АНСАМБЛЬ

Повесть

Занавеска раздвинулась, и на сцену вывалился седой взъерошенный старик в коротком клетчатом пиджачке, кремовых брюках и розовом платочке, франтовато повязанном на шею. Был он довольно высок ростом, осанист и смугл. Улыбаясь и пританцовывая, старик достиг середины сцены, вынул из брючного кармана початую бутыль, смачно отхлебнул, крякнул от удовольствия и, широко раскинув руки, запел на цыганский манер:

Как много женщин и вина,
Веселье, смех кругом...

За кулисами грянули гитары, ударили бубны и, вслед за стариком, на сцену повалил целый цыганский табор: кудрявый цыган с гитарой и четыре хорошенькие цыганочки в цветастых нарядах. Они запели и закружились вокруг старика, а в глубине сцены, незаметно появившись из-за кулис, примостился лукавый толстячок с бакенбардами.

Девицы пели, танцевали и казались вполне дружелюбными, пока все разом не влюбились вдруг в кремового старика. Не выдержав такого удара, старик, выпив яду, театрально умер на сцене и спектакль закончился.

Актеры покинули сцену и собрались у большого стола в глубине зала.

- Спасибо, ласточки. Молодцы все, - похвалил старик, отряхивая колени. - Вам понравилось? - спросил он у единственного в зале зрителя.

- Да, - ответил голубоглазый юноша, смущаясь оттого, что попал в центр внимания.

Во время спектакля он скромно сидел в дальнем углу сырого полуподвала, в котором размещался театр.

Театр! Есть что-то возвышенное и прекрасное в этом слове, слышится в нем горячий шепот влюбленных, вкрадчивый голос соблазна, шум сражения и гром небесный.

Увы, складское помещение наименьшим образом подходило для создания таинственной атмосферы театрального волшебства.

Подвал был дряхлым и обшарпанным - длинные, покрытые сатиновыми чехлами деревянные скамьи, громоздкая обшарпанная тумба посреди сцены, задником для которой служил большой отрез мешковины, прибитый торчащими наружу гвоздями к широкой доске, закрепленной под потолком; в углу скучало расстроенное, видавшее виды, пианино. Ветхие стены, завешанные портретами знаменитых писателей, хранили печать неблагоустроенности.

...Театр начинается с вешалки! Если так, то в подвале он заканчивался там же, возле двух рядов неглубоко вбитых гвоздей, тянущихся от входа до небольшого закутка, где стояло ведро, предназначенное... впрочем, водопровода тоже не было.

- А что вы так далеко сели? - приветливо улыбаясь, спросил старик. - Идите сюда, к нам. Чайку попейте. Поговорим.

- Спасибо, - обрадовался юноша.

- Вы про нас как узнали? - поинтересовался старик. - Или пригласил кто?

- Нет. Я случайно зашел, - честно признался юноша, застенчиво поглядывая на разгоряченных актрис.

- А, ну-ну, - одобрил старик, посмотрев на него внимательно, так, что юноше сделалось неловко, и он отвел глаза.

И действительно, он зашел случайно.

В сквере, возле моста, неподалеку от летнего кафе, его привлекла странная надпись. На проржавевшем металлическом щите, рядом с шашлычным и пивным меню, кривыми буквами было выведено слово "Театр". Ничего похожего на театр поблизости не оказалось, однако, пройдя чуть далее, юноша увидел такую же надпись на шатком заборе - косо намалеванная стрелка указывала на низкую ржавую дверь ведущую в подвал жилого дома. Рядом была пришпилена бумажная афиша, а под крохотным бетонным козырьком тускло мерцала электрическая лампочка.

Обойдя огромную лужу, которая каким-то чудом не высохла, несмотря на несносную жару, юноша потянул тяжелую дверь и вошел внутрь.

Ему сразу не понравился старик. В его облике было что-то неприятное и даже отталкивающее. Казалось, в глазах его не хватало чего-то необходимого - они были холодны и безжизненны, как у человека, потерявшего последнюю веру в человечество, знающего все обо всем и не надеющегося встретить в этом мире ничего нового и интересного.

Всего актеров было семь человек, трое мужчин, включая старика, и четыре девицы. Они тихо переговаривались, курили и пили чай.

- Простите, - вежливо спросил юноша, - а почему нет зрителей?

- Хе-хе. Почему, - невесело засмеялся старик. - Мы тоже хотели бы знать: почему?

- Но ведь можно пригласить знакомых.

- Так уж все знакомые этот спектакль видели, - старик обреченно махнул рукой. - Никто не придет.

- И не раз! - добавила игравшая злодейку томная красавица и улыбнулась юноше.

- Даже если придет всего один человек, мы будем играть так же, как для ста! - решительно заявил старик. - Для настоящего актера важна сцена, а не количество поклонников или поклонниц!

От этих слов актеры загрустили и взоры красавиц затуманились.

Тогда старик запустил руку под стол и выудил оттуда бутылку вина.

- Ну, по маленькой! Для отдохновения...

Разговор сразу оживился. Хотя говорил преимущественно старик, а все остальные пили и слушали.

- Актер во время игры должен видеть картины, - педагогично изрек старик, осушая рюмку. - Что вижу? Вот главный вопрос! Играю и смотрю, как в кино. А иначе, это будет простое кривляние, не имеющее никакого отношения к искусству, когда артист выходит на сцену не для того, чтобы проживать роль, а для того, чтобы демонстрировать себя и свои достоинства, у кого что есть. Если видит актер, то и зритель тоже будет видеть.

Старик допил рюмку, поглядел на юношу и ласково улыбнулся.

- Хочешь играть?

- Не знаю, - смутился юноша. - Может быть, потом.

Но старик схватил со стола какую-то толстенную книгу, быстро раскрыл ее и протянул юноше.

- На! Иди, читай вслух.

- На сцену?

- На сцену.

Юноша неуверенно взял книгу, покорно вышел на сцену и, волнуясь, прочел небольшой отрывок из какой-то пьесы.

- Теперь играй! - потребовал старик.

Юноша растерялся. Он недоуменно взглянул на старика, надеясь, что тот шутит, но старик был серьезен, а красавицы-актрисы, внимательно и оценивающе следили за ним.

- Я так не могу, - робко извинился юноша.

- Попробуй. Не бойся, - уговаривал старик. - Тебе понравится.

Что значит "играть" и как это делается, юноша не представлял. Оставалось либо отказаться, либо попробовать изобразить хоть что-нибудь в присутствии этих молодых красивых женщин, которые, признаться, сильно его волновали. Еще во время спектакля юноша влюбился в одну из них, в ее жгучие, слегка раскосые черные глаза, в которых кипела такая необузданная страсть, что каждый ее взгляд пронзал его точно молния.

- Играй, что помнишь, - напутствовал старик, - своими словами! Начинай!

Бедный юноша попытался начать.

С первых же слов, он почувствовал, что его собственный голос вдруг сделался чужим, непривычно и странно зазвучав среди возникшей тишины; все вокруг отвлекало его; не зная, куда деть глаза, он, наконец, уставил их в пол; сердце бешено стучало, а тело охватила предательская, нервная дрожь.

Мучительно вспоминая текст, он разболтанно заходил по сцене, нелепо размахивая руками и, декламируя то, что помнил из роли. Догадываясь, что со стороны, вероятно, выглядит чудовищно, и от этого еще сильнее смущаясь, юноша заспешил, скомкал концовку и, судорожно вздохнув, остановился.

- Ну, ладно, молодец, - похвалил старик. - Садись, отдыхай. Не все сразу.

Тем временем, сбегали за второй.

- Хотим танцевать! - капризно заявили девицы и устремились на сцену.

После третьей плясали все, и даже старик, не желая отставать, пустился в пляс.

Актриса с колдовскими глазами подошла к юноше и, обвив руками его шею, увлекла за собой. Едва их лица приблизились, она прижалась к нему, охватив его губы пьянящим поцелуем.

- Твои глаза, как голубые брызги! - жарко прошептала она.

Все это видели, а старик, лихо отплясывая, завопил:

- Сейчас нас всех изнасилуют!

- Хорошо бы! - поддержала одна из девиц.

В голове юноши стоял сладкий туман. Все произошло так неожиданно и замечательно, что он не мог в это поверить. Едва вновь зазвучала музыка, он устремился к актрисе, но она коварно отвернулась от него и, повиснув на шее кудрявого гитариста, прильнула к его губам с той же неистовой страстью, с которой мгновение назад целовала отвергнутого теперь юношу.

"Вот это да!" - подумал юноша, застыв на месте.

- Не грусти. Она со всеми так, - услышал он над ухом чей-то участливый баритон, - со стариком тоже. Она у него живет.

На мгновение юноша утратил дар речи. Кто-то бережно взял его под руки и, отведя в сторону, усадил на лавку.

- Уж я-то знаю, - заверил его баритон, принадлежавший толстяку с бакенбардами. - Они тут все друг с другом перетрахались, а старик к тому ж еще и голубой.

Юноша недоверчиво покосился на толстяка, но глаза у того были пьяные и честные.

- Слушай, парень, - обнял его за плечи баритон, - ты мне чем-то симпатичен и поэтому я хочу дать тебе один совет. - Он сделал паузу и пожевал губами. - Беги отсюда, пока они тебя не сожрали!

- В каком смысле? - не понял юноша.

- В таком. Сам думай, в каком, - таинственно заключил баритон и погрузился в молчаливую задумчивость.

Безудержная пляска угасала. Близилась полночь; гасили свет, убирали со стола пустые рюмки и чашки, прятали недоеденную колбасу. Утомленные девицы разом закурили.

Юноша почувствовал страшную усталость; виски ныли, словно кто-то невидимый пытался просверлить их насквозь.

- Устал? - услышал он голос старика и, подняв голову, мучительно улыбнулся.

Старик весело глядел на него и, казалось, был очень доволен.

- Приходи завтра. Придешь?

- Не знаю, - замялся юноша, - может быть.

- Ну, гляди сам, - позволил старик. - У нас посещение свободное.

Когда юноша вышел за дверь, яркая луна плыла в кружеве облаков; вокруг было тихо, лишь за деревьями шумел город.

Тем временем в подвале старик обнимал смеющуюся актрису.

- Что, Томочка, птенчик, думаешь, придет? - спросил он ее.

- Придет. Я чувствую, - ответила она и улыбнулась той зловещей улыбкой, какой улыбалась на сцене во время спектакля.

Но на следующий день юноша не пришел. Не пришел он и через неделю, и через месяц.

Иногда, по вечерам, он вспоминал свое приключение и поглядывал в сторону театра. Идти туда вновь ему не хотелось. Во-первых, из-за старика, а во-вторых, из-за той обидной истории с поцелуем.

Прошло полгода, прежде чем юноша вновь пришел в подвал и обнаружил там одиноко склонившегося над столом, печального старика.

- Здравствуйте, - сказал он, спускаясь по лестнице.

Старик чуть качнулся на высоком табурете и поднял седую голову.

- Здравствуй, дорогой. Хе-хе, - улыбнулся он. - Заходи, пожалуйста. Чайку хочешь?

- Спасибо. А где все? - спросил юноша.

- А кто его знает? - погрустнел старик. - Разбежались...

Юноша осторожно присел. Чашки на столе сверкали малахитовой плесенью.

- Понимаешь, нет? - встрепенулся старик. - Каждый думает, что без него студия погибнет и поэтому начинает вести себя соответствующим образом. Но это не так! Это глупость, произошедшая от недомыслия! - он полез в пиджак, вытащил из кармана пачку сигарет и, достав оттуда одну, бросил пачку на стол. - Им всем кажется, что они теряли здесь время, что все это нужно одному только мне! А ведь это я научил их всему, что они теперь знают и умеют: правильно ходить, говорить, думать и чувствовать! - он закурил, резко поднялся и нервно прошелся по залу. - Но они хотят только брать, хапать, а актер должен в первую очередь уметь отдавать, дарить людям то, что он накопил в своей душе и если он этого не умеет или не хочет, то, рано или поздно, он бросает сцену!

Старик налил себе чаю и отхлебнул.

- Да что говорить. Твари. Самые хорошие вещи из гардероба утащили, - он окончательно успокоился и сел за стол. - Ну, да ладно. Дурачье. Обидно. Дело-то интересное.

Юноше стало жаль студию, жаль тот вечер с танцами, вином и поцелуями. Он взял в руки гитару и, перебирая аккорды, решил, что пришел зря.

- Послушай, - оживился старик, и глаза его потеплели. - Так ты на гитаре играешь?

- Чуть-чуть играю.

- Вот хорошо-то! А я тут знаешь, хе-хе, стихи пишу. Может, удастся их как-нибудь на музыку положить?

- Давайте попробуем, - пожал плечами юноша.

Старик раскрыл широкую папку, достал исписанные листы, нервно кашлянул и протянул один листок юноше.

- На вот тебе, экземпляр.

Юноша взял несколько аккордов на гитаре.

- По-моему, хорошо, - заключил он. - И мелодия есть. Представьте нищего с шарманкой.

Он заиграл, поглядывая в бумажку и напевая слова.

- Класс! - восторженно зарычал старик. - Просто класс! У меня стихов много! Создадим ансамбль! Пойдем на телевидение! Прославимся!

Выбрали день и пошли.

Случилось это в феврале, когда снег в центре Москвы лежал между деревьями и у стен домов высокими темными сугробами.

В телецентре было многолюдно. Толчею усугубляла невероятная теснота помещения, в котором волновались, ожидая своей очереди, все желающие сниматься. Здесь были дети и взрослые, таинственные личности, целители и колдуны, бизнесмены и политики, собаки и кошки со своими хозяевами, бродячие поэты, певцы, танцоры, музыканты и бог еще ведает кто, словом, такое пестрое общество, какое может встретиться только в цирке и более нигде.

- У вас что? - спросил их шустрый блондин, вынырнув неизвестно откуда.

- Здравствуйте, - широко улыбнулся старик.

- Здравствуйте, - равнодушно ответил блондин и скрылся за дверью.

Его место заняла густо накрашенная девица, на лице которой косметика лежала такими плотными слоями, что соскоблить ее казалось столь же проблематично, как откопать Трою.

- Мы хотели вам песенку спеть, - объяснил старик. - Можно?

- Вы записывались? - строго спросила девица. - У нас только по записи.

- Нет. Вы понимаете, мы с концерта, и вот зашли, по дороге, - ласково соврал старик, поправляя бабочку.

- Ну, ладно, пойте, - холодно позволила девица.

Прождав два с лишним часа, томясь бездельем и волнуясь, старик и юноша попали в студию, где на них направили свет, прикрепили к одежде микрофоны и, наведя жерло телекамеры, разрешили петь.

Студия размещалась в небольшом вытянутом помещении с низким потолком и узкими стенами. В глубине, у дальней стены, стоял широкий кожаный диван. Ближе к съемочной площадке размещался оператор и усталыми, покрасневшими глазами безразлично взирал на происходящее вокруг. Слева от него, перед небольшим монитором, располагалась редакторша, а еще левее, окруженный нагромождением пультов и стоек, находился звукооператор - тот самый блондин, который первым встретился старику.

- У вас одна минута, - строго предупредила их девица-редактор. - Репе-
тируем.

Старик и юноша переглянулись, юноша дрожащими пальцами дернул струны и, с трудом шевеля одеревеневшими губами, пропел первую строчку. Старик зычно подхватил со второй. Первый раз спели без ошибок.

- Лишних десять секунд, - недовольно нахмурилась девица.

- Да ладно, пускай, - неожиданно заступился блондин. - Ну, пусть поют.

- Ничего не "ладно"! - разозлилась девица. - Тебе все равно, а мне отвечать!

Но тут дверь распахнулась, и в студию стремительно влетел высокий брюнет в клетчатом пиджаке.

- Привет, - развязно поздоровался он со всеми. - Как дела?

Не дожидаясь ответа, он направился к накрашенной девице и, обняв ее за талию, увлек на диван. Девица не сопротивлялась.

- Ну что, пишем? - спросил блондин, повернувшись к дивану.

- Пиши, - сдалась девица, игриво забыв о принципах.

- Подождите! - молодец в клетчатом пиджаке вдруг вскинул голову, хитро прищурился и, поглядев на старика и юношу, заявил:

- Я тоже снимусь!

Вскочив с дивана, он принялся рыться в пыльном реквизите, сваленном в углу.

- О! То, что надо! - воскликнул он, выудив из груды тряпья белокурый женский парик.

Водрузив его на голову, он улегся на авансцене в ногах у старика и, подперев рукой голову, скомандовал:

- Давайте!

Молчаливый оператор ткнул пальцем в объектив.

- Зритель здесь. Когда поете, смотреть в камеру. И не разбегайтесь. Ближе друг к другу.

Старик заметно помрачнел.

- Скажите, - вежливо поинтересовался он, поглядывая то на девицу, то на растянувшегося у его ног длинного молодца в женском парике, - а зачем здесь лежит этот молодой человек? Какой в этом может быть смысл?

Девица удивленно вскинула брови и взглянула на старика так, словно обнаружила в нем какую-то новую, несвойственную людям деталь.

- Картинка хорошая, - коротко объяснила она.

- Ну, пусть лежит. Что он вам, мешает, что ли? - вступился миролюбивый блондин, имевший, видимо, природную склонность к компромиссам. - Все. Тишина. Пишем, - он плавно взмахнул рукой. - Начали.

На втором куплете перепутали слова и сбились. Третий раз спели, как надо.

- Снято, - устало объявила девица. - Ваши фамилии.

Назвав фамилии, старик и юноша попрощались и вышли за дверь.

- Приходите еще, - отозвался блондин.

- Следующий! - громко крикнула девица, не вставая со стула.

Назад возвращались в хорошем настроении. По дороге купили коньяку, хлеба и огурцов.

- Мы обречены на успех! - воодушевленно кричал старик. - Соберем программу, запишемся и пустим в прокат! Да, что говорить, я сам пойду на рынок кассетами торговать! - разошелся он. - А, что ты думаешь? Силы уж не те, чтоб вкалывать.

Спустились в подвал; достали рюмки, разложили закуску и, налив сразу по полной, выпили стоя.

- За успешный дебют! - торжественно объявил старик.

Поставив рюмку, юноша почувствовал, как пол стремительно уходит из-под ног и рвется вверх. Мир сперва качнулся, а затем бешено завертелся вокруг него, словно он находился внутри огромного футбольного мяча, летящего в чьи-нибудь ворота. Не в силах удержать равновесие, он повалился навзничь, опрокидывая стулья и увлекая скатерть со стола. Зазвенела посуда.

Открыв глаза, он увидел над собой суровое лицо старика.

- Очнулся, - услышал он голос, звучащий откуда-то издалека.

"Что со мной?" - подумал юноша, пытаясь подняться, но не смог даже пошевелиться.

Голова старика сменилась головой Томочки. Ее широко раскрытые глаза дьявольски сверкали, длинные каштановые волосы были распущены и развивались. Она пронзительно захохотала, склонилась к нему и, хищно оскалив зубы, лизнула в щеку. При этом голова юноши качнулась, и в стороне он заметил участливого баритона.

- А ведь он меня предупреждал, - вспомнил юноша, и дикий ужас пронзил его мозг.

- "Анатом", сцена вторая! - воскликнул старик, занося длинный кривой нож. - Начали...

Юноша резко вскочил на постели, судорожно глотая воздух. Голову вдруг кольнуло так, что пришлось зажмуриться, шершавый язык прилип к пересохшему небу, с трудом отклеился и лег на привычное место. Перед глазами сочно расплывались зеленоватые круги.

- У-у, - простонал он и, повалившись навзничь, перевернулся со спины на бок, осторожно, словно дорогую хрустальную вазу, укладывая голову на подушку.

- Что же это? - спросил он сам себя, мучительно вспоминая вчерашний день.

Поначалу вроде бы все складывалось хорошо. Выпили по две рюмки коньяка, закусили нарезанным тонкими ломтиками и посыпанным сверху сахаром лимончиком, поддели вилочками маринованных грибочков с чесноком и луком, на свежий, пышущий сдобою хлеб намазали паштета и, расположившись поудобнее, закурили.

Струился сизый дымок, на сковороде шипел в масле картофель, а в небольшой электрической печке жарилась свежая рыба.

Неожиданно дверь распахнулась и, впуская городской шум и морозный воздух, в подвал спустилась Томочка.

- Здравствуй, солнышко! - поднялся навстречу ей старик, раскрывая
объятия.

Они расцеловались.

- Пьете? - спросила она улыбаясь. - Я тоже хочу! Наливайте! - и, скинув шубу, подошла к столу.

Ее желание незамедлительно исполнили.

У всех было хорошее настроение и, казалось, ничто не предвещало дурного.

Старик рассказал о том, как прошла запись; Томочка и юноша весело смеялись; незаметно бутылка опустела.

С непривычки, от выпитого коньяка голова юноши сильно кружилась.

- Вы прекрасны! - сказал он актрисе, преданно глядя на нее влюбленными глазами. - Будьте моею.

- Вот еще, - презрительно скривив рот, отвечала Томочка. - С какой это стати? - и отодвинувшись от захмелевшего юноши, спросила строго:

- Что это за глупости?

- Ах, так?! Соперник?! - взвился юноша. - Дуэль! Немедленно!

Старик сидел, опустив голову, и тихо посмеивался.

- Где уж мне на дуэль, что ты? - ковыряя вилкой недоеденную рыбу, спросил он. - Да и оружия у нас подходящего нет.

- К барьеру! - крикнул юноша, стукнув кулаком по столу. - Наливайте.

Старик налил. Дальнейшее помнилось смутно и вспоминать не хотелось. В памяти всплывали фрагменты какого-то бесконечного забора, глубокие мутные лужи с ледяной коркой по краям, турникет и загаженный пол метровагона. Путь домой тонул в непроглядном мраке. Это был тот уникальный, но нередкий случай, когда тело путешествовало само по себе и, как это ни странно, пришло туда, куда ему и следовало прийти.

Этой же ночью со стариком приключилась скверная история.

Он долго ворочался в постели, терзаясь предчувствием, что непременно этой ночью студию должны ограбить и, надругавшись над портретами великих писателей, оставить следы вандализма и бескультурья. Он еще раз мысленно проверил замки и все же, не выдержав, вскочил с постели и принялся торопливо одеваться. Мысль о том, что его детище, его второй дом может подвергнуться осквернению и грабежу, приводила его в неописуемый ужас.

Старик всегда опасался воров. В этом не было бы ничего странного, если бы его переживания не носили несколько болезненный характер. Проявлялось это в том, что все комнаты в его квартире запирались на ключ. Бронированная входная дверь была снабжена могучим стальным засовом, а снаружи запиралась на пару огромных висячих замков. По соображениям чисто практическим, каждый раз, уходя из дома, он тщательно прятал все ценные вещи в самые недоступные для человеческого представления места, а деньги хранил, конечно же, в вентиляционной трубе.

Невзирая на поздний час и стужу, он устремился через весь город на помощь своему старому другу-подвалу. Минуя пустынные ночные улицы, старик в скором времени достиг цели, и еще издали сумел разглядеть, что дверь подвала была распахнута настежь. Подойдя ближе, он увидел, что все три замка варварским способом сорваны и валяются на снегу.

- Ограбили, - с горечью подумал старик, осторожно спускаясь по лестнице внутрь и вдруг осторожно приник к стене. В глубине подвала звучали чьи-то голоса. Старик прислушался.

- Он совсем выжил из ума, - говорил ехидный женский голос. - У него маразм.

- Старый дуралей. Ха-ха. Песенки поет, - ядовито смеялся второй, тоже женский и до боли знакомый ему голосок.

Старик не верил своим ушам. Без сомнения, это были голоса его любимых учениц.

- Вот стервы, - подумал он, стараясь не дышать и решив слушать до конца.

- Скорее, не поет, а ревет, словно глухой медведь, - насмешливо проговорил еще один голос, в котором старик узнал бы голос юноши, не имей он интонаций махрового уголовника.

Старик крадучись спустился по лестнице и заглянул внутрь.

Самые худшие его опасения сбылись. В студии царил адский беспорядок. Все было перевернуто вверх дном. Среди обломков мебели, подобно воронью на пепелище, восседали две его лучшие ученицы, неизвестно зачем вырядившиеся в широкие черные плащи, карнавальные маски и остроконечные колпаки, наподобие тех, что носили древние звездочеты, а юноша, коротко стриженный и в кепке, грубо поругиваясь, с дымящейся папиросой в зубах, остервенело рвал костюмы из театрального гардероба.

- А хочешь, мы к тебе сейчас приставать начнем? - лукаво взглянув на юношу, спросила одна из девиц.

- Конечно, хочу! - нагло ответил притворщик-юноша, от которого старик ничего подобного не ожидал.

И тут началось такое, чему нет возможности найти оправдания и о чем старик, не в силах вынести такого вопиющего цинизма, мог судить только по доносившимся до него стонам и аханьям.

От ужаса дыхание его перехватило, тупо кольнуло в сердце и хватая ртом воздух, словно рыба, выброшенная на сушу, он сполз по стене, и повалился на грязный заплеванный пол.

- Помогите, - простонал он и увидел над собой зловещие силуэты своих учеников.

- Падаль, - презрительно сказала одна из учениц и больно пнула его ногой в бок.

- Сдохни, гад, - вторила ей другая.

- Девочки, за что? - прохрипел старик, непонимающе глядя на них сквозь пелену обморочного тумана.

- Ах, ты еще спрашиваешь? - криво улыбаясь, спросил подскочивший юноша и, метя в лицо, с размаху ударил кирзовым сапогом.

- А-а, - заплакал старик, пытаясь увернуться.

Удары посыпались градом. Били молча и долго. Странным было то, что никаких видимых увечий старик не получал, но с каждым новым ударом в душе его росла нестерпимая горечь, обида и разочарование.

- Убейте же меня, - жалобно захныкал он, - убейте, - и... проснулся.

Ничего не понимая, бледный, на трясущихся ногах, старик с трудом добрался до ванны и отвернул кран. Его стошнило.

Сунув голову под ледяную струю, он почувствовал себя лучше и, взглянув в зеркало, увидел бледное с зеленоватым отливом лицо.

- Живой, - убедился он и принялся вытирать голову полотенцем.

На следующий день старик и юноша встретились вновь. Каким-то неизъяснимым образом они сошлись и сверх того, если им приходилось расставаться более чем на неделю, то каждый из них ностальгически скучал. Старик называл это, комплиментарными отношениями. Так прошло два года. Тридцать песен были сочинены, костюмированы и записаны на телевидении, несмотря ни на что.

После второй песни под названием Перестройка телевизионщики насторожились.

Далее последовала песня бомжей, причем облаченные в лохмотья старик и юноша так натурально походили на одичавших обитателей чердаков и подвалов, что их не сразу признали на телевидении и даже не хотели пускать.

Реакцией на очередное подорожание виноводочных изделий стала песня алкашей.

Обилие колдунов и волшебников, исцеляющих именем спасителя (что не мешало им брать с клиентов приличные деньги), родило песню магов.

На старика и юношу стали глядеть враждебно, каждый раз ожидая новых гадостей. Ситуация накалялась.

Наконец, Томочка, в ужасе от занятий своего немолодого супруга, молилась о том, чтобы ее сослуживцы не узнали о его творческих шалостях. И хоть сама она в прошлом была актрисой того же театра, теперь это вызывало в ней ужас и содрогание.

Да что говорить! Все пророчили ансамблю скорую гибель и забвение. Бесперспективность и обреченность дела были очевидны всем.

В это время в Москве существовал "Клуб городского романса", организованный известным детским писателем и располагавшийся недалеко, всего в пятнадцати минутах ходьбы от подвала.

В клубе было многолюдно. Зал на пятьсот мест заполнился на треть. На сцене у рояля восседал плотно сбитый человек с птичьим лицом. Исполнители - в основном это были женщины бальзаковского возраста - по очереди выходили на сцену и, не попадая в тон, пели зычно и, что называется, от души. Строгий человек с птичьим лицом, решительно ударяя по клавишам рояля, аккомпанировал всем. Самого писателя в зале не было.

Когда старик и юноша вышли на сцену и надели сомбреро, изможденные зрители оживились и лица расплылись в улыбках. Песня произвела фурор. В завершение старик выхватил игрушечный пистолет и пальнул над головой. Публика пришла в неописуемый восторг. Сцену покидали под аплодисменты.

Ровно через неделю, когда старик и юноша репетировали новую песню, в дверь подвала неожиданно постучали и человек с птичьим лицом возник на пороге.

- Здравствуйте... Бахметьев, - отрекомендовался он, снимая головной убор, и нетвердой поступью стал спускаться по лестнице. - Не ждали?

- Заходите! Милости просим, - расцвел старик и бросился навстречу гостю. - Надо же! Какими судьбами?

Казалось, пришелец был доволен приемом, он широко улыбнулся, пожал плечами, мол, всякое бывает, затем оглядел помещение, вынул из пакета наполовину опустошенную бутыль джин-тоника и заговорщически сообщил:

- Я не один.

- Пожалуйста, пожалуйста! - замахал руками старик. - Мы всегда вам рады!

Пришелец поставил бутыль на стол, проследовал вверх по лестнице и, откинув тяжелую занавеску, впустил внутрь полноватую женщину лет сорока.

- Это Катя, - представил он женщину и икнул.

- Очень приятно, - улыбался старик. - Заходите, прошу вас.

- Да мы уж зашли, - засмеялся пришелец и, пройдя к столу, отвернул крышку бутылки. - У нас праздник!

- Да неужели? - обрадовался старик. - А какой?

- Сперва давай по чуть-чуть, потом скажу, - по-свойски заявил Бахметьев и, проливая мимо, разлил джин-тоник по чашкам.

Катю усадили за стол, отчего она немедленно пожелала сигарету.

- У Эдварда Платоныча юбилей, - сообщил наконец пришелец, отхлебнув из чашки. - Надо поздравить старика.

- Сочините песню. Я вас выпущу, - пообещала Катя, ласково глядя на Бахметьева. - Что-нибудь связанное с героями его книг. Веселое.

- Да! - поддержал ее Бахметьев. - Это будет шутка. Сюрприз! Он ни о чем не должен подозревать! Представляете? Идет концерт, все расписано и вдруг вы с черного хода в костюмах!

- Может, из-за кулисы пустить? - слабо возразила Катя, заранее, впрочем, соглашаясь со всем, что предлагал энергичный Бахметьев.

Тот понимающе улыбнулся, не спеша вынул из внутреннего кармана пачку сигарет, подцепил оттуда одну, прикурил от зажигалки и, с шумом выпустив сквозь губы тонкую струйку дыма, покачал головой.

- Там их не спрятать. Все будут знать. И никакого сюрприза. Наливай!

Уговорились встретиться через две недели, слушать готовую песню.

- Я все думаю. Зачем они к нам зашли? - щурился старик после ухода гостей. - Что за этим крылось? - он многое повидал и был опытен в житейских делах. - Они были уже "хорошие", значит, зашли случайно, им было по дороге. Шли, шли и зашли. А зачем, как ты думаешь?

Юноша пожал плечами.

- А-а, - улыбнулся старик. - Вот, что мне кажется! Им нужны были деньги на такси! Я только сейчас это понял! Ну, не вести же ему даму в метро в таком подпитии! Вот он и зашел.

Песню все равно сочинили, но на этом дело закончилось. Больше никто не заходил и не проявлял интереса к юбилейному заказу.

Между тем творческий союз давал новые плоды. Оказалось, что редакция завалена письмами и телеграммами с просьбами: повторить, сообщать заранее и показывать чаще все это безобразие. Публика жаждала песен. Какая-то неизвестная по численности аудитория, видимо, состоящая из страдающих бессонницей или ведущих ночной образ жизни людей, активно выражала свое одобрение по поводу этой необычной буффонады.

В качестве приза зрительских симпатий им выдали по футболке с эмблемой телепередачи, по кружке, значку и по большим настенным часам. Ликованию не было предела!

Придя вечером домой, старик повесил часы на стену, надел футболку, врубил кассету с песнями и, время от времени подливая в кружку купленный по дороге портвейн, стал дожидаться Томочку. Наконец, щелкнул замок, и с лицом, говорившим: "Как я устала!", на пороге показалась Томочка.

- Здравствуй, птенчик! - по обыкновению обрадовался старик, поворачиваясь так, чтобы эмблема была видна и, как бы невзначай бросив взгляд на часы, отхлебнул из кружки. - Чтой-то ты поздно сегодня.

Никак не отреагировав, лишь скользнув глазами по квартире, Томочка принялась снимать ботинки.

- Зачем это вы в майке сидите? - Она называла его на "вы" из-за разницы в возрасте. - И не холодно вам?

- Что ты, птенчик! - весело улыбнулся старик. - Ты посмотри, какая это майка! Да в ней можно на снегу спать! Она душу греет.

- Где это вы взяли? - равнодушно взглянув на эмблему, спросила Томочка.

Старик этого ждал.

- Нам дали приз! - гордо отрапортовал он. - Еще кружку и часы! Все снимали на камеру. Скоро покажут.

- И часы?

- Да. Вот они висят. Красивые, правда?

Старик понимал, что играет с огнем, но ему очень хотелось доказать ей, что он был прав, начав петь песни, раз по всей стране увидят, как его награждают, и не просто лишь бы чем, а "призом зрительских симпатий".

Томочка быстро нашлась и спросила с укоризной:

- Что ж вы? Призы дали на двоих, а вы все себе забрали... И часы...

Тут старик, гордо выпрямил спину, высокомерно вскинул бровь и с оскорбленным видом проронил одно-единственное слово, которое окончательно решило исход словесной баталии:

- Каждому!

Надо признать, что талант у старика был, поэтому слово прозвучало как приговор из уст самого короля.

Далее разговаривать было не о чем.

Томочка выпила портвейну и, наконец, улыбнулась.

- Поздравляю, - сказала она, ставя стакан на стол. - А что у нас на ужин?

- Птенчик, бери, там все горячее: котлетки, картошка, а хочешь, кашки возьми...

- Ой, я так устала, - пожаловалась Томочка. - Сегодня три пары в академии и на работе жуть. У меня просто нет сил. Когда же это закончится? И зачем я только пошла учиться? Налейте-ка мне еще портвейну...

В эту ночь старик спал, как младенец. Что ему снилось? Неизвестно.

На следующей неделе, когда старик и юноша сидели в студии и по обыкновению пили зеленый чай, старик, помолчав немного и пожевав губами, словно прикидывая что-то в уме, наклонился к юноше и, озираясь, сказал полушепотом:

- Завтра мы идем к Варваре.

Это ровным счетом ничего не означало для юноши, поэтому он никак не отреагировал на это судьбоносное заявление.

- Мы идем к Варваре! - повторил старик, недоуменно вскидывая брови.

- Ну, хорошо, хорошо. Пойдемте, - улыбнулся юноша, демонстрируя готовность идти куда угодно немедленно.

- Нет. Ты не понимаешь! - оживленно воскликнул старик. - Знаешь ли ты, кто такая Варвара? Варвара - это ураган, тайфун, стихийное бедствие! Это Торнадо и Везувий вместе взятые! Это катастрофа века! Она способна погубить все живое в пределах досягаемости! Пылающий огонь вырывается из ее уст, испепеляя любого, кто попадается ей на глаза, а зубы впиваются в тело несчастного задолго до соприкосновения с ним. Невидимые рентгеновские лучи просвечивают его душу, не оставляя ничего тайного! - седые кудряшки вдохновенно взвивались на голове старика. - Ну?! Что ты теперь на это скажешь?

Юноша пребывал в шоке. Никогда ранее не слыхал он о таких смертельно опасных загадочных существах. Хотя, справедливости ради, стоит отметить, что таковыми является большинство женщин.

