Трахома

 

Широко раскинулась держава российская, морями двух океанов омывается, словно бычья туша распласталась на планете, головой упирается в Европу, животом в Азию, огузком в Америку. Тысячи верст необъятных просторов, ни объехать, ни обойти. А вокруг затаились и хищно посматривают грозные соседи. Но недремлющим оком охраняет покой и границы империи неустрашимая Армада. И пока есть в Армаде мощь и сила, спокойно спит держава российская.

Пятьсот верст до Хабаровска. Железка петляет в низине, стоит на холме воинская часть. С водой туговато. Командир части, полковник Насыров отдает приказ бурить скважину. Только с бурением вышла неувязка. Скважину пробурили под городскую свалку. Половину гарнизона как срезало. Полный комплект, от дизентерии до желтухи... Тогда снарядили машину, ЗИЛ-130, водовозку, чтоб воду возить в часть от городской водокачки. Машина обшарпанная, гнилая, слыхать ее за несколько километров - трухлявый глушитель то и дело терялся на пляшущих дорогах - заводилась только с рычага, фары не горели, в темноте фонарем приходилось светить; за грохот и треск окрестили ее Трахомой.

 

Дали сержанту Казакову под команду водителя узбека Эбытая и на Трахоме в город за водой отправили. По одному ездить опасно, бывали случаи - пропадали люди бесследно вместе с машиной. С запчастями беда, а народцу темного вокруг пруд пруди: тут и свои служивые, и бывшие зеки, и те же корейцы с китайцами. Чего проще тормознуть машину на дороге, водителя ткнуть заточкой, оприходовать и с обрыва в пропасть, а машину по винтику... Потому и ездили не меньше, чем подвое, в пути никого не подсаживали.

Выехали под вечер, серой мутью заволокло небо, но в тех краях такая погода - дело обычное. Трахома хоть и капризничала порой, артачилась и чихала, а все же дотащилась кое-как до города.

На водокачке ядреная кума-хохлушка делами заправляет, вентиль крутит. Уж издали было слыхать, как она задорным голоском своим кроет кого-то по матерному.... Казаков оборотов таких и от опальных местных поселенцев не слыхал, а слыхать всякое доводилось... Подъехали ближе, глядят: корейцы заправляются. Они тут на лесоповале - лес метут подчистую, даже опилки, кору и опавшую хвою отгружают. Грязные, чумазые, как черти, одеты в дичайшую рвань, на ногах ветошь, но у каждого на груди, у сердца значок с портретом Ким Ир Сена. Машина у них корейский МАЗ - стекло вставлено только со стороны водителя, остальные окна фанерой наглухо заколочены, из той фанеры закопченная выхлопная труба торчит, ею и обогреваются. А цистерна вся из кусков и заплат, словно из старых самоваров и чайников сварена - там вмято, здесь выпирает. Будто толпа корейцев разом варила, и каждый что нашел, то и приварил. Вышла жеваная мочалка из железа. Люка нет, а наверху дыра прорезана. В ту дыру гидрант опущен, и вода в две атмосферы бежит. А у дыры сидит маленький щуплый кореец и влюбленными глазками, как на чудо неземное, смотрит на куму-хохлушку. В таежном краю женщина существо редкое, заповедное, а для корейца, который едва по донышко хохлушкиной груди росточком, и подавно. А ей лет под тридцать, румянец во всю щеку, плечи белые, груди наливные, бедра покатые, ноги как молодые крепкие стволики... И кроет она корейца при этакой богатой натуре на чем свет стоит. Только не действуют слова. Глядит кореец, не отрываясь, улыбка счастливая во весь рот. А той не по нраву, что пялится на нее какой-то недоносок желторылый, недовыкормыш, и за человека-то посчитать нельзя, одно слово обезьяна, чемурза немытая, а туда же, к женскому полу подбирается... В сердцах выкручивает она вентиль-штурвал на полную мощь, бьет фонтан из переполненной корейской посудины, и корейца, словно муравья, смывает под колеса. А через пару секунд уж он опять наверху, улыбится...

С грохотом завелась, черным едким облаком пыхнула, откатила корейская колымага, а тот корейчонок верхом на бочке сидит, куме-хохлушке ручкой помахивает.

