду, фурии, заставляло задуматься. Он чувствовал, что «соплюшка» несёт несчастье. К тому же снились дурные сны. Он доверял предчувствиям.

В это утро, наблюдая за Лидией, он ощутил бешенство.

«Я убью её!» – вдруг подумал он.

Ему этого не хотелось.

Своей горячности, когда терял контроль над собой, он опасался больше всего. Как остановить себя?

– А любишь ли ты меня, ну-ка, отвечай, – он сжал её руку так, что она скривилась.

Ей было больно, но он хотел доставить ей ещё больше самой невыносимой, фантастической боли.

Свободной рукой она схватила чашку и плеснула ему в лицо горячий кофе.

Он отодвинулся от стола, сорвал скатерть, и посуда со звоном посыпалась на паркет.

Он вытирал пылающее лицо скомканной скатертью, и не отрывал глаз от Лидии.

Она смотрела в глаза Ястребову. Её яркие, без помады, красивые чувственные губы вздрагивали в усмешке. Слабо завязанный пояс не стягивал запах халатика, взгляду Ястребова было открыто то, что дразнило. Как только она поднялась, чтобы уйти, он схватил её за руку и с бешенством повалил на пол. Она взвизгнула, стала извиваться под ним и кусать его. Он не отступал.

«Прекрати!» – вскрикнула она, когда он допустил такую страшную грубость, что она вся задрожала в его руках. Он прислушался, дышит ли. Она дышала, но, кажется, была без чувств. Он поднял и швырнул её о стену, облил холодной водой. Она открыла глаза и непонимающе посмотрела на него. Он плюнул на неё: «А теперь убирайся. Навсегда!» Он не мог поверить, что прогнал её. Но вдруг понял, это единственно правильный выход в отношениях с этим чудовищем.

Жизнь продолжается, сказал он себе.

Он решил начать новую жизнь. Но как жить, когда нет Лидии. Это казалось немыслимым. «Если она ещё раз переступит порог моей квартиры, я её живой не отпущу. Нельзя с ней встречаться, я не хочу стать убийцей», – говорил он себе, но думал только о ней.

Женщины вокруг сливались для него в один сплошной образ Лидии, его преследовали её глаза, её фигура, всюду ему чудилась она, она. По ночам он просыпался от хандры, и не мог до утра уснуть, образ Лидии стоял перед ним.

Но потом всё переменилось. Он встретил другую Лидию. Другую Лидию звали Ксенией. Он начал читать лекции на третьем курсе. С первого же занятия заметил в первом ряду красивую девушку. Он отметил внешнее сходство с его Лидией. Он вёл лекцию с обычным, присущим ему, вдохновением и артистизмом. Его взгляд останавливался на его новой Лидии. И эта, новая, смотрела на него с восторгом.

С этого дня их судьбы переплелись, как он решил для себя, навсегда.

Мучения из-за сорокалетней разницы в возрасте изводили его. Новая возлюбленная говорила, что будет любить его до смерти. Этого не может быть, не верил он, и тоска сжимала его сердце.

Ксения ему нравилась, пожалуй, не меньше, чем Лидия. И хотя в минуты любви он не находил распаляющей его ответной борьбы, а встречал в Ксении лишь покорность мужской воле, но зато он открыл в отношениях с ней новый для себя источник возбуждения, это её испуг. Он видел, она пугалась его напора. Ему нравился её испуг. «Ты ребёнок», – шёпотом говорил он, и причинял ей новые и новые физические страдания, от которых её лицо искажалось и покрывалось слезами. Он приходил в неистовство. У него словно мутился разум из-за охватывающего его чувства кровожадной страсти. И если девочка начинала вырываться, то она как бы превращалась в его жертву. Тут он терял самообладание, тут был пик его зверства пополам с любовью. Ксения страшилась ночей наедине с ним, и оттягивала подобные встречи, но вот опять он увлекал её речами, вёл к себе, и она теряла власть над собою под его магнетическим, как он считал, взглядом. Отдавалась ему безропотно, со слабостью в подгибающихся ногах, там, где их заставал приступ его яростной страсти.

– Теперь мы муж и жена, да? – спрашивала она.

Он отвечал поцелуями.

Он не разрешил сообщать её родителям об их отношениях.

– Если скажешь твоим папе и маме о нас, то исчезнет тайна. А жить без тайны – это словно без одежды, – сказал он, приподняв указательным пальцем её подбородок.

Она кивнула и пообещала молчать. Он пристально посмотрел на неё. В её глазах он выискивал испуг.

Она по-прежнему боится меня, понял он, усмехнулся и, довольный, похлопал её по щеке.

Она находила в нём необыкновенное, покорившее её сердце, мужское обаяние. Это был первый в её жизни мужчина, а поэтому она решила, что мужчина таким и должен быть – напористым, грубым, сильным, уверенным. Грубость во время интимной близости она объясняла для себя страстностью его натуры. Он слишком любит меня, поэтому не может сдержаться. От избытка чувств он становится вот таким неловким и даже грубым, – так она оправдывала его в своих глазах после очередной ночи жестоких истязаний.

Ястребов всё сильнее привязывался к ней. В университете привыкли к его новой избраннице. Он по-хозяйски держал её за талию, провожал в аудиторию, при всех целовал в щёку, поправлял ей шарфик. Он намеренно выставлял их любовь напоказ, давая понять молодым самцам, что эта девочка им не пара.

Так прошло четыре года. Ксения уже была аспиранткой, помогала Ястребову в научной работе. В её глазах не горел прежний огонь, как это было раньше, когда она искала на лекциях взгляд Ястребова. И всё чаще грусть мелькала в её красивом лице.

«Я теряю себя. Он подавляет меня. Для него я – заводная игрушка», – писала она подруге в «личку». «Он ревнив. Он не доверяет мне. Я боюсь его. Он диктует каждый мой шаг, требователен, подозрителен. Я должна ему отчитываться, где была, с кем, зачем… Это угнетает и держит в напряжении, если честно. Но у нас много и хорошего, светлого. Мы любим гулять у реки, ездим на природу. А как хорошо на реконструкторских балах, куда мы являемся в костюмах наполеоновской эпохи. Это забавно и развлекает. Я даже научилась ездить верхом на лошади. Это, правда, страшновато, однажды я чуть не упала. Не поддержи меня какой-то чужой парень, я могла свернуть себе шею. Потом я долго боялась залезать на лошадь, но Ястребов заставил. И я продолжаю скакать на лошадях по камням и полям. Больше всего боюсь, когда надо прыгнуть через яму. Но ещё больше боюсь Ястребова. Его слово – закон. Я должна ему во всём подчиняться, он так сказал».

Она всё ждала, когда профессор сделает ей предложение, но он молчал. Неопределённость мучила её, она ощущала себя в роли низкой женщины.

«Это нехорошо, жить вне брака», – написала ей подруга.

«Света, разумеется, это нехорошо, – согласилась она со Светой. – Об этом я думаю всё последнее время!»

«А почему ты ему не скажешь об этом?» – спросила Света.

«Не знаю. Боюсь, наверное».

«А ты не бойся. Скажи, и всё!»

«Да, надо… Но страшно. Ты не знаешь, какой он…»

«Какой?»

«Взрывной».

«Ну и что. А ты не будь тряпкой. Прояви характер. В конце концов, мы ведь христиане. И жить с мужчиной вне брака – это грех. Блуд называется».

Однажды она решилась и спросила его, будет ли он жениться на ней.

– Мы разве не женаты? – сказал он и пристально посмотрел на неё тем взглядом, от которого она терялась и не умела сказать ни слова против.

– Но… – сказала она и замолчала.

Он усмехнулся, резко притянул её к себе, и стал мучить её тело своими сильными, жестокими руками. Ей казалось, её плоть раздирают на части, и в какой-то момент она закричала от боли. Но он ещё сильнее мучил её, и с удовольствием слушал, как она кричит: «Перестань! Не трогай меня!» Ещё никогда она не кричала так страшно, и ещё никогда он так страшно не издевался над этим красивым молодым телом, её крики привели его в не прекращаемое наслаждение, её боль подогревала его страсть. Он был в упоении от её физических страданий. Наконец, он отпустил её, когда убедился, что она без чувств.

После той жуткой ночи она не приходила к нему домой целых три недели. Она испытывала такой ужас при мысли о новой близости с ним, что подумывала бросить всё и уехать из города. Но он не отпускал её. Он ходил каждый день к ней в общежитие с цветами, он плакал и стоял перед ней на коленях, не стыдясь чужих людей. Однажды он пришёл к ней совершенно больным, с высокой температурой, и снова плакал, и говорил ей сквозь кашель о своей любви. Он показался ей таким одиноким, старым, заброшенным, похудевшим, никому не нужным, беспомощным, что жалость схватила её сердце. И она пошла с ним снова в ту жуткую для неё квартиру. Он слёг, и она выхаживала его в долгой болезни. Он предложил ей окончательно перейти жить в его квартиру. И вот тогда впервые он сам завёл разговор об их свадьбе. Пообещал жениться, но не сейчас, потому что сессия, лекции, работа. Летом тоже нельзя – заграничные поездки, реконструкции. А вот осенью, да, осенью мы поженимся, сказал он. И так сказал уверенно, твёрдо, что она безоговорочно поверила. И он тоже поверил.

Но пришла осень.

И однажды случилось то, чего он боялся.

Он вовсе не собирался убивать её. Да и заявление в ЗАГС уже было подано. Но они поссорились. Она впервые собралась уйти куда-то без его ведома. Он вернулся домой раньше времени и застал её на пороге. Она смутилась, и её смущение ему не понравилось. Она сказала, что приглашена на день рождения к сокурснику. Он вырвал из её рук модную, им подаренную, итальянскую сумочку, а потом пнул её в живот, запачкав подошвой ботинка её светлый, также им подаренный, французский плащ. Подобного он не допускал ещё… Это была не любовь, это уже была ненависть. Она побледнела, и внезапно, исказившись в лице, выкрикнула страшное для него слово. Кажется, она назвала его «ублюдком».

Это потрясло его. Это напомнило последний день с Лидией. Но Лидия не говорила таких слов. Она просто плеснула ему в лицо кофе. «Ублюдок» в лицо – это не кофе.

Последнее, что он запомнил, полные ужаса глаза Ксении. У него помутилось в голове. Бешенство охватило его. Будто в тумане, он слышал её душераздирающие крики.

Он устал, но продолжал швырять её о стены, об пол, а потом овладевал ею, и вновь швырял её о стены. Её голос становился тише, она просила о пощаде, потом шептала что-то, и затихла.

Он остыл, когда ощутил неподвижность её тела. Он смотрел на её тело у своих ног в ожидании, когда оно шевельнётся.

Нет, она больше не шевелилась. Не поднимала с пола голову, не молила его глазами, как ещё несколько минут назад. Её глаза были закрыты.

Но дыхание, кажется, ещё в ней теплилось.

Он вспомнил, что она кричала: «Между нами всё кончено!». Она уйдёт от меня, думал он. Она уйдёт, уйдёт от меня, повторял он одно и то же, тупо глядя на неподвижное тело, и мысль, что она бросит его, вызывала в нём злобу. Нет, она не уйдёт, я не дам ей это сделать, снова думал он, и гнев душил его. Он вспоминал про «ублюдка», потом это её «всё кончено», и ему снова хотелось бить и мучить её.

«Да, кончено!» – сказал он вслух, отпихнул ногой её тело и ушёл на кухню пить водку.

Он пил и ему казалось – он трезв.

Он достал ружьё, пришёл к телу, и выстрелил ей в голову.

Ему чудилось, она жива, и он снова стрелял.

На следующий день он поздно проснулся, у него болела голова, и он хотел в полусне овладеть Ксенией. Но рядом никого не было. Он вспомнил, что ночью убил её.

Он посмотрел на страшное истерзанное тело на полу и заплакал.

Он стоял на коленях возле неё, плакал, выл, и всё тряс, тряс её тело.

Глава 2. «Родители убийцы»

– А я буду рад, если он придёт к нам, – сказал отец убийцы.

– О чём ты говоришь, Миша. Мы его никогда уже не увидим, никогда! – сказала мать убийцы, тронув рукой рядом сидящего мужа. Её голос дрогнул.

Она мельком взглянула на журналистов и опустила голову. Она не хотела, чтобы кто-то заметил её слёзы.

Муж покосился на неё, вздохнул. Как и его жена, он тоже не мог скрывать докучавшую ему старость. Свист тяжёлой одышки мучил его.

После того, как он узнал, что из «просто отца» превратился в «отца убийцы», он перестал хотеть жить. И та одышка, которая раньше огорчала, теперь давала надежду на собственную близкую смерть. Но ещё сильнее его удручала жалость к сыну. О сыне он давно подозревал, что с тем не всё в порядке. Он не говорил никому о своём открытии, тем более безумствующей в любви к сыну супруге. Уж только не ей, бедняжке. Он страдальчески приглядывался к сумасбродным выходкам Андрея и жалел его. И не удивился, когда тот приобрёл, как это называл отец, «синдром Наполеона».

«Однако, странно, – думал он, – почему гении подвержены шизофрении?» Он вспоминал знаменитостей с психическими отклонениями, это как-то успокаивало. «Вот и мой, он гений, а значит, того…» «Одарённость создаёт в человеке дисбаланс, это накладывает отпечаток на психику».

Он чувствовал себя виноватым. Вот, он, отец, без завихрений, а сын… Печально или нет, но Андрей о своей придурковатости не догадывается. Если бы догадывался, тогда это было бы другое дело. Тогда обычное актёрство, полбеды. А тут, на полном серьёзе, Андрей Михайлович Ястребов живёт в выдуманном им мире, по своим выдуманным дорогам ходит, придаёт значение выдуманным им искусственным ситуациям, и думает, что это не кураж, а жизнь избранного человека. Он верит, что является уникальным Человечищем вне времени. А на самом деле у него нет ничего святого, нет Родины, нет друзей, всё это лишь бутафория, это сцена, на которой он играет. И лишь одно для него реальность – это не реальность, то есть – Наполеон, ему и молится. Интересно, а если бы Наполеона не существовало, кого бы ему на замену выбрал мой сын? Александра Македонского? Фридриха Ницше? Гитлера? Бабу Вангу? Хм… Ну да-ну да…

Нет, это не врождённое, думает отец. И это не по наследству. В этом он убеждён. Не хочется думать, что в его роду дурная наследственность. Не слышал он о шизофрениках в их роду. А раз человек родился нормальным, значит, всё последующее – дело такое, житейское. Упал, очнулся – гипс. С Андрюшей такого, слава Богу, не случалось. А что тогда? Воспитание? Нет, с этим о`кей. Остаётся – что? Дурное влияние общества?

Михаил Ястребов уцепился с некоторым облегчением за эту мысль – вот он, ключ. А дальше Михаил Борисович погрузился в философию. Человеку свойственно искать жизненный идеал. Для исключительной личности это важно вдвойне, потому что исключительная личность наделена исключительной энергией, исключительным умом, а значит, ей требуются исключительные условия для выражения энергии, воли и ума. В противном случае человек замыкается на примитиве, его сила не может получить выхода, и человек превращается в умную обезьяну. Он становится вот таким, каким стал сын Михаила Ястребова. Но что в нашем обществе было не так?

Михаил решил, что, кажется, нашёл причину случившейся с его сыном трагедии. «У нас отняли Бога. Нас похоронили в скорлупе как не вылупившихся цыплят». Лишь теперь, к концу жизни, Михаил уверен, что понял идею Бога, ему кажется, он открыл для себя Его. Но разве скажешь это тем, кто живёт с закрытыми глазами, сонной душой и слепым сердцем, вот как его жена, как его сын, как в целом жили, можно сказать, все в Советском Союзе. «Мы – жертвы безбожной идеологии и бездуховного строя. И счастливы те, кто хоть к концу жизни сумел очнуться…» Да, так. Но он, Михаил, отец убийцы, не знает, счастлив ли он. Когда вот, такое горе. И ведь он, отец, всю жизнь ждал его, это самое горе, предчувствовал его, он видел это горе каждый день, когда глядел на своего сына и читал в его безумных глазах будущий ужас…

«Как тяжко жить тому, кто обручился с чёртом, кто знает только тьму, кто вечно глух и слеп в своём безумстве дней…» Уж не стал ли он, Михаил Ястребов, поэтом, а значит, начал сходить с ума. С какой такой хрени родились эти стихотворные строки в голове. А может, сумасшествие – штука заразная? Ха… Он кхекает, пытаясь засмеяться. «Ну, так на чём же я остановился. Стихи не в счёт. Даже посвящённые собственному сыну. А ведь хорошо звучит: «Как тяжко жить тому, кто обручился с чёртом». Может, он, мой сын, бесноватый? Тьфу. Не то. Надо вспомнить. Мои мысли перескакивают».

А, вот, вспомнил: «Если бы Наполеона не существовало, кого бы ему на замену выбрал мой сын? Александра Македонского? Фридриха Ницше? Гитлера? Бабу Вангу?» Ха… Ну да-ну да… В какую нишу нырнула бы беспокойная душа сына? Научная деятельность, исторические исследования – это наркотик, с его помощью Андрей уходит туда, где можно забыть себя и приблизиться к истине. Истина в Андреевой жизни – это то, что даёт силу, энергию. Для него, Андрея Ястребова, истина – это Наполеон. Наполеон для Андрея Ястребова – это символ человеческого всемогущества. Всё остальное в этой жизни для него – декорации.

В бездуховном обществе, построенном на отрицании Бога, по-другому быть не может. Теперь в этом отец убийцы, Михаил Ястребов, уверен. Женщины, любовь, вино – это для моего сына-гения средства к получению иллюзии того, что жизнь вокруг есть. В женщин можно влюбляться и повелевать ими, вино можно пить, и остальное – всё-всё-превсё – исключительному человеку можно! Потом приходить в себя, чтобы увидеть, но не признать собственную никчёмность, и тогда – снова уходить от себя в исторические труды, жевать книжную пыль, слушать скрип двери в потусторонний мир, тянуться на зов призраков из ада. Призраки преследуют. Тогда можно вскочить на коня.

И он, мой сын, так и делал. Он купил себе белую лошадь. Он громоздился на эту свою белую лошадь, чтобы бегать от навязчивых теней. И белая кляча тащила его к новым призракам, а он рубил их саблей, орал, выпучив глаза, и чувствовал себя героем… И так по кругу… Круги ада… Мой бедный мальчик… Счастливчик, он не знает, что он сумасшедший. От жалости к сыну-убийце у отца сдавливает грудь, он вспоминает, что вокруг журналисты, что у него горе, и ему не хочется жить. У него свистит в груди, будто не одышка, а его личное горе издаёт такие плачевные звуки.

«Какой же он убийца. Он спятивший человек. Разве можно таких судить. Ему давно надо было купить смирительную рубаху и позволить заняться реконструкцией обитания в сумасшедших домах. Его коллеги, друзья, подруги – неужели они не видели: их кумир – идиот? Такое не заметить невозможно. Значит, они все и виноваты в этой беде. И нечего винить того, кто лишь жертва равнодушия ближних. Но тогда, значит, и я виноват? Что, я должен был донести на сумасшествие сына в полицию? В клинику? В горсовет? Потребовать экспертизы? Нет, это невозможно», – отец понимает – он запутался в мыслях, но убеждение, что все вокруг виноваты в случившемся с сыном, не отпускает его.

– Мы его потеряли, Миша. Навсегда, – снова заговорила мать убийцы о том же.

Она говорила таким доверительным тоном в обращении к мужу, будто они сидели в пустой комнате, и на них не дышали два десятка чужих человек.

Она старалась больше не плакать. Она помнила, что вокруг люди, хотя ей хотелось не помнить этого, и она продолжала говорить с мужем так, будто вокруг никого нет.

Журналистам не хватило мест, некоторые уселись на полу. «Как у себя дома. Теперь с нами можно не церемониться, мы изгои», – ей обидно от понимания, что они изгои, и оттого ещё больше неприятны чужаки в её квартире. Они толпятся в двери, тянут головы, чтобы лучше расслышать и разглядеть родителей убийцы. Всюду жужжит, щёлкает, сверкает.

«Хорошо, что на подоконниках цветы, а то бы и туда залезли», – она сдерживает раздражение и старается выглядеть приветливо.

На чужих лицах напряжённое любопытство.

– У нас с ним, – мать убийцы кивнула на мужа, – был знакомый историк.

Она помолчала и добавила:

– Знаменитый.

Он не был знаменит, тот историк. Но ей захотелось придать значимость словам.

Слушатели напряглись, подвинулись к старикам и как будто перестали дышать.

– Не историк, – перебил отец убийцы. – Так, любитель.

– Этот историк, который знаменитый, был нашим знакомым, – снова сказала мать убийцы. – И у него была большая домашняя библиотека. Наш когда увидел в первый раз…

Мать убийцы запнулась на слове «наш» и бросила взгляд на журналистов. Ей хотелось сказать «сын», но она вспомнила, теперь её сын – убийца, и журналисты здесь именно потому, что её сын – убийца. Никого больше не интересует, что её сын – всемирно известный профессор. И она проглотила слово «сын».

– Когда наш увидел эти книги, – повторила она, – то заинтересовался… Ну, теми, где про Наполеона. И стал ходить к тому человеку. С этого всё и началось.

Она замолчала. Она ждала вопросов. Она знала, сейчас её спросят, что именно «началось». Она дождалась этого вопроса:

– Началось – что?

Она стала говорить про его детство, юность. Как взрослел, как учился. Как умел дружить. Как… Она знала, не это от неё хотят. «Они хотят смаковать всё, что может указать им на его страшное будущее. Но ведь он был хорошим, и зачем искать то, чего я не хочу искать», – думала она. Она вспоминала об убитой, и ловила себя на радостной мысли, что убита она, а не сын, и что сын жив. Да, он в тюрьме, да, мир вокруг сошёл с ума от этой новости, и все кричат так, будто его уже нет в живых. Но ведь он жив. И мать радовалась этому. Она вспоминала множество подробностей из его детства, заново переживала то, что когда-то уже было пережито, снова ощущала то счастье, которое осталось там, где осталось детство сына. Её вежливо слушали, но не записывали.

«Они ждут, как шакалы», – думала мать убийцы с внезапной злобой. Она думала о том, что тоскует по сыну, жалеет его. Он в тюрьме. Что может быть страшнее этого. Он плакал. Она видела в теленовостях, он плакал в суде. А потом он плакал, когда какой-то человек наедине расспрашивал его, хорошо ли кормят, не бьют ли, нормально ли в камере. Когда сын сказал, что не может без очков и без книг, то мать заплакала вместе с сыном. Она и сейчас хочет заплакать. Но чтобы этого не случилось, она вспоминает ещё больше счастливых подробностей из его детства.

– Они подружились, – сказала она.

– Кто «они?» – спросили её.

– Они подружились, – повторила она и снова стала рассказывать про «того историка». – Он ходил к нему, чтобы читать про Наполеона. Брал книги. А тот с ним занимался. Историк стал его другом.