- Боже мой! - воскликнул он испуганно. - Зачем же мы к нему, то есть к ней идем?

- Зачем?! - исступленно переспросил старик. Взор его вдруг сделался печален и он ответил совсем тихо:

- Она наш директор...

- А зачем нам директор? - совершенно логично спросил юноша.

- Черт его знает, - пожал плечами старик. - А впрочем, она нам зарплату будет платить... Небольшую правда, но в наше время и это пригодится. Я вот и подумал: чего деньгам-то пропадать? Будешь гардеробщиком?

- Буду. А это сколько?

- Ну, рублей двести иль сто пятьдесят, я не помню. Это мы уточним. Ты сейчас где работаешь?

- Я? Сейчас? Нигде...

- Ну, вот! Какая тебе разница, раз нигде не работать? Будешь числиться гардеробщиком. Согласен?

- Пожалуй.

- А не захочешь, иль найдешь там чего, в смысле работы, уволишься и все. Какие проблемы? - старик был доволен. - Завтра она ждет нас у себя. Возьми паспорт, диплом, ну там, все, что надо для оформления.

Завтра наступило незамедлительно.

Войдя в старинный трехэтажный особняк в центре Москвы, они первым делом встретили на входе милиционера.

- Вы к кому, граждане? - приветливо спросил он.

- Мы к Варваре Семеновне, - улыбнулся старик.

Милиционер кивнул:

- Проходите.

Они поднялись по роскошной мраморной лестнице, рассматривая свои отражения в огромном зеркале, на месте которого давно, в царское еще время, вероятно, помещался портрет государя императора. Затем прошли по длинному, устланному красной ковровой дорожкой коридору в другое крыло дворца, вверх, теперь уже по узкой кривой лестнице еще на один этаж, где оказался столь же шикарный коридор, пересекли все здание вновь и оказались перед высокой старинной дверью с номером шестнадцать на пластмассовой табличке.

- Пришли, - сказал старик, снимая шляпу и утирая влажный лоснящийся лоб платком, - заходи.

Дверь распахнулась, и юноша шагнул внутрь. Первое, что он увидел через еще одну раскрытую дверь в глубине кабинета, была худая светловолосая женщина, вопросительно поднявшая на него колючие выцветшие глаза.

- Вы к кому? - спросила она низким надтреснутым голосом.

- Здравствуйте, Варенька! - взмахнув над головой шляпой, из-за спины юноши закричал старик. - Это мы. Как приказывали!

- Тише, вы, не шумите, - нахмурилась женщина, - идите сюда.

- Варенька, боже мой, позвольте ручку поцеловать, - старик припал к протянутой руке и, поцеловав ее, расплылся в блаженной улыбке. - Вы просто прелесть.

Это была вольность, но все сошло гладко; старик был актером старой школы и знал, что такое вежливость и этикет. Варварин взгляд потеплел, на ее лице появилась улыбка, и она засмеялась, по-бульдожьи выпячивая нижнюю челюсть.

- Ангел мой, наконец-то. Привели мальчика? - спросила она, поглядывая на юношу. - Хорошенький... ангелочек прямо...

- Очень хороший, - подтвердил старик, - да еще и страсть, какой талантливый! Таких сейчас не сыщешь. Всем только деньги подавай!

- Сколько лет мальчику-то? Давай-ка сюда документы и пиши заявление, - велела она юноше, пододвигая листок бумаги и ручку.

После того как заявление было написано, а документы самым тщательнейшим образом изучены и проверены, Варвара вздохнула.

- Ну, что, ангелы мои? Как будем жить дальше?

- Как прикажете, Варенька, - широко улыбаясь, отрапортовал старик.

- Нет. Я серьезно вас спрашиваю, а вам бы все шуточки шутить. Все витаете где-то... Пишите мне план мероприятий на следующий год.

- Позвольте листик, - старик вынул из внутреннего кармана ручку.

- Нищета, - насмешливо проговорила Варвара и вынула из пачки пару листов великолепной бумаги. - Нате.

Старик углубился в работу.

Варвара Семеновна была человеком нервным и впечатлительным, но весьма и весьма осторожным. Как представитель старой бюрократии, она унаследовала все ее черты, а в духе нового времени приобрела тягу к переменам. Основной целью ее жизни было стать богатой и обеспечить безоблачную жизнь себе и троим уже ставшим взрослыми детям, кои после бегства мужа пребывали целиком на ее попечении.

- Представляете? Не знаю, что мне делать, - вдруг шепотом заявила Варвара, поглядывая на дверь. - Дверь прикрой, - кивнула она юноше. - Пустила на свою голову. А у меня чутье. Вы понимаете? Я всем телом недоброе чую.

- Что случилось, Варенька? - старик наклонился к ней и тоже заговорил шепотом.

- Пришли ко мне и говорят: "Мы "Дети Софии". Нам бы помещение, где можно с детишками заниматься". Понимаете, да? С детишками! Ну, думаю, пущай, ха-ха, пущай занимаются. Пустила. Смотрю. А к ним какие-то американцы ходють, машины с продуктами возють, с игрушками и прочее. Боже мой, думаю, где берут? Кто такие?! Это ж подсудное дело! А я знаю: у них своих-то детей нет. Они ездят по детским домам и выпрашивают им детишек дать на вечер. Показывают их американцам, а те им денег дают и все такое. Ну, думаю: попала! Их посадят и меня вместе с ними. Чего теперя делать, не знаю.

- Да-а... - протянул старик. - Тут надо очень осторожно.

- Видал, как прокололась? Ну, ничего, я ремонт там начну и их вышибу. А то представляете: они сами уж ремонт начали делать. Я полагаю так, что они хотят там подмазать, подкрасить, а потом скажут: Как же, ремонт! Мы сделали! Теперь наше помещение! Ох, зря пустила.

- Вот же, как добрые дела бывает опасно делать, - посетовал старик.

- Да, - согласилась Варвара. - Поверила. Пустила по доброте, а теперь не выкуришь. Начнут писать, еще американцам нажалуются. Такое будет!

- А что вы волнуетесь, Варенька? Скажете: у меня ремонт. Не будут же они там вместе с рабочими, в дыму торчать? Им деваться некуда. А вы как бы и ни при чем, - нашел выход старик.

- Ну, ладно, бог с ними, - Варвара хищно прищурилась. - Вот что, орлы. Придумайте-ка что-нибудь такое, чтобы всем нам стало хорошо!

Первым нашелся старик:

- Что тут думать, Варенька? Надо ехать на море, отдыхать. Песочек... водичка...

В его измученном жизненной безысходностью воображении проплывали силуэты плывущих вдали кораблей, обнаженных загорелых красоток и кружек холодного бочкового пива с плотной шапкой легкой белой пены. Невзирая на то, что на дворе трещал морозами февраль, ему хотелось жары и солнца, свежего морского воздуха и горячих песчаных пляжей.

- Ну, не заходитесь в экстазе-то, - отрезала Варвара. - Попроще нельзя?

Старик заволновался.

- Варенька, я вам еще раз повторяю: лучше хора ничего не придумаешь! Нужен хор. Это ничем не перешибешь.

- Какой хор? Вы что?

- Детский, конечно, Варенька. Какой же еще! Мальчики, девочки, пусть поют, пляшут...

- М-да... А еще?

- Ну, еще! Начните только. Там придумаем, - старик по-дирижерски взмахнул руками. - Главное начать.

- Думайте, думайте, - машинально отвечала Варвара, увлекшись прочтением какой-то бумаги. - Нельзя ли вот только как-нибудь побыстрее, что ли, а?

- Варенька! - защищался старик. - Позвольте принять к сведению. Впрочем, не хотите хор, давайте выпустим фотоальбом. У меня давно идея есть, "Храмы нашего города".

- Не надо города! - встрепенулась Варвара. - Не надо нам города, - добавила она тише. - Зачем нам город? Хватит с вас и района. Нашего славного района! А всем остальным - вот! - она сложила костлявые пальцы в маленький кукиш.

- Варенька, как скажете. Были бы деньги, чтоб хоть затраты окупить. Одна пленка чего стоит.... Я уж не говорю про работу. А проявка, печать? - старик грустно покачал головой. - Все очень дорого стало.

- Сколько? - Варвара была человеком конкретным.

Старик развел руками.

- Все зависит от объема. Чего мы хотим? Что это будет: книга, буклет? Количество кадров? Формат?

Старик за свою богатую биографию переменил множество профессий. От простого станочника до артиста театра на Малой Бронной, от режиссера на телевидении до фотографа. Было время, когда ой как неплохо жилось с фотографии. Журналы, газеты, рекламные проспекты, каталоги, - все требовали качественной съемки и хорошей фотокамеры, а главное, платили за это приличные деньги. Но, то ли фирмы вдруг обеднели, то ли оттого, что старика видели несколько раз по телевизору с песнями, но даже самые старые и надежные заказчики филонили и не давали работы. Благо, вовремя подоспела пенсия. Хотя, что значат двадцать долларов в месяц, если всего один кадр, при хорошем раскладе, можно было продать за сто.

Все это время юноша сидел и слушал. "Это ж надо, как распинается, - думал он, следя за стариком. - Видно, эта Варвара действительно крупная птица. И кто она на самом деле, это еще неизвестно, но очевидно, что человек она непростой".

- Ой, - вдруг спохватился старик, взглянув на часы, - мне нужно бежать, а то мастерская закроется. У меня там заказ. Отпустите, а? - взмолился он.

- Ну, ладно, идите... Что с вами сделаешь. - Варваре нравилось повелевать. - А сигаретка у вас есть?

- Есть, конечно, пожалуйста, - старик достал из кармана зеленую пачку. - Вот, с ментолом.

- Небось, гадость какая-то? - брезгливо покосилась Варвара. - Ладно уж, давайте, - и прикурив от стариковской зажигалки, добавила: - Нет, чтоб чем-нибудь хорошим угостить любимого начальника... Э-эх! Как были дворником, так и остались.

- Что вы, Варенька? - опешил старик. - За что такая немилость? Почему же это я - дворник?

- Как же? - выпуская клубы дыма, ухмыльнулась Варвара. - Сидите там, в подвале, без воды и туалета. Ну, и кто вы, спрашивается? - она содрогнулась всем телом. - Бомж!

- А у нас, вы знаете, даже песня есть про бомжей, - старик не подавал виду, что обиделся, - и там слова такие есть: "... но краше наших нет у них бомжей!"

Он засмеялся.

- Да ладно, шучу я, - миролюбиво сообщила Варвара.

Старик поднялся, поцеловал на прощание Варварину руку и вышел с улыбкой на лице. Юноша остался один на один с Варварой.

- Кофе хочешь? - включая электрический чайник, спросила Варвара Семеновна.

- С удовольствием, - вежливо ответил юноша.

- С удовольствием? - переспросила Варвара. - Это хорошо. А с коньяком?

Юноша покраснел.

- С коньяком вдвойне приятней, - Варвара подмигнула. - Уж поверь моему богатому опыту. Ты человек молодой и многих вещей не понимаешь. У тебя еще все впереди. Сходи-ка лучше чашки помой. Там в конце коридора, слева дверь. Сходишь?

- Да, конечно, - юноша решил действовать, как старик.

Когда он вернулся, чайник уже кипел, выпуская из носика пар, и, щелкнув выключателем, сообщил о том, что кипяток готов.

- Ой, ты знаешь, - Варвара виновато улыбнулась, - там воды совсем мало оказалось. Нам не хватит. Сходи-ка еще разочек.

Вернувшись с полным чайником, юноша получил задание сбегать в ближайший магазин за сигаретами, исполнил это безропотно и получил чашку кофе с коньяком.

- А теперь ты мне расскажешь: чего ты хочешь, - Варвара закурила, откинулась на спинку стула и взглянула на юношу испытывающе. - Представь, что я волшебник и могу исполнить любое твое желание. Говори.

- Я что-то не пойму, - растерялся юноша. - Как-то странно, знаете ли... Мне от вас ничего не нужно.

Варвара прищурилась.

- Всем людям, которые ко мне приходили, чего-нибудь было от меня нужно. У меня чутье, понимаешь? Организм мне подсказывает. Ты вот, чего хочешь?

"Она шутит, - решил юноша. - Не с коньяку ведь ее так развезло?"

- А что вы можете? - спросил он, думая придать разговору шутливый оборот.

- Я? - победоносно усмехнулась Варвара. - Все!

Дело было серьезное.

"Либо старушка не в себе, - размышлял юноша, - либо она тайно управляет государством". Словно подтверждая это его предположение, Варвара Семеновна проговорила:

- Ты мне скажешь, чего хочешь, и я буду работать в этом направлении. У меня есть доступ в самые высокие кабинеты. Ну?

- Варвара Семеновна, - испугался юноша, - я хочу, чтоб вы были живы, здоровы и чтоб все у вас было хорошо.

- Да? - не поверила Варвара. - Это все? Ты учти: если не скажешь, я ничего делать не буду.

- Что это за пытка? - взмолился он. - Нет у меня других желаний и быть не может.

- Точно?

- Точно.

- Давай свой телефон. Где тебя искать. Вызывать буду редко, но регулярно.

Юноша продиктовал номер.

- Я знаю, чего ты хочешь, - Варвара прищурилась. - Плохо, что ты сам мне этого не сказал. - Она закурила. - Ты хочешь иметь свой театр!

- Это само собой, - одобрил юноша, - но это не главное.

- А что для тебя главное?

Юноша уже мечтал прекратить этот ненужный разговор.

- Главное? Свобода, творчество, счастье...

- Ну, правильно, - подтвердила Варвара, - но для счастья человеку ведь что-то нужно. Я не говорю о вещах, а вообще...

- Для счастья нужен только Бог, - поспешил юноша сгоряча.

- А-а. Понятно. Что ж, все-таки я думаю, что тебе чего-то надо, но ты мне не сказал. А зря! - Варвара еще раз прочла заявление и положила его в стол. - Завтра принесешь страховое свидетельство, и будешь работать, а сейчас свободен.

Юноша попрощался и вышел из кабинета.

"Суровая тетя", - подумал он, оказавшись на улице. "Что это ей от меня надо было?" И тут он вспомнил рассуждения старика о том, что в мире что-либо происходит только лишь после того, как кто-то с кем-то... поспит. "Вот оно что! Неужели старая грымза хотела... Боже мой! А старик, значит, решил меня к ней... "Мальчика" привел... Ловко! Ой-ой-ой..."

Девочки приходили в студию чаще мальчиков. Правда, был один мальчуган лет одиннадцати, звали его Колей. Жил он неподалеку от подвала, приходил несколько раз, но вскоре пропал. Приходили еще две резвые девчушки. Их приводили мамаши. Такие же живые и веселые, как и они сами. Обоим девочкам было лет по двенадцать. Одна была маленькая, черненькая, как зверек, очень подвижная, с умными глазками, широкой улыбкой и белыми зубками. Ее даже звали необычно: Камила. Другая покрупнее, выше ростом и вся-вся рыжая. Ресницы, волосы, конопушки, все!

Обе они очень хотели играть. Черненькая много фантазировала и иногда очень мило кривлялась словно маленькая обезьянка, при этом удивительно чувствуя меру. Рыжая наоборот, с каменным лицом, стоя неподвижно, могла отколоть такой фортель, что невозможно было удержаться от смеха. Одним словом, попади они в заботливые руки, из них мог бы выйти толк.

Когда в студию приходил кто-нибудь новенький, да ко всему и талантливый, старик хищно набрасывался на него, заставляя прыгать и скакать, петь, кривляться и танцевать, доводя до изнеможения и отчаяния. Когда же юный человечек с потухшим надолго взором покидал студию, старик важно и гневно объявлял о его непригодности и лени. История эта повторялась раз за разом, менялись лишь участники.

На это время юноша переставал ходить в студию, давая старику насладиться новыми игрушками. Часто новоявленным студийцам хватало всего лишь одного занятия, чтобы грезы о сцене исчезли у них навсегда, но порой процесс затягивался на неопределенный срок. Чем старше становился старик, тем такие случаи случались реже...

Однажды пришла одна девица, представившись правнучкой знаменитейшей актрисы, имя которой гремело когда-то на весь мир. Девица была нескладная, в джинсах и кофте, немного нервная и с нездоровым румянцем на щеках, при этом почему-то не могла спокойно стоять на сцене, а читала из прохода между скамейками и очень тихим придушенным голосом. Начитавшись и нашептавшись, она исчезла навсегда, как и многие до нее.

Юноша не ошибся и на этот раз. Придя через месяц, он застал двух девочек на последнем издыхании. Глаза их потухли. Словно тени двигались они по сцене, и было видно, что силы их на исходе и не далек тот час, когда желание и интерес к студии зачахнут совсем.

Репетировали, как и в первый день, ту же басню: "Лягушка и Вол", но, Боже мой! Куда все делось? Где та живость и огонь в глазах, где желание играть и веселиться? Где эти искорки, эта свежесть и радостные улыбки? Нету. Ничего этого не осталось...

- Что ты кривляешься?! - кричал старик на чернушку. - Перестань! На сцене не кривляются! Кривляться будешь в другом месте. Давай реплику!

Надо сказать, что превратить басню в маленькую пьесу, это все равно что заново ее написать, при этом можно придумывать все что угодно, как угодно и в каком угодно виде. Придумывал, конечно, старик. И многое из того, что он придумывал, детям не нравилось. И это было видно.

- Пошла вторая лягушка! - кричал старик.

Из-за кулисы появилась рыжая. Усталость и безразличие были написаны и на ее лице.

- Перестань сейчас же! Что ты там нашла? - заорал на притихшую чернушку старик. Та начала ковырять старенького плюшевого зверька яично-желтого цвета, похожего на медведя. - На нее, на нее смотри! Она ж для тебя говорит!

Зверек был отложен в сторону.

- Перестань кривляться, тебе говорят! Я тебя выгоню сейчас! Куда пошла?! Подожди, дай ей договорить и на нее смотри... - командовал старик. - Вторая лягушка, умерла? Ладно, хорошо. Отдыхаем. Перерыв пять минут.

Это был последний день, когда чернушка и рыженькая приходили в студию. Позже старик, вспоминая о них, сказал:

- Да, ездить им очень далеко. Их же возить надо. А там и папы против. В общем, позвонили они, сказали, не будут ходить.

"Уж конечно, - подумал юноша. - Сколько ж можно издеваться? Жалко деток, не то совсем им нужно. Зачахли бы они здесь совсем".

- Они меня все спрашивали: когда играть будем да где? - вспоминал старик. - А чего играть? Научиться надо сперва! Потом уж играть... Вон, четко же подсчитано, чтобы стать актером надо минимум девять лет. А они хотят сразу! Взял и полетел! Так же не бывает.

"Бывает", - не согласился юноша, но спорить не стал.

Каждую пятницу в студии устраивались вечера. Любой желающий мог запросто прийти и спеть, прочесть или сыграть все что угодно. Ограничений на этот счет не было. Люди приходили разные. Приходил веселый коротышка с хохолком на голове по прозванию Максим Июльский, приходил неопрятный бородач с огромной сумкой, в которой всегда была пачка бесплатных рекламных газет. Таскал он с собой еще какие-то бутылки, тряпки и прочую рухлядь, а так же тараканов, которые разбегались из сумки по теплым подвальным щелям. Приходила Ариэль, как она себя называла, молодая еще по годам женщина с некрасивым выпирающим животом и лицом старухи.

- Вот, - говорила она. - Сделали из меня инвалида. Укол мне сделали, а мне нельзя было.

Июльский всегда приходил в костюме с широким галстуком и с потертым рюкзачком за плечами. Он не имел прописки, а приехал откуда-то с юга, не то с Каспийского, не то с Азовского моря, пел громко, без аккомпанемента и часто бывал неизъяснимо печален.

Бородач выступал под псевдонимом Валтасар Мясоед. На деле же его звали Володей и фамилия у него была - Костиков. Но имелась у него склонность к завышению. Придумывал он различные фантастические затеи, типа суперобъединение суперклубов России, президентом которого сам себя и назначал. Или международная ассоциация Дедов Морозов и снегурочек, где он был единственным Дедом Морозом, готовым морозить даже летом, весной и осенью. Мылся он редко, хотя своя двухкомнатная квартира в Москве у него была. Вид имел колоритный, запах отталкивающий, борода скрывала багровый шрам от кадыка до правого уха.

Ариэль тоже почти не мылась, пахла характерно, нигде не работала и кушала с бомжами, хотя, как и Мясоед, имела квартиру, в которой, правда, не жила.

- Там все с потолка рухнуло. Трубу прорвало, в стене трещина, дом старый, - жаловалась она. - Никто не поможет. Дверь заклинило. А у меня там кошечка. Я к ней днем прихожу и через щель кормлю...

Ариэль, по ее словам, была дальней родственницей князей Нарышкиных. Поглядел бы тот князь, что сделалось с его потомством.

Она любила читать стихи и слушать старика.

В пику ей Валтасар Мясоед не любил никого слушать, а предпочитал выступать. Самозабвенно читал он бесконечные свои стихи, громко распевал песни, кривя рот, чтобы скрыть недостаток зубов, и танцевал под ритмичные удары маленького бубна.

Попадая на сцену, он разом выуживал из огромной сумки барабанные палочки, пустые коробки из-под обуви, пластиковые бутылочки, наполненные рисовой крупой, маленький бубен и большую медную тарелку, в подвешенном состоянии издающую протяжный металлический звук. Все это добро он раскладывал вокруг себя и начинал представление. Вступительное слово, занимающее не менее пяти минут, было посвящено его собственной персоне и описанию всяческих титулов и наград. Обычно старик не выдерживал и с тоскою восклицал:

- Ой... ну что ты все говоришь и говоришь? Сам у себя время воруешь. Ты зачем на сцену вышел? Выступать? Ну, так вот и выступай. Хватит говорить. Артисты этим не занимаются. Специальные люди для этого есть: конферансье называются. Ты представь себе, например, картину: выходит на сцену певица и объявляет, что она будет петь. Видел ты такое где-нибудь? А? То-то... Потому что это жанр другой, ведь артисту настроиться надо на образы, на картины, а не на объявление. Понимаешь, нет? Давай, начинай, не тяни...

Если это не действовало, старик мрачнел:

- Валтасар! - вскрикивал он. - Я даю тебе еще пять минут! Тут кроме тебя еще люди есть. Имей совесть!

После этого Валтасар, широко расставив ноги, начинал со страшной силой молотить по коробкам барабанными палочками.

"Шоу Мясоеда" - так назывался этот грохот и дребезжание, сопровождаемые энергичным пением Валтасара.

- Все! - объявлял старик, вскидывая руку с часами. - Твое время истекло.

Валтасар начинал выпрашивать.

Старик не позволял.

- Тогда давайте у зрителей спросим, - прибегал к последней хитрости Валтасар, страдая от неуступчивости старика. - Может, они разрешат?

- Нет, - отрезал старик. - При чем тут зрители? Ты ко мне пришел. Я здесь хозяин. Это мой театр. А ты в гости пришел. Вот и все.

- Тогда позвольте мне, как гостю, спеть последнюю, - цеплялся нахальный Валтасар.

- Ух, какой ты! Ну, ладно, пой. Но только одну.

Мясоед начинал, и песня его длилась долго, как последняя молитва умирающего акына: затейливо менялись мелодии, повторялись слова, но по окончании одного напева сразу начинался другой. Эта песнь могла длиться до бесконечности, если бы старик, очнувшись от тяжелой дремоты, не прекращал вакханалию.

- Время! - беспощадно объявлял он, и довольный своей находчивостью Валтасар, под вялые аплодисменты покидал сцену.

По пятницам разрешалось выпивать.

- Сколько человек здесь перебывало, - вспоминал старик. - Боже мой. Сосчитать трудно! Все бросили. И каждый думал, что стоит ему уйти, как все здесь должно рухнуть и погибнуть. И знаешь, ведь они приходят иногда, посматривают. И надо ж! Видят: нет, жив еще старый хрен и ходит в свой подвал, не загнулся, падла, и студия жива. Дурачье! Не понимают, что все здесь происходит только по одной причине - потому что здесь я. Я их создал, я их научил, я им подарил целый мир, где можно играть! Где Тэффи, Чехов и этот, как его...

- Аверченко? - подсказал юноша.

- Ну да, Аверченко. А у нас где-то книжка его была, - старик поднялся и пошарил на стеллажах с книгами. - Где-то была...

- А вон, вижу "Шутка мецената", - заметил юноша.

- Нет, другая была. Не найду... Ладно, потом, - он опустился на табурет. - Это мой театр! Они все здесь просто гости. Мои гости. Не будет меня и ничего здесь не будет. А буду я, значит и они смогут куда-то прийти, стишок почитать или песенку спеть. Все ж лучше, чем на рынке торговать. Им всем, кому раньше, кому позже, начинает казаться, что они уже взрослые и играть им поэтому не нужно. Что это - детство. Несерьезное занятие. Не то, что на рынке торговать, - он сплюнул в ведро. - Дурачье... Пока у человека есть желание играть он развивается, мыслит, творит! Это естественное состояние - игра! Дети всегда играют и через игру познают мир. Значит, пока есть в душе склонность к игре - человек здоров, а вот как она пропадает, когда человек в станок превращается - проснулся, встал, пошел, вернулся, разделся, лег - вот это и называется "больной". А им всем хочется побыстрее заболеть, чтобы денег побольше было.

На один из вечеров пришла миниатюрная женщина с восточными чертами лица и высокой, плотно обтянутой шерстяной кофточкой, грудью. Ее спутник - молодой человек лет тридцати, был похож на черкеса.

"Чеченцы, - догадался юноша. - Сейчас мы им черкесскую песню споем... А они на нас с ножами кинутся!"

Но "чеченцы" и не думали кидаться с ножами, а напротив, премило улыбались. "Выжидают, - догадался юноша. - А в самый неожиданный момент: раз - и с ножами! Или бомбу взорвут! Это у них модно - бомбы взрывать...". Но и бомба не была взорвана. Женщина улыбалась, поджимая тонкие губы, а ее спутник сам пожелал выступать и спел несколько песен про свет, про радость жизни, про звезды и еще какую-то чепуху, которой наводнены были одно время книжные лотки по всей Москве. Это позже многие поняли, что счастье в деньгах, а тогда был один из тех всплесков поисков чуда, что случается при длительной тяжелой и однообразной жизни.

По окончании вечера Аркан, так звали черкеса, подошел к юноше и спросил его напрямую:

- Где вы работаете?

Юноша сперва немного растерялся от такого откровенного вопроса, но, не думая делать тайну, честно признался:

- В клубе.

Аркан улыбнулся.

- Вы хорошо поете.

- Спасибо.

Аркан улыбнулся еще шире и, вернувшись к своей спутнице, что-то зашептал ей на ухо.

"Странный народ, - подумал юноша. - Наверное, решили меня подкараулить где-нибудь на улице и зарезать в темноте... Зачем им моя работа? Ага! Они решили напасть на меня по дороге на работу! Ну, это уж полный бред! Они ж не знают, в каком я клубе..."

Пошептавшись с Арканом, женщина сама подошла к юноше.

- Вы очень хорошо поете. Знаете, от вас идет свет, я это вижу, - сказала она.

- Да? Спасибо. А у вас красивые глаза, - вдруг ни с того ни с сего ляпнул юноша.

Женщина улыбнулась.

- Спасибо. Меня зовут Аманта. Не хотите ли посидеть с нами в рейки?

- Где? - переспросил юноша.

Женщина понимающе кивнула.

- Аркан - мастер рейки, - объяснила она. - Он все устроит. Рейки - это космическая энергия, которой пронизана вся вселенная. Если уметь ее аккумулировать и направлять, то можно лечить себя и очищать мир от темных сил.

- А-а... Это интересно, - согласился юноша. - А что же надо делать, чтобы сесть в это рейки?

- Аркан! - позвала женщина.

Черкес приблизился к ним.

- Аркан, расскажи ему...

- Вы - мастер? - спросил юноша.

Черкес кивнул и улыбнулся. Темные глаза его сверкали.

- Я - мастер рейки звезды, - объявил он. - Я могу соединить каждого с его звездой. У каждого человека есть своя собственная звезда, на которую потом отправляется его рейки, или, еще говорят, душа. До рождения мы пребывали на этих звездах! Нам все там знакомо, все известно, это наш настоящий дом и в него мы возвращаемся после окончания земного пути. Соединяясь с нашей звездой, мы можем черпать от нее почти безграничную энергию для лечения себя и других, для земных свершений и очищения мира... Тот, кому открыт этот путь, способен на великие подвиги во славу света, радости, счастья! - Чем больше он говорил, тем вдохновеннее становилось его лицо, глаза засверкали ярче, речь ускорилась, он начал жестикулировать. - Человек приходит в этот мир для счастья! Но беда в том, что люди сами окутывают себя непроницаемой чернотой! Откуда она? Известно! От повседневных мыслей о деньгах, от несчастий, которые люди придумывают себе сами, от болезней. А я говорю: вот вам, лечите себя сами, лечите свое тело и сознание, соединитесь со своей звездой и привнесите в этот мир ее силу! Творите добро! Идите к свету!

- Простите, - перебил его юноша. - Вы в некотором роде говорите вещи, близкие к религии, если не считать те звезды, о которых вы говорите. То есть, я хочу спросить, вы занимаетесь чем-то вроде магии?

- Не-ет, - хором воскликнули Аркан и Аманта. - Магия - это что-то из области сказок. Мы же занимаемся серьезными вещами.

- Но вы, очевидно, верите в существование духов или призраков, как хотите, а значит, собираетесь так или иначе с ними общаться? Я, поверьте, не встречал еще людей, которые увлекались бы всякими учениями и космическими энергиями и не хотели бы общаться с духами. Ведь вам нужна их сила? Не кажется ли вам, что это очень опасно?

- Безусловно, - улыбнулся Аркан. - Но при наличии опытного учителя риск сводится к нулю. Я как мастер беру на себя полную ответственность и даю все гарантии.

- То есть, вы хотите сказать, что уже вступили в контакт...

- Можно сказать, что так, - подтвердил Аркан.

- Эге...

- Ну что, может быть, начнем? - спросила Аманта.

- Да, действительно, - поддержал юноша.

- Хорошо, давайте сядем вкруг и попробуем объединить наше рейки, - привычно распорядился Аркан. - Возьмемся за руки, закроем глаза и пошлем миру любовь. Закручивать будем по часовой стрелке, от меня к вам, от вас к Аманте и опять ко мне.

"Возьмемся дружно за руки, друзья. Тогда в чужой карман залезть нельзя", - вспомнил юноша свой стишок. - Ну-ну". Он почувствовал, как Аркан легонько пальцами сжал его кисть и следом тоже самое проделала Аманта. "Пошло, - решил он. - Это они специально, иль нет?" Посидев некоторое время с закрытыми глазами, юноша заскучал, приоткрыл один глаз и взглянул на Аманту. Взор его скользнул с ее лица на шею и грудь, которая вдруг подалась немного вперед и вверх, а плечи - синхронно назад. "Ого!". Грудь ему понравилась. Нельзя сказать, например, что он подумал: "Какая грудь!", или "Вот тебе раз!", или, скажем, ему бы захотелось ее потрогать, или того больше... Нет. Ведь, глядя на прекрасную картину или скульптуру, или на оригинал, с которого ваяли шедевр, мы не переживаем наше восхищение в словах, мы впитываем глазами тот невидимый свет, который разливается от него, окутывает и поглощает нас, затем различаем подробности, всматриваемся в цвета и линии, но слова рождаются позже, много позже... Счастлив, должно быть, тот, кто пребывает в немом восхищении большую часть своей жизни, ибо тревоги и заботы отступают в этот миг и блаженная тишина проникает в распахнутую душу. Конечно, бывает, что при взгляде на понравившуюся вещицу вдруг да и возникнет алчная мысль: "Хочу, чтоб было мое!". Купить, украсть, отобрать - не важно, важно обладать! Несчастные люди... Они не знают тишины. Такими позволено быть только детям, они еще не ведают, что мир принадлежит не только им...

Юноша перевел взгляд на Аркана. "Он, наверное, ее муж или брат? Они так похожи". Аркан сидел неподвижно. Смоляные, зачесанные назад волосы, широкий лоб, длинный орлиный нос, тонкие губы и смуглая кожа - выдавали человека решительного и одержимого. Самое же удивительное было то, что вспоминая позже, юноша никак не мог определить, где сидел Аркан, справа или слева от него? То ему казалось, что Аркан держал его левую руку, то вдруг он ясно припоминал, что правую и в конце концов у него возникло ощущение, что Аркан находился с обеих сторон, и значит получалось, что в кругу их было четверо! Был не один, а два совершенно одинаковых Аркана! Вот какая картина возникала в памяти юноши всякий раз, когда он вспоминал свое знакомство с Амантой.

Возможно, Аркан почувствовал на себе взгляд юноши, так как ресницы его дрогнули и он открыл глаза. Следом сразу же открыла глаза и Аманта.

- Ну вот, по-моему, получилось, - улыбнулся Аркан.

- Да, - согласилась Аманта. - Вы почувствовали? - спросила она юношу.

- Что?

- Энергию. Вы должны были чувствовать.

- О, да, конечно. Мне кажется, чувствовал, - неуверенно признался юноша и опять взглянул на ее грудь. Как и в первый раз, грудь словно подалась немного вперед, а сама Аманта слегка покраснела. "Что это она мне грудь выставляет? Ведь муж увидит! - не понимал юноша. - Или это все-таки ее брат?"

- Пойду, налью чайку, - извинился юноша, и поспешил к столу, где старик, бурно жестикулируя, втолковывал что-то Валтасару Мясоеду.

- Ты пойми, - говорил старик. - Тебя слушать долго невозможно - раз! Ты плохо пахнешь - два! И черт тебя знает, какую ты бациллу нам сюда притащишь - три! А к нам ведь дети ходят! Те самые, с которыми ты, как говоришь, работать любишь. Да кто ж тебе детей доверит, если ты не моешься даже?!

- Почему же? Я моюсь, - обижался Мясоед.

- Как часто?

- Достаточно.

- Нет, ты скажи: я моюсь раз в неделю, или два раза в неделю, или раз в месяц! Сказать-то ты можешь? - нажимал старик.

- Ну, где-то раза два в месяц, - сдался Мясоед.

- Вот! И ты еще мне говоришь! А должен, если ты, конечно, нормальный человек, мыться два раза в день, утром и вечером!

- Ну, это уж... - гудел Мясоед.

- Ничего не "это"! - обрывал его старик. - Всякий нормальный человек, если он не хочет болеть, не хочет, чтоб от него несло неизвестно чем, чтоб от него шарахались, как от чумы или неизвестно от кого, должен мыться минимум два раза в день! Я хочу, чтоб ты это запомнил и привел себя в божеский вид! Или уж хотя бы когда в студию приходишь...

Юноша налил себе чаю и, обернувшись, увидел, что Аманта пристально на него глядит. Он улыбнулся, но Аманта не улыбалась, она пронзительно и ужасно глядела на него исподлобья мертвым немигающим взором, а Аркан что-то шептал ей, сидя спиной к юноше. Юноша не выдержал и повернулся к старику. "Этого еще не хватало, - подумал он, - гипнотизируют".

Перед уходом Аманта еще раз подошла к юноше и протянула бумажку.

- Вот наши телефоны, мой и Аркана. Вы можете звонить по любому, если захотите прийти на наши занятия, или пригласить на свои концерты. Мы с удовольствием придем.

- Да, спасибо... - поблагодарил юноша.

- А ваш телефон можно узнать? - улыбнулась Аманта.