Матернулась кума ему вслед беззлобно для острастки. А как иначе? Опустишь глаза или в смущение войдешь, ночью приползут всем корейским муравейником - не отобьешься...

 

Заправили канистру Трахомину и в обратный путь. Но не разберешь тамошнюю погоду. То солнце, то вдруг буря, шквал, потоп. В трех метрах ничего не видать. Холодно, градусов пять, не больше. И ледяной ливень стеной. Дорога по холмам петляет, слева гора, справа обрыв, внизу железка. Фары не горят. Казаков говорит Эбытаю:

- Давай через город, напрямую. Ну тебя к такой-то матери, кувырнемся с горы, как раз на железку... А по городу дорога прямая. Как-нибудь доедем. Нам хоть в город и нельзя, но в такую погоду, кто остановит? Все попрятались, никто и носу не кажет...

Едут, еле плетутся, дороги не видать, силуэты домов словно призраки мимо проплывают, по кабине льет, дворники молотят, вжик-вжик... Встать бы и стоять, переждать пока утихнет стихия. Да только кто знает, сколько такое продлится? Может сутки, а может и трое... Не зря ж говорят: "Едь пока едется". Встанешь, того и гляди кто-нибудь по такой непогоде в тебя сзади втемяшится. А полку вода нужна. Ни поесть без воды, ни умыться... Словом, едут. Вдруг, стоп! Прямо посеред дороги, - человек стоит. Руки лопатами в стороны раскинуты, пальцы растопырены, ноги расставлены. Фуражка на нем, плащ-палатка, сапоги. Не иначе офицер. Стоит пятиконечной звездою, мокрый насквозь, течет с него как с утопленника. Видно замерзает. Услышал Трахому, встал поперек дороги и застыл.

Казаков командует Эбытаю:

- Тпру-у...

Тот и сам остановился, без команды сообразил. Затащили того дядю в кабину, а он пьяный в дым, но счастливый до крайности, аж раскраснелся весь от удовольствия.

- Хлопцы, - говорит, - спасибо родные, спасли, а то уж холодеть начал... Мне тут не далече, завезите по дороге... - а у самого глазки поросячьи так и зыркают, перегаром разит за версту, на не по уставу одетого Казакова косится...

- Куда путь держите, коли не секрет? - спрашивает.

- Воду везем в полк, - отвечает Казаков. - Какие секреты...

Тот хрюкает в кулак, не то давится, не то кашляет, простыл, видать, сильно.

- Ну-ну, - бормочет.

Едут, и точно, недалеко. Подъезжают к высокому забору.

- А что, ребята, может, зайдете? - ласково предлагает дядя. - Чайку попьем... Глядишь, погода притихнет. А то на вашем батискафе и крякнуться недолго... Да и намерзлись небось?

Солдату служба - не сахар. А за ласку он и на подвиг готов. Полчаса-час ничего не решат, а у солдата вся служба впереди...

Только въехали за ограду, как вдруг хмырь этот выскакивает из кабины и кричит в кому-то темноту:

- Закрывай ворота!

Тотчас врубили прожектора на вышке. Автоматчики Трахому на прицел берут. Оказалось, это гарнизонная гауптвахта, а дядя - ейный комендант.

Шагнул он под бетонный козырек, рядом с ним бугаи с автоматами.

- Вылазьте, - говорит, - попались, голубчики!

 

Завели Казакова с Эбытаем в душную, пропахшую кирзой дежурку. Стоят они как сиротинушки, а хмырь перед ними гоголем расхаживает. Вся приветливость с него мигом сошла, как со змеи кожа. Поймал-таки добычу, выловил нарушителей. Сам росточка небольшого. Морда лоснится. Усы торчком торчат. Буркалы вылупил. Перегаром совсем уж нестерпимо пыхает. Видно еще стакан хлобыстнул по прибытию.

- Кто такие? - спрашивает. - Откуда?

- Сержант Казаков, 113-ый отдельный Красноярский учебный железнодорожный полк, - по всей форме рапортует Казаков. - Обеспечиваем водоснабжение части.

- А-а! Знаю я этот полк... - ехидно цедит капитан. - В город, небось, за водкой ездили? Я про вашу глушь слыхал, все перепились, за водкой в город машины гоняете...