– Он жив? – спросили её.

«Зачем он им... Ни одного плохого слова они не вытащат из меня», – подумала она и не стала говорить, что историк умер. Ведь он был стар. И как хорошо, что он умер раньше, чем сын стал убийцей. Она удивлялась, что думает о том историке. Причём этот мертвец, когда такое случилось с сыном. Но её мысли возвращались к мертвецу, и она поняла, почему думает о нём. Потому что этот мертвец виноват в том, что случилось с сыном, неуверенно подумала она. Ей хотелось зацепиться за кого-то или за что-то, чтобы успокоить себя в той мысли, что её сын не причём в этой гнусной истории.

Ну да, конечно, подумала она уже более уверенно, этот проклятый историк, это он виноват, это он приучил моего сына к тому проклятому прошлому. Это он передал моему сыну эту проклятую любовь к проклятому Наполеону. Это он поселил в моём сыне бациллу Наполеона. Она поняла – она нашла то, что искала. И стала успокаиваться. Да, его сына с детства заставили стать не тем, каким он был на самом деле. В него каждый день запихивали этого чёртова Наполеона. Она удивилась, что была такой глупой, и позволяла сыну дружить с тем идиотом. «Почему я так поздно заметила, что Андрюша стал идиотом?» – подумала она. Нет, поправила она себя, я давно это знала. Надо быть честной хотя бы с собой. Это была её тайна, она не говорила мужу о своих подозрениях насчёт ненормальности сына.

Так же, как муж не признавался ей в том же. Они оба скрывали друг от друга одну и ту же тайну.

«Я всегда говорил – фанатизм не доведёт до добра», – вспомнила она слова мужа. Он сказал это, когда услышал в теленовостях, что их сын стал убийцей-расчленителем. Да, это фанатизм, и в этом виноват тот историк, снова подумала она. Потом она вспомнила всю прошедшую жизнь, всех людей, каких знала в этой жизни, людей, кого знал её сын. Ей стало казаться, что не только историк, но и вся жизнь, всё общество в целом виноваты в том, в кого превратился её сын. Да, это «они» сделали его идиотом и убийцей, думала она с ненавистью. «Они» виноваты в том, что стряслось с её сыном. Нет, это не он убийца. Это они – убийцы. Они убили его сына. И продолжают его убивать. Хотя он давно убит ими.

Ей стало не по себе. Она не хотела больше так думать. Но эти мысли её мучили.

– Ваш сын сказал, у неё был чудовищный характер. Это правда? – спросили её.

– Да, это правда, – сказала она, вспомнив о жертве, и обрадовалась в душе, что своей солидарностью с мнением сына может поддержать его.

Она взглянула на мужа. В её взгляде было желание, чтобы муж тоже поддержал сына. Муж это понял. Он чувствовал сильную тоску. Он успокаивался, когда жена хорошо говорила о сыне. Он внимательно слушал её воспоминания. Когда её перебивали, или когда она запиналась и возникала пауза, к нему возвращалась тоска. Поэтому он сразу понял её взгляд. Он был рад этому взгляду. Он был рад их взаимопониманию. Он сказал:

– Да, это так.

– Вы тоже считаете, что убитая вашим сыном девушка имела скверный характер? – обратились к отцу убийцы.

– Конечно, – сказал он.

Он думал, его хотят поймать на слове, или уличить во лжи. Он чувствовал себя так, будто находится в ловушке. Он понимал, что очень нервничает, и старался ничем не выдать своего состояния.

– Почему? – спросили его.

– Она изводила нашего сына, – ответила вместо него жена.

В ней возник протест. Она подумала о том, что шестьдесят три года назад родила мальчика, и этот мальчик ничуть не хуже всего остального человечества на этой земле. Он абсолютно такой же, как все, и какое право имеют эти сволочи смотреть на неё с презрением. Она была уверена в том, что они, сволочи, смотрят с презрением на неё и мужа.

Она с внутренней гордостью приподняла подбородок. Она чувствовала, как гнев подкатывает к горлу. Её тяготила необходимость говорить об убитой, потому что говорить хотелось только плохое, и как можно больше плохого. Она сдержалась и сказала лишь малую часть из клокотавшего в её сердце:

– Она действительно была чудовищем.

– Вам приходилось с ней встречаться, Анна Николаевна? – журналисты оживились.

– Нет.

«К счастью», – добавила про себя.

– Почему?

– Сын не приводил её к нам. Да мы и не просили. Зачем. Всё это так…

Она неопределённо махнула рукой. Этим жестом она как бы дала понять, у её сына было не одно увлечение в жизни. И со всеми его подружками не перезнакомишься.

Она крепилась, но опять не смогла перебороть внутренний напор злобы, и опять с её губ сорвалось шипящее из глубины сердца:

– Она устраивала ему сцены. Это были мерзкие скандалы. Она его ревновала.

«Змея подколодная», – эти слова ей удалось задушить. Её порадовало, что про «змею» никто не услышал. Всё же говорить подобное в такой момент неуместно. Она сожалела, что необходимо сдерживаться.

– К кому?

– К его второй жене. Ведь когда она влюбилась в Андрюшу, тот был женат. Она увела его из семьи, разлучила с детьми.

«Пусть знают, она не святая», – думала она со злорадством.

– «Мерзкие скандалы» – это вы говорите, вероятно, со слов сына. Что это были за скандалы? Она ругалась матом? Била посуду? Или дралась с ним, Анна Николаевна?

Анна Николаевна с удивлением оглядела журналистов. Вопросы показались ей странными. Говорить так о её сыне – это значит, не знать его. С ним никто и никогда не позволил бы себе говорить неуважительно. А не то, что матом. Да он сам скорее мог послать. Ха-ха. И он это делал. Нет, чёрт возьми, пусть я плохая мать, но что я могу поделать с тем, что люблю своего сына и принимаю его таким, какой он есть. Она вспомнила Андрюшу – его характерную вызывающую речь, резкие жесты, гневный пронизывающий взгляд. О, её сын кого угодно умел поставить на место. Никто из тех, кто знал его характер, не желал попасть ему под горячую руку. Да, она не особо удивилась, когда услышала, что он убил любовницу-аспирантку. Она предчувствовала – когда-нибудь что-то подобное произойдёт. Но эти предчувствия казались такими дикими, что самое лучшее, это было спрятать их в глубине души, и, конечно, не то что мужу, но и самой себе в том не признаваться.

Что поделать. Такова судьба.

Необыкновенную горячность сына она объясняла его врождённой гениальностью. Он слишком одарён, у него нрав великого полководца, говорила она себе. Люди незаурядные, яркие – они не вписываются в рамки обыденности, они попадают в истории или в историю. Конечно, она не хотела, чтобы эта история для её сына оказалась криминальной. Но такова жизнь. Что случилось, то случилось. А она слишком стара, чтобы пытаться что-то объяснить. Зачем. В этом мире нет ни одного безгрешного. И все эти люди, что сейчас бросают камни в её сына, разве они святые? Она убеждена, никто не имеет права обвинять Андрюшу. Она снова оглядела журналистов и усмехнулась. Моя усмешка – это вызывающе, подумала она. Ну и пусть. Быстрее уберутся.

– Говорят, первая жена погибла при невыясненных обстоятельствах?

– Чушь. Она умерла из-за тяжёлой болезни.

Она опустила глаза. Какой гнев кипит в ней. Как надоели ей эти люди.

Муж понял её. Он попытался что-то сказать, но горло перехватило. Он не стал говорить. Он тоже не хотел, чтобы видели его слабость. Он прикрыл глаза. Он знал, если увидят его глаза, то поймут, какая тоска в нём. А зачем людям показывать тоску. Зачем отдавать сердце стае волков. Он снова вспомнил, что его сын стал убийцей. Он не хотел думать об этом. Но это лежало на его сердце, и ему было непросто с этим справиться. Он искоса взглянул на жену. Она почувствовала его взгляд. Она всегда знала, когда он смотрит на неё. Она не ответила на его взгляд. Но ему было достаточно того понимания, что она почувствовала его взгляд. Он снова стал смотреть себе под ноги. Ему стало легче, когда она заговорила.

Она снова начала говорить о детстве сына, но её перебили.

– Ведь вы гордились успехами вашего сына как учёного, Анна Николаевна? – спросили её.

– Конечно.

– Любовь к французской истории вы поощряли в нём с детства?

Анна Николаевна выпрямила спину. Снова гнев овладел ею. Разве я поощряла в нём любовь к этой дурацкой французской истории? Ей хотелось теперь называть непременно «дурацким» всё то, что привело его сына к этому кошмару. Не только они, думала она о людях вокруг, но и Наполеон виноват во всём этом. Она почувствовала, что опять сутулится, и заставила себя через силу заново выпрямить спину. Её осанка, как ей сейчас казалось, стала такой же, как в юности, когда она носила во чреве сына. Ей представилось, она снова беременная. На этот раз беременная смертью.

Лучше умереть, чем знать всё это. Но я не умерла, думала она, а умерла та, проклятая. Она умерла, чтобы насолить моему сыну. Она сделала всё, чтобы он убил её, она добилась того, чтобы привязать к себе навечно. Но каким образом, думала мать убийцы, она привязала моего сына к себе через свою смерть? Почему я так думаю? Может…. Её мысли путались. А, поняла. Она привязала к себе моего сына именно тем, что отправила его через свою смерть в тюрьму. И теперь вся жизнь превратится для него в тюрьму. Даже если он выйдет на свободу. Никто ему не простит того, что случилось, и никто ему этого не забудет, никогда. Вот чего хотела и добилась та, проклятая, подумала мать убийцы об убитой её сыном девушке.

Она напрягала волю, чтобы так не думать, но снова думала о том, что убитая её сыном девушка хотела, чтобы её убил тот, с кем она жила, кого она ревновала, и кого она ненавидела. Да, она его ненавидела, сказала себе мать убийцы.

– Почему? – спросили её.

– Что «почему»? – переспросила она.

– Вы сказали, что она его ненавидела. У вас есть основания так говорить?

– Разве я так сказала?

– Да.

– Нет. Я этого не говорила. Нет, я ничего не говорила.

«Я вслух сказала то, что хотела оставить внутри себя», – с неудовольствием отметила она. А впрочем, тут же возразила она себе, ничего такого нет в том, что я произнесла это. Может быть, она и правда ненавидела моего сына.

Анна Николаевна вспомнила её лицо, у неё было красивое лицо. Красивые глаза. Нет, надо быть честной, сказала она себе, моего сына она любила. И он её тоже. Просто они слишком любили друг друга. И именно любовь заставила их перейти черту. Ведь когда любишь человека до безумия, то становишься способным на безумные поступки. Вот и сын. С ним поэтому всё и случилось.

Теперь она не думала, что есть люди, которые виноваты во всём, что произошло с сыном. Она вспоминала, как её очень немолодой сын любил эту слишком юную для него девушку, и ей было невмоготу от стоявших в груди рыданий.

Дверь захлопнулась. Было слышно, как переговаривались между собой журналисты, спускаясь по лестнице.

Глава 3. «Убийца»

– Андрей Михайлович, вы сожалеете об убийстве Ксении?

Все посмотрели на грузного пожилого мужчину в малиновом джемпере. Он мысленно взглянул на себя их глазами, и подумал о том, что неправильно оделся.

«Зачем я надел этот джемпер. Я дал повод сравнить меня с палачом в кровавой одежде. Теперь они все так и напишут в своих СМИ. Впрочем, какая разница».

Он смотрел под ноги. Он ощущал враждебность к себе со стороны присутствующих. А иначе и быть не может, думал он. Они жаждут расправы. Но я оступился, я не хотел этого. Зачем же они хотят меня добить. Он старался не замечать переполненный зал, отводил глаза от камер.

Вот и опять я в центре внимания...

Слава. Это привычно. Это – вторая кожа, без этого как без воздуха.

Но в сегодняшней славе отсутствует восхищение. Это непривычно.

Он знал, почему всю жизнь вызывал в людях восхищение. Он знал в себе некое, как бы неведомое. Это, «неведомое», окружающими ощущалось. Они называли «это» в нём – харизмой. Но он знал, «оно» не вполне то. На этот счёт у него была философия, разработанная им персонально для себя одного, и касалось это только его личности. «Это» – больше, нежели «харизма», и это – сокровенное, тайна, и тайна потому, что связана с Наполеоном Бонапартом. С магнетизмом, мощью, с гением духа, всё это было так близко, понятно, всё это как бы наполняло его и било из него, и давало энергию, напор, власть. Вот в чём он видел для себя источник вечной молодости. Тайная, сверхъестественная связь сквозь века. Связь с Наполеоном.

Он чувствовал, благодаря личным преданности и верности Наполеону Бонапарту его внутренний человек с годами всё больше наполнялся энергетикой, величием, духовной мощью французского императора, всё это непостижимым образом поднимало Ястребова на сокровенную, невидимую человеческому глазу, высоту, делало его сильнее. Так ему казалось. Он испытывал уверенность в том, что обладает несомненным превосходством перед всеми остальными людьми. Он видел, как он сам велик и как высоко стоит не только над теми, слабыми, но и над всем обществом, тоже слабым. И над миром тоже. Разве наше общество не есть слепок мира? Разве существуют границы, народы? Да нет же, думал он. Есть только величие духа человеческого. И всё. Остальное – условности. Человек может всё. И надо просто стать таким человеком. И тогда будет неважно, в какой конкретно стране ты живёшь и в каком веке. Ты будешь вне времени и вне жизненного контекста. Ты будешь тем, кто вся и всё, над всем и вне всех, кто всё может, и которому всё можно.

Но вот его спрашивают, сожалеет ли он об убийстве.

Он вспоминает о том, о чём не хочет вспоминать. Это не может вместиться в нём. Он не может вообразить, что это – правда. Неужели я, тот, который над всем и вся, тот, кто сумел добиться всего, подавить вся и всё вокруг, подняться над самим собой, и вот я – сделал это? Что же, что я сделал? Что это?

Он думает о себе, сколько лет писал научные труды, сколько славы, почестей, наград, уважения. Он блестяще знал историю и читал гениальные лекции. На его лекции ходили, как на спектакли великого актёра. И он действительно был им. Он любил эти мгновения славы. Озарения, вдохновения. Он сливался с эпохой, о которой повествовал своим звучным великолепным голосом, и его яркое, полное красоты и вдохновения, лицо пылало жаром и счастьем. Это было счастье перехода в мир героев и гениев, трусов и подлецов, вершителей судеб и предателей. История захватывала его целиком. Он будто стоял под душем, и с головы до ног дрожь жарких струй невидимого водопада пронзала его тело. Его лекции заканчивались аплодисментами аудитории. Его обожали. В него влюблялись.

Он имел выбор, кого из этих, влюблённых в него девочек, приблизить и одарить своей пламенной любовью. Он ценил в себе это качество – умение любить. Он считал, встречи с женщинами только ради плотского удовольствия – пошло. Женщина – это драгоценность. Это песня высоко под небом. Это захватывающей силы симфония. Но никак не то самое, о чём обычно думает большинство мужчин. Женщины, которых он любил, были созданы специально для него, так он считал. И все, кого он выбирал, становились в его глазах на тот период, пока он любил, рабынями и богинями одновременно.

Времени нет и никогда не было, такого мнения придерживался он. И мужчины, и женщины во все времена одинаковы. Соединяясь с женщиной в одно целое, мы сливаемся с вечностью, мы уходим из сегодняшнего времени туда, где времени нет. Мы становимся теми, которые ощущают вкус вечности. Вкус вчерашних и завтрашних дней. Главное, уметь почувствовать это мгновение. Примерно так он понимал свои отношения с женщинами.

Но всё в этой жизни зыбко и непостоянно, это он тоже понимал. А потому не доверял даже собственным прозрениям и теориям. Он не верил собственным мыслям, ибо точно знал: человек может перед самим собой быть неискренним, и даже в мыслях. Вот он, тот, кто всей своей жизнью бросает вызов этому тупому миру, но даже он внутри себя может быть лжецом, он может лгать самому себе, а потом повторять эту ложь другим, и уверять себя в своей честности.

Его мысли могут быть двойственными, тройственными. И остаётся лишь выбрать на свой вкус, под настроение этой минуты, ту мысль, которую пожелаешь сделать истиной момента. И самый свежий пример… Он задумался. А, вот же. Он сам только что говорил себе как бы в муках совести и отчаяния, как бы с удивлением: он ли совершил это страшное преступление? Он ли убийца? Хм. Позёрство даже перед собой. Может ли он быть честным и не играть хоть сейчас?

Но если не играть, тогда они поймут всю его гнусность, и вообще не смогут поверить ни ему, ни его словам. Нужно бить на их жалость. Лишь в этом случае можно выкрутиться. Людям свойственна жалость к оступившимся. Вот и он. Он тот, кто оступился. И на это он будет давить. Он будет давить на жалость. Люди глупы. А поэтому они обязательно поверят ему и отпустят. Не сразу, конечно. Что-то придётся потерпеть. Но не так это долго будет, он уверен. Он просто оступился. Но чтобы в это поверили другие, он сам должен в это поверить. И поэтому наедине с собой, в глубинах души, он должен тоже так думать и притворяться в общении с одним из своих «я».

А на самом деле?

А на самом деле с первого дня знакомства с Ксенией он знал, что убьёт её. Она слишком красива, сказал он себе, я слишком её люблю. Он сразу понял, в первую минуту, что любит её, что завладеет ею раз и навсегда, и никогда не отдаст никому. А значит, пусть нескоро, но наступит миг, когда он убьёт её. Почему? – сказал он себе. Потому что кроме меня больше никто не имеет права любить её, никто не имеет права ею обладать. Мой главный соперник – возраст. Мне шестьдесят три. Ей двадцать четыре. Кто знает, как долго она выдержит марафон любви со стариком. Но как только я пойму, что её чувствам приходит конец, я убью её.

Пять лет отношений с Ксенией. Пять лет рая и ада. Он следил за каждым её взглядом, он придавал значение каждому слову, чтобы вовремя понять, остывает ли её страсть к нему. И этот день убийства наступил. Этот день длился два года из пяти лет их отношений. Все последние два года он тянул с убийством. Он видел, девочка начинает смущаться, её что-то тревожит, порою она рассеянна или скучна, ей чего-то не хватает. Это огорчало его, и он говорил себе: час икс приближается. Он всё чаще находил повод, чтобы напиться. Он посещал банкеты, торжественные собрания с шампанским, реконструкторские балы с фуршетами, реконструкторские сражения с выпивкой. Она была с ним. Он таскал её за собой, как свою тень. Она оттеняла его старость своей красотой. Это было эффектно. Но вынуждало его ещё больше пить. Чтобы меньше замечать свою старость. И он везде – пил. Его вытаскивали из лужи рвоты. Он бегал по столам с закусками в переполненном зале и кричал диким голосом о своей любви к прекрасной даме. Его тащили под руки из зала, а он искал глазами Ксению и кричал ей: за мной, моя Жозефина! Его бесило, что она в гневе от его пьяных выходок. Его бесил сам факт того, что кто-то смеет на него гневаться, а тем более та, которую он страстно любит. И вот – та самая ночь. «Ты куда-то собралась?» Она оделась в одно из лучших платьев. Она оторвалась от зеркала и кротко посмотрела на него. Этот взгляд он называл про себя «взглядом ангела». «Меня пригласили на день рождения». («Невинные глаза. Чистая душа. Ослепительная красота. О, я убью, убью её!») – «Кто пригласил?» – «Однокурсник. Там будут все наши ребята».

Ястребов почувствовал знакомую дрожь в теле, это был прилив бешенства. Это было предвестие, сейчас он перестанет владеть собой.

«Нет, ты не пойдёшь никуда», – сказал он сдержанно.

«Пойду!» – вдруг твёрдо сказала она.

Ему показалось, она усмехнулась. На мгновение он залюбовался ею. («Она чертовски прекрасна! И ещё много-много лет будет восхитительной, а я…. )

Он ударил её. Это в их отношениях случилось впервые.

Он всегда бросал своих девочек где-то через полгода, год, два, были и промежуточные, на одну-две ночи. Молоденькие, доверчивые. Влюблённые в него. Когда-то одну из них он избил. Ну, ту, с третьего курса, Н.К. Он с ней встречался два года. И уже было собирался попрощаться с ней. Но вдруг она сама объявила, что бросает его. Тогда он чуть не убил её. Она написала заявление в полицию. Помогли влиятельные друзья. Дело замяли.

И вот, Ксения. Он ударил её.

Он понял – пришло время убивать.

Она побледнела и выбежала из квартиры.

Он продолжал стоять в прихожей, он ждал её. Она не может не вернуться, думал он. Она никогда не уходила из дома в минуты ссоры. Она всё ещё любит меня, а потому должна вернуться и примириться. И лишь тогда сможет уйти. Иначе её душа будет неспокойна. Ведь она всё ещё любит меня.

Он прислушался. В тишине послышались шаги на лестнице. Дверь открылась. «Я вернулась, чтобы забрать вещи. Я ухожу от тебя», – сказала она с гневом. Он молчал. «Ты ударил меня. Как ты посмел это сделать!» – снова сказала она. Ему показалось, её взгляд полон ненависти. Он продолжал молчать. Потом не спеша приблизился к ней и изо всех сил ударил кулаком в это красивое, любимое лицо.

«Ублюдок!» – услышал он её голос. В голове зашумело. Он больше не сдерживал себя. Он не прятал ярость. Он с каким-то отчаянным счастьем шёл на последнее, заветное. Сейчас он убьёт её, и все его муки прекратятся. Никто не будет больше терзать его. С её смертью исчезнет то, что мучило эти годы. Он больше не будет думать о том, что кто-то другой сможет целовать её. Он освободится от этого страшного ожидания её неизбежного ухода от него.

«Неблагодарная тварь!» – он кричал. Он рычал и выл. Он терзал её тело. Кидал о стену, поднимал с пола, и снова кидал. Когда она затихла, он понадеялся, это конец. Но она ещё дышала. Она без сознания, догадался он. Пора кончать. Он взял ружьё и стал стрелять ей в голову.

…Что он знал точно, так это то, что каждый день и каждый час он может изменить самому себе, перечеркнуть то, во что верил вчера, и только Наполеон был в его жизни незыблем и постоянен. Вот то, на что он молился. Его настроения и размышления колебались и изменялись, в одну минуту он мог перемениться в настроении, накричать, оскорбить, и тут же успокоиться, и если требуется, отвергнуть сказанное, обратить в шутку. Его напор, экстравагантность пугали, удивляли, поражали, иные в этом видели подтверждение гениальности. Гению всё можно, говорили поклонники и всё ему прощали. Нахамил? Наорал? Обозвал? Он – гений. Он над нами.