- Пожалуйста.

Юноша продиктовал свой номер, как это он делал уже много раз, даже не предполагая, какие последствия для него будет иметь этот шаг.

В скором времени, а именно на следующий же день, Аманта позвонила.

- Здравствуйте... Вы не звоните, и я решила сама вам позвонить.

- Да... Это очень хорошо... Я рад...

- Можно я прочитаю вам свои стихи? - неожиданно спросила она.

- Конечно, - позволил юноша. - С удовольствием послушаю.

- Правда, они плохие...

- Ничего-ничего...

- Я вообще-то стихов не пишу. А тут вдруг начала писать.

- Не знаю, даже, поздравить вас с этим начинанием или пожалеть. Поверьте, и то и другое достойно сочувствия.

- Тогда я не буду.

- Нет-нет, читайте, повторяю: мне очень интересно, - вежливо настаивал юноша. "Что этой сумасшедшей от меня понадобилось?" - меж тем думал он.

- Я так волнуюсь...

- Не волнуйтесь, прошу вас. Все когда-нибудь случается в первый раз. Надо пересилить, перешагнуть, так сказать, через себя и тогда все получится. Ведь не собираюсь же я вас лишать зарплаты, если стихи мне по какой-то причине не понравятся. Более того, вы об этом даже не узнаете.

- Нет-нет, вы обязательно скажите.

- Гм... Ну, хорошо, обещаю вам. Читайте.

- Хм... - на высокой ноте кашлянула Аманта и начала.

После того, как стихи закончились в трубке повисла тишина.

- Ну как? - робко спросила Аманта. - Очень плохо?

- Нет, почему же? Весьма прилично. Трогательно даже, - похвалил юноша.

- Правда?

- Ну, конечно.

- Я так рада.

- Спасибо вам за доставленное удовольствие. Мне, знаете, даже музыку захотелось написать на ваши стихи.

- Вы шутите?

- Нет-нет, я серьезно. Диктуйте слова, я запишу. Как только будет готово, я вам позвоню, - сказал юноша, надеясь отвязаться. "Что это она мне стихи вздумала читать? Ведь у нее этот черкес есть. Ведь не влюбилась же она в меня? Когда бы, спрашивается, успела? Или они меня так заманивают к себе в эту рейки? А зачем я им сдался, собственно говоря? Чего они во мне нашли? Или для них, чем больше народу, тем лучше? Там же, небось, за деньги? Загипнотизируют и глядь, уж пустой карман!"

На следующий день Аманта позвонила вновь. И снова она читала юноше странные любовные стихи, а он из вежливости их хвалил. Сама мысль о том, что стихи адресованы ему, казалась юноше невероятной. С какой стати? Да и к тому же - этот черкес... Хотя грудь... Нет, не может быть... чтоб вот так, ни с того ни с сего. "Одно лишь имя ты шепни..." и так далее и тому подобное и "брошусь в пламя" и "как слепая..." и "все на пути сметая"... нет, это уж как хотите, а такого не бывает! Если, конечно, все с головкой в порядке...

В отношениях с женщинами юноша не был робок или застенчив, скорее, он был целомудрен и ждал чего-то необычайно прекрасного, что, наконец, тронет его душу, а не будет только лишь проявлением физиологической зависимости. В то же время, он никогда не отказывал интересным женщинам, когда они прямо заявляли ему о своих намерениях, а не пытались увлечь его жеманством, заигрыванием и пустыми беседами. Он не любил скромниц, они быстро надоедали ему своими почерпнутыми из глупых любовных романов опущенными ресницами, плотно сдвинутыми коленками и тихими вздохами; не терпел умствующих девиц, делающих замечания и поучающих всех вокруг; остерегался излишне наглых; недолюбливал слишком красивых; словом, угодить ему было предельно сложно. В то же время, он мог прекрасно обходиться без женщин нисколько от этого не страдая. Его всегда смешили фразы, типа: "Я не могу без женщины!" Кто это придумал? Уж не сами ли женщины навязали мужчинам этот странный алгоритм кобелирования? Возможно... Ведь чего они стоят без мужского внимания? Сами же они при этом, горделиво задирают нос и похваляются тем, что с превеликим, мол, удовольствием обходились бы вовсе без мужчин. То есть вообще без этого... Что ж, и это возможно... Разумеется, не все таковы... Конечно, есть разные потребности, разные наклонности и интересы, но были во все времена, существуют и поныне монастыри, где монахи и монахини спасаются от соблазнов, чувствуя несоответствие между чаяниями души и голодом тела. Сколько книг и статей, сколько ученых мужей и поэтов пытались соединить, помирить, привести в гармонию эти два взаиморазрушающихся стана. Все тщетно! Есть что-то, что не поддается доводам разума. То, что, быть может, однажды вырывается на свободу и толкает человека к безрассудным, на первый взгляд, непонятным для окружающих поступкам - к обету, уходу, монашеству... Что-то подобное чувствовал юноша. Ему нравилось одиночество, тишина, спокойное созерцание природы и собственных мыслей, порой он мог часами просиживать на берегу реки или пруда, ни о чем не думая, пребывая в тихом уединении, или в лесу под щебетание птиц и колыхание листвы, или просто глядя на беспрерывно и плавно меняющуюся картину облачного неба. Оно казалось ему прекрасным, особенно на закате, и тогда он думал о том, что вот люди восхищаются пыльными картинами, развешанными в душных музеях, не сознавая, что это лишь тусклая копия, а рядом находится куда более прекрасный оригинал, надо лишь посмотреть и увидеть, не столько глазами, сколько душой почувствовать и восхититься могуществом Творца.

По прошествии недели Аманта позвонила в очередной раз и, уже не читая стихов, прямо заявила:

- Больше я не буду вам звонить...

- Почему? - удивился юноша.

- Я поняла, что не нравлюсь вам... простите... Вы так были похожи на мой идеал - красивый, талантливый, поете... мне так хотелось затащить вас в постель, что я не могла больше ни о чем другом думать... и эти глупые стихи... вы мне очень понравились...

Юноша был поражен такой прямотой. Хоть он уже догадывался обо всем, но надеялся, что влюбленность Аманты, не получая поддержки, тихо угаснет сама собой и, проявляя свойственную ему деликатность, лишь ждал того момента, когда это произойдет. Но такая откровенность была для него той неожиданностью, которая вдруг зажигает в человеке интерес к совершенно скучному предмету.

- А что же сейчас? - спросил он. - Вам уже не хочется затащить меня в постель?

- Но вы же не хотите...

- Хм... знаете, мне уже кажется, что я тоже, вроде бы, хочу...

- Да?!

- Какое-то смутное желание, знаете, и оно все ярче и ярче...

Конечно, оно становилось ярче! Во-первых, появился неожиданный интерес! Во-вторых, не нужно утомительных ухаживаний и долгих разговоров с цветами, конфетами и поцелуями! В-третьих, ну, какой мужчина равнодушно проходит мимо таких предложений, если женщина ему не противна, а сам он склонен к романтическим приключениям! Словом...

- Мне даже не верится... - проворковала Аманта.

- Мне самому это как-то странно...

- Как же нам быть?

- Знаете, приезжайте сейчас по одному адресу, хозяин в отъезде, но у меня есть ключи... Приедете?

- Это далеко?

- Пишите адрес...

Всю следующую ночь и весь следующий день они не вылезали из постели, точнее, не поднимались с пола, так как кровати были все узкие и юноше пришлось расстелить матрацы прямо на полу. По полу временами пробегали юркие тараканы, привлеченные ароматом шоколада и коньяка, юноша гневно давил их кулаком. Аманта смеялась...

Варвара объявилась внезапно. Вообще, она была человеком внезапным и неожиданным, жизнь ее состояла из сплошных сюрпризов и авралов, любое давно ожидаемое событие всегда застигало ее врасплох, бумаги терялись, пропадали ключи и документы, исчезали дети и семейные драгоценности, затем находились и пропадали вновь. В этом коловращении она жила, вертелась, крутилась, и не мыслила, да и не могла помыслить о другой жизни.

Рано утром юношу разбудил телефонный звонок.

- Да? - спросил он в трубку хрипло и испуганно.

- Алле? - с оттяжкой, баском раздалось из трубки. - Спим?!

- Нет, что вы! - юноша чуть приподнялся. - Бодрствуем! В любое время дня и ночи ждем руководящих указаний! Здравствуйте, Варвара Семеновна! Как поживаете?

- Хорошо. Работать будем? - зловеще прозвучало в ответ.

- А как же! Обязательно.

- К одиннадцати ко мне.

- Есть!

- Если меня не будет, подождешь.

- Служу госклубу "Юность"!

- Молодец. Давай, служи...

"Настигла", - думал юноша, торопливо одеваясь.

Варвара появилась в начале второго.

Заметив ее в конце коридора, юноша вскочил со стула и счастливо заулыбался.

- Ждешь? - зыркнула на него Варвара. - Ну-ну. Молодец. Пошли, - она распахнула дверь кабинета. - Заходи. Садись за стол. Бери бумагу, пиши. Ручка есть?

- Есть, - приготовился юноша.

- Подожди. Сейчас. Вот, - Варвара вынула из массивной папки несколько листков. - На тебе образцы. Пиши письма в типографию, в Мосэнерго, в милицию и в озвучку... У нас праздник, понял? Пиши. Я сейчас... - и вдруг сорвавшись с места, как ракета унеслась в коридор.

"Что за ерунда? - подивился юноша. - Праздник какой-то..."

Прошло полчаса.

- Написал? - Варвара влетела в кабинет. - Дай, - она внимательно изучила бумажки. - Так. Придумай быстро название праздника и напиши мне сценарный план. Образцы там найдешь, - она указала на папку. - Я сейчас вернусь. Давай. Действуй.

"Сценарный план? Что за сценарный план? Минуточку! А какой собственно праздник?" - спохватился юноша.

Варвара появилась вновь через час.

- Ну, как? Придумал?

Юноша заерзал на стуле.

- Варвара Семеновна, позвольте поинтересоваться, что за праздник?

- Ну, ты чего? Ты чего?! - Варвара зазвучала на повышенных тонах. - Во работнички! Ни хрена не делают! Ни хрена не знают! Невменяемые одни вокруг! Все в кайфе! Пушкину двести лет! Все гуляют. Ты что? Месяц остался. Не успеем - тебе капец.

- Мне? За что?

- Ни за что, а просто так. Пиши, давай, профессор! - Варвара схватила со стола какие-то бумажки и опять унеслась в коридор.

"Ах, вот оно что! Пушкину двести лет, - подумал юноша. - Надо будет песню написать".

Он открыл "образцы" - это был сценарий праздника, проводимого каким-то культурным центром:

"Начало праздника в 16.00" - прочел юноша.

"На сцене ставится Жар-птица, которая во время действия наклоняется вперед и расправляется".

"Около сцены устанавливается живая голова..."

"Представление "Балда" (играют актеры)"

- Ага...

"В 17.00 - появляется А.С. Пушкин".

- Очень хорошо! Просто замечательно... Ну что ж, будем писать.

Через пятнадцать минут сценарный план праздника под названием "У Лукоморья" был готов, а еще через час в кабинете возникла Варвара.

- Фу... Все на мне. Никто работать не хочет. Бардак, - она закурила. - Ну что, профессор, написал?

- Написал, - гордо отрапортовал юноша и протянул несколько исписанных листков. - Вот.

- Ну-ка, дай, - Варвара придирчиво заглянула в бумажки. - Так... Название не пойдет. Это где ж такое: Лукоморье? Ты что? Это ж не просто детский спектакль! Ты что? Знаешь, какие деньги дали? Я самых крутых буду вызывать! Понимаешь? Давай, думай другое название, что-нибудь там... э-э... Какие у него стихи есть? Красивые... там, что-нибудь... ну, в общем думай сам. Давай, я приду, а ты уже придумаешь... ладно? Все, я пошла. Мне факс прийти должен... - и унеслась.

"Что же у него там красивое? - вспоминал юноша, оставшись один. - "Мой дядя самых честных правил"? Хорошее название, но ведь не подойдет... "Воистину еврейки молодой мне дорого душевное спасенье"? Это что-то семитское... А если: "Спасти хочу земную красоту"? Нет... вряд ли, тоже не то. А может: "Чертог сиял..."? Чертог, это хорошо, но надо что-нибудь карнавальное... Или самому уже сочинить, сказать, что Пушкин! Все равно никто не догадается. Например: "В преддверье царственного бала ликует праздничный народ!" И дальше: "Там было выпито немало и совершен переворот!" М-да... Ну, впрочем, что ж придумать-то?

- Придумал? - ворвалась Варвара. - Думатель хренов! Ну?

- Думаю, Варвара Семеновна! Весь в думах. Процесс идет!

- Хватит думать. Уже придумали, - сообщила Варвара, довольно улыбаясь.

- Да что вы говорите? Это кто же?

- Есть умные люди. Не тебе чета!

- Да, уж что поделаешь, - посетовал юноша. - Не всем Бог ума дает.

"Не хочу быть царицей, хочу быть владычицей морскою и чтоб сама золотая рыбка была у меня на посылках, - вспомнил юноша. - Вот она и есть - владычица, как она говорит, хренова!"

- Ты, кстати, куда собираешься в отпуск? - спросила Варвара.

От неожиданности юноша подпрыгнул на стуле.

- Хотел на море, в Туапсе поехать, а что?

- А то! Я тебя в отпуск не отпускаю. Тебе не положено, - нахмурилась Варвара. - Вдруг проверка, а тебя нет. Где такой-то? Нет такого-то...

- Так что же делать? - заволновался юноша. - Давайте вот что: уволим меня на месяц, а потом опять примем... - предложил он.

- Ишь, лихой! Ладно, напишешь заявление об отпуске за свой счет. Если проверки не будет, то я его в ход не пущу. Понял? - подмигнула Варвара.

- Уй, Варвара Семеновна, какая вы добрая! Спасибо вам! - лицо юноши выразило полное счастье.

- Вот, учись! Не цените меня, не уважаете... А здесь, - она постучала пальцем по лбу, - ума столько, что на всех хватит. Так ты в Туапсе собрался? А чего это вдруг? Там море грязное, да и вообще, в Крым сейчас не ездят. Зачем тебе в Туапсе?

- Варвара Семеновна, Туапсе это не совсем Крым, точнее, совсем не Крым, - робко поправил юноша. - Это черноморское побережье Кавказа.

- Ну, море-то Черное?

- Море Черное.

- Тогда чего ты мне голову морочишь? Это одно и то же! Какая хрен разница? Ты мне своей хренатенью мозги-то не забивай, профессор. Я сама кому хочешь забью!

- Да что вы, Варвара Семеновна! Как можно...

- А чего ты в Турцию не хочешь поехать? Вот смотри: триста долларов с человека на две недели. Пятизвездочный отель, шведский стол, сервис, все тебя вокруг любят, улыбаются тебе, а ты проходишь мимо и плюешь на всех. Представляешь? - она мечтательно закатила глаза. - Ну? Езжай в Анталию. У меня дочь там отдыхала в прошлом году.

"Она на полставки в турбюро работает, что ли? - дивился юноша. - Чего пристала ко мне? Куда хочу, туда и еду. Какое ее собачье дело?"

Варвара вдруг вскочила, схватила какие-то бумаги и умчалась в коридор.

- Жди меня здесь. Я сейчас приду.

"Жди ее здесь, - думал юноша спустя полчаса. - И так целый день только и делаешь, что ждешь ее. Сидит, небось, с кем-нибудь курит или болтает. Чем ей еще заниматься? Нет, чтоб отпустить человека".

Прошло еще минут сорок, прежде чем Варвара влетела в кабинет.

- Знаешь что, - приказала она. - На тебе ключи. Сходи открой этим "Детям Софии".

- Так они еще там? В смысле, еще ходят? Вы ж хотели их вытурить.

- Еще ходют, - вздохнула Варвара. - Ну, ничего. Не долго им осталось. Через месяц ремонт начинаю. Ты им открой, посиди с ними и закрой. Они до девяти просили их пустить.

- До девяти?! - брови юноши вспорхнули вверх, взор наполнился отчаянием. - Да что они, с ума сошли? Варвара Семеновна...

- Что поделаешь... надо. А у вас репетиция сегодня?

- Ну да...

- Ну! Открой им, посмотри, чтоб посторонних не было и иди на репетицию. Да еще скажи, пусть журнал заведут и пишут, чем занимались и сколько детей было. И пусть всех перечислят по фамилиям. Приду, проверю. А вечером зайдешь, закроешь их. Понял?

- Понял, - юноша нехотя взял ключи.

- Вечером позвони мне и доложи. Ладно? Кто приходил, зачем? Мало ли что. Ты как бы разведчик будешь. Хорошо?

- Конечно, Варвара Семеновна. Джеймс Бонд выходит на тропу! Все будет сделано. Не извольте беспокоиться.

Юноша вышел на воздух в пятом часу и направился в сторону клуба.

Солнце разливалось по улице. После общения с Варварой духота, городская пыль и автомобильный чад казались проявлениями мировой гармонии.

Клуб "Юность" имел помещением квартиру на первом этаже жилого дома неподалеку от Зубовской площади. Еще издали юноша заметил подозрительное скопление людей возле парадного, а подойдя ближе, убедился в том, что "Дети Софии" уже в сборе. Прислонившись к оштукатуренной стене дома, стояли болезненные с виду, плохо одетые, скрюченные подростки лет десяти-двенадцати в сопровождении трех женщин и двоих мужчин.

- Вы "Дети Софии"? - спросил юноша.

- Да. Это мы, - отозвалась одна из женщин, молодая, сухощавая, с неприятным обезвоженным лицом и пронзительными стальными глазами.

- Я вам открою, - юноша потряс ключами. - Пойдемте.

- Дождались, наконец-то, - сухощавая метнулась к фургончику, стоящему у тротуара и вывела оттуда еще пятерых детей. - У нас сегодня больные церебральным параличом, нам их еле дали, а вас все нет и нет. Уже сорок минут ждем.

- Надо же, - посетовал юноша. - Но я не виноват...

Церебральные зашевелились и отделившись от стены заковыляли к входной двери.

Одна из женщин - педагог, скульптор, улыбчивая и веселая, занялась с больными детьми лепкой из глины и пластилина. То, что они лепили выглядело чудовищно - детские ручонки, изъеденные недугом, не могли удержать даже ложку. Еще более улыбчивой и до того веселой, что казалась с придурью, была американка Сьюзен - длинная прыщавая девица в очках. Улыбка вспыхивала на ее лице внезапно, как электрическая лампочка и вся сразу, на все тридцать два зуба, словно кто-то поворачивал в ней невидимый выключатель. Она была студенткой какого-то американского университета и изучала Россию на практике. "Наверняка цеэрушница", - подумал юноша, улыбаясь ей в ответ. Третьей была сама София - так она представилась юноше. Лицо ее было всегда холодным и суровым. Как позже выяснил юноша, к своим тридцати пяти годам она была матерью пятерых детей, трое из которых были взяты из детского дома. Жила она вместе с мужем и детьми в двухкомнатной квартире недалеко от центра, а прописана была вовсе не в Москве, а где-то в Бийске. Кроме того, она сама водила микроавтобус "Форд", записанный на ее имя, вела все дела и возглавляла "Детей Софии".

Мужчины были примерно сорока лет и представились воспитателями. Один из них носил бороду, другой - очки. "Ага, - сразу догадался юноша. - У этого в бороде записывающее устройство, а у того в очках - микро-фотоаппарат".

Впустив их внутрь, юноша передал им Варины требования, чем вызвал бурю негодования со стороны Софии и обоих мужчин, заявивших, что они общественная организация и не обязаны ни перед кем отчитываться. На это юноша ответил, что они здесь гости и потому должны чтить устав хозяев и следовать здешним правилам, тем более, что они не столь уж и обременительны. Наконец, София смирилась, пообещав сделать все, что требуется, хоть это и неслыханно.

Понаблюдав, юноша отправился в студию. Уходя, в одной из комнат он увидел американку. Она сидела за столом и кушала песочное пирожное с кремом. Заметив его, она вздрогнула, спрятала пирожное под стол и густо покраснела. "Чего это она?" - не понял юноша и улыбнулся.

- Кушайте-кушайте.

- Сорри, - ответила американка, улыбаясь растерянно, словно ее застали за чем-то постыдным.

Только позже юноша понял, в чем дело. Варвара рассказала:

- Представляешь? Эти "Дети Софии" хреновы! - возмущалась она. - Пришла я к ним. Говорю: "Хоть чайком угостите начальство-то". Они: "Пожалуйста". А у них пирожные горой лежат! Я одно взяла. Ну, не думала, что они такие люди. Только укусила - мне эта американка-цеэрушница, глаза навыкате, подскочила и кричит: "Это детям! Это детям! Нельзя!" Я чуть не подавилась. Кусок в горле застрял. Во люди! Ужас! Кошмар! Нельзя, говорит! Гхы-гхы-гхы, - Варвара засмеялась, кривя губы, чтобы скрыть дыру от потерянного недавно зуба.

Пророческий дар не обманул Варвару Семеновну и на этот раз.

"Дети Софии", узнав, что их счастливое пребывание в подлежащем капитальному ремонту клубе "Юность" подошло к концу и, мягко говоря, им предложено убираться вон, развили бурную деятельность по захвату помещения. Куда только они не писали: в мэрию и в центральные газеты, на телевидение и даже - в верховный суд и самому президенту! Результат получался всегда один и тот же. Волею судеб (вот ведь система!) все жалобы попадали на стол Варвары Семеновны с многочисленными пометками начальства: разобраться и доложить. От телевизионной бригады пришлось скрываться. Прождав более часа возле запертой бронированной двери, телевизионщики укатили несолоно хлебавши. Наконец буря стихла.

- Все, - выдохнула Варвара. - От этих отделалась. Эх, доброта моя... Все ею пользуются. Все хочешь людям хорошее сделать, а они тебе вместо благодарности в рожу плюют.

- Да, Варвара Семеновна, - поддержал юноша. - "Кто людям помогает, тот время тратит зря..." Помните? Или еще вот: "Не делай добра - не получишь зла".

- Ты еще! Профессор! Давай работай! В Мосэнерго езжай давай!

- Есть!

- Счет мне привези...

- Слушаюсь!

- И давай, мне тут дурочку не валяй! Думаешь, самый крутой, что ли? Как сделаешь - позвони. И порешительней так... Серьезно представься, кто ты и что, я такой-то... Не церемонься с ними. Они нам все обязаны делать бесплатно, а мы им деньги платим. Понял?

- Понял.

- Все тогда, не морочь мне голову. У меня дел еще полно... Езжай!

- Есть!

Наконец, день праздника наступил!

Юноша дурно спал ночью. Он часто просыпался, вглядывался в едва различимые в утреннем полумраке стрелки будильника и, каждый раз высчитывая, сколько еще осталось, переворачивался на другой бок.

Вновь открыв глаза, он сбросил с себя одеяло и, встав на ноги, с хрустом потянулся. Иногда от таких потягиваний у него сводило мышцы в области груди и сердце его словно каменело. В эти неприятные моменты юноша пугался.

Приближаясь к подвалу, он увидел стремительно шагающую ему навстречу Варвару. На часах было без двадцати девять, но юноша никак не мог предположить, что старика все еще нет на месте. Он редко когда опаздывал, тем более в такой экстренный день как сегодня! Невероятно!

Даже издали было заметно, что лицо Варвары шло пятнами.

- Здравствуйте, Варвара Семеновна! - широко улыбнулся юноша, думая про себя: "Сейчас начнет крыть матом. Эка ее корячит".

Варвара, очевидно, направлялась к павильону метро, там были телефонные автоматы.

- Где этот? - крикнула она, остановившись в десяти метрах от юноши.

- Кто? - замер юноша, чувствуя, что от Варвары действительно распространяются невидимые флюиды. Приближаться к ней казалось опасным.

- Хрен в пальто! Режиссер твой где?

- Как где? Разве его нет?

- Нет его там!

- Не могу представить, Варвара Семеновна! Должен быть! Может, случилось чего?

- Может, и случилось, - Варвара поморщилась. - Ладно, пошли.

У подвала стоял "уазик" и какая-то красная иномарка - не то "феррари", не то "тойота", не то еще что-то в этом роде. В ней сидели по пляжному одетые здороватые юнцы, они курили и хлопали друг друга по затылкам. "Охрана, что ль?" - подумал юноша, оглядывая юнцов. "На бандитов не похожи, а тачка крутая. Чьи-то детки, небось, порезвиться захотели".

- Я не могу больше ждать! - объявила Варвара. - Что делать будем? Поедешь со мной или тут останешься, дожидаться?

- Я останусь, Варвара Семеновна. Мало ли что... Подождать надо.

- Так он, может, сразу туда приедет? Может, проспал? Сейчас проснется и поедет.

- Нет, я все-таки подожду. Не волнуйтесь, все будет хорошо.

- Да уж, конечно! Будет... Само-то ничего не будет. С вами, мужиками, по-другому нельзя! Да я и не умею по-другому. Гхы-гхы-гхы... Ладно, жди его, и приезжайте, - крикнула она в открытую форточку. - Поехали!

И уазик задом попятился по узкому проезду.

Юноша прождал еще с полчаса, прежде чем вдали, пошатываясь и качаясь, показалась знакомая фигура с неотъемлемой огромной сумкой на плече. Подойдя ближе старик развел руками.

- Ох, тяжело, - глаза его водянисто перекатывались. - Очень тяжело. Здравствуй, дорогой. Извини, опоздал, такое дело...

С первого же взгляда было ясно, что старик был с жуткого похмелья. Конечно, показываться в таком виде перед Варварой было опасно. "Вот он и приехал позже", - догадался юноша.

- Что случилось? - спросил он. - Я уж начал волноваться, но сердце мне подсказывало: все в порядке. Варвара в трансе. Вас ждет страшная кара.

- Ой, не говори. Я все ехал, думал, что ей скажу? - старик достал ключи и отпер подвал. - Чайку давай попьем? В себя прийти, ох...

Спустились в подвал и поставили греться чайник.

- Ох, не могу, ужас, - вздыхал старик. - Вчера, понимаешь, Томочкины родители зашли, так всю ночь пьянка. Я только в шесть лег. Ох-хо...

Видя, что старику совсем нехорошо, юноша сбегал к метро за коньяком. "Много брать не надо - развезет его на старые дрожжи", - решил он и взял стограммовую Московского. "В чай будет как раз, а там лучше докупим еще".

После горячего чая с коньяком старик немного ожил и приободрился.

- Не знаю даже, что ей говорить. И так еле ноги волочишь... Мне, старому человеку, с утра куда-то ехать, к этой роже и видеть ее целый день, а она будет, падла, орать и пальцем тыкать. О-о-о... Да-а-а... - прорычал он, отхлебывая из чашки. - В фотоаппарат пленку с вечера зарядил, пощелкаю там... Варвара просила... Вчера позвонила, говорит: "Пощелкайте меня, я вам деньги отдам за пленку". Ладно, думаю, хрен с тобой, пощелкаю... О-о-ох... А-а... Чай с коньяком - хорошо... Да... Ух-х. Вчера было круто... Да... Ну что, цилиндры будем брать, аль нет?

Для праздника старик смастерил два высоких, с полметра высотой цилиндра. Причем козырек и корпус были сделаны из тонкой жести, обклеенной цветными этикетками и вырезками из журналов. Держались они на голове не очень хорошо, но зато впечатление производили внушительное. Старик всегда сам изготавливал костюмы для спектаклей и выходило это у него, надо сказать, замечательно.

- Давайте возьмем, а можно и не брать... по самочувствию, - рассудил юноша.

- Ну, давай возьмем. Зря, что ль, делали? Это будут наши карнавальные костюмы. Да и от солнца защита, и внимание отвлекает... Берем.

Допили чай, взяли цилиндры, заперли подвал и пошли.

- В метро-то, наверное, с цилиндрами не очень хорошо будет... Может на троллейбусе? - предложил юноша. - И по воздуху.

- А в метро прохладней, - маялся старик. - Ну, ладно, поехали на троллейбусе. Здесь ехать-то - всего ничего.

Праздник намечался возле одного из московских монастырей, на берегу живописного городского пруда. Место это очень тихое и спокойное, навевающее приятные воспоминания, умиротворение и легкую приятную дрему: на холме белеют могучие крепостные стены с красными прожилками, за ними видны блестящие купола церквей, слышен бой колоколов; по аллеям медленно прогуливаются новоиспеченные мамаши с разноцветными колясками; белые лебеди рассекают темную воду; утренние рыбаки, не подозревая о надвигающемся бедламе, изредка забрасывают удочки и замирают в ожидании. "Клюет?" "Клюет!" - и с гордостью покажет мешочек с двумя маленькими блестящими рыбешками. "Отпустил бы. А то, глядишь, завтра ловить будет нечего". "Может, и отпущу, а может, кошке..."

Там уже была готова сцена и именно туда должны были вскоре явиться приглашенные артисты и карнавально разодетый для запланированного гуляния праздничный народ.

Когда старик и юноша прибыли на место шел одиннадцатый час. Солнце начинало припекать. Июнь выдался жаркий, над Москвой стелилось тяжкое марево, и даже близость воды не спасала от зноя.

- Давай пивка по бутылочке возьмем, что ль? - предложил старик, все более приходя в чувство, но еще заметно страдая. - Чтоб пить не так хотелось.

Взяли по пиву. Старик совсем повеселел.

- Ну, теперь хоть чуть-чуть силы появились какие-то. А то - тяжко.

Со сцены гремела музыка. Народу еще не было, как и артистов. Провода от громкоговорителей тянулись к автобусу с радиоаппаратурой. Концерт должен был начаться в 12.00.

- А-а! - откуда-то выскочила Варвара. - Явился! Где был?! Почему опоздал?!

- Варенька, - раскрыл объятия старик, - да ради вас и не на такое преступление пойдешь!

"Ловко, - восхитился юноша. - Красиво и непонятно!"

- Вы что! Пушкину двести лет, а вы где-то ходите! Ладно! - Варвара жутко шла алыми пятнами. Происходило это то ли от жары и солнцепека, то ли оттого, что, как показалось юноше, она была тоже уже немного подшофе... - Пошли транспарант вешать, - махнула она рукой и помчалась, как танк, через газон к деревянной хозяйственной постройке, стоящей в тени деревьев.

- В тенечек! - обрадовался старик. - Ура! Вперед!

- Вы фотоаппарат взяли? - на ходу спросила Варвара.

- Взял, вот, могу показать, - старик полез в сумку. - Пленку новую зарядил.

- Сейчас тогда поснимаете меня, ладно? Когда людей побольше будет. Тут где-нибудь на фоне гуляний. Чтоб было видно, что я среди народу.

- А зачем вам народ, Варенька? Нужен вам этот народ? Давайте сейчас прямо и снимем, - предложил старик.

- Нет, вы не понимаете, - затрясла головой Варвара. - Он не понимает! - посмотрела она на юношу. - Меня для выборов надо! Ясно? В депутаты я избираюсь...

- Варенька! - восторженно зашипел старик. - Боже мой! Наконец-то! Давно пора! А позвольте поинтересоваться, в депутаты чего? Городской думы? Или еще куда?

- Нет. Пока в районные. Чего вы? - Варваре показалось, что она теряет авторитет в глазах подчиненных. - Вы хоть в районные попадите!

- Так я был! - неожиданно заявил старик.

- Кто?

- Я.

- Шутите?

- Нет. Серьезно. Целый год был депутатом, пока районы в округа не переделали.

И это была чистейшая правда. Старик, действительно, был некогда депутатом и даже занимал какой-то пост по культуре, подписывал какие-то бумаги, в которых по его же словам ничегошеньки не понимал, а во всем надеялся на бухгалтера - женщину опытную и ответственную.

- Видал? - Варвара глянула на юношу. - Какие люди у нас работают. Учись!

Прямо на траве было разложено огромное полотнище: "200 лет А.С. Пушкину" и ниже такими же метровыми буквами: "Москва".

- Берем! - указала на него Варвара. - Несем вон туда к забору и привязываем между деревьями. Там веревочки есть специальные. Привяжете и подходите вон туда - на поляну сказок. Я там буду.

Проклятый транспарант сносило порывами ветра и цепляло за ветви и сучья деревьев.

- Рано мы пришли, - сетовал старик. - Сейчас привяжем и надо спрятаться куда-нибудь. Так, чтоб мы ее видели, а она нас нет.

Привязали и уселись в тенечке на лавочку.

Первым из артистов явился пышноволосый, весь разукрашенный, в кожаных сапогах и длиннющем, как у бэтмэна, плаще, молодец лет тридцати с небольшим. Возле него увивался какой-то рыжий с неприятными ужимками, похожий на официанта.

- Дорогой, - поведя кистью руки, просил бэтмэн, - салфетку, - и рыжий, сладко улыбаясь, протягивал салфетку. - Дорогой, дай мне тушь, - и рыжий протягивал тушь.

- У-у, как у них все серьезно, - заметил старик.

Тут подскочила Варвара.

- Ну? Чего сидим? Пошли, там шар запускают. Снимите-ка меня на шаре!

- Варенька! Да с превеликим удовольствием, - живо вскочил старик. - Где скажете. Хоть на Луне!

- Нет. На Луне не надо, - отмахнулась Варвара. - Гхы-гхы-гхы... Хватит шутить-то. Серьезным делом занимаетесь. А все тоже - шуточки.

Народ, увидев из окон домов купол воздушного шара, фиакры, запряженные лошадьми, детские аттракционы и сцену с надутой неподалеку "говорящей" головой, потянулся на улицу. Возле воздушного шара уже собралась толпа. Катали всех по очереди, бесплатно.

- Эй! Фью! - крикнула Варвара гондольерам. - Хозяйку покатайте с фотографом!

Корзину опустили.

- Как же я в нее залезу-то? Вон, борта какие! У меня ж юбка узкая. Что ж делать? Эй, методист! - подозвала она юношу. - Ну-ка подсади начальницу-то.

Так как гондола не переставая качалась, поместить туда Варвару оказалось делом непростым. Варвара задирала ноги, судорожно цеплялась руками за плетеные борта, шла пятнами и пыхтела. Наконец втроем: юноше, старику и гондольеру удалось перевалить ее через борт корзины. Варвара взмыла к облакам.

"Вознеслась", - подумал юноша.

- Не надо выше! - закричала Варвара, едва шар поднялся метров на десять от земли. - Я боюсь! Вы что? С ума сошли?

- Уй, Варенька, а знаете, как здорово получится на фоне города! - кричал старик, наводя объектив. - Блеск!

- Вы что? Угробить меня хотите? Не надо, я сказала! Опускайте!

С неменьшим трудом выбравшись из корзины, она нетвердой походкой направилась прочь от этого страшного места.

- Совсем охренела на старости лет! Летать вздумала, - удивлялась она. - Была б трезвая - ни за что бы не полезла, - шепнула она старику. - Пьяного пуля боится, пьяного штык не берет! Гхы-гхы-гхы... Ясно?! - зыркнула она на юношу.

- Варвара Семеновна, - восторженно улыбнулся тот. - Вы наш ангел, фея! Вам и шар не нужен, чтоб летать! У вас же крылья!

- Крылья? Гхы-гхы... Но-но. Ты не очень-то... Смотри мне... Давай, работай! Охренели все от жары!

На фаэтонах, запряженных лошадьми, уже вовсю катали ребятню.

- Варенька! Давайте вас на лошади снимем! - воскликнул старик. - Это будет лучший кадр!

- На лошади? Хм...

- Верхом!

- Верхом? Как же я на нее залезу? - Варвара замерла в нерешительности. - Животное все-таки коварное...