- Товарищ капитан, - отвечает Казаков, - часть без воды пропадает, а касательно прочего, то полк наш на хорошем счету и бригадное знамя у нас хранится...

Но капитан разошелся, жалостью не проймешь.

- Вы, - говорит, - сержант, нарушили приказ! Вам кто позволял через город ехать? Да знаете ли вы, что ежели всякий водовоз начнет приказы нарушать, то америкосы придут и нас голыми руками схавают?..

А Казаков глядит на двух откормленных мордоворотов возле двери и гадает, когда ж их мутузить примутся? Это ж первое дело, коль попался... А те уж на изготовке, кулаки сжаты, зубы стиснуты, ждут... И как есть, честно отвечает:

- Никто не позволял, товарищ капитан... Мы это по необходимости. Объездом на Трахоме по такой погоде никак не проехать. А нам рисковать нельзя. Полк без воды остался, люди погибают, на нас вся надежда...

А люди и впрямь подобрались в полку со всех концов и окраин: из Средней Азии, с Кавказа, из Прибалтики, многонациональный был полк, по диаспорам и кучковались, и дрались меж собою так, что все сметали кучей-малой. Выдернет сержант из этакой кучи какого-нибудь драчуна за ремень, откинет в сторону, а тот на карачках обратно ползет. Добавит сержант ему сапогом под ребра и следующего вытягивает...

- Что ты мне Лазаря поешь, сержант? - шипит капитан. - Да ты знаешь, кто я? Понимаешь, куда попал? Да я тебя тут закопаю, и никто не хватится! И никто мне даже слова не скажет! Я здесь никому не подчиняюсь кроме командующего!.. Да я ваших полковников...

- Вы большую власть имеете, товарищ капитан, - робея, соглашается Казаков, - вам по-другому и нельзя, такая у вас должность ответственная, вся дисциплина в округе на вас держится...

- А ты как думал, сержант? С вами иначе нельзя. Вы по-хорошему не понимаете. А отутюжишь вас по полной программе, тогда вы в разум входить начинаете, и то ненадолго. Да ты знаешь, каких я людей допрашивал? Генералы попадались... рыдали, сапоги мне целовали... Так что готовься, сержант, капец тебе... Родные есть?

- Есть, - двинул кадыком Казаков, - мать в Москве.

- В Москве?.. Ну вот, заплачет мать старушка... Спрашиваю последний раз, что делали в городе?... Молчим? Так. Значит, правду не хотим говорить? Будем дурочку валять, да?.. Ну-ну...

Оказавшись после ледяного потопа в жарко натопленном помещении, капитан заметно "поплыл"... Прищуренные глазки его совсем осоловели, он с трудом ворочал языком...

- Значит так, - пробубнил он, - говорите быстро, где у вас в машине водка спрятана... Признаетесь - будете жить. А нет - кранты вам... Знаю я, зачем вы в город ездите... Думали, проскочить мимо постов в непогоду. Ан нет... Не на тех напали...

- Товарищ капитан, - отвечает Казаков, видя, что капитан в стельку пьян, - никакой водки сейчас у нас, честное слово, нет. Но завтра обязательно будет...

Капитан зыркнул глазками, утробно хмыкнул и говорит:

- А знаешь, сержант, какая сейчас в мире обстановка? А ты советскому офицеру - водки! Каково это будет, если прикинуть в международном масштабе, а?

- Товарищ капитан, - оправдывается Казаков, - сами знаете, с вод... то есть, с международным положением сейчас очень туго, практически безнадежно... Но одну добудем...

Водки в ту пору действительно в тех краях было недостать. Дико процветало самогоноварение. Гнали из всего, чуть не из солдатских портянок...

- Две привезешь, по пузырю с носа, - отрезал капитан. - Но чтоб завтра, понял?

- Так точно!

Капитан слегка потеплел.