Он пришёл к убеждению, жизненным идеалом на этой земле может быть только Наполеон. Он искал ответ на вопрос: как приблизиться к своему идеалу, чтобы ощущать его присутствие, дух, мощь? Погружением в историю. Но этого было мало. Тогда он надевал мундир Бонапарта, махал саблей, искажался в лице, кричал диким голосом французские слова, за ним маршировали с фанатичными лицами ряженые бонапартисты. Они тоже кричали, бежали по его команде в бой, сражались в клубах порохового дыма. Ему было странно, что он родился и живёт не во Франции, а в России. Ему было странно, что помимо России и Франции есть и другие страны. Зачем всё это. Ничего не нужно, а нужна только Франция. Ведь Франция – это Наполеон. Наполеон – это всё! И ничего другого не надо. Впрочем, Франция тоже не нужна. Потому что Наполеон – это уже не Франция, это больше. Весь мир в руке Наполеона. Поэтому какая разница, где жить. Наполеон – всюду. Он жив. И живёт он не только в воспоминаниях, он живёт в Андрее Михайловиче Ястребове.

Ястребова тяготило современное время – автомобили, самолёты, поезда, весь этот дух суеты, мельтешения, скорость, метро, телефоны, смартфоны, интернеты. Это было чуждо ему, потому что этого не знал Наполеон. Но в глазах общества подобное восприятие современности покажется смешным. Поэтому никаких откровений ни с кем. Этот мир в одно мгновение может превратиться во врага, стоит лишь открыть свою душу. Нет, душу он не открывал никому. Это слишком опасно. И лишь когда он облачался в мундир Бонапарта, когда хватался за саблю, он чувствовал себя тем, кем он был. Наполеоном. Властелином. Вершителем судеб. Человеком, оказывающим влияние на мировое устройство.

Блистательная наполеоновская эпоха – это прообраз будущего мирового устройства. Именно тогда под гениальным началом Наполеона и была заложена основа будущей цивилизации. То, что намеревался сделать Наполеон, когда строил планы объединить европейские государства под своим руководством, это и есть сегодняшний Евросоюз. Великая наполеоновская армия – это прообраз НАТО. Всюду, всегда и везде, был убеждён профессор Ястребов, незримо присутствует гений Наполеона. Понятие нации сложилось именно в ту самую наполеоновскую эпоху.

Энергия переполняла Ястребова. Ему казалось, одним своим взглядом он способен убить. Он хотел и мог быть в глазах других исключительно опасным и сильным. Он так много написал о французской истории, что его старания заметили, и президент чужой страны вручил ему награду.

Он каждый день шёл к Наполеону, входил и входил в образ, и уже понимал – он не чувствует себя русским. Он тяготился тем, что надо говорить на русском, и переходил на французский. В конце концов он вдруг понял, что уже давно презирает русское. В своих исторических исследованиях той эпохи он доказывал: Бородинское сражение, как и в целом войну с французами, русские проиграли. Втайне Ястребов полагал, распад Советского Союза это есть отдалённое последствие и подтверждение того, что один раз оставив Москву и отдав её Наполеону, русские оставили Москву навсегда. Дважды войти в реку невозможно. Проиграв Наполеону, уйдя из Москвы, русские на все будущие века на метафизическом уровне поставили на себе крест. Сакральным образом участь этой страны решена. Крушение империи будет повторяться по кругу из века в век. И тому подтверждением перевороты как семнадцатого, так и девяносто первого. Россия обречена на вакханалию. Осколки империи – вот удел России, отведённый ей твёрдой рукой Наполеона Бонапарта. В этом было глубокое убеждение профессора Ястребова.

Он размышлял о СССР и удивлялся, как мог минувшие десятилетия собственной жизни находиться в этой стране, учиться, работать, соблюдать её законы. СССР и он, Ястребов, это две несовместимые величины. Он, Ястребов, не менее великий, чем Наполеон. Он по большому счёту и есть Наполеон. И рядом – обречённый по воле Наполеона на неизбежный распад Советский Союз. Ястребов радовался, его идея получила, наконец, подтверждение, когда в девяносто первом произошло давно предчувствуемое и предсказанное им согласно его личной наполеоновской теории событие – развал советской империи.

В огне революций, войн, репрессий, катаклизмов ему чудилось озарённое сполохами света гневное лицо Наполеона. Всюду перст гениального полководца. «Он наложил на Россию руку в 1812 году, и сакральная власть его так и осталась витать над этой землёй. Наполеон не ушёл отсюда. Он здесь!» – записывал в личном дневнике свои полумистические умозаключения историк Ястребов.

Надо не только приблизиться к Наполеону, но и стать им, он искал пути к этому. Как? Он понял, как. Это было, по его мнению, открытие глобальной важности, и говорить о нём он не собирался никому. Если в мире рождаются близнецы, значит, думал он, в этом есть какой-то свой секрет. Природа посылает нам знак. Но что она хочет этим сказать? В мире, несомненно, есть двойники. Но внешне похожие друг на друга люди – это не то, что ему нужно. И тема близнецов лишь есть знак природы, на что-то указывающий. Но на что именно? Значит, надо думать. Фотографии, копировальная бумага, телевидение, видео, аудио, компьютеры... Вот средства для размножения одного и того же. Один и тот же человек глядит с тысячи фотографий. Человек умер, но его копия как бы существует. Если мы копируем и множим компьютерный файл, то значит так же возможно скопировать человека, рассуждал Ястребов. Для этого не требуется ничего. Только воля. Только энергия. Да, плоть Наполеона мертва. Но жив дух. Мой мозг будет помножен на дух Наполеона. Моя энергетическая подпитка – мощь Наполеона. Вот сокровенное открытие Ястребова, в него он всерьёз верил, и на этом открытии где-то осознанно, где-то по наитию, выстраивал своё бытие. Как прирождённый актёр, он обладал талантом перевоплощения, а потому блестяще справлялся с поставленной перед собой задачей.

Одним из главных достижений его личной полумистической философии стало умозаключение относительно женщин. Он пришёл к мысли, что помимо силы и внутренней мощи есть то, что помогает удерживать эту силу на нужной высоте. Это особая сверхэнергия, люди называют её любовью. Любовь женщины – единственная проблема в этой жизни, с которой в одиночку не справиться, без которой можно превратиться в ничто. Всю свою жизнь он искал любовь как энергетическую субстанцию продолжения собственной молодости, и одновременно боролся с этой любовью. Не желал ей подчиняться. Он никому и ничему не подчинялся.

Любовь должна была быть непременно в образе юной красивой девушки. Другие варианты его не вдохновляли. Жёны тоже не вдохновляли. Первая жена, её болезнь, её смерть. Вторая жена. Дети. Всё это как бы путалось под ногами и только мешало. Он не позволял ни жене, ни детям жить в его квартире. Все эти семейные дела должны были быть в другом месте, но только не там, где горел дух Наполеона, где стоял его бюст, и где Ястребов был Наполеоном.

Изредка, чтобы от него отвязались, он навещал семью.

В его холостяцкой квартире было тесно от множества старинных вещей, картин в массивных рамах, пыльных зеркал и комодов, ковров и шкафов. Его квартира напоминала выброшенный на мель корабль с множеством товара. Ветер, солнце, дождь, холод и зной, всё это теребит, треплет корабль, а корабль лежит на боку, а он давно мёртв, и мыши поедают крупу из прогрызенных мешков. Но до этого нет дела капитану. Капитан продолжает смотреть с палубы в даль и отдавать команды оставшимся в морской пучине матросам.

Вот так, в далёкой юности, Ястребову поручили сыграть роль капитана. Это был лишь учебный короткий переход из пункта «а» в пункт «б». Но что-то пошло не так. Внезапно тёмное небо, резкие порывы холодного ветра. Шторм. Когда всем стало ясно, корабль тонет, началась паника. Ястребов понял, сейчас случится самое страшное: портфель с баснословно дорогими старинными подсвечниками, с которым он в эти дни не расставался, может утонуть вместе с кораблём. Если утонет портфель, то Ястребову придётся держать ответ перед важными людьми, теми, которые доверили ему артефакт. И на этот артефакт нашлись влиятельные покупатели. Молодой Ястребов в том деле с подсвечниками выполнял миссию посредника. Провали её, и его просто убили бы. Он думал, впереди огромная, длинная жизнь, и жизнь Наполеона им ещё не прожита. Умирать сейчас – глупо, да ещё из-за подсвечников. Поэтому… Он оглянулся, вокруг метались, кричали, корабль нехотя погружался в воду. Ястребов спустил шлюпку, схватил портфель с подсвечниками. И стал быстро грести, прочь от тонущего судна. Впереди маячил силуэт второго корабля, он спешил на помощь. Всех спасли. Кроме одного человека. Какой-то там молодой учёный. Говорят, запутался в снастях. Был суд. Ястребову дали два года условно. Те люди, которым он вручил ожидаемые ими подсвечники, оценили его поступок, он получил покровительство. Ему стали доверять более важные дела.

Он умел решать свои проблемы. Ведь в этой жизни, полагал он, многое зависит от того, как складываются обстоятельства, а не то, как оценит твой поступок быдло. Задумайся он тогда, во время шторма, о своей репутации, и из-за этого начни спасать людей, а не подсвечники, то кто знает, не лежал ли бы он потом на дне залива с пулей в голове. А если бы и оставили в живых, то продвигаться по служебной лестнице точно не дали. У тех людей везде свои руки, и эти руки такие длинные, уверен Ястребов.

Да, надо иметь чутьё, где и каким способом решать проблемы. Ястребов был уверен, что имел такое чутьё.

И вот теперь. Проблема женщины. «Любовь женщины – единственная проблема, с которой в одиночку не справиться, без которой можно превратиться в ничто» – и эту проблему он решил простым и лёгким способом. Несколько выстрелов. И всё. Никаких мучений: она навсегда моя. Больше её не нужно ревновать. И ей тоже не нужно больше его ревновать. Они навсегда верны друг другу.

Но как жить без её любви, как жить, когда воспоминания подсовывают в голову не то, что хочется вспомнить, а то, что случилось в самый последний раз, её последний крик, её последний взгляд, её последний вздох… Как жить с этим самым ужасным, что произошло после её последнего вздоха, когда он из человека столь сильного и мощного духом, как он считал, вдруг стал слабым, трусливым зверем, когда рвал на части тело убитой, резал, пилил, кромсал, пил водку, чтобы заглушить тошноту, выл, рыдал, и снова резал, пилил, кромсал, и снова пил водку… И при этом, как такое возможно, он был каждую секунду счастлив, что уничтожает её красоту, что расчленяет ненавистную и желанную юность, он упивался сознанием, что никто никогда не завладеет этим телом, и с тем большими ненавистью, страхом и счастьем он кромсал его.

…Но это произошло через сутки после того счастливого для него и одновременно не счастливого, долгожданного и вместе с тем не желанного, убийства.

А первые сутки? Что было? Она лежала в его спальне. На том месте, где он убил её. В той же позе. Он был уверен в своей силе, и считал, что только посредством своей наполеоновской силы сумеет победить самого себя. Как он победил Ксению через убийство её плоти, так он победит и себя, то, что стало подниматься изнутри, давить на душу, мучить, всё это он победит. Нет, говорил он себе, я убил её только потому, что я очень сильный человек, и это не слабость. Разве мог быть слабым Наполеон? Значит, и он, Андрей Михайлович Ястребов, не может быть слабым. Его поступок по отношению к ней – это и есть проявление мощи его духа. Он победил в себе то, что ему не давало быть сильным, он одолел то, что делало его слабым, а это была ревность к ней, ревность к её молодости и красоте.

Он всегда был и должен оставаться сильным. И тому подтверждением его жизненный идеал. Его кумир. Его бог: Наполеон. В любую минуту жизни Наполеон оставался самим собой, то есть – Наполеоном. Значит, возможно человеку быть вот таким? А потому и он, Ястребов, должен и может.

Утром он закрыл на ключ дверь в спальню, где оставалось её тело, выпил коньяку и ушёл читать лекции. Он чувствовал себя взвинченным, но не хотел знать об этом. Надо сделать всё, чтобы остаться сильным. Он вновь убеждал себя, убийство любимой – это и есть проявление наполеоновской силы. Это самая главная реконструкция его жизни – реконструкция победы над любовью и бессмертием. Потому что любовь, говорил он себе, и есть то, что привязывает человека и делает зависимым, а значит, слабым. Освободившись от любви, от ревности, человек освобождается от зависимости и становится сильным.

Чтобы доказать себе, что он прав в умозаключениях, он не отменил ранее сделанное им приглашение, и гости, на следующий день после убийства, были в этой квартире. Он угощал их, как и в другие разы, обычным превосходным обедом. Обед был заказан в отличном ресторане. Стол сервировали профессионалы. Всё прошло отлично. Он шутил и, по привычке, изрядно пил.

Когда все ушли, он открыл дверь в спальню и принялся кромсать её тело. В ту минуту он стал догадываться, кем является. Он усомнился в своей силе. Он не владел собой. Его мутило. Он плакал. Ненавидел себя. И больше всего ненавидел себя за то, что страх владел им. Страх, что все узнают об убийстве. Что он потеряет свою репутацию. Ему казалось странным, что он боится потерять репутацию теперь, когда этой репутации на самом деле больше нет, и уже никогда не будет! И зачем же бояться терять то, чего нет? Но страх оставался. Это была инерция. Привычка прежней жизни, того человека, под маской которого он привык себя видеть. Наполеона без страха. И вот – страх. Так кто сильнее в этой жизни, человек или страх?

Страх на короткое время исчез, когда Ястребов, пьяный, метнул в ночной темноте очередной пакет с частями её тела, с парапета набережной в реку, пошатнулся и рухнул в воду. Он стал тонуть, и обрадовался этому. Сейчас я утону, думал он, и мне станет легче. Но тут же он испугался. И попытался плыть. И ему было невыносимо от того, что он пытается выплыть. Это он расценил как проявление слабости. Я цепляюсь за жизнь, я – трус, думал он с презрением о себе. Но продолжал цепляться за жизнь. Кажется, он звал на помощь.

Когда полицейские вытащили его, пьяного, из реки, он трясся от холода и смотрел, как из рюкзака вынимают отпиленные, залитые кровью, руки его любимой. Он не знал, с каким чувством смотрел. Что это в нём – равнодушие, ужас, омерзение? Теперь, когда он понял, все узнали о нём, кто он есть на самом деле, а он есть, оказывается, трус, убийца, подлец, мерзавец, то он как бы успокоился. Мнение общества его больше не должно интересовать. Во всяком случае, так он говорил себе. Он говорил себе, что его ведь и так никогда не интересовало мнение быдла, разве он забыл это? Так почему теперь он озабочен этим? Или он и раньше был зависим от чужого мнения, но не признавался себе в том? Нет же, это абсурд. Он великий человек. Он гигант духа. Для гиганта духа, для Наполеона, чужое мнение – это пустота.

Но было другое, то, страшное, оно мучило и стояло перед глазами, не уходило из сердца. Была та, которую он ощущал по-прежнему рядом, запах её молодого тела, запах её волос, взгляд её глаз, вкус её поцелуев… Вот это было самое страшное. И одновременно счастливое. У него захватывало дух от счастья, она никому в этой жизни не достанется! Ведь не убей он её, она, как и обещала, ушла бы от него. И кто-то другой потом получил бы право обладать ею. И быть может, ей было бы с тем, другим, лучше, чем с ним, Ястребовым. О, дайте ему возможность повторить снова ту ночь, и он снова и снова будет убивать Ксению. И снова будет счастлив в своём горе.

Вместе с тем, он понимал, ему по-прежнему не хочется расставаться с собой – то есть с тем человеком, которого знали в обществе, уважали. Вот это его мучило. Он потерял лицо. И в открытую плачет, и знает, что это видят. И потом увидят в размноженных кадрах, но он не может заставить себя не плакать. Он знает, над его слезами будут язвить.

Меня назовут актёром и подонком, думал он, и они будут недалеки от истины. Я именно то и есть. Я ничтожество. При этих мыслях он прикрывал глаза рукой, как будто не хотел видеть себя, и стыд вместе с ужасом переполнял его с такой силой, что он терялся.

Забывшись, он зарыдал, и вспомнил, на него смотрят, он в зале суда. Он закрыл лицо рукой. Впрочем, подумал он, какая разница, что они подумают обо мне. Не всё ли равно теперь, когда её нет, когда я стал тем, кем, оказывается, был раньше, но не знал того, – слабым, подневольным человечишкой, существом без «я», обычным зверьком, пестующим в душе зверя.

Он хотел выть. Как выл тогда, когда кромсал любимое тело убитой.

Он стал выть и биться головой о решётку. Где-то в глубине сознания одно из его «я» говорило ему: «Парень, ты всё правильно делаешь. Дави, дави на жалость!» Другое «я» тоже пыталось говорить, но не могло, и просто рыдало и выло, и Ястребов вместе с ним, с этим вторым «я», тоже рыдал и выл.

Они ждут от меня слов, признаний, объяснений… Но какая разница, чего они ждут от меня. Зачем мне думать о них. Какое теперь мне дело до всего этого. Когда понимаешь, что ты – ничто, то и весь мир становится тебе не нужен. И есть дело только до самого себя, но уже другого, того, которого ты раньше в себе не знал. Куда делся Наполеон? Куда ушёл, не в него ли я так верил, почему же он не помог мне, когда я схватил дробовик? Почему не остановил меня? Где этот чёртов Наполеон, зачем всё это было? Вся моя жизнь, вот эта, наполеоновская, вот эта, реконструкторская, зачем всё это было, а?!

Он чувствовал, ужас расползается в нём всё большей, и большей волной. Этот ужас был ещё сильнее, чем тогда, когда он пилил её тело. Тогда им владел страх, он не подчинялся своей воле. Им владела не та, обычная его воля. Им владело чужое, животное, это было страшное, не его, не человеческое. И вот что, теперь это надо назвать Наполеоном?

Но тут же он вспоминал об уговоре с самим собой, что ему необходимо притворяться и давить на чужую жалость. И тогда он успокаивался в мыслях и говорил себе: «Я всё правильно делаю. Я правильно вою. Я правильно рыдаю. Ведь я должен разыгрывать сцену человека, который оступился. А потому я должен верить в свою искренность. И тогда мне и другие поверят».

Глава 4. «Оборотень»

– Я не знаю, что это было. Это невероятно, – сказал он.

В зале было тихо. Он опустил голову. Ему не хотелось смотреть на людей. Но и молчать он не мог. Ему было жутко наедине со своим молчанием и с этой тишиной вокруг. Это напоминало ему ту ночь.

Вот так же было тихо в доме. Тихо на улице. И только эта страшная луна. Она словно закрывала полнеба. Огромное ночное солнце. Полнолуние. Он всегда плохо переносил его. В такие ночи он не мог спать. Его мучило что-то. Он не знал, что. Но было не по себе. А в ту ночь…

Он заметил, что говорит вслух. Ну и пусть. И продолжил.

– В ту ночь словно мурашки бежали по моему телу. Я буквально ощущал, кто-то чужой, мерзкий… ну, как это говорят, будто злой дух… он грыз меня изнутри и давил на мою душу. Я хотел выть, терзать себя, кататься по полу от невиданного приступа меланхолии. Я называл обычно вот такое своё состояние меланхолией. На меня находило обычно в полнолуние. В такие ночи я пил. Пил много. А потом просто валился с ног и ничего не помнил.

Но на этот раз вместо стакана водки я решил взять в руки пистолет. Будто зверь сидел во мне, так я был зол. Этот зверь стал мною. И диктовал мне свою волю. И этот зверь говорил мне: «Убей её! Тебе станет легче!»

Я всегда ревновал её. Я боялся потерять её.

В ту проклятую ночь Ксения была как никогда красивой. Но вот что странно. Я смотрел в её чёрные глаза и видел в её взгляде – ведьму. Я по-новому вдруг увидел её красоту, под другим углом зрения: видел её чёрные-пречёрные, длинные, до самой талии, волосы, бледную, как у покойницы, кожу, хищный профиль, хищное выражение глаз, и я видел за всем этим ведьму.

О, она ведьма, вдруг подумал я с ужасом. Её алые ногти показались мне кровавыми. Её выкрашенные красной помадой губы тоже казались мне кровавыми. В иные мгновения в её чёрных глазах я видел свет красных огней, как это случается в темноте у хищных животных.

Ужас пронзал меня, я весь дрожал от непонятного возбуждения и животного страха пополам с ненавистью. Такую же ответную ненависть я обнаружил, как мне показалось, и в ней.

Мы ссорились в ту ночь. Сейчас мне уже не представляется важным, из-за чего. Сейчас мне кажется важным другое. То, что я видел в её взгляде ненависть. В её голосе я слышал злобу, когда она вопила мне в лицо: «Ублюдок!».

Ястребов поднял голову, быстро взглянул на людей, убедился, его внимательно слушают.

Он сжал пальцами холодную металлическую решётку той клетки, в которой его заперли. Он сжимал решётку изо всех сил, как будто пытался сломать прутья. Он, наконец, разжал пальцы, отодвинулся вглубь клетки, закрыл лицо рукой. Была заметна грязь под его отросшими ногтями. Он сильно сутулился, и низко склонял голову, как бы желая спрятать от всех небритое, неопрятного вида, помятое лицо старого человека. Он говорил глухим, прерывающимся голосом, почти бормотал, это доставляло неудобство присутствующим и вынуждало напрягать слух, чтобы понять невнятную речь.

– Вы поймите, такого никогда не было со мной. Это впервые, – говорил он. – Это ужасно! Мы с ней оба потеряли контроль над собой. Я не понимаю, как всё это произошло. Я ведь прожил долгую жизнь. И любил многих женщин, и меня любили. И были конфликты, ссоры. Но чтобы такое… Это чудовищное несчастье.

Он путался, говорил бессвязно. Перескакивал с одной мысли на другую. Начинал плакать, плач переходил в рыдания, он бился головой о решётку. Адвокат подавал ему стакан с водой. Он делал глоток, и снова говорил о той агрессии, которую не может понять, о тех страшных поступках, которые он сам не знает, как совершил.

– Это был не я, понимаете? Я не могу поверить, что это был я, – он снова рыдал. – Ведь я любил, любил её, понимаете? Я ещё раз говорю: в моей жизни никогда ничего подобного не было! Я ещё раз говорю: девушка была истинной королевой, и вдруг превратилась в ведьму. Она бросилась на меня с ножом!

– Наглое враньё! – крикнули из зала.

С места вскочила девушка-журналист:

– Я читала в сети отклики близких, она была ангелом, она не способна на агрессию, вы лжёте!

Он не обращал ни на что внимания. Посторонний крик не произвёл на него впечатления. Он ощущал себя затравленным зверем, он был готов к унижению. Ему казалось, он желает суда линча. «Я именно – то и есть», – думал он о себе, подразумевая под этим самое низменное, жуткое, мерзкое, что может быть на этом свете.

– Неужели вы не понимаете, перед нами – оборотень! – поднялась с места женщина в дымчатых очках, в тёмной одежде. – Этот человек – не человек. В нём сидит бес! Его надо на отчитку!

Глава 5. «Задолго до убийства…»

– Забудем о времени. Забудем то, что осталось за стенами этого дворца, – объявил мужчина в пышном белом парике и в чёрном фраке.