- А очень просто, - нашелся старик. - На тележку станете и залезете. Зато представьте: вы на коне! И вокруг вас народ! А?! Кто ж вас не выберет после этого?! Все выберут!

- Хм... Ну, давайте, - согласилась Варвара. - С вами скоро на Останкинскую башню полезешь...

Лошадь, к неудовольствию толпящихся в очереди детей и родителей, выпрягли из повозки и подвели к готовой запрыгнуть на ее широкую спину Варваре.

- Безобразие, - заворчала очередь. - Дети ждут, а она кататься вздумала.

- Да ну, подождите, - утешал их старик. - Это ж хозяйка. Она все для вас организовала. Дело-то минутное!

Но очередь вела себя неблагодарно.

"Эгоисты, - подумал юноша. - Да и она тоже хороша".

Варвара цвела от счастья алыми пятнами.

- Улыбочку! - попросил старик, широко и призывно улыбаясь.

Варвара оскалилась.

- Гхы-гхы-гхы...

- Класс! - крикнул старик. - Еще разочек! Вещь! На обложку журнала! Для истории! Пусть попробуют не выбрать с таким фото! Сто процентов успеха! Готово!

- Спустите меня!.. Методист! - крикнула Варвара. - Помоги спуститься начальнику! - Юноша поддержал Варвару за талию. - Фух... намучилась - силов нет. Ну? - обратилась она к старику. - Где еще?

- Да где скажете, Варенька! Давайте с артистом каким...

- Нет, - подумав, отрезала Варвара. - С артистом не хочу. Я буду невыгодно смотреться. Да и они странные какие-то...

- Ну и не надо, - согласился старик. - Тогда с ребятишками хорошо бы... среди детворы... Ух - как действует! Детишек все любят. Не зря же все вожди детишек на руки подымают и целуют в засос. Что Сталин, что Гитлер... Проверенный трюк!

- Ну вы чего говорите-то, - обиделась Варвара. - Так, на минуточку, подумайте... Какой Сталин? Вы что?

- Как какой? - еще шире заулыбался старик. - Всеми любимый вождь и отец народов! Представляете: если вас будут любить, как Сталина - вас не то что в депутаты, в президенты выберут сразу!

- Ну, вы скажете, гхы-гхы-гхы... в президенты... гхы-гхы...

- А что вы думаете? - разошелся старик. - Элементарно!

Подошли к аттракционам, согнали в кучу ребятишек и сняли.

- Орлы! - вдруг встрепенулась Варвара. - А вы сами-то выступать будете?

- А как же! - пошел в разнос старик. - Обязательно будем. Будем же? - посмотрел он на юношу.

- Запросто, - согласился юноша, уже начиная страдать от жары.

Со старика пот лил градом.

- Ну, тогда я пойду договорюсь, чтоб вас на главную сцену выпустили, - пообещала Варвара и умчалась в другую часть парка, откуда неслась музыка и слышался голос ведущей.

- Во! - утирая лоб носовым платком, пропыхтел старик. - Щас выступим! Черкесскую песню споем им. Пусть знают! А то и не читали, небось... Хорошо, что я догадался с собой трубку и папахи взять. Дай, думаю, возьму на всякий случай. Мало ли что... А они не тяжелые... это ж бумага - свернул и все - места не занимают...

Не так давно, юноша, листая Александра Сергеевича, наткнулся в "Кавказском пленнике" на черкесскую песню: "В реке бежит гремучий вал, в горах безмолвие ночное, пам-пам", - прозвучало в его голове. "Ого, - удивился он, - ну-ка, ну-ка, кажется, может получиться". И действительно вышла песня. Суровая, с громовыми раскатами, шумом стремнины и характерными горскими интонациями. Конечно, пошли записываться на телевидение. Старик склеил из бумаги две папахи, разрисовал их кудряшками, намалевал гримом густые усы себе и юноше, набил трубку, закурил ее прямо перед камерой и пел тягуче и заунывно. В таком виде песня вышла в эфир.

- Вы выступаете через двадцать минут, - примчалась Варвара. - Готовы?

- Всегда! - решительно заявил старик. - Пошли, - кивнул он юноше.

- Ну, вы идите, а у меня еще дел полно, - сообщила Варвара. - Потом расскажете, как и что...

На центральной площадке концерт был в самом разгаре.

Солнце палило в глаза артистам. Обливаясь потом, изможденные, они один за другим скатывались со сцены и спешили укрыться в спасительную тень, где их страдальческие лица лениво обдувал теплый ветерок. Тут были настоящие казаки в мундирах, портупеях и фуражках с боевыми шашками и пожилой казачкой - атаманшей - руководительницей ансамбля; бородатый факир в сверкающей изумрудной чалме, в атласных шароварах, голый по пояс, в сопровождении голых и ниже пояса ассистенток с прекрасными ножками на высоких каблучках и в искрящихся блестками прозрачных купальниках; какой-то баянист в алой рубахе, с испитым лицом, победитель конкурса "Золотой голос России", цыганский хор, балет детского дома культуры, духовой военный оркестр, известные на всю страну куплетисты и даже один очень популярный эстрадный певец, возле которого постоянно увивался какой-то татарчонок, умоляя вспомнить его и взять на перкуссию. Популярный артист посмеивался и одобрительно похлопывал того по плечу: "Конечно-конечно..."

"Каких же все это стоит денег? - поражался юноша. - Ведь не благотворительностью же они здесь занимаются?"

- Видал? - словно читая его мысли, спросил старик. - То-то...

Ведущей концерта была известная в прошлом диктор центрального телевидения - высокая женщина лет пятидесяти, когда-то очень красивая и теперь еще сохранившая привлекательность, несмотря на небольшие усики, морщинки у глаз и пигментные пятна, которые она выдавала за следы от ожога.

- Здравствуйте, - подошел к ней старик. - Мы от Варвары. Песенку спеть...

- А... хорошо, - улыбнулась она, - сейчас я вас выпущу, - и, оглядев юношу, прибавила: - А она вам сказала, что мне помощник нужен?

- Нет, не говорила, наверное, забыла, - предположил старик. - Знаете, я вообще-то режиссер... могу вам помочь, если надо... Если хотите, конечно...

- Нет, - вежливо отказалась она. - Мне лучше вот этот молодой человек поможет. Согласны? - обратилась она к юноше.

- Пожалуйста, - откликнулся тот. - А что надо делать?

- Ты понимаешь... Ничего, что я на "ты"? - спросила она. Юноша пожал плечами. - Я не могу за всеми уследить... ведь мне надо на сцену бегать, объявлять каждого... потом жарко уж больно, сам видишь, а я блестеть начинаю, мне салфеточки нужны... А так и делать-то ничего не надо, просто быть рядом...

- Ага... ну, ладно, - согласился юноша.

- Вот и прекрасно. Пойду вас объявлять, - направилась она к сцене. - Да! Чуть не забыла! Вас же в программе нет. Как же представить?

- Просто, - нашелся старик. - Московский ансамбль.

- Хорошо, - улыбнулась она. - Ансамбль так ансамбль.

Сцена представляла собой металлический каркас, застеленный досками. С двух сторон к ней были приставлены лестницы для артистов. Перед сценой находились скамейки, на которых плотными рядами, словно куры на насесте, теснились зрители, а те, кому места не хватило, стояли огромным полукругом чуть поодаль, другие лежали на травке или прятались в тени.

- Выступает Московский ансамбль! - объявила диктор.

Старик и юноша выскочили на раскаленную солнцем сцену.

Поправили микрофоны. Старик раскурил трубку.

- В честь дня рождэния Пушкина! Из поэмы "Кавказский пленник"! Чэркэсская пэстня! - объявил старик с акцентом и начал вступительный монолог: - В аулах на своих порогах чэркэсы древние сидят... Сыны Кавказа говорят о бранных гибельных трэвогах... О красоте своих коней, о наслажденьях дикой неги... - и далее до слов: - И пэсни горские звучат.

Тут вступил юноша тоже с акцентом, старик подхватил.

Пот лил градом. Солнце слепило так сильно, что зрителей не было видно, а сразу от воды сквозь зеленые кружева взмывали вверх мелованные стены с огненно сверкающими куполами.

Спели три куплета, раскланялись и ушли.

- Вот какие талантливые у нас артисты, - вернулась к микрофонам диктор. - Сами музыку сочиняют. Молодцы, правда? А вот пока у нас следующий исполнитель готовится, я вам анекдот расскажу...

Она рассказала анекдот, станцевала, спела песенку и, наконец, объявив следующее выступление, спустилась со сцены.

- Фух... жарко, невозможно, - пожаловалась она. - Эх, сейчас бы пивка холодненького. - Она посмотрела на юношу. - Можно тебя попросить? Купи пивка бутылочку. Я тебе деньги отдам...

- Хорошо. А какое вы пьете?

- Ой, да мне абсолютно все равно! Какое будет. Главное, чтоб из холодильника...

В магазине было много разного пива, но в холодильнике стояло только самое дорогое. Юноша взял одну бутылку и вернулся.

- Вот спасибо тебе! - обрадовалась ведущая. - Сколько я тебе должна?

- Ну, это такие пустяки...

- Нет, правда, сколько? Я заплачу...

- Прошу вас, не беспокойтесь. Я с женщин денег не беру, - покраснел юноша. - Мне очень приятно вас угостить.

- Ну, ладно, - вздохнула диктор и хлебнула из бутылочки. - Ой, как хорошо! Бальзам! Глоток жизни! Я люблю пиво!

"Я сегодня всех отпаиваю: старика - коньяком, ее - пивом, - думал юноша. - Спонсор прямо..."

Себе он пива не взял.

Старик изнывал от жары. Тут подскочила Варвара.

- Ну что, орлы, выступили?

- Да они - молодцы, - похвалила диктор.

- Во! Какие мы кадры куем! - Варвару качнуло. - Ой, держите меня! Земля из-под ног уходит.

- Осторожнее, Варенька, - подхватил ее под локоть старик. - Под вами даже почва прогибается...

- Во, какие у меня подчиненные, - разомлела Варвара. - Начальство любят - страсть! Пойдемте, вы меня проводите, я вас мороженым угощу. Я всех сегодня мороженым угощаю! - и увела старика за собой.

Концерт перевалил через середину. Подъезжали новые артисты, а те, которые уже выступили, получив деньги, спешили на другие площадки Москвы; и только жара не спадала.

- Ох, как же душно сегодня, - поражалась диктор. - Я, когда такая жара, знаешь, - заговорила она с юношей, - иду играть в казино. И все время выигрываю. На прошлой неделе три машины выиграла подряд. В день по машине. А потом ко мне директор ихний подошел и говорит: "Я вас очень прошу, не играйте у нас пока, хотя бы неделю. Вам, говорит, больше нельзя выигрывать. А я две машины взяла, "Ниву" и еще какую-то, я не разбираюсь, а третью говорю, дайте деньгами... А в прошлом месяце квартиру выиграла. Ужас какой-то! Прихожу, ничего особенного не делаю и выигрываю!

"Боже мой, в казино народ ходит, - думал юноша. - Ну, ясно, что все это "подставки", в такие игры никто просто так не выигрывает. Через нее, видно, взаимозачет ведут. Ловко! Не надо деньги возить, светиться, переживать, а все легально и спокойно - выиграла!"

Наконец, концерт закончился. На часах был восьмой час. Солнце клонилось за деревья, становилось прохладней.

- Приятно было познакомиться, - сказала юноше диктор и протянула руку. - До свидания.

- До свидания, - ответил юноша, раздумывая пожать эту руку или же поцеловать, но в конце концов пожал. - Может быть, еще встретимся.

- Все может быть, - улыбнулась диктор и усталой походкой побрела к выходу из парка.

"Да, - подумал юноша, - намаялась, бедная - вон, как тяжело идет".

Подлетела Варвара с взмокшими подмышками, вся покрытая алыми пятнами, со сбившейся челкой и нетрезвым горящим взглядом.

- Ну что, методист! В помощники режиссера выбился?! Ишь какой!

- Варвара Семеновна! - улыбнулся юноша, превозмогая ноющую боль в висках. - Вам все с гуся вода! Вон у вас какой бодрый вид! Я и то еле на ногах стою... А вы еще хоть десять праздников проведете - и ничего!

- Ладно, Бог с тобой, мне не жалко. Поработаешь с мое, будешь тоже как заводной... Она тебе хоть денег дала? - спросила вдруг Варвара.

- Да нет... Я и не просил... - растерялся юноша. - А что, должна была?

- Ну не дала и не дала... Не понравился, значит. Что ж ты весь день бесплатно работал, что ль?

- Да. Еще и пивом ее угостил, - признался юноша. - Все для блага клуба "Юность"! Она ж и так еле ноги передвигала...

- Молодец! - похвалила Варвара. - Добрый мальчик. И богатый! Сколько ты можешь пива-то купить на свою зарплату?

- Ой, Варвара Семеновна! Нет ничего проще, сейчас посчитаем! Ага! Значит, ежели такого, как я ей купил, то бутылок тридцать, а другого какого-нибудь, попроще, тогда чуть больше, конечно.

- Ну-ну, считай, считай... Она после аварии месяц в больнице лежала, на машине разбилась, за это время у нее квартиру обокрали. Представляешь, сколько денег?

- Что вы говорите?!

- Да, и не просто обокрали, а и подожгли еще... Во как!

- Ужас...

- Не пойму я тебя! - вдруг улыбнулась Варвара. - Ты умный парень... Я тебе добра желаю. Найди ты себе работу нормальную... Поверь мне, я в этой жизни все испытала и поняла: деньги - это свобода!

"Что это она опять заботится-то так обо мне, - удивился юноша. - Эко ее на жаре разобрало".

- Варвара Семеновна, деньги - это, конечно, свобода, - ответил он, - но в разумных пределах. Можно стать рабом денег, а это еще хуже, чем вовсе их не иметь. Когда твои деньги диктуют тебе, как ты должен поступать, чтобы не потерять их - чего же тут хорошего?

- Ну, профессор! Молодой ты еще - жизни не знаешь.

- А-а, - театрально плача, подошел сзади старик. - Варенька, отпустите...

- Подождите вы! - прикрикнула на него Варвара. - Все невменяемые, никто работать не хочет! Все на мне! Я что ль буду скамейки грузить?! Погрузите - отпущу...

Скамейки были длинные и тяжелые. Зрители уже поднялись со своих мест и самые горячие несколько человек плясали под музыку, грохочущую из динамиков.

- Ох, е... Так у вас же помощников здесь куча! - жалобно воскликнул старик. - Молодые, здоровые! Где они?

- Вот пойду искать, а вы пока грузите, - приказала Варвара и строевым шагом направилась в глубину аллеи.

- С ума она сошла совсем, что ли? - пожаловался старик. - Я буду ей еще скамейки грузить! Сначала, встань ни свет ни заря, тащись через всю Москву, транспаранты вешай, затем фотографируй ее, где она скажет, чтоб ей было хорошо, выступай тут, мучайся весь день на жаре, а потом еще и скамейки грузи! Сказать бы ей все в глаза, падле, да боюсь, пользы не будет...

- Да уж, - согласился юноша. - Страшный человек.

К счастью, вскоре появилась Варвара с пляжноодетыми помощниками. Старик и юноша схватили свои цилиндры, пиджаки и сумки, распрощались с Варварой и собрались уходить.

- Подождите, я вас подвезу, - спохватилась Варвара. - Вместе поедем. Вам куда: к метро или вы к себе?

- Да мы к себе зайдем, чайку попьем, дух перевести... - охал старик. - А вы скоро?

- Ну, сейчас, сейчас... Не торопите, а то я забуду чего... Нет, вроде все взяла. Садитесь в уазик. Поехали.

Высадившись у подвала и помахав Варваре на прощанье рукой, они переглянулись.

- Ну, по маленькой, может, для бодрости? - вздохнул старик. - Чтоб до дому доехать силы были.

Вскоре все было налито, порезано и согрето.

- Ты знаешь, как я этот подвал получил? - осушив рюмку и наливая пиво себе в чашку, спрашивал старик. - О-о-о! Это же целая эпопея. Детектив! Хождение по мукам и инстанциям! На меня все смотрели, как на дурачка, бабы все эти - чиновнихи, говорили: "Ой, ну, неужели вы думаете, вам его отдадут? Какой вы странный!" А они привыкли, что им все несут конфеты, шампанское, мерседесы и прочее... А тут приходит такой хмырь в шляпе и в стареньком пальто, ничего никому не дает и все такое... А я - понимаешь, нет? - сообразил, что если начать давать, то это ж никаких денег не хватит. Каждому - дай! Это надо воровать эшелонами, чтобы на всех хватило! Откуда у меня? И я решил никому ничего не давать. А они смотрят на меня, как на убогого и ничего понять не могут. Я им говорю: "Ну и пусть не дадут, а я попытаюсь". Вот, хожу, пытаюсь, бумажки собираю всякие. А была у меня еще бумажка старая, от бывшего еще ихнего главного в управлении, о том, что мне полагается помещение, как режиссеру театра-студии. А того уж сняли давно. Я уж хотел ее выбросить или что, но сохранил. Вдруг, думаю, да пригодится. И вот, хожу я, хожу и прихожу, наконец, как выяснилось к самому главному человеку, который все-то на самом деле и решал. В контору жилищную. Сидит там такой мужичина колоритный: маленький, рыжий, весь в оспинах, глаза горят, на всех матом, по телефону матом, злой, как черт, от него все, как колобки в разные стороны разлетаются. Посмотрел на меня и говорит: "Ты кто?" А я, ты знаешь, подумал, раз в ДЭЗ идешь, то надо бутылку водки брать. И расчет оказался правильным. Он меня спрашивает: "Ты кто?" А я, раз! На стол бутылку самой обычной водки, хлоп! Он посмотрел, говорит: "Так... Начало разговора уже есть. Что дальше?" Ха-ха! Тут я ему начинаю говорить, бумажки разные показывать, то да се. Он так, знаешь, небрежно на все эти бумажки поглядывает, кривится и говорит: "Не... Это все фуфло. Что ты мне даешь? Еще что-нибудь есть у тебя?" Я думаю, все, пропал... И достаю на всякий случай от безысходности ту, свою старую, от прежнего начальника, которого сняли, бумажку. Он ухватился, почитал, на штамп, на подпись поглядел и говорит: "Вот это - бумага! Теперь я с тобой буду говорить. А все остальное можешь выбросить... Чего ты хочешь?" Я объяснил, говорю: театрик бы маленький, с детишками чтоб спектакли ставить... Он смотрит и, знаешь, у него на глазах выражение лица меняться стало, что-то у него в голове переключилось, он видно понял, что мне для себя ничего не надо, что я этим зарабатывать не собираюсь. Ну, ясно, поглядел на меня, как на сумасшедшего и говорит: "Ты свою водку спрячь. Давай моей попробуем, - выдвигает ящик стола и вынимает бутылку "Абсолюта". - Ты, чай, и не пробовал такой?" Выпили, он потеплел и спрашивает: "Ты - сумасшедший, да? Ко мне такие, как ты не приходят". Понимаешь, нет? В его представлении все, кто хочет что-то сделать для других - ненормальные. Но он, видно, действительно власть имел большую. Вызвал шавку какую-то, закорючку свою поставил и говорит: "Не трогать его". А мне: "Может, там чего сделать надо, ремонт какой? Ты скажи". А я, эх, надо было хоть раковину с краном попросить, ну, да ладно... Нет, говорю, ничего не надо, спасибо. Ну, знаешь, чтоб не надоедать. Ушел. И никто не тронул, пока Варвара не заявилась и не начала требовать, чтоб я ей все документы отдал. Хитромудрая...

В один из дней старик сильно запоздал. Юноша ждал его в сквере, на скамеечке. Наконец, за деревьями показалась сутулая фигура старика. Шел он медленно, с трудом переставляя ноги и горбясь сильнее обычного.

"Опять с похмелья? - подумал юноша. - Эк его клонит..."

Огромные темные очки в роговой оправе закрывали сразу половину лица старика.

"Это еще зачем? для маскировки что ль? или так, для понту?"

Юноша поднялся навстречу старику.

- Вас не узнать...

- Здравствуй, дорогой... - слабым больным голосом простонал старик. - Давно ждешь?

- Да нет, не очень, - насторожился юноша. - Только пришел. Что с вами?

- Избили меня, птенчик, знаешь... Ох, сильно... Как не убили, не пойму. Спасибо, мужик какой-то шел - спугнул их...

- Да кто?

- Три амбала вот таких вот, - старик приподнял правую руку и застонал. - Ой, не могу... Гады...

Тут только юноша приглядевшись увидел, что очки закрывали не все - правая щека до подбородка отливала фиолетово-желтым, лоб был в ссадинах и синяках.

И тут старик снял очки - зрелище было ужасно. Правый глаз напоминал бутон нераскрывшегося соцветия какого-то экзотического желто-коричневого цветка с фиолетовыми прожилками и черноватыми вкраплениями, левый был не лучше, но, в отличие от правого, который вовсе был сомкнут, мог открываться наполовину.

- Боже мой! Кто же это вас так?! - попятился юноша.

- Видал? как дедушку отмутузили? - простонал старик, водружая очки обратно на нос.

- Да за что?

- А не за что... Просто так... Из-за сотового, - старик взял юношу под локоть. - Ну, пойдем потихоньку... Томочка мне свой сотовый дала... Зачем? Не пойму. Говорит, а то потеряетесь. Ну вот. Вечером, народу еще полно, на остановке стою, понимаешь, уже около дома, тут раз - она звонит. Зачем, падла, звонила? Ну, я полез в карман, достаю и тут ко мне подлетает один, говорит: давай сюда! Я говорю: не дам. Ту еще двое подкатили, орут ему: отбирай!.. Я бежать, они за мной. Пока бегу, думаю: догонят - убьют... Забежал во двор, поскользнулся, тут меня и догнали, суки... Ногами, как начали мочить... встать нельзя, нет никакой возможности. Думаю: все... И знаешь, что меня спасло? Парень какой-то шел с дамою своей, он им орет: что ж вы делаете? Те бежать... А я лежу... Кровищи море... А парень, говорит: я их знаю, они местные. Помогли подняться, до дому довели... Сам бы не дошел... Может, спрашивают, скорую? Нет, говорю, домой лучше... Видишь теперь, чего стало? Жуть... Вот, брат, времена настали какие... Уж и по улице пройти нельзя... За сотовый убивают...

- Может, надо было отдать им этот сотовый? Сколько он там стоит, ну, баксов сорок, все же жизнь-то дороже... - пожалел юноша.

- Да я и сам теперь думаю: чего я за него уцепился. Гори он огнем! Жизнь дороже... Чего она мне его дала? Зачем он мне нужен? Но как представил: прихожу, а она меня спрашивает: где сотовый? Представляешь, нет?... Томочка б меня сожрала... "А-а, - завизжала бы, - вам ничего дать нельзя!" И в глотку зубами... "А-а-а!!..." Неизвестно, что хуже...

- Да, высокие отношения...

- Что ты, выше не бывает... Эверест! Дальше уже небеса... Ну, ничего... - старик отпер замки и отворил тяжелую дверь. - Сейчас чайку... Эх, воды нет... Надо сходить. Посидишь, может? Я схожу пока.

- Куда ж вы пойдете? Давайте я...

- Ох, спасибо тебе... Только там теперь воду не дают, где раньше. Денег хочут... Да я теперь другое место нашел, тут вот магазин открыли для ветеранов. Ты один-то не найдешь...

Для воды была припасена десятилитровая пластмассовая канистра и прозрачная пятилитровая бутыль с ручкой.

Воду раньше набирали в троллейбусном депо, на проспекте, в двух минутах ходьбы от подвала. Когда же за воду стали требовать деньги, старик возмутился: "Что вы! Откуда у нас деньги?! Вам что - воды жалко?!" Воды, по-видимому, оказалось, действительно, жалко, после чего несколько раз студийцы заправлялись в дворницкой, а также в разбитом на пригорке ботаническом садике и даже в расположенном по соседству с подвалом детском клубе, где их сразу невзлюбили и относились пренебрежительно.

- Так это Варварины выкормыши, - объяснял старик. - Мы для них конкурирующая фирма! Они бы нас давно сожрали, если б не моя бумага.

Был период, когда старик приносил воду из дома, набирая ее в пустые двух- и полуторалитровые пластиковые бутылки. Бутылки оставались в студии, так что со временем все полки в гардеробе оказались завалены пустой разноцветной тарой.

- Во, как удобно! - радовался старик. - Каждый сам рассчитывает сколько чаю выпьет, берет бутылочку, набирает воды и приносит! Очень удобно!

Но кроме старика редко кто приносил воду подобным образом. Даже юноша - и тот забывал о бутылках. И вот теперь появился новый источник - магазин для ветеранов.

Путь к магазину пролегал мимо мусорного контейнера. У контейнера, поблескивая на сыром после дождя асфальте, вытянулась, как гриб, пустая пивная бутылка.

- Рубль! - указал юноша.

- Рубль-то оно рубль, - покривился старик. - Да куда ж мы его денем? Неудобно как-то в руках нести. На обратном пути, может, взять, да и то, уже неинтересно собирать стало. Все цены растут, а бутылки дешевеют. Вон, у нас уже по восемьдесят копеек... Ну их! Возни больше - таскайся с ними. Тяжелые, падлы...

Когда деньги кончались, старик собирал пустые бутылки. Делал он это не столько от нужды, сколько желая лишний раз подчеркнуть свою независимость, отчужденность от других людей - от зрителей; подтвердить звание артиста - независимого от условностей человека, не боящегося показаться смешным или нелепым, вызвать недоумение или страх окружающих. Ведь если артист не может отойти от собственного "я", или, как любил повторять старик, оторваться от своего пупка, то ни о каком перевоплощении и переживании не может идти и речи! Отовсюду, из каждой фразы, из любого жеста будут видны белые нитки важности персоны самого артиста. "Посмотрите, каков я!" Ну, хорошо, посмотрели: красивый. Дальше что? А дальше, надо сказать своему я: отдыхай, отойди в сторону и не мешай мне играть. И не важно, какая роль, важен подход...

Тем самым, не имея возможности играть на сцене, старик играл в жизни, прикидываясь то шутом, то нищим, то важным, то злым, в душе оставаясь всегда холодным, наблюдательным и бесстрастным. Игра захватывала его настолько, что пробуждала в нем охотничий азарт.

Для бутылок старик всегда имел при себе огромный полиэтиленовый пакет, такой вместительный, что в нем без труда могло уместиться два-три десятка "грибов". Во всяком деле есть свои правила, так и здесь: стоило начать вертеть головой по сторонам, высматривать и выискивать, как бутылки сразу как будто прятались или, того хуже, со стариком неожиданно случались какие-нибудь каверзные истории. Например, однажды на трамвайной остановке старик приглядел молодую парочку, пьющую пиво. Причем в бутылках оставалось не более чем по одному глотку, так что не возникало никаких сомнений, что в самом скором времени пустая тара, суммарной стоимостью в два рубля, станет его законной добычей. Старик, сделав вид, что также поджидает трамвай, остановился невдалеке. Но тут подкатил трамвай и парочка, весело беседуя, прыгнула в вагон. Старик, досадуя на этакую неприятность, полез следом, надеясь проехать не более одной остановки, пока, наконец, последний глоток не будет выпит и бутылки не перекочуют в его обширный пакет. Но словно забыв о пиве, поигрывая опустевшими бутылками, молодые люди не торопились его допивать! Досадуя на такое неслыханное надувательство, проехав весь маршрут, старик вышел на конечной остановке, проводил глазами удаляющихся негодников, так и не допивших проклятое пиво, плюнул и, послав их ко всем чертям, поехал в обратную сторону.

А однажды на Кропоткинской старик и юноша встретили плохо одетого, белоголового человека внушительных размеров с двумя огромными сумками в руках. В сумках клацала и похрустывала пустая посуда.

- Ого! Знатный улов! - одобрил старик. - Это где ж так?

- Да уж это третий заход сегодня, - весело похвастался мужик. - Волка ноги кормят.

- Понял? - обернулся старик к юноше. - Народ-то не унывает! Гляди, какой молодец!

- А чего там! - разговорился мужик. - Довели страну. У меня вон, высшее техническое, а я бутылки собираю... Больше выходит.

- Да, - поддержал старик. - Раньше инженер это человек был, а сейчас шваль никчемная. Спрашивается, зачем их столько наготовили, если они не нужны никому? И куда ж вы это сейчас? Ведь поздно уже, пункты-то закрыты...

- А на три вокзала, там круглосуточно. Правда, по шестидесяти копеек за штуку, но тоже хлеб. Можно, конечно, домой, а с утра сдать, да тащить неохота... Еще на Курском тоже круглосуточно.

- И на Курском?

- Ну, да. Вроде было.

- Надо же как...

Чуть только теплело, Гоголевский бульвар заполнялся пивной молодежью. Словно воробьиные стайки, облепляли они лавочки и потягивали из темных и зеленых бутылочек, не догадываясь, что с самого своего появления здесь попадали под пристальное наблюдение какого-нибудь невзрачного мужичка или старушки. Зачастую старушкам бывает невмоготу подолгу ходить и они предпочитают постоянное базирование, прячась где-нибудь в сторонке под деревом или, если на лавочке остается место, скромно подсаживаются с краю и терпеливо ждут. Обычно их усилия вознаграждаются.

Для молодых же людей оставленная бутылка является как бы платой за аренду скамейки.

Если же старушек приходится сразу несколько на одну скамейку, то они либо договариваются между собой, либо спешат опередить друг дружку, стремясь заручиться гарантиями владельцев бутылочек.

Старушки хоть и стараются не докучать пьющим, все же их нетерпеливые взгляды весьма ощутимы и, если пьющий наслаждается пивом в одиночестве, то волей-неволей торопится, давится и, отдав, наконец, бутылку проклятой старухе, немедленно спешит прочь.

Мужички же предпочитают вольный поиск. Двигаясь с небольшим интервалом друг от друга по бульвару, они ловят стремительно и внезапно вынырнувшие то здесь, то там блестящие бутылочки и складывают их в свои вместительные садки. Конечно, такой поиск более прибылен, при условии, если у каждой скамейки не дежурит терпеливая старушка.

Перед самим же входом в вестибюль станции "Кропоткинская", на небольшом пяточке возле летнего ресторанчика все места заняты. Горе тому, кто осмелится протянуть свою нескромную руку к оставленной кем-то пивной таре. Суровая кара ожидает того человека - мутные темные личности в грязной одежде окружат его со всех сторон, едва лишь пальцы его прикоснутся к вожделенному стеклу. "Ты что? - спросят его эти личности. - Здесь место занято! Или ты его купил?" И понимая, что спорить бесполезно, да и ни к чему, человек этот смиренно наблюдает, как бутылочка уплывает вместе с ее рублевым эквивалентом в чужие руки.

Надо еще сказать, что собирать можно не только бутылочки: темная и зеленая - рубль, светлая - полтинник, маленькая - сорок копеек. Так же можно сделать предметом верного заработка пустые трехсотграммовые жестяные баночки из-под пива, воды и коктейлей. Оказывается, их принимают в любом виде, по десяти копеек за штуку! Что значит: в любом виде? Объясняю: это значит, что она может быть раздавлена в гармошку. Делается это обычно при помощи ботинка. В сложенном виде баночка весьма компактна и занимает минимум места, так что в приличную сумку их может запросто поместиться до нескольких сотен штук!

- Ты представляешь, - восхищался старик. - Какая это неучтенная статья доходов? Попробуй, обложи налогом! Деньги под ногами лежат. Пять штук собрал - батон, десять - пакет молока. Все ж не помрешь с голоду.

Юноша кивал.

- Это раньше пустая бутылка стоила двадцать копеек. Две сдал - уже сорок. Три копейки добавил и получаешь полную, - продолжал рассуждать старик. - А сейчас? Пустая рубль, полная десять! Что ж они делают? - он сплюнул. - Ну, хоть так... и на том спасибо. У меня рядом с домом приемный пункт, там по рубль двадцать берут. Все туда несут. Так это ж огромный ангар! Агромадный! Внутри, знаешь, вдоль стен стеллажи до потолка и все бутылки. Туда фура прямо под крышу заезжает, и ее там грузят. Каждый день по две-три фуры. И на завод везут, а там сдают по себестоимости. Это ж уже не рубль, а рубля два-три будет. Представляешь, бизнес?

Магазин, действительно, оказался недалеко, ближе, чем троллейбусное депо, но дальше дворницкой, клуба и ботанического садика.

- Здравствуйте, милые, - сказал старик, зайдя в небольшое чистенькое помещение, где за столиками испуганно и торопливо обедали древние седые деды. - Позвольте у вас тут водички набрать, - обратился он к высокой черноволосой женщине в белом халате, которая сонно наблюдала за обедающими.

Женщина неприязненно оглядела старика.

- Где вы хотите набирать? Здесь, что ли? - возмутилась она. - Идите в магазин!

- А тут что? - удивился старик.

- Столовая!!!

- А! Понятно. А магазин там, значит, - старик указал на соседнюю дверь. - Видал, какой сервис? - шепнул он юноше. - У них тут и столовая есть!

- Давайте я вам наберу, - подскочил откуда-то сбоку расторопный молодой человек и, пока старик и юноша разглядывали товары и сравнивали цены, наполнил канистру. - Держите.

- Что-то мутновата... - удивился юноша. - И пар дает...

- Вам горячей? - спросил молодой человек.

- Нет, миленький, нам холодненькой, - попросил старик. - У нас ведь вообще никакой воды нет. Вот как бывает.

Молодой человек вылил воду из канистры в раковину и принялся наполнять ее заново.

- Слушай-ка, - вдруг воскликнул старик. - А что, если нам пивка взять? Так, чуть-чуть, чтобы развеяться... может, полегчает...

- Можно, - одобрил юноша.

- Вон там такая хорошая. Давай возьмем? - предложил старик, указывая на полуторалитровую Бадаевского.

- Берем! - согласился юноша.

- Миленькая, - обратился старик к продавщице. - Дай-ка пивка, вон ту с краю.

Продавщица сняла бутыль с полки и поставила на прилавок.

- О! Видал как? Последняя, - обернулся старик к юноше. - Нас ждала, красавица. А бутылки не принимаете? - поинтересовался он. - Нет? А жаль...

Тем временем канистра и бутыль были уже наполнены и стояли на коврике у входа. Вокруг канистры проступало сырое пятно.

- О! Гляди-ка, перелил слегка, - кивнул юноше старик. - У меня там дырочка для воздуха проделана, чтоб лилось лучше.

Юноша взял в одну руку канистру, в другую бутыль.

- Подожди, - сказал старик. - Ты мне давай тоже что-нибудь. Что ж ты один понесешь...

- Нет. Мне для равновесия, - успокоил юноша. - А вы пиво несите.

- Ну, смотри сам...

Проходя мимо контейнера, еще раз глянули на бутылку. Та стояла, как ни в чем ни бывало, на самом видном месте и никого решительно не интересовала.

- Эх, пакет бы хоть, - вздохнул старик, - чтоб в руках не нести. Может, там есть где? - он заглянул в контейнер, но пакета там не нашел. - Ну и черт с ней. Было б две хоть, а то одна. Пошли...

Не успели спуститься в подвал, как следом появились три девочки с мамашей.

Девочки были одного примерно возраста и роста. У одной на носу помещались круглые очки с толстенными линзами, другая сильно горбилась и не переставая хихикала, а третья была стройная, милая и пухленькая.

- Здравствуйте, - сказали они.

- Здравствуйте, - ответил старик. - Чего желаете?

- Это здесь театр?

