(К поэзии Александра Кутищева)

Молодежь, лишенная родины (прежде, еще в детстве, так легко узнаваемой в каждой маленькой детали и звучащей в переливах то высокой, то грубой и неотшлифованной, простой и вольной русской речи), очутилась как будто в пустоте, среди нескончаемых разговоров старших братьев и родителей о далекой России, оставшейся где-то далеко-далеко, в каком-то ином измерении времени и пространства. Исчезла, растворяясь с каждым прожитым на чужбине днем, бытийная традиция, и житейская в том числе, здесь ей не на что было опереться. Вся жизнь, что кипела вокруг - будь то Германия, или Франция, или Чехия, была занята чем-то совсем другим, озабочена практическими смыслами, среди которых русская душа тоскует, не находя божественного зерна. Молодая душа оказалась на пепелище смыслов, земное сгустилось вокруг нее в невыносимой степени. Опустошенность, словно эхо в каменном доме, который выжжен пожаром, стала данностью, и такой - стала литература, сорвавшаяся с горьких губ, записанная рукой, которая однажды откроет газовый кран или завяжет веревочный узел на потолочном крюке...

С этим поколением в русскую литературу вошла психоделика, безнадежная экзистенциальность, грубый натурализм художественной речи и поэтического изображения. Иначе и быть не могло: христианскую метафизику пожрала сосущая русская тоска по родине, которая так прямо, скорее всего, и не осознавалась, но то место в душе, к которому прикреплены обычно корневые нити, оказалось вырвано, и в дыру сквозил уже почти инфернальный холод.

С тех пор прошло почти семь десятков лет. Русская литература опознала себя под вязким и аморфным покровом определения "советская литература", воссоединилась со своим эмигрантским крылом и как будто начала внутри себя отделять зерна от плевел. Но из огня - да в полымя. Отошла в небытие советская страна, исчез уклад, в котором идея питала поэзию и литературу, не давала плотному напору жизни подмять движения ума и сердца. Приснопамятный советский идеологический идиотизм так и не смог одолеть русскую художественную правду, но теперь земная маета, животное содержание жизни уже в свою очередь взялись отрицать русские смыслы, русскую жажду запредельного, которым только и можно оправдать наше присутствие - и больное, и грешное - в этом мире.

И опять в русской литературе возник синдром мальчика на отчем пепелище.

Еще с Достоевского фигура "русского мальчика" связывается с нравственным максимализмом, порой не замечающим собственной жестокости, - но всегда за ней стоит личная бескорыстность и какое-то оголенное, пожалуй, только юности свойственное, без нюансов, без оговорок, - из глубины сердца идущее стремление к справедливости. Внешняя, событийная жизнь, часто безнравственная уже и демонстративно, ломает юную душу своим безбожным укладом, и русский мальчик становится на глазах или существом почти потерянным, с рассыпающейся душой, или же - он превращается в витязя, укрепившего свое мятущееся сердце Божьим Духом.

Эти вторые, подлинные сегодняшние русские мальчики, не осознают в себе такого высокого Дыхания - оно неуловимо растворено в каждой частице их души. Но та ответственность за промыслительный русский смысл, за правду, без которой жизнь вокруг погаснет, та никак не мотивированная повседневной реальностью стойкость молодого человека - в них угадывается божественный перст, в них читаются истинные слова: будьте как дети.

Русские мальчики сегодня продираются сквозь предательство, сражаясь на Кавказе... Они прислушиваются к себе и к голосу ангела, когда им вкладывают в руки шприц с наркотой или увлекают в духовный морок сектантства, в демонизм и в язычество... Им приходится сохранять себя в липкой атмосфере общества, пропитанного наживой и пошлостью, что зовет каждого мальчика и девочку войти в пестрые адские ворота гедонизма и остаться на территории сумрака... Кажется, изо всех углов несется блудливый голос беса-диджея, предлагающего весело забыться в телесном и мгновенном...

В отличие от "русских мальчиков" эмиграции, наши взрослеющие дети как-то по наитию выбирают Родину и Божий Дух, отодвигая в сторону отчаяние и безысходность. Жесткость и решительность молодого поколения уже влияют на российское общество, обескровленное вероломством 90-х, и хочется верить, что наши мальчики будут чувствовать себя на родной земле сильными и честными - и чистыми, сколь возможно по той мерке, что дал русскому человеку Христос.

И все же... Оттиск обожженной пожаром души живет в молодом поколении. Слишком недавно было крушение Советского Союза, слишком засалено было имя России в правящих кругах в прошлом десятилетии.

Скупость на слова, сдержанная аскеза стихотворной речи и достоинство, никак себя не выделяющее, но почти по православному апофатическому принципу (Бог познается через отрицание всего того, что Богом не является) видное в живописании окружающей жизни, ее обезьяньих ужимок... И рядом - полная чистой, нерукотворной простоты природа, ясная в своих предметах и именах, лишенная подлости и порока. Снисходительность к людям и готовность самому ответить на последнем Суде - вот еще одно замечательное качество, которое едва ли можно встретить у потерянных "русских мальчиков" 30-х годов.

Эти впечатления - от поэзии Александра Кутищева. Его стихи еще не вышли к читателю, литературная судьба - пока неясна, но некие более общие черты, почти симптоматические, видны в них достаточно четко. Коротко и вкупе их можно назвать нравственным почерком. Наряду с жизнелюбием и душевной стойкостью, что еще можно пожелать русской музе?

Проголосуйте за это произведение