С этих слов начался бал.

– Дамы и господа! Прошу поднять ваши бокалы за мою прекрасную даму! – произнёс на французском языке представительный пожилой мужчина в мундире Наполеона Бонапарта.

Взоры присутствующих благосклонно обратились к стоящей рядом с ним девушке в белом бальном платье, блестящими воланами ниспадающим до пола.

Профессора Ястребова и его очередную юную возлюбленную Ксению знали не только в обществе реконструкторов и университетской элиты.

Вот какой отзыв оставил однажды, много лет назад, в гостевой книге Дворца приёмов один из зарубежных посланников:

«Пожалуй, главная достопримечательность этого города – местный Наполеон. Эпатажный, эксцентричный Ястребов удивляет общественность необычными поступками. Пляска на столах с закусками в переполненном людьми банкетном зале, дуэли на шпагах, скачки на белой лошади по центральному проспекту, чтение в пьяном виде лекций студентам… Кто этот повеса? Он – учёный. Имя Ястребова благодаря блестящим исследованиям французской истории известно в международном научном мире».

Затесавшиеся под видом французской аристократии журналисты внимательно приглядывались к ряженым. Оба разыгрывали из себя галантных поклонников воскресших мертвецов, кланялись дамам. Они для вида притрагивались к бокалам с вином, подносимым чернокожими слугами в ливреях. Оркестр наигрывал старинные танцевальные мелодии. Декольтированные жеманные дамы в длинных платьях, слащавые мужчины в странных не сегодняшних нарядах – всё это вызывало скрытую усмешку у журналистов.

– Кажется, мы не зря пришли, – тихо заметил один, наблюдая за Ксенией.

– Ты думаешь? – откликнулся второй. Он тоже любовался спутницей Ястребова. – Я пока ничего интересного, кроме всеобщего сумасшествия, не вижу.

– Вот это-то и есть самое замечательное. Я думаю, об этом и нужно писать. Как люди в современное время электроники бегут в прошлые века, чтобы превратиться в ряженых придурков в белых панталонах.

– А я думаю, если и писать, так это о сумасшедшем Ястребове и его сумасшедшей Ксении. Вот те, по ком плачет перо сатирика.

– Серж, ты, как всегда, горяч и порывист, – манерно проговорил его напарник, и расшаркался, разыгрывая из себя вельможу.

Они засмеялись, прикрыв лица белыми кружевными манжетами.

– О, Пьер, ты прав. Я несносен, – проговорил сквозь смех Серж. – Но ты посмотри только, какие пылкие взгляды бросает Ксения на своего старика. Не понимаю, как может юная девица любить человека, который старше её в три раза. Это безумие.

– Или безумие, или расчёт.

– Расчёт по безумию. Ха-ха.

– Всё может быть. Но, согласись, она хороша.

– Этого не отнимешь. В любом случае мы на верном пути. Такую любопытную информацию будет преступлением не раскрутить до конца.

– А теперь смотрим вон туда…

Приятели оглянулись. Публика вытягивала шеи, люди с интересом разглядывали вошедшего в зал красивого молодого мужчину в мундире Наполеона Бонапарта. Гость окинул людей любезным взглядом. Многие узнали в нём известного французского актёра.

– Значит, это правда! – воскликнула рядом с Пьером декольтированная пожилая дама с накладными ресницами.

– Что именно? – откликнулся Пьер.

– А вы не знаете? – оживилась дама. – По городу ходят слухи, тайный русский меценат заплатил бешеный гонорар мсье Н. за участие в реконструкторских балах этого сезона в образе Наполеона Бонапарта.

Журналисты переглянулись.

Шум пробежал по толпе. Послышались возмущённые восклицания на французском языке. Люди поднимались на цыпочки, чтобы разглядеть смутьяна.

– О, да это Наполеон-Ястребов, – сказал Серж.

– Ему трудно вынести рядом с собой другого Наполеона, – усмехнулся Пьер. – Назревает скандал. Включаем видеозапись.

Ястребов уже стоял рядом с иностранцем и на чистом французском языке требовал от него покинуть бал. Знаменитый актёр с удивлением смотрел на странного пожилого человека в таком же, как у него, мундире Наполеона Бонапарта. Француз не мог понять, эти требования его двойник высказывает всерьёз, или это элемент ещё одного сценария, о котором он не уведомлён.

– Я должен представиться, – громким, звучным голосом сказал актёр на русском языке, отвернулся от Ястребова и оглядел людей. – Я здесь по велению сердца. Моя родная Франция послала меня к вам, господа, в качестве того, кого все давно здесь ждут. Я – Наполеон Бонапарт! Я к вам прямиком из Парижа!

Некоторые стали хлопать в ладоши. Дамы смотрели на видного иностранца с интересом.

Речь посланника Франции вызвала в Ястребове приступ бешенства. Спокойствие парижанина в сочетании с его молодостью и привлекательность ещё больше усилили злость профессора. Он бросил взгляд на подругу. Красавица Ксения стояла поодаль, там, где он её оставил, и тоже смотрела на француза в мундире Бонапарта. Ястребов вспыхнул и обратился на французском языке к участникам бала:

– Господа! То, что здесь происходит, наглое враньё! Этот, в мундире Наполеона, – Ястребов махнул рукой в сторону француза, – шут. Ему, разумеется, заплатили деньги для этого дешёвого розыгрыша. Это сделано специально, чтобы оскорбить меня, истинного Наполеона. И я догадываюсь, кто стоит за этим перфомансом. Это всем известный господин О., мой завистник, кроме него некому творить подобные гадости.

Ястребов огляделся, выискивая в толпе людей из своей свиты.

– Сюда, господа! Гоните в шею самозванца! Долой самозванных наполеонов! – закричал Ястребов.

И, обращаясь уже к французу, сказал с пафосом:

– Тебя послала Франция, а я пошлю тебя! У нас здесь один настоящий Наполеон, это я! Других нет!

Тут профессор отвесил актёру пощёчину. Люди ахнули. Кто-то из женщин взвизгнул. Подбежали рослые молодые люди. Они подхватили красавца под руки и вытащили из зала.

– Оркестр, музыку! Танцуют все! – захохотал Ястребов, схватил с подноса в руках официанта бокал с вином, залпом выпил, и уже в следующую минуту кружился в паре с Ксенией.

– Тебе удалось записать? – спросил Серж, пряча смартфон.

– Конечно, – Пьер улыбался. – Замечательно. Пойду отзвонюсь кое-кому.

Серж погрозил пальцем:

– Я так и понял, что всё это связано с писателем О.

– А я разве называл фамилии? – Пьер улыбался.

– Я чуял, ты неспроста притащил меня сюда. Отчего же не предупредил? Мог бы по дружбе намекнуть о перфомансе?

– Раньше времени нельзя. Теперь можно. Но – между нами. Сейчас вернусь. А ты пока следи в оба.

Глава 6. «Разговор на автобусной остановке»

– Маньяки, убийцы, насильники, террористы, чикатилы, брейвики, ястребовы…. О, эти СМИ. Тошнит.

– Вы полагаете, виноваты во всём СМИ?

– Не во всём, но… Что-то не так с ними. Негатив задолбал.

– А, вы хотите об урожаях, надоях, съездах…

– Я хочу, чтобы не смаковали подробности катастроф, зверств, или эти, педофильские... А то порой выйдешь на улицу, так на мужиков с подозрением смотришь. Знаете, чего не хватает нашему государству?

– Ну?

– Идеологии.

– Так она у нас после развала СССР согласно Конституции под запретом.

– Вот потому и говорю, не хватает.

– А какую вы идеологию хотите?

– Духовную, например. Народ потерял скрепу. Ориентиров нет. Были бы ориентиры, была бы и мораль.

– В Бога хотите заставить верить?

– Заставить-не заставить, но надо, чтобы люди кого-то боялись. А кого бояться, как не Бога. Да и власть тоже не мешало бы…

– Бояться?

– Уважать хотя бы, и то хорошо. А у нас народ разучился уважать не только власть, но и самих себя. Патриотизм? Где он? Где наш патриотизм, а? Бутики, смартфоны, тинейджеры. На хрущёвских домах: «Отель», «Суперпупермаркет»… Бургерные, пиццы-дриццы, «авеню»… Видели, на улице Горького, возле кинотеатра «Спартак», появилась вывеска: Отель «Avenue 5». А рядом – пиццерия «New York Street». Тьфу. Дикость. Где наш родной язык? Стесняемся своего. Презираем себя. Стыдимся отечественного. Выродились.

– Навеяли вы мне на ночь глядя мысли неприятные.

– ?

– О нашем местном Наполеоне, этом, маньяке Ястребове.

– Ну, это случай классический. Символ нашего времени.

– Не знаю-не знаю, классика, символ… Чушь собачья. Урод он и есть урод. Как у нас говорят? В семье не без урода. Во все времена были вот такие и негодяи, и преступники. Причём вообще тут «символ»? Зло, как и добро, категории вечные. И всегда мир был поделён на добрых и злых. Если вы хотите искать причину этого или другого убийства в современных нравах, то, опять же, всегда эти нравы были одинаковые – были дурные, были и не дурные нравы в каждом столетии, в каждом государстве.

– Однако склонность к насилию и ко злу в наше время как-то стала усиливаться.

– Не думаю. Скорее, это СМИ нам в мозги подобное вкладывают. Но, допустим, вы правы. А чем вы обоснуете ваше утверждение? Каковы причины, на ваш взгляд?

– У народа за годы безбожия выбили из души стержень, имею в виду веру в Бога. Не стало духовной опоры на Истину. А Истина – это Христос. Наши исконные ценности христианского братства, совестливости, любви к ближнему, стремление жить по заповедям евангельским, всё это попрано. Упрощённо говоря, появилась тенденция жить так, будто ты бессмертен и тебе всё разрешено. Над теми, у кого осталось за душой святое, смеются. Модно быть злым, и стыдно быть добрым. Модно быть ковбоем, гангстером, киллером, бэтменом, джеймсом бондом, терминатором, рэмбо, но не патриотом.

– Нет-нет, не соглашусь. Вы утрируете. Это у нас нехорошая склонность огульно всё хаять. Есть у нас много и светлого, и доброго, и народ в церкви потянулся, и церкви стали строить.

– Послушайте, это всё внешнее. Церковная обрядовость. Фарисейство. А посмотрите на поступки. Ведь гниём, страшно гниём! Коррупция разъедает, нравы молодёжи – жуткое дело, народ требует хлеба и зрелищ, на духовное – наплевать и наплевать. В церкви, говорите, идут? Так зачем, зачем они туда идут? За выгодой личной. Не для того, чтобы с помощью Божьей становиться добрее, чище и внимательнее к ближнему, а чтобы себе оценку на экзамен попросить, от болячки избавиться, от аварий защиту, и всякое такое. Они, такие просьбы, это всё понятно, житейское, почему и не попросить. Но для людей такие просьбы – это и есть смысл походов в храм, не более. Свечку за здравие, воды от сглаза. Вот в чём для них смысл веры. В церковь – как в дом быта, чтобы требовать от Бога. А когда чего-то получат, то и поблагодарить забудут. Это разве скрепа духовная, такая вера? Да не вера это, а суеверие. Язычество. Инстинкты. Вот и вся современная духовность. А когда дело доходит до жизни, то склоки, сплетни, зависть, злоба, алчность, жадность, пожрать, поспать, похоть удовлетворить… Так и живём. А Ястребов этот, заметьте, он разве думал о Боге? Для него Наполеон – бог. Или возьмите несчастную, которую убил. Будь она верующей, так хранила бы целомудрие, до свадьбы ничего не позволяла.

– А это, кстати, и есть пример распущенности нравов.

– К сожалению, да.

– А значит, я тоже прав, когда говорю о символе нашего времени. Потому что эта пара – Ястребов и Есеева – как бы воплотила в себе то, порочное, что сегодня свойственно разнузданному миру. И довели они свою абсурдную любовь в неравном незарегистрированном браке до глобального, до катастрофы – убийства. А знаете, почему убийство у них произошло? Потому что у этой любви, а точнее – блуда, у этого блуда не было будущего. Потому что изначально не было заложено в фундаменте отношений ничего надёжного. Они по возрасту были не парой. Есеева скрывала от родителей свои отношения с развратным стариком, понимала – всё это нехорошо, противоестественно, понимала, что не получит одобрения родительского. Ясно, на чём держался этот гражданский псевдо-брак? На лжи. Ястребов был женат. Есеева сознательно разрушала его семью. В конечном итоге, брак Ястребова рухнул. Пишут, она не позволяла ему встречаться с детьми, ревновала к законной супруге. Это о чём говорит? О пороке! Божьего благословения на такие порочные отношения, разумеется, не было. С самого начала оба гневили Бога, и вот, гнев Божий грянул. Эта смерть – гнев Божий. Вот этим трагическим финалом блудной связи Ястребова и Есеевой сам Бог показал народу: смотрите, куда вы катитесь? В бездну! Остановитесь, блудники и любодейцы, задумайтесь о той геенне огненной, на которую вы навечно обрекаете свои грешные души!... Вы поглядите, что творится. Старики бросают старых жён, берут себе юных. Молодёжь вне брака развратничает. Разводы сплошняком. Абортами душат страну. Мужчины с мужчинами в отношения вступают. Вырождаемся, вот что. Вырождается наш народ. Не хватает чистоты! А главное, не хватает нашему народу – Бога! И самое страшное, народ-то наш слеп! Не видит, не понимает, в каком смраде, в каком гное живёт духом и телом, катится в бездну. Вы гляньте, как в прессе все полощут этого Ястребова, требуют его смерти, так это же они сами себя полощут. Себе приговор выносят. А судьи кто? То, что они не расчленяли, не убивали, поэтому лучше, чем Ястребов? Разве? Лучше ли?

Глава 7. «Линия защиты»

– Андрей Михайлович, вы понимаете, что нужно выработать линию защиты?

– Понимаю.

Адвокат пристально взглянул на Ястребова.

– Андрей Михайлович, вы не должны выходить из образа отчаяния. Это единственно правильный вариант поведения в вашей ситуации. Понимаете?

– Понимаю, – кивнул Андрей Михайлович, не глядя на адвоката. – Но… Я действительно в отчаянии. Мне хочется выть, больше ничего. Я чувствую себя животным.

Он сидел с опущенной головой, низко склонившись, поставив локти на колени. Его крупные, морщинистые руки были сжаты в кулаки, лоб он прижимал к кулакам.

Он почувствовал прилив жара, его речь стала быстрой и как будто бессвязной.

– Я нахожусь в постоянном страхе. Мне страшно, что я – это я. Я никогда не был в такой ситуации. У меня выбили почву из-под ног. Я оказался без книг, без работы, без всего, к чему привык. Я будто животное. И теперь мне кажется, что я и раньше был этим животным. Я по жизни взрывной человек, я мог очень быстро прийти в бешенство и превратиться в животное. А в последние месяцы, до убийства… Теперь ведь, знаете, моя жизнь поделена на «до» и «после». До убийства и после убийства. То, что после, это как бы моё существование вне жизни. Я будто перестал жить. Так вот. С чего я начал. В последние месяцы, до убийства, я находился в страхе, что меня убьют. За мной следили, мне присылали угрожающие послания…

– Кто?

– Люди из окружения писателя Иннокентия Отлыгина. Они всюду за мной следили, это я точно знаю. Они ходили за мной по пятам, чтобы записать на видео что-нибудь скандальное. Провоцировали меня на скандалы. Им нужен был компромат на меня. Они шантажировали и угрожали меня убить.

– Из-за чего?

– Это длинная история. Иннокентий Отлыгин украл мои труды, написал книгу с использованием моих идей и текстов. А потом обвинил меня в плагиате. И начались судебные тяжбы. Я выиграл суд, но потом последовал другой суд. Из-за того, что я публично оскорбил Отлыгина. На этот раз уже он его выиграл. Но это лишь внешняя схема событий. Всё обстоит гораздо хуже, всё – сложнее, потому что это – по живому, это нервы. Мир поделили на своих и чужих. Нужно быть на чеку, тот ли человек, или не тот, можно с ним говорить, или нет. Я перестал выходить из дома в тёмное время суток. Меня страшила темнота. Вдруг поджидают за углом люди Отлыгина? Нападут, изобьют, искалечат. И когда она… Вы понимаете, о ком я… И когда она сказала, что уйдёт от меня, я подумал, что и она переметнулась в лагерь врага. Окружающий мир стал для меня реконструкцией жизни. И в этом реконструированном мире все, кто был не со мной, оказывались во враждебном лагере. Разве мог я воспринять иначе уход Ксении? Значит, и она теперь мой враг. Она с теми, кто против меня. Уйдёт от меня, и станет смеяться надо мной вместе с моими врагами, рассказывать им про меня и смеяться. А когда она крикнула «ублюдок», всё помутилось в моей голове. Вот тогда я стал животным. Я вёл себя так, как могут вести себя животные. Убивая Ксению, я убивал врага. Тут важно вспомнить, что в моей жизни всегда присутствовал второй план – это реконструкция. Это как бы моя вторая жизнь, и она была для меня не менее настоящей. В этой второй жизни я играл роль Наполеона. И в ту страшную ночь всё перемешалось в моей голове. Жизнь номер один и жизнь номер два. Я и Ксения, я и Наполеон. Все, кто против меня – значит, и против Наполеона. Но противников Наполеона в своём окружении я не потерплю. Потому что это вызов лично мне. И тем более Ксения. Та, которую я любил, кому доверял… Впрочем, нет. Ей я хотел доверять, но не мог доверять, потому что она молода. Она слишком молода. А я уже стар. Разве может старый мужчина доверять молодой женщине? Конечно, нет. Поэтому я всё время ждал от неё предательства. Я следил за каждым её шагом. Это её тяготило, я знаю. И она упрекала меня за это. Но я не мог иначе. Если бы я перестал её контролировать, я сошёл бы с ума от неопределённости, от неизвестности, где она, с кем… Зная распорядок её дня, режим её работы, распоряжаясь её личным временем как своим, я хоть как-то обеспечивал себе внутреннее душевное равновесие. Но это равновесие было зыбким. Я находился в подвешенном состоянии. Я находился в положении человека, над головой которого дамоклов меч. И этот меч она обрушила на мою голову, когда сказала «ублюдок». Этим она вынесла приговор самой себе. За этим вот её «ублюдок» я прочёл всё, что было нужно. Этим она сказала, что перешла в лагерь врага, что я больше ей не друг, и доверять больше друг другу мы никогда не сможем. Назвав меня «ублюдком», она подтвердила мои подозрения, что ей надоела моя старость. Она как бы напомнила мне о том, что она слишком молода, а я слишком стар, что у неё впереди долгая жизнь, а у меня эта жизнь на исходе. И я почувствовал, как во мне вместе с яростью ещё более усилилась зависть к её молодости и к той будущей долгой жизни, где она будет без меня. И когда я пресёк эту жизнь в ней, я стал счастлив. Это было счастье животного, сумевшего перегрызть глотку своей жертве.

Глава 8. «Вирус ненависти»

– Друзья, мы в прямом эфире. Звоните в студию. Обсуждаем тему, взволновавшую общество: убийство известным учёным Ястребовым своей возлюбленной – аспирантки Есеевой. Первый звонок. Москва. Слушаем вас.

– Моё мнение: случившееся – это результат философии убийцы и образовавшихся на этой почве инстинктов. Ястребов, несомненно, глубоко образованный человек, талантливый учёный, исследователь истории. Как личность незаурядная, он воспылал любовью в первую очередь к самому себе, и уже через призму собственного величия оценивал мир и с позиции себя-«бога» собственноручно как бы руководил этим миром. Такие иррациональные личности, как Ястребов, вполне могут быть не только фаталистами, но и нарциссистами. Ястребов полагает, что способен оказывать решительное воздействие на действительность, менять судьбу мира, людей, и свою собственную. К нему отнюдь не подходит поговорка «Дурак считает себя умным. Умный переживает, что недостаточно умён». Он-то как раз тот умный, который знает о своём уме, и этим превозносится. Эпатажный, тщеславный, он склонен к яркой аффектации, но не к конформности. Другими словами, он не просто уверен в верности выбранных им жизненных ориентиров, но он вжился в придуманный для себя образ, и уже ни при каких условиях не в состоянии из него выйти. Это актёр, забывший после выхода из театра, что он актёр, и продолжающий до самой смерти играть заданную ему роль. Он находится в пограничном состоянии между самоконтролем и обсессией, том состоянии, когда навязчивые мысли уже выходят из-под контроля и человек рискует превратиться в параноика. Историка Ястребова я бы назвал не просто продуктом нашей среды, но и её символом. Это, если хотите, пример глубокой трансформации личности в переломный и судьбоносный для страны период отречения от былого.

– Вы имеете в виду эпоху девяностых? Распад СССР?

– Можно и так выразиться. Но я бы хотел ещё глубже смотреть на эту проблему. Ястребов – это некая субстанция, впитавшая в себя то, что мы назвали бы ассоциальным, а также вражеским нашему национальному духу истории. Он тот, кто не принял ничего своего на той земле, где его родила мать, воспитали родители. В простонародье таких называют выродками. Почему это с ним произошло? Однозначного ответа дать нельзя. Можно лишь задавать вопросы. Не потому ли начались перекосы в общественном сознании, что произошла революция, или, как сегодня мы говорим – переворот, в 1917 году? И потом на обломках некогда великой державы выросла другая, тоже по-своему великая, держава. Но и её не уберегли. Новый переворот. Новый распад. Всё это, полагаю, на генетическом уровне срикошетило и затем шибануло по психике наиболее чувствительной части последующих поколений. Известно, что яркие личности с кодом гения чутко реагируют на подобные исторические и национальные раздражители. Эти гении как раз и восприняли, впитали в себя дребедень исторических пертурбаций. Это стало для таких, как сир Ястребов, на уровне подсознания подспудной внутренней памятью о случившихся трагедиях в истории его народа. И внутренняя память отторгла данный стресс, а личность – взбунтовалась. После чего код гения стал раскручиваться по своим законам в противоположную от общепринятых норм сторону. В итоге он дораскручивался до той точки, откуда пошли источники волн разрушения. В случае с другим гением, быть может, эти волны могли дойти до более ранних веков. У каждого свои реагенты и свои реакции. У Ястребова цикл взаимодействия с прошлым остановился на фазе наполеоновских свершений и побед. И вот там и стал жить. Или, скажут иные, забуксовал. Застрял. Как бы то ни было, Ястребов стал носителем не просто идеи наполеоновского триумфа, он стал носителем вируса ненависти по отношению к нашей Родине. Всё иное, то бишь французское в его случае, им превозносилось и вызывало в его душе бешеный патриотический духоносный подъём. Всмотритесь в его глаза, в его лицо на этих, размноженных в интернете, видео и фото. Сколько искреннего пафоса, веры в победу, желания идти и сражаться до конца. Но пафос во имя чего? Сражаться за победу какой страны? Неужто России-матушки? Ну, вы понимаете, о чём я. Его реконструкции «понарошку» были на самом деле не иллюзорны. Это не были миражи в его понимании, потому что это лишь было отражение той внутренней реальности, которая существует в его голове.