- Совершенно верно. Именно здесь, - подтвердил старик.

- Мы поступать хотим.

- Что - все вчетвером? - поинтересовался старик.

- Нет, - улыбнулась мамаша. - Поступать будут пока только двое. А остальные посмотрят.

- А, ну-ну, пожалуйста, пожалуйста. У нас свободно. Проходите, садитесь, сейчас чай будет, кто желает... - пригласил старик. - Наливай, - шепнул он юноше, - в чашки, чтоб незаметно было.

Юноша тихонько свинтил крышку бутылки и осторожно, чтобы не поднимать пену, наполнил чашки пивом, опуская их под стол.

Мамаша и девочки уселись в зале.

- Ну, кто первый? - спросил старик и отхлебнул из чашки.

- Я, - поднялась девочка в очках с толстыми линзами.

- Как тебя зовут?

- Леночка.

- Леночка? Очень хорошо. А чего ты так тихо говоришь? Говори громче. Что будешь читать, Леночка?

- Пушкина.

- Очень хорошо. Давай, читай... А очки можешь снять? А то глаз не видать.

- А я без очков не вижу... - потупилась Леночка.

- Что, совсем ничего не видишь? Ну-ка, сними.

Девочка послушно сняла очки и тут же сильно прищурилась.

- Меня видишь? - спросил старик.

- Нет.

- Как нет? Что, совсем нет?

- Яркое пятно.

- У-у-у... Да... Тяжелый случай... Плохо дело. Ну, ладно... Читай Пушкина. Как называется?

- Отрывок из "Евгения Онегина".

- Ну, читай.

Отрывок был прочитан быстро и сбивчиво. Леночка несколько раз замирала и закатывала глаза под потолок.

- Что ты там ищешь? - спрашивал тогда старик. - Там что - написано что-то? На меня смотри...

Леночка кивала, но всякий раз, чуть запнувшись, глядела в потолок.

- Догадываешься, почему текст забываешь? - спросил старик, когда чтение прекратилось.

- Нет, - ответила Леночка.

- Потому что картинки нет, - торжественно объявил старик, отхлебывая пиво. - Слова ничем не подкреплены, образов нет, чувства не задействованы, вот память и не работает. Еще что-нибудь знаешь?

- Нет.

- Маловато. А басню помнишь какую-нибудь?

- Помню.

- А чего ж говоришь, что не знаешь?

- А я плохо помню...

- А... Ну, ладно. Басня за тобой остается. Петь умеешь?

- Нет.

- Что, совсем ни одной песенки не знаешь?

- Знаю.

- Ну, спой.

- Я плохо пою, - зарделась Леночка.

- Так мне не надо хорошо, - утешил старик. - Мне нужно понять, что ты умеешь и что можешь. Ведь ты учиться пришла? Вот мне и надо определить, с чего с тобой начинать... Пой, давай... и танцуй!

- Танцевать?! - Леночка попятилась.

- Ну да! А что тебя так удивляет?

- А как же... без музыки?

- А зачем тебе музыка? - пожал плечами старик. - Ты внутренним слухом. Напевай что-нибудь и танцуй... Ну, хочешь, - видя растерянность бедной Леночки, сжалился он, - я тебе пластинку поставлю? Тебе какую: вальс, танго, фокстрот?

И тут Леночка, видимо, желая покончить с этим мучением, сделала несколько робких шажков и поворотов, напевая тихо и жалобно.

- Ага, - одобрил старик. - Ну, хорошо. Садись пока, отдыхай. Кто следующий? - И пододвинул юноше опустевшую чашку. - Плесни чуток...

Поднялась пухленькая.

- Тебя как звать?

- Катя...

- Что читать будешь, Катенька?

Пивная бутыль была уже наполовину пуста.

Воспользовавшись паузой, юноша поднялся по ступенькам и выглянул на улицу. Светило солнце, в саду чирикали птицы, а вдали, за деревьями гудел неугомонный проспект. Юноша прикрыл дверь.

Когда через несколько минут он вернулся в подвал, то застал такую картину:

- А ты что же? - обратился старик к сутулой хохотушке. - Сидишь, все хихикаешь? А сама попробуй! Вон, они - молодцы, - кивнул он в сторону Леночки и Катеньки, - не побоялись, выступили и поступили. И ты давай!

- А я не готовилась, - объяснила та, смущаясь.

- Ну, к следующему разу подготовься, а сейчас иди читай "Лебедь, Рак и Щука", - приказал старик и сунул ей книжку.

Вечером, придя домой, старик обнаружил Томочку в легком подпитии. Томочка сидела на кухонном диване, со сбившейся на глаза челкой, в распахнутом халате на голое тело. На столе стояла, опустошенная двухлитровая пивная бутыль.

- Томочка, птенчик, - всплеснул руками старик, - по какому поводу праздник?

- Поздравьте меня, я сдала... - подперев локтем неудержимо соскальзывающую голову, сообщила Томочка и, закинув ногу на ногу, обнажила пухлую ляжку.

Легкое природное косоглазие, усугубленное принятием алкоголя, приобрело ужасающие масштабы. Левый зрачок скатился вниз и глядел в пол, а правый задрался кверху и прилип к переносице.

- Пиво кончилось, - разочарованно объяснила Томочка и, схватив пустую бутылку за горлышко, метнула ею в старика, - еще хочу!

- Может, хватит, птенчик? Время позднее уже...

- Нет, это свинство, в конце концов. Я сдала экзамены, окончила эту проклятущую академию, а вы даже не рады! - Томочка поднялась, гордо запахнула халат и, покачиваясь, зашагала в уборную. - Я буду пить и веселиться до утра! - пригрозила она и скрылась за дверью.

Перед стариком возникла серьезная дилемма: идти в магазин за пивом или продолжить гуляние при помощи водки, которую он купил заблаговременно по дороге домой.

- А может водочки, птенчик? - робко спросил он через дверь и сквозь водопроводное урчание услышал окончательный приговор:

- Шампанского!

Улыбнувшись, старик снял пальто и направился в комнату, где в серванте за вазой стояла бутылка "Советского" шампанского, спрятанная на всякий случай. Это был именно тот случай и старик, взяв бутылку, понес ее на кухню.

Томочка была уже там и курила, стряхивая пепел на скатерть.

- Шампанского?! - переспросил старик, ставя бутылку на стол. - Пожалуйста!

Томочка ахнула от восхищения.

- Вы - волшебник! Открывайте скорее!

Старик открыл, запустив пробку в потолок, и наполнил бокалы.

- А знаете, - Томочка пьяно раскачивалась на стуле с бокалом в руке. - Давайте вспомним молодость. Сыграем "Мулатку", как когда-то... Хочется чего-то... Надоело все...

- Давай, Томочка, птенчик! Кто ж против-то? Ты ж знаешь: я всегда "за".

- Что вы там все эту му-му поете, - продолжала Томочка. - С вашим талантом... А помните, как бывало? - она мечтательно закатила глаза - Эй цыгане, забуду с вами тоску любую, да и печаль! Гитара звонче звени струнами... Эх! Что говорить... Губите вы себя!

- Гублю, птенчик, - соглашался старик. - Кто ж себя погубит лучше, чем ты сам?

- Губите... и я с вами себя гублю, - Томочка загрустила. - Посмотрите на себя. Вы - старик. А я молода! Мне жить хочется.

- Так кто ж тебе не дает, птенчик? Живи... Я не против, я ж все понимаю. Вспомни, я тебе хоть раз когда словечко сказал? А ведь мог. Но я ж молчу... Живи.

- Вам лишь бы отделаться от меня. Я вам мешаю. Не нужна я вам.

- Да почему ты так решила?

- Да вам уж не нужно...

- Чего не нужно-то?

- Того чего всем мужчинам надо!

- А-а... Ну, знаешь... Почему это? Просто годы берут свое... конечно, уж не то, что раньше, но ведь бывает... Да и разве ты не довольна?

- Довольна? Уж, конечно... Ребенка-то вы не можете сделать!

- Ребенка?

- Да!

- Зачем, птенчик? - От недоумения старик замер и раскрыл рот.

- Я хочу. Мне уж тридцать. Если не сейчас, то когда? Другие, вон, отрожались, уж дети в школу ходят. Я одна, как дура какая...

- Не надо, птенчик... Пусть другие мучаются. Тебе-то зачем?

- Хочется... Я же женщина.

- Это ты сейчас женщина. А представь: девять месяцев токсикоза, живот таскать, роды в мучениях, это ж как операция, стяжки на груди, кормешка, пеленки, бессонные ночи, ужас! А пока это чудо природы вырастет, оно тебе всю печень выест, всю молодость и красоту сожрет, все соки высосет. Раньше-то все для себя, а теперь для этого спиногрыза маленького. Уа-уа! Уж не женщиной ты будешь, а матерью, маткой, старухой! А вымахает чадо и пинком тебе под зад! Проваливай, давай, нечего тут место занимать! Кормить тебя еще! Старую рухлядь!

- Ну и пусть, - заплакала Томочка. - Я все равно хочу!

- Ну, знаешь. Из ума ты выжила совсем... А хочешь - так кто ж тебе мешал? Давно бы завела.

- Я от вас хочу...

- От меня? Хм... Однако... Так стоит ли от меня-то? Да уж и поздно уже, наверное. Уж и силов таких нет.

- Давайте попробуем... Может получится?

- Нет, попробовать-то можно. Да только зачем?

- Ребеночка мне...

- Тьфу ты пропасть... Что это на тебя нашло? На пьяную голову...

- Малюсенького...

Она потянулась руками к его брюкам и ухватилась за штанину. Старик попятился.

- Да оставь ты! Нельзя же так. Подожди хоть до завтра...

- Сейчас!

Томочка крепко вцепилась обеими руками в брюки старика, он дернулся, пуговицы на ширинке не выдержали, отскочили и покатились по полу. Старик сделал шаг назад, потащив за собой намертво ухватившую за сползающие штанины Томочку, и выволок ее в коридор. Проволочив ее до постели, он высвободился из порванных брюк и, выйдя в коридор, запер дверь на ключ.

- С ума сошла, - выдохнул он и утер пот со лба. - Во как! - старик прошел в свою комнату, вынул из сумки водку и хлебнул из горлышка.

- Уф... ты, а-аж продирает!

Закусив на кухне и хлебнув шампанского, он на цыпочках подкрался к Томочкиной комнате. Из-за двери доносился утробный храп.

- Ну и слава Богу, - вздохнул он. - Устала деточка, пусть отдохнет, поспит... бедненькая...

В студию приходили новые люди и всех их старались приобщить к ансамблю. Появились скрипач и гитарист. Дуэт превратился в квартет и в таком составе были переписаны несколько самых "забойных" песенок.

В передаче появился ведущий - жизнерадостный толстяк, из бывших квнщиков. Он внес оживление в общее убожество, хотя постепенно вытеснил с экрана всех исполнителей. Временами он требовал от столичных театров предоставить ему роль Гамлета, уверяя, что вполне готов для этого, так как по образованию является актером.

Наконец, после трех лет существования ансамбля, это безобразие, видимо, переполнило чашу чьего-то терпения и передачу закрыли.

Веселый толстяк, заметно погрустнев, объявил, что передача уходит в бессрочный отпуск и умолял следить за рекламой.

- Все, шабаш, - обреченно вздохнул старик. - Было одно место, куда можно прийти и за "бесплатно" что-то сказать и того теперь нет. - Не смогли переварить... Кому-то она такой костью в горле стала, что никак... Понимаешь, нет?

Юноша кивал. За три года он многому научился у старика. Речь его выправилась, он увереннее двигался по сцене, ощущая, как по жилам растекается не кровь, а живой ток, который незримо пропускает через себя актер. Это действительно был наркотик, от которого невозможно отказаться! Всегда и во всем будет искать его человек, а иначе погибнет от тоски и печали по потерянному блаженству. "Сладкая каторга" - говаривал великий режиссер. Именно! Именно сладкая и именно каторга! Но ведь все, что имеет хоть какую-нибудь цену - таково! И любовь, и жизнь, и смерть...

- Опять не выгорело, - взгрустнул старик. - Знаешь, - разоткровенничался он, - было у меня в жизни несколько возможностей. Судьба мне четыре шанса давала. Мог бы сейчас быть и заслуженным, и народным, и жить припеваючи, и не здесь... Актерская стезя что? Нищета! Пока учился и одеться-то не на что было, мне всей семьей пальто покупали. Жрать было нечего! Потом театр. Зарплата, как у лаборанта. Опять нищета... Гончаров был главрежем тогда на Бронной. Ух! Его все боялись, как огня! Но меня он любил. Репетируют спектакль, к нему: "Андрей Александрович, у нас на роль такого-то никого нет..." Он говорит: "Как никого? А вот же мастер пришел!" Это он про меня. Потом опять к нему: "А вот на роль этого не знаем, кого назначить..." "Как так? Что вы мне голову морочите? Да вот же мастер есть!" К молодым хорошо относился. Все хотел, чтоб мы играли больше. Вот я по два-три небольших эпизодика в каждом спектакле и набирал. А там кругом заслуженные, народные, то да се и я среди них. Такой гниденыш, прыг-прыг-прыг... Ух они злились... Одна роль у меня была: молодого папаши в роддоме, не помню что за пьеса, надо было выйти из-за кулисы, пройти через всю сцену и спросить, как там роды, что там вообще. А мне главврач - красавица, народная актриса, прима, Барская, должна была ответить, что, мол, все в порядке и волноваться нечего. Ну, прошел и прошел, казалось бы, подумаешь, - старик сделал многозначительную паузу. - Но я так шел, что посреди спектакля весь зал аплодировал! Это надо было видеть. Как же! Там же рожают! Боже мой! И не кто-нибудь, а вроде как моя жена. Не помню сейчас... или не жена... ну, в общем не важно... Так Барская ходила жаловаться Гончарову, что, мол, я сцену затягиваю, мешаю ей сосредоточиться и срываю спектакль. Гончаров помощникам: "Что такое? Правда ли?" "Правда, - говорят, - но зал аплодирует". Он пошел и сам из зала посмотрел на все это дело. Посмотрел и говорит: "Пусть играет, не трогайте его". И никто мне больше слова не сказал.

Почти два года я оттрубил - денег не было и нет. И тут первый шанс мне судьба подкинула. Раньше, знаешь, лагеря были молодежные, "Спутник", там. Международная комсомольская лавочка по всему миру, в Ялте, в Алуште и еще где-то... Так меня пригласили и говорят: "Мы с вашими документами познакомились, вы нам подходите. Нам как раз такой человек, как вы нужен. Будете вести культурную работу среди гостей и отдыхающих. Вы человек образованный, это как раз по вашей специальности. Раз в год оплачиваемый отпуск в любой точке мира за наш счет". Это в те времена! Что ты! "Перспективы, - говорят, - у вас неограниченные, вплоть до министра культуры".

- Ну и что же вы? - переживал юноша.

- А-а. Подожди. Не все так просто. "Только, - говорят, - есть один пункт, который необходимо исправить". Догадываешься, какой?

- Национальность? - предположил юноша.

- Нет, - отмахнулся старик. - Это они проглотили. Страшнее всего оказалось то, что я не член партии. "В партию надо вступить, - говорят, - без этого нельзя".

- Ну и вступили бы.

Старик покачал головой.

- Не смог, да и сейчас не могу. Это ж все равно, что подписаться под всей этой идеологией. Нет, не могу!

- Да...

- А второй шанс был, когда я уже из театра ушел, режиссерские курсы окончил и на телевидении уже два с лишним года отпахал. Бондарчук, светлой памяти, Сергей Федорович к себе меня звал. "Я, - говорил, - тебе все покажу, всему научу. Переходи ко мне". Вот тут я прокололся. Надо было идти. Я тогда думал: сам всего добьюсь! Свое буду делать, а не чье-то... Потом уже, лет десять спустя, встретил я его в союзе кинематографистов. Идет, старенький, по коридорчику мне на встречу. И я сам уже тогда седой пень, с телевидения ушел, на вольных хлебах, говорю ему: "Здравствуйте, Сергей Федорович. Помните меня?" А он посмотрел, знаешь так, невидяще. "Помню, - говорит. - Что же ты тогда ко мне не пошел?"

- Да...

- Третий шанс был, когда друг меня звал на киностудию МВД. У них же своя лавочка, как полагается. Замминистра к министру ходил за меня просить. Тот посмотрел документы. Глянул и говорит: "Да вы что?! Еврей, да еще и беспартийный! Убрать!"

Четвертый шанс я сам себе наколдовал. Думал обратно на телевидение вернуться. Ведь десять лет жизни было отдано. Я это Останкино открывал. Помню, побелили, покрасили все, в воздухе взвесь пыли, и, чтоб к сроку запустить, все оборудование тотчас поставили и врубили. А там магнитофоны, камеры, пленка, все позабивалось, пришлось потом всю технику полностью менять.

Пришел я туда, друзья-то остались, говорю: "Возьмите помрежем". А времена уж другие. Без партии только вторым помощником. Друг говорит: "Вторым не ходи. Не выберешься". Я и плюнул... А-а.., думаю, и без вас проживу!

- Да...

Юноше нравились рассказы старика, волей-неволей перенимал он его манеры, переживая с ним, становясь как бы свидетелем того, что давно уже кануло в прошлое.

- Что я делаю здесь, не пойму, - продолжал старик. - Вся родня уже давно в Америке. Я один здесь. К себе зовут: "Приезжай". А что я там буду делать? Кому я там нужен? Племянница пишет: она на трех работах, муж на трех работах, в пять часов подъем, половину всех доходов - за квартиру. Ну и зачем? Что, здесь нельзя было так работать? У нас, говорит, у каждого по машине! Да, там без машины ты вообще не человек! Они ж весь общественный транспорт у себя уничтожили. Без машины никуда добраться нельзя. Мы, говорит, здесь свободны. Да, какая же это свобода, если надо вкалывать с утра до вечера! И как не вкалывай, все равно по их меркам останешься нищим. Стоило уезжать, чтобы так жить! Брат говорит: "Приезжай, наймем машину. Будешь почту развозить". Ага! Спасибо. Представляю: я на старости лет в драндулете развожу почту для этих рож. Шик! Я - актер, режиссер, фотограф разъезжаю на моторе, этакая американская мечта, и раздаю газетки, старый пень! Шик! Они весь мир ограбили, всех на себя работать заставили и еще внушили, что это великое счастье горбатиться для их процветания! Бред! Кому я там нужен, без знания языка, в чужой стране, с чужой культурой, историей, традициями? Никому.

- Да...

- Ну ладно. Что там Варвара?

- Варвара? - юноша покривился. - Чудит.

- А-а, - старик прищурился. - Ты не перечь ей. Она девушка нервная. С ней осторожнее надо. А то кусаться станет. Если б я ей, хоть на секунду поверил, нас бы сейчас здесь уже не было и студии тоже не было, а был бы склад или магазин какой-нибудь. Тут комиссия приезжала из управления культуры. Сам Пальчиков был. Варвара перед ним как шавка стелилась. Посмотрел, говорит: "Как же театр может в таких условиях существовать? Что это такое? Немедленно ремонт". Посчитали, то да се, два миллиона... "Отдайте, - говорит мне, - ключи и документы Варваре". А я спрашиваю: "А зачем?" Представляешь, нет? Какой-то сморчок спрашивает: "А зачем?" Там все чуть не упали. А у него свита человек десять. Такие амбалы. "Как зачем? Для оформления". "Пожалуйста, - говорю, - оформляйте... А документы я вам не отдам". Он мне: "А вдруг вы потеряете?" "Извините, говорю, но я ей ничего не отдам. Когда надо, пожалуйста, я сам приходить буду, открывать, закрывать, сколько угодно, но помещение, говорю, по всем бумагам оформлено на меня и ни на кого другого. Так что, извините".

- И что?

- Проглотили. А отдай я ей документы, она бы их тут же потеряла и ищи-свищи. Все! Ничего не докажешь...

- Да...

- Она меня тут вызывает: "Поснимай меня". Я говорю: "Пожалуйста. Но вы хоть пленку оплатите. Слайды там или что вы хотите". Она говорит: "Слайды". Я ей три пленки отснял, так, даром, а она мне: "У меня подруга тоже хочет, чтоб вы ее поснимали". Я говорю: "Пожалуйста. Пятьдесят баксов". Она: "Ну, я узнаю". И тишина. Это чтоб она поняла, какой я ей подарок сделал. Они думают, это так просто, чик-чик, и снял. Пусть сами попробуют. Да что говорить! И то по минимуму запросил. Вон, затвор сломался - отдай; объектив купить - отдай; лампы, вспышки - опять отдай; а все на себе тащи: камеру, штатив, свет... О-о, братец ты мой! Это только кажется, что все легко... А тут встречаю одного приятеля. "У меня говорит .Canon., там столько режимов, что мне и делать ничего не надо, только нажимай". И показывает мне свои снимки. Помню, мебель тогда для каталога снимали. А там - здесь тень, там тень... Теней шесть насчитал. Спрашиваю: "Что так много теней?" А он говорит: "У тебя, что ль, по-другому?" Я отвечаю: "Конечно". И показываю ему. Он смотрит и говорит: "Старик, не может быть! Как ты это делаешь? Чем снимаешь?" А я говорю: "Обычная, камера, .Mamia. старая..." У него глаза на лоб: "Не может быть!" "Да, может", - говорю. "Ну, - говорит, - старик, ты - великий мастер! Чтоб такой камерой так снять, надо быть гением". А все дело в свете. Я один свет два-три часа устанавливаю. У меня лампочки, фонарики, зонтики, отражатели разные... Что ты! А он даже не знает, что такое рассеянный свет. Лупит своей вспышкой и думает оно само хорошо получится. Не получится...

- Да...

- А тут недавно позвонили, просили снять награждение. Губернатор - бывший генерал, награждал фирмачей подмосковных, там человек триста всего. На Гостином дворе, в центре Москвы. Приезжаю. Там кодла фотографов, у всех "телевики", оптика, "вспышки", а у меня "Практика" с широкоугольником и два самодельных "лапушка" из жести, чтоб рассеянный свет давать. А мне одна баба - фотограф, молодая, лет тридцать ей, говорит: "Ну, что вы тут широкоугольником снимете? Вы хоть понимаете, что это такое?" А у нее "Canon" последней модели. Конечно, она думает, что она такая крутая, а я старик сумасшедший, ничего не понимаю. А я, знаешь, на нее посмотрел, ну как обоссал и ничего не сказал. "Подожди, - думаю, - еще посмотрим, что ты своим .телевиком. наснимаешь, а что я своей .Практикой.. Ничего ей не сказал, стою, смотрю... Ага! А там сцена сделана и на эту сцену человек по тридцать приглашают по очереди. Выстраивают их в линию лицом к нам, а генерал идет вдоль ряда и каждому медальку вручает и руку жмет, медальку и руку... А как снять? Мой фирмач говорит: "Вы, пожалуйста, постарайтесь снять так, чтобы был виден и я и генерал в тот момент, когда он мне руку пожимает..." "Ну, - думаю, - да... Задача! А между сценой и нами еще метров десять свободного пространства и охрана - вот такие мордовороты - никого ближе не подпускают. А сцена по всей длине с пологим скосом, без ступенек. "Ну, - думаю, - ладно". Фирмачу своему говорю: "Вы когда на сцену подниметесь, постарайтесь с краю встать, не дальше третьего человека и немножко, как бы боком повернитесь". Он говорит: "Постараюсь". Стоим ждем. А тут ко мне еще двое подошли и говорят: "Снимите нас тоже". Не знаю, почему ко мне... А может, они поняли, что я чего такое замышляю. Потому что широкоугольником издали снимать смысла нет. Может, потому и подошли... Женщина и еще мужчина. А так получилось, что они должны были выходить перед моим. Я согласился. Первым мужик пошел. И надо же, как на зло, его в центр поставили. Все! Никак не снимешь. Только затылок генерала и больше ничего. Слева, справа не зайдешь, ближе охрана не подпускает. Эти с "телевиками" стоят, свои трубы крутят. А что толку?! Генерал спиной, идет вдоль ряда... А я по времени рассчитал и, когда он от моего через одного был, выскакиваю из толпы, в несколько прыжков достигаю сцены, залетаю наверх, вскидываю над головой двумя руками аппарат и в тот момент, когда генерал моему руку жмет: Щелк!! Готово! И сразу назад... А ко мне со всех сторон охрана. Вот такие молодцы! - старик изобразил вокруг своей головы скафандр. - Я думал, убьют. "Ты чего, - говорят, - дядя?" Я говорю: "Ой! Отпустите старика. Больше не буду". "Ладно, - говорят, - иди. Но если мы тебя еще раз здесь увидим - тебе конец...". В общем, отпустили. Ну, видят: старик, с какой-то "Практикой", пенсионер, "А, - думают, - пусть проваливает!" А мне еще двоих надо снять... Баба, та, которая фирмачка, в этой же партии с краю стоит. Я только затвор перевожу. Генерал к ней подходит, я опять вылетаю, фотоаппарат над головой... Щелк! Есть! И назад. На меня мордовороты: "Мы тебе!" Я: "А-а... Не буду больше". Они: "Ну, все, старик, сейчас мы тебе все переломаем, скажи спасибо, что не застрелим. Не дай бог, ты хоть раз еще выскочишь!" Я говорю: "Нет-нет, больше мне не надо. Я все снял. Простите". Отпустили опять. А мне еще моего, который меня вызывал, надо снимать. Я в толпу. Делаю вид, что мне уже и вправду ничего не надо. Закурил. В сторонку отошел, вглубь. Чтоб охрана меня потеряла. Они ж меня высматривать стали, не рвану ли я опять, тогда, мол, они меня перехватят. Они ж не знают, кого мне надо снять и надо ли вообще. Может, мне еще человек десять заказали, а, может, и на самом деле все. А кроме меня никто другой не решается. У всех аппаратуры на десять тысяч долларов, а снять ничего не могут. Один я, как камикадзе, грудь под пули подставляю. Гляжу, мой пошел. На меня так растерянно косится, мол, вижу я или нет. Я ему легонько киваю, что, мол, не волнуйся, все в порядке, вижу. Он, как мы уговорились, с краю встал, я делаю крюк у всех за спиной и когда надо, с другой стороны, откуда меня охранники не ждут, выскакиваю и, как раньше: щелк! "Все, - думаю, - теперь меня точно убьют". Сгребли меня в охапку, слов мне разных наговорили душевных и опять отпустили. Тут уж я дух перевел. Обошлось... Все сделал, и живой остался... А у других ничего не вышло!

- А как же вы снимали над головой? Ведь не видно, что в объектив попадет? - спросил юноша.

- Э-э, братец, - старик улыбнулся снисходительно, - широкоугольник, он на то и широкоугольник, что берет почти все. Там не важно. Примерно задал направление, и все что надо войдет.

- И все получилось? Снимки?

- Нормально. Мой получился классно и баба, но баба лучше всех! Все видать! А второй мужик немного "смазался", но все равно понять можно, кто, где и зачем... Проявил, отпечатал, звоню моему. Секретарша спрашивает: "Сколько?" Я прикинул, отвечаю: "Пятьдесят долларов". Она говорит: "Подождите минуточку, я узнаю". Жду. Поднимает трубку: "Цена нас устраивает, привозите". Отвез, они посмотрели, понравилось, деньги заплатили и все, к взаимному согласию и удовольствию. Звоню второму мужику, говорю цену. Задумались, пауза. "Нет, вы знаете, это для нас очень дорого". Я объясняю, что дешевле не бывает. Они говорят: "Нет, ну вот, если бы рублей сто, сто пятьдесят..." Я говорю тогда: "До свидания. За такие деньги ни один уважающий себя профессионал работать не станет. Я и так уж беру по минимуму. А меньше такая работа не стоит. Больше - да, а меньше - нет!" Расстались. Звоню бабе, той, которая лучше всех получилась. Ее нет. Она уже куда-то в командировку в Европу укатила, вместо нее мужик какой-то. "Я - говорит, - должен сам взглянуть. Сколько вы хотите предварительно?" А меня вдруг зло взяло. "Сто пятьдесят долларов! - я ему говорю. - Зря я, что ль, жизнью рисковал? Хотите посмотреть, приезжайте, смотрите. За просмотр денег не беру". Три раза он ко мне приезжал. Один раз на "Мазде", два раза на жигулях. Рассказывал, что "Мазду" разбил, когда от меня ехал... Уговаривал цену сбавить. Я ни в какую. Снимок уж больно хорош... Он говорит: "Ну, дайте печать, я ей покажу, а негатив у себя пока оставьте". Я дал. Только предварительно фломастером замазал почти все, только рожи оставил, чтоб не смогли отсканировать, а то сейчас на компьютере все сделать можно... Захотел - и все что хочешь! Любой цвет, любой фон, без вопросов. Мне приятель показывал. Раз-раз, нажал, убрал и готово...

- А как же? Ведь фломастер смыть можно, счистить...

- Нет, этот нельзя. Этот особенный... - поведал старик не без гордости. - Ну, да все равно. Он взял снимок и исчез, больше не появился.

- Обработали, наверное, на компьютере...

- Бог его знает. Может и так...

- Надо было лица тоже замазать...

- Да ладно... Пусть подавятся.

После закрытия телепередачи гитарист и скрипач куда-то исчезли и больше не появлялись. Причем первым исчез гитарист: бородатый крепкий мужик лет сорока, который пришел в студию, желая попробовать что-нибудь "для души". По вечерам он изредка заходил в подвал и поигрывал на гитаре вместе со стариком и юношей. С Томочкой они переглядывались, и можно было даже заподозрить между ними симпатию. Что с ним сталось и куда он пропал, выяснить не удалось. Старик звонил несколько раз, но дома застать его не смог и, посетовав, что вообще не обязан звонить всем подряд, о бородаче больше не вспоминал. "Не хочешь, не ходи. Никто не заставляет. Просто воспитанные люди заранее предупреждают, мол, ходить больше не буду, а не исчезают вдруг, нежданно-негаданно". Словом, память о гитаристе вскоре поблекла и испарилась.

Примерно через месяц подобным же образом исчез и скрипач. Он жил в Зеленограде и работал там же. Ездить в такую даль, ради каких-то песенок, казалось поступком героическим, так что звонить ему никто не стал и о нем благополучно забыли. Только Томочка иногда вздыхала и томно закатывала глаза.

- Такой мальчик, - говорила она, - прелесть, скрипач, душка...

От этого старик мрачнел, кашлял и сплевывал в помойное ведро.

После праздника юноша был вызван к начальству.

- Чего-то он не того наснимал, - сурово сказала Варвара, просматривая фотографии.

Юноша заглянул ей через плечо.

И действительно. На всех фотографиях Варвара Семеновна получилась даже страшнее, чем она была на самом деле. Кое-где лицо ее было наполовину обрезано, кое-где смазано, хищные глаза и зловещий оскал представляли жуткое зрелище и вселяли тревожные мысли, ужасные трупные пятна были видны решительно на всех снимках.

- Что-то он не того... совсем плохой стал, - повторила Варвара. - Дедуля наш...

Юноша и сам был поражен. Съемка была хуже любительской, а чем это снималось, было и вовсе не понятно. Хотя, если учесть тогдашнее состояние старика...

Просмотрев все снимки, Варвара быстрым движением спрятала их в стол.

- М-да, - произнесла она таким тоном, который у сведущего человека непременно вызвал бы мурашки по телу и желание спрятаться.

"Дома, небось, жечь будет, чтоб никто не увидел", - подумал юноша.

- Вот, что, дорогой, - сказала Варвара, взглянув на юношу. - Свободен пока... Когда понадобишься, я тебя вызову... Понял?

- Слушаюсь, Варвара Семеновна! Разрешите идти?

- Иди...

На следующий день Варвара Семеновна позвонила старику.

- Зайдите ко мне... дельце для вас есть одно...

- Да, Варенька, слушаюсь, - ответил старик спросонья. - Чего изволите?

- Приедете - скажу... Стишочек написать тут просют. К юбилею...

Надо сказать, что старик хоть и не тягался с Пушкиным, но стихи писал, и даже, что оказалось весьма полезно в определенных ситуациях, умел сочинять поздравительные речи в стихах. И пользу от этого имел самую прямую. Однажды, сидя у Варвары в кабинете, еще до знакомства с юношей, он заметил беспокойство на Варварином лице и поинтересовался, в чем причина такого неожиданного расстройства.

- Да, вот, - ответила Варвара, - у человека юбилей, а никто не может поздравление написать... А мне начальство сказало: Пиши! А я это... гхы-гхы-гхы... и не знаю чего писать-то... Это ж не документ, не договор... тут творчество надо... А где ж его взять?

- Ой, Варенька, не горюйте, - бодро заявил старик. - Мы сейчас его с вами в миг единый напишем! Вот еще! Было б чем огорчаться! И даже в стихах! Стихи - это моя стихия! Ха-ха! Каламбур! Любой человек творческий, ежели он, конечно, творческий, должен уметь писать стихи...

- Да, правда? - в глазах Варвары блеснула надежда.

- Конечно! Только вот что... Необходимо все про этого человека выведать: сколько ему лет, чем занимается, как жену зовут, детей, хобби его, словом, ну, по возможности, как можно больше информации хотелось бы иметь...

- Будет, - резанула ладонью Варвара и выскочила в коридор.

Вскоре вместе с подробной информацией о юбиляре старик имел перед собой на столе бутылку джина, кофе и пирожные. И поздравление успешно было написано в течение двух или трех часов, не считая перекуров и обеденного перерыва.

С тех пор неоднократно приходилось ему писать оды, поэмы и речи, в которых восхвалялись, в общем, вполне приличные люди: начальники нынешние и будущие, а также начальники их начальников. Старик стал популярен на Варвариной службе, заказы сыпались валом. Благодарность обычно изъявлялась в виде бутылки водки, а то и некоторой денежной суммы, чем старик бывал немало доволен.

Вот и на этот раз предстояло нечто подобное.

- Чтоб их там всех перекособочило, - думал старик, собираясь в дорогу. - Надо тариф уже устанавливать. Пятьдесят баксов! И баста! Они думают это так легко - для всякой мрази стихи сочинять, да еще поздравительные. Пусть сами попробуют! Узнают, сколько это сил и нервов! Думают бутылкой отделаться, а то и за "спасибо" норовят уже... Ну, так спасибо на хлеб не намажешь, в карман не положишь! Нет... Нужен тариф, а то совсем на шею сели. Что спасибо, что дурак - одно и тоже...

К одиннадцати он был в кабинете Варвары Семеновны. Кроме нее самой за столом сидела дама из соседнего отдела - маленькая, толстенькая, похожая на пивной бочонок, женщина с кудрявой головкой и полным отсутствием шеи. Глаза у нее были бессмысленные и наглые, в зубах торчала сигарета.

- А! Наш рифмоплет пришел! - громко рассмеялась она. - Опять стихи писать?

Это была та последняя капля, которая способна разрушить плотину. Терпение старика лопнуло и негодование вырвалось на свободу.

- Минуточку... - взглянув на обнаглевшую мадам, тихо произнес он. - Это почему вы ко мне так обращаетесь? Это Варваре Семеновне я иногда позволяю некоторые вольности, ну, так это потому, что мы вместе работаем и давно знаем друг друга. А с вами мы едва знакомы, я вас не знаю и знать не хочу, а вы мне заявляете такие вещи! Я же вас не называю какими-нибудь нехорошими словами? Почему же у вас хватает наглости оскорблять меня подобным образом?

Улыбка сползла с лица толстой мадам, она побледнела и глаза ее наполнились испугом.

- Ой, вы знаете, я не хотела вас обидеть. Я не думала... - залепетала она.