- Ты думаешь, я тебе поверил? Думаешь, надул капитана? Наобещал сто куч, а сам за ворота и поминай как звали?.. Не-е-ет... Я тебя, гада, где хошь достану! Не спрячешься!.. А я вот все-таки что думаю: водка у вас в машине где-то есть... Но вы, засранцы, надеетесь, что я ее не найду. И напрасно... Сейчас мои архаровцы пошерстят и отыщут, тогда прощайтесь со своими мордами месяца на два... А я пока с вами политзанятие проведу, - капитан ухмыльнулся, подошел, качаясь, к висящему на стене плакату "Форма одежды женщин-офицеров военно-морского флота", не глядя, ткнул в середину композиции и произнес значительно: - Вот, к примеру, карта мира! Слева мы, а справа америкосы. - Потом двинул пальцем вверх, к берету. - А здесь Берингов пролив. Так вот, через ентот самый пролив проходит гигантская впадина и гряда... Из-за этой суки-впадины Гольфстрим течет не так как надо, и у американов в Калифорнии климат больно хорош. Что делать?!.. Никто не знает... Многое головы ломали, но посмотрят, нет, мудрено... Все без толку. А у меня план: надо в енту гряду в трех местах заложить по мегатонне и рвануть - рельеф дна изменится, и Гольфстрим по-другому повернет - у нас тепло, у них морозы!.. И воевать не надо!..

Казаков кивает, хоть и помнит со школы, что Гольфстрим в другом полушарии, но сейчас он с чем угодно готов согласиться, даже с тем, что Эбытай - инопланетянин, а Эбытай рядом стоит, ресницами хлопает.

- Хороший план, товарищ капитан, - одобряет Казаков, - стратегический. Здорово вы это придумали. Только нельзя ли сообщить в полк, чтоб нас не ждали, а то часть без воды пропадает...

Капитан хотел еще сказать что-то, но передумал, вернулся к столу, снял трубку и кривым заскорузлым пальцем накрутил номер.

- Ладно, черт с вами... Алле... Говорит комендант гарнизонной гауптвахты, капитан Мамыкин. Кто у аппарата?.. Ага... Товарищ полковник, мною задержаны ваши бойцы и машина. Следовали в нарушение приказа... Что?.. - он брезгливо поморщился, отвел трубку от уха, косясь на нее, как на дохлую крысу. Такое же выражение случается порою встретить на лице простого обывателя, если по весне, неосторожно ступая по молодому лишенному снега газону, он с негодованием помянет-таки всех местных собак заодно с их хозяевами... В комнату трескучим потоком полилась матерная брань начштаба полка Черепа, прозванного так за манеру брить голову. "Какого х..! - заикаясь, кричал Череп. - Полк ждет воду! К-капитан, вам что - погоны надоели?! Немедленно отпустить!..". Мамыкин некоторое время с недоумением слушал, затем, побагровев до кирпичных тонов, разинул щербатую пасть и, плюясь в трубку, заорал: - Я вам не подчиняюсь, полковник!.. - Ошалев от собственной храбрости, он бережно опустил трубку на рычаги и несколько мгновений, вытаращив глаза, пробыл в полной неподвижности, с лицом идиота, внезапно впавшего в анабиоз... Наконец какая-то дикая мысль блеснула в его глазах, он встряхнулся, как мокрая собака, и прорычал: - Этих в камеру! Я проверять посты! - Схватил едва обсохшую плащ-палатку и, не глядя на арестантов, нырнул в бурю.

Мордовороты развели Казакова и Эбытая по разным концам коридора.

Камера, в которую втолкнули Казакова представляла собой пенал длинною три метра, высотою два с половиной и шириной метр двадцать, она уже вмещала в себя пятерых разношерстных вояк, зажатых меж стен как карандаши. Один был в танкистском шлеме. Казалось, места больше нет, и пятерым тесно.

- Ну и куда я тут лягу? - спросил Казаков конвоира, на что получил тычок в спину, дверь захлопнулась, и стало темно.

- Казаков наудачу лег, втиснулся меж спрессованных вытянутых тел и неожиданно провалился до холодного бетонного пола.

- Каждые полчаса по команде переворачиваемся на другой бок, - недовольно проворчали ему в самое ухо, - а то замерзнем.

Часа через два, продрогшего до костей Казакова подняли и отвели в дежурку. Там его встретил полковник Череп. Обрадовался Казаков, увидев его приплюснутый нос и лысую голову.

- В чем д-дело? Докладывайте, - недовольно проворчал Череп.