– И какой вывод вы хотите сделать? Есть ли у вас ответ на вечные вопросы: кто виноват? Что делать?

– Как я уже сказал, ответа однозначного нет. Вместо ответа есть много вопросов. Но если вы хотите, чтобы я подвёл черту, сделал конкретный вывод, то это прозвучит, быть может, примитивно. В моём понимании Ястребов – это проекция прошлого на сегодняшний день. Его матрица – сверхъестественное нечто. Инаковость. Перевёрнутость. Условно называется эта матрица – Наполеон, расшифровывается как враждебность к сегодняшнему дню – не только русского, но и любого другого мира. Можно сказать и шире: это враждебность вообще к людям, потому что они – ниже Наполеона, ниже Ястребова. А значит, это отторжение любого человека. Это, если хотите, ницшеанство. Ненавистничество, проистекающее из мании величия. Но я бы не спешил называть Ястребова маньяком. Что касается жертвы, несчастной, задуренной им, девушки. Она в восприятии нашего русского Наполеона – ещё один допинг для развития его эгоцентрической идеи возвышения над всем и вся. И как только он учуял попытку бунта с её стороны, он стал воспринимать её как антагониста, как представителя вражеского лагеря.

– Когда вы говорите о вражеском лагере, вы имеете в виду историю противостояния Ястребова и писателя Иннокентия Отлыгина?

– И это в том числе. Таким образом, аспирантка, объявив о решении прекратить отношения с Ястребовым, превратилась в объект ненависти. Но поскольку Есеева не только соратник профессора по научной деятельности, но и его любовь, то результат получился сногсшибательным. И это ещё одно научное достижение профессора. В теории Ястребова любовь и ненависть можно совместить в коктейле лишь с помощью одного средства – убийства.

– Я вас правильно понял: вы ищете символизмов? И что …? Подразумеваете под убийцей, м-м-м, образ Франции, а под его жертвой образ России? Расчленяя свою русскую любовь, новый Наполеон тем самым расчленял Россию? Вы это хотели сказать?

– Оригинальная трактовка. Однако. Гм. Заслуживает дополнительного осмысливания. Но в моём варианте не совсем так. Может, сам Ястребов и считает себя победителем в схватке с той, чья юность вызывала в нём ревность. Но ведь на самом деле, он потерпел поражение. Убив аспирантку, он показал не только свою бесчеловечность, безграничную жестокость, но и продемонстрировал слабость. Пойдя на убийство возлюбленной, он признал своё бессилие там, где требовались воля, благородство, великодушие. Это поступок слабого, малодушного человека, проигравшего животным инстинктам.

– Вот за эту мысль я и хочу ухватиться. Итак, животные инстинкты. Кто из наших радиослушателей хочет высказаться? Напоминаем, в прямом эфире – «Час открытого мнения». Звоните. Высказывайтесь. Обсуждаем резонансное убийство с расчленением. Историк Ястребов и его лебединая песня Есеева. Есть звонок из Твери. Слушаем вас.

– Добрый день. Я бы хотел вспомнить о таком понятии, как институт совести, духовная база оного заложена при рождении в каждом человеческом естестве. Церковь связывает наличие совести с Божественным началом. На языке церкви совесть называется голосом Бога. Независимо от того, хочет или не хочет кто-то верить в Бога, он имеет в себе Его голос. И чем более развита в человеке совесть, тем ближе он к Богу, даже если и не верит в Него. Все люди слышат в себе этот живой голос, но одни слышат явственно, другие слегка, одни к нему прислушиваются, другие нет. Так вот, те, кто игнорируют совесть, попадают в зону риска. Они выбирают тропу животных инстинктов.

– А кстати. Пришло на ум. Из воспоминания Андрея Тарковского о своём детстве – отец на вопрос сына, существует ли Бог, ответил: «Для неверующего – нет, для верующего – да!» Нам звонят из посёлка Добромыслово. Слушаем вас.

– Здравствуйте. Меня зовут Михаил Анемподистович, мне восемьдесят пять лет. Всю жизнь проработал учителем истории в школе. То, что сейчас показывают по телевизору про историка Ястребова, меня лично не удивило. Я прожил долгую жизнь, но имею до сих пор ясный разум. Поэтому вы можете доверять моему мнению. Считаю, такие явления, как Наполеон Ястребов – естественное следствие распада мира. Мир движется к концу. То, что когда-то было для нашей страны за железным занавесом, теперь вошло в наши дома и в наше сознание. Растление мозгов, опустошение душ – всё это принёс нам западный и американский мир с их аморальными ценностями. Ястребов – продукт падшего мира. И хотя большая часть его жизни пришлась на советский период, он оказался в зоне риска, поскольку с детства влюбился в Наполеона. Я говорю упрощённо, вы понимаете. И его преклонение перед Францией затмило ему мозги, мораль, совесть. И вот что в результате мы имеем на сегодня. В лице Ястребова жизнь показывает, что может случиться с нашим обществом, если мы и дальше будем слепо копировать западный образ жизни, поклоняться американским идолам бездуховности и бессовестности.

Глава 9. «Блог Ксении Есеевой. Форум»

Иван Замятлев:

Зашёл на страницу убитой девочки. Царство тебе небесное, красавица!

Нэлли Окламеева:

Милая, милая Ксения, не могу без слёз смотреть на твою фотографию. Ты прекрасна. Спи спокойно, тебе уже хорошо.

Боря Кордеенко:

Нет, это не укладывается в голове… Будь он проклят!!! Мы помним тебя, Ксения. Мы любим тебя. Пусть земля тебе будет пухом.

Антон Костров:

Прочитал на одном из форумов предположение, что гражданин Ястребов, мог получить при рождении в 1956 году травму головы. Мысль о родовой травме Ястребова заслуживает внимания, но! – о родовой травме с точки зрения государственного масштаба, вот о какой травме надо речь вести. То есть речь об утробе всей страны. Все мы, зарождаясь в материнском чреве, одновременно несём в себе и ген той страны, в которой наша биологическая мамочка живёт, дышит, мыслит. Наша мамочка и наш папочка – клетки породившего их государства. И потому зачатое ими существо тоже клетка того же Отечества. А теперь представьте: государство извергает из себя народ и разрушается. Или наоборот: народ громит и рушит собственную страну, и та распадается. Это можно сравнить с трагедией человеческого эмбриона, которому не дали жить и через аборт лишили материнского дома и возможности будущей жизни. Ушибленные распадом государства, наши люди получили травму голову. Это почти что родовая травма, и это повлекло тяжкие последствия для всех, в том числе и последующих поколений. Это самая настоящая травма психики, мозга, души. Что случилось после аборта страны в 1917 году? Изверженные из привычного лона, люди массово помешались, они метались в поисках прежнего насиженного гнезда. Но неизбежность пустоты отвечала им холодом могилы. Вот оно, жуткое и страшное состояние жертв аборта. Разрушение тела, мозга, психики. Люди превратились в зверей. Убийство, насилие, жестокость – всё это стало символом состояния мозга власти. Всё перевернулось в головах правителей, и это перевёрнутое состояние они транслировали вовне, и это перетекало в мозги живущих, в души страждущих. А что случилось после аборта государства в 1991 году? Выкинутые из чрева матери-державы, народы бросились врассыпную, как ополоумевшие бараны. Обезумевшие пастухи свистели и гикали вслед своим перепуганным баранам. Всеобщее смятение постигло жертв аборта. И понеслось. Убийства, насилие, бандитизм, кланы, банды, киллеры, организованная преступность, коррупция, распил государственного бюджета, неправедное обогащение и нищета, жестокость, равнодушие, подлость, низменность, проституция, педофилия, распад морали… Вот они, признаки массового сумасшествия там, где люди пережили психическую травму – аборт на государственном уровне.

Согласитесь, в таком контексте личность Ястребова и его странная жизнь больше не вызывают вопросов. И вовсе не удивительно, что умнейший, талантливый учёный вдруг стал расчленителем. И тут все вдруг прозрели: ого, обнаружился давний распад личности?! Но постойте. Человек при жизни долго-предолго смердел, но почему-то все привычно нюхали этот смрад, и даже получали удовольствие. Не потому ли, что сами смердели? А кого он расчленил? Свою бывшую студентку? Свою любовницу? Или не только? Да. Не только. Он расчленил так же легко и просто, как мы все вместе с вами когда-то расчленили – тело матери-России, Отчизны, разрезали на куски, отказались от своего, родного. Мы все давние расчленители. Мы все давно пахнем нехорошо, и давно живём нехорошо. Наши поступки, мысли – что, какие? Неужто святы? И можем кидать камни в Ястребова-маньяка? А мы? Кто мы? Что есть у нас святого за душой? Что доброго в нас? Уже одно то, что кидаем камни в погибающего Ястребова, говорит в первую очередь о нас самих, кто мы есть. Мы не те, кто способен прощать и желать спасения погибающей душе. Мы те, кто жаждет крови. Мы страшные маньяки, привыкшие к насилию, ненависти, злобе, ярости, паскудству. И когда один из нас своими, доведенными до крайности, уродливыми делами тыкает нас мордой в собственную грязь, мы сатанеем. Мы требуем убить того, кто ткнул нас носом в собственное дерьмо.

Марат Забыко: Антон Костров, вам, кажется, требуется помощь психотерапевта.

Надежда Белова: Антон Костров, вы не о том. Зверски убита девушка. Вот это главное. Философия в данной ситуации не уместна.

Мария Макаренко: С Антоном Костровым готова подискутировать. Но не буду. Потому что с такими людьми, как этот человек, дискутировать бессмысленно.

Фёдор Скрягинский: Жаль, нельзя материться. Это я насчёт писанины Антона Кострова.

Жанна Брянская: А мы удивляемся, откуда берутся профессора-расчленители. Да вот оттуда, где водятся подобные Антону Кострову «добросердечные» болтуны.

Жорж Рабин: Смертная казнь. Только это требуется. Срочно вводить смертную казнь. Всё прочее – бессмысленно.

Лиля Овечкина: Антон Костров, иди в ж….

Аsa Оfeq: Какая ужасная смерть.... Спи спокойно....

Валя Петрова: Казался нормальным человеком, преподавал. А на поверку – вонючее дерьмо. Мразь. Чтоб он сгорел в аду или сгнил в психушке, профессор кислых щей.

Оксана Смирницкая: Царствие небесное. Бедная девочка. Соболезнование родителям. Жизнь была впереди. И так хотелось жить, долго жить, много сделать…

Богдан Яровой: Убийца, надеемся, понесёт заслуженное наказание.

Максим Шацкий: Погружение в реконструкцию истории оказалось погружением в бездну. Как жалко эту бедную девушку.

Игорь Масленников: Мне кажется, он был не один. Не исключено, через него шли поставки девочек другим престарелым маньякам. Мне не верится, что профессор в одиночку распилил тело.

Mixail Logynov: Девчонку ужасно жалко, конечно… Но размышления вот какие. Он старше её на сорок лет. Несколько лет юная девушка живёт со стариком. Наблюдает его характер, понимает, что он за фрукт. В конце концов, из него так и прёт неадекватность. И ей должно быть понятно, во что это грозит вылиться лично для неё. Что её держало? Любовь? Страстные чувства? Что-то мало верится… Эх-хо-хо…

Ангелина Метлицкая: И чего она не догадалась вовремя травануть деда в качестве упредительной меры. Эх, протупила, бедняжка. И пошла на запчасти.

Нина Борщова: Жаль запредельно. Соболезную родным и близким.

Игнатий Линькович: Зловещие шорохи, это подкрадывается маркиз де Сад… Впрочем, Ястребов более походил в жизни на Жиля де Рэ…

Макс Шавардин: Что-то подсказывает, не доживёт до суда профессор-расчленитель. Уж слишком много знает... Да и девица его. Не аномалия разве, жить юной красавице с вонючим дедом?

Иван Николаевич: Куда смотрели родители? Вот что интересно. Как можно позволять своему ребёнку подобные любовные отношения со старым извращенцем?

Борис Угольнов: Только нелюдь, безумец, изверг мог лишить жизни такое чудное создание Божие, да ещё потом распилить на части. Милая, милая, как жестоко ты ошиблась. Разве можно быть такой доверчивой. Ты уже на небесах, ангел…

Лиля Зуб: Господи, какая тонкая, восхитительная красота. Как рука могла подняться… Пусть отсохнут руки у садиста-убийцы.

Ярослав Дубравин: Очень жалко эту красивую девушку. Надеюсь, убийца будет наказан самым жёстким образом. Абсолютно не верю, что он якобы намеревался покончить с собой. Уж если бы хотел, и если любил её смертельно, то возле её трупа сразу бы и застрелился. А этот… Паскудник. Нечисть. Мразь. Сердечные соболезнования папе и маме этой замечательной девушки.

Вера Забытова: Но почему терпела? Привлекала квартира? Связи? Деньги? Не за это ли и поплатилась? Эти вопросы ко всем. Нельзя повторять подобные страшные ошибки.

Татьяна Курова: Даже если бы она была воровкой, убивать нельзя! Перестаньте покойную обливать грязью! Она не бомжиха, чтобы забивать себе голову чужой квартирой. К этой профессорской квартире она и отношения не имела. Да и тем более уже съезжала. У неё было место в общаге. А вы уродина, Вера Забытова, раз такое пишете.

Ольга Ярцева: Вы напрасно недооцениваете, Татьяна Курова, квартирную тему. Приобрести собственное жильё в крупном городе – вопрос для молодой девушки практически не разрешимый. А тут – старый профессор с квартирой. Старость не радость, а квартира – радость. Извините. А девушке убитой теперь остаётся пожелать царства небесного.

Глава 10. «Ток-шоу»

– Друзья, мы в прямом эфире. Сегодня говорим о самом-пресамом. Расчленитель Андрей Ястребов – герой года и всех времён.

Актёр В.П.:

– Расчленёнка – это не эстетично.

Уборщица вуза, где работал Ястребов:

– Это шокировало всех. Ястребова я лично любила. Он импозантный мужчина и галантный. Дамам ручки целовал. И даже мне. Таких мужчин сегодня не найти. Не верится, что убил. Может, это она сама себя… убила. Или соперник. А Ястребов – человек гуманный, взял вину на себя. Расчленил, говорите… Не похоже на него. Это не он. То другой. А он ручки дамам целовал. А отрезанные руки – зачем ему.

Ведущий:

– За что он её так?!

Бывший студент О.П.:

– Он подонок. А о ней мы ничего плохого не слышали.

Ведущий:

– Он был смешон?

Бывший студент О.П.:

– Да. В своих переодеваниях в Наполеона он многих смешил. Но, думаю, он совершил преступление сознательно и в адекватном состоянии. Ведь он пригласил гостей, когда в другой комнате лежал труп убитой им девушки.

М.Б., преподаватель института:

– Страшно, что шизофреник преподавал в вузе.

В.П-н, искусствовед:

– Это сейчас вы говорите так. После случившегося. Но в целом он производил впечатление нормального человека. И ни один психиатр не запретил бы ему преподавать.

Ведущий:

– Знали студенты о романе Ястребова и студентки Есеевой?

Студент Б.Г-в:

– Конечно. Всем было известно. И фотографии по интернету гуляли.

Декан Ю.Г.:

– Мы все, преподаватели, выражаем соболезнование родителям погибшей. О Ястребове ничего плохого сказать не могу. Он выдающийся учёный. Для нас случившееся – непонятно. Это всех шокировало.

Бывший студент О.П.:

– Преподаватели не хотят выносить сор из избы. Поэтому корректные комментарии.

Писатель Иннокентий Отлыгин (на экране видеозапись прошлого года):

«И диссертация, и книги Ястребова – всё, всё плагиат! Он украл мои идеи и мою книгу. Он избивает своих студенток-любовниц. Он псих. И как бы не случилось, что одну из своих подружек он прибьёт до смерти. Мой прогноз: через год наш экзальтированный маркиз де Сад загремит в тюрьму, или в дурдом. Пока не поздно, пока он никого не убил, требую уволить профессора с работы, а определённым инстанциям заняться его личностью на предмет исследования с разных точек зрения».

Студент М.П-ов:

– Вы зря этого писателя здесь показываете. Он и тогда, и сейчас наживается на славе Ястребова.

Ведущий:

– Господа. Обратите внимание, за год до трагедии писатель Отлыгин предсказывает то, что сегодня случилось! Это потрясающе!

Общественный деятель М.И-ая:

– Ко мне в прошлом году пришёл писатель Отлыгин. Принёс заявление. Он попросил разобраться в неэтичном поведении Ястребова, в том, что тот плохо обращается со студентами, и в том числе проявляет жестокость по отношению к девушкам-сожительницам. Я позвонила ректору. Тот не согласился со мной. Сказал, Ястребов гениальный учёный. Уволить нельзя. Так и сказал. А я утверждаю, Ястребов всегда отличался агрессивностью. Он несдержанный человек. И это на себе ощущали те, кого он учил, с кем общался.

З.З-ов, товарищ профессора Ястребова:

– А почему именно к вам пришёл этот писатель-выскочка?

Общественный деятель М.И-ая:

– А почему вы уводите разговор в другую сторону? Убили девушку! Вот главное сегодня!

Ведущий:

– С нами на связи депутат О.З-ов.

Депутат О.З-ов:

– Ответственность целиком на вузе. Руководство знало ситуацию. Знали всё и студенты. И никто ничего не предпринял для своевременного обезвреживания маньяка.

Ведущий:

– С нами на связи ещё один депутат. А.М-ов.

Депутат А.М-ов:

– Андрей Ястребов был мне хорошо знаком. Одно время он помогал мне собирать коллекцию антиквариата. Но потом наши жизненные дороги разошлись. Сейчас комментировать случившееся не буду. Слишком страшно, и пусть этим занимаются те, кому положено расследовать ужасы. А в отношении дебатов в вашей телепрограмме одно скажу: а судьи кто?

Ведущий:

– С нами на прямой связи известный журналист А. П-ин.

Журналист А.П-ин:

– Мда-а-а, скажу я вам, распиловщик студентки – известнейший профессор, красавец, звезда костюмированных балов. Это похоже на свинство – то, что ещё и расчленил. Нет, это очень не традиционно.

Ведущий:

– Алексей, в сети распространяются предложения о продаже книг Ястребова с его личным автографом, запрашивают от ста тысяч и выше рублей. В числе таких продавцов заметили и ваше имя.

Журналист А.П-ин:

– Не отрицаю. И что здесь вас не устраивает? Вполне нормальный ход. Если есть спрос, то будет и предложение. Ястребов сейчас популярен, и это вот такая реальность. Поэтому давайте не будем. Деньги, сами понимаете, они и есть деньги. Книгу Ястребова с его автографом я продал за двадцать тысяч рублей.

Юрист Б.М-ев:

– Таких сексуально озабоченных профессоров везде можно найти. Но это не повод всех профессоров подозревать. А вот студенткам надо бы задуматься о судьбе убитой. Мой прогноз – экспертиза его признает невменяемым. Любой талант имеет качества ненормальности. Но кто-то с признаками святости, кто-то нет.

А.Б-ко, журналист:

– Это блуд. Это разнузданность. Он чудовище. Его нужно в клетку!

М.М-ко, парикмахер:

– У меня умер любимый человек. И Ястребов, как друг моего покойного любимого мужчины, пригласил меня к себе уже через неделю после смерти моего друга. Я пришла. Был накрыт стол. Он взял меня за руку. Сел ко мне очень близко. Я долго это терпела. Но потом сбежала. Меня поразило, что он, друг моего умершего друга, так себя ведёт.

Писатель Иннокентий Отлыгин входит в студию. В зале оживление, некоторые начинают аплодировать писателю, тот раскланивается и усаживается на диван. Закидывает ногу на ногу. Камера крупным планом показывает его начищенные дорогие туфли и длинные чёрные гольфы под брюками. Писатель перед камерой улыбается и, отставив мизинец с золотым перстнем, поправляет в нагрудном кармане уложенный пышным бантом яркий носовой платок.

Писатель Иннокентий Отлыгин:

– Почему не завели дело, когда несколько лет назад Ястребов избил другую студентку и она заявила в полицию? Кто ответит за это, в конце концов?

Одноклассник Ксении Есеевой – И.П-ев:

– Ксения – очень серьёзный человек. Для неё самое главное всегда была учёба. Школу закончила с золотой медалью. На дискотеки не ходила.

Артист Н.К-ов:

– Ей дискотеки были не нужны. Она слишком умна для этого. Вы поглядите только на её лицо: она такая красавица, умница. А Ястребов, играя в Наполеонов, поверил, что ему всё можно. И посмел поднять руку на красавицу.

Адвокат Ястребова – Безруков Геннадий Игоревич:

– Мой подзащитный Ястребов сейчас подавлен. Он шокирован сам от всего, что произошло. Истории известны случаи, когда одарённые люди были ненормальными. Публичное освещение этого дела преждевременно. Он пока не приговорён. Многое ещё не известно. Не этично об этом говорить.

Общественный деятель М.И-ая:

– Значит, говорить об убийстве не этично. А убивать – это что? Это этично?

Вопрос из зала к адвокату профессора Ястребова – господину Безрукову:

– Как известно, последние год-полтора между профессором Ястребовым и писателем Отлыгиным тянулся конфликт. Оба взаимно обвиняли друг друга в плагиате. И каждый утверждал, что получает угрозы. Отлыгин в связи с этим нанял себе охрану, а профессор перестал в тёмное время суток выходить из дома. Но вот сейчас, когда Ястребов в тюрьме и писатель Отлыгин, по идее, получил возможность спокойно вздохнуть, передышки не получилось. Как заявил Отлыгин на пресс-конференции, ему продолжают поступать угрозы якобы из лагеря друзей Ястребова, и он обратился в связи с этим в правоохранительные органы. Господин адвокат Безруков, как вы считаете, что бы это значило? Что это за группа поддержки у профессора? Зачем поклонники Ястребова собирают в интернете подписи под петицией в защиту кумира-расчленителя? И почему продолжают угрожать писателю Отлыгину?

Крупным планом камера показывает лицо писателя Иннокентия Отлыгина. Он кивает, на его красивых чувственных губах заметна улыбка, румянец проступил на гладких молодых щеках.

Адвокат профессора Ястребова – Безруков Геннадий Игоревич:

– Господа, я адвокат. И не могу отвечать на подобные вопросы. Но как простой гражданин, как наблюдатель, могу высказать личную точку зрения. Мне думается, угрозы Отлыгину – это игра на публику. И на самом деле никаких угроз нет в природе. Писатель Отлыгин в своё время, говорят, именно с целью привлечения внимания к своим книгам, обвинил Ястребова в плагиате. Теперь он заявляет, что по приказу Ястребова его жизни угрожают отморозки. Это – желание оказаться в эпицентре конфликта. Это желание поймать хайп на скандале. Сегодня общественность уже вынесла обвинительный приговор профессору, не взирая на то, что идёт следствие, точки над i не расставлены, решения суда нет. И вот на этом, благоприятном для себя, фоне писатель Отлыгин и набирает баллы, и его, конечно, поддержат в свете всеобщей ненависти к Ястребову, к его высказываниям прислушаются, его популярность возрастёт. Вот это цель писателя Отлыгина.