- Вот это совершенно напрасно, - разошелся старик. - Необходимо всегда вперед думать прежде, чем что-нибудь сказать или сделать.

Варвара напряженно следила за уничтожением своей коллеги, и в глазах ее светилось скрытое торжество.

- Вы совершенно невоспитанный человек, - продолжал между тем старик. - Мало того, что я старше вас, но я еще и делаю то, на что у вас самой не хватит ни способней, ни ума, ни желания и вы смеете меня оскорблять! Я вам ни друг, ни родственник, вы меня не знаете и обращаетесь ко мне таким фамильярным тоном, который больше подходит бомжу или торговке!

- Извините... извините пожалуйста, - взмолилась женщина-бочонок, делая попытки встать и протиснуться в коридор.

- Нет, что значит: извините? - не унимался старик. - Не надо в душу плевать! Нагадить каждый может. На...л кучу и прощения попросил. Как хорошо! Потом опять и так без конца. Куда вы? Подождите, я еще не договорил. - Толстуха застряла в дверях, руки ее повисли плетьми, а глаза, часто и беспомощно моргая, вперились в старика. - Я хочу, чтобы это послужило вам уроком. Должен же вас кто-то учить, если в свое время вас не воспитали, как следует! Все. Теперь идите. Больше мне вам сказать нечего.

Посрамленная мадам тихо скрылась в коридоре. Старик полез в карман за сигаретами.

- Разрешите, Варенька, закурить, а то никаких сил нету.

- Курите, курите, - позволила Варвара и подвинула старику пепельницу. - Здорово вы ее отделали. Гхы-гхы-гхы... Я прямо удовольствие получила... Она вам - извините, а вы ее мордой об стол и еще... и еще. Очень хорошо...

- Ну так, Варенька, ну, сколько можно терпеть? - объяснил старик. - Это мы с вами давно знакомы, а для нее я совершенно посторонний человек и она мне такие вещи заявляет! Ну, как так можно?

- Правильно, правильно, так их! - одобрила Варвара.

- А еще моду взяли сейчас современную - спрашивать артиста сколько он стоит? Или фотографа. Вон, я пришел в одну контору, говорю: давайте я у вас поснимаю, а там сидит какая-то шмакодявка - вчера, извините, волосы на манде проросли - и спрашивает меня: сколько я стою? Я ей отвечаю, милочка, такие вопросы задают проституткам, а я фотограф и пришел к вам не продаваться, а предложить свой труд... Но они же не понимают... Правда, та поняла, выслушала меня, говорит: извините, я была не права... Так это ж потому, что я с ней говорил! Ну, ладно, - старик глубоко вздохнул. - Варенька, что стряслось, зачем вызывали?

- Понимаете, тут у нашей одной очень важной дамы у мужа юбилей, - сообщила Варвара. - Она хочет ему, как подарок, сделать поздравление в стихах.

- Пятьдесят баксов, - заявил старик, внимательно наблюдая за Вариной реакцией.

"В крайнем случае, все можно свести в шутку. Если она вдруг начнет кричать: вы с ума сошли! Или: вы в своем уме?! Тогда скажу: уж и пошутить нельзя", - думал он.

Но Варвара, видимо, находясь под воздействием предыдущей сцены, нисколько не удивилась.

- Ну, я не знаю, - сказала она. - Это надо с ней самой говорить. Давайте я ей позвоню или нет, лучше сбегаю, она тут недалеко, на первом этаже сидит.

Вскоре Варвара вернулась.

- Пойдемте. Она вас ждет, - сообщила она старику. - Вы с ней повежливей, это не шавка какая... Пятьдесят баксов я ему не дам, говорит, а тысячу рублей, пожалуй, можно дать.

- Ну, так, Варенька, - на ходу причесывая волосы, говорил старик, - любая работа должна оплачиваться. А то все только ограбить норовят. А знаете, что японцы говорят по этому поводу?

- Что?

- Не будь тяпкой - все себе, да себе, а будь пилой - себе и другому...

- Ишь ты!

- Мудрые очень люди, - не утихал старик. - Чего только один Осава стоит! Знаете, кто такой? Может, слыхали чего?

- Да ладно вам со своим Осавой! И без Осавы голова пухнет, - отмахнулась Варвара, вышагивая по мраморной лестнице. - Что вы ко мне привязались с Осавой этим?

- Вот! - первый раз за весь день улыбнулся старик. - И мало кто знает. Оттого и болеют все. А он все продукты поделил на инь и янь, и доказал, что любые болезни происходят оттого, что мы питаемся неправильно.

- Да что вы? - заинтересовалась Варвара. - Расскажите. Может мне пригодится. А то я, знаете, просто на части разваливаюсь. Вчера вот зуб болел весь день, сегодня в голову стреляет что-то...

Старик с довольной улыбкой заглянул ей в глаза.

- Что кушали?

Варвара задумалась.

- С утра два бутерброда с семгой съела, яичницу с ветчиной и чашки две кофе, - призналась она, - потом три конфеты шоколадных и бутерброд с красной икрой.

- А вчера? - допытывался старик.

- Ой, ну не помню я... картошку ела, кажется, отбивные... фрукты там разные...

- Ой-ой-ой, - покачал головой старик. - Не бережете вы себя совсем. И заметьте: чем страшнее яд, тем он дороже стоит. В то время как здоровье можно получить практически даром.

- Это как же?

- Много инь - организму плохо, мы болеем, а-а-а... - театрально захныкал старик, хватаясь за бока, - почки болят, печень ноет, сердце, селезенка, суставы, словом все - помираем и не знаем от чего... А все просто - питание неправильное, скушали чего-то не того. Много янь тоже плохо - головка болит, но это редко бывает, в основном все болезни от инь и почти все продукты тоже инь.

- А шоколад? - поинтересовалась Варвара.

- У-у! Страшный яд! - отрезал старик.

- А говорят: полезно...

Старик улыбнулся еще шире.

- Все, что считается полезным, на самом деле жуткая отрава! Варенька! Огурцы, помидоры, картошка, все молочное, любое мясо, кроме индейки - все гибель! Поэтому и дети так часто болеют, что их пичкают йогуртами, апельсинами, бананами, молоком, творогом... а это ж все инь. А янь-то им не дают! Вот они и болеют...

- Так что ж есть-то можно? С вами с голоду помрешь...

- Зачем же? Я вам открою один секрет. Который знаем я и японец Осава. Потом спасибо скажете...

- Ну?

- Самое лучшее - это простая кашка на воде! - торжественно объявил старик. - Сильнее этого ничего нет. Любую болезнь можно вылечить в два счета. И никаких таблеток. Сварил кашки рисовой, жиденькой, поел и выздоровел. Очень просто. Настолько просто, что никто не верит.

- Да ну вас...

- Я вам говорю! Почему, вы думаете, на войне люди не болели? Все говорят - стресс, а я понял - они кашу ели каждый день! Секрет простой. Заметьте, бедные люди практически не болеют теми болезнями, какими страдают богатые...

- Гхы-гхы... - усмехнулась Варвара. - Они от них умирают сразу, потому что у них денег на лечение нет.

- Не только... Они еще питаются правильнее...

- Ладно, потом расскажете, - оборвала его Варвара, входя в приемную, где за огромным, сплошь уставленным разноцветными телефонами столом восседала изящная длинноволосая секретарша с огромными фиолетовыми ногтями и орлиным профилем.

- У себя? - шепотом спросила Варвара, кивнув на обитую дерматином дверь и, получив утвердительный знак, приоткрыла ее. - Можно? Заходите, - шепнула она старику и скользнула внутрь.

В глубине огромного кабинета сидела очень приятная с виду, плотненькая бабенка лет пятидесяти с умными глазками и пухленьким личиком. Единственное, что выдавало в ней большого начальника, это крепкие неженские скулы и суровая глубокая морщина, застывшая меж бровей.

- Вот он - наш поэт! Хы-хы-хы, - сообщила Варвара. - Талантище!

- Очень приятно, - улыбнулась бабенка, обнажая прекрасные вставные зубы. - Присаживайтесь, пожалуйста.

- Благодарю вас, - ответил старик, предложил стульчик Варваре и только потом присел сам.

- Вы уже, наверное, в курсе? - спросила бабенка.

- Да, я все сказала, - поспешила Варвара, но бабенка на нее даже не взглянула.

- Так вы согласны? - спросила она старика.

- Уважаемая... простите, как вас по имени-отчеству? - почтительно спросил старик.

- Надежда Ивановна, - сказала бабенка и коротко зыркнула на Варвару.

- Уважаемая Надежда Ивановна! - улыбнулся старик. - Ну, как я могу вам отказать? Это среди профессионалов не принято. Фотографу говорят: снимай - он снимает, артисту говорят: играй - он играет и, заметьте, никто не спрашивает: нравится ему роль или нет. Не можешь, значит профнепригоден. Так же и поэту, говорят: пиши - он и пишет.

- Ну, поэт это все-таки другое дело, - заметила бабенка. - Этому не научишь... Это от Бога...

- Ошибочное мнение, - решительно заявил старик. - От Бога это у гениев, а нормального человека можно научить всему, чему угодно! Есть законы речи, законы стихосложения, все давно изучено и сведено в четкую систему. Вам же не требуется "Евгений Онегин", например? Пушкин, конечно, тоже писал поздравления друзьям, но делал это ради забавы, мимоходом, так сказать... У вас же совсем другой случай... Варвара Семеновна мне сказала...

- Гхы-хы-хы, - закраснелась Варвара.

- Да, - продолжал старик. - Только мне нужна информация о вашем муже... Как, кстати, его зовут?

- Юра... хм... Юрий Алексеевич, - поправилась бабенка.

- Прекрасно! - обрадовался старик. - Как Гагарина! А что, он космосом не увлекается?

- Нет... он, знаете, строить очень любит, мастерить что-нибудь...

- Эх, жаль, - старик пристукнул кулаком по столу. - А то интересно обыграть можно было. Ну, ладно... Так-так, слушаю вас.

- Машинами увлекается еще... у него сейчас "Тойота"... рыбалкой... На работе его все уважают... - перечисляла бабенка.

- Ага, - записывал старик, - уважают... Это хорошо! А кем он работает, если не секрет?

Бабенка замялась.

- А это обязательно?

- Нет-нет, что вы! - Старик замахал руками. - Совсем не обязательно! Можно и без этого. Просто мне, чтоб писать, - он хитро подмигнул, - нужно знать - о чем...

- Вообще-то он по снабжению специалист, - неопределенно сообщила бабенка. - Нет. Давайте лучше об этом не будем. Хорошо?

- Как скажете, - тут же согласился старик.

- В армии он служил на таможне... плов любит готовить... Ну, что еще? - бабенка задумалась.

- А дети есть у вас? - помог старик.

- Трое, - обрадовалась бабенка.

- Ага... Как звать?

- Владимир, Юрий и Анжела, - улыбнулась она.

- Большие уже, наверное? - выпытывал старик.

- Старшему тридцать, уж внуки есть, а дочери двадцать один, - бабенка продолжала улыбаться, - замуж собирается.

- Ага... - фиксировал старик. - Юбиляру сколько стукнет?

- Пятьдесят пять.

- Так... Хорошо... Кое-что есть, - оценил досье старик. - Награды имеются у него?

- Особенных нет никаких, а медали... ну, об этом, пожалуй, не надо. Это такие медали - они у всех есть...

- Даже у меня. Гхы-хы-хы, - заикала Варвара.

В присутствии начальства на Варвару Семеновну находило странное нервическое оцепенение: руки ее смыкались у живота в неразъемный замок, который навряд ли под силу было разжать двум дюжим молодцам, шея непроизвольно вытягивалась вперед, словно Варвара Семеновна намеревалась лизнуть начальство в щеку, а лицо расплывалось в широкой улыбке и походило на козью морду.

- Да, там всем дают, - подтвердила бабенка. - Хотите, вам тоже дадим? Вы ведь на пенсии. Вам сколько лет?

- Мне-то? - опешил старик. - Шестьдесят два уж. А чего это за медаль такая? Зачем она нужна?

- Ну, там льготы по квартплате, заказы к празднику, пайки, санаторий можно организовать... - перечисляла бабенка, - много чего. Если вам надо, пусть Варвара Семеновна этим займется... - она глянула на Варвару. - Вы, Варвара Семеновна, этот вопрос решите. Если возникнут трудности, сразу ко мне...

- Поняла, Надежда Ивановна, - заерзала Варвара. - Будет сделано.

- Ну что ж... Сколько вам потребуется времени, чтобы написать? - спросила бабенка.

Старик внимательно изучал свои пометки.

- Денька два-три... - наконец прикинул он.

Написать-то он мог и за час, и за два, но необходимо было создать атмосферу трудового подвига, повысить значимость процесса и в конце... намекнуть о деньгах!

- Хорошо, - согласилась бабенка. - Тогда жду вас в пятницу. А что касается оплаты... не беспокойтесь, - сказала она, словно читая мысли старика. - Если ваши стихи подойдут - тысячу рублей я вам дам.

Боже мой! Тысячу рублей за стишок! За несколько десятков рифмованных строчек! Такие гонорары не снились даже Пушкину! Старик ликовал. "Ведь надо же? А мог бы за бутылку мучиться или за "спасибо"... Ловок, дорогой! Вот уж действительно: нет худа без добра! Не назови меня та дура рифмоплетом, может и не было бы ничего..."

- Ох, Варенька, - выйдя из кабинета, вздохнул он. - Вот как приходится деньги зарабатывать. Лиру, можно сказать, продаю.

- Ладно вам... Лиру! Больше зарплаты в один момент заработали! - взяла обычный тон Варвара.

- Ой, ну что вы так волнуетесь, - заулыбался старик. - Это ж сколько я стихов вам бесплатно написал! Так в этот раз со мной как бы за все сразу и рассчитались. А потом, Варенька, их же еще сочинить надо, стихи эти. Думаете, это так просто?

- Ладно-ладно, шучу я... Идите, пишите... Мальчика нашего встретите, скажите: пусть мне позвонит.

- А что такое? - встрепенулся старик. - Срочное что?

Варвара слегка опустила голову, выдержала паузу и объявила:

- Хочу его на режиссера отправить учиться. Пусть осваивает профессию.

- А-а, - кивнул старик. - Понятно. Ну, что ж... А вы с ним говорили уже? Он-то хочет?

- Хочет, - усмехнулась Варвара. - Да он мне все уши прожужжал. Хочу, говорит, быть режиссером и иметь свой театр!

- И куда ж вы его, если не секрет? - насторожился старик.

- А отдам в институт культуры. К нам каждый год разнарядки приходят. Послать некого. Вот пусть он и идет.

- Ну да, конечно, - задумчиво протянул старик. - Учиться всегда пригодится... Обязательно передам.

Он распрощался с Варварой и поехал домой.

По дороге в голову ему лезли неприятные мысли. "Значит, он режиссером решил стать, - думал он. - А зачем? Какую он видит перспективу для себя? Вдруг решил ни с того ни с сего. Не ребенок ведь. Значит, какой-то план имеет. А какой?"

Старик был из тех людей, которые желают обязательно докопаться до сути любых явлений. И, так или иначе, эти явления объяснить. В противном случае он не спал ночами, ломая голову и мучаясь противоречиями. А то, что за этим желанием юноши стать режиссером кроется нечто большее, он сознавал совершенно ясно. Его театральный ум искал скрытую интригу, второй план, сквозное действие, которое незримой нитью должно связать все происходящее в единую цепочку.

"А уж не сговорился ли он с ней? Не решили ли они меня вдвоем с Варварой того... что называется, сожрать? Он начнет учиться, она его возьмет к себе режиссером, а мне под зад коленом. Ну, положим, подвала ей все равно не видать. Все документы на меня оформлены. Подвал мой. Но зарплату-то она мне платить не будет, а это все ж, какие никакие, а деньги..."

От расстройства, по пути домой, он купил бутылку водки.

"Так, - размышлял он, сидя на кухне и наполняя рюмку. - Значит, она решила от меня избавиться. Замену мне нашла! Он-то может и ни о чем не догадывается! Это она все там крутит-вертит. Чертова баба! Неймется же ей... Ну, так сказала бы мне прямо, мол, пошел отсюда, старый хрен! Не говорит ведь. Значит, чего-то хочет... А я уйду и подвала она не увидит... Выходит, что она каким-то образом планирует и театр отнять, и меня выкинуть, если я хоть пикнуть посмею. А как?"

Загадка действительно казалась серьезной, главное, не понятна была роль юноши. Он-то какой должен был выкинуть фортель?

Старик наливал и пил. Думал и сопоставлял. Опять наливал и пил, почти не закусывая.

"Ну, хорошо. Если даже они и сговорились, тогда следующий ход должен сделать этот режиссер новоявленный, так как Варвара свой ход уже сделала... А уж не спит ли он с ней?! Положим, что так: он с ней переспал, а она ему пообещала режиссерство! Что она могла еще ему пообещать? Хотя, зачем же она мне сказала, что хочет отправить его учиться? Если б они были заодно, то она б молчала... Нет. Не такой она простой человек. Она двойную игру ведет! Ему она тоже не верит... Он ей нужен только для того, чтоб со мной бороться... И больше не для чего. Вот черт в юбке! Дьявольски хитра! И хитрость-то в ней нечеловеческая, животная, нутряная... Она и его сожрет моментально, как только не нужен станет, - бутылка опустела почти наполовину. - И чего он вдруг начал ходить в студию? Раньше не ходил, а теперь вдруг стал ходить? Раньше-то и ребята были, хошь играй с ними, веселись, так нет, он не ходил. А тут вдруг зачастил! Кто его звал? И человек-то он вроде не театральный вовсе, не наш и не поймешь его, ходит и ходит... Зачем? Зачем же ты, падла, ходишь? - словно различив в окне силуэт юноши, спросил старик. - А? Я тебя спраш-шиваю. Й-ой... Фу ты... Ладно. Я тебя все равно на чистую воду выведу! Ты у меня не спрячешься..."

Прошло не больше часа, старик сильно захмелел. Он сидел за кухонным столом и, обхватив ладонью лоб, мрачно бормотал себе под нос.

- Зачем же ты, па-адла, ходишь... Отвечай!... Не отвечает... Еще этот Юра со своим юб-билеем... Чтоб его вместе с его юбилеем, с его этой толстой коровой и ублюдочными детками... Ладно... Сочинять ведь надо!... Идея нужна!... Значит, что мы имеем? Его все уважают. О! Это идея?... Нет... Чем он там занимается? Ага! Вот! Снабжением... Снабжает, значит, всех... Всех? Хм... Ну, кого хочет, того и снабжает... что за дело! Одним словом, уважаемый человек! Идем дальше. Мастерить любит? Любит... Машины любит? Любит... Женщин любит? Неизвестно... Хотя, рыбак... Рыбаки вообще женщин любят или не любят? Или они рыб предпочитают? Вот я не рыбак, а люблю ли я женщин? Или любил? Нет - люблю? Черт его знает! Раньше знал, а сейчас... забыл... Не то чтобы и нет, а как-то безразличен... Не греет... Что-то раньше волновало... ручки, шейка, губки, ля-ля там всякое... гарцевал, помнится... А сейчас? Не то все... Память одна... Еще вчера в школу ходил, карапет в рваном пальтишке, огурцы воровал по огородам, на льдинах по реке плавал... Вдруг раз - уже большой, раз - уже седой, раз и... вот вам профиль, вот анфас...

В прихожей открылась дверь и вошла Томочка.

- Здравствуй, птенчик, - взмахнул руками старик.

Томочка скользнула взглядом по столу, сразу оценила ситуацию, но не произнесла ни слова.

- А я тут, понимаешь, пью... - сообщил старик.

- Да я уж вижу, что не песни поете, - ехидно проговорила Томочка. - С чего это вдруг?

- Понимаешь ты, какая штука! Не живется людям спокойно... не хотят, - туманно объяснил старик. - Думаешь, он - человек, а он - дерьмо собачье... Обидно как-то... Всю мою жизнь все, кому я делал добро платили мне всегда только злом, плевали в душу, гадили на все, что мне было дорого, словно... Им от этого кайф какой, что ли?

- Что опять случилось? - Томочка оценила масштабы пьянства и достала еще одну рюмку. - Что-то кушать хочется... Кашки, что ль, поесть? - она заглянула в кастрюльку. - Или супчика? Не знаю даже...

- Поешь, птенчик, поешь, - ласково предложил старик. - Разогреть тебе? Или сама?

- Да ладно, сидите уж.

- А хочешь, рюмочку выпей.

- Чего тут пить-то? - Томочка схватила бутылку и потрясла ею над столом. - Вы уж все выпили.

- А я еще схожу, - старик решительно поднялся на ноги, его качнуло. - Подожди, птенчик, я быстро. Тебе чего: пива иль водочки?

- Да ну это пиво. Не хочу я. Купите водки.

- Сейчас. Будет исполнено, - старик похлопал себя по груди, нащупал бумажник и, достав его, заглянул внутрь. - Чего у нас там?

- Есть у вас деньги-то? - спросила Томочка, наблюдая за стариком.

- Были, - старик ковырял бумажник. - Сейчас не знаю... Нет, были точно... А! Вот! Нашел, - он поковырял еще, затем сложил бумажник и запихал его обратно в карман. - Нашел и, как говорится, пошел...

- Вы осторожней там... через дорогу... и в милицию не попадите. И дешевую не берите... а то купите какую-нибудь дрянь! Я пить не стану.

- Не волнуйся, птенчик, - старик натянул ботинки и распахнул дверь. - Может чего из закусочки взять? Шпротиков там, аль еще чего?

- Колбаски что-то хочется, - призналась Томочка. - Варененькой... Купите грамм двести-триста...

- Еще чего? - покачивался старик. - Может ветчинки, рулетику, конфеток каких-нибудь, водички?

- Так у вас, небось, денег не хватит! Чего вы разошлись? - усмехнулась Томочка. - Или у вас где припрятаны?

- Как не хва-атит?! - удивился старик. - Й-ой... Не может быть... Должно хватить... - он опять полез в карман за бумажником, развернул его и принялся ковырять внутри. - Вот бутылка, вот... колбаска, вот... вот... да... действительно, птенчик, на конфетки не хватит... да и на колбаску, может... того, не совсем хватить, хм... - он широко зевнул. - Беда прямо... Куда все деньги подевались?

Томочка молча открыла свою сумочку и достала кошелек.

- Вот, - отсчитала она, - на колбаску и на водичку.

Старик взял деньги, переложил их в свой бумажник и направился к двери.

- Может... еще чего? - спросил он на пороге.

- Да все! Идите уж...

- Птенчик, не волнуйся, - с этими словами старик захлопнул дверь и отправился в магазин, находящийся в соседнем доме.

"Вот еще! Буду я волноваться! - подумала Томочка. - Да хоть бы ты совсем не пришел - мне только лучше будет, старая жопа!"

Пятнадцать лет назад, совсем еще девчонкой придя с подружками в театральную студию старика (да и не старика вовсе, тогда ему было всего сорок семь), открывшуюся недалеко от одного из московских вокзалов, могла ли она думать, что вскоре станет его женой, будет жить вместе с ним в его квартире и впоследствии станет мучительно долго дожидаться его смерти...

В то время многие болели театром. Театром не ради денег, а ради творчества, ради самого театра! Любительские студии вырастали словно грибы после дождя. При каждом доме культуры, клубе, да и, пожалуй, при каждом домоуправлении почти всегда находилась театральная студия или кружок. Почему так? Отчего ныне все изменилось? Занятие театром стало казаться чем-то смешным и даже постыдным! Конечно! Ведь оно не приносит денег... А если и приносит, то весьма неприглядным и грубым способом. Очень часто, да что говорить, почти всегда актеры нищие! А что не приносит денег - пустая трата времени, никчемная вещь? Видимо, так...

В студию ходило тогда до ста человек. Не хватало ролей, спектакли шли один за другим, конкуренция бешеная, соперничество, детская влюбленность, слезы и восторги. Старик был счастлив...

...Заняться театром ему посоветовал знакомый доктор, которому старик пожаловался на подозрительные шелушащиеся язвы, которые, словно лишай или проказа, покрыли все его тело. Старик мазался кремами и маслами, тер себя пемзой и мочалкой, плескался в дорогих шампунях и соляных ваннах, но ничего не помогало. Проклятая сухость донимала его все больше и больше. Вдобавок на коже появились весьма болезненные трещины, которые подолгу не заживали и оставляли бледные рубцы.

- Здравствуйте, - протянул руку доктор - очень подвижный, энергичный человек, ровесник старика, - проходите.

- Здравствуйте, доктор, - переступая порог, старик показал свои руки. - Только, знаете... может это не безопасно?

Доктор скользнул взглядом.

- Ерунда. Я уж вижу.

- Ерунда? - обрадовался старик, предполагавший ранее у себя наличие чуть ли не всех самых страшных смертельных болезней. - Доктор, вы вернули мне жизнь! А что же это?

- Так, пустяки... стрессы, нервы, экология, питание... все в комплекте. Проходите... - доктор любезно пригласил старика в комнаты. - Вы чем сейчас занимаетесь? Помнится, вы были актером? - спросил он, едва они расположились в креслах и закурили.

- Ну, это когда было, - махнул рукой старик.

- А на телевидении больше не работаете?

- Нет, уж лет пять как... Я теперь на вольных хлебах ... Фотография, заказы, съемка...

- Ага... ну вот что, голубчик, я устрою вас в санаторий, вы там поживете месячишко, попьете травки, шиповника, подышите воздухом, отдохнете и все у вас пройдет, вот увидите...

- Это что, психушка, что ль? - испугался старик.

- Зачем же? - улыбнулся доктор, растянув тонкие губы. - Это клиника неврозов. Туда очередь на год вперед, но я постараюсь уладить, - он испытывающе глянул на старика. - Пьете много?

- Дк... м-м... ну, так, в общем, бывает, - признался старик.

- Пока не пейте. Особенно водку. Не нужно, - он поднялся, открыл небольшой бар и достал пузатую темно-коричневую бутылку с бежевой этикеткой. - Вот мы сейчас с вами выпьем немного настоящего напитка, и больше извольте не пить. Пока не восстановитесь. Если уж будет совсем невтерпеж - выпейте немного коньяку. Водку не пейте.

В клинике неврозов, куда попал старик, частенько гостили известные писатели и режиссеры, всенародно любимые кинозвезды, художники, скульпторы, прославленные поэты и прочая знаменитая братия. В основном это были люди профессий творческих и что называется те, кто на хорошем счету. Неумеренное потребление икры и сопутствующих ей горячительных напитков плюс несоблюдение режима, бессонные ночи, проводимые в шумных пирах и застольях, утренний кофе с неотъемлемой, черт знает какой по счету выкуренной сигаретой и, наконец, сама работа рано или поздно приводили их в уютные тихие палаты клиники, где, попивая настой шиповника и заедая его манной кашкой, они принимали оздоровительные процедуры и готовились к новым схваткам с неутомимым Бахусом. Кто-то, действительно, был, что называется на грани, кто-то просто отдыхал, сбежав от рутинных дел и наскучившего однообразия.

Здесь старик встретил тех, с кем когда-то начинал на Бронной, ныне заслуженных артистов, театральных педагогов, сыгравших массу ролей и строящих не менее грандиозные планы. Встретил оператора, с которым вместе исколесил полстраны. Он также перешел на какую-то службу, о которой предпочитал не распространяться, называя ее просто "контора". "Знаешь, - говорил он, достав из тумбочки бутылку коньяка, что, конечно, возбранялось, но не каралось строго, - кем мы были, старик? Я это только сейчас понял... Мы - телевизионщики - переносчики культуры!" Старик соглашался и пил коньяк.

Так проходили дни. Постепенно страшные язвы, покрывавшие тело старика, стали уменьшаться и через пару недель исчезли совсем, оставив едва заметные рубчики и неприятные воспоминания.

Почувствовав себя вновь бодрым и свежим, старик вышел из клиники, купил бутылку самого наилучшего коньяку и отправился благодарить... Доктор был очень доволен.

- Вы, - сказал он, - совершенно напрасно бросили свое занятие театром. Поверьте мне, я кое-что смыслю в этих делах, и могу сказать вам с полной ответственностью. Зря... Вам необходимо что-то в этом духе... больше движения, песни, танцы, займитесь чем-то живым... Я не призываю вас к спорту, вам это может показаться скучным, но театр - это то что вам несомненно подходит... Смех, положительные эмоции, молоденькие актриски - не повредят ни в коем разе, а, напротив, пойдут только на пользу.

Тепло распрощавшись с доктором, старик, не долго думая, решил действовать. Началось все с театрального кружка при домоуправлении. Но дело не заладилось. Какие-то интриги, косые взгляды, от старика требовали денег, намекали, что студия должна быть платной... Промаявшись с месяц, старик перебрался в ближайшую школу, но и там дело не пошло на лад. И тогда старик устремился к независимости. Не будет никакой пользы здоровью, говорил он сам себе, когда тебя дергают, понукают, грозят и не дают свободно воспарить над повседневной суетой и обыденностью жизни.

Старик собирал документы, подавал заявки, писал устав и, наконец, получил бумагу, свидетельствующую о том, что он является руководителем молодежного творческого объединения, имеющего помещение по такому-то адресу, со всеми правами и обязанностями, которые подобному заведению определены.

Невозможно представить, сколько сил и времени это стоило. Сколько инстанций и бесконечных коридоров. Зато теперь - полная свобода! Да здравствует театр!

Ученики валили валом. В привокзальную студию приходили москвичи и приезжие, рабочие и студенты, девушки и юноши, желающие стать артистами или просто повеселиться. Никто из них, правда, не поступил в театральный вуз, многие, провалившись на экзаменах, бросали студию и уезжали домой, иные, самые стойкие, не теряли надежды, устраивались на работу, осваивали другие профессии, а вечером после работы приходили играть к старику. В их числе оказалась и Томочка.

Ей было пятнадцать. Что она знала? Чего хотела? Трудно сказать, но уже тогда ее хищные зубки тянулись к самому лучшему, а лучшим во всей студии был, конечно же, старик - не женатый, опытный, умный и не старый еще мужчина. Все, буквально все приходящие в студию девушки, а порой и юноши влюблялись в его отточенную манеру говорить, в его роскошные жесты, в его талант и театральную внешность. Его любили страстно и самозабвенно и, насколько поняла Томочка, не безответно. Старик был осторожен и предпочитал девушек из провинции. Родня их была далеко, а сами они жаждали приключений. Ведь именно авантюрный характер заставлял их бросать родные деревни и далекие города и стремиться в Москву - в мир, где все должно быть прекрасно и удивительно, где их таланты будут оценены по достоинству и конечно же самым благоприятным для них образом, где однажды им встретится прекрасный принц-миллионер, который забудет обо всем ради их уникальной особы и посвятит свою жизнь их несравненному дарованию. Конечно, не было и речи о том, чтобы связаться с несовершеннолетней! Но Томочка! Томочка - это был особый случай! Словно бешеный тигр бросилась она в битву за старика, разметала менее хватких соперниц, при этом не обошлось без душераздирающих истерик и таскания за волосы, и, наконец, победила! Окончив школу, она и вовсе перебралась к старику. Ее родители, поначалу пребывавшие в шоке от такого выбора, расценив, что кроме Томочки на их двухкомнатную жилплощадь претендуют еще двое взрослых детей, оставили девочку в покое, а со стариком завели приятельские отношения.

Первые годы все складывалось довольно хорошо. Правда, Томочка, как и все студийцы, провалилась на экзаменах в театральное училище, но зато поступила в какой-то библиотечный институт. "Ничего, - успокаивал старик. - У тебя же есть театр! Гораздо, поверь, лучше, чем любой другой! Здесь ты можешь играть то, что хочешь! И никто тебе слова не скажет!" И Томочка успокаивалась, компенсируя нереализованные амбиции хорошим аппетитом. Незаметно для себя самой, могла она смолотить сразу полбуханки Дарницкого и банку баклажанной икры, да еще и запить все это не менее как двумя литрами пива и при этом почувствовать некое успокоение и, может быть, приятную легкую сонливость. Хороший ее аппетит все же нельзя было считать признаком здоровья, так как габариты ее росли и ей это не нравилось, да и старик поглядывал неодобрительно, называя ее то пончиком, то бомбочкой, но возражать не смел, зная Томочкин характер и полагаясь на то, что как-нибудь оно само все рассосется.

Прошло несколько лет, театр старика заметно опустел, и если ранее зрительный зал заполнялся самими студийцами, то теперь все чаще приходилось играть при пустых креслах. Вдобавок театр выгнали из уютного привокзального клуба и старик с трудом, после долгих скитаний, разыскал в Москве, неподалеку от Садового кольца пустующий подвал. Надеясь, что это временная мера, старик въехал в грязное, сырое помещение, где до этого размещалась обувная мастерская. Ни холодильника, ни телевизора, ни туалета, ни даже раковины в нем не было. Это стало началом конца...

Один за другим студийцы покидали театр.

Томочка начала скучать. Новизна происходящего уж больше не прельщала ее, да и бывшие соперницы, превратившись в молодых женщин, все реже и реже бросали пламенные взоры в сторону старика, отдавая предпочтение молодым крепким мужчинам, которыми стали их бывшие мальчики. Ох уж этот... театр! Свобода... раскрепощенность! А куда прикажете девать разыгравшийся пламень молодых здоровых тел? Вот вопрос! И вулкан проснулся! Волна свадеб, словно разрушительная цунами, прокатилась по студии, а следом за ней, закономерным отливом, волна разводов. После лишь внешнее затишье, на самом же деле студийцы, обжегшись на первом огне, теперь осторожно, но настойчиво искали друг в друге свою половину и не замечали сами, как теряли осторожность, поддаваясь безумному азарту. Занятия в студии переросли в колоритные пьянки и, в некотором смысле, в оргии. Порой это происходило на природе, порой на чьих-то дачах или квартирах, а иногда случалось и в самой студии... Кто сказал, что это плохо?! Когда молодость хлещет через край, когда мир кажется только твоим, когда соки юности влекут тебя к жизни, а на плечах нет еще груза повседневных забот и тревог! Нет! Это прекрасно! У каждого возраста свои забавы! Лишь бы не было переломанной мебели и разбитых окон. Хотя и это не самое страшное...

Поняв, что старик, не является более объектом страсти для женской половины труппы, Томочка кинула взгляд по сторонам. Она была молода, горяча и привлекательна, страстные потребности ее с каждым днем росли, в то время как старик все реже проявлял подобающую в этом деле активность. Нет... Он, конечно, был опытен и мог бы легко удовлетворить любую женщину, но тело его становилось дряблым, волосы седели, а глаза утратили прежний блеск. И Томочка начала искать. Поиски эти напоминали скитания голодной волчицы. Она не пропускала ни одной гулянки, каждый раз выбирая себе нового кавалера. Чаще всего ими становились те, с кем она разучивала новые роли. Старик избегал подобных веселий, для него это было уже чересчур, и пару раз побывав на них с Томочкой, он больше не приходил. Будучи человеком умным, он предпочел предоставить ей полную свободу. Ей же хотелось именно этого.

Но и какой-то странный, неодухотворенный, механический секс вскоре перестал ее удовлетворять. Кончилось тем, что, запершись как-то раз на кухне с красавцем героем-любовником, по которому сохли все девицы в студии и который, кстати, был мужем одной из них, она предложила ему заняться этим, но раздевшись, почувствовала, что абсолютно холодна. Она безразлично взирала на его обнаженное тело, на его безвольно повисший детородный орган и не чувствовала при этом и тени желания. И он, по-видимому, ощущал то же самое! Она прочла это в его глазах. Не произнеся ни слова, они оделись и сели курить.