- Докладываю, товарищ полковник, на пути следования обнаружили замерзающего офицера Советской Армии, оказали помощь и были арестованы.

- Понятно, л-лоботрясы... Зачем брали? Офицеры Советской Армии просто так не з-замерзают... Старшина! - кивнул он дежурному. - Оформляйте ос-свобождение.

- Не могу, - пробормотал тот испуганно, - без разрешения товарища капитана...

- А где твой капитан?

- Посты проверяет.

- Б-бардак! Ну, ждать некогда. Д-дай-ка телефон.

По телефону Череп связался с командованием округа, переговорил с кем-то и протянул трубку дежурному:

- На, слушай приказ г-генерала.

Старшина побледнел, приник ухом к трубке и пискнул: "Есть!".

Ливень не утихал. Что значит провернуть под ледяным дождем коленвал Трахомы, дай бог узнать каждому. Щуплый Эбытай и в хорошую-то погоду пол-оборота не мог сделать. Трахома завелась на восьмом, Казаков прыгнул в кабину, машина дернулась и заглохла.

- Убью гада! - хватаясь за кривой рычаг, крикнул Казаков, выскочил вслед за Эбытаем и пару кругов намотал за ним вокруг Трахомы. Эбытай верещал как заяц.

Со второго раза Трахома тронулась с места, и, вслед габаритным огням уазика, покатила за ограду.

Дождь не унимался и глубокой ночью. У городской теплотрассы дорога шла вдоль труб, потом круто забирала вправо и вверх по насыпи.

- Вырулишь? - с сомнением спросил Эбытая Казаков.

Эбытай обиженно засопел:

- Вай! Не волнуйся.

- Точно вырулишь?

- Да не волнуйся!

Казаков высунулся из окна, освещая размытую колею фонарем. Красные огни уазика качнулись и поползли вверх. Капот Трахомы стал задираться. Эбытай прижался к рулю, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте.

- Стой! - успел крикнуть Казаков, видя, как правое переднее колесо Трахомы повисает в воздухе.

Но Трахому плавно качнуло и сначала нехотя, а потом все быстрее, она, словно мячик, покатилась по насыпи. Казаков уперся ногами в пол, плечами в сидение, а маленького Эбытая крутило, било и швыряло как лягушку в чемодане. Стекла с хрустом лопнули и осыпали бойцов колючей мокрой крошкой. Сделав два полных оборота, машина замерла днищем кверху.

В кромешной тьме громче зашумел дождь. Вращая колесами, гудела Трахома.

- Цел? . спросил Казаков.

- Вроде цел, вай... не пойму, - проскулил Эбытай.

- Глуши мотор! Взорвемся...

- Как? - Все позабыл контуженный Эбытай.

- Ключ вынь!

Эбытай вынул ключ, Трахома умолкла, дождь застучал сильнее. Сверху, из пробитой цистерны ручьями лилась вода.

- Дверь открывай!

- Не могу...

Дверь заклинило и у Казакова.

- Через окно лезь!

- Вай... Не пролезаю...

- Лезь через лобовое!

Эбытай выбрался через лобовое окно, следом полез Казаков. Стараясь не запачкаться, из-под капота полз ногами вперед, на пальцах. В это время на помощь подоспели Череп с водителем уазика, схватили за ноги, дернули и, лицом протащив по мерзлой жиже, выволокли наружу.

- Живой?

- Кажись...

Грязные, перемазанные сели в уазик, закурили.

- Повезло вам, идиотам, что цистерна полная, а то бы смяло кабину, - проворчал Череп. - А Трахому все равно давно списать пора б-было... Ржавыми сенокосилками воюем, а нормальная техника на складах п-пылится...

"Но сурово брови мы насупим, если враг решит на нас напасть", - вспомнил Казаков слова известной песни, и нервный смех предательски начал сотрясать его тело. Оглянулся, удивленно посмотрел на него Череп и промолчал.

Утром гусеничный тягач поставил Трахому на колеса и отбуксировал в расположение части. После ремонта Трахома повадилась сильно косить влево, так что Эбытаю приходилось крепче держать руль. Погнутой рамой, помятостью и ржавостью своей она стала походить на корейский МАЗ, но ее не списали, а еще долгое время возили в ней воду.