Писатель Иннокентий Отлыгин с тонкой улыбкой:

– Всё, что вы сказали, господин Безруков, не соответствует ничему из того, что мы называем действительностью. Отвечать на подобное считаю ниже своего достоинства. Кстати. Прошу уважаемую публику обратить внимание на лицо ястребовского адвоката. Господин Безруков внешне очень похож на Чикатило. Вы только взгляните на этот фэйс! Не правда ли, в нём – что-то роковое-символическое? Ах, лучше спою вам романс…Очи чё-ё-ёрр-рные…. Очи…

В аудитории – аплодисменты.

Товарищ Андрея Ястребова – известный актёр, певец, поэт Г.М-юк:

– Ястребов – человек очень эмоциональный. Талантливый. А когда читал лекции – его аудитория была переполнена. На его лекции шли как на сенсационный спектакль. Гвоздь программы, вот чем и кем был всегда и везде Ястребов. Что с ним случилось – это психический срыв. Это невероятный нервный срыв. Но надо ждать, что скажет следствие.

Юрист А.А-ов:

– Убийство – это следствие. Важно знать причину, что толкнуло человека на убийство. Думаю, девушка спровоцировала Ястребова резким высказыванием.

Врач-гинеколог Е.Н-ая:

– Это ужасно, то, что вы говорите. Убита жесточайшим образом юная девушка. И как можно теперь говорить, что она сама дала повод, спровоцировала убийцу. Это кощунство.

Врач-стоматолог Л.Б-ов.:

– В момент убийства Ястребов уже был не Наполеоном, а Дракулой.

Актриса Л.М-на:

– По лицу Ястребова видно, он – одержимый. А девушка попала под его влияние.

О.М., подруга детства убитой Ксении:

– Она росла ангелом. Скромная, тихая девочка. Ни с кем не вступала ни в какие конфликты. Она влюбилась, вот это её трагедия. Влюбилась в дракона. Но непонятно, зачем мать и отец позволили эту страшную связь?

Ведущий:

– А что думают коллеги вуза, где работал будущий убийца?

Декан Ю.Г.:

– Всё решит суд. Это вопрос не моей компетенции.

Писатель Иннокентий Отлыгин:

– А то, что у них была интимная связь? Это чей вопрос?

Декан Ю.Г.:

– Не входит в наши обязанности – следить за личной жизнью преподавателей. Это не детский сад. Профессор Ястребов – это элита. Как можно ему читать мораль? Тем более у него с Есеевой были не просто интимные отношения, а как бы гражданский брак.

Из зала слышны возмущённые крики.

Журналист А.Б-ко.:

– Если у профессора связь со студенткой, то такому профессору нужно уходить с работы.

Общественный деятель М.И-ая:

– Видите, что говорит декан? Он защищает честь мундира. А когда до этого жалобы были на Ястребова – почему не было реакции?

Ведущий:

– Об убийце профессоре Ястребове говорит уже весь мир. Ведущие издания в разных странах вышли с первополосными статьями об этом чудовищном преступлении. Громкое дело стало сенсацией мирового масштаба. А сейчас смотрим видеозапись: интервью с родителями Ястребова Андрея Михайловича.

На экране – видеозапись:

Анна Николаевна Ястребова, 85 лет, говорит о своём сыне убийце-Андрее Ястребове: «Что сказать. Мы всё равно его любим. Мы не можем поверить в случившееся».

Конец видеозаписи.

Писатель Иннокентий Отлыгин:

– Ястребов мог нахамить, ударить без причины. Я его знал много лет. И всегда видел его пьяным. Мне угрожали его люди. Мне писали гадости в соцсетях. Два года меня травила его секта. Я уже два года хожу с охраной.

Соседка профессора Ястребова – В.У-ва:

– В ту ночь я долго не спала. Трудно уснуть, когда за стеной кричат и дерутся. Я слышала, как девушка назвала Ястребова «ублюдком», а он её – «скотиной неблагодарной». И потом, вероятно, он начал её бить, потому что она кричала, чтобы он её не трогал. В моей комнате аж стены сотрясались. Видимо, он швырял её о стены. Это продолжалось очень долго.

Ведущий:

– А выстрелы вы слышали?

Соседка профессора Ястребова – В.У-ва:

– Я уснула к тому времени.

Журналист А.Б-ко.:

– Требую проверить вуз, требую проверить окружение Ястребова. Это банда. Это безобразие. Его поклонники тоже невменяемые. И коллеги под вопросом.

Бывший студент О.П.:

– Да, Ястребов подонок. Но руки прочь от университета. А вы, дамочка, лучше рот закройте.

Журналист А.Б-ко.:

– Ах, ты, сопляк!

Писатель Иннокентий Отлыгин – рукой указывает на студента Олега Петрова:

– Вот истинный ястребовский выкормыш.

Декан Ю.Г.:

– Повторяю. Ястребов – признанный учёный, глубоко эрудированный историк, блестящий лектор. Мы ничего не замечали плохого. Ко мне никто не обращался по поводу его поведения.

Писатель Иннокентий Отлыгин:

– Вы лжёте! Я к вам обращался! Я вас предупреждал!

Декан Ю.Г.:

– Это вы лжец! Наглый лжец!

Общественный деятель М.И-ая:

– Безобразие! Их всех там в университете надо привлекать!

О.В-в., заслуженный деятель искусства:

– Вот я руководитель театрального училища. Так я, зная сегодняшние веяния, все эти современные нравы, сразу предупредил своих студенток: если кто будет спать с преподавателями, выгоню из училища.

Религиовед И.К-ва:

– Внутри общества реконструкторов зачастую образуются внутренние секты со своими гуру. У ряда реконструкторов есть люди с шизофренией. Сам Ястребов на кафедре говорил, что он является реинкарнацией Наполеона. И его соратники в это всерьёз верят.

Друг Ястребова, реконструктор В.М-с:

– Прошу, чтобы перестали перемывать косточки реконструкторам на телевидении и в соцсетях.

Ведущий:

– Это невозможно. Вот что пишут реконструкторы из Западной Европы: «Ястребов был жестоким, издевался над людьми».

Психолог А.З.:

– Страх преподавателей перед последствиями и перед высокими покровителями Ястребова – вот причина, почему никто не выносил сор из избы, и никто за пределами вуза не знал о сумасшествии профессора.

Ведущий:

– Несколько лет назад у него дома обнаружили арсенал оружия! Как выяснилось, это оружие принадлежало главарю банды, криминальному авторитету.

Крики из аудитории:

– Оружие нашли – и не наказали! Что за дела?!

Друг Ястребова, реконструктор В.М-с:

– Андрей Михайлович был увлечённой натурой. Он был блестящим реконструктором. Он всегда был честным, порядочным человеком.

Крики из аудитории:

– Вы что, не знали о его пьяных выходках? Как он жестоко обходился с людьми?

Адвокат Безруков Геннадий Игоревич:

– Моему подзащитному передали очки, книги. За это спасибо тем, кто помогал в решении этого вопроса. Вы же здесь устроили публичный суд тому, кто не осуждён. Вы устроили словесный понос.

Ведущий:

– На прямой связи известный в нашей стране и за рубежом – депутат У.Г. Смотрим на экран.

Депутат У.Г.:

– Среди учёных всегда идёт грызня. Везде. Тщеславие. Все хотят иметь молодых подружек, звания, награды. Вот герои нашего времени. А молодым девочкам не стоит выходить замуж по расчёту. Она не могла влюбиться в старика. В это невозможно поверить. Нужно, чтобы в вузах были психологи.

Ведущий:

– Ястребов хочет отдельную камеру, чтобы продолжать научную деятельность. Ваше мнение?

Депутат У.Г.:

– Каково это слышать родителям убитой. Это страшно. За что он убил её. Условия содержания – это отдельный вопрос. У нас среди депутатов тоже есть вспышки, когда хочется на Олимп. Борются за возможность выступить у микрофона. Они идут в депутатство, как актёры в театр. Хотят, чтобы их слышали и видели. Это веяние времени нашего современного. Люди наши больны. Больны тщеславием. Пороки душат.

Журналист С.Б-ов:

– Ястребов «попросил очки и книги», ну надо же! Ах-ах, он хочет «продолжить научную деятельность». Тварь! Его нужно казнить. Эту тварь нужно убить!

Крики из аудитории:

– Намордник на Ястребова!

Журналист Л.О-на:

– На учёт нужно определить всех, кто поставил подписи под петицией в защиту расчленителя «Мы – Ястребов». Вспомним другие недавние новости в нашей стране. Молодой цветущей женщине муж отрубил руки из-за ревности. В другом сюжете три молоденьких девчушки-три родные сестрички убили собственного отца-истязателя. Наше общество больно. Нужно что-то делать.

Адвокат Безруков Геннадий Игоревич:

– Это линчевание. То, что вы делаете. Перед нами – трагедия двух любящих людей. Нельзя раньше времени делать выводы. Надо ждать, что скажет суд.

Крики из зала:

– Ястребов убийца! Его надо казнить! Он изверг! Как вы можете защищать нелюдя!

Поэт В.С-ев (смотрит на экран, где крупным планом фото убитой Ксении Есеевой):

– Удивительная девочка, и её уже нет. И убил эту удивительную красавицу маньяк Ястребов.

Друг Ястребова, реконструктор В.М-с:

– Год назад мы в беседе с друзьями высказывали между собой мнение о Ястребове, что любовь старика и девочки добром не закончится. Это если честно, был такой разговор. Мы предчувствовали трагедию.

Ведущий:

– Смотрим видеосюжет, что говорят родители Ястребова.

На экране видеозапись:

«Анна Николаевна Ястребова:

– А что мы можем сказать…

Журналист:

– Вы хотите встретиться с родителями убитой девушки?

Анна Николаевна Ястребова:

– Нет. Что мы им скажем: что наш сын хороший? Такое нельзя говорить. Они потеряли ребёнка. Это непоправимое горе. Мы очень сожалеем, переживаем. С ней мы не были знакомы.

Журналист:

– А хотели познакомиться?

Анна Николаевна Ястребова:

– Нет. Зачем. Их отношения нельзя было назвать серьёзными. Разве могут быть серьёзными отношения при такой разнице в возрасте».

Конец видеозаписи.

Краевед В.З-ев:

– Не все реконструкторы негодяи, убийцы и сектанты. Это первое. Второе: на Ястребова давно поступали жалобы, и эти жалобы шли как руководству вуза, так и в иные инстанции. Декану нужно подать в отставку. Как и в целом, руководству университета. Ястребов – сволочь, отброс общества.

Выкрик с места:

– Призываю к великодушию! Не будем пинать человека!

Ведущий:

– Друзья. На этом прощаемся. Держим руку на пульсе. До новых встреч в эфире.

Глава 11. «Исповедь в стихах профессора истории Ястребова Андрея Михайловича»

Написано за решёткой.

*

Недобрый взгляд, гримаса боли,

Любви уж нет, есть зло и тьма.

Убийца глаз с тебя не сводит,

Пришёл твой час, любовь моя.

Пришёл тот день, когда не станет

Тебя, которую люблю,

Букет из роз в руках завянет,

В тот миг, когда тебя убью.

Убийца жив, о, я ли это,

Рука в крови дрожит, дрожит,

А мир небесный полон света,

Душа твоя уже летит.

Туда, где вечность и отрада,

Уходит юная душа.

И провожаю её взглядом,

С тобою жизнь моя ушла.

Ушли и ревность, и обиды,

И злобы приступы ушли,

Осталась тень безмолвной гниды,

Над трупом стонет всё в ночи.

*

Сердце вдруг замирает,

Я выхожу из себя.

Что там маячит дальше?

Это ль моя душа?

Что-то во мне мятется,

Я всё ищу себя.

Что там маячит дальше?

Смерть ли ко мне пришла?

Кто там всё плачет, плачет,

чьи там слёзы слышны?

Всё вокруг вдруг иначе,

Я другой. Где я? Где ты?

Нет тебя в этой жизни.

Нет тебя, нет нигде.

Кто убил тебя, дева?

Кровь ли твоя на мне?

Кто из нас есть убийца,

Я или ты, скажи.

Как ты меня любила!

Как мне жить без любви?

Боже, зачем так плачет

кто-то в моей груди,

Что там дальше маячит?

Смерть моя, это ты?

*

Зачем живу, зачем рыдаю,

Запятнанный в твоей крови,

Зачем на лик твой всё взираю,

Он мёртв давно, и нет любви…

*

Луна огромным круглым диском

притягивает взгляд в ночи.

Луна молчит, молчит убийца.

И руки, и душа в крови.

О, явь ли это, или снится,

Кошмар и боль, и стон в груди.

Луна и труп, и кровопийца –

Вот весь финал нашей любви.

Исчезла жизнь, остались тени

былых страданий и утех.

Тот, кто убил, за всё ответит.

Он – это я. А может – нет?

Неужто правда – я убийца?

И девочки моей уж нет?

Зачем я жил? Какая мерзость –

Всё то, что было и что есть.

Всё то, что сделано когда-то,

И что свершилось только что,

всё пустота, и призрак ада

уже мне близок. Я ничто.

Луна огромным круглым диском

притягивает взгляд в ночи.

Луна молчит, молчит убийца.

И руки, и душа в крови.

*

Ты говоришь, что я убийца,

Ты плачешь, девочка моя.

О, сердце страшное разбито,

И надо жить, а жить нельзя.

Нельзя мне жить, я твой убийца,

Я жизнь твою вдруг оборвал,

Смеются, плачут чьи-то лица,

с ума схожу. Какая тьма.

Какая тьма в душе мерзавца,

посмевшего убить тебя.

Я мразь, подонок. Голос ада

зовёт, зовёт уже меня.

Настанет миг и моей казни,

придут за мной из вечной тьмы.

Ничто на их пути не встанет.

Я сын погибели, увы.

*

Я стою на руинах,

Я иду в никуда,

Всё, что сделал, – из глины,

Я ничто – навсегда.

Плачет кто-то протяжно

Над могилой в ночи,

И уже всё неважно,

Я один. Ты – не ты.

Кто убил тебя, кто он,

Почему тишина.

Только голос с погоста:

На тебе вся вина.

Я ль убийца? Как можно,

Нет, не верю, молчи,

Ах, уйду осторожно,

Ну а ты… ты молчи.

Жизнь моя, как игрушка,

Вдруг сломалась в руках,

Душит, душит подушка,

Я убийца. Всё. Крах.

Я ворочаюсь ночью,

В пустоте, всё без сна,

Страшно, страшно мне очень,

Нет меня, жизнь прошла.

Глава 12. «Открытое письмо группы пенсионеров-патриотов»

«Изучив дело профессора-расчленителя Ястребова А.М., 1956 года рождения, подробно ознакомившись с фактами его биографии, мы пришли к следующему выводу. Ястребов А.М., судя по его отрицанию победоносных фактов отечественной истории, а также с учётом одновременной приверженности идеалам чужеземных государств, много лет назад мог быть завербован иностранными спецслужбами.

Поэтому надо проверить, не является ли он секретным сотрудником иностранной разведки? Надо проверить, а не трудится ли он в нашей стране на поприще агента влияния?

С уверенностью в своей правоте предполагаем, что на протяжении многих десятилетий мракобес Ястребов А.М. планомерно и сознательно содействовал воплощению в жизнь плана Даллеса, цель которого, как известно, заключается в методичном и разностороннем подрыве нравственных норм и устоев нашего общества.

Ястребов А.М. занимал видное положение в научном мире, преподавал в университете, его исторические исследования активно публиковали зарубежные издания. Всё это позволяло ему выходить на широкие слои населения и пудрить людям мозги пропагандой европейских ценностей, а также своими антипатриотическими концепциями в том числе в пользу идеи триумфа Наполеона.

Этот русофоб регулярно выезжал за рубеж под прикрытием легенды реконструкторской деятельности, что помогало ему, в чём мы уверены, в осуществлении встреч со своим прямым руководством из органов иностранной разведки.

Предполагаем, что основной задачей иноагента Ястребова А.М., судя по его образу жизни, было растление студенток-девушек, и это ему было легко выполнять в силу служебных полномочий и зависимости от него студенток.

Профессор истории Ястребов А.М. демонстративно и целенаправленно вёл распутный образ жизни, пьянствовал, организовывал в своей квартире коллективные развратные оргии, чем подавал как молодёжи, так и взрослой аудитории пример вседозволенности и распутства.

Он загубил множество душ, активно содействовал укоренению в нашей стране такого явления, как неофициальное признание за норму – половые связи женатого мужчины с юными девушками, а также популяризации беспорядочных интимных отношений старого человека с девицами, которые по возрасту младше партнёра на 30-40 лет.

Он душегуб и сволочь.

На основании вышеизложенного:

Первое.

Требуем привлечь Ястребова А.М. к уголовной ответственности за: 1) измену Родине, 2) растление молодёжи, 3) аморальный образ жизни, 4) убийство человека. Требуем для Ястребова А.М. в качестве исключения – смертную казнь. Лучше всего через повешение на главной площади города в воспитательных целях нашего народа.

Второе.

Требуем восстановить и увековечить на государственном уровне доброе имя великого Сталина И. В.».

Д., М., А., П., П., В., М., и ещё сто тридцать четыре подписи.

Комментарии к открытому письму:

Злой гость: С Ястребовым-потрошителем понятное дело. Ему прямая дорога в ад. А Сталина-то зачем оттуда тянуть. Им там вдвоём веселее будет.

М.А.: Обеими руками за смертную казнь Ястребову-извращенцу. Про Сталина ничего не могу сказать.

Б.П.: Моих невинных дедов и бабок в сталинские годы поубивали за то, что в Бога верили. И что, я теперь должен ходить и смотреть на памятники ему? Нет уж. А с пунктом насчёт Ястребова согласен.

А.И.К.: За Родину! За Сталина! Смерть садисту Ястребову!

С.Е., 12 лет: Я за победу добра над злом.

М.В., 18 лет: Береги честь смолоду.

Ж.И.: Вообще, считаю, нужно уважать свою страну и свою историю. А таких, как Ястребов, держать в клетке. На крайний случай, убить.

Глава 13. «Форум. Слухи»

«Из достоверного источника в тюремных кругах нам стало известно, что профессору-маньяку Ястребову согласно его заказу доставлены три варианта сюжетных линий романов-исповедей.

После окончательного одобрения выбранного сюжета роман-исповедь Ястребова берётся написать от его имени известный писатель З.З.

Труд писателя будет оплачен высоким покровителем и спонсором маньяка.

Имя высокопоставленного друга сохраняется в тайне.

Публикуем скан копии переданного Ястребову А.М. письма от писателя З.З.

МЕЖДУ ПРОЧИМ, данный документ нам с большим трудом удалось раздобыть.

Напоминаем, для ознакомления с полной версией материалов вам следует зарегистрироваться на нашем сайте и внести денежный взнос.»

После внесения денежного взноса открывается текст:

«Уважаемый Андрей Михайлович! Благодарю за оказанное доверие, с удовольствием берусь написать Ваш роман-исповедь. Озвученную Вами сумму вознаграждения прошу удвоить в связи с риском угрозы для моей репутации. Ведь меня могут заподозрить в сговоре с Вами. Поймите меня правильно. Всё же Вы не просто убили, а расчленили. В обществе это вызвало непонимание и очень осуждается.

Первый вариант романа-исповеди. Проводится красной линией, что герой (то бишь Ястребов А.М.) был зомбирован конкурентами и недоброжелателями с помощью целого арсенала средств: психотропов, гипноза, экстрасенсорики. Но этот вариант романа надо снабдить сфабрикованными показаниями людей-очевидцев. Думаю, лжесвидетелей удастся подобрать из числа Ваших фанатов. Если Вы одобрите именно такой ракурс фабулы, тогда Ваше покаяние будет состоять в том, что Вы сожалеете о своём образе жизни с точки зрения употребления алкоголя, в который вам и подмешивали плохие таблетки-порошки. И, конечно, придётся тщательно отработать линию описания происков Ваших врагов, их действия, кто есть кто, и всякая подобная мурня. Особое внимание уделить организованной против вас многолетней травле с угрозами со стороны группы подозрительных лиц под руководством писателя И. Отлыгина. Разного рода жизненные события, воспоминания, факты Вашей биографии и прочая требуха, необходимая для развития сюжета, ну, всё это мне живописнуть раз плюнуть.

Второй вариант романа-исповеди. Вы вспоминаете об убитой. Благодаря писательскому красноречию (а я это умею) совсем не сложно убедить читателя в том, что эта девушка занималась чёрной магией и была профессиональной ведьмой, посещала специальные профильные курсы по обучению колдовству. На мой взгляд, это самая интересная, актуальная и правдоподобная версия. Я лично на ней бы и остановился. Тем более найти людей для такого дела и вовсе пустяк. За деньги согласятся подтвердить любую муть. А уж разного рода примеров чёрной магии и всякой там порчи по опутыванию Вас возлюбленной ведьмачкой – то и вообще раз плюнуть напридумывать. Отсюда, конечно, и будет проистекать логический финал преступления. Находясь под воздействием колдовских чар, Вы стали мишенью для атаки демонских сил, в Вас вселился демон. Даже можно расписать, что Вы слышали его голос, и этот голос управлял Вами в момент убийства, а также, опосля, и расчленения… (Но… Нет, всё же не советую трогать тему «демонского голоса», иначе упекут в психушку.) Вы совсем осатанели под влиянием потусторонних сил, напущенных на Вас ведьмой-любовницей, и в конечном итоге в разгар ссоры с ведьмой потеряли сознание. Когда пришли в себя, девица уже была застрелена. Вы не понимали, как это случилось. Да и вообще, неясно, кто вообще её укокошил, подумали Вы, может, тут замешано третье лицо или прямое вмешательство тёмных сил (известны же примеры из истории, когда убийство человека совершали демоны). А вот дальше как быть с расчленением, блин. Ну, дружище, и правда, ну какой чёрт дёрнул Вас расчленять. Теперь ломай голову, чем таким-эдаким это мероприятие объяснить. Не пришей кобыле хвост. Словом, здесь я в тупике. Может, сами чего подскажете, если остановитесь на мистическом варианте романа-исповеди.

Ну, и третий вариант романа-исповеди. Здесь много будет слёз, воздыханий, воспоминаний о любимой, глубокое покаяние, и, конечно, Вы в этом тексте будете утверждать, что уверовали в Бога. К Вам станут ходить священники, и в роман войдут эпизоды Ваших бесед с духовными лицами. В этом исповедально-религиозном тексте Вы продемонстрируете всем Ваше стремление очистить душу и начать жизнь с нового листа. Вы станете читать Евангелие, и роман-исповедь будет пестреть евангельскими цитатами. Конечно, этот текст наиболее естественный в Вашей ситуации. Но, повторяю, мне лично больше импонирует про ведьму. Ха-ха.