- Странно, - сказала она. - Совсем, знаешь, ничего уже вроде и не хочется.

- Да, - подтвердил он. - Странно даже...

- Я думала, ты будешь возбужден...

- Но я же не импотент! Вон, спроси у Ленки, - обиделся герой-любовник. - Может, ее позвать? Вместе попробуем?

- Нет уж, это вы потом попробуете, без меня... - брезгливо поморщилась Томочка. Она сосредоточенно курила. - Но ведь это не значит, что ты мне не нравишься. Может быть, женщина м-м-м... должна восхищаться мужчиной, и если степень восхищения недостаточна, ничего не получится?

- Я тебя что - не восхищаю? - удивился красавец.

- Нет, что ты! - на всякий случай воскликнула Томочка. - Просто, наверное, мне надо другое.

Что это - другое? Томочка не знала, и это ее ужасно мучило.

Она терзалась, обвиняла старика в обмане, в том, что он украл ее лучшие годы, восхитил ее детскую душу и не сумел продлить это восхищение на всю жизнь.

Старик в ответ саркастически улыбался и качал головой.

- Что ты, птенчик? Кто тебя держит? Бросай меня! Я тебя прошу: бросай пока не поздно! - говорил он. - Ну зачем я тебе такой старый, плешивый нужен? Ну, сама подумай. Найдешь себе молодого красивого, вот и заживешь!

Но Томочка не торопилась. Как опытный хищник, она не собиралась отпускать однажды пойманную добычу. А при воспоминании о том, сколько сил и нервов было потрачено, чтобы заполучить старика, мысли об уходе казались ей глупыми и безответственными. К тому же уходить было решительно некуда. Вряд ли родня встретила бы ее с распростертыми объятиями на пороге двухкомнатной хрущевки. Странно было и надеяться...

- Ах! Так вы меня гоните?! - закатывая дикие истерики, кричала Томочка. - Не нужна стала?! Попользовались, теперь пошла вон?!! - при этом на пол летели тарелки и кастрюли, в старика метались ножи и вилки, об стены разбивались чашки и прочая принадлежавшая старику посуда. В квартире наступал полный хаос. В довершение Томочка хватала веник и принималась дубасить им несчастного старика по голове; и наконец, устав, она в изнеможении падала на пол, начиная биться в припадке и истошно вопить.

Старик подобных сцен не выносил.

- Ну что ты, птенчик? - оправдывался он виновато. - Живи... Кто ж тебя гонит-то? Я ж хочу, чтоб тебе лучше было...

Но Томочка уже прониклась идеей мщения. Почувствовав себя уверенней и поняв, что никто не собирается ее выгонять, она стала водить в квартиру мужчин. При этом, нарочно, старалась подгадать время, когда старик находился дома... Кто бы мог подумать, что из милой пухленькой девочки с жесткими косичками вырастет такое... Но что выросло, то выросло... Старик при этом жутко мрачнел, но ограничился лишь тем, что вставил повсюду замки, включая кухню и уборную. Так что, когда к Томочке приходил очередной кавалер, он черной тучей проносился по квартире и моментально запирал все двери.

- Кто это? - спрашивали кавалеры.

- Это? Сосед, - безразлично кивала Томочка.

- А чего это он?

- Сумасшедший, - объясняла Томочка и пожимала плечами. - Кто его знает? Псих...

Наутро, когда кавалеры уходили, Томочка закатывала старику шумные истерики. Она требовала оставлять двери открытыми, угрожала отравиться ядом, обещала задушить его спящим, взорвать газ, выброситься из окна, но всякий раз сталкивалась с угрюмым молчаливым отказом. Видя непреклонность старика, она попыталась испортить замки, забив личины ржавыми гвоздями, но на следующий день обнаружила, что к дверям приделаны петли и догадалась, что все замки заменены на висячие. Старик был непреклонен. Он был готов простить все самой Томочке, но его мужская гордость не могла вынести такого циничного издевательства со стороны чужих ему посторонних самцов. Одним своим нагло-цветущим видом они больно ранили его самолюбие и отравляли ему жизнь больше, чем все без исключения "невинные" шалости Томочки. И где? В его же собственном доме!

А чего стоили эти жаркие звериные стоны, доносящиеся из Томочкиной комнаты, эти диванные скрипы, эти ночные хождения босых ног по коридору и проклятия в адрес "старого дуралея"?

Такими ночами старик не спал, много курил, бродил по комнате, пробовал читать, но возня за стенкой отвлекала его. "Выгнать обоих! Немедленно! На улицу!" - он гневно захлопывал книгу, вскакивал с кровати, подлетал к двери, но решительность в этот момент оставляла его, старик замирал, топтался на месте, затем обводил унылым взглядом комнату и возвращался обратно в постель. Самое большее, во что выплескивалось его негодование - мстительное включение на полную громкость видео с самым отъявленным порно. В ответ из-за стены слышался смех...

Когда по утрам не случалось истерик, старик пробовал сам заговаривать с Томочкой.

- Птенчик, ну пожалей ты меня... - хныкал он. - Ну что же это?... Ну, хоть бы на ночь их не оставляй... Иль к ним ходи... А уж если к нам приводишь, то уж так, чтоб, когда меня нет...

Томочка в ответ оскорбленно молчала, поджимала губки и в совершенно голом виде дефилировала по квартире.

Тогда старик решил призвать на помощь искусство. В театре начали репетировать новую пьесу. По сюжету, старый врач, знаменитый лекарь и любимец испанского короля женится на пятнадцатилетней девушке, но в первую же брачную ночь понимает, что кроме бесед и поцелуев, ничего больше не может... Спустя много лет, смертельно больная Мария, дабы облегчить свою душу, признается супругу в трех изменах. Везалий (так звали лекаря) молча хватает ее за руку и тащит в свою лабораторию. Там он показывает ей останки трех ее любовников, отчего, придя в ужас, Мария немедленно умирает, а старый муж тотчас кладет ее на стол и препарирует труп.

Эта леденящая душу история должна была, по замыслу старика, навеять легкомысленной Томочке некоторые аналогии с происходящей действительностью, чтобы посредством искусства, в чью сокрушительную силу он свято верил, смирить ее необузданный нрав. Дабы усилить сходство, старик сам взялся играть Везалия, а роль Марии поручил Томочке, которая хоть и стала реже бывать в студии, но все же любила прийти и иногда что-нибудь поиграть.

Воздействие оказалось непредсказуемым. Великая сила искусства вновь сыграла решающую роль, удар получился живительным и неотразимым. Кто объяснит этот феномен? Отчего актеры, репетируя умирающего, зачастую умирают во время игры, а отъявленные негодяи и в жизни долгое время испытывают подспудное темное желание сделать гадость окружающим? Отважные герои в самом деле начинают ощущать в себе зачатки безрассудства, а короли вдруг проявляют небывалую властность? Что это? Игра?! Конечно Игра! Великая Игра! Что же происходит с человеческой душой в результате этих бесконечных перевоплощений, переживаний других жизней, чужих мыслей?! Чужих? Нет... Не чужих! Уже не чужих! Честный актер делает их своими, впускает в себя, позволяет им опутать свою душу, чтобы по невидимым нитям красться к воплощению своего героя...

Томочка, правда, вела себя по-прежнему, но старик! Старик вдруг почувствовал в себе недостающую силу и уверенность. Он стал заметно спокойнее относиться к Томочкиным гостям и даже перестал запирать двери. А в один из вечеров, когда Томочка явилась домой с новым гостем, старик сам, приветливо улыбаясь, вышел им на встречу.

- Здравствуйте, птенчики!

"Наконец-то он перестал вести себя глупо, - победоносно рассудила Томочка. - Давно пора было принять все так, как есть и прекратить эти детские обиды".

Сказать кстати, гостем Томочки на этот раз был тот самый кудрявый гитарист, которого видел юноша в свой первый приход в студию. Был он, в общем, человек скромный и поначалу идти не хотел, но Томочка уговорила его, заверив, что старик смотрит на все сквозь пальцы, потому что сам давно импотент.

- Прилетели, мои воробушки, - счастливо улыбнулся старик. - Ну заходите, заходите. Сейчас будем плов кушать...

Надо сказать, что плов считался фирменным блюдом старика. Рецепт его приготовления, а также два казана, на пять и десять литров, он привез из Средней Азии, куда ездил с телевизионной группой на съемки. Мясо годилось любое, даже курятина, но непременным компонентом стариковского плова были медный казан и чернослив. Со временем, правда, казан заменила скороварка, что не особенно отразилось на вкусе, зато существенно ускорило и упростило весь процесс. Плов подавался к праздничному столу или по особо торжественным случаям, которые бывали нечасто.

- Чего это вы плов вдруг решили сготовить? - удивилась Томочка. - Сегодня что, праздник какой?

- Да нет, птенчик, - развел руками старик, - просто настроение хорошее. Думаю, дай-ка плов сделаю. Давно не ели... Праздника захотелось... И вообще! Можно считать, что у меня сегодня День рождения! - рассмеялся он. - Ведь это раньше отмечать нельзя, а позже хоть каждый день гуляй - никто тебе слова не скажет! Верно я говорю?

- Ну что ж, - покривилась Томочка. - Гуляйте, гуляйте...

- Так вместе сейчас и погуляем, а, Вась? - обратился он к кудрявому гитаристу, - выпьем по маленькой, за здоровье? Поздравим старого режиссера с Днем рождения? Ну?

- Э! Да вы уж, я вижу, хороши, - Томочка пристально заглянула в глаза старика. "Что это он так раздухарился? - тревожно думала она. - Никак денег заработал где-то! Съемку, небось, дали".

- Ой, ну зачем ты зря говоришь? - веселился старик. - У человека, можно сказать, праздник, а ты ему всякие нелицеприятности... Ну, скажи, Василий Иванович, разве можно человеку в его праздник нелицеприятности говорить?

- Нельзя, - согласился Вася.

- Ты еще! - шутливо замахнулась Томочка на гитариста.

- Погоди, погоди, - продолжал старик. - Можно же сесть с режиссером за стол, выпить по рюмочке, скушать плова специально приготовленного? Ведь можно, правильно?

- Так, конечно, можно... Отчего же не поздравить? - одобрил Вася. - Немного неожиданно, правда... но дело хорошее...

- Ну! Я и говорю!

- А у вас уж есть чего? - спросила Томочка.

- Чего?

- Ну, чего? Будто вы не понимаете! Чего пить-то есть?

- Птенчик, обижаешь, - в предельную широту улыбнулся старик. - Конечно, есть!

- Никак вам кто заплатил? Или что? Откуда деньги? - Томочка уже скинула обувь и прихорашивалась у зеркала.

- Ой, птенчик, ну какая тебе разница? Считай, что деньги я... нашел... в шкафу... давно, понимаешь, положил, да так запрятал, что и забыл совсем про них. Вот же случай!

- Врите, - не поверила Томочка. - Ну, да Бог с вами. Какое мне дело до ваших денег?

- Вот и я говорю! Видишь, как у нас все с тобой хорошо? Видишь, Вася, как у нас хорошо? - обнял он Васю за плечи и потянул на кухню. - Полная гармония и понимание. За это и выпьем!

Водка уже была разлита по рюмкам и стояла на столе.

- Держи, Вася, это тебе, это Томочке, а это мне, - распределил старик. - Ну? Мои дорогие... Теперь пусть каждый по кругу скажет тост. Давай, Васенька, начинай.

Вася переступил с ноги на ногу, смущенно улыбнулся и сказал:

- Это все так неожиданно, что я не успел подготовиться... Ну, что сказать? Обычно в таких случаях желают крепкого здоровья, юношеского задора и творческих успехов... Но я хотел бы разрушить общепринятые... э-э... устои и сказать вам большое спасибо за все, чему вы меня научили... Это настоящая школа...

- Спасибо, дорогой, - тепло улыбнулся старик. - То ли еще будет... Теперь ты, птенчик.

Томочка жеманно поморщилась.

- И я вам желаю всего самого-самого и хочу сказать, что тоже очень благодарна, - сказала она.

- Ой! Ну, сущий бальзам! - умилился старик. - Спасибо, мои дорогие. Как сказал поэт: "Если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой!" Будем здоровы! - он подбоченился, разом осушил рюмку, крякнул от удовольствия и улыбнулся. - Хорошо!

За ним последовали остальные.

Выпив, Томочка огляделась в поисках закуски.

- А где ваш плов? Давайте его сюда.

- Ой, птенчик, - засуетился старик, - сейчас будет! Айн момент! Пятнадцать минут и плов готов!

Он спешно полез в холодильник, вынул сырое мясо и бросил его на стол.

- Что это? - ужаснулась Томочка. - Вы еще не готовили?

- Птенчик, не волнуйся! Сейчас все будет! Сейчас, подожди... - бормотал старик, вынимая из холодильника лук, морковь, рис и чернослив.

Все это старик хранил там, дабы уберечь от прожорливых тараканов.

- Вы что, это нарочно? Издеваетесь? - всплеснула руками Томочка.

- Ну что ты, птенчик? Говорю же тебе: подожди...

Вася вдруг качнулся, голова его запрокинулась, колени дрогнули и, размашисто и глухо ударившись затылком о паркет, он рухнул навзничь в проходе.

- Что это? А-а-а! - завизжала Томочка. - Что вы нам дали?!

Старик мельком глянул на Васю.

- О... слабенький какой... - сухо подвел он итог, схватил огромный кухонный нож и ожесточенно принялся резать лук. - Что дал, что дал... - бормотал он, стуча по доске. - Подумаешь, клофелинчику немного капнул...

- Ты что?! - Томочка сидела, словно парализованная. - Зачем? - старик усмехнулся. - А мне?... Мне ты тоже дал этого?

- Конечно.

Дальнейшие события Томочке виделись словно в дурном туманном сне. Временами сознание покидало ее, но когда она вновь открывала глаза, то видела старика тащившего бесчувственное тело Васеньки в ванную комнату, слышала шум воды, возню и сдавленные хрипы... "Он приводит его в чувство, - думала она. - Он его отравил из-за меня..." Мысль о том, что старик пошел на это из-за нее, была ей приятна. "Но зачем он дал и мне?" - не понимала она. "Боже, как хочется спать..."

- Птенчик... птенчик очнись... э-эй... ку-ку...

Томочка с трудом приоткрыла глаза и увидела перед собой улыбающееся лицо старика.

- Ау... - сюсюкал старик, - пло-ов готов...

Томочка сморгнула, затрясла головой, подтянула разъехавшиеся под столом ноги и села ровно.

- Сволочь, - процедила она, гневно сверкнув глазами.

- Ой, ну, зачем ты так, птенчик? - еще шире заулыбался старик. - Кушай лучше плов... вот, - и он поставил перед ней тарелочку с дымящимся пловом. - Возьми вилочку...

- А где Вася? - приняв вилку, спросила Томочка.

- Вася? - переспросил старик. - Ушел Вася... домой ушел... давно уже... Кушай, птенчик, плов, - он сам зачерпнул ложкой и попробовал. - У-у... вкусно как!

Чем больше оживала Томочка, тем сильнее закипали в ней безудержный сумасшедший гнев и досада. Так всегда бывало перед истерикой. Кровь ударила ей в голову. "Ща я ему устрою", - молнией промелькнула шальная мысль. Она отшвырнула вилку, так что раскололся, дав трещину, маленький заварочный чайничек, резким движением отодвинула тарелку в сторону и поднялась из-за стола. Снизу живота колыхнулась мутная волна, голова закружилась, а по спине забегали искристые мурашки, но с невероятным истерическим усилием, хватаясь рукой за стены и дверные косяки, едва держась на ногах, она двинулась в ванную.

- Птенчик... - забеспокоился старик. - Ну что ты? Позволь хоть, я тебе помогу...

- Не трогай меня! - страшно крикнула Томочка, и старик отпрянул.

- Ну, как хочешь... как хочешь... Только ты поаккуратнее там, ладно?

Томочка, задыхаясь, сделала несколько мелких шажков по коридору, переступила кафельный порог ванной комнаты, медленно и плавно повела широко распахнутыми глазами, хрипло крикнула грудным басом и, безвольно мотнув головой, повалилась на руки подоспевшего старика.

- Вот так, вот так, птенчик... отдохнуть надо... - бормотал старик, волоча Томочку в комнату и укладывая на диван. - Сколько всего сразу... натерпелась, бедная... отдохни...

Оставив Томочку, он запер ее комнату на замок и вернулся.

Посиневший труп Васи с глубоко перерезанным горлом лежал на дне ванны, застыв среди густых темно-вишневых разводов.

Сняв брюки и рубашку, чтобы не запачкаться кровью, старик поднял с пола топор и подошел к краю ванны...

В темноте, вынеся во двор несколько больших пакетов, старик, недолго думая, кинул их в мусорный контейнер.

Стая бродячих собак, расположившаяся на ночлег неподалеку, тотчас проснулась и засеменила к бакам. Уже заходя в дом, старик увидел, как одна из них, черная с подпалинами сука, изловчившись, запрыгнула в самую гущу мусора и потянула зубами один из пакетов. "Пусть жрут, - подумал он. - Так даже лучше..."

Наступал рассвет, и молочная белизна поползла на город с востока.

Вернувшись домой, старик тщательно вымыл ванную и с удовольствием принял душ. Сердце его было пусто и безжизненно. Не было ни терзаний, ни мук совести, не было ничего, кроме ощущения страшной давящей усталости, усталости изможденного каторжника, но было в этой усталости что-то приятное, успокаивающее и завершенное. Он с трудом добрел до постели и зарылся головой в подушку. "Что скажет Томочка? А... плевать..." - и глубокий сон охватил его.

С годами ему все чаще снилось детство: то он видел себя маленьким мальчиком, таскающим огурцы с лужниковских огородов, то резвился со сверстниками на берегу Москвы-реки, то лез за яблоками на высокое раскидистое дерево с шершавой корой... но вдруг черные тени выступали из внезапно сгущавшейся темноты - грозные великаны в черных балахонах окружали его со всех сторон и принимались нещадно молотить невидимыми дубинками. Старик кричал во сне, уворачивался, бежал, но тщетно - тени неминуемо настигали его и наносили страшные бесшумные удары. "Убейте! Убейте же меня!!" - умолял старик и, падая на землю, рыдая и зарываясь в мягкую и теплую на ощупь траву, корчился, словно придавленный палкой уж. "Убейте!!!" Но его не убивали... Всякий раз он просыпался в своей постели, чувствуя жуткую слабость и ломоту во всем теле. Он списывал такие сны на возраст и надвигающийся ревматизм. Особенностью же нынешнего сна явилось то, что удары внезапно обрели звук, причем частота ударов и производимый ими шум явно не совпадали, что вызывало в старике некоторое недоумение. Затем одна из фигур начала кричать и, что удивительно, несомненно голосом Томочки. Она кричала: "... Меня... Меня! Вы... меня! Выпустите меня!!" И тут грезы отлетели и старик проснулся.

Томочка истошно вопила и барабанила в дверь.

- Ой... птенчик... - спохватился старик, - сейчас! - он вскочил с постели. - Сейчас, сейчас, птенчик... я и забыл совсем...

Томочкина комната запиралась на врезной замок, но старик вставил ключ снаружи, так что даже при наличии запасного ключа, она не смогла бы его открыть.

Старик распахнул дверь.

- Птенчик, извини... я, понимаешь, машинально, видно, ключ повернул... Нечаянно...

Ничего не ответив, Томочка боком проскочила мимо старика и скрылась в уборной.

- Вы его убили... - послышалось оттуда.

- Кого? - недоуменно спросил старик. - А... Ну, да, птенчик... убил. Но я ж его не звал сюда. Он сам пришел... сам и виноват.

- Вас же посадят... и меня вместе с вами...

- А тебя за что, птенчик? - удивился старик.

- Найдут за что... - убежденно заявила Томочка. - Не докажешь теперь... Как вы могли?

- Ты, может, заявить на меня хочешь? - спросил старик. - Так иди, заявляй, я тебя не держу. Иди, иди... Чего ты? Тебе бояться нечего. Убил-то я! Меня посадят, правда, и ты тут не останешься, ты ж не прописана... Так что, думай, птенчик... Твоя воля... Если боишься - не бойся, тронуть я тебя не трону... Уж пятнадцать лет вместе, это все равно как... руку отсечь себе... Иди, заявляй!

- Да подождите вы! - огрызнулась Томочка. - Не хочу я на вас заявлять... Что вы сразу начинаете?

- А... Ну, не хочешь - не ходи, - согласился старик.

- Дайте подумать... Я все не соображу никак... В голове не укладывается, - поморщилась Томочка. - Дайте сигарету.

- Вон, пачка лежит, - старик зажег конфорку и поставил разогревать кастрюлю с пловом. - Может, плову поешь? Проголодалась ведь.

- Дайте плову.

Томочка почувствовала вдруг страшный голод, который спазмами сводил желудок чуть ли не до тошноты. Она жадно накинулась на плов и съела сразу полную тарелку.

- Вкусно, птенчик? Может, еще тарелочку?

- Ну, положите...

После второй тарелки Томочка икнула и потянулась за сигаретами.

- А выпить у вас есть? - спросила она.

- Конечно, птенчик... Как не быть... Все есть, - старик распахнул холодильник, достал бутылку водки и разлил по рюмкам.

- С клофелином?

- Нет... Пей, птенчик, не бойся.

После водки Томочка почувствовала себя совсем хорошо и ей даже захотелось спать. Она откинулась на спинку диванчика и мрачно взглянула на старика:

- Накройте меня чем-нибудь...

Старик накрыл ее пледом, налил себе рюмку водки, выпил и, тихонько прикрыв дверь, ушел в свою комнату.

В тот день старик серьезно заболел. Вызывали врача, который, признав общее истощение, определил тяжелейшую ангину и подозрение на воспаление легких.

- Мы можем его забрать, - сказал он Томочке, на что старик, слыша весь разговор, сурово возразил:

- Нет.

- Решайте, - вновь обратился врач к Томочке.

- Но он не хочет...

- Это ваше право, - и, попрощавшись, врач исчез, оставив рецепты.

Томочка каждый день уходила на работу в свою библиотеку, а по вечерам кормила старика с ложечки жидким рисовым супчиком, который готовила со слов старика. Сам же он почти не вставал и днем ничего не ел, а ел только вечером, когда приходила Томочка.

В один из дней, придя домой, Томочка обнаружила старика на кухне, сидящего в трусах на табурете и ложкой черпающего мясо прямо из кастрюли. На коленях его лежал старый пожелтевший журнал, который старик с интересом читал, активно работая челюстями и держа в руке краюху черного хлеба.

- Только выздоровел, уже на кухне голый сидит. Ну, не безумец? Лягте в постель.

- Иду, иду, птенчик, дай вот только еще пару ложечек перехвачу.

- Да идите же. Я вам туда подам.

- Туда? Хе-хе... Спасибо, ласточка. Что-то ты стала такая добрая, непривычно даже...

- Да уж вот, подобрела! Пока вы чуть богу душу не отдали... из-за меня.

- Из-за тебя, птенчик? Почему ж это из-за тебя-то?

- Да ладно вам... Знаю я, почему вы его убили... Потому что вы меня любите.

Да, да, именно к этой мысли пришла Томочка, вспоминая поступок старика и сравнивая его со своими представлениями о мужской силе и настоящей любви. Конечно! Только любовь к ней толкнула его на безрассудство.

Старик был тронут.

- Люблю, птенчик! Очень люблю. У меня ж, знаешь, акромя тебя никого и нет.

- Ну вот, я и говорю.

- Ой, птенчик, какая ты у меня умница. Ну, где еще такую умницу найдешь?

- Да стоит ли искать-то?

- Не стоит, не стоит, птенчик, все бесполезно... Ты - клад у меня бесценный, просто золото...

После того, как, подобно Васеньке, бесследно пропали еще несколько студийцев, подвал сразу опустел. Старик по-прежнему приходил в студию и просиживал целые вечера в одиночестве, пока не появился юноша и не начались песни. Но передачу закрыли и петь стало незачем.

Касательно юноши старика раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, ни что уже вроде бы не мешало его попросту убить, но с другой были песни, застолья и даже какое-то подобие - старик всегда боялся этого слова - дружбы, хотя какая могла быть дружба, когда разница в возрасте тридцать лет? "Но ведь и Томочка моложе на тридцать... - находил оправдание старик, - хотя что же он... а с Варварой-то они чего удумали? Значит, он уж переспал, может, с ней? Так, что ли? Или нет... Черт его разберет! Я-то думал, подобреет девушка, а оно вон как вышло..."

- Послушай, птенчик, - решил поделиться с Томочкой старик, - как ты думаешь: голубок-то наш с Варварой мог сойтись, али как?

- Варвара эта - просто сука! - коротко отрезала Томочка. - Вот же неймется бабе. Она за этот подвал удавиться готова. Стерва!.. Ее никто не трахает, вот она и бесится.

- Вот я тебя и спрашиваю, птенчик, - усмехнулся старик, - трахает он ее или не трахает? Как ты думаешь?

Томочка показалась из ванны.

- Он ее?

- Ну да.

- Судя по тому, что вы рассказываете... либо плохо трахает, либо совсем не трахает... - рассудила Томочка.

- Ты понимаешь, - поморщился старик, - как-то все сходится не так: она его на режиссера отправляет учиться. Спрашивается: зачем ей это надо? Ведь она ничего просто так не делает. Говорит, он ее просил... Может и так... Значит, вроде бы трахает... А зачем она мне об этом сказала? А? Значит, он ее трахать не стал, а она, знаешь, таких вещей не прощает... И его она никуда не направит, а мне как бы говорит: если ты его, старый хрен, не прогонишь, то я его режиссером сделаю... Чтоб заодно и мне нагадить... Ведь чует, небось, чутьем своим звериным, что я б ее удавил с радостью... Чутье у нее бешеное...Так выходит?..

- А если она ему рассказала, для чего вы его к ней привели - представляете? - показалась из ванны Томочка. - Она вас давно съесть хочет. А тут его руками душить будет. Да, зная ее, я уверена - все выложила. Иначе и быть не может.

- Может и так, птенчик... может и так, - проговорил старик. - Если она ему сказала, тогда конечно... В любом случае - режиссером он хочет быть... хе-хе... ну-ну - это уже показатель. Значит, решил уж и голос подать свой. Ведь не вечно же у них там ремонт будет, ведь сделают же и сцену и зал и спектакли играть можно будет... Вот он и хочет там режиссерствовать.

- Вместо вас, - вставила Томочка.

- Что ему этот подвал - тьфу! А там уже другой будет расклад, покруче... Но, видно, он с ней не поладил - не поспал как полагается, и она его мне сдала... Я так думаю... Что ж... - старик вздохнул, - посмотрим... Они еще не знают, с кем дело имеют... Есть в мире одна болезнь, птенчик, которая не лечится... Знаешь, какая?

- Какая?

- Глупость...

Аманта приходила на вечера слушать, как поет юноша. Старик, видя это, хмурился и ворчал. Теперь он собирался ставить детскую сказку.

- Да нас в любую школу пустят играть! - шумел он. - Это ж сейчас всем надо!

И выбрал для постановки совсем недетскую историю "Кузнечик-музыкант", написанную в девятнадцатом веке одним известным помещиком. История была трагическая и едкая, как, впрочем, и сам помещик. Старик, дабы скрасить эту мрачность, вырезал из старого картона гигантских жуков, бабочек и стрекоз, обклеил их разноцветной бумагой и прибил к подвальному потолку - в старую потрескавшуюся штукатурку гвозди входили, как в труху. Вскоре подвал превратился в сцену из "Гулливера в стране великанов". Главную роль музыканта, по замыслу старика, должен был играть скрипач. Скрипача стали разыскивать, но оказалось, что он как в воду канул, отчего старик хмурился еще больше.

- Послушай, - как-то в метро, по дороге домой, сказал он юноше, - надо бы тебе другую девушку искать, что ли... Хочешь, я тебя женю?

- Не надо... Зачем? - испугался юноша.

- Ну, как зачем... хе-хе... Томочка про тебя тут спрашивала. Говорит, что это он к нам в гости не заходит. Пригласите, говорит, его непременно. Я его хочу...хе-хе... Уж мокрая вся... Хочу, говорит, и все тут! Она, знаешь, девушка с характером. Если чего в голову взяла, то уж не выбьешь... Я сам ее боюсь, порой... хотя конечно... ну, да что говорить...

- Чего это она? - юноша был шокирован откровенностью старика, вспомнился и вечер с поцелуями. - Может, успокоится?

- Она-то? Может и так, - вздохнул старик. - Знаешь, я шестьдесят лет прожил и дам тебе один совет, который, ежели ты конечно послушаешь, поможет тебе избежать многих бед, - старик лукаво посмотрел на юношу, - бойся женщин, старик... Это самое страшное, что есть на свете. Уж не одного человека, не один талант они сгубили... Бойся женщин... Что у них в голове - один черт знает.

Юноша покраснел.

- Хорошо, спасибо. Я и так боюсь, честное слово... Зачем же мне другую девушку?

- Ну, как тебе объяснить... Чтобы не вязаться ни с кем очень-то... Не наш она человек. Ты уж мне поверь. Я много чего повидал, знаю...

- Как же вы определяете?

- Ну, - старик усмехнулся, - данных у нее нет. Понимаешь? Ну, как тебе объяснить... Тут видно сразу, порода не та, не актерская...

- Так ей этого вроде и не надо... Зачем ей актерство?

- Ну, как тебе... Понимаешь, все должно в своем круге обращаться... подобное притягивается, а разнородное отталкивается. Точек схождения у вас нету. Не подходите... тут уж ничего не поделаешь. Части должны быть равнозначными, иначе ничего путного не получится - закон такой.

В вагон, где ехали старик и юноша, зашла эффектная длинноногая блондинка. Вся она была словно обернута в изящный деловой костюмчик.

Старик и юноша невольно оглянулись.

- Нравится? - кивнул старик. - Забирай!

Юноша растерялся.

- Зачем же так сразу? - смущенно проговорил он. - Может, мы характерами не подходим. Может, она дура, может, еще чего... Зачем же сразу забирать? Этак наберешь, потом не будешь знать, куда бежать...

- Да чего ты, забирай, говорю тебе. Потом разберешься, как и что.

Молодость старика протекала бурно, и он в таких случаях не колебался ни минуты.

- Ну ладно, коли нравится - можно так полюбоваться, - усмехнулся он. - Я вот теперь тоже, знаешь, любуюсь все больше. Вчера еду в метро, ну такая дива вошла - глаз не оторвать. Подошел, смотрю на нее. Тоже блондинка, волосы длинные, глазища, фигура, словом - все! Вылитая эта, как ее... ну, самая красивая... Ну, ты знаешь... Клаудиа...

- Шифер?

- Во-во! Шифер. Ну вот. Стою, разглядываю. Она спрашивает: "Что это вы на меня смотрите?" Я говорю: любуюсь. Можно полюбоваться? Такую красоту мне, старику, редко где увидеть доводится. Она плечиками дерг, говорит: "Любуйтесь". Я спрашиваю: куда едете? работаете, али учитесь? замужем ли? Она говорит: "Не замужем, учусь". И кем же будете? - спрашиваю... "Адвокатом..." Ага, говорю, значит жуликов и бандитов защищать будете? Очень хорошо. Вот оказывается для чего нынче красота нужна - бандитов защищать. "Нет, - говорит, - я бандитов защищать не буду". Позвольте, говорю, как же это не будете, если в этом ваша профессия заключается. Это, говорю, тогда "професьен де фуи" получается. Тут все зависит от того, какую дорогу выбрать, по какой пойти. Заплатят вам миллион долларов, так не то что бандита, самого черта защищать станете и еще за счастье почтете. Так что, говорю, это ошибка большая, думать, что, мол, не захочу и не буду. Деваться некуда, не та дорога... Ну да что ей говорить, молодая еще, много чего не знает... Я знаю, да мне не верит никто.

- Я верю, - сказал юноша.

- Спасибо, милый, - старик покосился недоверчиво, - спасибо, мой хороший... хе-хе... Хоть один умный человек нашелся. Другие дураки оказались, для них деньги важней всего на свете, важней искусства, театра... А что может быть сильнее этого? Ничего! Дураки! Не понимают...

Поезд подошел к станции. Двери вагона распахнулись и девушка вышла.

- Ну ладно, не хочешь эту, мы тебе другую найдем, - ухмыльнулся старик. - Мало ли их вокруг? Полно! Вот что, дружок, приезжай-ка ты завтра к нам, плов будем кушать. Я, знаешь, решил себе завтра праздник устроить. У меня рецепт особый - с черносливом. Попробуешь завтра. Сядем, посидим, по рюмочке выпьем. Ну как, приедешь?

- А что за праздник?

- Потом скажу.

- Я к тому, что, может, подарок нужен? Купить чего или как?

- Нет. Ничего не нужно, - отмахнулся старик. - Просто приезжай, там уж будет все.

- Одному приходить?

- Ой, ну что ты так много вопросов задаешь? - замялся старик. - Как хочешь, как у вас получится... Хотя, может лучше одному - посидим, о наших делах актерских потолкуем. Томочка, опять же, все о тебе спрашивала... Где, говорит, этот красавец? Скоро ли придет? Чуть не требует уже: приведите мне его, говорит. Чем-то ты уж ей приглянулся так?... Ну а я что - мое дело стариковское. Я уж дедушка, я только об одном прошу: не обижайте дедушку-то, дайте дожить спокойно... Не бейте... За что меня бить-то?... Не надо... - старик словно впал в забытье, глаза его потускнели, речь стала тише. - Пощадите...

- Да что вы? что вы? Никто вас и не думает бить. Что с вами? - забеспокоился юноша.

- Что? - очнулся старик. - Да... Это я... Не обращай внимания. Словом, завтра в четыре. Придешь?

- Приду.

- Ну, добре. Значит, до завтра.

"Что это он мне все Томочку подкладывает?" - думал юноша, шагая по пахнущему мочой подземному переходу на Павелецкой.

Запоздалая цветочница предлагала остатки хилых, как дети войны, подмосковных роз; по мраморному полу, под присмотром дюжих молодцов, перемигиваясь, кружили механические игрушки; вдали отчаянно и неугомонно пилил одинокий скрипач. Несчастная скрипка визжала, как бензопила. Юноша, стараясь быстрее миновать проклятый туннель, прибавил ходу. Но с каждым шагом скрипач неминуемо приближался, визг усиливался, фальшивые ноты гремели под сводами. "Возьму-ка я с собой Аманту, - с ненавистью покосившись на скрипача, подумал юноша, - а там видно будет".

В назначенный час юноша и Аманта звонили в бронированную дверь стариковой квартиры.

- Здравствуйте, мои ласточки, - старик улыбнулся, распахивая дверь. - У-у, как вас много - целая стая ласточек к нам залетела. Надо же... Ну, заходите, заходите. Томочка заждалась уж... Плов готов, стол накрыт... Можно наливать, пить и закусывать. Проходите, мои хорошие. Вот тут присесть можно, тапочки, ежели желаете, прошу, вот вешалочка, пожалуйста. Чего изволите - все есть.

- Плов с черносливом? - уточнил юноша.

- С черносливом, с черносливом, - закивал старик. - Надо же как! Запомнил, что с черносливом должен быть. Ишь ты!

Юноша и Аманта прошли в комнату, где на полу, на ворсистом ковре стояло блюдо с пловом, рюмки, оливки в вазочке, грибочки, фрукты и бутылка коньяку.

- О! - воскликнул юноша. - Да это целый пир! Позвольте прибавить к этому великолепию и нашу, так сказать, долю! - он вынул из пакета бутылку водки. - Можно охладить.