На этом – адью. Жду дальнейших указаний. Ваш.

PS Меня осенило, как следует объяснить факт того, что Вы на следующий день с какой-то дури после убийства принимали гостей, а на третий день и вообще рухнули с дуба, занявшись этой вашей грёбаной расчленёнкой. Итак. Поскольку Вы в плену мистических чёрных сил под влиянием ведьмовских чар любовницы, то наутро после убийства ничего не помнили. (Кстати, это подойдёт и для первого варианта с психотропами). Вы не знали, что в соседней комнате лежит труп Ксении. И в течение суток не заходили вообще туда, занимались своими делами, принимали гостей. Телефон Ксении не отвечал, но поскольку Вы были в тумане колдовского дурмана (или психотропов), то Вам было всё пополам. Ну, а когда гости ушли, Вы случайно пошли в соседнюю комнату, и наткнулись на труп. Пришли в недоумение и ужас. И вот тут уже состояние аффекта. Вы не знаете, кто её убил, но понимаете, что Вам никто не поверит, и от трупа надо срочно избавляться. И дальше уже понятно, какие действия начались. Полагаю, что такая трактовка событий правдоподобна и должна вызвать понимание со стороны читателей, наблюдателей и присяжных. Слушайте, я так расписал, что и самому понравилось. Даже подумал, а вдруг и правда в этой истории вовсе не Вы главный злодей?

PPS Ой, такая мысль ещё пришла в голову. Вспомнил, тут недавно очередное ток-шоу показывали – всё насчёт Вашего подвига. И там одна девочка, с Вами живёт по соседству, живописала, как она до глубокой ночи заслушивалась триллером за стеной, описывала, как Вы ругались со своей подругой, какие разговоры вели-орали, как кидали друг друга о стены. Словом, я подумал, надо нам в роман обязательно вставить эту соседку в образе нанятой вашими врагами шпиёнки. Она, значит, напишем, всё шпиёнила, всё выслушивала, всё прикладывала ухо к стенке, да ещё через банку, чтобы лучше слышно, потом докладывала куда надо вашим врагам, а те ждали нужного дня и часа, когда клиент созреет и можно будет выполнить главное, подставить его, сделать как бы убийцей-расчленителем. И далее надо подумать, как это обрисовать».

Глава 14. «Разговор по душам»

– Здравствуйте.

В её интонации угадывалось смущение. Она вопросительно взглянула на профессора.

Ястребов смотрел угрюмо, он не знал эту женщину. Но в душе был рад, что кто-то проявляет к нему внимание и, как надеялся он, участие. Ему хотелось услышать доброе слово, он устал от всеобщей ненависти к себе.

Наконец, он сказал:

– Кто вы?

– Меня зовут Анна Викторовна. Я много смотрю и слушаю в эти дни о вас…

– И что говорят? А впрочем, не рассказывайте, зачем. И так всё понятно. Весь мир ненавидит меня. Все хотят моей смерти. Да я и сам этого хочу.

Его речь показалась Анне Викторовне театральной, но она была настроена на неприятные стороны разговора. Она испытывала к этому убийце человеческую жалость и хотела, как она говорила себе, достучаться до его души.

Анна Викторовна не так давно уверовала в Бога. Это произошло после смерти мужа. Она ходила на панихиды, ставила свечи, и в какой-то день почувствовала, что Бог есть, и она решила, что теперь будет в Него верить.

С этого момента она стала иначе смотреть на свою жизнь, по-другому оценивать события и поступки окружающих людей. Ей было всех жалко, а себя, как женщину «гадкую и плохую», она стыдилась. Ей казалось, что все эти годы она жила неправильно, и поэтому ей остаётся осуждать себя и просить у Бога милости. Она думала о том, что заглаживать вину перед Богом надо через добрые поступки. Когда она услышала по телевизору про убийцу-расчленителя профессора Ястребова, то вспомнила этого человека. Ей приходилось видеть его в университете, когда там учился её сын. Сын рассказывал с восторгом о лекциях профессора, и когда она заглядывала к сыну в университет, то, случалось, издали видела этого знаменитого профессора.

Он ходил обычно в окружении поклонников, с пылающим взором, с красным разгорячённым лицом. Речь его была громкой и возбуждённой. Как-то ей довелось увидеть его в мундире Наполеона Бонапарта. Тогда он ей показался странным. Она подумала, что этот человек похож на ненормального, но вскоре забыла о нём. И вот теперь, по телевизору, она увидела это лицо. И поняла: вот случай, чтобы попытаться жить по заповедям. Вот тот человек, которого она должна навещать в тюрьме, помогать ему справиться с великим горем, помогать его душе не погибнуть. Ведь его душа гибнет, говорила она. Ведь он будет гореть в аду, а сам этого не понимает. Я должна ему всё объяснить. И она решилась.

Сейчас незнакомый мужчина сидит напротив, смотрит на неё, как ей показалось, с надеждой. Она вынула из сумки приготовленную для этого дня книгу.

– Это вам, – сказала она. – Евангелие.

– Спасибо, – сказал Ястребов.

Он взял книгу, полистал, что-то почитал, и снова вопросительно посмотрел на посетительницу. Он подумал, что эта женщина из тех, которые любят поучать. Верующих Ястребов считал повёрнутыми, но сейчас он был, в общем-то, и такому общению рад.

Анна Викторовна вздохнула и решилась высказать то, ради чего пришла.

– Андрей Михайлович, – сказала она. – Я ведь не собираюсь вас учить жизни, вы не подумайте. Я и сама ничего в этой жизни не знаю, сама знаю о себе, что большая грешница…

Она замолчала из-за подступивших к горлу слёз. Как это часто случалось с ней в последнее время, ей вспомнилась вся её жизнь, полная мелочных ссор с мужем, стычек с сыном, обвешиваний клиентов в магазине, где работала до выхода на пенсию продавцом. Вспомнилось всё то, что заполняло её жизнь нерадостным, тоскливым, тягостным ощущением тьмы, что стояла в её душе. И скупость, и завистливость, и недоброжелательность… Откуда во мне эта злоба, почему я жила с ней, почему не видела внутри себя этого ада, думала она. И ничего такого светлого, как ей раньше думалось, она больше не находила в прожитом ею, потому что всё оказалось, как теперь она видела, запачканным, пустым.

Она втянулась в разговор с Ястребовым, и рассказала ему свою жизнь, открыла мысли, сомнения, переживания.

– Но, знаете, что я поняла теперь, когда стала ходить в церковь, когда открыла для себя Бога, – сказала она с оживлением, и радость мелькнула в её уставшем, бледном лице. – Вместе с пониманием своей греховности ко мне пришло понимание того, что не всё потеряно. Ведь есть Спаситель. Ведь для этого Он и пришёл в мир, чтобы спасти таких, как я, таких как вы, Андрей Михайлович, всех тех, кто оступился, кто страждет и жаждет. Ведь все мы жаждем, Андрей Михайлович.

Уныние больше не сквозило в её голосе. Она как будто ободрилась, когда стала говорить о Боге.

– Я ведь простая женщина. У меня нет образования. Я обычная, книг особо не читала. Но сердцем я ведь тоже человек, – сказала она, как показалось Ястребову, какую-то странную вещь.

Но в её понимании она не говорила ничего странного. Она хотела показать, что не только профессора, не только люди высокого положения в обществе, но и такие, как она, тоже умеют и рассуждать, и чувствовать, и ощущать себя человеком. Эта мысль о неравенстве людей раньше докучала ей, она смотрела с завистью на тех, кто там, в высших слоях, она не считала себя человеком. И когда её сын закончил школу, она убедила его, чтобы тот поступил в университет. Ей казалось, что это сделает его человеком. Она полагала, что мир делится на людей и не людей. Людьми она признавала богатых, сильных, образованных. Не людьми – всех остальных, таких как она и её покойный муж-сантехник. Но с верой в Бога она открыла для себя иное. Она узнала, что и она человек, и это ради неё Христос пришёл на землю. И вот теперь об этом она говорила Ястребову.

– Знаете, что я поняла, Андрей Михайлович, миром правит не всё то, что принято называть властью. Миром правит закон добра и зла. И если зло перевешивает в мире, то мир переворачивается с ног на голову. И сейчас, мне кажется, как раз такое время. Зла в мире стало слишком много.

– А вы не похожи на продавщицу из магазина, вы больше похожи на философа, – Ястребов снисходительно улыбнулся.

Он не без интереса, но как бы сквозь равнодушие, прислушивался к чужому голосу. Эта встреча его в какой-то степени развлекала. Его успокаивал разговор на отвлечённые темы, когда можно говорить не о его преступлении, не о тюремной жизни, а о том, что есть иное в этой жизни. Вот как эта женщина с её своеобразным восприятием мира. И она вместе с тем не похожа на повёрнутую.

– И когда зла становится слишком много, то люди поддаются ему. Они начинают верить в это самое зло. Вместо того, чтобы верить в добро, верить в любовь, верить в Бога, а ведь Бог и есть сама Любовь. Хотя людям изначально, по замыслу Творца, присуще доброе начало. И я уверена теперь в том, что в каждом человеке это доброе начало есть. И во мне, и в вас тоже. Но что делать тем, кто этого не понимает? Как им быть? Вот о чём я думаю. Ведь люди, поддавшиеся злу, начинают развиваться в этом направлении, жить по законам зла, они всё сильнее отягощают себя злыми делами, их мысли превращаются в источник тьмы, их сердца становятся сгустками льда, они становятся равнодушными к добру… И вот как быть этим людям? Они не понимают, что их жизнь летит в бездну. И эта бездна – тот самый ад, место вечных мук, предназначенное по замыслу Господа для нераскаянных, для злодеев, для всех нас, падших и не захотевших принять руку, которую нам протягивает всю нашу жизнь Христос. Он стучится к нам постоянно, Он рядом, а мы Его не желаем видеть. Но стоит нам захотеть, и Он спасёт нас. И не важно, что было с человеком раньше. Важно то, что Христос примет его покаяние, и душа человека не погибнет.

– Ну, это ещё вопрос… – сказал задумчиво Ястребов.

– Вы правы, это ещё вопрос, и вопрос для тех, кто, узнав Христа, покаявшись, возвращается на прежнюю блевотину, идёт вновь на уступки дьяволу. Вся наша жизнь – это вечная борьба добра со злом. Это все знают, вот что интересно. Это знает весь мир. Но знать не означает понимать, а понимать не означает исправляться. В этом загвоздка.

– Вы, наверное, в школе хорошо учились? – сказал Ястребов, снова улыбнувшись.

– Без троек.

– А что же потом, могли ведь немалого добиться? Судя по вашей философии, вы умная женщина.

– Не получилось. Родила сразу после школы, денег нет, с мужем-сопляком зарабатывали как могли, так жизнь и прошла.

– Понятно.

Они замолчали. Она успокоилась после того, как высказала всё, что лежало на сердце, и теперь сидела в смущении. Ей казалось, что она сказала мало, не убедительно, и вряд ли её слова смогут что-то изменить в жизни этого человека, посмевшего переступить черту.

Ястребов смотрел на Евангелие в своих руках, и вновь думал о чём-то унылом, ему хотелось плакать, и не хотелось жить. Он то и дело вздыхал, прятал глаза, и наконец, громко разрыдался….

+++

На второе свидание Анна Викторовна пришла не одна.

– Мой сын Андрей, ваш тёзка, – сказала она, кивнув на молодого мужчину с длинными, собранными в хвостик, волосами. – Вот, тоже захотел поговорить с вами.

– Да, я хотел бы кое-что сказать, – вежливо подтвердил Андрей.

Из услышанного от матери рассказа о визите к убийце-профессору он сделал вывод, что её речь была неубедительной. И требуются разъяснения. Как и мать, он после потрясения, связанного со смертью отца, пришёл к пониманию Божьего присутствия в этом мире, стал петь на клиросе, и подумывал о поступлении в духовную семинарию.

– Я хочу сказать об идее Бога в этом мире. Я пришёл к убеждению, что именно эта идея является первичной, всё зависит от того, носителем какой идеи является человек. Если это не идея Бога, то, значит, остаётся другая идея, это идея дьявола. Третьего не надо. Или да, или нет. Вот смотрите. Кто в этом мире сильный? Сильный тот, кто имеет много денег. И ведёт себя этот человек с позиции силы. Возьмём взаимоотношения между государствами. Когда-то свою волю миру диктовал Рим, теперь это США. Что этим сверхдержавам дало такую возможность? Конечно, их превосходство, а превосходство основано в первую очередь на богатстве. Диктат Штатов зиждется на собственных экономических интересах. Так и с людьми. Кто сильный, тот и прав. Но… И вот тут главное. Что важнее – позиция силы или идея Бога? Кто прав: тот, кто побеждает с позиции силы, или тот, кто видимым образом проигрывает сильному? С точки зрения общества, проигрывает носитель идеи Бога. Ведь он ради Христа излишки раздает бедным, он жертвует временем, здоровьем, интересами ради помощи ближнему. Но вот вопрос: а почему он так делает? Да всё просто! Потому что он, на самом деле, не слабый, а сильный человек! Эту силу ему даёт Бог, некая божественная энергия наполняет душу христианина, просвещает его ум, очищает душу, и человек становится новым существом, его жизнь отныне – это жизнь во Христе.

– Это всё понятно. Но непонятно, что вы называете «силой» в применении к человеку-носителю идеи Бога? – сказал Ястребов. – Неужели бедность, нищета, голод? Но это же глупо, согласитесь.

– Это было бы глупо, если бы Христос не победил смерть, если бы не воскрес. Но когда человечество узнало, что смерти нет, мир стал другим. Перед человечеством открылась новая перспектива, это перспектива вечной жизни. И вот в этом свете часть людей (к сожалению, это всегда было меньшинство) перешла на сторону Христа, в реальность которого уверовала. Благодаря Христу люди поняли, что следует делать. Что же? А вот что: бороться со своим внутренним человеком. А что такое внутренний человек? Это похоть, это чванство, это гордость, это ненависть, и так далее. Так вот, тот, кому удаётся победить себя, тот, кто находится в постоянном стремлении не уступить себе, победить в себе зверя, этот человек и есть сильный, или хотя бы стремится к таковому. А тот, кто потакает себе, страстям, кто попирает всё и вся, презирает людей, превозносится, видит себя лучше всех, тот человек слабый, хотя в мире его считают сильным. И вообще, люди, стремящиеся к славе, к триумфу, к наживе, это люди ограниченного духовного познания, в них нет реальной жизни души, они каждодневно губят свою душу. Они живут телом, но не духом. Им плевать на душу-христианку, созданную Богом бессмертной. Но что случится потом, когда тело пойдёт в землю, а? Куда пойдёт душа? Вот что страшно. Душа пойдёт на суд к Богу. И там решится вечная участь – и в том числе многих из тех, кто сегодня хулит Его, кто попирает честь и совесть. Вот примерно так.

– Знаете, уважаемый тёзка, если на ситуацию взглянуть вашими глазами, то бишь глазами верующего человека, то вы, допустим, правы. Но если оценивать с позиции таких, как я, атеистов, то ваша теория уязвима и даже не выдерживает критики, – тут Ястребов поднялся, он не мог усидеть на месте, когда держал речь. Ему требовалось ходить по комнате, жестикулировать и повышать голос, как это делают ораторы в больших аудиториях. Но из-за двери с решётчатым окошком выглянул надзиратель, сделал предостерегающий жест, и Ястребов, скривив лицо, вернулся на место. – Вот я, например, давно понял, этот мир стоит на трёх китах, это – лицемерие, трусость и обман. А поэтому искал для себя точку отсчёта, ту платформу неуязвимости, на которой можно продержаться без риска быть потопленным с помощью всех этих подлецов, а их вокруг полно. И я нашёл для себя такую точку отсчёта. Или, как вы сказали, идею Бога. Только то, что вы называете «идеей Бога», я назвал для себя «идеей Наполеона». Вот человек, действительно заслуживающий подражания. Вот человек, истинно сумевший подняться над миром, победить всех и вся. А разве победитель мира не есть и победитель самого себя, как вы изволили выразиться? Конечно же, да, он победитель и своих собственных страстей, не одолей он внутри себя зверя, который, признаю, да, живёт в каждом из нас, не сумей он подняться над внутренним зверем, он не сумел бы подняться над миром. Более того, он победил людей, он покорил целые народы с их армиями и царями, с их богатством, ложью и лицемерием. Он сумел сделать невозможное. Он совершил прыжок в вечность. И я, скажу вам откровенно, только после того, как понял, что такое есть Наполеон, я уверовал в бессмертие души. Я определённо знаю, что его душа жива, он жив, и если хотите, он до сих пор влияет на судьбы человечества. Его феномен не изучен наукой, как, кстати, и феномен вашего Бога. Сколько веков народы верят в того или иного Всевышнего, а иные это называют высшим разумом, и до сих пор наука ничего не может противопоставить убедительного в том, чтобы доказать, что высшей силы нет, как и сами верующие не могут доказать, что Всевышний воистину существует там, где-то в запредельном мире, и всё это разве не парадокс? Так и с Наполеоном, повторяю. Никто не понял, кто такой Наполеон на самом деле, кем он был и как повлиял на судьбы мира. Когда я взял для себя концепцию Наполеона за основу жития как средство влияния на мир, как средство борьбы с быдлом в этом мире, а быдлом вокруг всё переполнено, мне стало гораздо легче управлять и своей жизнью, и жизнью других людей, и многими процессами в этой жизни. Если хотите, присутствие идеи Наполеона в моей жизни даёт силу для того, чтобы не исчезнуть, не превратиться в ничто, как это случилось с огромным количеством людей, которые давно мертвы, хотя и продолжают жить на этой земле.

Ястребов замолчал, достал из кармана вязаной шерстяной кофты носовой платок, отёр лоб и пылающие щёки. Во время своих выступлений он обычно горячился, щёки начинали пылать, как сейчас. Он на несколько минут вновь почувствовал себя в родной стихии, когда благодаря красноречию, пылкости, обаянию, овладевает умами и душами людей.

«Боже мой, какая у него каша в голове!» – подумал с сожалением Андрей.

Он понял, что напрасно пришёл к этому человеку. «Этот человек невменяемый, и говорить о Боге с ним бесполезно». Он переглянулся с матерью. Ему показалось, что их мысли совпали.

Анна Викторовна также ужасалась «каше в голове» Ястребова, но при этом она не считала, как её сын, этот случай безнадёжным. Она по-прежнему испытывала жалость к профессору и продолжала думать, как помочь его погибающей душе.

«Боже мой, в каком диком заблуждении этот несчастный. Как ловко его душу опутал лукавый», – думала она. Она пришла к ещё большему убеждению, что находится на правильном пути, и надо продолжить такие беседы, но в следующий раз лучше прийти со священником.

Андрей кашлянул и, подумав, решил продолжить разговор. Он не хотел уходить от Ястребова с чувством пустоты.

– Хорошо, тогда давайте с другой стороны взглянем на эту тему. Вы говорите, идея Наполеона вам заменила идею Бога. Ладно. Допустим. У вас Наполеон, а у кого-то, грубо говоря, Гитлер. В этих или подобных случаях возникает вопрос: какой идеи придерживались эти лидеры, идеи добра или идеи зла? Ведь, согласитесь, можно быть победителем, триумфатором, и при этом палачом, губителем миллионов людей. Как назвать такого человека, сильным или слабым? Может ли злодей быть сильным? Как, например, серийный киллер из США середины двадцатого столетия Ричард Куклински по прозвищу «Дьявол». По его собственному признанию, он отправил на тот свет триста человек. Сила такого человека имеет сомнительный источник, и не есть ли этот источник из самого ада? В любом случае эта сила, являясь движителем зла, равна слабости. Ибо, порождённая демонскими началами, ведёт к погибели души. А нет ничего более ценного, чем бессмертная душа. И тот, кто в этой жизни был уверен в своей силе, пойдёт к тому, кому служил – дьяволу. А если человек идёт на вечные муки, туда, где огонь неугасающий, где червь неусыпающий, то в итоге вся его земная сила превращается в слабость. Он не сумел здесь, на земле, приуготовить себя для вечного света, он слился с тьмой. Вот вам ответ на вашу идею Наполеона. Всё, что не заполнено Богом, это пустота, злоба и дьявол. Если человек в этой жизни отрицает Бога, не желает служить Тому, кто его, червяка, создал, вызвал из небытия, дал ему душу, разум, сознание, дал ему тело, наконец, то такой человек переходит на сторону тьмы и служит бесам. Он становится носителем дисгармонии, он несёт внутри себя изначальную деструктивную идею разрушения, он уже при жизни мертвец, он – тьма. Он обречён.

– Вы так уверенно говорите, что я готов поверить в добро, и оно действительно важное начало в нашей жизни. Никто, я согласен, не хочет служить злу. Но при чём здесь идея Бога. Для меня «Бог» и «выдумка» – синонимы. Так называемую «идею Бога» я приравниваю к абсурду. Как можно верить в идею того, кого выдумали люди, кого никто никогда не видел.

– Насчёт вот этой расхожей формулы «кого никто не видел». На эту тему хорошо выразился в своё время архиепископ Крымский Лука Войно-Ясенецкий. Он сказал примерно так: когда мне приходилось оперировать людей, то в черепной коробке я видел только мозг, но вот ума так и не обнаружил. Идём дальше. Теперь рассмотрим эту же тему с позиции идеи любви. Вот вы только что сказали, вокруг – быдло. Вы называете народ быдлом. Вы презираете толпу, не любите, как понимаю, людей в целом. А ведь нашей жизнью движет именно любовь. Но любовь не в том понимании, как многие считают, в понимании отношений между женщиной и мужчиной. А любовь с точки зрения божественного начала, то есть начала духовного. Бог есть Любовь. Мы, дети Бога, есть плоды Его Любви. Ради нас Он пришёл, ради нас пострадал на Кресте. Всё вокруг наполнено проявлением этой божественной любви. Цветы, небо, птицы, ветер, море, дождь, всё наполнено дыханием Божества. Всё радует глаз. Горы, бездны, простор, размах космоса, начало начал, это потрясающе. Это не поддаётся описанию. И вот мы, человеки, те, которые смертны, которые взяты из земли и в землю пойдём, мы, значит, говорим о быдле. А сами мы кто? Мы боги? Что важнее – ум, знания, образование, но при этом бессердечие, жестокость, или противоположное: не иметь блестящего образования, благородного происхождения, но зато быть просто добрым, порядочным человеком, не способным на подлость. Мне кажется, на первом месте – это доброта человеческого сердца, его умение быть снисходительным к слабостям других, его умение прощать и любить людей вместе с их недостатками… Вот вы, Андрей Михайлович, вы, блестящий учёный, превосходный лектор, красноречивый оратор, вы считаете себя лучше и выше всех остальных, но…

– Я понял вашу мысль. Вы хотите сказать, что я, однако, убил человека, несмотря на то, что лучше и выше остальных.

– Да. Я это и хотел сказать. Вы, умный, образованный, утончённый, человек высшего света, человек недосягаемых высот, поступили точно так же, как поступают те, кого вы называете быдлом.

– Я оступился. Я не хотел этого делать.

– Но и теперь вы по-прежнему считаете себя выше и лучше, а остальных – быдлом, не так ли? Вы остаётесь в прежней уверенности в своей исключительности, и оттого вам так удивительно случившееся с вами падение.

– Я считаю себя… Я перечеркнул всю свою жизнь. Я стал ничтожеством. И я понимаю, да, понимаю, что всё теперь ужасно. Я стал ничем. Я теперь никто в этом мире.

– Я о другом. О том, что вы на собственном примере можете убедиться, что даже такой человек, как вы, кто считает себя сильным и высоким, может пойти на совершенно бесчеловечный и гнусный поступок по отношению к другому человеку. И я думаю… можно говорить с вами честно?

– Да.

– Я думаю, что вы пошли на это преступление именно потому, что в вас сидела мысль о вашем превосходстве над этим миром, над быдлом. Вы всех, или почти всех, презираете. В вас засела уверенность, что всякий другой человек, кроме вас, – это ничтожество, это как муха, которую можно прихлопнуть. И вы прихлопнули такую муху однажды, стоило ей воспротивиться чему-то тому, с чем она не согласилась. Она воспротивилась вашему величию, вашей воле, она проявила свою волю, так примерно я представляю случившееся. И вы поступили согласно своей теории – всё, что мешает, можно убрать. И вы убрали. Потому что вы жили с мыслью о том, что вы сверхчеловек. А теперь о любви Божьей. Если бы вы придерживались идеи Божьей любви, то вы иначе смотрели бы на мир. Человек, у которого есть идея любви, такому человеку легче выйти победителем из схватки с внутренним зверем. Ибо внутренний зверь нас учит ненависти, злобе, презрению, он хочет, чтобы мы убивали, уничтожали, рвали на части.

– Не знаю, как ответить на ваши рассуждения. Я пока не готов. Надо собраться с мыслями. Я в эти дни выбит из колеи, я просто вышел из строя. И я себя чувствую потерянным. Мне снятся страшные сны. Я боюсь проснуться, а потом боюсь уснуть. Мне снится она, мне снится её голос, меня преследует её образ. Я никогда не думал, что это может быть так страшно, жить после того, как убил, но понимать, что какое-то непонятное нечто, оставшееся от убитой, будет измываться над тобой, будет приходить, и мучить, мучить…

– Андрей Михайлович, это «нечто» – знаете, что есть на самом деле?

– Что?

– Это болит душа, это говорит ваша совесть. Вас мучает совесть. Совесть – это голос Бога.

– Нет, меня посещает то, что осталось от неё, моей… Вы понимаете, о ком я говорю. Именно её присутствие буквально раздирает на части всего меня. Я нахожусь в постоянной борьбе с ней. Я буквально ощущаю её присутствие.

– Я знаю, что вам нужно, – вступила в разговор Анна Викторовна.

– Что? – сказал Ястребов.

Ему, как и в прошлый раз во время встречи с Анной Викторовной, была по душе эта беседа с чужими людьми не его круга, его не смущали острые темы, ему даже хотелось говорить об этом, неприятном, мрачном, обо всём, что так мучило и тяготило.

– Андрей Михайлович, – сказала Анна Викторовна, – мне показалось, для вас самое лучшее в этих обстоятельствах – встретиться со священником. Вам нужно исповедаться. Исповедь облегчает. Вот увидите, вам станет легче.

Ястребов не ответил. Повисло молчание.

– Хорошо. Я не против. Пусть будет именно так, – наконец, сказал он.

Чем больше людей будет ходить ко мне, неважно кто, священники или не священники, тем мне будет легче, подумал он.

Лучше так, чем сидеть в этом вакууме, в этом страшном одиночестве наедине со своими мыслями. Да и кто знает, может, и правда мне эта их исповедь принесёт облегчение? Что мне терять, когда и так уже всё потеряно. Тем более, рассуждал он, откуда мне знать, есть Бог или нет? Почему я всегда твердил, что Бога нет? Видно, нужно было очутиться в тюрьме, чтобы начать задумываться над подобными вещами. Если Бог есть, то хорошо, пусть будет и встреча со священником. А если Бога нет, то в любом случае я ничего не потеряю.

Так думал он о предстоящем разговоре с духовным лицом, он на что-то надеялся, но не мог понять, в чём смысл этой надежды.

Глава 15. «Дневник Ксении Есеевой, найденнный после её смерти»

*

Моя жизнь резко изменилась. Смотрю на небо, птиц, и вместо привычного ощущения обыденности реального мира я воспринимаю всё теперь так, будто оказалась в сказочном царстве, где я принцесса, и у меня есть свой принц. И небо, космос, моря, леса, всё будто стало в новом и будто более ярком свете, на всё смотреть по-особому приятно, всё открылось и засияло новыми фантастически красивыми гранями. Раньше такого не было. Раньше мою голову занимали исключительно книги. Я и природу, и жизнь вокруг как-то специально не замечала. Вся была поглощена бесконечными занятиями, учёбой, учёбой… Золотую медаль было радостно получать, но уже спешила учиться дальше, дальше, всё иное казалось в этой жизни тенью, на которую не обязательно смотреть.

Теперь не так. Что со мной? Любовь, значит, есть на этом свете? Да, да, да! С появлением Андрея в моей жизни всё стало иначе. Я счастлива и… Не знаю, как это назвать. Чуть было не написала «не счастлива». Хотя, может, я не ошиблась, если бы употребила это слово. Но так всё странно. Он говорит, что любит меня. И я вижу, что это так. Я тоже уверена в своих чувствах, такого никогда не было со мной. Я встретила человека, от которого душа в смятении, даже в восторге. Будто дух захватывает, когда смотрю в его глаза. Мне хорошо рядом с ним. Он сильный, уверенный, он настоящий мужчина.

Но странно вот что. Он привносит в наши отношения оттенок какой-то дикости. Никогда не думала, что взаимная любовь может напоминать борьбу. Нет простоты. Он будто на войне. Он напряжён в отношениях со мной, его взгляд испытующ, будто хочет спросить, здесь ли я. Он, и это точно, не верит и не доверяет мне. Он боится, что ещё немного, и я его брошу. Он крайне подозрителен. И постоянно меня контролирует. Однажды мне показалось, что за мной установлена слежка. Впрочем, не однажды. Я подумала, уж не нанял ли Андрей сыщика. Но эту безумную мысль я отбросила. У него нет денег на такие вещи. (Да это и вообще запредельно и оскорбительно, очень надеюсь, что я ошибаюсь.) Если бы не мои подработки репетитором и если бы не деньги, что мне присылают родители, то мы бы с ним, пожалуй, жили впроголодь. Часть своего заработка он отдаёт жене на детей. Оставшаяся сумма слишком мала, чтобы прожить нам вдвоём. Поэтому не верю, чтобы он нашёл средства на сыщика. Может, кто-то и следил пару дней за мной, по его просьбе, из энтузиазма. Впрочем, даже если это и так, то зачем воспринимать подобное близко к сердцу, не стоит обижаться, можно и улыбнуться, ну, настоящее ребячество. Какой он милый, как ребёнок, в этой своей безумной ревности.

А ведь я не даю ему никакого повода для ревности.

А он всё равно ревнует. Понимаю, конечно, из-за чего. Это всё разница в возрасте, эти сорок лет он превращает в стену между нами, хотя ведь можно не обращать на это внимания и просто радоваться той жизни, которая есть на сегодняшний день. И эта жизнь есть счастье. Ведь когда мы рядом, когда мы целуем друг друга, мы счастливы. Но Андрей этим не удовлетворён. Он будто не сегодняшним, а завтрашним днём живёт. Он постоянно страшится будущего и говорит мне о своих дурных предчувствиях. Рассказывает о своих дурных снах. Недавно он сказал, что больше всего боится, если я его брошу. А когда я сказала, что этого никогда не случится, он вдруг рассердился, сказал, не верит мне…

Он бывает жестоким. Нет. Не поднимает на меня руку. Упаси Бог. Такого никогда не было. Но есть другое, то, что приводит меня чуть ли не в животный ужас. Это наши отношения наедине. Он требует от меня слишком многого в своей физической страсти, такого, на что я не способна и что мне представляется отвратительным. И он причиняет мне боль. Настоящую, физическую. Потом извиняется, говорит, это от огромной любви и страсти ко мне, что я его возбуждаю неимоверно. Я верю, это так, но… это не приносит мне облегчения. Я боюсь таких его порывов, он становится таким страшным, безумным, что я просто хочу вырваться и навсегда убежать. Но сопротивляться ему в эти минуты…о-о-о… – от этого он приходит в натуральное бешенство и в какой-то ненормальный азарт, это уже не любовь, а истязания. Именно из-за его… хочу подобрать слово помягче… деспотизма (боюсь написать «садизм», слишком страшное слово и слишком страшно обозначить нашу любовь подобным ярлыком) я всё больше сомневаюсь в правильности наших отношений.

*

Недавно говорила с Ниной. Мы с ней редко в последнее время говорим по душам, не так, как в первый год учёбы. Теперь всё свободное время у меня забирает Андрей. Нина мне сказала, что я живу с ним как блудница. Я понимаю, почему она так говорит, ведь она воцерковлённая православная христианка, и всякая такая безнравственность с точки зрения Божественных заповедей её коробит. Она мне часто говорит о Боге. Меня тоже крестили когда-то в детстве, благодаря бабушке, но к церкви не приучили. Я и не знаю, какая она, эта церковь, и что там в ней, и вообще зачем она нужна.

Нина считает, что с мужчиной нельзя позволять никаких отношений до свадьбы. Но она не осуждает меня, и это позволяет мне не скрывать от неё правды о нашей дружбе. Как, например, я это скрываю от мамы. Если бы мама узнала, насколько я близка с Андреем, который по возрасту ровесник моего деда, она всё бы сделала, чтобы пресечь наши отношения. А вот папа более лоялен. Он не такой жёсткий по характеру, как мама. Папа из моих немногих рассказов об Андрее, кажется, догадывается, какую роль играет в моей личной жизни профессор. Мы подолгу и часто говорим с папой по телефону. Однажды он сказал, когда речь зашла о профессоре Ястребове: главное, чтобы тебе было хорошо, дочка, тогда и мне хорошо. Но всё равно я не решаюсь прямо заявить родителям о том, что случилось между мною и профессором. Скажу тогда, когда подадим заявление в ЗАГС. Хочу, чтобы это произошло как можно раньше. Но пока это не реально. Андрей всё ещё женат.

*

Нина рассказала мне про Христа, что когда к Нему привели блудницу и спросили, надо ли её побить камнями, Он не осудил её. Пусть первым бросит в неё камень тот, кто считает себя безгрешным, примерно так сказал Христос. Нина говорит, что осуждать людей не правильно, осуждать – это прерогатива Бога, а вот жалеть и любить надо всех. Она удивительный, глубокий человек. Я люблю беседовать с ней. В душе соглашаюсь с её словами. Сердце подсказывает, я переступила какую-то черту, и такое чувство, что я лечу в бездну. Я сказала Нине, что хотела бы иного в наших с Андреем отношениях, но пока нельзя. Ведь он всё ещё женатый человек. Нина сказала, что изначально я не должна была соглашаться с женатым мужчиной ни на какие отношения, и сразу к этому добавила, чтобы я не обижалась на её слова.

Я не обижаюсь, я просто хочу плакать. У меня будто сердце разрывается на части.

Мне приснился страшный сон. Будто я лежу на полу в квартире Андрея без головы, и я вся в крови. И стоит Андрей, его руки в крови, он держит мою окровавленную голову и говорит: «Теперь ты навечно моя».

У меня плохие предчувствия. Сон не идёт из головы. На сердце тяжесть. Нина сказала, что это от неустроенности, от неопределённости нашей связи с Андреем, что он втягивает меня в омут. Она права, я не могу ничего сказать против этих слов.

Я всю жизнь знала о себе, что у меня есть характер, воля, и я даже считала себя сильным человеком. Но после того, как познакомилась с Андреем, я увидела себя с новой стороны. Он мой первый мужчина. И, разумеется, другого мужчины никогда больше не будет. Если любишь, то, считаю, это – навсегда, на всю жизнь. А разве можно иначе? Зачем размениваться? Это уже пустота. Да я и не представляю, как могу полюбить ещё кого-то, всю мою жизнь теперь перевернуло, я вся до краёв заполнена этим человеком.

Но в нашей с ним любви ведь есть дикость. И эта дикость в страхе. Разве можно бояться того, кого любишь? Странно. А я его боюсь. И я увидела, что стала другой, я не похожа на себя, прежнюю, уверенную, самостоятельную. Я стала той, которая покорна чужой воле, которая боится чужих слов, чужого взгляда. И этот чужой человек не просто любит меня, он повелевает мною, он делает со мной то, что хочет. И я полностью повинуюсь ему во всех его прихотях. Вот чему я удивляюсь в себе. Наверное, это потому, что я люблю, ведь разве может разумный человек добровольно становиться рабом другого человека и быть готовым исполнять его прихоти. А у нас именно так.

Я не просто его рабыня, я как бы низшее существо, ниже его во всём, я как бы обязана перед ним пресмыкаться. Он снисходителен ко мне, он доволен и спокоен, когда видит, что я чувствую себя униженной и зависимой. И он делает всё, чтобы поставить меня в зависимое положение, даёт почувствовать, что я маленькое, бесправное существо, которому ничего нельзя без его на то согласия. И я не сопротивляюсь, вот что и странно, и ужасно, и непонятно во мне и для меня. Думаю, такое возможно лишь при условии исключительно сильной любви.

*

Андрей будто связал меня по рукам и ногам своей силой. Он крайне авторитарен. Я вижу, он не такой, как все. Я просто прихожу в трепет, когда он смотрит на меня. И готова ему угождать, лепетать что-то детское, глупое, бессвязное, он превращает своей животной страстью и меня в какое-то существо без ума, я будто лишаюсь и воли, и разума. И только чувства владеют мною, и я знаю, что сейчас умру без него, и люблю его. И он любит меня. Что это? Как это объяснить? Никогда не подозревала, что я могу быть такой.

А Нина утверждает, нужно было с самого начала ничего не затевать. Да я бы охотно так и сделала. Но когда этот мужчина взглянул на меня, земля ушла из-под ног. Когда он взял меня за локоть, сжал мою руку, я почти потеряла сознание. И всё, я лишилась разума. Я пошла за ним безоговорочно, без рассуждений, правильно это или не правильно, блуд или не блуд. Мне стало всё равно. Я просто бросилась головой в ту бездну, в которую он меня потянул.

*

Что будет завтра, что будет через год? Не знаю. Живу сегодняшним днём. И сама этому удивляюсь. Та, которая всегда знала свои действия на десять шагов вперёд, та, которая подчиняла свою жизнь железному графику, дисциплине, ставила перед собой высокие цели и достигала их, чтобы затем ставить новые высокие цели… и вот эта девушка по имени Ксения Есеева теперь ведёт себя, как это обозначила Нина, как обычная потаскушка, содержанка.

Но говорить с Андреем на тему нашей свадьбы у меня язык не поворачивается. Я слишком страшусь этого человека. Он сам знает, что и как нужно делать, и не потерпит никаких вопросов или советов ни с моей стороны, ни с чьей-либо другой. Я боюсь прогневить его. А его прогневить легко. Он вспыльчивый. Его гнев настолько может быть безудержным, яростным, что в эти минуты он способен, как мне иногда кажется, убить не то что лошадь, как это случалось у него, но и человека.

Меня поразило одно событие во время реконструкторских боёв. Андрей повёл свою армию на армию противника не просто так, как в спектакле, а вдруг всё стало происходить по приказу Андрея в роли Наполеона по-настоящему, началась уже не реконструкторская, и истинная битва. Андрей диким голосом отдавал приказы на французском языке, он мчался вперёд на врага и размахивал с остервенением своей бутафорской саблей. Но даже и такой саблей можно человека изувечить. В общем, многие стали опасаться продолжения такого дела, да и бутафорский противник вдруг взбунтовался, и пошёл месить «наших» тоже по-настоящему. Все поддались бешенству, темпераменту своего главнокомандующего, Андрей заразил их своим, я бы сказала, этим временным безумием. К тому же, ведь он был пьян.

Я чувствую себя крайне плохо, когда вижу, что он опять выпил. Так и тут. Он не был трезв. И это ещё сильнее в отрицательном смысле отразилось на его перевозбуждённом состоянии. Эта массовая, уже не бутафорская, схватка толпа на толпу (а точнее – армия на армию, ну, как бы), всё это могло вылиться в убийства людей.

К счастью, кто-то успел вызвать ОМОН (скажу честно, но ни за что не скажу об этом Андрею, что это сделала его Жозефина, то бишь я, Ксения Есеева. Нина смеялась, когда я рассказала ей о своём подвиге). Андрея и его сподвижников буквально скрутили и вывели силой с поля боя.

*

Мне повторно приснился страшный сон с моей отрезанной головой в окровавленных руках Андрея. Я проснулась в ужасе. Что это? Почему мне снятся кошмары? Как болит душа! Мне страшно.

Глава 16. «Мемуары актрисы N»

Вы назовёте меня дурой, но мне всё равно. Моя душа разрывается, сердце скорбит, я не нахожу себе места: тот, кого я всю жизнь безумно, ну, просто безумно любила, оказался за решёткой.

Когда-то он восхищался моей красотой, когда-то мы любили друг друга. О, это великий человек. Он заслуживает восхищения. Он достоин самой нежной взаимной любви. И такую любовь в этом мире ему могла дать только одна женщина. Никто, кроме меня, никогда не любил его, и не любит до сих пор, так, как я.

Ах, какие сладкие, какие счастливые воспоминания о наших встречах живут в моём сердце. Вот мы вдвоём в лодке, камыши, туман, река…. И мы с ним… Так тихо-тихо в утреннем мире. Позади ночь, полная взаимных утех. Впереди день, заполненный бесконечным счастьем. Впереди жизнь, долгая, счастливая жизнь, где только он и я, и это небо, и наша любовь, любовь. Так казалось нам обоим. Наши руки искали друг друга, наши губы вновь и вновь горели в долгих, таких горячих поцелуях. Что может быть ещё лучше в этой жизни, нежели вот такие страстные свидания, насыщенные лаской, негой…

Мы бежали босые по траве. Наши голые молодые тела сверкали под ранними лучами солнца. Мы бежали как дикие, странные люди, не зная, куда, зачем, мы смеялись, мы были счастливы. И вот этот милый, уютный домик, мы вновь в своей крепости, мы вновь любим и не помним ни себя, ни эту жизнь там, за стенами, где лес, река, свежесть, ветер, цветы…

Боже мой, до чего хороша была тогда жизнь…

Всё закончилось, когда мы оба повзрослели. «Прости, но я полюбил другую!» – он ласково пожал мне руку и исчез навсегда из моей жизни. Я его поняла. А почему поняла, почему не ожесточилась? Потому что я его любила. Только когда любишь, можешь понять человека. Я поняла его на всю жизнь. Он – это стихия. Он – это сама любовь. Он таит в себе бездну огня. Это человек-буря, человек-ветер. Он тот, кто может жить только в состоянии любви, иначе он умрёт. Он должен, просто обязан, чтобы выжить в этом мире, так он устроен, всегда любить, и любить до тех пор, пока стучит сердце. Любить красоту, свежесть, любить порыв, стихию, ветер. Это всё он любит в женщине. Каждая новая женщина в его жизни – это встреча с юностью, красотой, свежестью. Дама его сердца – это обаяние, любовь и покорность ему. Он всю жизнь в поиске.

Он всю жизнь бесконечно играет одну и ту же пьесу на одном и том же рояле. Это пьеса о любви и юности, это музыка о бессмертии и вдохновении, но поют под эту музыку ему каждый раз всё новые и новые девы. Он не способен на иное. Ему нужно идти вперёд, знать всё новую и новую жизнь, иметь всё новую и новую энергию, и всё это ему даёт всё новая и новая любовь.

Его жизнь – это постоянное восхождение, без оглядки назад, вниз, где остались жизни тех дев, которых он когда-то любил, но которые он уже испил, понял, и остыл, и это его уже не вдохновляет.

Он поэт по жизни. Он бунтарь и воин. Он герой и великий актёр. Для него жизнь – это огромная сцена, на которой он черпает в объятиях славы, под восхищёнными взглядами, непрестанное вдохновение.

Вряд ли кто поймёт его так, как поняла его я. Вряд ли кто поймёт меня. И вряд ли кто согласится с моим преклонением перед этим человеком.

Но разве любовь умеет рассуждать? А ведь я люблю этого человека всю жизнь. Я всю жизнь держу перед собой образ своего Наполеона-Ястребова, и этим счастлива.

Боже мой, сколько слёз, сколько страданий из-за этого человека. Сколько мук. Но одна мысль, что он есть на этом свете, мне доставляла и доставляет покой и радость. Я боготворила его, я принимала его таким, какой он есть. И сейчас, когда все пишут, кричат о нём, как о злодее, проклинают его, я продолжаю утверждать, что он прекрасен. Я не хочу сказать, что он хорошо сделал, убив эту девочку. Я о другом. Я о своей любви.

Я была бы счастлива, если бы он убил вместо той девочки меня. О, да не осудит меня никто, да не посчитает мою речь кощунством. Упаси Бог. Я искренна как никогда, я пишу в слезах, я пишу сердцем.

Я была бы счастлива, если бы мне сказали, что он после того, как убьёт, ещё и расчленит моё тело. О, это прекрасно было бы для меня, знать, что мои отрезанные руки будут с ним, и он будет их прижимать к своей груди, и будет с этими моими руками тонуть, тонуть в той холодной реке той страшной ночью…. Ах, говорю я себе, почему не я оказалась на месте убитой.

Но я для этой роли, ах, уже не молода… Ведь мне столько же лет, сколько и ему, моему Наполеону-Ястребову. Женщины моего возраста его не вдохновляют. И мой случай безнадёжен. Я не смогла бы вдохновить его ни на убийство, ни на расчленение. Как жаль…

Мне остаётся вздыхать и продолжать жить воспоминаниями. И любить, любить его до гроба…

Теперь, когда он за решёткой, я радуюсь той мысли, что у него никого нет, и он, наконец, может задуматься о прошлом, вспомнить свою жизнь там, где его сейчас никто не отвлекает, там, в доме печали, в доме скорби. Там, наедине с собой, кто знает, быть может, он вспомнит и меня, и нашу любовь… Ах, милый, милый…

Глава 17. «Исповедь в стихах профессора истории Ястребова Андрея Михайловича»

Написано за решёткой.

На берегу реки всё бродит, бродит демон.

Он мрачен, тих и слеп. От слёз давно ослеп.

Он ищет, ищет ту, которую зарезал.

Он так её любил. Она мертва. О, нет…

Copyright (c) "Русский переплет"