- Охладим! - старик выхватил бутылку и понес ее в холодильник.

- Но это еще не все! - вслед ему крикнул юноша. - У нас пирог!

- Ну? - отозвался старик - Блеск! С чем?

- С чем? - переспросил юноша. - Сейчас узнаем. С чем пирог? - спросил он Аманту.

- С картошкой и грибами.

- С картошкой и грибами!

- У-у, - сложив губы дудочкой, протянул старик. - Это мы не едим. Грибы - это еще как-то можно понять, но картошка - яд. Все, что растет в земле, не полезно, темной энергии много, света не набирает. Кушать надо то, что над землей растет, к солнышку тянется. Кашки там разные, плов, например...

- Ну, хорошо. В следующий раз сделаем пирог с рисом, - пообещал юноша. - А где же Томочка?

- А вот, слышишь, водичка шумит? - старик приложил ладонь к уху. - Слышишь?

- Слышу.

- Ну вот, это Томочка плещется, ванну принимает. Птенчик! - крикнул он через дверь. - Ты скоро? Уж и гости пришли.

- Иду-у! - раздалось из-за двери.

- Идет красавица, - обрадовался старик. - А мы пока можем и по маленькой. А?

- По маленькой - хорошо, - согласился юноша.

Томочка появилась в шелковом халатике.

- Ой, ну наконец-то вы приехали. Мы уж заждались прямо. Я в ванной чуть не уснула. Что-то так хорошо-хорошо стало, раз - и уже сплю. Сама не заметила даже... - она неприязненно скользнула взглядом по Аманте, но мгновенно справилась с собой, широко и фальшиво улыбнулась и расцеловала ее, как старую подругу.

- Ты, птенчик, поосторожней в ванне-то, - попросил старик. - Не спи. Мало ли что...

- Говорят, утонуть можно, - добавил юноша.

- Да ладно вам, - отмахнулась Томочка. - Там ноги-то не вытянешь по-человечески. Как лягушка корячишься в вашей ванне-то. Уж не знаю, до какого состояния нужно дойти, чтоб в этом корыте утонуть!

- Вот я и говорю, птенчик, - улыбнулся старик, - сложишься неправильно, уснешь, так и выбраться не сможешь, заклинит где чего...

- Вечно вы со своими глупостями! - рассердилась Томочка. - Хватит!

- Ну, хватит, так хватит, - согласился старик. - Давайте, голуби мои, плов кушать. Чего тебе налить, птенчик?

- А вот этого и налейте - чего есть.

- А еще водка есть.

- Нет. Водки не надо пока... Налейте этого.

Курить выходили на кухню. Курили все, кроме Аманты, поэтому она оставалась в комнате и смотрела видео Ансамбля.

Во время очередного перекура, когда коньяк был уже выпит, а водка почти ополовинена, юноша почувствовал, что нога сидевшей напротив Томочки плотно прижалась к нему под столом. Он взглянул на Томочку, и она, лукаво улыбнувшись, пустила в его сторону тонкую струйку дыма.

"То есть, вот даже как?" - туманно подумал юноша, заглянул под стол, и, наклонившись, погладил Томочкину ногу чуть ниже колена.

"Именно так", - ответили Томочкины глаза.

Верно говорят, что лукавый подкарауливает пьяного и только и ждет, как бы подтолкнуть его на какую-нибудь необдуманную шалость.

- Вырождение полное идет, - шумел между тем старик, делая вид, что не замечает хитрых подстольных манипуляций. - Ублюдки какие-то повсюду. А им еще внушают, что, мол, старики у них деньги отбирают, мол, старикам надо пенсию платить и поэтому денег в стране нет, а жить негде, потому что старики квартиры занимают. А тут один умник вообще сказал: надо неработающих пенсионеров убивать. Все равно от них толку нет, а деньги им государство платить должно и квартиры, сволочи, занимают. Мочить их!... - старик сплюнул в раковину. - Ублюдки, одно слово, выродки... Уж и так ночью или там вечером на улицу страшно выйти. А раньше, лет двадцать назад, я пешком ночью через всю Москву домой топал! Там что-то банкет был ночной, а я думаю: уйду раньше, не стану ждать метро, а прям пешком, троллейбус догонит - сяду на троллейбус. И так прям через весь город и дошел, и никто меня не тронул, не убил, не ограбил. Да что говорить. Раньше я на машине по всей стране ездил, где хотел останавливался, никого не боялся; сломается там что, так любой сразу остановится, спросит: в чем дело, помощь предложит... Я вон, помню, раз встал где-то под Мелитополем и завестись не могу, никак не едет машина, тогда новая была, я в ней не понимал ничего. Так мужики вдруг набежали, отбуксировали куда-то во двор, проверили, раз-раз, чего-то там поковыряли в движке, завели. Езжай, говорят... И все! Ни тебе денег, ничего не надо! Езжай... А недавно приятеля моего - всю войну прошел, семьдесят три года - в подъезде убили... Зачем? У него деньги с собой были, портсигар дорогой, еще что-то - ничего ж не взяли, просто убили и все... Этих родителей, у которых такие дети, самих расстреливать надо. Им детей нельзя иметь, раз они их воспитать не могут...

- У вас-то как? Тех, что на вас напали, нашли? - спросил юноша, оторвавшись от Томочкиной ноги.

- Нашли... Мужики во дворе, они меня давно знают, ребята крутые. Мы, говорят, знаем, кто это...

- И что?

- Поймали тех и, говорят, избили очень сильно, - сообщил старик.

- А вы заявление в суд не подавали?

- Да ну... Участковый вызвал, спрашивал: будете заявлять? Я говорю: а смысл? Ну так и разошлись... Ему это не нужно... А по телевизору открытым текстом лупят: мочить стариков! Старики, мол, всем мешают! Конечно, в центре квартиры кто занимает? Старики! А они там землю собираются продавать, дворцы строить, конечно старики им не нужны... Это, говоря нашим языком, у них сверхзадача такая: сократить поголовье стариков, чтоб им пенсии не платить и не возиться.

- А что-то у меня в памяти стерлось, что такое сверхзадача? - спросил юноша.

- Ну, я ж вам об этом и говорю, - улыбнулся старик. - Ну ладно, давай по-другому. Вот, к примеру, мне позарез надо тысячу долларов, а я знаю, что у тебя эта тысяча есть. Что я делаю? Покупаю бутылку и иду к тебе. Мы с тобой пьем, я тебе анекдоты рассказываю, развлекаю тебя, располагаю к себе всячески, то, се, а потом выбираю момент и то, что все время в голове держал и ради чего и пришел, собственно, тебе и говорю. Понял? Моя сверхзадача - не выпить с тобой, не поговорить, а так все устроить, чтоб ты мне эту тысячу выложил!

- Но я ж тогда пойму, для чего вы пришли...

- А вот моя сверхзадача как раз и состоит в том, чтобы ты не сразу понял или чтоб понял, но все равно денег бы дал.

- А сквозное действие тогда что? - сонно моргая, спросила Томочка.

Старик задумался на мгновение.

- Ну, как вам объяснить, чтоб применительно к случаю. Ну, это не одно, что ли, действие, а ряд последовательных действий, то есть все мое поведение, направленное на достижение сверхзадачи. Вот я надел костюм, который тебе нравится, сочинил тебе стишок, подарочек приготовил, коньяку купил твоего любимого, закуску... Понимаешь, нет? К тебе пришел, развлекаю тебя разговорами интересными. И все эти действия я совершаю с одной единственной целью - занять у тебя денег...

- А вот из современных сейчас есть кто хорошие артисты? - спросил юноша, откинувшись на спинку дивана так, что ему стали видны Томочкины голые ноги.

- Очень мало, - поморщился старик. - Ты знаешь, очень мало... Картины надо смотреть, а не кривляться. Сейчас вон, полно таких... У кого голос бархатистый, дай, думает, здесь я вот так скажу, здесь этак; у кого внешность - смотрите, какой я красивый... Ну и что, что ты красивый? Кого это интересует? Некоторые на темпераменте пытаются выезжать... А на деле-то - игры нет... Барахло одно... А есть один секрет, который я разгадал. А как разгадал - сейчас расскажу. Пригубим... - старик наполнил рюмку, отпил половину и продолжил. - Я музыку слушать не могу - засыпаю... Особенно классическую... Это для меня все... Только услышу и хр-хр-хр... А тут пошел специально в консерваторию. Абонемент взял, мол, я фотограф - так мне бесплатно. Приятель мне списанной пленки дал кучу. Все равно, говорит, на выброс, а тебе пригодится, поснимаешь. А там пленка хорошая, черно-белая, но хорошая. Просто срок у нее вышел. Ну я и думаю, пойду, действительно, в консерваторию, поснимаю, чего они там играют, может не усну... И вот я полгода туда ходил и спал... Ну, не могу! Как начинают пилить - я выключаюсь. Пару снимков сделаю - сплю. Так выспался хорошо! Но думаю, все равно, я вас гадов раскушу. Пойму в чем здесь искусство... Не в том ведь, чтобы быстро пальцы переставлять и по клавишам долбить! И вот, какой-то детский конкурс шел, выходят девочки, мальчики, в платьицах, в костюмчиках, садятся и давай пилить-долбить своими маленькими ручками... Я сплю... И вдруг выходит одна такая, замухрышка, носик остренький, сама от горшка два вершка, взбирается за рояль и начинает играть. С меня весь сон слетел. Я смотрю на нее и понимаю - вот оно что! А она головку подняла, на клавиши не глядит, и у нее на лице, в глазах все видно - все, что она играет, о чем играет. Все видно! И я понял. Вот в чем секрет! Видеть надо! Потом подошел к ней за кулисы, поснимал, с педагогом поговорил. Девочке тринадцать лет, фамилия не то М-мар... не то Нар... нет, не вспомню. Таланта необыкновенного! Норвежская королева ей белый "Стенвей" подарила, когда та в Норвегии какой-то конкурс выиграла... или второе место заняла... не вспомню сейчас. Привезли рояль, "Стенвей" этот, в Москву, а он в квартиру не влезает. Так ей под рояль квартиру новую дали... Не ей, конечно... Родителям... Шутка сказать: "Стенвей" в квартиру! В хрущевку какую-нибудь... Там дом разбирать надо, крышу снимать, рояль краном ставить, а потом обратно накрывать... Хе-хе... И с тех пор я ни разу ничего подобного не видел. Рихтеры, Ростроповичи там всякие, кого только я ни слушал - все не то. И близко нет! Потому что есть один секрет, который, по сути, и есть основа нашего дела, и тринадцатилетняя девочка мне этот секрет помогла понять. И секрет этот очень простой: если видит актер, то и зритель тоже будет видеть.

- А я вот тут басенку сочинил, -вдруг сообщил захмелевший юноша, глядя на Томочкины ноги. - Хотите прочту?

- Про что? - сощурился старик.

- "Кузнечик-музыкант" называется, - объявил юноша.

- Это применительно к сквозному действию, али к сверхзадаче? - уточнил старик.

- Нет. Просто ради забавы.

Юноша был пьян; черт опять дергал его за язык.

- Короткая...

Содержание сводилось к тому, что легковерные бабочки и мотыльки, привлеченные скрипкой виртуоза-кузнечика, неожиданно для себя попадали в паутину, развешенную кровожадным пауком. При этом кузнечик и паук находились в тесной дружеской связи и, как говорят, работали в паре. Словом, при желании можно было заподозрить в кузнечике юношу, а в пауке самого старика.

- Ну, как? - кончив читать, спросил юноша.

Томочка в ответ бессмысленно улыбнулась и скосила глаза. Старик же, мигом протрезвев, да он и не был пьян, сверкнул колючим взглядом.

- Ну, как тебе сказать, дорогой... Ты человек особенный... Ты не просто уйти, ты еще и в душу плюнуть хочешь.

Хмель слетел и с юноши.

- Да вы не так поняли. Это ж шутка.

- Да нет, чего уж... - усмехнулся старик.

Выпили по последней. Старик все кряхтел и усмехался, глаза его налились желчью, лицо побагровело.

- Не хочешь ты молиться нашему богу, - проговорил он, когда юноша и Аманта уже одевались в прихожей. - Не хочешь...

- Бог один, - отозвался юноша.

- Ошибаешься... - проговорил старик едко, - ошибаешься...

В студию юноша больше не приходил. Накануне после концерта к нему подлетела бойкая особа, утянутая в густо пропахший табаком кожаный пиджачок и, назвавшись режиссером, предложила попробовать силы в профессиональном театре.

А когда в очередной раз юноша был вызван на службу, Варвара сказала:

- Вот что, профессор! Скоро Новый Год. Мы работаем всю ночь. Понял?

- То есть как это, Варвара Семеновна, всю ночь? - улыбнулся юноша. - Новый год - это святое. Я его встречаю в другом месте и не с вами.

- Чего?! - взвилась Варвара, но моментально оценив ситуацию, переменила тон. Все же чутье у ней и вправду было бешеное. - Чудак... Ты послушай меня... До двух, ну максимум до трех... я попрошу, чтоб пораньше отпустили... нам стол накроют, там все будет, прямо во дворце...

- Так уж и метро ходить перестанет, - возразил юноша. - Вам хорошо, вы рядом живете... А я как?

- Ну я тебя пораньше отпущу... В два. Устроит? Приходи вместе с мадам своей. Там стол будет - у-у-у! Надо-то с десяти до половины третьего на улице побыть, у елки... Костюм тебе дадим. Сам выберешь...

Ночью обещали тридцатиградусный мороз.

- Это что ж, еще и в костюме надо быть? И что за это плотют? - О том, как оплачивается работа в Новогоднюю ночь, юноша представление имел.

Но о деньгах Варвара говорить не собиралась.

- Ну вот что, ты давай сейчас мне конкурсы новогодние придумай. Чем народ развлекать будешь, - приказала она и, как обычно, умчалась в неведомом направлении.

- Конкурсы придумаю, а работать не буду, - кинул ей вслед юноша, но был оставлен без внимания.

"Конкурсы... Какие ж конкурсы? "Попади снежком в глаз Деду Морозу" - это первый, затем "Зажги елочку" - для курильщиков и любителей петард, далее - "В царя горы" - ну, это старо. Что еще? "Кто красивее вылепит снежную бабу!" - Кто там будет баб лепить? Все будут водку трескать. Тогда - "Спой песенку про Новый год!" или "Прочти стишок!" - бред... Кому это надо? Написал на бумажке, отчитался, деньги получил - чиновничья работа. Мне это теперь зачем?

Вернувшись, Варвара пробежала глазами листочек с названиями конкурсов и ухмыльнулась.

- Все, ладно... Жду тебя не позже десяти.

- Я не приду.

- Попробуй не приди...

Понимая, что Варвара шутит не станет, юноша решил обезопасить себя официально. О том, чтобы работать в Новый Год, не могло быть и речи, а не подчиниться Варваре означало нечто непредсказуемое и ужасное. "Наверняка подгадит, - думал юноша, - не простит".

И двадцать девятого декабря он отправился в поликлинику.

Несколько лет тому назад он уже проворачивал подобную операцию. Пришел на прием и честно признался: "Надо..." Тогда ему обошлось это в два шоколадных батончика и то из благодарности. В этот раз он решил поступить так же.

- А ты знаешь, сколько это теперь стоит? - нехотя убирая в стол плитку шоколада, спросила врач. - Ну, так уж и быть. В виде одолжения. Но ты учти, мне еще с сестрой делиться надо.

"Расценки выросли, - догадался юноша. - Вот они, рыночные отношения..."

- Все понял. Учту и исправлюсь, - пообещал он, пытаясь по глазам определить, что же требовалось... "Ну, конечно, под Новый год - шампанское, конфеты... Не приду больше никогда. Эх, нищета...", - думал он, пряча в карман больничный лист.

Прошел месяц. В феврале Варвара позвонила и вызвала на ковер.

- Голубь мой, а я тебя уволила, - сообщила она. - Книжку забирать будешь?

- Как уволили? - артистично удивился юноша. - За что?

- За прогул. Прям там, в тот же день оформила и уволила... Хе-хе...

Юноша улыбнулся.

- Вот тебе раз, Варвара Семеновна! Что ж это такое? Стоит только захворать от непосильного труда, можно сказать, на благо общего дела, как уж и увольняют. Извольте - вот больничный.

Варвара побагровела. Судорога пробежала по ее губам.

- Ишь, хитрец, не поленился бумажечку взять... Ну-ну... Дай гляну.

- И потом, - веселился юноша, - Варвара Семеновна, не могли вы меня за прогул уволить. По закону сначала выговор, потом выговор с занесением, а потом уж, как говорится... Так что в жизни и без того забот хватает... Дадите листочек - я пишу заявление и расстаемся по любви и согласию к взаимному удовольствию.

- Пиши, - изучив печати на больничном, прошипела Варвара.

- С какого писать? С первого февраля?

- С первого января, профессор. Я уж табели закрыла... Послал Бог работничков. То один чудит, то другой в загуле. Режиссер-то твой, слыхал, в дурдоме теперича,- Варвара Семеновна любила коверкать слова на деревенский манер.

- Как в дурдоме? - заволновался юноша. "Это, верно, Томочка с кем-то сбежала, не зря ж она ко мне жалась под столом..." - подумал он. - Надо бы навестить.

- Не пущают к нему, - строго сказала Варвара. - Ты хоть знаешь, где его держат?... Я в трансе... Ты понимаешь? Я в трансе... Мне, как позвонили, я говорю: чего?! Не поверила, Понимаешь? Не поверила... Ну, мне объяснили... Я чуть не упала. Вот как стояла, так чуть и не грохнулась прямо... Знаешь, там чего? Я как подумаю - мне не по себе... Ведь сколько лет человека знаешь, здороваешься с ним, беседы всякие разговариваешь и ничего плохого про него не думаешь, пока не позвонят и не скажут... Ты сам-то что, ничего не замечал? А то, может, вы с ним заодно? А? Гхы-гхы-гхы... Да ладно, шучу я... Слушай, скажу тебе: голову мадам его возле дома в контейнере мусорном нашли. Понял? Во как!

- Боже!

- Да, говорят, случай не единственный. Вот так-то, голубь. А ты слушал его... Гхе-гхе... Учителя нашел... Он тебя научит, - язвила Варвара. - Все! Свободен! А трудовую книжку я тебе не отдам. Побегаешь за мной...

- Не потеряйте только, - попросил юноша.

- Не боись. Гхы-гхы... У меня в сейфе стопроцентная сохранность - не хуже, чем у этого в холодильнике.

- Почему в холодильнике?

Варвара сощурилась.

- Да голову-то в контейнере нашли, а все остальное в холодильнике...

Юноша брел по городу, как во сне. Толпы безразличных прохожих проносились мимо него и растворялись в городской суете.

"А если б я к нему без Аманты пришел?... Что тогда?"

Юноша замер посреди улицы. Леденящая февральская стужа проникла в его душу...

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

288645  2009-06-17 00:52:36 LOM-Журкину /avtori/lyubimov.html - Спасибо, Андрей! Образ старика собирательный, как, впрочем, и юноши, и Варвары, и всех остальных... Но лейтмотив ты уловил верно.

289199  2009-07-31 12:50:12 В. Эйснер - Лому: Сладкая каторга! "Но ведь всё, что имеет хоть какую-нибудь цену - таково! И любовь, и жизнь, и смерть!" Из-за бестолковой (потом понимаешь, что таков авторский замысел) начальной сцены, где описывается театр в подвальном помещении с одним единственным зрителем и не совсем нормальными актёрами уже хотел прекратить чтение, но потом вчитался, увлёкся, заварил себе крепкого чаю и... Широкая "ярмарка тщеславия", ни одного заятнутого диалога, точно выписанные характеры, точно схваченные нюансы чувств и поведений и, время от времени, точный выстрел в гущу событий: "Да вы что?! Еврей. да ещё и беспартийный! Убрать!" "Бестолковый" поначалу старик оказывается человеком со своими принципами и максимами. "- Что я делаю здесь, не пойму, - продолжал старик. - Вся родня уже давно в Америке. Я один здесь. К себе зовут: "Приезжай". А что я там буду делать? Кому я там нужен? Племянница пишет: она на трех работах, муж на трех работах, в пять часов подъем, половину всех доходов - за квартиру. Ну и зачем? Что, здесь нельзя было так работать? У нас, говорит, у каждого по машине! Да, там без машины ты вообще не человек! Они ж весь общественный транспорт у себя уничтожили. Без машины никуда добраться нельзя. Мы, говорит, здесь свободны. Да, какая же это свобода, если надо вкалывать с утра до вечера! И как не вкалывай, все равно по их меркам останешься нищим. Стоило уезжать, чтобы так жить! Брат говорит: "Приезжай, наймем машину. Будешь почту развозить". Ага! Спасибо. Представляю: я на старости лет в драндулете развожу почту для этих рож. Шик! Я - актер, режиссер, фотограф разъезжаю на моторе, этакая американская мечта, и раздаю газетки, старый пень! Шик! Они весь мир ограбили, всех на себя работать заставили и еще внушили, что это великое счастье горбатиться для их процветания! Бред! Кому я там нужен, без знания языка, в чужой стране, с чужой культурой, историей, традициями? Никому." Этот монолог живо отозвался в душе. А с каким юмором подан рассказ старика о том, как он фотографировал "полунедоступного" генерала! А неподражаемо выписанный разговор с Надеждой Ивановной! Кстати, диалог этот напомнил разговор Понтия Пилата с Марком-Крысобоем из "Мастера и Маргариты". Та же краткость и недосказанность в словах и великое листание в умах,- "словам тесно, а мыслям просторно". "Этот ЛОМ мастер, однако! - Сказали бы чукотские охоники, - метко стреляет!" Монолог старика о девочке-пианисте перечитал дважды. "Если видит актёр, то и зритель тоже будет видеть". То же самое можно сказать и о работе писателя. И... На фоне всего этого несколько убийств. Хладнокровных. Жутких. Невероятных. Хочется не верить в эту историю, но, увы, веришь. Что тут сказать? Автор - мастер, однако! Что же касается меня - никогда бы не смог написать такое, если бы даже и фактами обладал. Тяжело. Я Медведева люблю, Волковича, Марину Ершову и Татьяну Кайсарову. Тропина, Тутукова и Ермакова. Светлые они люди и тексты у них светлые. А тут нечто демоническое, "как вечер ясный: ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет". Кстати, Олег, а куда Вы подевали бодрого мужичка с бакенбардами с первой страницы. Чегой-то он исчез, как Гелла у Булкакова. Это задумка такая? Поздравляю Вас с новой большой и удачной вешью! Книжкой её выпустить. С картинками. Небольшую рекламку дать. Раскупится. Ведь "И любовь, и жизнь, и смерть". Живо схваченные будни наши. С уважением. Ыыгыльгын, великий и ужасный.

289200  2009-07-31 13:30:13 LOM /avtori/lyubimov.html - Эйснеру Владимир, спасибо за добрые слова. Всегда приятно, когда хвалят, сидишь с дурацкой улыбкой и краснеешь от удовольствия потом начитаешь кусать губы, ерзать на стуле, двигать плечами, оглядываться по сторонам, кому бы дать прочесть, потом думаешь, что не заслуженно словом, мука Может быть, у Вас сохранились силы и для Закулисья? Был бы рад услышать Ваше мнение Говорят, что вещь недурна. А толстячок с бакенбардами попросту сгинул, как и многие другие в разное время. В нем ничего демонического нет, как и во всей повести... Надеюсь, книжка выйдет. Всему свое время Спасибо!

297435  2011-11-11 01:40:06 K.Stemmler Солдатову-Любимову-ЛОМу - Если вы не в силах осознать, что эпитеты из моего прошлого поста это зеркало, поднесенное к вашей физиономии, если полагаете, что имеете моральное право говорить о ╚потере лица╩ и, наконец, если вам не терпится в очередной раз ╚получить удовольствие╩, то извольте: скажу еще несколько слов о вашем ╚вторчестве╩. Бросьте идиотские просьбы указать ╚страничку╩, ссылку и название. Любой уважающий свой труд автор сможет найти опубликованную фразу без подсказок (если только у него голова на плечах, а не ╚ОПЛЕЧЬ заросшее лицо╩). Равно как всякий литератор, который любит родной язык, не поленится приложить толику усилий, необходимых для текстового поиска собственных огрехов. Не говоря уже о том, что любой пользователь Интернета в две секунды выяснит, что на скудоумно построенную фразу ╚Дождь идет не ПО ТОМУ, что так хочет, и солнце светит не ПО ТОМУ, что его приспичило╩ вы можете ╚напороться╩ в своем опусе ╚Истинные художники спокойны╩. И уж непременно оставайтесь при этом спокойны. Ведь это часть вашего топорного лицедейства. Еще одна его часть литота, непомерное преуменьшение ваших языковых ╚ляпов╩. Даже в приведенной выше цитате ненормативное управление глагола ╚приспичить╩ - лишь малозначительная деталь по сравнению с дебильными ╚по тому╩ и глупостью словоупотребления. Впрочем, это намеренное умаление ╚ляпов╩ до ╚блох╩, а позже и ╚блошек╩ - типичная реакция ╚прищученного╩ недоросля, ушедшего в ╚несознанку╩. Лицемерные просьбы ╚указать страничку╩, упоминание термина ╚электронные тексты╩ (будто сама электроника добавляет вам безграмотности) из того же реквизита. Гораздо хуже другое. Вслед за литотами вас прорвало нечистотами грязными, похабными оскорблениями. Что ж, тем самым вы показали всю (или ещё не всю?) низость своей натуры. Но... не с вами же говорить о морали, поговорим о ваших ╚творениях╩. Об их содержательной стороне я умалчивал неспроста. Что тут говорить, если читать эти опусы противно, равно как и писать о них. То же самое сказал здесь года 3-4 назад ведущий одного из ╚переплетовских╩ литературных обозрений. И присовокупил: ╚Любимов графоман... пишет нехудожественно╩. (И тут уж никакие ╚дипломы╩ не помогут, так же как почетные грамоты не спасают от отсутствия грамоты). Но вернемся к литературной ╚кухне╩, к формальной стороне вашей ╚графоМанной╩ каши. В посте 297251 я привел немало примеров речевого ╚мастерства╩ ╚выдающегося деятеля культуры╩ не шутки ради, а чтобы показать всю смехотворность вашей роли ╚зубра╩ ╚живого великорусского языка╩ (пост 297209), всю дутость амплуа литмясника, ╚лихо╩ расправляющегося с дебютантами и постояльцами ╚Переплета╩ своей кривенькой саблей безнадежного троечника. Впрочем, не со всеми хватает у вас духа так обходиться. К иному талантливому рассказчику применяете вы беспроигрышный ╚прием лома╩. Про одного автора пишете, что он ╚занесен в литературу отеческим пинком╩, про другого что текст его к художественной прозе вообще отношения не имеет. ╚Разумеется╩, после подобных ╚заяв╩ аргументы ╚излишни╩, и вы ставите точку, сохранив, по вашим понятиям, ╚лицо╩ (если это можно назвать лицом) и позу. Когда же в несостоятельности уличают вас сводите всё к ╚блошкам╩. Но... какие уж там ╚блошки╩? О знаках препинания я и не упоминал вовсе. А стоит открыть иную вашу страницу, создается впечатление, что на ней обильно и спешно справляли большую нужду тараканы (╚их приспичило╩?) столь хаотично расставлены точки и запятые. В одном предложении где ни попадя, ╚на всякий случай╩ (╚Справа, он видел бетонную стену, заросшую зелёной тиной, а слева, уходившие корнями в темноту, странные, похожие на осоку растения и несколько маленьких серебряных рыбок, плавающих неподалёку╩), а в другом вообще ╚нема╩ (╚Квартира у колдуна была большая с высокими потолками и длинным похожим на туннель коридором соединяющим между собой три отдельные комнаты и кухню╩). Но оставим в покое пунктуацию, науку в наше бурное время ╚неодолимую╩, тем более что я и сам в ней не мастак. Ваши речевые, грамматические и орфографические ошибки непростительны человеку читающему (по слухам) и наводят на мысль об органической причине. Перлы вашего косноязычия способны украсить рубрику ╚Из школьных сочинений╩ журнала ╚Мурзилка╩ (если таковая еще есть). Чтобы не слишком утомлять читателя сухим перечислением ваших ╚достоинств╩, приведу несколько свежих примеров, оставляя, впрочем, под спудом многие другие. Пусть покоятся на ваших страницах, дополняя общую ╚гармонию╩. ╚БЛИЗЛЕЖАЙШЕЕ село╩ ╚...на сыром после дождя асфальте, ВЫТЯНУЛАСЬ, КАК ГРИБ, пустая пивная бутылка╩. ╚Он был готов простить все самой Томочке, но его мужская гордость не могла вынести такого циничного издевательства со стороны ЧУЖИХ ЕМУ ПОСТОРОННИХ самцов╩. ╚ЗДОРОВАТЫЕ юнцы╩ ╚НИ СКОЛЬКО не страдая от холода╩ ╚А наутро, едва РАСЦВЕЛО╩ (Дружба народов вероЛОМно опозорена!..) ╚...эти два ВЗАИМОРАЗРУШАЮЩИХСЯ стана...╩ (верх слабоумия) ╚...некоторые аналогии с ПРОИСХОДЯЩЕЙ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬЮ...╩ ╚Коль мало, ПРИХОДИ НАДЫСЬ, тебя я враз признаю...╩ (это что же ╚приходи вчера╩, господин, владеющий ╚великорусским языком╩?) Казалось бы, ╚повелитель╩ таких ╚перлов╩ должен вести себя поскромнее в разговорах о грамоте. Так нет же, ╚надысь╩ съехидничали вы над ╚корректором Бычковой╩, обнаружив воистину ╚эпохальную блоху╩ (╚Советский союз╩) и пропустив при этом множество более грубых ошибок. Боюсь, надежд мало. Косноязычие вы способны лечить одним лишь методом: избеганием ╚опасных╩ мест. Тексты будут становиться от этого еще более ╚нехудожественными╩, ╚худосочными╩, чем они есть сейчас. Сносным же уровнем грамотности вам трудно будет овладеть, не устыдившись своей безграмотности. А это вам, похоже, не грозит. Как говорится, ╚приходи надысь╩...

297438  2011-11-11 02:39:34 Курдюм - Наждаком по творчеству ЛОМа прошлись. Отполировали.

297452  2011-11-11 13:16:37 LOM /avtori/lyubimov.html - Благодарю, г-н Штеммлер, за бескорыстную помощь. Я, возможно, если Вы не против, буду рекомендовать Вас друзьям. Продолжайте стараться. Правда, Вы слегка обеспокоили меня, когда разыскали в статье об истинных художниках ╚его приспичило╩. Но, как я и предполагал, это ваша придумка... Будьте внимательней, коли Вас приспичило копаться в моих лицейских сочинениях. Сожалею (надеюсь, Вы позволите немного критики в свой адрес), если пара запятых, частиц и опечаток это все, что Вам удалось выискать в моем неохватном сетевом собрании сочинений По ╚замаху╩ можно было ожидать лучший результат... Впрочем, и на том спасибо ╚Оплечь╩ и ╚надысь╩ в баснях на своем месте. Здесь Вам предстоит перечитать мои предыдущие нефритовые послания Оставляю Вас с ними в привычной для Вас приятной радости... В слабой надежде на дальнейшее сотрудничество. Искренне Ваш и т.д.

297453  2011-11-11 13:45:17 LOM /avtori/lyubimov.html - Штеммлеру! Да! Забыл добавить Оскорблений в свой адрес я Вам великодушно не прощаю, и при радостной встрече, разумеется, намну ту часть тела, которая у Вас помещается на месте лица

297468  2011-11-12 04:08:59 K.Stemmler Солдатову-Любимову-ЛОМу - Вы правы, ╚его╩ - ошибка при наборе. За это мои извинения читателям форума и лично незадачливому автору. Привел я вашу скудоумно построенную фразу ╚Дождь идет не ПО ТОМУ, что так хочет, и солнце светит не ПО ТОМУ, что ему приспичило╩ в посте 297251 вовсе не из-за этого ненормативного управления глагола. ПОТОМУ и выделял я крупным шрифтом ╚ПО ТОМУ╩. Надеюсь, с третьего раза до вас дойдет. Так что можете не беспокоиться: фраза ваша ничуть не потеряла в скудоумии и безграмотности. Если вам всё же теперь кажется, что еще одного ╚ляпа╩ для ╚полной картины╩ недостает, пожалуйста, получайте: ╚И вот с Олимпа вниз спешит Меркурий В сопровожденьи ГАРПИЕВ и фурий, Чтоб, своему согласно чину...╩ Ну, с гарпиями (существами женского рода) все ясно: нынче только ленивый над греками не измывается. Но вот какая нелегкая занесла на греческий Олимп римских фурий и Меркурия, и какой чин получил там сын Майи? Проще списать всё на глобализацию. Гермеса и эриний следует искать, вероятно, на берегах Тибра... Дебильное ╚не в терпеж╩ из той же басни это, безусловно, для вас то ли ╚частица╩, то ли ╚опечатка╩. Ну а строчку ╚Среди амброзЕвых ПРЕКРАС у вас полным-полно всего╩ и упоминать-то стыдно. Ведь каждый ╚зрелый и опытный муж╩, как вы себя характеризуете, имеет право (ядрёна вошь!) взять и сочинить себе СЛОВО (Не тварь ведь дрожащая!). Для рифмы. ПРЕКРАСЫ. Или вы все же имели в виду ╚прикрасы╩ (преувеличение, вымысел, прибавления в рассказе)? Что же тогда получается? Что ╚у них полным-полно всего среди амброзиевых преувеличений, вымыслов╩? Чушь какая-то. Вот именно. Чушь. Но зато в рифму. Конечно же, вы правы в том, что ╚приходи надысь╩ в басне ╚Федот╩ - ╚на своем месте╩. По двум причинам. Во-первых, чтобы ╚складно было╩, ради рифмы. Во-вторых, если у безграмотного автора безграмотные вирши, то, значит, всё и вправду на своем месте. Если ╚приходи вчера╩ - это ╚по-великорусски╩, то вы основатель этого ╚нововеликорусского╩. Мои соболезнования. Запишите в ╚актив╩ еще и ╚здоровА детина!╩ из этой же басни. А что, если можно сказать ╚приходи вчера╩, то почему бы не воскликнуть ╚здоровА мужчина!╩? И в качестве компенсации мои (запоздалые) поздравления с вашим ╚триумфом╩ в ╚Дружбе народов╩ (╚А наутро, едва РАСЦВЕЛО...╩). ╚Народы╩ должны знать героев. Наверное, и здесь все ╚на своем месте╩. Ведь не исключено, что в то холодное время года и вправду где-то что-то утром ╚расцвело╩. Можеть быть, то самое дерево, которое было приятно удивлено, что его ╚КОЛЫХАЕМЫЕ ветром╩ ветки представьте себе! покачивались! Если вам очень досадно, что ваша роль ментора в ДК стала еще более комической, то можете попытаться (во всем надо искать первопричину!) по вашему собственному совету ╚намять╩ самому себе ╚ту часть тела, которая у Вас помещается на месте лица╩. Только, боюсь, это мало что изменит. Коли те речевые ╚плюхи╩ из вашего ╚творческого наследия╩ (от слова ╚наследил╩), которые я представил публике, для вас - лишь ╚пара запятых, частиц и опечаток╩ (кстати, справьтесь в словаре, что такое ╚частица╩), то, повторяю: надежды для вас очень мало. Как водится, ╚приходи надысь╩...

Copyright (c) "Русский переплет"